Мои интервью (Очерки из цикла)

Один из королей республики

...Стальные, керосиновые и все другие короли Соединенных Штатов всегда смущали мое воображение. Людей, у которых так - много денег, я не мог себе представить обыкновенными людьми.

Мне казалось, что у каждого из них по крайней мере три желудка и полтораста штук зубов во рту. Я был уверен, что миллионер каждый день с шести часов утра и до двенадцати ночи все время, без отдыха - ест. Он истребляет самую дорогую пищу: гусей, индеек, поросят, редиску с маслом, пудинги, кэки и прочие вкусные вещи. К вечеру он так устает работать челюстями, что приказывает жевать пищу неграм, а сам уж только проглатывает ее. Наконец, он совершенно теряет энергию, и, облитого потом, задыхающегося, негры уносят его спать. А наутро, с шести часов, он снова начинает свою мучительную жизнь.

Однако и такое напряжение сил не позволяет ему проесть даже половину процентов с капитала.

Разумеется, такая жизнь тяжела. Но - что же делать? Какой смысл быть миллионером, если ты не можешь съесть больше, чем обыкновенный человек?

Мне казалось, он должен носить белье из парчи, каблуки его сапог подбиты золотыми гвоздями, а на голове, вместо шляпы, что-нибудь из бриллиантов. Его сюртук сшит из самого дорогого бархата, имеет не менее пятидесяти футов длины и украшен золотыми пуговицами в количестве не меньше трехсот штук. По праздникам он надевает сразу восемь сюртуков и шесть пар брюк. Конечно, это и неудобно, и стесняет... Но, будучи таким богатым, нельзя же одеваться, как все...

Карман миллионера я понимал как яму, куда свободно можно спрятать церковь, здание сената и все, что нужно... Однако, представляя емкость живота такого джентльмена подобной трюму хорошего морского парохода,- я не мог вообразить длину ноги и брюк этого существа. Но я думал, что одеяло, под которым он спит, должно быть не меньше квадратной мили. И если он жует табак, то, разумеется, самый лучший и фунта по два сразу. А если нюхает, так не меньше фунта на один прием. Деньги требуют, чтобы их тратили...

Пальцы его рук обладают удивительным чутьем и волшебной силой удлиняться по желанию: если он, сидя в Нью-Йорке, почувствует, что где-то в Сибири вырос доллар,- он протягивает руку через Берингов пролив и срывает любимое растение, не сходя с места.

Странно, что при всем этом я не мог представить - какой вид имеет голова чудовища. Более того, голова казалась мне совершенно лишней при этой массе мускулов и кости, одушевленной влечением выжимать из всего золото. Вообще, мое представление о миллионере не имело законченной формы. В кратких словах, это были прежде всего длинные эластичные руки. Они охватили весь земной шар, приблизили его к большой,, темной пасти, и эта пасть сосет, грызет и жует нашу планету, обливая ее жадной слюной, как горячую печеную картофелину...

Можете вообразить мое изумление, когда я, встретив миллионера, увидал, что это самый обыкновенный человек.

Передо мной сидел в глубоком кресле длинный, сухой старик, спокойно сложив на животе нормального размера коричневые сморщенные руки обычной человеческой величины. Дряблая кожа его лица была тщательно выбрита, устало опущенная нижняя губа открывала хорошо сделанные челюсти, они были усажены золотыми зубами. Верхняя губа - бритая, бескровная и тонкая - плотно прилипла к его жевательной машинке, и когда старик говорил, она почти не двигалась. Его бесцветные глаза не имели бровей, матовый череп был лишен волос. Казалось, что этому лицу немного не хватало кожи и все оно - красноватое, неподвижное и гладкое - напоминало о лице новорожденного ребенка. Трудно было определить - начинает это существо свою жизнь или уже подошло к ее концу... Одет он был тоже как простой смертный. Перстень, часы и зубы - это все золото, какое было на нем. Взятое вместе, оно весило, вероятно, менее полуфунта. В общем, этот человек напоминал собой старого слугу из аристократического дома Европы...

Обстановка комнаты, в которой он принял меня, не поражала роскошью, не восхищала красотой. Мебель была солидная - вот все, что можно сказать о ней.

"Вероятно, в этот дом иногда заходят слоны..." - вот какую мысль вызывала мебель.

- Это вы... миллионер? - спросил я, не веря своим глазам.

- О да! - ответил он, убежденно кивая головой.

Я сделал вид, что верю ему, и решил сразу вывести его на чистую воду.

- Сколько вы можете съесть мяса за завтраком? - поставил я ему вопрос.

- Я не ем мяса! - объявил он.- Ломтик апельсина, яйцо, маленькая чашка чая - вот все...

Его невинные глаза младенца тускло блестели передо мной, как две большие капли мутной воды, и я не видел в них ни одной искры лжи.

- Хорошо! - сказал я в недоумении. - Но будьте искренны, скажите мне откровенно - сколько раз в день едите вы?

- Два! - спокойно ответил он.- Завтрак и обед- это вполне достаточно для меня. На обед тарелка супа, белое мясо и что-нибудь сладкое. Фрукты. Чашка кофе. Сигара...

Мое изумление росло с быстротой тыквы. Он смотрел на меня глазами святого. Я перевел дух и сказал;

- Но если это правда - что же вы делаете с вашими деньгами?

Тогда он немного приподнял плечи, его глаза пошевелились в орбитах, и он ответил:

- Я делаю ими еще деньги.

- Зачем?

- Чтобы сделать еще деньги...

- Зачем? - повторил я.

Он наклонился ко мне, упираясь локтями в ручки кресла, и с оттенком некоторого любопытства спросил:

- Вы - сумасшедший?

- А вы? - ответил я вопросом.

Старик наклонил голову и сквозь золото зубов протянул:

- Забавный малый... Я, может быть, первый раз вижу такого...

После этого он поднял голову и, растянув рот далеко к ушам, стал молча рассматривать меня. Судя по спокойствию его лица, он, видимо, считал себя вполне нормальным человеком. В его галстуке я заметил булавку с небольшим бриллиантом. Имей этот камень величину каблука, я еще понял бы что-нибудь.

- Чем же вы занимаетесь? - спросил я.

- Делаю деньги! - кратко сказал он, подняв плечи.

- Фальшивый монетчик? - с радостью воскликнул я; мне показалось, что я приближаюсь к открытию тайны. Но тут он начал негромко икать. Все его тело вздрагивало, как будто невидимая рука щекотала его под мышками. Его глаза часто мигали.

- Это весело! - сказал он, успокоясь и обливая мое лицо влагой довольного взгляда. - Спросите еще что- нибудь! - предложил он и зачем-то надул щеки.

Я подумал и твердо поставил ему вопрос:

- Как вы делаете деньги?

- А! Понимаю! - сказал он, кивая головой.- Это очень просто. У меня железные дороги. Фермеры производят товар. Я его доставляю на рынки. Рассчитываешь, сколько нужно оставить фермеру денег, чтобы он не умер с голоду и мог работать дальше, а все остальное берешь себе, как тариф за провоз. Очень просто.

- Фермеры довольны этим?

- Не все, я думаю! - сказал он с детской простотой.- Но, говорят, все люди ничем и никогда не могут быть довольны. Всегда есть чудаки, которые ворчат...

- Правительство не мешает вам? - скромно спросил я.

- Правительство? - повторил он и задумался, потирая пальцами лоб. Потом, как бы вспомнив что-то, кивнул головой: - Ага... Это те... в Вашингтоне. Нет, они не мешают. Это очень добрые ребята... Среди них есть кое-кто из моего клуба. Но их редко видишь... Поэтому иногда забываешь о них. Нет, они не мешают,- повторил он и тотчас же с любопытством спросил: - А разве есть правительства, которые мешают людям делать деньги?

Я почувствовал себя смущенным моей наивностью и его мудростью.

- Нет,- тихо сказал я,- я не о том... Я, видите ли, думал, что иногда правительство должно бы запрещать явный грабеж...

- Н-но! - возразил он.- Это идеализм. Здесь это не принято. Правительство не имеет права вмешиваться в частные дела...

Моя скромность увеличивалась перед этой спокойной мудростью ребенка.

- Но разве разорение одним человеком многих - частное дело? - вежливо осведомился я.

- Разорение? - повторил он, широко открыв глаза.- Разорение - это когда дороги рабочие руки. И когда стачка. Но у нас есть эмигранты. Они всегда понижают плату рабочим и охотно замещают стачечников. Когда их наберется в страну достаточно для того, чтобы они дешево работали и много покупали,- все будет хорошо.

Он несколько оживился и стал менее похож на старика и младенца, смешанных в одном лице. Его тонкие, темные пальцы зашевелились, и сухой голос быстрее затрещал в моих ушах.

- Правительство? Это, пожалуй, интересный вопрос, да. Хорошее правительство необходимо. Оно разрешает такие задачи: в стране должно быть столько народа, сколько мне нужно для того, чтобы он купил у меня все, что я хочу продать. Рабочих должно быть столько, чтобы я в них не нуждался. Но - ни одного лишнего! Тогда - не будет социалистов. И стачек. Правительство не должно брать высоких налогов. Все, что может дать народ,- я сам возьму. Вот что я называю - хорошее правительство.

"Он обнаруживает глупость - это несомненный признак сознания своего величия,- подумал я.- Пожалуй, он действительно король..."

- Мне нужно,- продолжал он уверенным и твердым тоном,- чтобы в стране был порядок. Правительство нанимает за небольшую плату разных философов, которые не менее восьми часов каждое воскресенье учат народ уважать законы. Если для этого недостаточно философов - пускайте в дело солдат. Здесь важны не приемы, а только результаты. Потребитель и рабочий обязаны уважать законы. Вот и все! - закончил он, играя пальцами.

"Нет, он не глуп, едва ли он король!" - подумал я и спросил: - Вы довольны современным правительством?

Он ответил не сразу.

- Оно делает меньше, чем может. Я говорю: эмигрантов нужно пока пускать в страну. Но у нас есть политическая свобода, которой они пользуются,- за это нужно заплатить. Пусть же каждый из них привозит с собой хотя бы 500 долларов. Человек, у которого есть 500 долларов, в десять раз лучше того, который имеет только 50... Дурные люди - бродяги, нищие, больные и прочие лентяи - нигде не нужны...

- Но ведь это сократит приток эмигрантов...- сказал я.

Старик утвердительно кивнул головой.

- Со временем я предложу совершенно закрыть для них двери в страну. А пока пусть каждый привезет немного золота... Это полезно для страны. Потом, необходимо увеличить срок для получения гражданских прав. Впоследствии его придется вовсе уничтожить. Пусть те, которые желают работать для американцев,- работают, но совсем не следует давать им права американских граждан. Американцев уже довольно сделано. Каждый из них сам способен позаботиться о том, чтобы население страны увеличивалось. Все это - дело правительства. Его необходимо поставить иначе. Члены правительства все должны быть акционерами в промышленных предприятиях - тогда они скорее и легче поймут интересы страны. Теперь мне нужно покупать сенаторов, чтобы убедить их в необходимости для меня... разных мелочей. Тогда это будет лишнее...

Он вздохнул, дрыгнул ногой и добавил:

- Жизнь видишь правильно только с высоты горы золота.

Теперь, когда его политические взгляды были достаточно ясны, я спросил его:

- А как вы думаете о религии?

- О! - воскликнул он, ударив себя по колену и энергично двигая бровями.- Очень хорошо думаю! Религия - это необходимо народу. Я искренно верю в это. И даже сам по воскресеньям говорю проповеди в церкви... да, как же!

- А что вы говорите? - спросил я.

- Все, что может сказать в церкви истинный христианин, все!-убежденно сказал он.- Я проповедую, конечно, в бедном приходе- бедняки всегда нуждаются в добром слове и отеческом поучении... Я говорю им...

Лицо его на минуту приняло младенческое выражение, но, вслед за тем, он плотно сжал губы и поднял .глаза к потолку, где амуры стыдливо закрывали обнаженное тело толстой женщины с розовой кожей йоркширской свиньи. Бесцветные глаза его отразили в своей глубине пестроту красок на потолке и заблестели разноцветными искрами. Он тихо начал:

- Братья и сестры во Христе! Не поддавайтесь внушениям хитрого Дьявола зависти, гоните прочь от себя все земное. Жизнь на земле кратковременна: человек только до сорока лет хороший работник, после сорока его уже не принимают на фабрики. Жизнь - не прочна. Вы работаете,- неверное движение руки - и машина дробит вам кости,- солнечный удар - и готово! Вас везде стерегут болезни, всюду несчастия! Бедный человек подобен слепому на крыше высокого дома,-куда бы он ни пошел, он упадет и разобьется, как говорит апостол Иаков, брат апостола Иуды. Братья! Вы не должны ценить земную жизнь, она - создание Дьявола, похитителя душ. Царство ваше, о милые дети Христа, не от мира сего, как и царство Отца вашего,- оно на небесах. И если вы терпеливо, без жалоб, без ропота, тихо окончите ваш земной путь, он примет вас в селениях рая и наградит вас за труды на земле - вечным блаженством. Эта жизнь - только чистилище для ваших душ, и чем больше вы страдаете здесь, тем большее блаженство ждет вас там,- как сказал сам апостол Иуда.

Он указал рукою в потолок, подумал и продолжал холодно и твердо:

-? Да, дорогие братья и сестры! Вся эта жизнь пуста и ничтожна, если мы не приносим ее в жертву любви к ближнему, кто бы он ни был. Не отдавайте сердца во власть бесам зависти! Чему вы можете завидовать? Земные блага - это призраки, это игрушки Дьявола. Мы все умрем - богатые и бедные, цари и углекопы, банкиры и чистильщики улиц. В прохладных садах рая, быть может, углекопы станут царями, а царь будет сметать метлой с дорожек сада опавшие листья и бумажки от конфет, которыми вы будете питаться каждый день. Братья! Чего желать на земле, в этом темном лесу греха, где душа плутает, как ребенок? Идите в рай путем любви и кротости, терпите молча все, что выпадет вам на долю. Любите всех, и даже унижающих вас...

Он вновь закрыл глаза и, покачиваясь в кресле, продолжал:

- Не слушайте людей, которые возбуждают в сердцах ваших греховное чувство зависти, указывая вам на бедность одних и богатство других. Эти люди - посланники Дьявола, господь запрещает завидовать ближнему. И богатые бедны, они бедны любовью к ним. "Возлюбите богатого, ибо он есть избранник божий!" - воскликнул Иуда, брат господень, первосвященник храма. Не внимайте проповеди равенства и других измышлений Дьявола. Что значит равенство здесь, на земле? Стремитесь только сравняться друг с другом в чистоте души пред лицом бога вашего. Несите терпеливо крест ваш, и покорность облегчит вам эту ношу. С вами бог, дети мои, и больше вам ничего не нужно!

Старик замолчал, расширив рот, и, блестя золотом зубов, с торжеством посмотрел на меня.

- Вы хорошо пользуетесь религией! - заметил я.

- О да! Я знаю цену ей,- сказал он.- Повторяю вам - религия необходима для бедных. Мне она нравится. На земле все принадлежит Дьяволу, говорит она. О человек, если хочешь спасти душу, не желай и ничего не трогай здесь, на земле! Ты насладишься жизнью после смерти - на небе все для тебя! Когда люди верят в это - с ними легко иметь дело. Да. Религия - масло. Чем обильнее мы будем смазывать ею машину жизни, тем меньше будет трения частей, тем легче задача машиниста...

"Да, он король!" - решил я и почтительно спросил у этого недавнего потомка свинопаса:

- А вы себя считаете христианином?

- О да, конечно! - воскликнул он с полным убеждением.- Но,- он поднял руку кверху и внушительно сказал: - я в то же время американец, и, как таковой, я строгий моралист...

Его лицо приняло выражение драматическое: он оттопырил губы и подвинул уши к носу.

- Что вы хотите сказать?..- понизив голос, осведомился я.

- Пусть это будет между нами! - тихо предупредил он.- Для американца невозможно признать Христа!

- Невозможно?- шепотом спросил я после паузы.

- Конечно нет! - подтвердил он тоже шепотом.

- А почему? - спросил я, помолчав.

- Он - незаконнорожденный! - Старик подмигнул мне глазом и оглянулся вокруг.- Вы понимаете? Незаконнорожденный в Америке не может быть не только богом, но даже чиновником. Его нигде не принимают в приличном обществе. За него не выйдет замуж ни одна девушка. О, мы очень строги! А если бы мы признали Христа - нам пришлось бы признавать всех незаконнорожденных порядочными людьми... даже если это дети негра и белой. Подумайте, как это ужас" но! А?

Должно быть, это было действительно ужасно - глаза старика позеленели и стали круглыми, как у совы. Он с усилием подтянул нижнюю губу кверху и плотно приклеил ее к зубам. Вероятно, он полагал, что эта гримаса сделает его лицо внушительным и строгим.

- А негра вы никак не можете признать за человека? - осведомился я, подавленный моралью демократической страны.

- Вот наивный малый! - воскликнул он с сожалением.- Да ведь они же черные! И от них пахнет. Мы линчуем негра, лишь только узнаем, что он жил с белой, как с женой. Сейчас его за шею веревкой и на дерево... без проволочек! Мы очень строги, если дело касается морали...

Он внушал мне теперь то почтение, с которым невольно относишься к несвежему трупу. Но я взялся за дело и должен исполнить его до конца. Я продолжал ставить вопросы, желая ускорить процесс истязания правды, свободы, разума и всего светлого, во что я верю.

- Как вы относитесь к социалистам?

- Они-то и есть слуги Дьявола!- быстро отозвался он, ударив себя ладонью по колену.- Социалисты - песок в машине жизни, песок, который, проникая всюду, расстраивает правильную работу механизма. У хорошего правительства не должно быть социалистов. В Америке они родятся. Значит - люди в Вашингтоне не вполне ясно понимают свои задачи. Они должны лишать социалистов гражданских прав. Это уже кое-что. Я говорю - правительство должно стоять ближе к жизни. Для этого все его члены должны быть набираемы в среде миллионеров. Так!

- Вы очень цельный человек! - сказал я.

- О да! - согласился он, утвердительно кивая головой. Теперь с его лица совершенно исчезло все детское и на щеках явились глубокие морщины.

Мне захотелось спросить его об искусстве.

- Как вы относитесь...- начал я, но он поднял палец и заговорил сам:

- В голове социалиста - атеизм, в животе у него - анархизм. Его душа окрылена Дьяволом крыльями безумия и злобы... Для борьбы с социалистом необходимо иметь больше религии и солдат. Религия - против атеизма, солдаты - для анархии. Сначала - насыпьте в голову социалиста свинца церковных проповедей. Если это не вылечит его - пусть солдаты набросают ему свинца в живот!..

Он убежденно кивнул головой и твердо сказал:

- Велика сила Дьявола!

- О да! - охотно согласился я.

Впервые наблюдал я силу влияния Желтого Дьявола - Золота - в такой яркой форме. Сухие, просверленные подагрой и ревматизмом кости старика, его слабое, истощенное тело в мешке старой кожи, вся эта небольшая куча ветхого хлама была теперь воодушевлена холодной и жесткой волей Желтого Отца лжи и духовного разврата. Глаза старика сверкали, как две новые монеты, и весь он стал крепче и суше. Теперь он еще больше походил на слугу, но я уже знал, кто его господин.

- Что вы думаете об искусстве? - спросил я.

Он взглянул на меня, провел рукой по своему лицу и стер с него выражение жесткой злобы. Снова что-то младенческое явилось на этом лице.

- Как вы сказали? - спросил он.

- Что вы думаете об искусстве?

- О! - спокойно отозвался он.- Я не думаю о нем, я просто покупаю его...

- Мне это известно. Но, может быть, у вас есть свои взгляды и требования к нему?

- А! Конечно, я имею требования... Оно должно быть забавно, это искусство,- вот чего я требую. Нужно, чтобы я смеялся. В моем деле мало смешного. Необходимо вспрыснуть мозг иногда чем-нибудь успокаивающим... а иногда возбуждающим энергию тела. Когда искусство делают на потолке или на стенах, оно должно возбуждать аппетит... Рекламы следует писать самыми лучшими, яркими красками. Нужно, чтобы реклама схватила вас за нос издали, еще за милю от нее, и сразу привела, куда она зовет. Тогда она оправдает деньги. Статуи или вазы - всегда лучше из бронзы, чем из мрамора или фарфора: прислуга не так часто сломает бронзу, как фарфор. Очень хорошо - бои петухов и травля крыс. Это я видел в Лондоне... очень хорошо! Бокс - тоже хорошо, но не следует допускать убийства... Музыка должна быть патриотична. Марш - это всегда хорошо, но лучший марш - американский. Америка- лучшая страна мира,- вот почему американская музыка лучше всех на земле. Хорошая музыка всегда там, где хорошие люди. Американцы - лучшие люди земли. У них больше всего денег. Никто не имеет столько денег, как мы. Поэтому к нам скоро приедет весь мир...

Я слушал, как самодовольно болтал этот больной ребенок, и с благодарностью думал о дикарях Тасмании. Говорят, и они тоже людоеды, но у них все-таки развито эстетическое чувство.

- Вы бываете в театре? - спросил я старого раба Желтого Дьявола, чтобы остановить его хвастовство страной, которую он осквернил своей жизнью.

- Театр? О да! Я знаю, это тоже искусство! - уверенно сказал он.

- А что вам нравится в театре?

- Хорошо, когда много молодых дам декольте, а вы сидите выше их! - ответил он, подумав.

- Что вы любите больше всего в театре? - спросил я, приходя в отчаяние.

- О! - воскликнул он, раздвинув рот во всю ширину щек.- Конечно, артисток, как все люди... Если артистки красивы и молоды - они всегда искусны. Но трудно угадать сразу, которая действительно молода. Они все так хорошо притворяются. Я понимаю, это их ремесло. Но иногда думаешь - ага, вот это девушка! Потом оказывается, что ей пятьдесят лет и она имела не менее двухсот любовников. Это уже неприятно... Артистки цирка лучше артисток театра. Они почти всегда моложе и более гибки...

Он, видимо, был хорошим знатоком в этой области. Даже я, закоренелый грешник, всю жизнь утопавший в пороках, многое узнал от него только впервые.

- А как вам нравятся стихи? - спросил я его.

- Стихи? - переспросил он, опуская глаза к сапогам и наморщив лоб. Подумал и, вскинув голову, показал мне все зубы сразу.- Стихи? О да! Мне очень нравятся стихи. Жизнь будет очень весела, когда все начнут печатать рекламы в стихах.

- Кто ваш любимый поэт? - поспешил я поставить другой вопрос.

Старик взглянул на меня в недоумении и медленно спросил:

- Как вы сказали?

Я повторил вопрос.

- Гм... вы очень забавный малый! - сказал он, о сомнением качая головой.- За что же я буду любить поэта? И зачем нужно любить его?

- Извините меня! - произнес я, отирая пот со лба.- Я хотел спросить вас: какая ваша любимая книга? Я исключаю книжку чеков...

- О! Это другое дело! - согласился он.- Я люблю две книги - Библию и Главную Бухгалтерскую. Они обе одинаково вдохновляют ум. Уже когда берешь их в руки - чувствуешь, что в них сила, которая дает тебе все, что нужно.

"Он издевается надо мной!" - подумал я и внимательно взглянул в его лицо. Нет. Его глаза убивали всякое сомнение в искренности этого младенца. Он сидел в кресле, как высохшее ядро ореха в своей скорлупе, и было видно, что он уверен в истине своих слов.

- Да! - продолжал он, рассматривая ногти.- Это вполне хорошие книги! Одну написали пророки, другую создал я сам. В моей книге мало слов. В ней цифры. Они рассказывают о том, что может сделать человек, если захочет работать честно и усердно. После моей смерти правительство должно бы опубликовать мою книгу. Пусть люди видят, как нужно идти, чтобы подняться на эту высоту.

И торжественным жестом победителя он обвел вокруг себя.

Я чувствовал, что пора прекратить беседу. Не всякая голова способна относиться безразлично, когда по ней топают ногами.

- Может быть, вы скажете что-нибудь о науке? - тихо спросил я.

- Наука? - Он поднял палец, глаза и посмотрел в потолок. Затем вынул часы, взглянул, который час, закрыл крышку и, намотав цепочку на палец, покачал часами в воздухе. После всего этого он вздохнул и заговорил:- Наука... Да, я знаю! Это - книги. Если в них хорошо пишут об Америке - книги полезны. Но в книгах редко пишут правду. Эти... поэты, которые делают книги,- мало зарабатывают, я думаю. В стране, где каждый занят делом, некому читать книги... Да, поэты злы, потому что у них не покупают книг. Правительство должно хорошо платить писателям книг. Сытый человек всегда добр и весел. Если вообще нужны книги об Америке, Следует нанять хороших поэтов, и тогда будут сделаны все книги, какие нужны для Америки... Вот и все.

- Вы несколько узко определяете науку! - заметил я.

Он опустил веки и задумался. Потом вновь открыл глаза и уверенно продолжал:

- Ну да, учителя, философы... это тоже наука. Профессора, акушерки, дантисты, я знаю. Адвокаты, доктора, инженеры. All right. Это необходимо. Хорошие науки... не должны учить дурному... Но - учитель дочери моей сказал мне однажды, что существуют социальные науки... Этого я не понимаю. Я думаю, это вредно. Хорошая наука не может быть сделана социалистом. Социалисты вовсе не должны делать науку. Науку, которая полезна или забавна, делает Эдисон, да. Фонограф, синематограф - это полезно. А когда много книг с науками- это лишнее. Людям не следует читать книг, которые могут возбудить в уме... разные сомнения. Все на земле идет как нужно... И вовсе незачем путать книги в дела...

Я встал...

- О! Вы уходите? - спросил он.

- Да! - сказал я.- Быть может, теперь, когда я ухожу, вы наконец все-таки объясните мне - какой смысл быть миллионером?

Он начал икать и дрыгать ногами вместо ответа. Может быть, такова была его манера смеяться?

- Это привычка! - воскликнул он, переводя дух.

- Что привычка? - спросил я.

- Быть миллионером... это привычка!

Я подумал и поставил ему мой последний вопрос:

- Вы думаете, что бродяги, курильщики опиума и миллионеры - явления одного порядка?

Это, должно быть, обидело его. Он сделал круглые глаза, окрасил их желчью в зеленый цвет и сухо ответил:

- Я думаю, что вы плохо воспитаны.

- До свиданья! - сказал я.

Он любезно проводил меня до крыльца и остался стоять на верхней ступеньке лестницы, внимательно рассматривая носки своих сапог. Перед его домом лежала площадка, поросшая густою, ровно подстриженной травой. Я шагал по ней и наслаждался мыслью о том, что больше уже не увижу этого человека.

- Галло! - услышал я сзади себя.

Обернулся. Он стоял там, на крыльце, и смотрел на меня.

- А что, у вас в Европе есть лишние короли? - медленно спросил он.?

- Мне кажется, они все лишние! - ответил я.

Он сплюнул направо и сказал:

- Я думаю нанять для себя пару хороших королей, а?

- Зачем это вам?

- Забавно, знаете. Я приказал бы им боксировать вот здесь...

Он указал на площадку перед домом и добавил тоном вопроса:

- От часа до половины второго каждый день, а? После завтрака приятно отдать полчаса искусству... хорошо.

Он говорил серьезно, и было видно, что он приложит все усилия, чтобы осуществить свое желание.

- Зачем вам нужны короли для этой цели? - осведомился я.

- Этого здесь еще ни у кого нет! - кратко объяснил он.

- Но ведь короли дерутся только чужими руками! - сказал я и пошел.

- Галло! - позвал он в другой раз.

Я снова остановился. Он все еще стоял на старом месте, сунув руки в карманы. На лице его выражалось что-то мечтательное.

- Вы что? - спросил я.

Он пожевал губами и медленно сказал:

- А как вы думаете, сколько это будет стоить - два короля для бокса, каждый день полчаса, в течение трех месяцев.

1906

Жрец морали

...Он пришел ко мне поздно вечером и, подозрительно оглянув мою комнату, негромко спросил:

- Могу я поговорить с вами полчаса наедине?

В тоне его голоса и во всей сутуловатой, худой фигуре было что-то таинственное и тревожное. Он сел на стул так осторожно, точно боялся, что мебель не сдержит его длинных и острых костей.

- Вы можете опустить штору на окне? - тихо спросил он.

- Пожалуйста! - сказал я и тотчас исполнил его желание.

Благодарно кивнув мне головой, он подмигнул в сторону окна и еще тише заметил:

- Всегда следят.

- Кто?

- Репортеры, разумеется.

Я внимательно посмотрел на него. Одетый очень прилично, даже щеголевато, он все-таки производил впечатление бедняка. Его лысый, угловатый череп блестел скромно и корректно. Чисто выбритое, очень худое лицо, серые, виновато улыбающиеся глаза, полуприкрытые светлыми ресницами. Когда он поднимал ресницы и смотрел прямо в лицо мне, я чувствовал себя перед какой-то туманной, неглубокой пустотой. Сидел он, подогнув ноги под стул, положив ладонь правой руки на колено, а левую, с котелком в ней, опустил к полу. Длинные пальцы рук немного дрожали, углы плотно сжатых губ были устало опущены - признак, что этот человек дорого заплатил за свой костюм.

- Позвольте вам представиться,- вздохнув и покосившись на окно, начал он,- я, так сказать, профессиональный грешник...

Я сделал вид, что не расслышал его слов, и наружно спокойно спросил:

- Как?

- Я - профессиональный грешник,- повторил ом буква в букву и добавил: - Моя специальность - преступления против общественной морали...

В тоне этой фразы звучала только скромность, я не уловил даже тени раскаяния в словах и на лице.

- Вы... не хотите ли стакан воды? - предложил я ему.

- Нет, благодарю вас! - отказался он, и виноватые глаза его с улыбкой остановились на моей фигуре,- Вы, кажется, не вполне ясно понимаете меня?

- Нет, почему же!-возразил я, скрывая, по примеру европейских журналистов, невежество под маской развязности. Но он мне, очевидно, не поверил. Покачивая котелком в воздухе и скромно улыбаясь, он заговорил:

- Я приведу вам несколько фактов из моей деятельности, чтобы вам было понятно, кто я...

Здесь он вздохнул и опустил голову. И снова я был удивлен тем, что в этом вздохе было только утомление.

- Помните,- начал он, тихо покачивая шляпой,- в газетах писали о человеке... то есть о пьянице? Скандал в театре?

- Это господин из первого ряда, который во время патетической сцены встал, надел шляпу и начал кричать извозчика?-спросил я.

- Да! - подтвердил он и любезно добавил: - Это - я. Заметка под заголовком "Зверь, истязатель детей" - тоже мною вызвана, как и другая - "Муж, продающий свою жену"... Человек, преследовавший на улице даму нескромными предложениями,- это тоже я... Вообще, обо мне пишут не менее одного раза в неделю и всякий раз, когда требуется доказать испорченность нравов...

Все это он сказал негромко, очень внятно, но без хвастовства. Я ничего не понимал, но мне не хотелось показать ему это. Как все писатели, я тоже делаю всегда вид, будто знаю жизнь и людей точно свои пять пальцев.

- Гм! - сказал я тоном философа.- Что же, вам доставляет удовольствие этот род занятий?

- Когда я был молод - это забавляло меня, не скрою,- ответил он.- Но теперь мне уже сорок пять лет, я женат, имею двух дочерей... В таком положении очень неудобно, когда вас раза два-три в неделю изображают в газетах как источник порока и разврата. Постоянно следят за вами репортеры, чтобы вы точно и вовремя выполняли свои обязанности...

Я закашлялся, чтобы скрыть недоумение. Потом тоном сострадания спросил:

- Это у вас болезнь?

Он отрицательно качнул головой, помахал себе в лицо шляпой, как веером, и ответил:

- Нет, профессия. Я уже сказал вам, что моя специальность - мелкие скандалы на улицах и в публичных местах... Другие товарищи в нашем бюро занимаются более ответственными и крупными делами, например: оскорбление религиозного чувства, совращение женщин и девиц, кражи на сумму не выше тысячи долларов...- Он вздохнул, оглянулся вокруг и пояснил:- И прочие поступки против нравственности... а я делаю только мелкие скандалы...

Он говорил, как ремесленник о своем ремесле. Это меня начинало раздражать, и я саркастически спросил:

- Вас не удовлетворяет это?

- Нет! - просто ответил он.

Его простота обезоруживала и возбуждала острое любопытство. Помолчав, я поставил ему вопрос:

- Сидели в тюрьме?

- Три раза. А вообще я действую в размерах штрафа. Но штрафы платит, конечно, бюро...- объяснил он.

- Бюро? - невольно повторил я.

- О да! Согласитесь, что мне самому невозможно платить штрафы! - с улыбкой сказал он.- Пятьдесят долларов в неделю - это очень немного для семьи в четыре человека...

- Дайте мне подумать об этом,- сказал я, встав со стула.

- Пожалуйста!-согласился он.

Я начал ходить по комнате взад и вперед мимо него, напряженно вспоминая все формы психических заболеваний. Мне хотелось определить характер его болезни, но я не мог. Было ясно одно - это не мания величия. Он следил за мной с любезной улыбкой на худом, истощенном лице и терпеливо ждал.

- Итак, бюро? - спросил я, останавливаясь против него.

- Да,- сказал он.

- Много служащих?

- В этом городе-125 мужчин и 75 женщин...

- В этом городе? Значит... и в других городах - тоже бюро?

- Во всей стране, конечно! - сказал он, покровительственно улыбаясь.

Мне стало жалко себя.

- Но... что же они...- нерешительно спросил я,- чем же они занимаются, эти бюро?

- Нарушают законы нравственности! - скромно ответил он, встал со стула, сел в кресло, потянулся и с откровенным любопытством стал рассматривать мое лицо. Очевидно, я казался ему дикарем, и он переставал стесняться.

"Черт побери! - подумалось мне.- Не надо показывать, что я ничего не понимаю..." И, потирая руки, я оживленно сказал:

- Это интересно! Очень интересно!.. Только... зачем это?

- Что? - улыбаясь, спросил он.

- Да эти бюро для нарушения законов морали?

Америке, где так много богатых,- ими исповедуется мораль во сто лошадиных сил. Понятно?

- Да,- сказал я,- но зачем же бюро?

- Подождите! - возразил он, внушительно подняв руку.- Итак, мораль имеет целью внушить всем людям, чтобы они оставили вас в покое. Но если у вас много денег - у вас множество желаний и полная возможность осуществить их,- так? Однако большинство желаний ваших нельзя осуществить, не нарушая принципов морали... Как же быть? Нельзя проповедовать людям то, что отрицаешь сам: это и неловко, да и люди могут не поверить. Ведь они не все глупы... Например: вы сидите в ресторане, пьете шампанское и целуете очень красивую женщину, хотя она не жена вам... С той точки зрения, которую вы считаете обязательной для всех,- подобные занятия являются безнравственными. Но лично для вас - такая трата времени необходима: это ваша милая привычка, она дает вам массу наслаждений. И пред вами встает вопрос: как примирить проповедь воздержания от сладких пороков с вашей любовью к ним? Другой пример: вы говорите всем - не укради. Ибо вам крайне будет неприятно, если вас начнут обкрадывать,- не так ли? Но в то же время, хотя у вас и есть деньги,- вам нестерпимо хочется украсть еще немного. Третий: вы строго исповедуете принцип - не убий. Потому что жизнь вам дорога, она приятна, полна наслаждений. Вдруг в ваших угольных копях рабочие требуют увеличения платы. Вы невольно вызываете солдат, и - трах! - несколько десятков рабочих убито. Или: вам некуда сбывать товар. Вы указываете на этот факт вашему правительству и убеждаете его открыть для вас новый рынок. Правительство любезно посылает небольшую армию куда-нибудь в Азию, Африку и исполняет ваше желание, перебив несколько сотен или тысяч туземцев... Все это плохо гармонирует с вашей проповедью человеколюбия, воздержания и целомудрия. Но, избивая рабочих или туземцев, вы можете оправдать себя указанием на интересы государства, которое не может существовать, если люди не станут подчиняться вашим интересам. Государство - это вы, если вы богатый человек, разумеется. Вам гораздо труднее в мелочах - в разврате, воровстве и прочем. Вообще, позиция богатого человека - трагическая позиция. Ему положительно необходимо, чтобы все любили его, все воздерживались от покушений на целость его имущества, что бы никто не нарушал его привычек и все относились целомудренно к его жене, сестре, дочерям. В то же время для него не только нет необходимости любить людей, воздерживаться от воровства, целомудренно относиться к женщинам и так далее - напротив! Все это только стесняет его личную деятельность и безусловно вредно для успеха его работы. Обычно - вся его жизнь сплошное воровство, он грабит тысячи людей, целую страну,- это необходимо для роста капитала, то есть прогресса страны, - вы понимаете? Он развращает женщин десятками,- это очень приятное развлечение для праздного человека. И кого ему любить? Все люди делятся для него на две группы - одну он обворовывает, другая конкурирует с ним в этом занятии.

Довольный своим знанием вопроса, оратор улыбнулся и, бросив окурок сигары в угол комнаты, продолжал:

- Итак: мораль полезна богатому и вредна всем людям, но, в то же время, она не нужна ему и необходима для всех. Вот почему моралисты стараются вколотить принципы морали внутрь людей, а сами всегда носят их снаружи, как галстуки и перчатки. Далее: как убедить людей в необходимости для них подчинения законам морали? Никому не выгодно быть честным среди жуликов. Но если невозможно убедить - гипнотизируйте! Это всегда удается...

Он утвердительно кивнул головой и, подмигнув мне, повторил:

- Невозможно убедить - гипнотизируйте!

Затем он положил свою руку на колено мне, заглянул в лицо мое и, понизив голос, продолжал:

- Дальнейшее - между нами, хорошо?

Я кивнул головой.

- Бюро, в котором я служу, занимается гипнозом общественного мнения. Это одно из оригинальнейших учреждений Америки - прошу заметить! - с гордостью сказал он.

Я еще раз наклонил голову.

- Вы знаете, что наша страна,- говорил он,- живет только одним стремлением - делать деньги. Здесь все хотят быть богатыми, и человек для человека - только материал, из которого всегда можно выжать несколько крупинок золота. И вся жизнь есть процесс вынимания золота из мяса и крови человека. Народ в этой стране - как и везде, я слышал - руда, из которой добывают желтый металл, прогресс - это концентрация физической энергии масс, то есть кристаллизация мяса, костей и нервов человека в золото. Жизнь построена очень просто...

- Это ваш личный взгляд? - спросил я.

- Это? Конечно нет! - сказал он с гордостью.- Это просто чья-то фантазия... Я не помню, как она попала в мою голову... Я пользуюсь ею - только когда говорю с людьми ненормальными... Продолжаю. Народу здесь некогда заниматься пороками - для этого не остается свободного времени. Часы напряженной работы так истощают человека, что он уже не имеет ни сил, ни желания согрешить в час отдыха. Людям некогда думать, у них нет силы желать, они живут только работой, для работы, и это делает их жизнь очень нравственной. Разве иногда, в праздник, несколько ребят повесят пару негров, но это - не против морали, потому что негр - не белый, к тому же их здесь много, этих негров. Все ведут себя более или менее прилично, и на общем сером фоне этой неподвижной жизни, забитой в тесные рамки старой пуританской морали, всякое нарушение ее принципов выступает резко, как пятно сажи. Это - хорошо, но это - дурно. Высшие классы общества могут гордиться поведением низших, но в то же время такое поведение стесняет свободу действий богатых. Они имеют деньги - значит, они имеют право жить как хотят, не считаясь с моралью. Богатые - жадны, сытые - чувственны, праздные - порочны. Бурьян растет на жирной почве, разврат - на почве пресыщения. Что же делать? Отрицать мораль? Это - невозможно, ибо это - глупо. Если тебе выгодно, чтобы люди были нравственны,- умей скрывать свои пороки... Вот и все! В этом не много нового...

Он оглянулся и еще понизил голос.

- И вот представители высшего общества в Нью- Йорке напали на одну удивительно счастливую мысль. Они решили учредить в стране тайное общество для явного нарушения законов морали. Был собран, путем вкладов, солидный капитал, и в разных городах страны открыты - негласно, разумеется,- бюро для гипноза общественного мнения. Наняли разных людей, вроде вашего покорного слуги, и возложили на них обязанность совершать преступления против нравственности. Во главе каждого бюро стоит надежный и опытный человек, руководящий действиями служащих и распределяющий занятия... обыкновенно он редактор какой-нибудь газеты.

- Я не понимаю целей бюро! - тоскливо сказал я.

- Очень просто! - отозвался он. И вдруг его лицо приняло выражение тревоги и нервозного ожидания чего-то. Он встал и, заложив руки за спину, начал медленно ходить по комнате.

- Очень просто! - повторил он.- Я уже сказал вам, что низшие классы, по недостатку времени, мало грешат. А ведь необходимо, чтобы нравственность нарушалась,- нельзя же оставлять ее бесплодной старой девой. Нужно, чтобы всегда кричали о нравственности, это оглушает общество, не позволяя ему слышать правду. Если в реку набросать массу мелких щеп, среди них может незаметно для вашего глаза проплыть большое бревно. Или, если вы неосторожно вытащили бумажник из кармана вашего соседа, но своевременно обратите внимание публики на мальчишку, который украл горсть орехов,- это может спасти вас от скандала. Только кричите громче - вор! Наше бюро занимается тем, чтобы создавать массу мелких скандалов для прикрытия крупных преступлений.

Он вздохнул, остановился среди комнаты и помолчал.

- Например, в городе разносится слух о том, что одно уважаемое и почтенное лицо бьет свою жену. Бюро немедленно поручает мне и нескольким товарищам побить наших жен. Мы бьем. Жены, конечно, посвящены в дело и кричат очень громко. Об этом пишут все газеты, и шум, поднятый ими, заставляет забыть о слухах по поводу отношений почтенного лица к его жене. Какое значение имеют слухи, когда налицо факты? Или начинают говорить о подкупе сенаторов. Бюро немедленно организует ряд подкупов полицейских чинов и разоблачает их продажность перед публикой. Снова слухи исчезают перед фактами. Некто из высшего общества оскорбил женщину. Тотчас же в ресторанах, на улицах - создается ряд оскорблений женщин. Поступок представителя высшего света совершенно исчезает в ряду однородных поступков. И так всегда, во всем. Крупная кража засыпается кучей мелких краж, и вообще все крупные преступления подавляются грудами мелочей. Вот - деятельность бюро.

Он подошел к окну, осторожно взглянул на улицу и снова сел на стул, продолжая тихим голосом:

- Бюро ограждает высший класс американского общества от суда народа и, в то же время, постоянными криками о нарушении законов морали забивает народу голову мелкими скандалами, организованными для прикрытия порочности богатых. Народ находится всегда в состоянии гипноза, ему нет времени думать самостоятельно, и он только слушает газеты. Газеты принадлежат миллионерам, бюро организовано ими же... Вы понимаете? Это очень оригинально...

Он замолчал, задумался, низко наклонив голову.

- Благодарю вас! - сказал я ему.- Вы сообщили мне очень много интересного.

Он поднял голову и уныло взглянул на меня.

- Д-да, это интересно, конечно! - медленно и задумчиво произнес он.- Но - меня это уже утомляет. Я семейный человек, три года тому назад я построил себе дом... мне хочется немного отдохнуть. Это трудное дело-моя служба. Поддерживать в обществе уважение к законам морали - о! это, право, нелегко! Вы подумайте, мне вреден алкоголь, но я должен напиваться, я люблю жену и тихую жизнь в семье - и должен ходить по ресторанам, скандалить... и постоянно видеть себя в газетах... хотя под чужим именем, конечно, но все-таки... однажды откроется мое собственное имя, и тогда... придется уехать из города... Я нуждаюсь в совете... Я пришел к вам узнать ваше мнение по моему делу... очень запутанное дело!

- Говорите! - предложил я.

- Видите ли что,- начал он,- за последнее время среди представителей высших классов общества в южных штатах заводят любовниц - негритянских девушек... По две и по три сразу. Об этом начали говорить. Жены недовольны поведением мужей. В некоторых газетах получены письма женщин с разоблачением деятельности их мужей. Возможен громкий скандал. Бюро немедленно же принялось за организацию ряда "контр-фактов", как это у нас называется. Тринадцать агентов - и в их числе я - немедленно должны завести любовниц-негритянок. По две и даже по три сразу...

Он нервно вскочил со стула и, приложив руку к карману сюртука, заявил:

- Я не могу сделать это! Я люблю жену... и она мне не позволит, вот что главное! Наконец - если бы одна]

- Откажитесь! - посоветовал я.

Он посмотрел на меня с сожалением.

- А кто же мне уплатит 50 долларов за неделю? И награду в случае успеха? Нет, этот совет вы оставьте для себя... Американец не отказывается от денег даже на другой день после своей смерти. Посоветуйте что- нибудь другое.

- Мне трудно! - сказал я.

- Гм! Почему трудно? Вы, европейцы, очень легкомысленны в вопросах нравственности... ваша развращенность нам известна.

Он сказал это с твердой уверенностью в правде своих слов.

- Вот что,- продолжал он, наклонясь ко мне,- вероятно, у вас есть знакомые европейцы? Я уверен, что есть!

- Зачем вам? - спросил я.

- Зачем? - Он отступил от меня на шаг и встал в драматическую позу.- Я положительно не могу взять на себя дело с негритянками. Судите сами: жена мне не позволит, и я ее люблю. Нет, я не могу...

Он энергично потряс головой, провел рукой по своей лысине и вкрадчиво продолжал:

- Может быть, вы могли бы мне рекомендовать на это дело европейца. Они отрицают нравственность, им все равно! Кого-нибудь из бедных эмигрантов, а? Я плачу десять долларов в неделю, хорошо? Я буду сам ходить по улицам с негритянками... вообще я все сделаю сам,- он должен позаботиться только о том, чтобы родились дети... Вопрос нужно решить сегодня же вечером... Вы подумайте, какой скандал может разгореться, если это дело в южных штатах не завалить своевременно разным хламом! В интересах торжества нравственности - необходимо торопиться...

...Когда он убежал из комнаты, я подошел к окну и приложил ушибленную о его череп руку к стеклу, чтобы охладить ее.

Он стоял под окном и делал мне какие-то знаки.

- Что вам угодно? - спросил я, открывая раму.

- Я забыл взять шляпу! - сказал он скромно.

Подняв с пола котелок, я выбросил его на улицу. И,

закрывая окно, услыхал деловой вопрос:

- А если я дам пятнадцать долларов в неделю? Это хорошая плата!?