Владимир Билль-Белоцерковский. Монотонность

Вилли занимал, как он выражался, высокий пост в Соединенных Штатах Америки. Он был оккомоем небоскреба. Внизу, на мостовой, люди казались головастиками, лошади - пузатыми и безногими кузнечиками, автомобили и трамваи - квадратиками. И все это катилось взад и вперед непрерывным потоком. Однако высота этого "поста", будь то три или тридцать три этажа, не кружила голову Вилли.

Рабочая одежда окномоя состояла из комбинезона с карманом на груди (для губки) и пояса, к которому с боков прикреплялось по ремню с крючком на конце. Инструментов для работы окномоя требовалось немного: ведро с теплой водой, губка, тряпка, кусок замши и специальная линейка с резиновым краем. Окно небоскреба обычно состояло из двух половин, которые передвигались вверх и вниз. Вымыв сначала внутреннюю сторону окна, окномой принимался за наружную. Приподняв нижнюю половину окна, он становился коленями на внутренний подоконник, поворачивался спиной к улице и, пятясь, вылезал на наружный подоконник. Держась одной рукой за раму, другой он вдевал крючки ремней в кольца, специально вделанные в наружной стене по обеим сторонам окна. Прикрепив ремни, окномой вставал на ноги. Но так как работать, прижавшись вплотную к стеклу, неудобно, а стоять на покатом подоконнике невозможно, окномой, упираясь ногами о подоконник, откинувшись, повисал на ремнях в воздухе. Вынув из кармана комбинезона мокрую губку, он смачивал ею стекло, сгонял воду линейкой, тряпкой вытирал, замшей протирал. И все! Тридцать шесть окон за день. Просто и несложно для привычного окномоя...

И все же работа эта имела свою отрицательную сторону: монотонность ее действовала на нервы и психику. В самом деле: изо дня в день, из окна в окно, из этажа в этаж одни и те же движения; одни и те же предметы; весной и летом, осенью и зимой одиноко висеть между небом и землей - скучно и, главное, пусто. Бывшему матросу дальнего плавания, привыкшему к постоянному движению и смене впечатлений, пустота эта часто становилась невыносимой. От нее тупел мозг, стыло сердце, останавливался пульс. Пусто в душе, и пусто вокруг. Вечером кружка пива или кинокартина за пять центов. Иногда его охватывали слабость и усталость, и тело становилось тяжелым, как чугун. В такие моменты работать было особенно трудно.

Так проходили дни, недели, месяцы... И вдруг, неожиданно, эта монотонность взрывалась вулканом ярости... В такие моменты Вилли становился страшен. К счастью, никто не видел его таким на работе. Потом все замирало, утихало, и снова наступала нудная, скучная, мертвая жизнь, как будто цель и смысл заключались лишь в том, чтобы мыть окно за окном.

Казалось бы, чего проще: взять да уйти с этой постылой работы, сменить ее на другую... Но Вилли на опыте знал, что уход повлечет за собой безработицу: частные биржи труда, толпы таких же, как он, безработных, лишения, голод... Ведь и на эту работу ему посчастливилось попасть только потому, что предшествующий окномой в нетрезвом состоянии сорвался с семнадцатого этажа (тело его, писали газеты, наповал убило лошадь, переломив ей хребет).

Тщетно пытался Вилли хотя бы немного, хотя бы чуточку нарушить монотонность работы, внести в нее что- то новое. Но оттого, что он прибавлял к теплой воде зеленого мыла или менял линейку, делая ее пошире и подлинней, особого изменения ни в работе, ни в настроении не происходило.

Однажды, совершенно случайно, Вилли обратил внимание на наружный карниз, в простенке между окнами на высоте двадцати семи этажей. Вися на ремнях и глядя на этот карниз, Вилли подумал: почему бы не воспользоваться им, вместо того чтобы влезать внутрь помещения, идти к следующему окну и снова вылезать наружу. Не проще ли будет пройти к этому окну прямо по карнизу. Но тут же, усмехнувшись, он отказался от этой затеи: карниз был хоть и без наклона, но узок (в человеческую ступню), и пройти по нему, хотя бы и боком, опираясь спиной о стену, рискованно. Чего доброго, еще сорвешься... Глупости! Отцепив крючки, Вилли влез внутрь. Но когда подошел к следующему окну, первое, что бросилось ему в глаза, был карниз. Стараясь не думать о нем, Вилли продолжал работать. Но навязчивая мысль не оставляла его. И чем дальше, тем назойливее торчал перед глазами серый карниз.

- Тьфу ты, дьявол! - выругался Вилли, треснув по карнизу линейкой.- Вот еще заноза в голове.- Он постарался прогнать эту назойливую мысль, и карниз больше не беспокоил его.

Но после обеда монотонность работы с особенной силой охватила его. И он снова вспомнил о карнизе, который теперь уже не манил, а дразнил: "Боишься! Боишься! А еще моряк, парусник!" "Что за напасть!" - уди-вился Вилли и снова постарался прогнать прочь эту назойливо-безрассудную мысль. Но впереди еще оставалось восемнадцать окон. И как ни рискованно было становиться на карниз, окномой по замиранию сердца чувствовал, что он сдается. И чтобы наконец раз и навсегда отвязаться от этой мысли, он решил встать на карниз, только встать, прикрепив себя одним ремнем. (Второй ремень не доставал до противоположного кольца.) Только встать... И Вилли встал! Оказывается, стоять можно, вытянувшись в струнку, прижавшись спиной и затылком к стене и, главное, крепко упираясь ногами для равновесия. А двигаться?.. И двигаться можно, только медленно и осторожно, сначала носки влево, потом каблуки, потом снова носки... Не испытывая ни малейшего волнения, уверенный в прочности ремня, Вилли постепенно подвинулся почти на всю длину ремня. А не попробовать ли постоять без ремня? Только попробовать... Осторожно протянув руку, он отцепил ремень. Чуть дрогнуло сердце. Но натура моряка и окномоя, привыкшего к подобным ощущениям, быстро справилась с тревожным чувством. Главное - не терять самообладания и равновесия. Простояв несколько секунд, Вилли подумал: "А не попробовать ли продвинуться немного вперед... чуть-чуть?.. Нет! Рискованно". От неестественного напряжения чувствовалась усталость в икрах ног. Вилли уже протянул руку с ремнем, чтобы набросить крючок на кольцо, как вдруг увидел: в окнах небоскреба, по ту сторону улицы, показалась голова, другая, третья... Окна запестрели лицами. Среди них много женских. Страх, недоумение, любопытство были на лицах. Поль-щенный этим вниманием, и в особенности вниманием женщин, молодой окномой задорно усмехнулся и двинулся вперед... Еще... Еще... Еще... Хватит!.. Он снова протянул руку с ремнем и... что такое? Он побледнел, изменился в лице: крючок не доставал до кольца... Делать нечего, пришлось двигаться дальше. Скосив глаза направо, потом налево, он увидал, что расстояние между окнами одинаковое. Глубоко и осторожно вздохнув, напрягая до предела мускулы ног," он двинулся влево. Теперь взоры наблюдавших за ним волновали и раздражали его. "Спокойно! Спокойно! - говорил он себе.- Главное - равновесие..."

...Но он не учел одного обстоятельства. Малейшее ослабление мускулов уменьшало устойчивость, верхнюю часть тела клонило вперед, в бездну... Сказывалось напряжение, ноги быстро устали, словно он весь день взбирался на крутую гору. Потом появилась частая дрожь в правой ноге. Вилли тревожно скосил глаза налево- до кольца оставалось меньше метра, но расстояние это показалось ему бесконечным, каждый сантиметр - верстой. Тело покрылось испариной. Лицо осунулось. Скорей! Скорей!.. "А!" - вскрикнул Вилли, скрипнул зубами от остро колющей боли и ужаса. Судорога! Правая нога... Икра вздулась, окаменела... Вилли побелел, как стена, к которой он прислонился. И тут, впервые за все время этой работы, он ощутил высоту, которую никогда раньше не ощущал,- двадцать семь этажей! Он опирался одной только ногой о карниз, одной ногой на краю пропасти! Казалось, что здание качается, как мачта в тихую зыбь. Ледяным холодом потянуло из бездны, когда Вилли почувствовал, что его спина отделяется от стены. "Вот она! Вот!" - мелькнула мысль о смерти. Широко, судорожно раскрыл он рот, прерывисто дыша, как человек, впервые бросающийся с высоты в воду. Инстинктивно вцепился он ногтями в едва заметные выступы кирпичной стены. С распростертыми руками, запрокинув голову, он казался распятым на серой стене...

А напротив, из окон, неслись истерические крики, слышались возбужденные голоса. Кричали и здесь, рядом. Тянулись секунды, невыносимо долгие, нестерпимо мучительные, а судорога не проходила. Нет сил!.. В предсмертной тоске Вилли закрыл глаза. Но в наступившем мраке стоять на краю пропасти было еще страшней. Он открыл глаза... И в этот момент что-то дернуло за икру, нога дрогнула... Отошло!.. Нечеловеческим напряжением воли, какое только может вызвать близость смерти, превозмогая не утихшую еще боль в ноге, Вилли задвигал ступнями. Он хрипел, задыхался, обливался потом, отчаянно царапался о кирпичи. Из- под ногтей его выступила кровь. Он уже прошел то расстояние, когда можно было достать ремнем до кольца, но для этого надо было освободить левую руку, ногти которой, цепляясь о стену, способствовали равновесию. И Вилли продолжал тянуться к окну, а оттуда, с пере-кошенным от напряжения лицом, кто-то тщетно пытался достать линейкой его ремень.

- Еще чуточку!.. Еще! Еще малость!.. Еще! - просил, умолял человек. Наконец удалось. Дрожащей рукой человек быстро вдел крючок в кольцо.- Есть!

И в тот же миг Вилли сорвался с карниза... Дикий вопль женщин потряс воздух... Вилли висел, покачиваясь над бездной, как тюк на веревке...

Вилли не чувствовал, как втащили его в окно и как поили водой... А когда он очнулся, увидел искаженные яростью лица и услышал истошную брань. Люди не простили ему тех минут, когда вынуждены были волноваться за его жизнь.

...А через час окномой Вилли получил расчет..,

1940

Пощечина

- Экстра! Экстра! Экстра! - изо дня в день оглушительно кричали ребята, продававшие экстренные выпуски газет. Газеты расхватывали сразу. Печать подняла необычайный шум. Такой шум в печати обыкновенно бывает во время выборов президента. Но сейчас выборов не предвиделось.

Готовился матч между чемпионом тяжелого веса Джимми Бернсом и негром Джеком Моррисоном.

Мистер Берне богат. Он владеет громадной фермой, и во многих городах у него свои пивные, на стенах висят его портреты. Мистер Берне - стопроцентный американец. Он - кумир золотой молодежи и публики из куклукс-клана. Вот уже семь лет, как Джимми Берне носит почетное звание чемпиона мира. Чемпион высок, шести футов росту, богатырски сложен, силен и проворен, как североамериканский медведь гризли. Мало было случаев в практике Джимми, когда противник его" уходил с ринга без посторонней помощи.

Не было еще в истории бокса человека, равного Джимми по силе и технике. Он не только силен и опытен - он страшен. Это он сокрушающим ударом в челюсть убил наповал Гарри Курта. У Гарри так дернулась назад голова, что не выдержали шейные позвонки. Это он "хуком в корпус" сломал четыре ребра здоровенному матросу Фрэди Бруку. Это он своим "коронным" ударом слева нокаутировал многих зарубежных боксеров, до этого никогда не знавших нокаута.

Когда он, пригнувшись, выбрасывает рывком свою левую, вкладывая в удар вес всего тела (двести сорок американских фунтов), падает лошадь и встает не сразу.

Многие просто боялись этого "тарана" и потому избегали встречи с Бернсом.

Джек Моррисон начал свою карьеру, как и большинство негров, чернорабочим. На путь профессионала боксера его толкнул дядя Боб. Дядя Боб - из тех рядовых боксеров, которых называют мешком для ударов. В качестве "мешка" он и служит у известного боксера мистера Кеннеди.

Между матчами Кеннеди разъезжал с ним по провинции и на эстрадных площадках демонстрировал свою технику и ловкость. В этих представлениях Боб должен был также соответствующими гримасами вызывать у публики смех. Изображая нокаут, Боб должен смешно дрыгать ногами и корчить рожи. Иногда удар бывал настолько силен, что Бобу притворяться не приходилось,- получалось естественно. От этих шуток и затрещин у Боба безобразно опухли уши и губы, нос был расплющен, и один вид его вызывал смех. Джек любил своего добродушного дядю" и ему было горько и стыдно за него.

- Зачем ты так унижаешься? - спрашивал его Джек.

- Хозяин требует,- отвечал Боб.

- Но ведь он изуродовал тебя на всю жизнь!

- Хозяину так нравится,- твердил Боб.

- А ты не позволяй ему,- возмущался Джек.

- Не позволяй,- усмехнулся Боб.- Легко сказать... А что будут есть мои дети? Накормить пять ртов - не такое простое дело. Конечно, служить для хозяина "мешком", и массировать его, и быть на побегушках... туговато. Но все же я как-никак получаю больше твоего и надеюсь, что ты со временем займешь мое место.

Дядя настаивал на том, чтобы Джек стал боксером.

- Я хоть и не знаменитость,- говорил он,- но у меня верный глаз. Из тебя может выйти первоклассный тяжеловес и, кто знает, может быть, чемпион мира.

Дядя усердно обучал племянника технике бокса. Джек со страстью изучал это дело и тренировался с товарищами-неграми.

Через два года мистер Кеннеди уволил Боба. У негра оказался поврежденным глаз.

- Теперь я должен представить тебя мистеру Кеннеди,- грустно сказал дядя.- Я уже инвалид...

- Ладно. Ты только не грусти. Я тебе буду помогать, а мистер Кеннеди, надеюсь, останется мною доволен,- усмехнулся Джек.

- Дай бог! - прошептал Боб, не замечая усмешки племянника.

Джек был принят на службу вместо старого Боба.

Но мистер Кеннеди остался весьма недоволен Джеком. При первой же встрече с ним на эстраде, в присутствии многочисленной публики, он был нокаутирован своим слугой на третьем раунде. Это было так неожиданно, что публика остолбенела от изумления. Ей было не до смеха. Мистер Кеннеди, придя в себя, первым долгом уволил Джека. Но слух о поражении дошел до спортивных кругов, да и не только спортивных... Дядя Боб оказался прав. Племянник оправдал его надежды. Джек в небывало короткое время добрался до первоклассных боксеров и развенчивал их одного за другим. И спортивные организации и организаторы матчей, чтобы пресечь триумфальное шествие негра, вызывали чемпионов разных стран, и даже из Австралии.

Но всех постигала одна и та же участь. В конце концов все козни, все уловки оказались бессильными. И теперь абсолютному чемпиону мира предстояло спасти честь "белой общественности" от посягательства "чернокожих" на гордое звание чемпиона, Он - последняя "белая надежда"...

Оставалось два месяца до матча. У чемпиона мира был большой штат помощников, среди которых были первоклассные боксеры. Чемпион периодически делал пробежку на десять миль. Левый таран его по-прежнему валил с ног коня.

Кто знает, может, и негра ожидает такая же участь. По крайней мере, реакционная печать очень прозрачно намекает на это и шумит, шумит...

- Экстра! Экстра! Экстра!

Экстренные листки выпускались и днем и ночью, отмечая малейшие подробности тренировки боксеров. Споры и дискуссии переносились из спортивных клубов, пивных и кафе в школы и университеты. Спорили до хрипоты. Чемпиону мира посвящались передовицы газет. Его снимали в разных позах и целиком и по частям: дельтовидные мышцы, спинные мускулы, прямые, косые удары и, конечно, таран.

- Экстра! Экстра! Экстра!

О матче кричали кино, театры, клубы, эстрада. Кричали электрические рекламы, вспыхивающие по вечерам над небоскребами. Шум разрастался, как пламя пожара, раздуваемого ветром. И этот шум заглушал отзвуки той отчаянной борьбы, которую вот уже несколько месяцев в одном из центральных штатов вели бастующие шахтеры против предпринимателей. Шахтеры, почти безоружные, разбили отряд штрейкбрехеров и отнятым оружием (а частью кое-где добытым) удачно отбивали атаки национальной гвардии, пришедшей на смену штрейкбрехерам.

Существо забастовки, если судить по скупым заметкам в печати, заключалось не в борьбе шахтеров за существование, а в злостном вымогательстве: дескать, в своих шкурных интересах шахтеры оставили на зиму без топлива бедные семьи. Нет сомнения, что в этой борьбе подозрительную роль играют рабочие-эмигранты и негры. Ведь для них Соединенные Штаты - не родина. Гнать надо таких рабочих из Штатов, а американцев, действующих с ними заодно, - судить за измену.

А в это время регулярная армия коварно расстреляла из орудий палатки, в которых расположились лагерем семьи бастующих рабочих. Десятки трупов мужчин, женщин и детей.

И печать шумит о предстоящем матче, так шумит, что заглушает стук пулеметов и залпы ружей...

Джек был одного роста с Джимми, но весил на целых сорок фунтов меньше его. Для Джека это был минус. Он тоже тщательно готовился к матчу. Но его подготовка шла не так гладко: то и дело возникали непредвиденные препятствия. Джек получил анонимное письмо, в котором ему сообщили, что один из двух его белых помощников, по фамилии Картер, подослан. Дядя Боб вспомнил аналогичный случай, когда у чемпиона-негра, завоевавшего право оспаривать первенство мира в легком весе, на ринге оказалась такая высокая температура, что он не выстоял и пяти раундов. Вспомнился и другой случай, который произошел с известным боксером-евреем. Перед схваткой ассистенты угостили его таким бифштексом, после которого даже на ринге его клонило ко сну.

Картера пришлось немедленно удалить.

Странным и неожиданным показался Джеку визит пастора-негра. Это был знакомый пастор негритянского квартала. В длинном черном сюртуке и черном галстуке, сам черный, он, мягко улыбаясь, снял черную широкополую шляпу и после обычного своего приветствия: "Бог спаси и помилуй вас!" - справился о самочувствии молодого боксера. Все так же отечески и снисходительно улыбаясь, пастор, коснувшись успехов Джека, незаметно перешел на тему о славе.

- Слава - это яд. Вкусивший ее - пропащий человек. Он теряет покой. Жизнь обыкновенного смертного для него - скука и тягость. Слава вызывает зависть и ненависть. Слава-это куртизанка. Слава - это шутка дьявола. И тот, кто гонится за ней, кто сбивается с пути, указанного Христом, пути смирения, терпения и скромности,- тот погибший человек.

Джек нетерпеливо прервал его:

- Надеюсь, ваши слова не имеют никакого отношения ко мне. Вы в этом можете убедиться по газетам. И вообще, какая может быть слава у чернокожего?

Пастор на миг смутился. Пастор привык говорить, а не слушать. Однако он продолжал свою проповедь:

- Совершенно верно! И потому, считая вас благоразумным человеком, я хочу довести свою мысль до конца. Если вас не привлекает слава - зачем весь этот шум? Как духовный отец цветнокожих, я не могу быть безучастным к судьбе своих детей, в частности вашей. Подумайте, как с вами поступят в случае вашей победы?! Вас ждет несчастье, а вашу добрейшую старушку мать - голод и страдания. Вы молоды, озлоблены и потому так упорно добиваетесь цели, но я со стороны вижу ваш путь в пропасть, я кричу: "Остановись, сын мой! Остановись!"

- Короче говоря, вы предлагаете ему отказаться от матча и, следовательно, лишиться десяти тысяч долларов? - вмешался Боб.

- Покой дороже долларов,- авторитетно произнес пастор.

- Но вы лично, мистер, не отказываетесь от них? - заметил Джек.

- Мои деньги не нарушают моего покоя,- ответил пастор.

Джек вскочил:

- Неужели вы считаете, что унижаться и пресмыкаться - это покой?

- Если учение Христа вам ничего не говорит, го бесполезно рассуждать на эту тему,- укоряюще произнес пастор.- Разрешите мне только закончить мою мысль...

- Пожалуйста.

- Я совсем не предлагаю вам отказаться от вашего матча. Я только советую вам, в ваших же интересах, ради спасения вашей жизни, не добиваться победы. Ведь это не лишает вас десяти тысяч, и это будет самый благородный выход и, если хотите, поступок христианина.

- То есть: когда тебя бьют по левой щеке, подставляй правую? Нет, мистер! Плохой был бы я боксер, если бы придерживался такого учения. Благодарю вас за совет, но принять его я не могу. Дело не только в деньгах, дело в победе, и я, цветнокожий, буду ее добиваться.

Пастор резко поднялся и направился к двери. У порога круто повернулся и без обычной улыбки глухо и зловеще изрек, приподняв руку:

- Господь сохрани и помилуй вас!

И фраза эта прозвучала как явная угроза... Суеверный Боб вздрогнул.

- Что ты скажешь?-усмехнувшись, спросил Боба Джек.

- Мне показалось, будто к нам прилетел черный ворон, накаркал и улетел. Да простит мне бог такое сравнение.

- А мне кажется,- сказал Джек,- что этот ворон .прилетел с определенной целью и не бескорыстно.

- А именно?

Вместо ответа Джек вынул из кармана пиджака письмо. Неизвестное лицо предлагало Джеку Моррисону тридцать тысяч долларов отступного, если он даст себя нокаутировать в двенадцатом раунде. Десять тысяч авансом, остальное потом.

- Что ты думаешь об этом? - машинально спросил Боб.

Джек неторопливо изорвал письмо на клочки...

- Экстра! Экстра! До матча осталось две недели. Последние сведения о пробежках боксеров. Экстра! Экстра! Чемпион мира за завтраком съел две курицы.

- Экстра! Экстра! Джек проглотил два десятка яиц!

Громко крича и размахивая свежеотпечатанными листами, газетчики бешено носились по улицам. Страсти разгорались. Печать делала все, чтобы разжечь эти страсти. Пивные были полны народу. Среди шума и гама, в густом дыму папирос и трубок орудовали юркие люди - с поддельной страстностью, развязными манерами, быстрым говором и жульническими глазами. Это - "политики", платные агитаторы реакционных партий на выборах.

Сейчас они явно работали на ку-клукс-клан. Хозяевам пивных выпали прибыльные дни. Поддакивая "политикам", заискивая перед посетителями, они колотили себя в грудь при упоминании о доблестях белой расы, однако не забывали быстро наполнять стаканы, брать деньги, давать сдачу, следить за расторопностью слуг. Большинство - за чемпиона, все говорит в его пользу: и вес, и опыт, и таран. Ставки пари увеличивались.

Завтра бой. К месту схватки, обгоняя друг друга, мчатся дорогие автомобили и мотоциклы, спешат специальные поезда. Выпускаются один за другим экстренные листки. Печать в истерике. Тротуары усыпаны прочитанными листками. Ветер поднимает их, и они, словно огромные белые хлопья, кружатся в воздухе. Глухо, совсем глухо в этом шуме воскресного дня в церкви прозвучал одинокий выстрел. Скромная пожилая учительница стреляла в мультимиллионера. Стреляла в его собственной церкви, во время богослужения. От волнения она промахнулась. Христолюбивый магнат был главным владельцем тех шахт, где расстреляны были семьи шахтеров, Через два часа схватка на ринге. Джеку необходим покой. Последняя ночь была бессонной. Ему мешал спать какой-то паршивенький джаз в соседнем доме. Джек лежит на кровати. Возле него на стуле валяются газеты. Он пытается уснуть, но в голове его бродят тяжелые мысли. Он гонит эти мысли, но они возвращаются снова. Но не встреча с могучим противником тревожит его. Он не боится Бернса. Его бесит несправедливость. Да! Он, Джек Моррисон, цветнокожий. Но разве он в этом виноват? Или, может, виноваты его родители, которые тоже родились цветнокожими? Но ведь их не спрашивали, какой цвет кожи им больше нравится? Не зная его, эти белые господа насмехаются над ним, рисуют подлые карикатуры. Вот он изображен: черный, огромный... Одна рука в боксерской перчатке касается земли, другой он почесывает под мышкой. Огромный рост, отвратительные толстые губы, лошадиные зубы. И рядом с ним Джимми Берне, могучий джентльмен в смокинге и с хлыстом в руке. Создается впечатление, будто на ринге встретятся не два чемпиона, а черный зверюга и белый укротитель. В этой газете открыто выражается сожаление по поводу встречи белого человека с представителем "низшей" расы.

Какой-то профессор, теоретик бокса, в своей статье доказывает, что негр - это нечто среднее между человеком и гориллой и потому череп у негра (следствие недоразвитости интеллекта) значительно крепче, чем у белого. Зато мускулы живота негра развиты значительно слабее, чем у белого (тут профессор не объясняет причин). И потому в схватке с негром чемпион мира должен, учтя это указание, направить мощную силу своего тарана в наиболее уязвимое место негра - живот... Джек не политик, он не принадлежит ни к какой партии, но он догадывается, что авторы этих статей и анонимных писем - молодчики из ку-клукс-клана. Это они вчера ночью прислали джаз, чтобы не дать Джеку уснуть. Это они назначили матч в одном из южных штатов: здесь когда-то процветало рабство, и потому острее, чем в других штатах, осталась ненависть к цветнокожим. Джек почувствует это сегодня на ринге... Но это не остановит его воли, воли к победе.

Джек так свирепо заворочался, что кровать под ним затрещала: казалось, она вот-вот рассыплется. Прибежал дядя Боб. Перед матчами, в которых выступал племянник, он всегда волновался, но это не мешало ему все время повторять: "Спокойно! Спокойно!" Старый боксер знал, что спокойствие на ринге - это все.

"Нервы - плохой союзник",- говорил старик. И обычно Джек не терял самообладания на ринге, даже когда его умышленно дразнили и пытались вывести из равновесия.

На этот раз Боб нашел племянника очень раздраженным.

- Алло, Джек! - воскликнул старик.- В чем дело? Робеешь?

- Нисколько,- ответил Джек.

- Может, ночной концерт расстроил тебя? Плохо спал?

- Да... Но я принял душ и теперь отдыхаю.

- Так в чем же дело?

- Меня выводит из себя вот это.- Джек указал на газеты.

- Спокойно! Спокойно! Это не так страшно, мой мальчик. Не так страшно. И среди белых у нас есть друзья. Вот читай.

Боб вынул из кармана небольшую газету и передал ее Джеку. Это была левая рабочая газета. По мере того как Джек читал ее, лицо его прояснялось.

В газете какой-то камрэд очень остроумно, тепло и логично защищал Джека от выпадов реакционных писак. О Джеке говорилось как о самом честном и умном боксере, которого когда-либо видел ринг; автор описывал его классически строгое тело, его спокойные движения, в которых чувствуется скрытая сила, ловкость и быстрота, его серьезные и вдумчивые глаза. Пусть Джек не волнуется. Его победа будет пощечиной всем его врагам. Пусть Джек знает, что среди белых у него много друзей. И если на матче, среди публики, их будет меньше, чем врагов, то это объясняется только тем, что рабочим не по карману цены на билеты. Привет Джеку.

Боксер повеселел.

- Спасибо, камрэд,- шепнул он, бережно складывая газету.

- Ну вот, видишь,- обрадовался Боб.- Главное - спокойствие.

И все же в раздевалке, куда доносились шум, гул, говор и крики многочисленной публики, Джек волновался. Это было заметно по тому, как заблестели его глаза. Но это было не то волнение, какое испытывает актер перед выходом на сцену. Джека раздражал этот шум. Он знал, что ждет его при появлении на ринге.

Стоять одному против всей этой толпы, слушать возгласы, насмешки и презрение - нелегкое дело.

- Спокойно, мой мальчик. Спокойно,- шепнул дядя Боб.- Твоя победа - пощечина им,- повторил он фразу из рабочей газеты.

- Правильно,- ответил Джек. И нервный блеск в его глазах потух.

Он надевал халат, когда до ушей его донеслись все разрастающийся, оглушительный гром аплодисментов и приветственные крики. Воздух задрожал от грохота и гула. Это публика встретила появившегося на ринге чемпиона мира тяжелого веса - Джимми Бернса.

- Меня так не встретят,- усмехнулся Джек.

- Наплевать. Наплевать,- с дрожью в голосе произнес Боб.- Главное - спокойствие.

Но вот шум утих. Кто-то торопливо постучал в дверь и крикнул:

- Пора! Пора!

- Пошли? - спросил Боб, сдерживая дрожь в челюстях.

При появлении негров поднялся яростный вой. По мере их приближения к рингу он усиливался. Кто-то надрывно кричал, кто-то лаял, мяукал, свистал. Джек чуть-чуть изменился в лице. С застывшей усмешкой на губах он нарочито медленно двигался по узкому проходу. Шагавший за ним дядя Боб весь скорчился. Шум и ярость толпы напоминали ему суд Линча. Джек перелез через канаты, ограждавшие ринг, и направился в указанный ему угол. Там уже стоял приготовленный для него стул. За. Джеком на ринг взобрался Боб. Джек сбросил с себя халат и, выпрямившись во весь свой шестифутовый рост, огляделся вокруг. Ринг находился под открытым небом. У самого ринга помещался партер. В партере, как полагается, сидела самая богатая публика. Об этом можно было судить по джентльменской внешности сидящих, по их бритым, самодовольным и свирепым лицам. Но это не мешало почтенным джентльменам шуметь и орать больше всех. Народу было так много, что трещали скамьи.

- Эй, Джек! Уходи, пока не поздно! - неслись возгласы.

- Подумай о своей мамаше.

- Гуд бай, Джек! Ты написал завещание?

Джек повернулся лицом в ту сторону, откуда неслись яростные крики. Какие злые лица!

Спокойно подошел он вплотную к канатам и пристальным взглядом обвел публику. Твердый взгляд, стройная, словно высеченная из черного мрамора фигура заставила передние ряды партера на минуту затихнуть.

- Молодец, Джек! Молодец! - донеслись из задних рядов отдельные голоса и послышались хлопки.

Джек приветливо улыбнулся им.

"Камрэд",- подумал он.

- Камрэд,- сказал Боб, когда Джек вернулся на свое место и опустился на стул.

В противоположном углу, окруженный свитой помощников, приятелей, репортеров и фотографов, сидел чемпион мира Джимми Берне и о чем-то весело болтал. Вот он поднялся на ноги перед фотоаппаратом, и казалось, что это гризли поднялся на задние лапы. Снова гром аплодисментов и рев восторга.

Хищные глазки Джимми спокойно, по-медвежьи озирались вокруг.

- Пропал Джек,- насмешливо, под общий хохот, крикнул кто-то в партере.

Но вот начались приготовления к схватке. Боксеры надевали перчатки. Старый Боб снова начал волноваться. Ни жив ни мертв, он машинально повторял:

- Спокойно! Спокойно!

- Время! Время! Время! - неслись нетерпеливые голоса с мест.

Посторонняя публика уходила с ринга. На ринге остались только боксеры и рефери. Жюри разместилось у ринга. Убрали стулья. Стало тихо. Только слышен был раздражающий скрип скамей. Наконец резко прозвучал удар гонга. Два гиганта, черный и белый, легко сорвавшись с мест, шагнули навстречу друг другу. Джек, как полагалось, протянул руку для пожатия, но рука его повисла в воздухе. Джимми Берне не пожелал пожать руку негра... Оглушительный хохот, аплодисменты и рев одобрения пронеслись по рядам. Джек опешил. Но смущение недолго владело им. Сверкнули его черные глаза, белки налились кровью. Таким Боб его никогда не видел... Почувствовав спиной канаты, Джек в бешенстве с такой силой нажал на них, что канаты затрещали и выгнулись дугой - вот-вот лопнут. Джек приготовился к рискованному и страшному прыжку: оттолкнувшись от натянувшихся канатов, как от пружины, ринуться всем телом на врага и сразу кончить бой.

Но стоило Джеку промахнуться и нарваться на встречный удар увернувшегося противника, чтобы самому оказаться нокаутированным в самом начале схватки, как Боб, старый боксер, моментально учел обстановку. Так рисковать нельзя, тем более что чемпион смекнул, в чем дело, и приготовился. Какая-нибудь доля секунды- и будет поздно. Джек услыхал голос Боба: "Спокойно! Спокойно!" - голос, в котором таилось столько тревоги и мольбы, что Джек сразу отрезвел. Он не тронулся с места.

В хищных глазах чемпиона мелькнула досада, но тут же вспыхнула мысль: "Пока негр прижат к канатам, надо воспользоваться этим моментом". Сделав двойной, ложный выпад левой, он бросился в атаку, с силой выбросив правую.

Джек мгновенно пригнулся. Правой рукой чемпион рассек воздух над головой негра, и грудь его ударилась о канаты. Для начала "уход" был неплохой. Даже у части враждебно настроенной публики вырвался гул одобрения. А старый Боб, умиленно улыбаясь, зашептал-*

- Хорошо, мой мальчик! Хорошо...

Первый раунд, после этой первой атаки, прошел в осторожном прощупывании друг друга.

Во время минутного перерыва Боб, обмахивая Джека полотенцем, спрашивал:

- Надеюсь, ты не будешь больше горячиться?

- Постараюсь,- ответил Джек.

Следующие два раунда прошли в таком же темпе. После трех раундов можно было задать вопрос:

- Ну как, Джек?

- Прощупываю.

- Только не торопись. Время есть. Еще семнадцать раундов.

- Это слишком долго,- сказал Джек.

- Не забудь, ты имеешь дело с чемпионом.

- Вот именно,- загадочно усмехнулся Джек.

- Ну как? - спрашивал менеджер Джимми Бернса.

- Будет бит,-отвечал чемпион.

Гонг. В четвертом раунде чемпион, приподняв широкие плечи, спрятав между ними свою голову и согнувшись, чтобы защитить живот, повел наступление. Словно ветер прошел по рядам. Чемпион легко и быстро ходил вокруг своего противника. Его могучие руки несколько раз пробивали защиту Джека. Ведя расчетливую атаку, не давая противнику передышки, чемпион рано или поздно должен был вымотать его силы, чтобы потом, улучив момент, "достать" его своим тараном.

С этого раунда ставки на Джимми еще больше повысились. Джек, при всей своей ловкости и увертливости, был скуп в движениях. В своей защите Берне прикрывался. Джек словно провоцировал удар и почти не прикрывался, надеясь на свои молниеносные уходы и угрожая встречными хуками. За первые пять раундов он не получил ни одного серьезного удара, хотя Берне все время атаковал. Почти незаметное отклонение головы или корпуса в сторону, назад или вперед - и удар проносился мимо, на расстоянии какого-нибудь сантиметра от дели. Движения Джека так же быстры и неуловимы, как движения пальцев фокусника во время сеанса.

После пятого раунда Берне сказал менеджеру:

- У него большая выдержка и спокойствие. Придется с ним повозиться.

Тогда менеджер нагнулся к его уху и что-то шепнул.

- Попробуйте,- ответил чемпион.

Менеджер вынул из кармана белый носовой платок, снял шляп^ и, прежде чем вытереть со лба пот, сильно встряхнул платок в воздухе. Тотчас же со всех сторон раздались крики:

- Кунь! Кунь! Кунь!

Боб в этот момент хотел что-то сказать, но рот его так и остался открытым. У него задрожала нижняя челюсть. Джек изменился в лице. Слово "кунь" - название черного вонючего животного - относилось к ним. Самое страшное оскорбление для цветнокожих. Это было уж слишком. Джек вырвал из рук Боба полотенце, которым он его обмахивал, и соскочил со стула. Боб тоскливо оглядывался по сторонам, как бы умоляя публику прекратить это безобразие.

- Они хотят меня вывести из равновесия. Ладно. Я им доставлю это удовольствие,- глухо произнес Джек.

С дубинками в руках показались полисмены. Сильный удар в гонг прекратил шум. Куда девались хладнокровие и выдержка Джека? Как бешеный носился он по рингу, нападая на Бернса. Кулаки его в черных перчатках мелькали, как мячи жонглера. Растерянный Боб с ужасом следил за его движениями. Возбужденные зрители не в состоянии были сразу успокоиться, и за общим шумом Джек не мог слышать голоса дяди. Да и вряд ли это успокоило бы его. Боб с отчаянием видел, что бешеная атака племянника не производила на Бернса никакого впечатления. Это была попросту трата сил. Чемпион был неуязвим. По рингу двигалось его огромное и, казалось, безголовое туловище, временами выбрасывающее длинные могучие руки.

- Джек! Джек! - шептал Боб. - Что ты делаешь?! Что ты делаешь?!

- А! - вскрикнул Боб.

Джек нарвался на удар в челюсть. Он упал на колено. С криком: "Гурей! Джимми, гурей!"- партер вскочил на ноги.

На четвертой секунде, при счете рефери "четыре", Джек встал. Его движения стали значительно медленней.

- Что, съел? - кричали с места.

- Скажи спасибо! Это тебе на пользу!

- Пари! Сто против одного, что негр уснет в следующем раунде! - кричал потный краснощекий мистер с огромным сверкающим бриллиантом в галстуке.

Удар, нанесенный чемпионом, по-видимому, помутил сознание Джека. Впервые за все свои бои на ринге негр прикрыл лицо перчатками и почти надвое согнулся.

Джек был жалок. Джек превратился в мешок для ударов. У Боба выступили на глазах слезы.

- Тайм - перерыв...

Небрежно развалившись на стуле, усердно обвеваемый двумя полотенцами, чемпион с наслаждением подставлял свое разгоряченное тело освежающему ветерку. Сияющий менеджер подмигнул чемпиону:

- Ол райт?

- Ол райт,- мигнул в ответ Берне.

А напротив него, устало раскинув руки на канаты и запрокинув голову, тяжело дышал Джек. Боб, смешно сгорбившись, вяло, словно через силу, помахивал полотенцем. Его фигура смешила публику.

- Эй, горбатый! Помахай лучше своими штянами!

- Махай не махай, ничего не вымахаешь!

- Дуй на него! Дуй!

И снова хохот.

Старый Боб обалдел от шума и переживаний. Ему было так стыдно за племянника, что он готов был провалиться сквозь землю. Он даже не успокаивал Джека.

- Не волнуйся, дядя,- услышал он злой шепот.- Я их дурачу...

Боб поднял голову. В черных глазах племянника таилась свирепая и вместе с тем лукавая усмешка.

- Это рискованно! Ты потеряешь контроль над собой.

- Я спокоен, как никогда,- твердо сказал Джек.- И я их изведу.

Боб недоуменно пожал плечами.

В седьмом раунде чемпион не давал Джеку ни передышки, ни возможности прийти в себя. В воздухе стоял сплошной гул от криков и аплодисментов.

- Кончай его! Кончай! - кричал мистер с бриллиантом в галстуке.

Боб опустил глаза. Лицо его болезненно морщилось. И вот грохот падающего на помост тела, зловеще напряженная тишина и четкий счет рефери:

- Раз, два, три, четыре...

Боб решил поднять глаза. "Притворяется?" - недоумевал он. Над распластанным телом Джека рефери считал секунды.

На четвертом счете тело Джека зашевелилось, на шестом снова бессильно упало.

- Прощай, Джек! - кричал голос из публики.- Спокойной ночи!

- Семь, восемь, девять,- продолжал рефери.

"Доигрался",- с ужасом подумал Боб и вдруг ахнул, а вместе с ним ахнули и все сто тысяч человек. Перед последним, десятым счетом Джек вскочил с такой быстротой, какой позавидовал бы лучший акробат. Эластично и мягко ступая по рингу, он смеялся, сверкая белизной зубов. Он был свеж и бодр, как в начале боя. В задних рядах дружно захлопали и кричали:

- Ура! Джек! Ура!

Обманутый партер ответил звериным воем.

- А здорово я сыграл? - весело спрашивал Джек во время перерыва.- Смотри, что делается. Настоящий зверинец.

Действительно, люди, сидевшие в первых рядах, потеряли человеческий облик: налитые кровью глаза, осклабленные зубы, озверелые лица.

Джек смеялся. Но Боб был мрачен.

- Мальчишество, - ворчал он. - Мальчишество. Разве можно так рисковать? Безумие...

- Погоди, не то еще будет,- ответил Джек.- Посмотрим, кто кому больше испортит крови. Посмотрим.

- Спокойно. Спокойно. Без глупостей. Умоляю. Ради меня. Ради твоей матери! - чуть не плакал старик.

Чемпион мира несколько побледнел и растерялся. В следующем раунде он пятился, как испуганный медведь перед укротителем, и даже не заметил, как очутился прижатым к самому углу ринга. Но Джек не воспользовался его замешательством. Иронически улыбаясь, он жестом предложил ему выйти на середину. В задних рядах бешено захлопали. Но оттуда же слышались и предостерегающие голоса. В течение всего раунда Джек был необычайно вежлив, загоняя чемпиона в тяжелое положение и всякий раз давая ему возможность выправиться. Это редкое в истории бокса благородство производило на джентльменов обратное действие. Они изрыгали проклятия.

- Не смущайтесь,- говорил после этого раунда менеджер чемпиону,- у вас еще имеется главный козырь - таран. Времени еще более чем достаточно.

В партере, словно догадавшись, о чем идет речь, истерически заорали:

- Таран! Таран! Таран!

Это была последняя надежда тех, кто поставил на него десятки, сотни и тысячи долларов. Пусть только "достанет" негра...

Чемпион мира решительно встал. Медвежьи глаза его сверкали. Во всей его фигуре чувствовались настороженность и угроза. Прикрывшись, он пошел на негра. Публика затихла, затаила дыхание. Негр не нападал. Он отскакивал, увертывался.

При всей осторожности они все же нанесли друг другу несколько ударов. Джеку удалось нанести больше ударов, но ведь чемпион не гонялся за количеством. Не в этом, так в следующем раунде он достанет негра.

- О-о! - пронеслось по всем рядам. Это чемпион, улучив наконец момент, двинул тараном свою могучую, быструю и тяжелую, как бревно, руку. Джек едва увернулся.

- Осторожно... Осторожно...- уговаривал Джека после этого раунда Боб.- Помни, с кем ты имеешь дело. Этот левша опасен.

В ответ Джек только подмигнул:

- Погоди, дядя... еще не то будет...

- Не надо. Не надо. Именем твоей матери прошу тебя,- слабым голосом умолял старик. За какие-нибудь тридцать минут он заметно осунулся и постарел.

- Таран! Таран! Таран! - просил, приказывал, проклинал партер.

Чемпион преобразился, сосредоточился. Ложными выпадами, хитрыми комбинациями, будто нечаянно обнажая то или иное опасное место, чтобы "отвести" глаза, внезапно со страшной силой бросал он вперед свой решающий таран. Джек пока удачно избегал смертоносного удара, Бобу эта игра казалась слишком опасной.

В напряженной атмосфере прошли девятый и десятый раунды.

Одиннадцатый раунд... Нервы зрителей напряглись до предела. Джек попытался контратакой сломить инициативу Джимми, но не мог преодолеть напора чемпиона. Улыбка сошла с его лица.

"Боится или дурака валяет?" - пытался определить Боб.

- Боишься, кунь,-злорадно прохрипел Джимми.

- Джимми, убей его! Убей!

"Убей!" Одной победы было мало публике, сидящей в партере. Она хотела крови.

- Ну-ка, разыграй нас теперь! Разыграй!

Дикие голоса заглушали протестующий шум задних рядов, и только один отчаянно пронзительный крик резко выделился в этом невнятном гаме:

- Не надо! Не надо!

Это кричал старый Боб. С судорожно искаженным лицом он кинулся к рингу.

Общий крик изумления поднял на ноги всех, и даже жюри: отскочив гигантским прыжком на середину ринга, Джек опустил руки. Он явно подставил себя под удар.

Даже чемпион опешил. Но это продолжалось какую- нибудь долю секунды. Он искоса метнул вопросительный взгляд на менеджера. Тот, стиснув зубы, налившись кровью, нетерпеливо и злорадно кивнул головой. Это означало: "Не рассуждай. Бей". Ближайшие к рингу зрители открыли рты, словно они сами получили жестокий удар в солнечное сплетение.

Джимми выбросил вперед свою страшную руку, вкладывая всю свою силу в окончательный удар, но в то же мгновение Джек нырнул под его руку и ответил контрударом. Ноги Джимми отделились от земли. Он был подброшен в воздух ударом чудовищной силы. Шумно, как огромный тюк, шлепнулся оземь чемпион мира...

Он лежал лицом вверх, пластом.

- Раз... Два... Три...- начал считать секунды рефери, явно медленнее, чем следовало.

- Вставай! Вставай! Вставай! - разом в такт закричали тысячи голосов.

Чемпион мира, белый чемпион, лежал у ног негра.

Джек стоял, добродушно улыбаясь.

Этой улыбки джентльмены не могли вынести.

- Пять... Шесть...

- Вставай! Вставай! Вставай!

- Восемь... Девять...

Чемпион чуть пошевелил' головой.

- Десять!

- Нокаут! - точно вопль, пронеслось над амфитеатром. Джимми быстро унесли с ринга. Тогда рефери, с постным лицом, нехотя взял руку негра и под восторженные крики и аплодисменты задних рядов поднял ее вверх. Это означало победу.

Негр Джек Моррисон стал абсолютным чемпионом мира. С неизменной улыбкой на губах он насмешливо махнул рукой партеру.

Это взорвало джентльменов. Полиция с трудом сдерживала натиск орущей толпы. Партер рычал и рвался к негру.

- Уйдем, Джек! Уйдем! Пристрелят! - тащил племянника Боб.

- Уйдем!

Вечером в гостинице появились какие-то подозрительные люди. Они искали номер, в котором остановился Джек.

Дежурный ответил, что негр скрылся тотчас же после матча. Ругаясь, таинственные люди ушли. А Джек и Боб в это время в экспрессе мчались на север. На следующее утро, в купе, Джек вслух читал рабочую газету.

Камрэд писал:

"Шум, поднятый вокруг матча реакционной печатью, имел двояко гнусную цель: заглушить шум борьбы шахтеров и предпринимателей и одновременно натравить белых на цветнокожих. Если первая подлость в значительной степени им удалась, то во второй они потерпели фиаско. Цветнокожий Джек Моррисон нанес варварам пощечину, прокатившуюся громом по всей стране. Мужественный Джек показал настоящее человеческое достоинство. Победа Джека не только победа на ринге - это и политическая победа. С этой победой от всего сердца поздравляет его и крепко жмет ему руку каждый сознательный рабочий".

Джек бережно сложил газету. Старый Боб смущенно вытирал влажные глаза.