Предисловие

Осенью 1960 года Джон Стейнбек, уже немолодой писатель, отправился в путешествие по своей стране - Соединенным Штатам Америки. Прожив много лет в Нью-Йорке, побывав во многих странах света, он обнаружил, что пишет об американской жизни по памяти двадцатипятилетней давности, а "для так называемых писателей в подобной практике есть нечто преступное" - вот главная причина, побудившая его предпринять эту длительную и трудную поездку.

Стейнбек сам вел приобретенный для такого случая крытый грузовик, в кузове которого было оборудовано довольно удобное жилье. Единственным компаньоном путешественника был пудель Чарли. Поездка началась в Сэг-Харборе, неподалеку от Нью-Йорка, и продолжалась около трех месяцев. Грузовик, окрещенный владельцем "Росинант", пересек рубежи тридцати четырех штатов, пройдя с востока на запад, с севера на юг и снова на север свыше десяти тысяч миль, и завершил свой маршрут в Нью-Йорке.

Вот, собственно, все, что относится к сюжету книги. Пытаться пересказывать его в подробностях значило бы вступать в бесперспективное состязание с автором. Джон Стейнбек - прирожденный рассказчик. С первых же строк он насыщает свое мастерски безыскусственное повествование теми осязаемыми, зримыми деталями, которые еще со времен Робинзона Крузо неотразимо действуют на читательское воображение. Радости и превратности кочевого бытия, всевозможные встречи, контрастные картины природы огромной, многоклиматной страны - все это возникает перед нашими глазами с кинематографической четкостью и живописной щедростью. Однако каким бы зорким, слушающим, предельно внимательным наблюдателем ни оказался Стейнбек в своей поездке, а именно эту цель он поставил перед собой, - "Путешествие с Чарли в поисках Америки" менее всего серия "ландшафтов с фигурами". Это насквозь личная, пронизанная индивидуальностью автора и значительная книга, органично продолжающая то, что было написано Стейнбеком до сих пор. Вот почему имеет смысл, предоставив читателю самостоятельно сопровождать Чарли и его хозяина в их увлекательной поездке, поговорить немного о самом путешественнике, наметив какие-то связи между этой повестью о дороге и писательской жизнью, дороги которой ведут через десятилетия труда, поисков и размышлений.

Путевой дневник - жанр старинный и испытанный, богатейшим образом разработанный и чрезвычайно благодарный. Не говоря о том, что сам материал работает на автора в своем первичном, "сыром" виде, эта форма дает куда больше возможностей непосредственного общения с читателем, чем любые авторские отступления в романе или повести. Но жанр этот таит и свои опасности. "Путешественники бывают разные..." - замечает Лоренс Стерн в начале своего "Сентиментального путешествия". Да, был путешественник Стерн и путешественник Гейне, и Радищев, и Карамзин... Ездил по России Пушкин. Изъездил и обошел Сахалин Чехов... Плавал лоцманом по Миссисипи молодой Сэмюэл Клеменс, ставший Марк Твеном, который вместе с другими "простаками" на пароходе "Квейкер-сити" пять месяцев путешествовал вдоль берегов Старого Света. В наши дни Хемингуэй рассказал о зеленых холмах Африки, а Генрих Бёлль написал "Ирландский дневник"... Ездить можно по-разному - с багажом и налегке, но есть груз, которого дома не оставишь: от самого себя уехать некуда. В рассказе о путешествии, как бы ни стремился автор к объективности, ему укрыться негде, он весь на виду со своим строем мыслей, отношением к увиденному, характером и даже привычками. И неизбежный художественный домысел, цементирующий реальные впечатления, не служит укрытием.

Джон Стейнбек не впервые обращается к жанру путевого дневника, и, думается, это не случайно. Еще в 1941 году вышла его книга "Море Кортеса" - описание научной экспедиции, которую автор вместе со своим другом биологом Риккетсом совершил вдоль западного побережья Мексики. После войны Стейнбек провел месяц в Советском Союзе и, вернувшись домой, опубликовал свой "Русский дневник". Пожалуй, именно в этой стихии лирического повествования о виденном и испытанном писатель чувствует себя свободнее всего, потому что здесь ему удается в полной мере показать мастерство рассказчика, здесь он может целиком уйти в созерцание; нет, не созерцание, а поглощение всеми пятью чувствами многоцветного, симфоничного, всегда неповторимого мира. Что же касается подводных камней этого автобиографичного по своей сути жанра, то Стейнбеку они не страшны. Рассказывая - вольно или невольно - о себе, он знакомит нас с человеком всегда интересным, полным естественного достоинства и юмора, человеком мужественно честным и в высшей степени наделенным тем даром отзывчивости, без которого нет настоящего писателя. И для всех, кто читал книги Стейнбека, это, конечно, не первое знакомство.

Многие темы, насыщающие творчество Стейнбека-романиста и публициста, нашли место, как мы увидим дальше, на страницах книги его путевых впечатлений. Вместо с тем это совершенно новая книга не только по замыслу своему, но и по характеру его воплощения. Она радует своей внутренней цельностью, яркостью, энергией повествования, сочетанием духовной зрелости и по-молодому острого восприятия всех красок жизни. В начале предисловия говорилось о мастерской безыскусственности повествовательной манеры Стейнбека. Действие книги развивается самым, казалось бы, естественным образом: человек едет по дороге, глядит по сторонам, беседует со встречными, размышляет над увиденным и услышанным, подчас отвлекаясь от него, чтобы немного пофилософствовать. Однако при ближайшем рассмотрении вся эта непритязательная натуральность оказывается очень продуманной; Стейнбек всегда тщательно продумывает композицию своих произведений, Даже когда она ему не удается. "Путешествие с Чарли" состоит из четырех неравных по объему частей: первая из них - фактически пролог; вторую и третью разделяет Чикаго, где путешествие было прервано на несколько дней; четвертая посвящена двум этапам пути, связанным с темами, о которых писателю хочется поговорить несколько подробнее и обобщеннее, хотя обобщения, как подчеркивает Стейнбек, меньше всего являлись целью его рассказа. В этой завершающей части речь идет о Техасе и об американском Юге, представленном здесь достаточно выразительно Новым Орлеаном. Каждая часть состоит из коротких безымянных главок, а каждая главка оказывается либо миниатюрной новеллой, либо тем, что в западноевропейской литературе получило название эссе, а здесь, пожалуй, может быть названо размышлением. Чередование новелл и размышлений и образует повествовательную ткань. Новеллы, разумеется, не предполагают обязательного наличия сюжета. (Правда, можно привести и пример сюжета: придуманная Стейнбеком на основе немых свидетельств неубранного гостиничного номера история Одинокого Гарри.) И это не обязательно новеллы о людях. "Героем" может быть уголок Северной Дакоты (Плохие земли), почему-то казавшийся зловещим с утра, похорошевший днем и ставший совсем дружелюбным к ночи. Или Йеллоустонский национальный парк (к подобным заповедникам, обычно заключающим в себе "самое грандиозное произведение человека или природы", столь же мало типичное для Америки, как сказочный парк Диснейленд, Стейнбек относится с некоторым сомнением). Это может быть новелла о лесном крае южного Орегона - о древних деревьях-исполинах, "посланцах иных времен", и соборной тишине, которая царит среди уходящих в зенит стволов. Или новелла о техасской пустыне и двух молодых койотах, которых, как хищников, Стейнбеку полагалось бы пристрелить, но вместо этого он оставил им две открытые банки собачьего корма.

Чаще всего это все же новеллы о людях, встреченных в пути, о тех, кого Стейнбек подвез, пригласил "в дом" на кружку кофе или чего-нибудь более крепкого, о фермерах, шоферах, владельцах придорожных лавок и маленьких мотелей, о старом актере, странствующем в своем автофургоне с ученой собачкой: актер декламирует окрестным жителям Шекспира, пес показывает немудрящие фокусы. Иногда рассказ о такой встрече занимает всего полстраницы, и все же это не мимолетная зарисовка, а эпизод, внутренне завершенный и что-то прибавляющий к развитию повествования.

Встречи влекут за собой беседы, беседы - раздумья. Так мы касаемся другой красной нити, проходящей через книгу, - нити размышлений. Здесь автор очень серьезен (чему никак не мешает богатый оттенками иронический тон, окрашивающий многие страницы), искренен, требователен к себе. Без тени дидактики или брюзгливой воркотни по поводу "новых времен" делится он с читателем своими мыслями и горькими подчас недоумениями. Мы знаем, чем давно уже озабочен, встревожен Стейнбек- американец, кровно связанный со своим великим народом, наш земляк по планете, горячо заинтересованный, как и мы, в том, чтобы не только сохранить ее в целости, но и передать потомкам в несколько улучшенном виде. По "Гроздьям гнева", "Жемчужине", повести "О мышах и людях", "Зиме тревоги нашей" мы давно уже узнали Стейнбека - его независимость, отвращение к жестокости и насилию над личностью, к алчному собственничеству, ханжеству и социальной спеси, его неприятие интеллектуального стандарта и пошлых суррогатов культуры. Знаем его озаренное добрым юмором пристрастие к безответственным, но бескорыстным отщепенцам тоскливого мира "деловых людей", симпатичным бродягам и бездельникам, населяющим квартал Тортилья-Флэт, "Консервный ряд", Монтерей "Благостного четверга". И, разумеется, знаем его глубочайшую веру в бесчисленных Джоудов - рабочую косточку Америки, - с которыми он проделал в свое время трагический и поучительный путь из Оклахомы в Калифорнию.

В "Путешествии", негромко и неторопливо, Стейнбек говорит о тех же насущных и неотвратимых вопросах нашего времени. И прежде всего, конечно, об угрозе атомнол войны и гибели человечества. К этой теме он возвращается не раз на протяжении книги - после разговора с молодым офицером подводной лодки, с фермером, интересующимся (что является не очень типичным для большинства его дорожных собеседников) политическими делами; в связи с указателями "Эвакуационная трасса", заботливо расставленными вдоль оживленного шоссе близ Миннеаполиса...

Немало поводов для критических наблюдений и грустных выводов находит Стейнбек во время своего путешествия.

Он сетует на излишнюю стандартизацию языка и жизненного уклада, его настораживает общественная безучастность, характерная для многих рядовых американцев, он пытается проанализировать понятие исторических корней применительно к американской жизни (в связи с тем, что множество его сограждан - и семейных и одиночек - перебрались в мобили и процесс этот, по всей видимости, продолжается), высказывая предположение, что роль традиции в США, быть может, сильно преувеличена. Несколькими штрихами он создает убийственный портрет презрительно равнодушной ко всему на свете (кроме чаевых) официантки из насквозь простерилизованного, асептичного и предельно неуютного мотеля, где Чарли и его хозяин чуть не умерли от тоски... Унынием бэббитовской стандартности веет от "реконструированной" Стейнбеком в номере чикагского отеля фигуры заезжего бизнесмена Гарри, пытающегося сочетать дела с удовольствиями. "Хорош только тот писатель, которого нет в живых. Тогда он никого больше не всполошит, никого больше не разобидит", - эти горькие слова обращены к жителям города Соук-Сентр, где родился Синклер Льюис и где его ненавидели...

Но все это предстает в достаточно мягком свете на фоне рассказа - он принадлежит к самым сильным страницам книги - о мерзостях новоорлеанских расистов. Стейнбек был на Западе, в Техасе, когда в Новом Орлеане разыгрались события, всколыхнувшие не только Юг и Север США, но и общественное мнение всего мира. В открытом поединке столкнулись две силы: доблесть немногих смельчаков, негров и белых, которые, осуществляя решение Верховного суда, повели своих детей в объединенную школу, и злоба толпы, пропитанной стойкой отравой расизма. Газеты описывали ежедневно повторяющийся ритуал оскорблений и бесчинств, которыми протестующие против интеграции новоорлеанцы, собираясь у здания школы, начинали и заканчивали учебный день. Стейнбек поехал в Новый Орлеан. Превозмогая физическую тошноту, он стоял в гуще улюлюкающих и наблюдал, как напудренная матрона изобретательно и отрепетированно поливает непотребной бранью маленькую черную девочку в белом платье, которая под вооруженной охраной поднимается по ступенькам школы. Стейнбек рассказывает об этом со строгой сдержанностью, но ощущение шока, испытанного писателем, который прожил жизнь отнюдь не в вате и не в башне из слоновой кости, передается полностью. И снова он размышляет, размышляет напряженно, мучительно, главным образом о том, где же все его друзья южане, где все эти интеллигентные, порядочные, мягкие люди, почему их нет на этой улице (здесь путника окружают одни лишь ощеренные морды хулиганов)? "Я не знаю, где они. Может быть, им не меньше, чем мне, мучительно чувствовать свою беспомощность?"- с горечью констатирует Стейнбек.

Осенью 1963 года, снова приехав в нашу страну и выступая перед своими московскими читателями, он смог твердо сказать: "В Америке сейчас происходит революция, негритянская революция". В 1960 году эти слова были еще преждевременными, однако Стейнбек не случайно завершает свое путешествие разговором с последним своим пассажиром - негритянским студентом. Они толковали о Ганди, о пассивном сопротивлении, о постепенных реформах, но, прощаясь, юноша воскликнул, что все это слишком медленно, что он должен сам увидеть, как все изменится, живой, а не мертвый!

Видимо, все же невозможно говорить об этой, как, впрочем, и о любой книге, не пересказывая ее хоть немного. Хочу надеяться, однако, что урон нанесен несущественный - ведь в "Путешествии с Чарли в поисках Америки" заключено еще столько интересного, о чем не удалось даже упомянуть... К тому же и эпизоды, приведенные здесь, лишь пересказаны, а это значит, что превосходно написанная книга Стейнбека осталась в неприкосновенности. А написана она действительно превосходно. Кажется, словно безграничное чувство привязанности писателя к своей стране, к своей земле вылилось в этот плавный, мягкий ритм дороги с ее неожиданностями и открытиями, с рассветами и закатами, каждый раз иными и поражающими. Может быть, романтический ветер странствий заполонил автора? Но нет, на этом лирическом плато все время возникают твердые очертания реальности. Моторизованный конь Стейнбека мог именоваться Росинантом, однако в хозяине его, кроме воображения и доброты Дон Кихота, живет прочный здравый смысл и лукавый юмор - не Санчо Пансы (не следует увлекаться легкими аналогиями), - но человека, очень крепко стоящего на земле. Юмор, как крупинки каменной соли, сверкает на страницах книги - знакомый, стейнбековский, исконно американский юмор, весело-иронический, замешанный на свирепой фольклорной гиперболе и неплохом знании слабостей человеческой натуры. (А также и собачьей, ведь Чарли - полноправный персонаж этого повествования.)

Остается лишь пожелать читателю, взявшему в руки эту книгу, удачного путешествия со Стейнбеком и Чарли в поисках Америки, которую рассказчик, по сути, никогда не терял и поэтому так естественно обрел снова. Оно доставит много удовольствия, даст немало поводов для размышлений и, при всей нелюбви писателя к категорическим обобщениям, раскроет многие грани сегодняшнего облика его страны.

И. Левидова