Глава III. Война

Эйзенхауэр вернулся в США в феврале 1940 г. и получил назначение в 15-й пехотный полк, находившийся в Калифорнии (Vexler R. (ed.). Op. cit., p. 4). Неизбежность вступления США в войну становилась все более очевидной. Надо было спешить с подготовкой резервов. В Калифорнии по распоряжению командования он занялся обучением национальной гвардии, чтобы поднять подготовку этих территориальных воинских формирований до уровня требований, предъявляемых к регулярным войскам (Eisenhower D. At Ease..., p. 235-236). История повторялась. Как и в годы первой мировой войны, он вновь взялся за подготовку военных резервов, что совершенно его не устраивало. Эйзенхауэр обращается во все инстанции с просьбой дать ему возможность получить командную, а не штабную должность.

Но и на этот раз его надеждам не суждено было сбыться. Пришлось сначала работать в штабе 9-го армейского корпуса, а 11 марта 1941 г. он возглавил штаб 3-й армии. Штаб армии находился в столь знакомом Дуайту Сан-Антонио, где он в 1915 г. молодым лейтенантом начинал свою военную карьеру. Но теперь Эйзенхауэр уже получил первую генеральскую звезду, став временным бригадным генералом (Vexler R. (ed.). Op. cit., p. 4).

Когда-то он мечтал дослужиться до полковника. Теперь был уже перейден заветный генеральский рубеж. Все происходило так же стремительно, как развивались военные события в далекой Европе. А впереди были новые чины и должности, которые ему даже и не снились. Теперь ему прочили блестящее будущее. Когда он занял должность начальника штаба 3-й армии, из Вашингтона к нему был прислан в качестве заместителя Альфред Грюнтер (впоследствии - преемник Эйзенхауэра на посту главнокомандующего войсками НАТО в Европе), только что получивший звание подполковника. Генерал-лейтенант Макнейер, напутствуя его, сказал: "Вам очень повезло, что вы получили это назначение. Тщательно смотрите, как работает Эйзенхауэр. Судьба предназначила его для больших дел" (Johnson G. Op. cit., p. 53).

А пока он готовился к грандиозным военным маневрам, равных которым не знала история вооруженных сил страны. Из двухмиллионной армии, созданной к тому времени в США, в этой операции, максимально приближенной к боевой обстановке, участвовало 400 тыс. человек, около 800 самолетов, большое количество танков и другой военной техники (Eisenhover D. At Ease..., p. 242, 243). Известные вашингтонские обозреватели Дрю Пирсон и Роберт Аллен, освещавшие ход маневров, сообщили читателям, что Эйзенхауэр "разработал и осуществил победоносную стратегическую линию" (Johnson G. Op. cit., p. 53). Огорчало одно: даже на маневрах ему вновь была отведена не командная, а штабная роль.

Начальник штаба армии США генерал Маршалл после окончания этих учений утвердился в своем мнении об Эйзенхауэре как о перспективном военачальнике. Вскоре после завершения маневров Маршалл попросил сотрудника своего штаба Марка Кларка порекомендовать десять кандидатур, из которых можно было бы выбрать начальника оперативного управления штаба армии США. Кларк, не задумываясь, ответил, что в его списке будет стоять только одно имя - Дуайт Эйзенхауэр. Очевидно, мнение Кларка, его старого товарища по Вест-Пойнту, соответствовало точке зрения самого Маршалла, потому что Айк вскоре был утвержден в этой должности.

Авторы критических исследований о жизни и деятельности Эйзенхауэра часто сожалеют, что Маршалл не написал своих мемуаров и поэтому осталось неясным, как он лично относился к Эйзенхауэру. Чайльдс считает, например, что это отношение было далеко не лучшим. В частности, в виде аргумента он ссылается на то, что Маршалл был единственным, кто выступил против выдвижения Эйзенхауэра кандидатом в президенты (Childs M. Op. cit., p. 56).

Этот аргумент относится к совершенно другому периоду; что же касается военных лет, то все источники подтверждают, что Маршалл высоко ценил военные способности Эйзенхауэра и соответствующим образом относился к нему. Помимо других качеств Маршаллу импонировала такая черта Дуайта, как готовность откровенно высказать свое мнение. Показательно, например, что после событий в Пёрл-Харборе он был первым, кто со всей определенностью заявил Маршаллу о невозможности впредь удерживать Филиппины (Ambrose S. Op. cit., p. 82, 83).

22 июня 1941 г. фашистская Германия вероломно напала на Советский Союз. Началась Великая Отечественная война, невиданная в истории по масштабам военных действии, по массовому героизму и самопожертвованию, которые проявил в годы этих тяжелейших испытаний советский народ. С первого дня Великой Отечественной войны и до безоговорочной капитуляции фашистской Германии огромный советско-германский фронт был главным театром военных действий. С беспримерным героизмом ведя упорнейшие бои, Советские Вооруженные Силы отражали натиск врага.

Судьба второй мировой войны решалась на Восточном фронте. Это стало очевидным с самого начала боев на советско-германском фронте. И тем не менее в политике правящих кругов США, несмотря на то что национальные интересы страны требовали разгрома фашистской Германии, продолжала сказываться инерция антисоветского внешнеполитического курса предвоенного периода. Суть этой политики сводилась к поощрению германского и японского милитаризма, агрессивных действий стран фашистского блока, направленных против СССР. Закон о нейтралитете, принятый конгрессом США в 1935 г., политика умиротворения агрессоров, проводившаяся правительством США в отношении Германии и Японии, мюнхенский сговор - таковы были важнейшие внешнеполитические акции, за которые США несли прямую ответственность.

Эта внешнеполитическая стратегия США и других западных держав расчистила фашизму путь к развязыванию второй мировой войны. США пока находились еще вне войны, но неумолимо приближался день и час расплаты за политику "умиротворения".

В воскресенье, 7 декабря 1941 г., с утра Эйзенхауэр посетил свой офис, чтобы завершить кое-какую работу перед поездкой с Мэми в Вест-Пойнт, где в это время учился их сын Джон. Вернувшись домой и намереваясь в три часа вновь отправиться на работу, Дуайт прилег отдохнуть и попросил, чтобы его никто не беспокоил. Мэми включила в одной из комнат радио и стала слушать репортаж о футбольном матче. Вскоре передача была прервана, и взволнованный голос диктора объявил о нападении японцев на Пёрл-Харбор. Мэми бросилась в спальню к Дуайту. Она не успела войти в комнату, как возле кровати мужа зазвонил телефон. Мэми слышала только краткие реплики Эйзенхауэра: "Да? Когда? Да, сэр!"

Это была война! 14 декабря по вызову Маршалла Эйзенхауэр прибыл в Вашингтон. 19 февраля 1942 г. он был утвержден в должности начальника управления планирования военных операций штаба армии США (Vexler R. (ed.). Op. cit., p. 4).

Основная его задача заключалась теперь в разработке операций, связанных с войной на Тихом океане. Однако Эйзенхауэр уже в то время считал, что решающие военные действия будут развертываться в Европе. На вопрос, каково должно быть основное направление стратегических усилий США, он заявлял: "Мы должны отправиться в Европу и сражаться там, надо прекратить разбрасывание наших ресурсов по всему миру". На вопрос, почему он считает необходимым нанести первый удар по Германии, Эйзенхауэр отвечал: "У немцев более значительные возможности для промышленного производства и более высокая научная подготовка, чем у японцев. Мы не должны предоставлять немцам время для использования этих преимуществ". Эйзенхауэр неоднократно подчеркивал, что Европа, а не Тихий океан должна стать главным театром военных действий (Johnson G. Op. cit., p. 56; Davis K. Op. cit., p. 282, 288).

Точка зрения Эйзенхауэра по вопросу об открытии второго фронта, как она трактуется в его мемуарах и апологетических работах, посвященных его жизни и деятельности, полностью укладывается в трактовку этой проблемы, данную в официальном 80-томном издании "Армия США во второй мировой войне" и в других официозных работах американских историков.

Даже Ч. Макдональд, американский историк, автор работы, в которой содержится немало критических замечаний в адрес американской стратегии в период второй мировой войны (См. Макдональд Ч. Тяжелое испытание. Американские вооруженные силы на Европейском театре во время второй мировой войны. М., 1979, с. 51), полностью разделяет убеждение, что США объявили Германию врагом "номер один". По его мнению, "ни президент, ни его военные советники не проявляли колебаний в своей верности принципу разгромить в первую очередь Германию и Италию" (См. Макдональд Ч. Тяжелое испытание. Американские вооруженные силы на Европейском театре во время второй мировой войны. М., 1979, с. 51).

Со вступления США в войну начался стремительный взлет военной карьеры Эйзенхауэра, который как бы наверстывал все, что было им упущено раньше. Решением президента ему было присвоено звание генерал-майора, немедленно утвержденное сенатом. Спустя шесть дней управление, возглавленное Эйзенхауэром, было переименовано в оперативное. В военном министерстве это управление называли "главным нервным центром армии" (Miller F. Op. cit., p. 193).

Когда вскоре после вступления США в войну в Вашингтон прибыл премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль, Эйзенхауэр был приглашен в Белый дом. Основная задача премьера заключалась в выработке направления главного удара объединенных англо-американских вооруженных сил. Начальник оперативного управления явно импонировал британскому премьеру. "На меня, - говорил впоследствии Черчилль, - этот замечательный, ранее не известный мне человек произвел исключительное впечатление" (Johnson G. Op. cit., p. 56).

Страшный удар, обрушившийся на Пёрл-Харбор, захват Филиппин и другие успешные операции японцев на Тихом океане требовали от руководящего военного аппарата США больших усилий в выработке стратегических планов, которые должны были определить военно-политическую концепцию США на весь период войны. Эйзенхауэр продемонстрировал в этот момент не только серьезные познания в военных делах, но и удивительную работоспособность.

В это время Эйзенхауэра постигло большое несчастье. 10 марта 1942 г. после длительной болезни умер его отец. Дуайт вспоминал: "Когда пришло сообщение о смерти отца, я был заместителем генерала Маршалла по оперативному управлению. Выехать на похороны было невозможно. Но и заниматься делами, как в обычное время, я не мог" (Eisenhower D. At Ease..., p. 304). В далеком Абилине оставалась старая мать, которая в свои 80 с лишним лет была теперь совсем одинока - судьба разбросала сыновей по всем уголкам страны. Но на душе стало немного легче, когда с похорон отца вернулся Милтон и рассказал Дуайту, что давний друг их семьи переехал в дом матери, чтобы скрасить ее одиночество. Милтон сообщил, что старый Дэвид Эйзенхауэр сумел из своих скромных средств скопить немного денег, чтобы обеспечить остаток дней своей жены.

Стремительный ход событий не позволял предаваться грустным воспоминаниям, и Дуайт Эйзенхауэр вновь с головой ушел в решение повседневных проблем. Первые недели и месяцы войны были периодом тяжелых физических и нервных перегрузок. 14-18-часовой рабочий день, серьезная ответственность, необходимость быстрого принятия решений - все это заставляло целиком отдаваться работе. Эти сверхнагрузки оказались по плечу Дуайту. Коллеги Эйзенхауэра, жена и сын поражались его работоспособности, выдержке, умению быстро отключаться от огромного бремени ответственности и, когда было необходимо, "моментально и глубоко засыпать" (Davis K. Op. cit., p. 276).

Переговоры государственных и военных руководителей США и Англии в Вашингтоне только "в принципе" решили вопрос, где употребить основные военные усилия. Предстояло сделать еще многое, чтобы определить, как и когда будет воплощаться в жизнь это решение.

С фронтов поступали угрожающие сводки. На огромном фронте в России, где были сосредоточены главные силы фашистской Германии и ее союзников, шли тяжелейшие кровопролитные бои. Япония развертывала успешные наступательные операции на Тихом океане. Немецкие подводные лодки наносили значительный ущерб американскому флоту в Атлантике. А в это время Черчилль настойчиво сражался за свой вариант операций в Европе. Премьер-министр Великобритании, не возражая (опять-таки "в принципе") против нанесения удара через Ла-Манш, решительно требовал, чтобы западные союзники в первую очередь нанесли удар в Северной Африке и через "мягкое подбрюшье Европы" с юга Европейского континента, в направлении на Балканы.

Точка зрения Черчилля не получила какого-либо серьезного противодействия со стороны руководителей США. По старой традиции английские лидеры не спешили брать на себя основное бремя осуществления тяжелых и кровопролитных военных операций, стараясь между тем быть первыми всюду, где приходило время пожинать плоды общих побед. Антисоветская направленность балканского варианта политики Черчилля была очевидна. Цель удара в этом направлении заключалась в том, чтобы помешать Советским Вооруженным Силам выполнить их освободительную миссию на Балканах. Расчет строился на том, что западные союзники первыми придут в этот район.

Один из ведущих американских дипломатов, У. Буллит, 10 августа 1943 г. в меморандуме на имя президента Рузвельта писал: "Наши политические цели требуют присутствия британских и американских сил на Балканах, в Восточной и Центральной Европе... Первая задача этих сил будет состоять в том, чтобы нанести поражение гитлеровской Германии, вторая - создать преграды на пути продвижения Красной Армии в Европу" (Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 204 (прим.)). Английская позиция стала особенно очевидной в ходе англо-американских переговоров, которые в апреле 1942 г. вели в Лондоне Маршалл и Гопкинс. Их результат носил на себе отпечаток компромисса далеко не принципиального характера. Американская сторона не могла добиться в Лондоне ничего, кроме согласия (опять-таки "в принципе") на необходимость нанести главный удар в Европе.

В беседах с Маршаллом после его возвращения в Вашингтон Эйзенхауэр заявлял: "Все, что будет делаться в районе Средиземноморья или еще где-либо, явится только прелюдией к наступлению на западе". Открытие второго фронта в Европе в тот период было важнейшим вопросом второй мировой войны с учетом необходимости скорейшего разгрома держав "оси" и выполнения Англией и США своих союзнических обязательств перед СССР. 26 мая 1942 г. в Лондон прибыли руководители американских военно-воздушных и военно-морских сил. В составе этой группы находился и генерал-майор Дуайт Эйзенхауэр", "танковый эксперт", как говорилось в газетных сообщениях (Davis К. Op. cit., p. 297).

На берегах Темзы шел разговор о детализации военных планов западных союзников. Эйзенхауэр, исходя из военных соображений, был сторонником открытия второго фронта в Европе, имея в виду операции по форсированию Ла-Манша и высадке во Франции. Когда 3 июня 1942 г. американская военная делегация вернулась в Вашингтон, Маршалл поручил ему разработать проект директив по осуществлению этой принципиально важной операции второй мировой войны.

8 июня 1942 г. он представил соответствующий документ на рассмотрение своего начальника (The Papers of D. Eisenhower. The War Years. 5 Volums, Baltimore and London, 1971, vol. I, p. 333-335 (далее: Eisenhower D. War Years)). Еще раньше Маршалл запросил мнение Эйзенхауэра о том, кого из американских генералов он мог бы предложить на пост командующего Европейским театром военных действий. Эйзенхауэр назвал кандидатуру генерала ВВС Макнарнея. "Вместо этого, - вспоминал Дуайт, - Маршалл направил в Лондон командовать Европейским театром военных действий меня. Это по-настоящему приблизило меня к войне. Кабинетная работа в Вашингтоне осталась позади" (Eisenhower D. At Ease..., p. 258). Предложение Маршалла было для Эйзенхауэра полной неожиданностью. Он не переоценивал своих возможностей, ведь, когда он впервые прибыл в Вашингтон, пределом его надежд было получить командование дивизией.

Времени на раздумья и укомплектование своего штаба в Лондоне новому командующему было дано немного. Разговор с Маршаллом состоялся 15 июня. В тот же день Айк сообщил своему начальнику, что он вылетает в Англию 22 июня.

Какими соображениями руководствовался Маршалл, назначая Эйзенхауэра на столь ответственный пост? Бесспорно, в первую очередь чисто деловыми. Совместная работа с Айком убедила его в том, что это достаточно компетентный военный руководитель. Немаловажную роль сыграли и личные качества Эйзенхауэра: спокойный, уравновешенный, располагающий к себе генерал был подходящей кандидатурой для решения сложных дипломатических проблем, которые неизбежно должны были возникнуть во взаимоотношениях между американским и английским генералитетом. Ведь военная интеграция таких масштабов, когда вооруженные силы великой державы должны были перейти по существу под полное командование иностранного военачальника, - случай чрезвычайный.

При решении вопроса о выборе главнокомандующего в Европе Рузвельт и Маршалл запросили мнение английских коллег о нескольких кандидатах на эту важную должность. Англичане ответили, что Эйзенхауэр является самым подходящим лицом и что с ним легко будет "кооперироваться". Рузвельт и Маршалл учитывали, что проблемы взаимодействия действительно будут иметь исключительно большое значение (Johnson G. Op. cit., p. 59). Так была решена судьба Эйзенхауэра.

Маршалл и Эйзенхауэр имели во многом общие взгляды на стратегические проблемы войны. Однако сходство этих двух натур на этом кончалось. Маршалл, например, был суховат и не отличался большим чувством юмора. Личные отношения между двумя генералами никогда не выходили за те рамки, которые устанавливает военная субординация для начальника и подчиненного. Показательно, что Маршалл никогда не называл своего более молодого коллегу Айком, как это обычно делало подавляющее большинство американцев. Эйзенхауэр при обращении к своему шефу всегда говорил "сэр", подчеркивая этим и уважение к своему патрону, и служебную дистанцию, которая их разделяла. "Посылая его в Англию в 1942 г., Маршалл не ожидал, что Эйзенхауэр останется на этом командном посту до безоговорочной капитуляции Германии" (Ambrose S. The Supreme Commander: The War Years of General Dwight D. Eisenhower. Garden City. New York, 1970, p. 48 (далее: Supreme Commander)).

В июне 1942 г., получив новое, столь обнадеживающее для себя назначение, Дуайт занялся решением многочисленных проблем, связанных с предстоящим отъездом за океан. Он захотел взять с собой в Лондон рассудительного штабного генерала Марка Кларка. Маршалл без колебаний дал на это согласие. Будучи хорошим штабным и оперативным работником, Эйзенхауэр понимал, что успех миссии в Лондоне во многом будет зависеть от того, кто возглавит его штаб. Выбор пал на бригадного генерала Уолтера Беделла Смита, секретаря Объединенного комитета начальников штабов.

Эйзенхауэр пригласил отправиться в Лондон ранее работавшего с ним майора Текси Ли и получил его согласие. Помощником и советником Дуайта по военно-морским делам стал молодой офицер ВМС Гарри Батчер, рекомендованный ему Милтоном. Все эти люди были ему хорошо знакомы и с деловой и с личной точки зрения. На них он мог рассчитывать при выполнении новых ответственных обязанностей, возложенных на него президентом и военным командованием.

Неожиданно пришло сообщение о том, что в возрасте 49 лет скоропостижно скончался брат Дуайта - Рой. И вновь дела не позволили Эйзенхауэру вылететь на похороны. Приближался день отъезда, который надолго отрывал его от родины и семьи.

Из Вест-Пойнта приехал в Вашингтон проститься с отцом девятнадцатилетний Джон. Визит сына был недолгим. Военная дисциплина, нежелание подрывать авторитет отца не позволили Джону долго задерживаться в столице (Eisenhower J. Op. cit., p. 47). Прощание было коротким. Поцеловав мать, он пожал руку отцу. Пройдя несколько шагов, Джон остановился и отдал отцу воинскую честь. В традициях семьи Эйзенхауэров поцелуи и прочие эмоции были не в почете.

Дуайт расстался с женой на пороге дома. Он не хотел, чтобы Мэми ехала провожать его в аэропорт. "Но я хочу, - сказал он, - увидеть тебя возле флагштока". В назначенное время, когда самолет пролетал над домом Эйзенхауэров в форте Миер, пригороде Вашингтона, возле основания флагштока Дуайт заметил маленькую человеческую фигурку. Самолет взял курс в заданном направлении.

По прибытии в Лондон была организована первая пресс-конференция Эйзенхауэра для английских и американских журналистов. На ее участников произвели хорошее впечатление простая и естественная манера Айка держаться и говорить, его дружелюбное отношение к журналистам, располагающая улыбка. Но они были в определенной мере разочарованы содержанием его выступления. Как сообщал корреспондент "Нью-Йорк таймс", Эйзенхауэр "блестяще продемонстрировал искусство вести оживленную беседу, не говоря практически ни о чем" (Davis K. Op. cit., p. 310).

Перед ним стояла сложная задача - создать из американцев, англичан, канадцев вооруженные силы, способные выполнять важные боевые задачи. Определенную роль в военных усилиях будущей армии вторжения должны были сыграть и представители вооруженных формирований ряда стран, оккупированных фашистской Германией. Национальные особенности и традиции, неизбежное соперничество между генералами, представляющими различные страны, не говоря уже о различиях в системе боевой подготовки войск, снабжении, языке, - все это ставило перед Эйзенхауэром серьезные проблемы. Он отмечал в своих мемуарах, что полностью отдавал себе отчет, в тех трудностях, которые его ожидают в Англии (См. Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 88-91).

И пожалуй, самая важная задача заключалась в том, чтобы укрепить единство между американцами и англичанами, не допустить всплеска националистических страстей. А угроза этого была вполне реальна. Вскоре после прибытия в Лондон Эйзенхауэру пришлось заняться воспитательной работой среди американских военнослужащих. Он не останавливался даже перед такими решительными мерами, как высылка в США американских офицеров, поведение которых задевало национальные чувства англичан.

Одному американскому полковнику после его резкой ссоры с английским офицером Эйзенхауэр заявил: "Я согласен с Вашими аргументами и признаю Вашу правоту в этом споре... Вас можно даже извинить за то, что Вы обозвали его сволочью. Но Вы назвали его английской сволочью. За это я отправляю Вас домой" (Ambrose S. Ike: Abilene to Berlin, p. 107). Случай этот был далеко не единичным.

Кандидатура Эйзенхауэра на пост, имевший столь важное значение, была подходящей и с деловой точки зрения. Он был общевойсковым генералом, а именно сухопутные войска должны были сыграть решающую роль в будущих операциях вторжения на континент. Осуществление этой сложной военной акции требовало большой подготовительной работы. И здесь был необходим многолетний опыт Эйзенхауэра-штабиста, его организаторские способности. В предстоящих боях исключительно велика была роль авиации. Айк знал проблемы, связанные с ВВС. не только в теоретическом, но и в практическом плане. Главной опорной силой наступающих союзных армий должны были стать бронетанковые войска. Эйзенхауэр по праву считался "танковым экспертом".

И все же ему было очень трудно как в профессиональном, так и в чисто личном плане. У него "не было имени", его мало знали не только в английской, но и в американской армии. Он не имел никакого боевого опыта, никогда не командовал в военное время даже ротой. И наконец, у Эйзенхауэра было скромное и совсем недавно присвоенное звание генерал-майора. Когда Дуайт прибыл в Лондон, то в его подчинении оказалось 366 генералов, которые были выше его рангом (Capitanchic D. The Eisenhower Presidency and American Foreign Policy. London, 1969, p. 7).

Организуя работу своего штаба в Англии, Эйзенхауэр, очевидно вспомнив бюрократизм, присущий Макартуру, чаявил своим подчиненным: "Мы будем работать в условиях максимального отсутствия формализма, не для отчета, я для того, чтобы выиграть войну. Я всегда буду стремиться быть вам полезным, но я хочу, чтобы вы сами решали свои проблемы, а не полагались на меня" (Johnson G. Op. cit., p. 63).

Эйзенхауэр постепенно устанавливал контакты со своими английскими коллегами. Успешному решению этой задачи во многом способствовали присущие ему простота в общении с людьми и деловой демократизм. Но было и немало трудностей. Англичане, например, никак не могли смириться с его привычкой называть своих американских и английских коллег сокращенными именами. С некоторыми представителями английского генералитета отношения так и остались натянутыми.

В первую очередь это относилось к английскому военачальнику Монтгомери. Уже во время первого приезда Эйзенхауэра в Лондон у него произошел неприятный инцидент с Монтгомери. Дуайт был приглашен на его лекцию. Вскоре после начала выступления английского генерала заядлый курильщик Эйзенхауэр не удержался от искушения сделать пару затяжек. Сразу же раздался громкий раздраженный голос докладчика: "Кто курит?" - "Я", - ответил Эйзенхауэр. "Я не разрешаю курить в моем кабинете", - строго заметил Монтгомери. Дуайт молча погасил сигарету. Этот мелкий, но неприятный случай не повлиял отрицательно на отношение Эйзенхауэра к Монтгомери, не поколебал его мнения об английском военачальнике. Он говорил, что это человек "решительного характера, исключительно энергичный, обладающий большими профессиональными достоинствами" (Ambrose S. Supreme Commander, p. 44). Однако личные отношения между двумя генералами оставались сложными. И в 1944-1945 гг. во время боев в Европе упрямый Монти попортил немало крови Айку.

Эйзенхауэр познакомился с традициями чопорного высшего света английской столицы. После первых же посещений фешенебельных лондонских клубов он получил много полезной информации: во многих клубах было запрещено курить, поведение посетителей жесточайше регламентировалось. Однажды Эйзенхауэр потерял всю вторую половину дня. Он посчитал неудобным отказаться от ленча королем Норвегии. Однако оказалось, что никто не имеет права вставать из-за стола раньше короля. Монарх же, очевидно находясь в хорошем настроении, никак не хотел уходить. А в штабе ждали неотложные дела! 4 июля, в День независимости, Эйзенхауэр по долгу службы посетил американское посольство. Ему пришлось сделать в этот день 2600 рукопожатий (Davis K. Op. cit., p. 326). Это было слишком! В дальнейшем он избегал подобных церемоний. В ответ на приглашения посетить те или иные протокольные встречи Эйзенхауэр любил отвечать: "Не могу. У меня свидание в Берлине" (Lovelace D Op. cit., p. 89).

Эйзенхауэр подавал подчиненным личный пример. Генерал вставал в 6.15 утра, его рабочий день продолжался не менее 12 часов. Отправлялся спать он нередко далеко за полночь. Обычно на ночь генерал любил почитать вестерны, новейшие издания которых Мэми регулярно присылала ему из США. Айк утверждал, что это лучшее чтиво, потому что, читая ковбойские истории, "не надо думать" (Summersby K. Eisenhower was my Boss. New York, 1948, p. 28).

Единственным человеком в Лондоне, предложения которого о встрече он никогда не отклонял, был Уинстон Черчилль. Каждый вторник они встречались за ленчем на Даунинг-стрит, 10. Черчилль регулярно приглашал его на обеды, между ними установились деловые отношения, для которых был характерен значительный элемент взаимной симпатии.

7 июля 1942 г. Эйзенхауэру было присвоено временное звание генерал-лейтенанта (Vexler R. (ed.). Op. cit., p. 5). Его военная карьера была беспрецедентной. За 16 месяцев - четвертое воинское звание. Менее года назад он стал полковником - предел его амбиций в свое время, а теперь был уже одним из 16 генерал-лейтенантов армии США.

Главнокомандующий оказался человеком очень неприхотливым. К еде он был практически безразличен и ел то, что ему предлагали. Пил Эйзенхауэр очень мало. Как он однажды заметил, его голова занята слишком серьезными проблемами, чтобы давать ей еще такие перегрузки, как алкоголь. "Он относился к спиртному так же внимательно и осторожно, как солдат к заряженному оружию" (Summersby K. Op. cit., p. 29).

Но генерал был заядлым курильщиком. Зачастую ему не хватало двух пачек сигарет в день. Тяжелые физические и нервные перегрузки привели к тому, что у Эйзенхауэра все чаще начало подниматься кровяное давление. Тогда сотрудники штаба стали вводить для него табачную квоту. Генерал реагировал на это вполне миролюбиво.

Однажды Эйзенхауэр бросил вскользь замечание, что не мешало бы завести в хозяйстве американского штаба небольшую собачонку. Генерал утверждал, что ему хотелось бы иметь рядом с собой живое существо, которое не будет задавать вопросов о войне, а если он скажет что-либо не подлежащее разглашению, то это не будет распространяться. 14 октября 1942 г., в день рождения Эйзенхауэра, сотрудники штаба подарили ему маленькую черную собачонку, которую тот возил по всем фронтам.

Эйзенхауэр регулярно, но очень кратко писал домой. Его письма были похожи на резюме военных докладов, а интересующие Мэми и Джона детали жизни Дуайта в Лондоне в изобилии посылал в США ординарец Мики, который аккуратно отправлял Мэми подробные письма.

В Англии Эйзенхауэра окружали близкие ему люди. С Батчером они были давно знакомы семьями. Ли являлся его помощником еще в США. Ординарец Мики, приехавший с ним в Лондон, быстро и ненавязчиво вошел в своеобразный "семейный круг", сложившийся вокруг Эйзенхауэра по прибытии в Лондон. Старый друг по Вест-Пойнту генерал Кларк и другие лица тоже относились к числу тех, с которыми ему было легко работать, кто мог скрасить столь редко появлявшийся у Эйзенхауэра досуг.

Постепенно в круг близких к Айку людей вошла и Кэй Саммерсбай - высокая, стройная, темноволосая девушка, прикомандированная к нему англичанами в качестве личного шофера. Когда Кэй пришлось впервые везти Эйзенхауэра, девушка была очень разочарована, ведь ее пассажир имел всего одну генеральскую звезду. Самолюбие Кэй было задето тем, что ее подруги-шоферы имели пассажиров более высокого ранга.

Но постепенно отношения между генералом и водителем налаживались, чему способствовало внимательное отношение Эйзенхауэра к своему шоферу. Никогда и ничем генерал не подчеркнул той дистанции, которая разделяла командующего и дочь подполковника английской армии. А быстрая военная карьера Эйзенхауэра удовлетворяла амбиции шофера, которая могла теперь подчеркнуть перед своими подругами и высокий ранг "своего" пассажира, и его обходительность. Более того, ей не раз пришлось возить и "самого" Уинстона Черчилля. Находясь в хорошем настроении, премьер любил пошутить. "Не потеряйте генерала в Лондоне" (Ibid., p. 19) - сказал однажды премьер Кэй. Опасения на этот счет были излишни. Кэй "не потеряла" Айка, она провела с ним всю войну. Получив офицерское звание, она впоследствии стала личным секретарем главнокомандующего вооруженными силами западных союзников.

Готовясь к будущим боям, союзники перебрасывали на Британские острова живую силу и технику. Потери конвоев были огромны, в частности тех, которые направлялись в Советский Союз. Только в июне 1942 г. из 34 судов, шедших в Мурманск, 23 были потоплены. Из 200 тыс. т груза погибло 130 тыс. т. В мае и июне более 1,5 млн. т груза погибло в результате действий немецких подводных лодок. Всего за первую половину 1942 г. было потеряно более 4 млн. т грузов. "Это была арифметика отчаяния. Казалось, что вынести такие потери невозможно" (Childs M. Op. cit., p. 62).

Вопрос об англо-американских поставках военной техники и снаряжения в СССР заслуживает особого внимания. Уже 18 июля 1942 г. Черчилль, который рассчитывал, как он говорил, увидеть "германскую армию в могиле, а Россию на операционном столе", известил Советское правительство о прекращении отправки конвоев Северным морским путем, по которому доставлялось большинство грузов из-за рубежа для Советского Союза.

Советское правительство заявило решительный протест, но ни США, ни Англия не пересмотрели своего решения. Лишь в октябре и декабре 1942 г. они направили в СССР два конвоя. К концу 1942 г. согласованная программа поставок в СССР была выполнена только на 55%.

Все эти факты свидетельствуют о том, что американские историки, в том числе и биографы Эйзенхауэра, явно переоценивают роль англо-американских военных поставок в СССР.

Не эти поставки, а героический труд советского народа позволил оснастить вооруженные силы страны всем, что было необходимо для достижения победы. Уже в 1942 г. советская промышленность сумела резко увеличить выпуск боевой техники: было произведено 25436 самолетов, 24446 танков, более 158 тыс. орудий и минометов, 15 кораблей основных классов (Ржешевский О. А. Великая страница истории. - Правда, 1983, 6 января).

Постепенно в Англии накапливалось все больше американских и канадских войск, боевой техники, военного снаряжения. Когда-то должно было прийти время пустить все это в ход.

В мемуарах Эйзенхауэра и в пятитомном собрании документов, посвященных его деятельности в годы войны, неоднократно указывается на то, что западные союзники должны были иметь необходимый минимум сил для форсирования Ла-Манша и последующего успешного ведения наступательных операций против вермахта в Европе.

Объективные возможности для этого были созданы уже в 1942 г. Сокрушительный разгром немецко-фашистских войск под Москвой и мощное контрнаступление Красной Армии, последовавшее за этим, сосредоточение на советско-германском фронте основных сил гитлеровской Германии и ее союзников - все это создавало необходимые условия для успешного стратегического удара по Германии с запада. В 1942 г. в вооруженных силах США и Англии уже насчитывалось около 10 млн. человек, и военно-политическая обстановка требовала, чтобы они наконец были использованы для нанесения решающего удара по фашистской Германии. Это было единственной возможностью оказать действенную помощь СССР, несшему основную тяжесть войны, ускорить разгром стран фашистского блока и сократить потери.

Военные, государственные и политические лидеры союзников, в том числе и Эйзенхауэр, неоднократно высказывали свое восхищение героической борьбой Красной Армии, которая вела тяжелейшие бои с немецко-фашистскими полчищами. Но Англия и США не спешили выполнять свои союзнические обязательства перед СССР путем открытия второго фронта в Европе.

В середине июля 1942 г. в Лондон прилетели Маршалл, главнокомандующий военно-морскими силами США адмирал Эрнст Кинг и личный представитель президента Рузвельта Гарри Гопкинс. На повестку дня в ходе англоамериканских переговоров был поставлен вопрос об открытии второго фронта в Европе. "Маршалл и Эйзенхауэр выступали за форсирование Канала (Ла-Манша. - Р. И.), чтобы ...нанести удар непосредственно по Германии" (Johnson G. Op. cit., p. 64). Англичане, выдвинули свой вариант союзной стратегии, настаивая на проведении операций в Северной Африке. После оживленных дебатов выполнение обязательства советскому союзнику открыть второй фронт в Европе в 1942 г. было отложено. Американцы согласились на вторжение англо-американских вооруженных сил на Средиземноморское побережье Африки.

Согласие американской стороны на это английское предложение очень напоминало капитуляцию. Назначение американского генерала Эйзенхауэра командовать этой операцией, получившей кодовое название "Факел", походило на определенную компенсацию американцам за лояльность к английским требованиям. От открытия второго фронта в 1942 г., что было обещано Черчиллем Сталину, союзники отказались.

В многочисленных мемуарах и исторических трактатах, опубликованных на Западе, выискиваются самые различные аргументы для оправдания этого англо-американского решения, суть которого была бесспорна: "Англия и США не выполнили своего решения открыть второй фронт в Европе в 1942 г." (История Коммунистической партии Советского Союза. М., 1977, с. 478). Это позволило гитлеровскому командованию сосредоточить на советско-германском фронте 266 дивизий, из них 193 немецкие - почти в 1,5 раза больше, чем в 1941 г. Отказ открыть второй фронт в 1942 г. был "грубейшим нарушением союзнических обязательств перед СССР" (Трухановский В. Г. Уинстон Черчилль. Политическая биография. М., 1977, с. 346).

Политическая цель срыва сроков открытия второго фронта была очевидна: среди западных союзников верх взяли те круги, которые стремились обескровить Советский Союз, ослабить его и в экономическом и в военном отношении и тем самым создать выгодные для себя условия в послевоенном мире.

Высадка в Северной Африке была первой наступательной операцией западных союзников в годы второй мировой войны. Она имела как стратегическое, так и морально-политическое значение, однако с точки зрения интересов Советского Союза большой роли не играла.

"Бесспорно, - писал автор одной из самых популярных биографий Эйзенхауэра, - что операция в Северной Африке не была вторым фронтом, как понимали его в России. И конечно, было очень мало вероятности, что эта операция отвлечет значительное количество немецких войск с русского фронта, где шли тяжелые бои" (Davis К. Op. cit., p. 329).

Первоначально высадка союзников в Северной Африке была запланирована на октябрь 1942 г. По настоянию Эйзенхауэра ее сроки перенесли на один месяц, так как он считал необходимым более тщательно подготовиться к ней. "Факел" являлся не только первым экзаменом на эффективность для англо-американского военно-политического союза. Лично для Эйзенхауэра это тоже было серьезное испытание. Впервые в жизни ему предстояло возглавить военную операцию, притом такого значительного масштаба. Главнокомандующий нервничал. "Факел" мог осветить его будущее военной славой, а о последствиях возможной неудачи было даже страшно подумать.

Учитывая сложность задачи, многие считали, что Эйзенхауэр не имеет необходимого опыта, знаний, чтобы возглавить высадку союзников в Африке (Blumenson M. Eisenhower. New York, 1972, p. 16-17).

Быстро летели дни и недели, отведенные на подготовку к высадке в Северной Африке. Сроки начала этой операции определялись не только военными, но и политическими соображениями. Вашингтонские верхи стремились зажечь "Факел" к моменту выборов в конгресс. Подобные соображения президент Рузвельт высказал в частной беседе. Правда, он оговорился, что "решение этого вопроса зависит от ответственного за операцию офицера (Эйзенхауэра. - Р. И.), а не от национального комитета демократической партии" (Johnson G. Op. cit., p. 66).

В конце октября внушительная армада, насчитывавшая почти 900 судов, отошла от берегов Англии. Ей предстояло покрыть 1900 миль. 100 тыс. солдат с танками, артиллерией, боеприпасами, военным снаряжением тронулись в рискованный путь.

Настало время и Эйзенхауэру отправляться следом за войсками, но тяжелые осенние облака заволокли небо над Британскими островами. Наконец 6 ноября "летающая крепость", на борту которой находился Эйзенхауэр, доставила его в Гибралтар. Здесь находился командный пункт союзников. Штаб главнокомандующего был размещен внутри скалы. Над четырьмя комнатами штаба, оборудованными установками искусственного климата, возвышался огромный гранитный монолит. Эйзенхауэр по прибытии в Гибралтар записал, что у него возникло какое-то особое чувство ответственности: "Мой командный пункт находится в Гибралтаре, символе могущества Британской империи". В Лондоне считали, что теперь судьба империи в надежных руках. "В Ваших руках гибралтарская скала находится вне опасности" (Butcher H. My Three Years with Eisenhower. New York, 1946, p. 168) - телеграфировал Черчилль Эйзенхауэру.

Наигранный оптимизм английского премьер-министра не менял положения дел. Война была еще в самом разгаре, но уже начинался процесс заката Британской империи. Создание штаба Эйзенхауэра в Гибралтаре, важнейшем опорном пункте Великобритании, было чем-то вроде символического акта, свидетельствовавшего, что помимо своей воли Черчилль становился не только свидетелем, но и участником событий, которые вели к крушению Британской империи.

Англо-американские войска должны были высаживаться во французской Северной Африке, что неизбежно вызывало острейшие дипломатические осложнения. Генерал де Голль, лидер "Сражающейся Франции", имевший свою штаб-квартиру в Лондоне, не пользовался расположением ни у Рузвельта, ни у Черчилля. Особенно напряженные отношения сложились у де Голля с президентом США.

Отправляясь в Гибралтар, Эйзенхауэр получил указание из госдепартамента, что он должен поддерживать отношения во французской Северной Африке не с де Голлем, а с генералом Жиро, который ждал на неоккупированной территории Франции сигнала, чтобы присоединиться к англо-американским войскам после их высадки в Алжире. Жиро претендовал на командование операцией вторжения.

7 ноября состоялась встреча Эйзенхауэра с Жиро. Французский генерал безапелляционно потребовал передачи ему функций командующего. Эйзенхауэр спокойно разъяснил, кто хозяин. После длительных и тяжелых дискуссий стороны договорились о том, что после высадки Жиро будет объявлен командующим французскими войсками и руководителем гражданских властей в Алжире.

Перед высадкой в Северной Африке Эйзенхауэр обратился по радио к находившимся здесь французским войскам. В обращении говорилось, что англо-американские войска высаживаются здесь "как друзья" и "не откроют первыми огонь". Подавляющее большинство солдат и офицеров Франции видели в лице правительства Виши предателей национальных интересов своей родины и не оказали серьезного сопротивления союзникам, когда 8 ноября началась десантная операция. В конце ноябре в связи с создавшейся угрозой захвата немцами французского флота - моряки-патриоты в Тулоне потопили и вывели из строя 60 боевых кораблей, чтобы те не стали добычей врага.

Эйзенхауэр назначил Жиро ответственным за оборону Алжира. Дальнейшее развитие событий показало, что позиции Жиро в Северной Африке были далеко не столь прочны, как это представлялось чиновникам госдепартамента. Между ним и Дарланом, известным коллаборационистом, сотрудничавшим с немцами, началась борьба за власть, которая представляла серьезную угрозу с тыла для наступающих англо-американских войск. Американцы предъявили французам что-то вроде ультиматума: или они в течение 24 часов решат, кто является их лидером, или американцы вынуждены будут пойти на репрессивные меры. Французские военные и политические лидеры приняли соломоново решение: Дарлан будет политическим руководителем французов, Жиро - военным при общем американском руководстве.

13 ноября генерал Кларк объявил корреспондентам, что Эйзенхауэр принял "реалистическое" решение, провозгласив Дарлана руководителем французов. Все вишисты оставались во французской Северной Африке на своих местах.

Активных участников борьбы против фашистской Германии и режима Виши не выпускали из тюремных застенков. В центральной алжирской тюрьме при молчаливом согласии союзных властей находились в заключении 27 коммунистов - депутатов Национального собрания Франции. Эйзенхауэр оставил без ответа обращение заключенных коммунистов, протестовавших против массовых репрессий вишистов. Только в феврале 1943 г. под давлением мировой прогрессивной общественности эти антифашисты были освобождены из тюрем и концентрационных лагерей (См. История второй мировой войны 1939-1945, т. 6. М., 1976, с. 221). Однако в Северной Африке сохранилось бесправное положение местных жителей (Blumenson M. Op. cit., p. 29). Взрыв возмущения потряс все страны антигитлеровской коалиции: первая же наступательная операция союзников свелась к открытому сотрудничеству с коллаборационистами. Рузвельт и Черчилль умыли руки. Они попытались сделать из Эйзенхауэра козла отпущения, заставить его принять на себя все издержки союзнической политики в Северной Африке. Рузвельт, в частности, заявил 17 ноября: "Я возложил на генерала Эйзенхауэра ответственность за принятие политических решений во время его пребывания в Северной и Западной Африке" (Davis К. Op. cit., p. 380).

Эйзенхауэр отмечает в мемуарах, что в своей деятельности в Алжире он руководствовался якобы стремлением демократическим путем решить сложные политические проблемы Северной Африки и обеспечить англо-франко-американское единство в борьбе против нацистов (См. Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 171-177). Конечно, предпринимая в Алжире те или иные практические шаги, Эйзенхауэр руководствовался инструкциями госдепартамента, но это не меняло положения. Морально-политическая ответственность за принятие непопулярных решений о сотрудничестве с коллаборационистами реально ложилась на него. Убийство Дарлана несколько уменьшило политическую напряженность, но не сняло ее полностью. В разговоре с Милтоном, приехавшим в Алжир по делам службы военной информации, Эйзенхауэр заметил: "Если бы я мог стать простым командиром батальона и вести его в бой под огнем, все было бы куда проще" (Childs M. Op. cit., p. 73).

К концу января 1943 г. западные союзники сосредоточили в Северной Африке армию численностью более 400 тыс. человек. Кромке того, к ним присоединилось 200 тыс. человек из состава французских войск.

Несмотря на общее превосходство сил, западные союзники недостаточно решительно действовали и в Тунисе, где развернулись основные военные операции, начались затяжные бои (См. Макдональд Ч. Указ. соч., с. 124). Завершение военных операций в этом районе намечалось на февраль 1943 г., затем этот срок был передвинут на конец апреля. Пассивность союзных вооруженных сил в Тунисе дала возможность немецкому командованию маневрировать резервами, перебрасывать их с Запада на советско-германский фронт, где в то время шли ожесточенные сражения в Донбассе, на Харьковском и Курском направлениях (См. История второй мировой войны 1939-1945, т. 6, с. 223).

Первая военная операция, которой руководил Эйзенхауэр, далась ему нелегко. Он "начал страдать от быстро прогрессировавшей бессонницы и убийственного темпа работы" (Blumenson M. Op. cit., p. 30). По распоряжению Маршалла для Эйзенхауэра был введен более щадящий режим. Он получил возможность даже уделять какое-то время любимым физическим упражнениям.

Тем не менее в первой половине января Эйзенхауэр заболел.

Не успев по-настоящему оправиться от болезни, 15 января 1943 г. он вылетел в Касабланку, где должна была состояться встреча Рузвельта с Черчиллем. Во время полета что-то случилось с тяжелым бомбардировщиком Б-17. Мотор стал работать с перебоями, машину трясло как в лихорадке. Команда и пассажиры приготовились прыгать с парашютами. Самолет все же удалось благополучно посадить. В Касабланке Эйзенхауэра ждали приятные вести. Маршалл предложил присвоить ему высшее воинское звание полного генерала, чтобы американский главнокомандующий имел возможность на равных говорить со своими коллегами-союзниками; некоторые из них, как уже отмечалось, имели более высокие, чем он, воинские звания. Рузвельт в ответ на это предложение не без основания сказал, что звания надо присваивать генералам за конкретные дела, а Эйзенхауэр еще не взял Тунис. Правда, спустя две недели после этого разговора президент дал все же согласие на повышение Эйзенхауэра в звании. 11 февраля 1943 г. он получил временное звание полного генерала (Vexler R. (ed.). Op. cit., p. 5).

В краткие часы затишья Дуайт находил иногда возможность посещать исторические места. Он побывал в Египте, Палестине. Проезжая по местам сражений прошлого, Эйзенхауэр безошибочно оперировал многими фактами, цифрами, деталями. Во время поездки по Палестине в глазах рябило от множества крестов, надгробий, четок. Дуайт не удержался от иронического замечания: "Надеюсь, что я уже имею бесплатный билет на небеса" (Summersby K. Op. cit., p. 104).

В Северной Африке Эйзенхауэр впервые испытал на себе, что такое война и огонь противника. А однажды, возвращаясь ночью из инспекционной поездки, он попал в автомобильную катастрофу. Молодой сержант вел машину всю ночь. На рассвете утомленный дорогой Айк задремал, его примеру последовал и водитель. Оба проснулись от сильного удара, когда машина на ходу завалилась в кювет. К счастью, никто серьезно не пострадал. Шофер не услышал ни слова упрека от своего пассажира. Эйзенхауэр только сказал, что если бы он сам был за рулем, то, наверное, в результате такой утомительной поездки произошло бы то же самое. Генерал помог поставить на колеса завалившуюся в кювет машину, и они продолжали свой путь. На следующий день на пресс-конференции журналисты увидели главнокомандующего "как всегда собранного, прекрасно информированного, полностью уверенного в себе" (Johnson G. Op. cit., p. 73).

Он уверенно держался с журналистами в тиши штабного кабинета. Однако дела на фронте шли далеко не так блестяще, как того хотелось бы генералу, руководившему своей первой боевой операцией.

Военная обстановка неожиданно осложнилась. Немецкие бронетанковые войска внезапно прорвались в районе Кессерина. Сам Эйзенхауэр, приехавший туда в инспекционную поездку, чуть не попал в плен. "Джип" главнокомандующего вырвался из города, когда в него уже входили немецкие танки.

Верный ординарец Мики рассказывал, что Айк вернулся на свою виллу в Алжир измученным и подавленным как никогда. Возможно, после этого происшествия Эйзенхауэру вспомнились слова Гарри Гопкинса, сказанные на встрече в Касабланке. Тогда помощник президента заметил ему, что "если он возьмет Тунис, то за ним утвердится слава величайшего генерала мира. Если же он потерпит неудачу..." (Childs M. Op. cit., p. 74). Гопкинс не стал рисовать последствии этой неудачи. "Величайшим генералом мира" Айк стать не мог, но провал в Тунисе был бы концом его военной карьеры.

Накануне решающих боев Эйзенхауэр посчитал нужным сделать заявление, что всю ответственность за возможный провал операций в Тунисе должен нести только он (Lovelace D. Op. cit., p. 98). Отметим, что он и впоследствии прибегал к подобному приему.

Во время боев в Тунисе западные союзники имели значительное превосходство над противником в пехоте, трех кратное - в артиллерии, четырехкратное - в танках. И тем не менее только 6-7 мая войскам союзников удалось прорвать оборону противника, выйти на побережье и занять город Тунис. В то же время американские войска, наступавшие на северном участке фронта, захватили Бизерту. Итало-немецкие войска оказались в безвыходном положении. Не располагая возможностями для эвакуации, 13 мая они капитулировали.

Бои в Тунисе завершились победой западных союзников. Старый друг Эйзенхауэра по учебе в Вест-Пойнте генерал О. Брэдли вскоре докладывал главнокомандующему: "Операция завершена" (Ambrose S. Ike: Abilene to Berlin, p. 121).

Потери противника в Тунисе превысили 300 тыс. человек, из них 30 тыс. убитыми, 26,5 тыс. ранеными и около 240 тыс. пленными, в том числе 125 тыс. немецких солдат и офицеров. Союзники потеряли более 70 тыс. человек, из них 10290 убитыми (См. История второй мировой войны, 1939-1945, т. 6, с. 225).

Данные о количестве пленных, объявленные Эйзенхауэром, в настоящее время поставлены под сомнение рядом западных авторов. Например, А. Тейлор пишет: "Союзники взяли в плен 130 тыс. человек, но впоследствии это число было раздуто до четверти миллиона" (Taylor A. The Second World War. London, 1975, p. 172).

В Северной Африке генерал Эйзенхауэр добился первого большого успеха. К нему пришла военная слава. Проявления ее были самыми различными, подчас довольно неожиданными: в конце 1943 г., например, его избрали "отцом номер один Соединенных Штатов". Комментируя это решение, Эйзенхауэр сказал, что он благодарен за избрание, что американские отцы могут гордиться своими сыновьями, одержавшими победу в Тунисе (Miller F. Op. cit., p. 122).

К середине мая 1943 г. бои в Северной Африке прекратились. Политиканы в США и Англии обсуждали вопрос, в каком направлении должны развиваться дальнейшие стратегические усилия союзников. Это была проблема, выходившая за рамки чисто военного решения. Большинство биографов отмечают, что "Эйзенхауэр продолжал считать необходимым в первую очередь форсировать Ла-Манш и высадиться во Франции, чтобы приступить к выполнению главной задачи - проведению быстрых и непосредственных военных операций против Германии" (Johnson G. Op. cit., p. 76).

Действительно, во многих биографических работах об Эйзенхауэре и в его мемуарах отмечается, что он и Маршалл понимали настоятельную военную и политическую необходимость скорейшего нанесения удара непосредственно по фашистской Германии (Sixmith E. Eisenhower as Military Commander. New York, 1961, p. 67, 78; Cooke A. General Eisenhower on the Military Churchill. New York, 1970, p. 42; См. Эйзенхауэр Д. Указ. соч с. 203; Blumenson M. Op. cit., р. 38).

Только через Германию лежал кратчайший путь к победе. Но Эйзенхауэр понимал и другое: генералы являются лишь исполнителями воли правящих кругов. Он заявлял: "Я знал, что войны ведутся в политических целях" (Cooke A. Op. cit., p. 42).

Эти цели подчас не имели ничего общего с интересами скорейшего разгрома держав "оси" и выполнения англо-американскими руководителями своих обязательств перед СССР как союзной державой.

Разгром немецко-фашистских войск под Москвой и Сталинградом свидетельствовал о том, что Советские Вооруженные Силы были в состоянии не только изгнать немецко-фашистских захватчиков из пределов СССР, но и освободить народы европейских стран от фашистского гнета. Эйзенхауэр относится к тем деятелям Запада, которые быстро оценили реальность такой перспективы и стремились прийти в европейские страны раньше Красной Армии. В мае 1943 г. в беседе с Алланом Бруком, начальником имперского генерального штаба Великобритании, Эйзенхауэр, имея в виду английский план бросить основные силы США и Великобритании на Средиземноморский театр военных действий, спросил своего собеседника: "Как Вы намерены вести дальше войну с учетом только что изложенного Вами плана, если Вы станете перед фактом, что вся Центральная и Западная Европа будет занята русскими? Как, по-Вашему, в такой ситуации мы должны поступить с Советами?" (Eisenhower D. At Ease., p. 264). Позиция Эйзенхауэра в вопросе об открытии второго фронта определялась в первую очередь политическими соображениями, опасениями, что Советские Вооруженные Силы успешно осуществят свою освободительную миссию в Европе.

Буржуазные историки утверждают, что якобы имелись серьезные англо-американские разногласия относительно того, куда направить главные усилия западных держав в 1943 г. "На самом деле принципиальных разногласий не было. Правда, правящие круги США боялись опоздать с вторжением в Западную Европу и упустить возможность для установления в ней своего господства. Однако весной 1943 г. они еще считали целесообразным продолжать средиземноморскую стратегию" (История второй мировой войны 1939-1945, т. 7. М., 1976, с. 37).

Решение западных союзников вновь отложить открытие второго фронта в Европе вызвало незамедлительную и очень резкую реакцию со стороны Советского Союза. 11 июня 1943 г. И. В. Сталин писал Рузвельту, что союзники не выполнили своих обязательств и что Советское правительство "не находит возможным присоединиться к такому решению, принятому к тому же без его участия и без попытки совместно обсудить этот важнейший вопрос и могущему иметь тяжелые последствия для дальнейшего хода войны" (Переписка Председателя Совета Министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941-1945 гг., т. 1. М., 1976, с. 159). 24 июня 1943 г. в послании Черчиллю Сталин подчеркивал, что "дело идет здесь не просто о разочаровании Советского Правительства, а о сохранении его доверия к союзникам..." (Переписка Председателя Совета Министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941-1945 гг., т. 1. М., 1976, с. 166-167).

В работах американских буржуазных историков настойчиво проводится мысль о том, что Маршалл и Эйзенхауэр будто бы были убежденными сторонниками открытия второго фронта в Европе. Документальные источники, ставшие известными в последнее время, вносят в этот вопрос коррективы принципиального порядка.

В национальном архиве США хранится протокол заседания Объединенного комитета начальников штабов от 20 августа 1943 г. Заседание, в ходе которого рассматривались перспективы политики США и Англии в отношении СССР, проходило с участием всех высших военных руководителей США и Великобритании. От США в нем участвовали адмиралы У. Леги и Э. Кинг, генералы Д. Маршалл и Г. Арнольд. В принятом решении говорилось, что "обсуждался вопрос о том, "не помогут ли немцы" вступлению англо-американских войск на территорию Германии, "чтобы дать отпор русским"". Анализируя этот документ, О. А. Ржешевский, автор предисловия к книге американского историка Ч. Макдональда, подчеркивал, что этот документ до сих пор "не комментируется ни в одном из официальных американских исследований о второй мировой войне" (Ржешевский О. А. Предисловие к кн.: Макдональд Ч. Б. Тяжелое испытание. Американские вооруженные силы на Европейском театре во время второй мировой войны, с. 12).

И это не случайно: ведь это было прямым предательством западных союзников по отношению к СССР. Огромную энергию и настойчивость в стремлении торпедировать планы открытия второго фронта в 1942 г. проявил Черчилль. "Война, - отмечал он, - слишком серьезное дело, чтобы доверять ее генералам" (Ambrose S. Ike: Abilene to Berlin, p. 101).

Биографы Эйзенхауэра отмечают, что его реакция на затяжку открытия второго фронта в Европе была отрицательной. Он назвал отказ союзных держав выполнить свои обязательства в 1942 г. "самым мрачным днем в истории" (Butcher H. Op. cit., p. 29). Он, как и многие другие американские руководители, сомневался, сумеет ли устоять СССР под страшными ударами немецкой бронированной военной машины (Eisenhower D. War Years, vol. I, p. 391, 394, 646, 647).

Вопрос об отношении Эйзенхауэра к открытию второго фронта имеет принципиальное значение. Он отмечал в своих мемуарах, что генерал Маршалл и многие другие деятели никогда не отходили от своего намерения предпринять мощное вторжение в Европу через Ла-Манш в кратчайшие сроки в практически удобное время. Это утверждение не выдерживает критики, ибо сам Эйзенхауэр заявлял, что операции западных союзников в Северной Африке и в Италии задержат открытие второго фронта, возможно, до августа 1944 г. (Ibid, vol. II, p. 928).

США и Англия взяли на себя обязательство открыть второй фронт в Европе в значительной степени под давлением широких кругов общественности. 3 апреля 1942 г. Ф. Рузвельт писал У. Черчиллю: "Ваш народ и мой требуют создания (второго. - Р. И.) фронта для того, чтобы ослабить давление на русских, и эти народы достаточно осведомлены, чтобы видеть, что русские сегодня убивают больше немцев и разрушают больше оборудования, чем мы с вами, вместе взятые" (История второй мировой войны 1939-1945, т. 4. М., 1975, с. 182).

В своих мемуарах Эйзенхауэр вопреки прежним заявлениям утверждает, что в 1942 г. будто бы вообще не было речи об открытии второго фронта в Европе: "...прожектор еще не направил свой луч света в сторону Европы" (Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 83). По его мнению, ни в 1942, ни в 1943 г. западные союзники не располагали необходимыми силами для открытия второго фронта в Европе. Беспочвенность таких утверждений очевидна. Вашингтонская конференция 1941 г. констатировала: "Важнейший принцип англо-американской стратегии состоит в том, чтобы отвлекать от использования в операциях против Германии минимум сил, необходимых для обеспечения жизненно важных интересов на других театрах" (Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 11). Но эта декларация осталась на бумаге. В 1942 г. на Тихоокеанском театре военных действий США держали 60% сухопутных и военно-воздушных сил, в 1943 г. - более 50%.

Нельзя не согласиться с мнением О. А. Ржешевского, автора предисловия и комментариев к русскому изданию мемуаров Эйзенхауэра, о том, что "в трактовке истории вопроса о втором фронте автор мемуаров искусственно исключает ряд кардинальных элементов, отражающих взаимосвязь политики и стратегии западных союзников" (Ржешевский О. А. Предисловие к кн.: Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 13).

Возможно, Эйзенхауэр и имел собственное мнение по каким-либо аспектам проблемы открытия второго фронта в Европе. Но бесспорно, что в своей практической деятельности он прежде всего руководствовался общими военно-политическими установками западных союзников.

Таким образом, в вопросе о втором фронте четко прослеживались две противоположные военно-политические концепции в антигитлеровской коалиции. Советский Союз выступал за быстрейший разгром совместными усилиями стран фашистского блока, за демократическое устройство послевоенного мира. Англо-американские правящие круги руководствовались империалистическими интересами и в ведении войны, и при решении послевоенных проблем. На эту сторону вопроса обращают внимание многие биографы Эйзенхауэра.

Руководители США и Великобритании, а вслед за ними и многие западные историки второй мировой войны оправдывали срыв сроков открытия второго фронта ссылками на недостаток сил у англо-американских союзников. Эти утверждения совершенно беспочвенны. Эйзенхауэр писал: "В то время остряки шутили, что только большое число аэростатов, постоянно находившихся в небе над Британскими островами, не позволило островам затонуть под тяжестью сосредоточенных на них боевой техники и войск" (Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 90). Разгром немецко-фашистских войск под Сталинградом, Курском, а также в Северной Африке, серьезные удары, нанесенные в 1943 г. по Японии, быстрое наращивание военной силы антигитлеровской коалиции - все это привело к значительному укреплению позиций западных союзников на всех фронтах. Поданным немецко-фашистского командования, вермахт к марту 1942 г. потерял на Восточном фронте более 1 млн. солдат и офицеров. В Сталинградской и Курской битвах потери немецко-фашистских войск составили 2 млн. человек, 7 тыс. самолетов, 4,5 тыс. танков и штурмовых орудий.

Начался необратимый процесс крушения стран фашистского блока. В этих условиях стратегическая линия лидеров США и Англии на затягивание открытия второго фронта стала совершенно бесперспективной.

В работах американских авторов, посвященных жизни и деятельности Эйзенхауэра, вскрываются политические причины, определявшие выбор направления главного удара западными союзниками. "Черчилль и англичане, - пишет биограф Эйзенхауэра, - стремились пересечь Средиземное море и высадиться в Италии... чтобы получить плацдарм для послевоенной борьбы за политический контроль в Восточной Европе" (Johnson G. Op. cit., p. 76). Политическая инициатива нанесения удара в направлении Италии, безусловно, принадлежала англичанам, но она не встретила существенного сопротивления со стороны руководителей США.

На конференции в Касабланке было принято решение нанести удар по Сицилии. Каково было отношение Эйзенхауэра к этому решению? "Генерал Маршалл и я, - подчеркивалось в мемуарах Эйзенхауэра, - разделяли убеждение: все, что будет сделано на Средиземноморском театре военных действий, должно оставаться вспомогательным по отношению к главной задаче - наступлению через Ла-Манш в начале 1944 года..." (Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 203).

После принятия решения о нанесении удара по Сицилии Эйзенхауэр приступил к разработке планов итальянской кампании. Вопреки мнению членов своего штаба он считал необходимым в первую очередь путем мощной бомбардировки с воздуха заставить капитулировать гарнизон острова Пентеллериа. Этот небольшой островок, лежавший между Сицилией и Северной Африкой, был превращен в мощный опорный пункт на пути вторжения в Италию. За 11 дней первой половины июня 1943 г. на остров площадью около 50 кв. км было сброшено около 300 т бомб. История войн еще не знала такой страшной бомбардировки, за которой 11 июня с борта английского крейсера "Аврора" внимательно наблюдал генерал Эйзенхауэр. За час до начала запланированной десантной операции гарнизон острова выбросил белый флаг. Это был первый случай взятия военного объекта только путем воздушной бомбардировки, которая имела как бы символическое значение. Обрушив на маленький клочок вулканической породы смертоносную лавину огня, союзники демонстрировали свое подавляющее превосходство в силе.

Эйзенхауэр придавал большое значение прессе в деле укрепления единства союзников и создания общественного мнения, способствующего успешному решению стоявших перед ним военно-политических задач. Обращаясь к журналистам, он со всей определенностью заявлял: "В конечном счете войны выигрывает общественное мнение" (Miller F. Op. cit., p. 266).

После капитуляции Пентеллериа морской путь на Сицилию был открыт. Большая группа журналистов настойчиво домогалась информации о дальнейших военных планах союзников. Вездесущие корреспонденты могли различными путями получить соответствующую информацию и опубликовать ее со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Эйзенхауэр решил созвать пресс-конференцию. В воздухе пахло новой военной грозой, приближалось время ответственных решений, и на пресс-конференцию союзного главнокомандующего явился весь журналистский корпус. "Рты у всех раскрылись, - вспоминал Эйзенхауэр, - когда я начал совещание с репортерами сообщением, что в начале июля мы вторгнемся на Сицилию..." (Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 217). Командующий подробно рассказал журналистам, кто какие армии возглавит и как будет развиваться воздушное наступление, предпринимаемое с таким расчетом, чтобы создать у противника впечатление, что главное направление удара - западная часть острова, в то время как действительные десантные операции будут проведены в восточной и южной части Сицилии. Эйзенхауэр сообщил даже о том, что операция начнется 9 июля с высадки большого воздушного десанта.

Пораженные журналисты молча слушали командующего, боясь упустить хотя бы слово. В заключение Эйзенхауэр сказал, что дает эту информацию с целью помочь журналистам правильно сориентироваться в военной обстановке, что он верит в их профессиональную честность и не сомневается, что сообщенные им секретные данные не получат распространения дальше этого кабинета. И журналисты сдержали свое слово. Никто не поддался соблазну опубликовать сенсационные сообщения. Конечно, это был прием, рассчитанный и на дезинформацию противника. Риск такого эксперимента был очевиден, и ничего подобного генерал впредь не повторял.

Айк умел ладить с журналистами. В меру возможностей, которые предоставляла сложная военно-политическая обстановка, он всегда старался сообщить им необходимую информацию. Дружественные отношения, установившиеся с журналистами, давали свои положительные результаты - многие из них делали хорошее паблисити командующему. Корреспонденты часто писали о внимательном и заботливом отношении генерала к их нелегкой работе. Отмечалось, например, что Айк не оставлял без ответа ни одного журналистского запроса. И это было характерно для его взаимоотношений не только с представителями прессы. Он считал своим долгом отвечать на многочисленные личные письма независимо от того, кто был их автором. Кэй Саммерсбай, ставшая в Северной Африке секретарем Эйзенхауэра, вспоминала: "Генерал, очевидно, был единственным в истории крупным военным руководителем, который даже во время решающих сражений отвечал на все личные письма" (Summersby К. Op. cit., p. 74).

Операция против Сицилии действительно началась в сроки, о которых он сообщил журналистам на пресс-конференции. В ней участвовала тысяча кораблей - больше, чем во время высадки в Северной Африке. Численность десанта составила 150 тыс. человек.

Чтобы быть возможно ближе к месту боевых действий, Эйзенхауэр 7 июля прибыл на Мальту. Все было готово к началу десантной операции, но неожиданно налетел шторм. Резкий ветер и большие волны грозили сорвать действия авиационных и военно-морских сил. Опасаясь риска, многие штабисты высказались за перенос сроков высадки. Это значило бы передвинуть сроки вторжения на 2-3 недели, чтобы дать возможность флоту заново сосредоточиться. Кроме того, терялся элемент внезапности, которому в плане Эйзенхауэра отводилось столь большое место. Метеорологи, правда, обещали улучшение погоды ко времени начала операции. Но на их предсказания, как показывала практика, можно было надеяться не больше, чем на три "счастливые" монеты - американскую, английскую и французскую, которые Эйзенхауэр всегда носил в кармане.

Решение мог принять только главнокомандующий. На него же возлагалась и вся ответственность в случае неудачи высадки. И он принял решение. В Вашингтон на имя Маршалла пошла телеграмма: "Операция начнется в запланированное время" (Blumenson M. Op. cit., p. 56).

Опытный штабной работник, Айк тщательно планировал и готовил все операции, которыми руководил. Однако он никогда не вмешивался в детали работы подчиненных, считая, что каждый командир должен нести ответственность за предпринимаемые действия. Помимо этого Эйзенхауэр вполне логично полагал, что детали боевой обстановки мог знать только тот, кто осуществлял непосредственное руководство на том или ином участке фронта.

Во время одной из первых встреч с Черчиллем речь зашла о подробном инструктаже, который премьер, считавший себя выдающимся военачальником, давал командующему английскими вооруженными силами в далеком Египте, Эйзенхауэр со всей откровенностью заявил Черчиллю, что он на месте английского генерала не принял бы этих указаний и отказался от командования.

Доверяя своим подчиненным, Айк никогда не останавливался перед необходимостью снять с занимаемой должности того, кто не оправдывал возлагавшихся на него надежд. Во время боев в Северной Африке он говорил генералу Паттону, что нужно не колеблясь освобождать от командных должностей "любого командира, в способностях которого выполнить порученное ему дело вы сомневаетесь". Эйзенхауэр отмечал, что такие решения "требуют смелости больше, чем что-либо другое" (Ibid., p. 47).

В целом погода не внесла резко отрицательных коррективов в намеченные планы, и высадка в Сицилии прошла успешно.

В Италии, как и в Северной Африке, в обязанности Эйзенхауэра входило решение не только военных, но и определенных политических проблем. Он решал их, руководствуясь планами англо-американских правящих кругов. Эти планы в Италии были направлены в первую очередь на то, чтобы не допустить, по определению Черчилля, "хаоса, большевизации или гражданской войны" (Churchill W. The Second World War, vol. V. London, 1952, p. 59).

Эйзенхауэр, как главнокомандующий Средиземноморским театром военных действий, на котором сосредоточилась объединенная группировка англо-американских вооруженных сил, оказывал всемерную поддержку правительству маршала П. Бадольо, созданному в Италии после ареста 25 июля 1943 г. Муссолини. Бадольо был представителем монополистической буржуазии, монархистов и высших военных кругов. Он подготовил и осуществил агрессию против Эфиопии, руководил итальянской интервенцией в Испании. Внутри страны Бадольо стремился не допустить революционных выступлений трудящихся, а во внешней политике его главной задачей было заключение сепаратного мира с западными союзниками.

За шесть недель боев итало-немецкие войска потеряли 135 тыс. пленными и 32 тыс. убитыми и ранеными. Общие потери союзников равнялись 25 тыс. человек (Davis K. Op. cit., p. 436). Подавляющее большинство пленных составляли итальянцы, которые, не желая воевать за фашистское правительство Италии, сдавались целыми частями.

В "Истории второй мировой войны" отмечается, что ряд буржуазных авторов стремится "преувеличить значение операций англо-американских войск в Италии, выдать их чуть ли не за открытие второго фронта в Европе и доказать их определяющее влияние на исход боев на советско-германском фронте... Высадка союзников в Сицилии, где в это время находились всего две немецкие дивизии, не создавала никакой угрозы самой Германии и не могла изменить стратегической ситуации на Востоке" (История второй мировой войны 1939-1945, т. 7, с. 378).

Политическая цель западных союзников заключалась в том, чтобы направить свои вооруженные силы через Италию на Балканы и установить в странах этого региона реакционные режимы, подчиненные Англии и США. Оливер Литлтон, один из английских министров того времени, писал позднее, что Черчилль "настойчиво обращал внимание на преимущества, которые могут быть получены, если западные союзники, а не русские освободят и оккупируют некоторые столицы, такие, как Будапешт, Прага, Вена, Варшава, составляющие часть самой основы европейского порядка" (Цит. по: Трухановский В. Г. Указ. соч., с. 366).

Когда в ходе операций союзников на Апеннинском п-ове Италия была выведена из войны, представители западных держав сосредоточили в своих руках всю полноту власти в стране. Еще до создания военно-политической комиссии в составе представителей США, Великобритании и СССР западные союзники передали Эйзенхауэру как главнокомандующему Средиземноморским театром военных действий все те функции, которые по предложению Советского правительства должна была бы выполнять эта комиссия (См. История второй мировой войны 1939-1945, т. 7, с. 388).

В своей военной и политической деятельности в Италии Эйзенхауэр, так же как и в Северной Африке, первостепенное внимание уделял всему, что способствовало укреплению англо-американского сотрудничества. Он проявил незаурядные способности дипломата, умело лавировавшего, когда надо было урегулировать всевозможные споры и конфликты, возникавшие между американскими и английскими военачальниками.

Когда речь шла об укреплении сотрудничества между двумя странами, для Эйзенхауэра не было мелочей. При этом он проявлял исключительную осторожность и осмотрительность. Показательно, что из его штаба за всю итальянскую кампанию не вышло ни одной директивы с грифом "Штаб Эйзенхауэра". На всех документах всегда значилось: "Штаб союзников". Тем самым он подчеркивал союзный характер своей миссии в Италии.

В этой стране произошел случай, который вызвал резкую критику Эйзенхауэра в американской печати. Во время посещения госпиталя генерал Паттон обратил внимание на молодого солдата, который, сидя на койке, понуро опустил голову, обхватив ее руками. Генерал спросил, что привело его в госпиталь. Солдат ответил, что он не ранен и не контужен, а страдает от нервного расстройства. Паттон был взбешен этим ответом и дал солдату пощечину. Выхватив пистолет, генерал стал угрожать, что пристрелит солдата, если тот не вернется в часть. Паттон потребовал, чтобы начальник госпиталя выкинул солдата из палатки. "Когда Паттон повернулся, чтобы уйти из палатки, он услышал, что солдат рыдает. Подбежав к нему, он снова ударил его, на этот раз с такой силой, что каска сорвалась с подкладки и полетела на пол. Начальник госпиталя встал между Паттоном и солдатом. Паттон стремительно вышел из палатки" (Макдональд Ч. Указ. соч., с. 149). Когда Эйзенхауэру доложили о случившемся, он потребовал, чтобы генерал лично извинился перед солдатом и работниками госпиталя, которые были свидетелями этой неприглядной сцены. Паттон выполнил распоряжение командующего. Правда, после этого он с солдатской откровенностью заявил, что, окажись он снова в таком положении, он поступил бы так же.

Используя свои доверительные отношения с журналистами, генерал просил их не публиковать этих фактов в печати, чтобы не дать пищу геббельсовской пропаганде. Он хотел выгородить своего старого друга, с которым они поддерживали тесные отношения еще со времен первой мировой войны. В свое время Паттон рекомендовал Эйзенхауэра генералу Корнеру, что сыграло столь важную роль в его военной карьере. Дело приняло серьезный оборот. Если бы поступок Паттона был предан гласности, ему неизбежно пришлось бы оставить службу в вооруженных силах США. Расправа, учиненная Паттоном, была тем более отвратительной, что солдат был послан в госпиталь против его воли, а после выздоровления храбро воевал и был награжден.

Сделав внушение Паттону, Айк пошел на риск и не дал хода делу. Прошло сравнительно немного времени, и один из известных обозревателей все же опубликовал в центральной американской газете всю неприглядную историю, связанную с Паттоном. Эйзенхауэр выглядел в этой ситуации как военачальник, ставящий дружеские отношения с подчиненными выше долга службы. Выдержав резкие нападки прессы, политических и военных деятелей, он не отступил от своего решения. Паттон остался в армии.

Паттону было свойственно огромное тщеславие. Он всемерно старался создать себе славу "сильного человека", непревзойденного мастера танковых ударов. Комментируя одну из своих наступательных операций в Сицилии, он громогласно заявил, что она является "классическим примером использования танков". Паттон не первый раз занимался рукоприкладством. И когда описанный факт был предан гласности, по заявлению одного военного корреспондента, "каждый из 50 тыс. солдат 7-й армии (которой командовал Паттон. - Р. И.) застрелил бы своего командующего, подвернись ему такая возможность" (Макдональд Ч. Указ. соч., с. 144, 149, 150).

Показательно, что и сегодня реакционная пропаганда пытается сделать из Паттона, отличавшегося крайним антисоветизмом, идола американской военщины.

Авторитет полководца в первую очередь определяется успехом боевых действий, которыми он руководит. Военные заслуги Эйзенхауэра в Северной Африке и Италии были не столь уж велики, принимая во внимание, что вооруженные силы союзников в несколько раз превосходили войска противника и в живой силе, и в боевой технике. Но все же это были первые в целом успешные наступательные операции западных союзников, что постепенно способствовало укреплению авторитета Эйзенхауэра как военачальника. Немалое значение имели и его взаимоотношения с подчиненными.

Айк был прост и доступен в обращении. Те, кто прошел с ним через бои второй мировой войны, отмечали его заботу о солдатах и офицерах, стремление разделять тяготы войны наравне с другими. Совершая инспекционные поездки по войскам в боевой и учебной обстановке, главнокомандующий стремился питаться из солдатского котла. Это давало ему возможность получить представление о том, насколько хорошо решена проблема снабжения. Генерал не любил больших и роскошных кабинетов. В Италии он отказался от выделенной ему виллы и дал распоряжение сделать в ней дом отдыха для военнослужащих (Ambrose S. Ike: Abilene to Berlin, p. 136, 137). Подобные решения быстро становились известными в армии, и они производили тем большее впечатление, что сам командующий работал не покладая рук. Эйзенхауэр спал не больше 4-5 часов в сутки и часто страдал от повышенного кровяного давления (Hatch A. Op. cit., p. 145; Summersby K. Op. cit., p. 84).

В августе 1943 г. состоялась новая встреча Рузвельта и Черчилля в Квебеке. Основной вопрос, обсуждавшийся на Квебекской конференции, - сроки открытия второго фронта в Европе. Позади была героическая Сталинградская битва, ставшая поворотным пунктом всей истории второй мировой войны. Только что закончилась великая битва на Курской дуге. Советские Вооруженные Силы уверенно развертывали наступление на огромном фронте - от Балтийского до Черного моря. Все более очевидной становилась политическая необходимость открытия союзниками второго фронта в Европе. В Квебеке было принято решение о высадке англо-американских войск во Франции в период с конца мая до середины июня 1944 г.

Был также в принципе согласован вопрос о том, что союзным главнокомандующим будет генерал Джордж Маршалл.

Предполагалось, что Эйзенхауэр займет в Вашингтоне место Маршалла (Ambrose S. Ike: Abilene to Berlin, p. 140, 141). Десятки лет он, кадровый военный, мечтал о командных должностях. И вот в канун решающих сражений второй мировой войны ему предстояло вновь вернуться к штабной работе.

Эйзенхауэр понимал, что Маршалл был самой подходящей фигурой для выполнения такой важной задачи, как форсирование Ла-Манша и высадка во Франции. Это отмечали в своих воспоминаниях все люди из его близкого окружения. Он считал назначение Маршалла на этот пост единственно правильным решением, но вместе с тем ему не по душе было вновь возвращаться к штабной работе. Было здесь еще одно немаловажное обстоятельство: "Работа в качестве начальника штаба не импонировала Айку. Он был уверен, что потерпит поражение на этом поприще, потому что не являлся политиканом" (Butcher H. Op. cit., p. 428).

Действительно, в то время Эйзенхауэр не имел политических устремлений. В 1943 г. сенатор от штата Канзас Артур Кэппер заявил, что он выступает за выдвижение кандидатуры Эйзенхауэра в президенты США (Johnson G. Op. cit., p. 79) от республиканской партии. Айк категорически отвергал все подобные предложения (Childs M. Op. cit., p. 78).

Против назначения Маршалла главнокомандующим вооруженными силами союзников в Европе решительно возражали в Вашингтоне руководители комитета начальников штабов (Johnson G. Op. cit., p. 81). Командующие ВМС, ВВС и другими видами вооруженных сил резонно считали, что замена Маршалла в самый ответственный период войны могла бы иметь пагубные последствия в развитии дальнейших военных усилий западных союзников. При окончательном решении вопроса о главнокомандующем Рузвельт в конечном счете принял во внимание мнение большинства командования американскими вооруженными силами и своих советников (См. Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 255-256).

Вопрос о назначении главнокомандующего не был решен к началу встречи руководителей трех великих держав в Тегеране.

На Тегеранской конференции Сталин решительно выступил за открытие второго фронта в Европе (операция "Оверлорд"). Черчилль отстаивал необходимость форсирования операций на Средиземноморском театре военных действий. Но Сталина невозможно было переубедить. Он был против всех операций в районе Средиземного моря. Сталин заявил: "Я перешел бы к обороне в Италии, отказавшись от захвата Рима, и начал бы операцию в Южной франции, оттянув силы немцев из Северной Франции. Месяца через 2-3 я начал бы операции на севере Франции. Этот план обеспечил бы успех операции "Оверлорд", причем обе армии могли бы встретиться и произошло бы наращивание сил" (Тегеран. Ялта. Потсдам. Сборник документов. М., 1971, с. 45).

Военная и политическая необходимость операции "Оверлорд" была очевидна, и это нашло свое отражение в соответствующих решениях Тегеранской конференции.

Руководители западных держав в принципе согласовали вопрос о союзном главнокомандующем. В ноябре 1943 г., направляясь в Тегеран, Рузвельт остановился на короткое время в Тунисе, где состоялась его встреча с Эйзенхауэром. Речь зашла о союзном главнокомандующем в Европе. Президент не сказал ничего определенного о том, кто им станет, но отметил, что его страшит даже мысль об отъезде Маршалла из Вашингтона. Вместе с тем Рузвельт добавил: "Нам с вами известно имя начальника штаба в Гражданской войне, однако немногие американцы, за исключением военных профессионалов, знают его" (Цит. по Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 245).

Суть разговора была ясна. Президент считал, что Маршалл должен получить свой заслуженный шанс войти в историю (Ambrose S. Ike: Abilene to Berlin, p. 193).

Во время одной из бесед между Сталиным и Рузвельтом в Тегеране Верховный Главнокомандующий Советскими Вооруженными Силами сказал президенту: "...я хотел бы получить ответ на вопрос о том, кто будет назначен командующим операцией "Оверлорд"". Рузвельт ответил: "Соединенные Штаты еще не назначили главнокомандующего операцией "Оверлорд", но я уверен, что главнокомандующий будет назначен в ближайшие 3 или 4 дня, как только мы вернемся в Каир" (Тегеран. Ялта. Потсдам, с. 64, 83-84).

Биографы Эйзенхауэра отмечают, что его назначение на этот высокий пост получило поддержку со стороны Советского Верховного Главнокомандующего. "Иосиф Сталин, - отмечал биограф Эйзенхауэра, - который понимал толк в генералах, и в Москве, и в Тегеране настаивал на кандидатуре Эйзенхауэра" (Hatch Л. Op. cit., p. 203).

Возвращаясь с Тегеранской конференции, Рузвельт еще раз встретился с Эйзенхауэром и лично информировал его о назначении на пост главнокомандующего в Европе. "Рузвельт сообщил Эйзенхауэру, что Сталин высказал особое удовлетворение в отношении его кандидатуры на пост верховного главнокомандующего и поддержал предварительные сроки вторжения во Францию" (Davis K. Op. cit., p. 453).

Западные союзники наконец-то пришли к согласованному мнению, по крайней мере о том, кто будет командовать их войсками при вторжении в Западную Европу. "Решением этого неотложного вопроса было выполнено обещание, данное Советскому Союзу в Тегеране, и создано условие, способствовавшее ускорению подготовки к открытию второго фронта" (История второй мировой войны 1939-1945, т. 8. М.., 1977, с. 40).

После назначения Эйзенхауэра главнокомандующим вооруженными силами западных союзников в Европе распространились слухи, что он чуть ли не "подсидел" своего высокого патрона в Вашингтоне и в результате интриг занял место, предназначавшееся для Маршалла. "...В конце 1943 года, - писал Эйзенхауэр в своих мемуарах, - появились неверные и злостные сплетни, будто Маршалл и я затеяли частную вендетту за пост командующего операцией "Оверлорд"" (Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 256).

27 декабря 1943 г. Эйзенхауэр провел свою последнюю пресс-конференцию для корреспондентов союзных держав в Алжире. Отвечая на вопрос, когда, по его мнению, закончится война, преисполненный оптимизма главнокомандующий ответил: "Я верю, что войну в Европе мы выиграем в 1944 г." (Johnson G. Op. cit., p. 82).

Все складывалось как нельзя лучше. Айк не только избавился от неприятной перспективы перехода на штабную работу в Вашингтоне, но и получил право руководить важнейшей военной операцией западных союзников в годы второй мировой войны. Его ждал еще один приятный сюрприз. Маршалл прислал Эйзенхауэру в Алжир телеграмму: "Отправляйтесь сейчас домой, повидайтесь с женой, а дело в Англии временно доверьте кому-нибудь другому" (Butcher H. Op. cit., p. 464).

На борту военного бомбардировщика в самый канун Нового года Эйзенхауэр благополучно прибыл в США. Поездка совершалась в условиях полной секретности, и даже лица из ближайшего окружения могли только строить догадки, куда исчез на 20 дней союзный главнокомандующий.

4 января 1944 г. Дуайт и Мэми в специальном вагоне, предоставленном им Маршаллом, отправились в Вест-Пойнт, чтобы повидаться с сыном. Для Джона встреча; с отцом была полной неожиданностью. Он испытал огромное волнение, когда начальник академии сообщил ему что прибыл генерал Эйзенхауэр, который хочет видеть его. Об этой встрече знали только генерал, начальник академии, и пять кадетов - друзей Джона, которых Эйзенхауэр пригласил на обед в свой вагон.

Друзья Джона вначале чувствовали себя очень неловко в присутствии столь высокой персоны. Но постепенно, главным образом благодаря усилиям генерала, установилась доверительная, непринужденная обстановка. К концу обеда пять кадетов настолько освоились, что даже "стали давать главнокомандующему советы, как вести военные действия" (Davis K. Op. cit., p. 455).

Все девять часов, проведенных Джоном с отцом, ушли главным образом на разговоры на неисчерпаемую тему - домашние дела, учеба, война. Состоялось долгое, обстоятельное обсуждение вопроса о том, какую специализацию выбрать сыну в армии - пехоту или артиллерию. Приближался срок окончания академии, а Джон все еще не мог отдать предпочтение ни тому, ни другому.

Во время пребывания в США Эйзенхауэр встретился с президентом Рузвельтом. Сын президента Эллиот, присутствовавший при этом свидании, всячески старался не допустить обсуждения политических вопросов, которые могли бы взволновать больного отца. "Покидая президента, - вспоминал Эйзенхауэр, - я сказал: "Искренне верю, что вы быстро поправитесь". Он поспешно ответил на это: "Да что вы, я не лучше чувствовал себя уже многие годы. Я в постели только потому, что врачи опасаются, как бы я снова не заболел, если встану на ноги слишком скоро". Больше я его уже не видел" (Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 269).

Эйзенхауэр повидался с матерью, которой было уже 82 года, с родителями Мэми, с братьями. На эту встречу все собрались в доме Милтона, в Канзасе. Быстро летели дни короткого отпуска, и мысли Дуайта все чаще возвращались в Лондон, где его ждали новые важные дела.

16 января 1944 г. Эйзенхауэр прибыл в Англию. "Туманный Альбион" в тот день был действительно окутан плотным, казалось бы, непроницаемым туманом. "Теперь я вижу, что воистину возвратился в Лондон" (Summersby К. Op. cit., p. 121), - сказал Эйзенхауэр встречавшим его друзьям. Но лондонский туман не мог заслонить будущего, которое становилось все более отчетливым. Сроки начала операции "Оверлорд" были утверждены. Предстояла новая большая и трудная работа по подготовке к высадке во Франции, "величайшему событию" (Childs M. Op. cit., p. 82) его жизни, как потом неоднократно говорил Эйзенхауэр.

На Британские острова из США и Канады прибывали все новые контингента войск, накапливались боевая техника, военное снаряжение, продовольствие - все, что было необходимо для осуществления высадки десанта на материк.

В круг обязанностей Эйзенхауэра входило решение большого числа проблем. Немалую помощь главнокомандующему при этом оказывал опыт боев, полученный в Северной Африке и Италии.

Беспрерывно прибывавшие в Англию караваны судов свидетельствовали о том, что день вторжения неумолимо приближался. Немецкая разведка предпринимала лихорадочные усилия, чтобы установить время и место десанта. Но Эйзенхауэр умело маскировал свои планы, и абвер так и не получил практически никакой достоверной информации о планах союзников (Lovelace D. Op. cit., p. 126).

Перед высадкой в Северной Африке Эйзенхауэр использовал различные средства дезинформации противника: действия агентуры, печать, радио. В частности, он прибегнул к очень простой, но исключительно эффективной уловке для дезинформации противника: в союзные войска стали поступать большие партии зимнего обмундирования. Немецко-фашистское командование сделало вывод о подготовке союзников к вторжению в Норвегию и предприняло соответствующие предупредительные меры.

Дезинформация противника играла важную роль, но только с ее помощью никто и никогда еще не выигрывал крупных сражений. Необходимо было рассматривать массу сложных проблем, координировать и увязывать многочисленные решения. И опять началась чехарда со сроками вторжения, которое перенесли с 5 мая 1944 г. по крайней мере, на конец месяца. С учетом больших масштабов операции это потребовало новой напряженной работы всех служб штаба Эйзенхауэра.

Английские руководители, в первую очередь Черчилль, выступили против плана Эйзенхауэра нанести комбинированный удар по противнику с севера и с юга Франции. Черчилль продолжал вынашивать свою идею прорыва через Северную Италию на Балканы (Cooke A. Op. cit., p. 40-43). По поводу планов Черчилля Эйзенхауэр писал: "Хотя Черчилль и не говорил ничего об этом, я полагал, что его истинное беспокойство вероятно, вызывалось скорее политическими, нежели военными, соображениями. Возможно, он думал, что в условиях послевоенной обстановки, когда западные союзник крупными силами обоснуются на Балканах, это будет более стабилизирующим фактором, чем оккупация этого региона русскими..." (Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 331).

Эта позиция английского союзника вносила серьезный элемент дезорганизации в стратегические планы Эйзенхауэра. Главнокомандующего сильно беспокоило и то, что количество войск и военного снаряжения, по его расчетам, не достигало минимума, гарантирующего успешное осуществление операции "Оверлорд" (Summersby К. Op. cit., p. 124).

Эти опасения были лишены каких-либо оснований. Западные союзники располагали силами, вполне достаточными для успешного осуществления десанта на материк

Накануне вторжения во Францию под командованием Эйзенхауэра в Европе насчитывалось 2876439 солдат и офицеров - 39 дивизий (20 американских, 17 британских, в том числе 3 канадские, 1 французская и 1 польская) (Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 86-87; История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941 - 1945, т. 4. М., 1962, с. 524).

Эйзенхауэр отмечал, что борьба будет носить бескомпромиссный характер. Главнокомандующий сообщал в Вашингтон, что необходимо наносить постоянные и все более мощные удары по немецко-фашистским войскам "до тех пор, пока нацисты не будут сокрушены на поле боя. Другого пути не дано. Военный разгром - единственный аргумент, который понимают нацисты. Я не ожидаю, что они воспримут этот аргумент быстро и без ожесточенного сопротивления" (Miller F. Op. cit., p. 266).

Эйзенхауэр отдавал себе отчет, что дальнейший ход войны во многом зависел не только от исхода боевых операций, но и от того, насколько удастся сплотить союзников. Страны фашистского блока откровенно делали ставку на раскол антигитлеровской коалиции, и Эйзенхауэр видел свою задачу в том, чтобы эта ставка оказалась битой. Руководствуясь этими соображениями, он проявил больше гибкости, чем другие англо-американские руководители, в сложной ситуации, создавшейся после высадки западных союзников во французской Северной Африке. Эйзенхауэр сумел в определенной мере самортизировать нараставшие франко-американские противоречия. Главная суть их заключалась в том, что по мере приближения завершающих сражений второй мировой войны в США все более активизировались круги, выступавшие за создание "американского" порядка в Европе, в том числе и во Франции. Этот политический курс США наталкивался на серьезное сопротивление со стороны "Сражающейся Франции" и ее лидера генерала де Голля.

В этих условиях перед Эйзенхауэром стояла сложная; задача - установить отношения сотрудничества с де Голлем, что в конечном итоге ему удалось (Sixmith E. Op. cit., p. 84, 85). А это было непросто, так как помимо сложнейшего комплекса политических проблем данного региона необходимо было учитывать резко отрицательное отношение к де Голлю со стороны президента США.

В основе негативного отношения Рузвельта к де Голлю помимо объективных причин, изложенных выше, лежал и фактор субъективного характера. Президент США, как и многие другие известные деятели западных союзников, довольно скептически смотрел на политические потенции и амбиции генерала де Голля.

Во время подготовки вторжения союзников в Нормандию острота противоречий между де Голлем и англо-американскими союзниками не только не сгладилась, но еще больше обострилась. Для этого имелись свои объективные причины: день высадки во Франции приближался, а союзники не спешили демонстрировать свое понимание национальных нужд "Сражающейся Франции". Эти объективные противоречия между тремя союзниками находили свое отражение в отношениях между Рузвельтом, Черчиллем и де Голлем. И Эйзенхауэр должен был действовать с учетом этих сложных отношений.

Рузвельт был далеко за океаном, а Черчилль и де Голль имели в месяцы, предшествовавшие вторжению, многочисленные контакты, которые порой были очень неприятны и для той и для другой стороны. Черчилль заявлял потом, что из "всех крестов", какие он нес во время войны, "самым тяжелым был Лотарингский крест" (Молчанов Н. Н. Генерал де Голль. М., 1972, с. 157 ) Лотарингский крест - эмблема "Сражающейся Франции". - Р. И..

Хотя западные союзники высаживались на территории Франции, де Голль не получил никакой информации о деталях операции (Summersby К. Op. cit., p. 144). Это решение было принято вопреки мнению Эйзенхауэра, который со всей настойчивостью обращал внимание Рузвельта на необходимость взаимопонимания с де Голлем (Sixmith E. Op. cit., p. 137, 138). Это, разумеется, было продиктовано нуждами вооруженной борьбы.

Показательно, что, прибыв в Англию 16 января 1944 г., Эйзенхауэр на следующий день провел пресс-конференцию, на которой подчеркивал, что он является союзным! главнокомандующим. "Я союзный военачальник, - говорил он, - и в основу деятельности моего штаба и всех операций, проводимых под моим командованием, будут положены интересы союзников" (Davis K. Op. cit., p. 465).

Взаимоотношения с прессой у главнокомандующего, так же как в Северной Африке и Италии, установились самые хорошие. Этому в немалой степени способствовало впечатление, произведенное Эйзенхауэром на журналистов уже на первой пресс-конференции. Им импонировали быстрые и четкие ответы генерала на многочисленные вопросы и его прекрасная память.

Забот у Эйзенхауэра было много. Только американских солдат и офицеров на островах было уже 1,5 млн. человек. Проводился большой комплекс военно-инженерных работ. Союзные войска готовились применить химическое оружие в случае его использования противником. Вставал также вопрос, успеют ли гитлеровцы создать свое секретное оружие и какие коррективы необходимо будет вносить в военные планы в случае использования этого оружия против Англии, какая информация могла быть предоставлена прессе, и многое другое (Summersby K. Op. cit., p. 135; Davis K. Op. cit., p. 475). Эйзенхауэр лично инспектировал не только американские, но и английские и канадские части (Sixmith E. Op. cit., p. 137).

Он категорически запретил организацию парадов в свою честь во время его пребывания в частях. Командиры должны были проводить боевую учебу согласно составленному расписанию. Главнокомандующий путешествовал в специальном поезде, имевшем надежную связь с Лондоном. Радиоприемником и радиопередатчиком был оборудован и "джип" генерала, так что в любое время дня и ночи он мог получить экстренную информацию из своего штаба.

"Кухня была первым, что он проверял в любом военном лагере. Следующим генерал проверял здоровье людей и потом уже их оружие и военное снаряжение". Проявляя заботу о военнослужащих, Эйзенхауэр вместе с тем самым решительным образом боролся за строжайшую дисциплину в войсках. "Только армия, обладающая самодисциплиной, - заявлял он солдатам, - может одерживать победы" (Miller F. Op. cit., p. 268, 269). Эйзенхауэр часто и подолгу беседовал с военнослужащими всех национальностей и всегда умел находить слово, чтобы морально поддержать их накануне боев. Шутка, юмор были важнейшим оружием в арсенале главнокомандующего, когда во время поездок по войскам он стремился поднять моральный дух солдат (Davis K. Op. cit., p. 470; Ambrose S. Ike: Abilene to Berlin, p. 143; Hatch A. Op. cit., p. 217).

Авиация союзников совершала массированные налеты на важнейшие центры коммуникаций противника. В канун высадки с воздуха было разрушено 82 железнодорожных Узла стратегического значения, что лишило немцев возможности быстро маневрировать резервами и перебрасывать подкрепления в угрожаемые районы. В Плимуте, Портленде, Портсмуте, во многих других крупных и мелких портах Англии приготовились к началу операции десантные суда. Казалось, все было продумано до мелочей, чтобы обеспечить успех десанта. Но в ход событий мог вмешаться фактор, во многом не поддающийся контролю, - погода.

Поэтому Эйзенхауэр начиная с марта проводил своеобразные репетиции вторжения. Каждый понедельник он получал от метеорологической службы прогноз на очередную среду. Получив необходимую информацию, главнокомандующий запрашивал и командующих ВВС, ВМС и других служб, какие коррективы внесет погода в их действия в условиях высадки в среду. К маю был накоплен определенный опыт внесения необходимых коррективов в действия по форсированию Ла-Манша и высадке на континенте с учетом прогнозов погоды. Полученный опыт был далеко не обнадеживающим. Он еще раз свидетельствовал, что работа этой службы была далека от совершенства.

Высадка была назначена на 5 июня, а 3 июня метеорологи сообщили, что в этот день ожидается сильное волнение моря, резкий ветер.

3 июня Эйзенхауэр, Монтгомери, английский главный маршал авиации Теддер и другие военачальники собрались на совет в небольшой деревушке недалеко от Портсмута. Настроение у них было мрачным. Принятие решения о сроке высадки перенесли на следующий день. Но и назавтра погода продолжала ухудшаться, а вместе с нею мрачнели и лица союзных военачальников, ведь нужно было незамедлительно высказаться по вопросу, от которого зависел весь исход операции. Ясно было только одно: высадка 5 июня невозможна. Было принято решение начать десантирование 6 июня. В Портсмут 4 июня прибыли Черчилль и де Голль. Они подолгу совещались с Эйзенхауэром, каждый час запрашивая новую сводку погоды. Вести были неутешительными. В течение ближайших 48 часов метеорологи обещали некоторое улучшение погоды, а в дальнейшем - вновь резкое и продолжительное ее ухудшение: штормы, напоминающие декабрьские бури.

5 июня в 4 часа утра Эйзенхауэр вновь собрал совещание высших военных руководителей. Метеорологи ничем не могли порадовать участников совещания. Более того, предсказывая некоторое улучшение погоды 6 июня, порознь опрошенные метеорологи утверждали, что продолжительный прогноз свидетельствует о приближении длительного периода штормов. "Стало тихо. Все смотрели на Эйзенхауэра. Только он один мог принять решение" (Davis K. Op. cit., p. 479).

В своих мемуарах Дуайт Эйзенхауэр описывает принятие решения без каких-либо особых эмоций. "...Возможные последствия дальнейшей задержки оправдывали большой риск, - писал главнокомандующий, - и я быстро объявил решение приступить к десантированию 6 июня. Было 4.15 утра 5 июня" (Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 303). Участники совещания молча разошлись по своим местам, чтобы отдать необходимые распоряжения.

Сам Эйзенхауэр, располагая очень ограниченным временем, поехал все же в воздушно-десантные войска, так как ожидалось, что именно эти части понесут на следующий день особенно тяжелые потери. Некоторые эксперты считали, что до 80% десантников должны будут погибнуть (Ambrose S. Ike: Abilene to Berlin, p. 181, 183).

И все же была проблема более важная, чем моральная поддержка этого рода войск личным визитом главнокомандующего. Решение Эйзенхауэра начать операцию 6 июня было оправданным, но рискованным. Так же как и накануне операций в Северной Африке и Италии, он оставил письменный документ, в котором говорилось, что ответственность за все непредвиденное, что может произойти, несет только он один (Blumenson M. Op. cit., p. 90).

По случайному совпадению операция началась в шесть часов утра, в шестой день недели, шестой месяц года. Некоторые суеверные военнослужащие считали это хорошим предзнаменованием, другие - плохим, но, во всяком случае, успех операции превзошел все ожидания. Погода в целом создала значительные, но преодолимые трудности при высадке на побережье Нормандии. Более того, противник не ожидал, что при столь неблагоприятных метеорологических условиях возможна высадка десанта. Элемент внезапности был достигнут полностью. Помимо этого новый немецкий командующий группой войск Роммель выехал в Германию (у жены был день рождения), что также внесло определенную дезорганизацию в оборонительные усилия противника.

Широко разрекламированный геббельсовской пропагандой Атлантический вал в значительной мере оказался мифом. Союзные войска без каких-либо особых осложнений высадились в Нормандии и стали быстро расширять плацдарм. Через несколько дней после начала операции туда прибыл Эйзенхауэр, чтобы своими глазами увидеть ход военных действий.

Оправившись после неожиданного удара, фашистское командование перебросило в Нормандию подкрепление, и вскоре здесь завязались довольно упорные бои. Но потери союзников были относительно невелики. За первые десять дней боев американские войска, например, потеряли 3283 человека убитыми, 12600 ранеными и 7959 пропавшими без вести (Davis K. Op. cit., p. 488; см. подробнее: Кулиш В. М. История второго фронта. М., 1971, с. 370-372).

До победы было еще далеко, но ход развития событий настоятельно требовал определить личное отношение главнокомандующего к судьбе противника. Эйзенхауэр был настроен в то время весьма решительно. "Он высказывался за "уничтожение" Германского генерального штаба численностью в 3500 человек и предлагал "ликвидировать" всех членов нацистской партии... (высокого ранга. - Р. И.) и всех гестаповцев" (Johnson G. Op. cit., p. 87).

Со временем точка зрения Эйзенхауэра по ряду политических проблем войны претерпела существенные изменения. В конце 1964 г. он заявил, например, в одном из своих интервью, что принятие принципа безоговорочной капитуляции в 1943 г. было якобы ошибкой, так как оно "будто бы вынудило Германию воевать дальше" (Цит. по: История второй мировой войны 1939-1945, т. 6, с. 405).

В день начала операции "Оверлорд" состоялся в Вест-Пойнте выпуск курса, на котором учился Джон Эйзенхауэр. Мэми приехала, чтобы участвовать в этой торжественной церемонии. Утром ее разбудил телефонный звонок корреспондента газеты "Нью-Йорк пост", который обязательно хотел узнать мнение супруги Эйзенхауэра о начавшемся вторжении союзников в Европу. "Вторжении? - закричала она. - Мое мнение? Почему никто мне не сказал об этом?" (Davis К. Op. cit., p. 483).

Лейтенант Джон Эйзенхауэр по инициативе генерала Маршалла получил нечто вроде подарка ко дню окончания академии. Положенный ему месяц отпуска он мог провести во Франции с отцом. Поездка в Европу предпринималась в условиях глубокой тайны (Eisenhower J. Op. cit., p. 54, 55, 73).

В первые же дни высадки во Франции возникли острые политические проблемы. "Сражающаяся Франция" и в первую очередь коммунисты, "партия расстрелянных", понесшая огромные потери в борьбе с оккупантами, по праву; считали, что западные союзники должны учитывать национальные интересы Франции. Вся острота этой проблемы нашла свое отражение в сложных отношениях, установившихся между де Голлем и англо-американскими союзниками.

Если в Северной Африке Эйзенхауэру пришлось столкнуться с серьезными политическими проблемами, то во время высадки на территории самой Франции эти проблемы, их сложность возросли во много раз. Дуайт был прав, когда предвидел неизбежность усиления влияния де Голля и необходимость учитывать это в отношениях с ним.

18 июня 1940 г., после национальной катастрофы Франции, мало кому известный тогда бригадный генерал де Голль заявил, выступая по английскому радио: "Франция проиграла сражение, но не войну" (Davis К. Op. cit., p. 492). И вот теперь наступил час решающей битвы за интересы Франции. К моменту высадки союзников в Нормандии де Голль во Франции стал уже общепризнанным национальным лидером. Но в Вашингтоне и Лондоне влиятельные политические круги продолжали рассматривать его чуть ли не как одного из многих бригадных генералов, и не больше.

Это не могло не наложить свой отпечаток на взаимоотношения между де Голлем и англо-американским верховным командованием. За несколько дней до начала операции "Оверлорд" де Голль прибыл в Лондон из Алжира, где находился Французский комитет национального освобождения. Политические деятели в США и Англии дискутировали вопрос, можно ли считать этот комитет временным правительством Франции. Но бесспорно было одно: это была реальная политическая сила, игнорирование которой могло привести к очень серьезным осложнениям во взаимоотношениях между западными союзниками.

По прибытии де Голля в Лондон начальник штаба Эйзенхауэра Бэделл Смит вручил ему текст декларации, с которой Эйзенхауэр собирался обратиться к оккупированным народам Европы, в том числе и к французскому народу. Смит предложил французскому лидеру внести в документ исправления и дополнения, которые тот счел бы необходимыми. Де Голль работал над текстом всю ночь и фактически переписал его заново. Но утром ему сообщили, что правку принять невозможно, потому что листовки с декларацией Эйзенхауэра уже отпечатаны. Де Голлю предложили выступить по радио со своим собственным заявлением уже после того, как эти листовки будут сброшены над территорией Франции.

Взбешенный французский руководитель заявил: "Я не могу последовать за Эйзенхауэром" - и немедленно покинул штаб союзников. Что имел в виду де Голль? Что он не может выступить по радио после Эйзенхауэра? Или что он не мог следовать его политическому курсу в целом? И Эйзенхауэр, и Черчилль прекрасно понимали, что если! де Голль не обратится с воззванием к французскому народу, то политические и военные последствия этого будут очень тяжелыми. 5 июня английский кабинет заседал всю-середину дня и вечер, обсуждая создавшуюся ситуацию! Де Голль выступил по радио с обращением к французам! призвав их всемерно поддержать западных союзников, но недвусмысленно заявил, что суверенные права на всей; территории Франции будут принадлежать возглавляемому: им правительству.

И де Голль последовательно претворял в жизнь этот курс, что приводило к целому ряду серьезных столкновений между ним и союзным главнокомандующим. Вновь, как и в Северной Африке, Эйзенхауэр получил неопровержимые свидетельства того, что политические проблемы бывают нередко во много раз сложнее, чем военные.

Его биографы отмечают, что при решении политических, военных и экономических проблем во Франции он проявил выдержку и политический такт (Davis K. Op. cit., p. 491-495, 496; Lyon P. Eisenhower. Portrait of the Hero. Boston, 1974, p. 263, 279-283, 287, 288). Однако надо со всей определенностью отметить, что западные союзники и французское буржуазное эмигрантское руководство всемерно сдерживали вооруженную борьбу сил французского Сопротивления, особенно тех его отрядов, которыми руководили коммунисты. Эйзенхауэр, например, рекомендовал французам избегать восстаний, которые, по его мнению, приведут якобы к "бесполезным жертвам" (См. История второй мировой войны 1939-1945, т. 9. М., 1978, с. 260).

Главнокомандующий резко отрицательно относился к коммунистам - самым активным участникам движения Сопротивления. Он утверждал в своих мемуарах, что "в значительной части подпольного движения получили, широкое распространение коммунистические доктрины, а с освобождением коммунисты, хотя и в меньшинстве, но настроенные решительно, начали ослаблять национальную волю к восстановлению былой мощи и процветания Франции в Западной Европе" (Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 372).

Эйзенхауэр был последовательным исполнителем политического курса правящих кругов Англии и США, стремившихся подчинить движение Сопротивления своим политическим интересам, дискредитировать коммунистов активных участников и руководителей этого движения, не допустить его перерастания в массовую революционную борьбу за коренные социально-экономические преобразования. Стратегическая цель англо-американских правящих кругов заключалась в том, чтобы сохранить в западноевропейских странах, в частности во Франции, капиталистический строй. Недавно рассекреченные американские документы свидетельствуют о том, что США готовились создать во Франции оккупационный режим во главе с американским военным губернатором.

Превосходство западных союзников в живой силе и технике было бесспорным, но тем не менее они столкнулись с целым рядом серьезных проблем. После высадки в Нормандии начались обстрелы Лондона и других районов страны самолетами-снарядами. Обычные средства ПВО оказались малоэффективными против этого нового оружия. Каждый снаряд, начиненный 1000 кг взрывчатки производил огромные разрушения. С особым удовлетворением геббельсовская пропаганда отмечала, что один самолет-снаряд угодил в штаб Эйзенхауэра в Лондоне. Рациональное средство прекратить полеты самолетов-снарядов заключалось в том, чтобы захватить те районы, где находились стартовые площадки для их запуска. Но темпы продвижения западных союзников были незначительными, и стало очевидным, что они не скоро займут районы, где базировались самолеты-снаряды.

Изыскивать аргументы, объясняющие относительно пассивный характер ведения военных действий со стороны союзной армии, становилось все труднее, ведь поток военной техники и войсковых частей, направлявшийся с Британских островов, беспрерывно возрастал.

Англо-американская буржуазная историография, грубо фальсифицируя историю второй мировой войны, всемерно преувеличивает значение операции "Оверлорд" и роль Западного театра военных действий в целом. Решающее значение и после высадки союзников в Нормандии имел Восточный фронт. К середине 1944 г. на огромном советско-германском фронте протяженностью 4,5 тыс. км находилась 461 советская дивизия. Советские войска насчитывали 6,6 млн. человек, 98,1 тыс. орудий и минометов, 7,1 тыс. танков и САУ, около 12,9 тыс. боевых самолетов. Им противостояли 228 дивизий и 23 бригады фашистской Германии и ее союзников. Эти силы имели 4,3 млн. человек, 59 тыс. орудий и минометов, 7,8 тыс. танков и штурмовых орудий, 3,2 тыс. боевых самолетов (См. История второй мировой войны 1939-1945, т. 9, с. 19). Советско-германский фронт приковывал к себе две трети фашистских войск (См. История Коммунистической партии Советского Союза, с. 496).

23 июня 1944 г. Советская Армия начала мощное наступление в Белоруссии (операция "Багратион"), в которой участвовали 2,4 млн. советских военнослужащих, 36,4 тыс. орудий и минометов, 5,2 тыс. танков и САУ, 5,3 тыс. боевых самолетов. Во время этого наступления только в ходе боев на Бобруйском направлении 27-29 июня противник потерял около 74 тыс. убитыми и пленными. Восточнее Минска советские войска разгромили группировку немецко-фашистских войск. Более 70 тыс. человек из этой группировки было убито, 35 тыс. сдались в плен. Огромны были потери противника в боевой технике (См. История второй мировой войны 1939-1945, т. 9, с. 47-54). Советские войска в ходе этой операции продвинулись к границам рейха на 550-600 км (См. История второй мировой войны 1939-1945, т. 9, с. 64).

Таковы были масштабы только одного наступления Советских Вооруженных Сил, которое проходило параллельно с Нормандской десантной операцией.

К началу операции "Оверлорд" в союзных экспедиционных силах насчитывалось 1,6 млн. человек, 6 тыс. танков и САУ, 15 тыс. орудий и минометов, 10859 боевых самолетов. Немецко-фашистские силы насчитывали 526 тыс. человек, 2 тыс. танков и САУ, 6700 орудий и минометов, 160 боевых самолетов (См. История второй мировой войны 1939-1945, т. 9, с. 243).

Приведенные данные свидетельствуют о том, что не могло быть никакого сравнения между масштабами операций на Восточном и Западном фронтах. "Второй фронт в Европе был открыт в июне 1944 года, с опозданием на два года. Но советско-германский фронт и после этого оставался решающим..." (История Коммунистической партии Советского Союза, с. 496).

Объективные буржуазные историки признают эти бесспорные факты. Автор популярной биографии Эйзенхауэра писал: "В Великобритании и Америке огромное восхищение советскими успехами было пропитано каким-то чувством вины, так как западные союзники делали очень мало" (Davis К. Op. cit., p. 499).

Сказывались небогатый опыт ведения крупных военных операций, недостаточная боевая подготовка солдат, немногочисленность среди западных союзников боевых генералов, способных осуществлять наступательные операции широкого масштаба. Эйзенхауэру пришлось произвести перестановки в командном составе западных союзников. В частности, он назначил командующим одной из армий генерала Паттона.

А в самый канун высадки в Нормандии Паттон вновь попал в неприятную историю. Выступая в Бристоле, он публично заявил о том, что, очевидно, неоднократно являлось темой разговоров среди англо-американского генералитета в узком кругу. Генерал без обиняков сказал, что после войны Британия и США будут "править миром". На следующий день заявление бравого вояки украшало первые страницы всех центральных английских и американских газет.

Гневу главнокомандующего не было предела. Эйзенхауэр категорически запретил Паттону встречаться с журналистами и делать какие-либо заявления для прессы. Паттон дал торжественное обещание следовать этому распоряжению, но все же решил "исправить" ошибку, сообщив журналистам, что в "числе держав", "правящих миром", он имел в виду и Россию. "Упражнения" Паттона в мировой политике создали серьезные осложнения дипломатического порядка.

В ходе боев в Нормандии западные союзники впервые познали, что такое панический страх перед диверсией в тылу, когда на коммуникациях за линией фронта действует переодетый противник, готовый пойти на убийства, поджоги, взрывы, провокации.

Немецкие диверсионные службы стали засылать в тыл западным союзникам своих агентов, переодетых в союзную форму. Вскоре этот маскарад был разоблачен американскими солдатами при совершенно случайных обстоятельствах. На одной из военных дорог к американским военнослужащим обратился человек, одетый в форму солдата США, с просьбой дать ему "петролеум" для остановившегося невдалеке "джипа", в котором сидело еще несколько "американских солдат". Говоря о бензине, американцы никогда не используют слово "петролеум". Подозрительную группу, оказавшуюся немецкими диверсантами, задержали. На допросе выяснилось, что немецкое командование начало широкие операции по засылке в тыл союзников агентов, знающих английский язык. Руководил операцией известный головорез эсэсовец Отто Скорцени, который в 1943 г. выкрал из места заключения фашистского диктатора Муссолини.

Среди союзных солдат и офицеров поползли слухи один неправдоподобнее другого. Сообщалось, что помимо диверсий и распространения паники диверсантам приказано выкрасть или убить генерала Эйзенхауэра. Командование обратилось к военнослужащим с призывом всемерно повысить бдительность. Военные патрули стали задерживать всех подозрительных, тщательно проверять документы. Не обошлось и без курьезов. Чтобы определить действительную национальность "подозрительных" задержанных, им часто задавали вопросы, на которые могло бы ответить большинство американцев, но не всякий иностранец. Например, кто такой Мики Маус, каково прозвище той или иной футбольной или бейсбольной "звезды".

Однажды, в самый разгар "охоты на диверсантов", военная полиция задержала командующего американской группой армий генерала Брэдли. Генерал терпеливо ответил на все вопросы, которые вполне удовлетворили командира патруля. Его, правда, смутил ответ генерала на вопрос, какой город является столицей штата Иллинойс. К чести генерала, он правильно назвал Спрингфильд столицей родного штата президента Авраама Линкольна, но военный полицейский был уверен, что столица Иллинойса - крупнейший город штата Чикаго. Брэдли был арестован и подвергнут самому строгому допросу...

Лица, ответственные за безопасность Эйзенхауэра, наложили серьезные ограничения на свободу передвижения главнокомандующего. Однако страх перед немецкими диверсантами вскоре прошел, и рутина военной жизни вошла в свою обычную колею. Дела на фронте, правда, шли неважно. Да ко всему еще резко обострились отношения между Эйзенхауэром и Монтгомери, получившим вскоре звание фельдмаршала.

У Монтгомери имелись свои стратегические планы ведения наступательных операций в Европе. Он исходил из убеждения, что если бы ему дали право эти планы осуществить, то Германия капитулировала уже в 1944 г., т. е. было бы предотвращено освобождение народов Восточной и Юго-Восточной Европы Красной Армией. Эйзенхауэр полагал, что английский фельдмаршал витает в облаках.

По многим военным вопросам между двумя военачальниками шли упорные дискуссии. В отличие от главнокомандующего Монтгомери был мало общителен, даже замкнут. После смерти жены его замкнутость особенно усилилась, и он нередко часами просиживал в своей трофейной палатке, которую его солдаты захватили во время боев против Роммеля в Африке, не стремясь к контактам с людьми.

Эйзенхауэр, желая как-то растопить лед отчужденности, образовавшейся между ним и Монтгомери, не считаясь со своим положением главнокомандующего, частенько сам заходил к английскому фельдмаршалу. Монтгомери публично игнорировал мнение главнокомандующего. Наконец терпение Дуайта иссякло, и он с присущей ему прямотой заявил английскому генералу: "Монти, я Ваш босс! Разве можно так обращаться со мной?!"

Очевидно, это заявление оказало на Монтгомери большее впечатление, чем самое резкое приказание. Во всяком случае он обратился к главнокомандующему с письменным заявлением, в результате которого конфликт оказался исчерпанным.

Вскоре после капитуляции Германии Монтгомери писал Эйзенхауэру: "...служить под вашим командованием было для меня привилегией и большой честью. Я многим обязан вашему мудрому руководству и вашей доброжелательной выдержке. Я хорошо знаю свои недостатки и не считаю, что я легкий подчиненный: я люблю все делать по-своему.

Но в трудные и бурные времена вы не дали мне выбиться из колеи и многому меня научили.

За это я вам очень признателен и благодарю за все, что вы сделали для меня" (Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 334-335).

Огромный груз ответственности, тяжесть обстановки на фронте, необходимость все время держать себя в руках в отношениях с подчиненными - все это постепенно делало свое дело. Внезапно наступила глубокая депрессия. Резко подскочившее кровяное давление и головные боли не позволяли Эйзенхауэру в течение некоторого времени эффективно выполнять свои многочисленные обязанности (Johnson G. Op. cit., p. 88).

В Нормандии, оставаясь верным своим привычкам, он старался как можно больше времени проводить в войсках. Главнокомандующий любил иногда сам сесть за руль "джипа", совершая инспекционные поездки по армейским частям. Однажды, потеряв ориентировку, он пересек линию фронта и провел целый час в расположении немецких войск. Только случай помог главнокомандующему благополучно возвратиться к штабу 90-й дивизии, где ему рассказали, что он побывал в гостях у немцев. Претензии предъявлять было некому - генерал сам находился за рулем.

На следующий день во время посещения летной части Эйзенхауэр выразил желание обозреть освобожденную территорию Нормандии с высоты птичьего полета. Сопровождавший главнокомандующего генерал Брэдли из соображений безопасности был против такого намерения. Эйзенхауэр все же настоял на своем. Садясь в истребитель "Мустанг", он шутливо сказал: "Хорошо, Брэд, я ведь не собираюсь лететь в Берлин" (Ambrose S. Ike: Abilene to Berlin, p. 158, 159).

25 августа 1944 г. была освобождена столица Франции. 26 августа Париж торжественно отметил День освобождения. Два миллиона его жителей приняли участие в этом празднике. В Париже состоялась встреча Эйзенхауэра с де Голлем, в ходе которой они обменялись мнениями по вопросу о том, как лучше решать многочисленные экономические, политические и военные проблемы, связанные с освобождением столицы, а вскоре и всей территории Франции (См. Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 346-347). На этот раз все обошлось без каких-либо эксцессов, и встреча имела деловой, конструктивный характер.

Освобождение Франции не стоило союзникам значительных военных усилий. Но после этого они вышли на рубежи, где находились долговременные оборонительные сооружения немцев, что сразу же изменило ход и характер военных действий. В течение сентября союзные армии продвинулись почти на 450 км, а в оставшиеся до конца года месяцы они фактически топтались на месте.

Фашистские войска довольно быстро оправились от поражений во Франции и готовились на своей территории дать союзникам настоящее сражение. Эйзенхауэр заявлял в те дни, что они столкнулись с противником, создавшим "наиболее эффективную систему массового террора - гестапо", что "у нацистов нет другого выхода, как сражаться". Он подчеркивал, что в обычной войне солдаты сдаются, когда положение безнадежно, но с нацистами все будет по-другому. Гитлер "может предоставить своим войскам выбор: или умереть лицом к лицу с противником, или же быть расстрелянным с тыла из пулеметов своими же собственными товарищами" (Davis К. Op. cit., p. 507). Такого противника, писал Эйзенхауэр президенту Рузвельту, "необходимо свалить и добить на земле" (Ambrose S. Ike: Abilene to Berlin, p. 172). Главнокомандующему было необходимо быстро и своевременно решать массу вопросов, связанных с функционированием огромной военной машины. Остро стояла проблема поддержания в войсках строжайшей дисциплины. Однажды, инспектируя госпиталь в Нормандии, Эйзенхауэр убедился, что среди лечившихся раненых были военнослужащие, которые преднамеренно наносили себе увечья, не желая больше воевать. Эйзенхауэр был взбешен, узнав об этих фактах. И после этого он был беспощаден, когда ему приходилось каждую неделю выносить по несколько сот окончательных решений по приговорам военных трибуналов.

Эйзенхауэр очень болезненно реагировал на сообщение о резком падении дисциплины среди солдат 101-й и 82-й дивизий воздушно-десантных войск, отличившихся во время захвата первых предмостных укреплений в Нормандии. Когда стало известно, что солдаты этих дивизий совершили несколько изнасилований, его решение было неумолимым: публичная казнь через повешение (Summersby K. Op. cit., p. 188, 189).

Основную часть своего времени главнокомандующий проводил в войсках, в беспрерывных инспекционных поездках. Особенно часто он бывал в подразделениях, которые непосредственно участвовали в военных действиях. Эйзенхауэр "получал во время таких поездок очень много полезной информации" (Ambrose S. Ike: Abilene to Berlin, p. 173). Главнокомандующий лично вникал в рассмотрение жалоб солдат и на основании своих собственных впечатлений от инспекционных поездок издал приказ о том, чтобы при решении проблем снабжения и обеспечения отдыха военнослужащих было "равное отношение к офицерам и солдатам" (Ibid., p. 173, 175).

Тяжелейшее испытание ждало союзников в Арденнах. Это было "несчастливое" место. Именно здесь в 1940 г. немцы совершили прорыв через расположение французских войск. Однако, по мнению Эйзенхауэра, ситуация в 1944 г. на этом участке фронта была совершенно иной. В 1940 г. немцы действовали в Арденнах с помощью мощных бронетанковых сил. Теперь Айк полагал, что у противника нет ни достаточного количества танков, ни горючего, чтобы провести здесь успешное наступление.

Со стороны главнокомандующего это было грубейшей ошибкой, за которую пришлось расплачиваться очень дорогой ценой. В декабре немецкое командование, перегруппировав свои силы, нанесло неожиданный и мощный удар.

Джон Эйзенхауэр вспоминал в своих мемуарах, что во время одной из первых инспекционных поездок с отцом его поразили огромные пробки на прифронтовых дорогах. Это было явным нарушением всех уставных положений: в случае налета авиации противника союзники понесли бы огромные потери. Обращаясь к отцу, Джон сказал тогда: "Вы никогда бы не выбрались отсюда, если бы не имели превосходства в воздухе". Эйзенхауэр ответил кратко: "Если бы я не имел превосходства в воздухе, я бы никогда не был здесь" (Eisenhower J, Op. cit., p. 72).

Гитлеровцы рассчитывали прорвать оборону англо-американцев и, развивая наступление, выйти к морю. Наиболее дальновидные представители немецкого командования считали удар под Арденнами авантюрой. Ведь у немцев не было достаточно бензина, чтобы дойти от Арденн до Антверпена - главной базы снабжения союзников и конечной точки немецкого наступления.

Эти предостережения фюрером не были приняты во внимание. Гитлер считал, что после прорыва немцы захватят у противника склады горючего и используют его для дальнейшего развития наступления. Кое-кто в Берлине мечтал даже о втором Дюнкерке.

16 декабря 1944 г. немецкие бронетанковые части обрушили на американцев страшный удар. 24 немецкие дивизии быстро смяли американские части, стремительно откатившиеся в полном беспорядке. Это была катастрофа. И ответственность за нее полностью ложилась на Эйзенхауэра. Спустя неделю после начала немецкого наступления он составил меморандум, в котором взял на себя всю ответственность за прорыв фронта союзников в Арденнах (Eisenhower D. War Years, vol. IV, p. 2371-2376).

Немецкое наступление развивалось успешно. И хотя немецко-фашистское командование не смогло захватить Антверпен, союзники вынуждены были отложить на два месяца свое наступление в направлении Рейна (Lyon P. Op. cit., p. 318).

Эйзенхауэр имел в резерве всего четыре дивизии, оперируя которыми он сумел прикрыть наиболее опасные направления. Главнокомандующий правильно определил основное направление немецкого наступления после прорыва - город Бастонь, важный узел коммуникаций на пути к Антверпену. Сюда была спешно переброшена 101-я воздушно-десантная дивизия, получившая приказ удержать Бастонь любой ценой.

Не располагая необходимыми резервами, он бросил в бой штрафников, военнослужащих, осужденных за тяжкие военные преступления. Всем, кто пошел в бой, была обещана отмена приговора военного суда.

Главнокомандующий предложил солдатам - афроамериканцам, служившим в сегрегированных вспомогательных войсках, участвовать в ликвидации прорыва. Все черные участники боев в Арденнах должны были получить право служить в белых пехотных частях. Начальник штаба Эйзенхауэра Б. Смит воспротивился этому приказу, заявив главнокомандующему, что тот нарушает сегрегационные распоряжения военного министерства. Эйзенхауэр не рискнул пойти на конфликт с Вашингтоном и отменил свое решение.

В тревожные дни немецко-фашистского прорыва в Арденнах Черчилль обратился к Сталину с просьбой ускорить наступление на советско-германском фронте. Просьба была удовлетворена, и Советские Вооруженные Силы начали наступательные операции 12 января, раньше намеченного срока. Это сыграло решающую роль в ликвидации последствий немецкого прорыва в Арденнах. Германское командование в результате мощных ударов Советских Вооруженных Сил вынуждено было перебросить с Западного фронта на Восточный 6-ю танковую армию СС, а затем еще 16 дивизий. В конце января немецко-фашистским войскам, находившимся в Арденнах и Вогезах, пришлось отойти на исходные позиции.

Выполнение обязательств - основа жизнеспособности любого военно-политического союза. В отличие от западных союзников Советское Верховное Главнокомандование было всегда верно своему союзническому долгу.

Тяжелое положение, в котором оказались союзники в результате наступления немцев в Арденнах, еще раз свидетельствовало о настоятельной необходимости теснейшей координации общих военных усилий в интересах быстрейшего разгрома врага. Советское Верховное Главнокомандование делало все возможное, чтобы обеспечить такую координацию. Американские историки признают, что наступление Советских Вооруженных Сил оказало действенную помощь англо-американским войскам в преодолении последствий немецкого прорыва в Арденнах. "Гитлер начал перебрасывать свои войска с Западного фронта на Восточный, пока к концу марта 1945 г. против союзников не осталось менее 30 немецких дивизий, в то же время русским противостояло более 150 дивизий" (Ibid., p. 336).

Для координации военных усилий союзников главный маршал авиации Теддер по поручению Эйзенхауэра отправился в Москву. Его миссия дала положительные результаты. Сталин заверил Теддера в том, что советское наступление приведет к значительному облегчению положения союзников в Арденнах. "Сталин сказал, что немцы проявили больше решительности, чем здравого смысла, и что их наступление в Арденнах было ошибкой. И тем не менее он не считает, что война кончится раньше наступления лета. Встреча Теддера со Сталиным рассматривалась как один из наиболее плодотворных обменов мнениями между Западом и Россией за весь период войны. Прямые контакты военного специалиста со Сталиным оказались значительно более эффективными, чем бесчисленные дипломатические тонкости" (Sixmiih E. Op. cit., p. 190).

В марте 1945 г. Эйзенхауэр установил прямые связи с Советским Верховным Главнокомандующим. 28 марта через американскую военную миссию в Москве он направил послание Сталину. Характерно, что если Эйзенхауэр, посылая Теддера в Москву, получил на это предварительное согласие Объединенного комитета начальников штабов, то данную акцию он совершил по собственной инициативе.

В послании к Сталину Эйзенхауэр писал, что его ближайшая цель - окружить Рур и отрезать этот индустриальный центр от остальной части Германии. Эту операцию он рассчитывал завершить к 1 апреля, а затем расколоть единый фронт противника, соединившись с советскими войсками. Эйзенхауэр заканчивал свое послание указанием на то, что успех его операций зависит от координации военных усилий с Советскими Вооруженными Силами. Союзный главнокомандующий спрашивал Сталина, каковы будут ближайшие планы советского командования (Eisenhower D. War Years, vol. IV, p. 255).

Показательно, что Эйзенхауэр ничего не сказал в этом послании ни о Берлине, ни об Эльбе как о рубежах, на которые готовились выйти американские войска.

"Сталин ответил Эйзенхауэру очень быстро. Он согласился с предложенным планом и районами для соединения" (Sixmith E. Op. cit., p. 204; Eisenhower D. War Years, vol. IV, p. 2584).

Черчилль и руководящие военные круги Англии не скрывали своего отрицательного отношения к действиям Эйзенхауэра. Помимо политической стороны вопроса Черчилль высказывал и свое несогласие с рядом чисто военных соображений, высказанных в послании Эйзенхауэра Сталину (Lyon P. Op. cit., p. 334). В частности, это касалось вопроса о Берлине. "Идея пренебрежительного отношения к Берлину, - заявлял Черчилль, - и предоставления возможности в будущем русским брать Берлин не кажется мне правильной" (Sixmith E. Op. cit., p. 205). Эйзенхауэр в ответ на все критические замечания отвечал, что его цель - уничтожение германской армии и победа, что этой задаче он подчиняет все свои действия. В документе, посланном одновременно Черчиллю и Объединенному комитету начальников штабов, он подробно излагал свои военные планы на заключительном этапе войны. В частности, Эйзенхауэр подчеркивал целесообразность соединения русских и западных союзников на юге Германии (Eisenhower D. War Years, vol. IV, p. 2562, 2563, 2568-2571, 2572-2574).

По мере приближения окончания войны активность Черчилля все более возрастала. "...Скоро выяснилось, - вспоминал Эйзенхауэр, - что премьер-министр серьезно возражает против моих действий такого рода". Черчилль считал, что, "поскольку кампания теперь приближалась к завершению, действия войск приобрели политическое значение, которое требует вмешательства политических лидеров в разработку широких операционных планов" (Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 452).

Суть его политических планов была очевидна. На протяжении всей войны он всемерно затягивал открытие второго фронта. А когда оставались считанные недели до ее окончания, Черчилль делал все возможное, чтобы захватить более выгодные исходные рубежи для ведения в будущем "холодной войны", духовным отцом которой он по праву считается. Английский премьер стремился продвинуть позиции союзников как можно дальше на Восток. Он заявлял Эйзенхауэру: "Я полагаю, что исключительно важно, чтобы мы обменялись рукопожатием с русскими как можно дальше на Востоке" (Ambrose S. Ike: Abilene to Berlin, p. 193).

Черчилль считал, что Берлин должны брать западные союзники, причем не американцы, а англичане. Политические расчеты, скрывавшиеся за этим требованием, были очевидны. Эйзенхауэр писал в своих мемуарах, что решительное требование английского премьер-министра "опередить появление русских в Берлине, должно быть, основывалось на убеждении, что позднее западные союзники извлекут из этого обстоятельства огромные преимущества и смогут воздействовать на последующие события" (Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 453).

Вопрос о Берлине стал важной проблемой финала войны. На Западе и помимо Черчилля было немало военных и политических стратегов, которые считали, что западные союзники должны были "опередить русских" и взять Берлин своими силами. Однако трезвомыслящие военные руководители справедливо считали, что западным союзникам необходимо было в первую очередь иметь реальные возможности для взятия Берлина. По их мнению, даже с учетом того, что на ряде участков фронта немцы не оказывали серьезного сопротивления англо-американским войскам, этих сил было явно недостаточно, чтобы осуществить операцию по взятию Берлина. Советские войска были несравненно ближе к Берлину и многократно превосходили союзнические вооруженные силы.

Американские части под командованием Симпсона вышли на рубежи, находившиеся в 50 милях от Берлина. Они насчитывали всего 50000 человек и имели очень слабую артиллерию (Eisenhower D. War Years, vol. IV, p. 2592; Ambrose S. Ike: Abilene to Berlin, p. 200).

Позиция Эйзенхауэра в вопросе о штурме Берлина была более реалистичной, чем у других представителей англо-американского генералитета. Он учитывал сложившуюся военную обстановку, понимал, что наступление непосредственно на Берлин вызовет большие потери среди подчиненных ему войск. А главное, западные союзники не располагали реальными силами для штурма Берлина.

12 марта 1940 г. главнокомандующий писал Маршаллу, что в боевых действиях на стороне западных союзников участвовало всего 50 дивизий (Eisenhower D. War Years, vol. IV, p. 2521).

Эйзенхауэр считал, что нужно не думать о несбыточных надеждах на штурм Берлина, а всемерно стремиться реализовать его планы на севере Германии, чтобы "предотвратить русскую оккупацию любой части Датского полуострова" (Ibid., p. 2592).

В этих словах Айка заключалось его политическое кредо. В принципе оно мало чем отличалось от позиции Черчилля, который, по оценке того же Эйзенхауэра, стремился захватить возможно более выгодные территориальные плацдармы для будущей борьбы против русского союзника. Главнокомандующий руководствовался инструкциями, полученными от Объединенного комитета начальников штабов. 7 апреля 1945 г., обращаясь к Маршаллу, Эйзенхауэр подчеркивал: "Я первым признаю, что война ведется для достижения политических целей. И если Объединенный комитет начальников штабов решит, что стремление (западных. - Р. И.) союзников взять Берлин перевешивает чисто военные соображения, я с радостью пересмотрю мои планы, чтобы осуществить такую операцию" (Ibidem).

Так называемый вопрос о Берлине грубейшим образом фальсифицируется буржуазными авторами. Далека от объективности и оценка этого вопроса Эйзенхауэром. В действительности взятие Берлина рассматривалось и английским и американским командованием как важнейшая цель. 15 сентября 1944 г. в послании Монтгомери главнокомандующий подчеркивал: "Ясно, что Берлин - это наша основная цель. Для обороны Берлина противник, очевидно, сосредоточит свои главные силы. По моему мнению, нет никаких сомнений, что мы должны сконцентрировать всю нашу энергию и силы для осуществления стремительного удара на Берлин" (Ibid., p. 2148).

Цель начавшейся 16 апреля 1945 г. Берлинской операции Советских Вооруженных Сил состояла в том, чтобы в кратчайшие сроки разгромить основные силы групп фашистских армий "Висла" и "Центр", овладеть Берлином и соединиться с войсками западных союзников. Это должно было лишить фашистскую Германию возможности организованного сопротивления и заставить ее пойти на безоговорочную капитуляцию.

"Завершение разгрома вооруженных сил фашистской Германии предполагалось осуществить совместно с западными союзниками, принципиальная договоренность с которыми по координации действий была достигнута на Крымской конференции. План наступления на Западном фронте был изложен в послании Эйзенхауэра Верховному Главнокомандующему Советскими Вооруженньши Силами от 28 марта 1945 г. В ответном послании от 1 апреля И. В. Сталин писал: "Ваш план рассечения немецких сил путем соединения советских войск с Вашими войсками вполне совпадает с планом советского главнокомандования" (История второй мировой войны 1939-1945, т. 10. М., 1979, с. 315). Далее он информировал союзное командование об ориентировочном сроке начала Берлинской операции.

Послание Эйзенхауэра Сталину прибыло в Москву в период, когда становились все более очевидными попытки руководителей фашистской Германии расколоть единый фронт союзников.

Маршал Г. К. Жуков в связи с посланием Эйзенхауэра Сталину писал в своих мемуарах: "И. В. Сталин знал, что гитлеровское руководство за последнее время развило активную деятельность в поисках сепаратных соглашений с английским и американским правительствами. Учитывая безнадежное положение германских войск, можно было ожидать, что гитлеровцы прекратят сопротивление на западе и откроют американским и английским войскам дорогу на Берлин, чтобы не сдать его Красной Армии" (Жуков Г. К. Воспоминания и размышления, т. 2. М., 1974, с. 319).

Сталин высказывал определенные опасения относительно того, что гитлеровские руководители могли сдать" Берлин западным союзникам без боя. "Думаю, - говорил Сталин, - Рузвельт не нарушит ялтинской договоренности, но вот Черчилль, этот может пойти на все" (Жуков Г. К. Воспоминания и размышления, т. 2. М., 1974, с. 323). 21 апреля 1945 г. Эйзенхауэр обратился с новым посланием к Советскому Верховному Главнокомандованию. Очевидно принимая во внимание резкие протесты Черчилля и других консервативных деятелей, связанные с его первым посланием к Сталину, Эйзенхауэр на этот раз не упоминал имени Советского Верховного Главнокомандующего. Он информировал советское командование, что принял решение остановиться на Эльбе, и уточнял детали, касающиеся расположения американских войск (Eisenhower D. War Years, vol. IV, p. 2632, 2633).

Ряд авторов, с которыми трудно согласиться, отмечает, что Эйзенхауэр, вырабатывая свои планы ведения военных действий на заключительном этапе войны, стремился принять определенные контрмеры в связи с распространившимися слухами о подготовке немцев к партизанской войне. Для того чтобы помешать немцам выполнить эти планы, главнокомандующий считал необходимым "уничтожить вооруженные силы противника". Это не имело ничего общего со взятием Берлина. Кроме того, союзный главнокомандующий отдавал себе отчет в том, что "продвижение американских войск к Берлину вызовет коллизии с русскими" (Blumenson E. Op. cit., p. 138).

На заключительном этапе войны некоторые представители англо-американского генералитета, засидевшиеся в тылу в течение бесконечных приготовлений к "Оверлорду", были одержимы идеей прорваться как можно дальше на восток Германии. Они считали необходимым использовать благоприятную конъюнктуру, сложившуюся для западных союзников в связи с тем, что к концу войны началась массовая сдача немцев в плен англо-американским войскам.

Какова была позиция Эйзенхауэра в этом вопросе? Он считал, что военная необходимость могла заставить и американские и советские войска выйти на различные рубежи, преследуя отступающего противника. Но после капитуляции фашистской Германии войска каждой из союзных держав должны быть "отведены по просьбе другой стороны в предназначенные им зоны оккупации Германии" (Eisenhower D. War Years, vol. IV, p. 2552-2553).

Однако после капитуляции Германии англо-американские союзники не торопились уходить в зоны оккупации, определенные Ялтинским соглашением. Эта позиция вызвала серьезные трения между ними и СССР на первых же заседаниях Контрольного совета, созданного для управления Германией после капитуляции вермахта. В Контрольный совет от СССР был назначен маршал Жуков, от США - генерал Эйзенхауэр, от Англии - фельдмаршал Монтгомери, от Франции - генерал Делатр де Тассиньи.

Уже во время первой встречи Эйзенхауэра с Жуковым возникли серьезные проблемы.

"Встретились мы по-солдатски, - вспоминал Жуков, - можно сказать, дружески. Д. Эйзенхауэр, взяв меня за руки, долго разглядывал, а затем сказал:

- Так вот вы какой!"

Жуков поблагодарил в лице Эйзенхауэра войска западных союзников и с удовлетворением отметил плодотворное сотрудничество между вооруженными силами и народами союзных стран в годы войны. После фронтовых воспоминаний они перешли к обсуждению деловых вопросов, связанных с деятельностью Контрольного совета. И сразу же возникла первая коллизия. При обсуждении вопроса о порядке полетов американской авиации в Берлин командующий стратегической авиацией США генерал К. Спаатс, бесцеремонно вмешавшись в разговор Эйзенхауэра с Жуковым, заявил:

"- Американская авиация всюду летала и летает без всяких ограничений.

- Через советскую зону ваша авиация летать без ограничений не будет, - ответил я (Жуков. - Р. И.) Спаатсу. - Будете летать только в установленных воздушных коридорах.

Тут быстро вмешался Д. Эйзенхауэр и сказал Спаатсу:

- Я не поручал вам так ставить вопрос о полетах авиации" (Жуков Г. К. Указ. соч., с. 401, 402).

Эйзенхауэр высоко ценил военные дарования Жукова. Он писал, что в годы войны Жукова "обычно направляли на тот участок фронта, который в данный момент представлялся решающим... было ясно, что это опытный солдат" (Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 521).

5 июня 1945 г. в Берлине во время подписания Декларации о поражении Германии и принятии верховной власти в побежденной стране правительствами СССР, США, Англии и Франции состоялась встреча Жукова, Эйзенхауэра, Монтгомери и Делатра де Тассиньи. Жуков откровенно заявил своим коллегам, что, пока американские войска не уйдут из Тюрингии, а английские из Виттенберга, советская сторона не может дать согласие на пропуск в Берлин военного персонала союзников.

"Б. Монтгомери, - вспоминает Жуков, - начал было возражать, но тут быстро вмешался Д. Эйзенхауэр:

- Монти, не спорь! Маршал Жуков прав. Тебе надо скорее убираться из Виттенберга, а нам из Тюрингии" (Жуков Г. К. Указ. соч., с. 404).

В целом обстановка как будто бы складывалась благоприятно. И, суммируя свои впечатления от посещения 10 июля 1945 г. штаба Эйзенхауэра во Франкфурте-на-Майне, Жуков вспоминал: "Уезжали мы из Франкфурта с надеждой на установление дружественных взаимоотношений и согласованных действий в работе по четырехстороннему управлению Германией" (Жуков Г. К. Указ. соч., с. 405).

В своих официальных выступлениях Эйзенхауэр высоко оценивал вклад советского народа, его вооруженных сил в общее дело разгрома германского фашизма. В канун 26-й годовщины Красной Армии он в обращении к советским солдатам и офицерам заявлял: "Остановив немецкую военную машину, Красная Армия продемонстрировала всему миру героический подвиг, равного которому никогда не было... Я приветствую офицеров и солдат Красной Армии. Когда мы нанесем одновременный удар по вермахту с Востока, Запада, Юга и Севера, искусство и доблесть наших вооруженных сил неизбежно приведут к окончательной победе" (Miller F. Op. cit., p. 268, 269).

Эйзенхауэр был одним из немногих американских высокопоставленных деятелей, вступивших в годы войны в личный контакт с советскими представителями. Летом 1945 г. Айк заметил своему личному адъютанту Г. Батчеру: "Русские, имевшие мало связей с американцами и англичанами, даже во время войны не понимают нас, а мы не понимаем их. Чем больше контактов мы будем иметь с русскими, тем больше они поймут нас и тем более расширится сотрудничество. Русские суровы и просты в своей политике, и уклончивость вызывает у них подозрения. С Россией окажется возможным работать, если мы будем следовать образцу дружественного сотрудничества, проявившегося сначала в штабе верховного командования, а затем в штабе верховного главнокомандования западных союзников" (Цит. по: Яковлев Н. Н. Дуайт Д. Эйзенхауэр - политический портрет. - Новая и новейшая история, 1968, № 5, с. 59).

Подобные мысли Эйзенхауэр излагал не только в частных беседах. В конце 1945 г. он публично заявил: "Если бы американский народ имел возможность близко познакомиться с русскими, а они с нами, я убежден, что установились бы прекрасные взаимоотношения и уважение между двумя народами. Я сам близко сотрудничал с маршалом Жуковым и другими и исполнен величайшего уважения к ним. Я всегда ладил с ними... Я не испытываю ни малейших опасений по поводу дружественных отношений между нашей страной и Советской Россией. Конечно, в наших отношениях будут некоторые трения, но в конечном итоге дела всегда будут улаживаться" (Цит. по: Яковлев Н. Н. Дуайт Д. Эйзенхауэр - политический портрет. - Новая и новейшая история, 1968, № 5, с. 59).

21 октября 1944 г. в письме Эдвину Смиту, одному из руководителей Национального совета американо-советской дружбы, Эйзенхауэр писал, что боевые подвиги Красной Армии "вызывают восхищение и уважение со стороны каждого солдата. Успехи, достигнутые Красной Армией, - важный вклад в дело Объединенных Наций. Советские руководители и солдаты - настоящий источник вдохновения для союзных вооруженных сил... Когда мы встретимся с нашими товарищами из Красной Армии в сердце вражеской цитадели, мы, приветствуя их, воздадим должное величайшим достижениям Красной Армии" (Eisenhower D. War Years, vol. IV, p. 2239, 2240).

Генерал вспоминал, что на него произвело огромное впечатление посещение Ленинграда, когда в августе 1945 г. он прибыл в СССР. Во время одного из приемов в Ленинграде маршал Жуков предоставил слово для тоста сыну Эйзенхауэра, который сопровождал отца в этой поездке. Молодой лейтенант предложил "тост в честь самого важного русского человека во второй мировой войне... за рядового солдата великой Красной Армии!". Это было мнение и отца, и сына. "Его тост, - подчеркивал Эйзенхауэр, - был встречен с большим энтузиазмом и выкриками одобрения, чем любой другой из множества тостов, которые я слышал за дни пребывания в России" (Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 521).

Встреча советских и американских войск на Эльбе 25 апреля 1945 г. была символичным событием финала второй мировой войны. Причем показательно, что по случайному стечению обстоятельств это произошло в день открытия в Сан-Франциско Учредительной конференции Организации Объединенных Наций. Форум наций-победительниц начал свою работу под грохот последних победных залпов войны против гитлеровской Германии. И в те радостные дни трудно было поверить, что последние сражения второй мировой войны в Европе станут прологом "холодной войны".

Эйзенхауэр видел во встрече на Эльбе событие большого военно-политического значения. "Американские военнослужащие, первыми встретившиеся с советскими солдатами на Эльбе, были приказом главнокомандующего повышены в звании" (Summersby К. Op. cit., p. 233).

Заключительная глава мемуаров Эйзенхауэра "Крестовый поход в Европу" называется "Россия". В этой главе сказано немало теплых слов о советских солдатах и офицерах, об огромных жертвах советского народа в Великой Отечественной войне, о трудовом героизме советских людей. И тем не менее бросается в глаза тенденциозность Эйзенхауэра при рассмотрении вопроса о роли Советского Союза в разгроме стран фашистского блока. Автор стремится убедить читателей в том, что доминирующий вклад в достижение победы над державами "оси" был якобы внесен англо-американскими войсками. Читателю достаточно настойчиво напоминается, кто командовал этими войсками.

Решающая роль Советского Союза в разгроме немецко-фашистских войск им игнорируется. О битве под Москвой он говорит одной ничего не значащей фразой: "На русском фронте немцы были остановлены перед Ленинградом, Москвой и Севастополем" (Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 38). О битве под Курском не пишет ни единого слова. В его трактовке

Сталинградская битва ставится в один ряд с победой западных союзников над итало-немецкими войсками в Тунисе.

Между тем победа советских войск в Сталинградской битве - особое событие второй мировой войны, имевшее; всемирно-историческое значение. Она длилась шесть с половиной месяцев. Сражения развертывались на огромной! площади в 100 тыс. кв. км, протяженность линии фронта составляла от 400 до 850 км. На отдельных этапах с обеих сторон в боях участвовало более 2 млн. человек, свыше 2 тыс. танков, более 2 тыс. самолетов, 26 тыс. орудий и минометов. Окружение и ликвидация под Сталинградом стратегической группировки противника позволили Советским Вооруженным Силам перейти в наступление на нескольких фронтах. Общие потери немецко-фашистских войск в течение второго года Великой Отечественной войны составили 2700 тыс. солдат и офицеров. Это был сокрушительный удар по всем странам фашистского блока (Ржешевский О. А. Предисловие к кн.: Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 16-17).

Военному деятелю такого масштаба, как Эйзенхауэр, разумеется, было ясно значение Сталинградской битвы. И тем не менее он умышленно не дает объективной оценки этой самой крупной битвы второй мировой войны, имевшей огромное военно-политическое значение.

Эйзенхауэр в деталях рассказывает о Нормандской десантной операции, но ни слова не говорит о том, что она была скоординирована с действиями Советских Вооруженных Сил. Последовательно и неукоснительно выполняя свои союзнические обязательства, Советский Союз оказал огромную и непосредственную помощь экспедиционным войскам западных союзников, высадившимся в Нормандии. На четвертый день после высадки союзников, 10 июня 1944 г., началось наступление войск Ленинградского и Карельского фронтов. Как уже отмечалось, 23 июня на Белорусском фронте началась операция "Багратион" - одно из крупнейших сражений второй мировой войны. Большой помощью союзникам было мощное наступление советских войск в Венгрии в декабре 1944 г. По настоятельной просьбе руководителей Англии и США 12 января 1945 г., ранее намеченного срока, Советская Армия перешла в наступление на огромном фронте, что сорвало планы немецко-фашистского командования в Арденнах.

Встреча советских и американских войск на Эльбе предвещала скорое окончание страшной войны, в которой погибли десятки миллионов людей, войны, в ходе которой все человечество наглядно убедилось в звериной сущности фашизма. Массовые казни, крематории концлагерей, ограбление оккупированных стран - со всем этим лично смог познакомиться и Дуайт Эйзенхауэр.

В последние дни войны он спустился в соляную шахту, где на глубине 800 м хранился золотой запас фашистской Германии. Золото в слитках, золотые монеты, изделия из золота, вывезенные из оккупированных стран Европы, поражали воображение.

В тот же день генерал получил наглядное представление о том, какой ценой были собраны эти несметные сокровища. Он побывал в концентрационном лагере Ордруф. Уже приближаясь к концлагерю, американские военачальники почувствовали сладковатый запах разлагающихся трупов. В концлагере они обнаружили 3000 трупов. Голые, истощенные длительным голоданием тела валялись в открытых могилах, между бараками - везде, где заключенных застала смерть. Трупы были густо облеплены вшами. Некоторые из них были обглоданы узниками, сошедшими с ума от голода (Johnson G. Op. cit., p. 94, 95).

Эта картина была ужаснее любого самого страшного поля боя. Эйзенхауэр и Брэдли стояли бледные, безмолвные. Главнокомандующий немедленно послал телеграмму в США с требованием срочно выслать кинорепортеров и юристов, для того чтобы все эти зверства фашистов были зафиксированы и доведены до сведения мировой общественности.

Джон Эйзенхауэр, сопровождавший отца во время посещения концлагеря, вспоминал, что у того несколько дней было состояние глубокой подавленности. Главнокомандующий распорядился, чтобы бургомистр города, возле которого находился концлагерь, мобилизовал местных жителей на работы по очистке территории лагеря. После завершения этих работ бургомистр и его жена, вернувшись домой, покончили с собой (Eisenhower J. Op. cit., p. 87).

Потом были Бухенвальд, Лимбург и многие другие концлагеря, где американцы нашли умирающих от голода, превратившихся в живые скелеты своих товарищей, захваченных в плен четыре месяца назад, во время немецкого прорыва в Арденнах. Перед самым приходом американцев в концлагерь Эрл эсэсовцы загнали в здание политзаключенных и подожгли его. Живые факелы, вырвавшиеся из этого огненного ада, были сражены очередями из автоматов. Американские солдаты насчитали 295 полуобгоревших трупов (Davis K. Op. cit., p. 535). Таков был обыкновенный фашизм в действии.

После форсирования вначале марта 1945 г. Рейна война для союзных армий, возглавляемых Эйзенхауэром, фактически закончилась. Вернее, это было новое, своеобразное издание "странной войны" 1940 г. На этот раз "странный" характер войны заключался в том, что немецко-фашистские войска сотнями тысяч без боя сдавались англо-американским войскам, но с отчаянием обреченных сражались на Востоке. Показательно, что только с 1 по 18 апреля союзники взяли в плен 317 тыс. солдат и офицеров противника, в том числе 24 генерала (См. История второй мировой войны 1939-1945, т. 10, с. 256).

Отгремела последняя великая битва второй мировой войны - сражение за Берлин. Столица фашистской Германии лежала в дымившихся развалинах как символ крушения фашизма.

Для союзных войск война кончилась еще до завершения битвы за Берлин. С присущим ему лаконизмом Эйзенхауэр докладывал Объединенному комитету начальников штабов и британскому генеральному штабу: "Миссия союзных вооруженных сил завершена в 2 часа 41 минуту по местному времени 7 мая 1945 г." (Eisenhower D. War Years, vol. IV, p. 2696).

Сообщение имело в виду, что 7 мая 1945 г. в 2 часа 41 минуту в Реймсе западные союзники подписали предварительный протокол о капитуляции немецко-фашистских войск. На Западе считали войну уже законченной. США и Англия предложили, чтобы 8 мая главы правительств; трех держав официально объявили о победе над Германией. Советское правительство не могло согласиться с этим" предложением, так как немецко-фашистские войска, капитулируя перед западными союзниками, продолжали оказывать Красной Армии ожесточенное сопротивление. По согласованию между СССР, США и Англией, которое было достигнуто 7 мая, процедуру в Реймсе было решено считать предварительной капитуляцией. Союзники приняли решение подписать акт о капитуляции 8 мая в Берлине. Попытки сохранить в силе протокол, подписанный в Реймсе, были направлены на то, чтобы принизить решающий вклад Советского Союза в разгром фашистской Германии. Совместно подписанный в Берлине официальный Акт о капитуляции является единственным документом, зафиксировавшим полную и безоговорочную капитуляцию всех вооруженных сил фашистской Германии (Подробнее см.: История второй мировой войны 1939-1945, т. 10, с. 362-368).

А потом были теплые встречи союзников, которые шли навстречу друг другу в течение четырех лет самой тяжкой в истории человечества войны.

Вскоре после капитуляции Германии состоялась встреча Эйзенхауэра с Жуковым. В конце июля 1972 г. в Абилине Джон Эйзенхауэр рассказывал автору этой книги, что Дуайт многого ждал от встречи с советским маршалом и что его ожидания полностью оправдались. Отец, говорил Джон, высоко ценил полководческий талант маршала Жукова, его личные качества. Для него Жуков был воплощением всех положительных качеств русского солдата.

По словам Джона, маршал Жуков с большим интересом отнесся к встрече с Эйзенхауэром. У этих двух людей было о чем поговорить и что вспомнить. Позади были четыре года тяжелейшей войны. Поражения и победы, разочарования и надежды, и самое главное - триумфальная победа союзного оружия.

О первой встрече Эйзенхауэра с Жуковым автору этой книги подробно рассказывал Милтон Эйзенхауэр (Запись беседы с Милтоном Эйзенхауэром от 6 ноября 1975 г.). "Встреча с Жуковым, - говорил он, - была исключительно дружественная и сердечная".

Полководцы говорили не только о военных и политических делах. Обращаясь к Эйзенхауэру, Жуков спросил: "Генерал, объясните мне, в чем смысл американского мировоззрения". Главнокомандующий стал рассказывать о создании США, о Декларации независимости и других событиях ранней американской истории. Жуков перебил собеседника: "Я понимаю то, о чем вы говорите. Но мне не ясно, почему вы верите во все это. В Америке каждый борется сам за себя, каждый стремится улучшить свое материальное положение. Какое же значение при подобных условиях имеют все эти абстрактные истины о добре?"

Во время встречи, состоявшейся 10 июня 1945 г. во Франкфурте, в штабе Эйзенхауэра, Жуков вручил командующему западными союзными вооруженными силами высшую военную награду Советского Союза - орден Победы. В Указе Президиума Верховного Совета СССР от 5 июня 1945 г. говорилось: "За выдающиеся успехи в проведении боевых операций большого масштаба, в результате которых достигнута победа Объединенных Наций над гитлеровской Германией" (Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны, т. III. M., 1947, с. 271). Ранее, в феврале 1944 г., Эйзенхауэр был награжден орденом Суворова первой степени (Vexler R. (ed.). Op. cit., p. 6-7).

После окончания войны Эйзенхауэр был назначен командующим американскими оккупационными войсками в Германии. Жуков командовал советскими оккупационными войсками. Эйзенхауэр писал, что для установления взаимопонимания между США и СССР необходимо было "рассеять у русских подозрение и недоверие" (Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 497).

Антигитлеровская коалиция была первым в мировой истории опытом военно-политического сотрудничества стран, принадлежавших к различным общественно-экономическим формациям.

Этот опыт имеет огромное позитивное значение особенно в наши дни, когда на Западе нередко открыто ставят вопрос о невозможности, по мнению западных идеологов, сотрудничества с СССР на принципах мирного сосуществования.

Объединение в рядах антигитлеровской коалиции государств, принадлежавших к противоположным общественным системам, разумеется, создавало благоприятные для антисоветски настроенных кругов Запада факторы, способствовавшие их стремлению взорвать эту коалицию изнутри, резко активизировать после окончания войны действия всех сил, выступавших против СССР.

Однако трудно найти в мировой истории аналогичный пример, когда сразу после окончания тяжелейшей войны союзники объединились бы столь открыто и цинично против своего главного партнера по коалиции, сыгравшего решающую роль в разгроме врага и принесшего самые тяжелые жертвы во имя общей победы.

После окончания войны все более чувствовалось принципиальное различие между СССР и его партнерами по антигитлеровской коалиции, в первую очередь США, в понимании глобальных проблем мировой политики, в определении главных направлений развития послевоенного мира.

У многих в США кружилась голова от военных успехов, для достижения которых американцы принесли жертвы в основном материального порядка, причем и они были весьма относительными. Известно, что в результате второй мировой войны значительно укрепились экономические, финансовые, военно-политические позиции США как главной державы западного мира. Многие американские лидеры считали, что наконец-то наступил настоящий "американский век", который откроет перед монополистическими кругами США невиданные ранее перспективы.

Первые авангардные бои "холодной войны" начинались на тех рубежах, где Восток и Запад непосредственно соприкасались друг с другом, - в Германии, в частности в Берлине.

Окончание войны - важнейший рубеж в жизни Эйзенхауэра. Фашистская Германия капитулировала. Предстояло расставание с товарищами по оружию, многие из которых навсегда покидали вооруженные силы и возвращались к гражданской жизни.

Однажды в конце войны секретарь Эйзенхауэра Кэй Саммерсбай услышала, как молодой лейтенант, работавший в штабе, разочарованно заметил, что за всю войну он ни разу не видел главнокомандующего. Узнав об этом, Эйзенхауэр с готовностью принял предложение своего секретаря встретиться с работниками штаба. Генералы и полковники, часто контактировавшие с Эйзенхауэром, на эту встречу приглашены не были. Ее участниками стали только работники штаба - от подполковника до лейтенанта включительно (Summersby К. Op. cit., p. 237).

Тепло простившись с товарищами по работе в штабе, Эйзенхауэр после встречи с маршалом Жуковым вылетел в июне 1945 г. в США. Столица устроила генералу встречу, которой не удостаивался ни один гражданин страны. Ему было предоставлено право обратиться к конгрессу с адресом, в котором он подчеркнул необходимость для союзников быть столь же едиными в мирное время, как и во время войны (Vexler R. (ed.). Op. cit., p. 7).

С особым волнением Эйзенхауэр ехал в родной Абилин. Специальный поезд шел через родные прерии Канзаса. И на каждой остановке встречи, встречи и встречи. Тысячи людей спешили прийти на станции, повидать своего знаменитого земляка и поблагодарить его за большой вклад в победу над фашизмом.

Поезд сделал продолжительную остановку в Манхеттене, где находился Канзасский колледж, президентом которого был Милтон Эйзенхауэр. Братья встретились на перроне вокзала, где собралась большая толпа студентов и местных жителей. Студенты восторженно приветствовали генерала. Правда, один из них не преминул заметить Дуайту: "В Европе Вы можете быть главнокомандующим, но здесь Вы только старший брат Милтона. Айк восторженно и громко рассмеялся. Теперь он знал, что действительно был дома, среди своих непочтительных канзасцев" (Hatch A. Op. cit., p. 271).

Наверное, никогда еще Дуайту не приходилось произносить столько речей, как во время поездок по США и Европе после окончания войны.

Париж, Лондон, Вашингтон. Эйзенхауэр выступил в столицах трех великих держав - участниц антигитлеровской коалиции. Впереди была Москва.

"Во время Потсдамской конференции, - вспоминал Жуков, - И. В. Сталин вновь заговорил со мной о приглашении в Советский Союз Д. Эйзенхауэра. Я предложил пригласить его в Москву на физкультурный праздник, который был назначен на 12 августа". В официальном приглашении говорилось, что в СССР "он будет гостем маршала Жукова. Это означало, что генерал приглашался в Советский Союз не как государственный политический деятель, а как крупный военный деятель второй мировой войны" (Жуков Г. К. Указ. соч., с. 425).

11 августа 1945 г. он вылетел из Франкфурта-на-Майне в Москву. В Берлине самолет сделал непродолжительную остановку, и к Эйзенхауэру присоединился Жуков. Джон, сопровождавший отца в этой поездке, вспоминал, что, как только самолет взял старт, Эйзенхауэр и Жуков уединились в передней части салона и всю дорогу оживленно беседовали через переводчика. "По характеру Жуков был очень дружелюбен и любил посмеяться, его дружелюбию, казалось, не было пределов" (Eisenhower J. Op. cit, p. 101). Самолет приземлился на московском аэродроме в 16 часов 11 августа, а на следующий день, в полдень, Эйзенхауэр и сопровождавшие его лица заняли отведенные им места недалеко от Мавзолея В. И. Ленина. Через несколько минут должен был начаться физкультурный парад.

К американским гостям подошел начальник Генерального штаба А. И. Антонов и передал приглашение" И. В. Сталина занять места на трибуне Мавзолея. "Поскольку я был вместе с американским послом, - вспоминал Эйзенхауэр, - престиж которого как представителя президента имел важное значение, то у меня появились сомнения, уместно ли мне оставить посла, чтобы самому идти к генералиссимусу" (Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 516).

Антонов вывел Эйзенхауэра из затруднения, сказав, что Сталин приглашает его с двумя своими спутниками по выбору. Эйзенхауэр, посол США А. Гарриман и руководитель американской военной миссии в СССР Д. Дин поднялись на Мавзолей. Как объяснил Гарриман Эйзенхауэру, союзный главнокомандующий был удостоен большой чести: он был первым иностранцем, приглашенным на трибуну Мавзолея.

Парад физкультурников продолжался пять часов. Эйзенхауэр писал, что никто из американских гостей никогда не видел ничего подобного. Яркие национальные костюмы участников парада, танцы, акробатические номера согласованно исполнялись многочисленными участниками парада. Беспрерывно гремел оркестр, составленный из тысячи музыкантов.

Эйзенхауэр смотрел не только на Красную площадь. Он внимательно наблюдал и за Сталиным, который "не обнаруживал никаких признаков усталости. Наоборот, казалось, он наслаждался каждой минутой представления" (Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 517). "Он (Сталин. - Р. И.) пригласил меня встать рядом с ним, и с помощью переводчика мы разговаривали с перерывами в течение всего спортивного представления.

Сталин проявил большой интерес к промышленным, научным и экономическим достижениям Америки. Он несколько раз повторял, что для России и США важно оставаться друзьями" (Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 517). Постепенно Сталин перевел разговор на вопрос о положении в Берлине. По его мнению, деятельность Союзного контрольного совета в Берлине важна была в первую очередь потому, что "она помогает выяснить, могут ли великие державы, победители в войне, продолжать успешно сотрудничать при решении проблем мирного времени" (Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 517).

Американских гостей принимали с исключительным радушием и в Москве, и в Ленинграде. Джон писал, что во время посещения подмосковного колхоза они были встречены с большой сердечностью. "Мы с интересом обратили внимание на то, что, несмотря на всю торжественность окружения вокруг таких русских маршалов, как Жуков, земледельцы разговаривали с ними свободно и на равных. Жуков и колхозники вместе смеялись и шутили" (Eisenhower J. Op. cit., p. 107).

Все американские гости отмечали ту теплоту, с которой их принимали в СССР. Дуайт Эйзенхауэр писал, что маршал Жуков и другие официальные лица настаивали, чтобы он "назвал места, которые хотел бы посетить. Они говорили, что нет такого места, которое я не смогу увидеть, если даже потребовалось бы отправиться во Владивосток" (Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 518). Американский гость с радостью принял приглашение осмотреть сокровища Оружейной палаты Кремля, закрытые в то время для массового обозрения. Оказалось, что почти весь состав американского посольства в Москве, никогда не видевший столь уникальной коллекции, выразил желание сопровождать Эйзенхауэра. Он "шутливо согласился считать их всех временно адъютантами. Группа около шестидесяти человек провела вторую половину дня в музее, рассматривая собранные там драгоценности" (Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 519).

По приглашению Сталина Эйзенхауэр участвовал в просмотре в Кремле документального фильма о битве за Берлин. "Я заинтересовался фильмом, и генералиссимус с готовностью заметил, что даст мне копию этого фильма".

Эйзенхауэр сказал также, что хотел бы иметь фотографию Сталина. Вскоре после возвращения из Москвы он "получил в Берлине полную копию фильма и фотографию генералиссимуса с его дарственной надписью" (Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 518).

Во время приема, устроенного американским послом в Москве Гарриманом, пришло сообщение о капитуляции Японии. Это была еще одна совместная победа союзников. Советские и американские участники приема с огромным энтузиазмом встретили это сообщение (Hatch A. Op. cit., p. 273).

Самая жестокая в истории человечества война завершилась актом, который заставил серьезно задуматься всех, кому дороги были интересы мира, дружбы и сотрудничества между народами. США сбросили атомные бомбы на японские города Хиросиму и Нагасаки. В кромешном аду атомных взрывов в течение мгновений сгорело 300 тыс. мирных граждан. Другие, получив огромные дозы радиоактивного облучения, остались калеками на всю жизнь.

Подобная акция ни в коей мере не была вызвана необходимостью военного порядка. Она предпринималась прежде всего с целью устрашения Советского Союза. Это явилось началом политики атомного шантажа.

Джон Эйзенхауэр вспоминал, что во время работы Потсдамской конференции однажды вечером они с отцом сидели вдвоем в его спальне. Комнату освещал слабый свет ночника. Положив пистолет на стол, Дуайт сел на край кровати и после непродолжительного молчания сказал: "Джон, военный министр Стимсон сказал мне сегодня, что они создали новую бомбу, основанную на расщеплении атома. Ее мощность превосходит воображение человека. Они совершенно серьезно думают о том, чтобы использовать ее против японцев. Все это, конечно, сверх секретно."Отец явно был в состоянии депрессии" (Eisenhower J. Op. cit., p. 97).

Возможно, эмоциональная реакция Дуайта Эйзенхауэра на планы использования атомной бомбы против японцев была именно такой, как ее описывает его сын. Но документально доказано, что он уже в то время отнюдь не был противником использования атомного оружия против Советского Союза.

После войны Эйзенхауэр все чаще стал задумываться о своем дальнейшем жизненном пути. Он считал, что с окончанием войны закончилась и его военная карьера, тем более что незадолго до конца войны он вместе с несколькими другими американскими генералами получил высшее, только что введенное воинское звание - генерал армии.

В ноябре 1945 г. Эйзенхауэр писал своему другу детства Свиду Хезлету, который был больше всех причастен к его судьбе военного: "У меня нет более сильного желания, чем уйти в отставку" (Childs M. Op. cit., p. 100).

Но чем заняться после отставки? Ведь 55 лет еще не тот возраст, когда человек считает, что все уже позади. После окончания войны Эйзенхауэр говорил близким друзьям: "Я получил всю славу, какую только желал. Я хотел бы провести оставшиеся дни во главе небольшого колледжа, одновременно немного занимаясь земледелием" (Albertson D. (ed.). Op. cit., p. 18).

Другие авторы утверждают: "Он хотел выйти в отставку, писать, играть в гольф и наслаждаться жизнью" (Jameson H. They Still Call Him Ike. New York, 1972, p. 48). Возможно, таковы были личные планы Эйзенхауэра. Но на него имели серьезные виды лидеры обеих политических партий США. Все чаще и настойчивее стали раздаваться голоса о необходимости выдвинуть Эйзенхауэра на пост президента страны.

Многие биографы, а также сам Эйзенхауэр в своих мемуарах приводят его разговор с президентом Трумэном, подлинность которого последний никогда не подтверждал. Президент заявил генералу: "Нет ничего такого, что бы Вы пожелали и чего я не попытался бы помочь Вам получить. Это в частности и особенно относится к выборам президента США в 1948 г.". В ответ на столь неожиданное предложение Эйзенхауэр ответил: "Мистер президент, я не знаю, кто будет вашим соперником во время президентской кампании, но только не я" (Eisenhower D. Mandate for Change, p. 5).

Трудно сказать, насколько искренним было предложение Трумэна, но во всяком случае он был очень настойчив в своем стремлении убедить Эйзенхауэра занять пост председателя комитета начальников штабов. Хотя это был апогей военной карьеры, Айк без особого энтузиазма принял предложение президента (Eisenhower D. At Ease..., p. 329).

Во многих интервью Эйзенхауэр утверждал, что он не имел после войны ни военных, ни политических амбиций. Возможно, это в определенной мере и соответствовало действительности, но амбиции военно-политических кругов США были беспредельны и имели глобальный характер. Генерал как герой войны мог сыграть важную роль в их осуществлении. Однако многие факторы мешали реализации этих планов, и один из них - стихийная демобилизация американской армии.

Американский народ устал от войны, и все аргументы поборников агрессивной внешней политики о необходимости сохранить большую и боеспособную армию повисали в воздухе. В течение нескольких месяцев пришлось распустить по домам многомиллионную армию. Эйзенхауэр становился чем-то вроде генерала без армии. В начала 1946 г. он с горечью докладывал конгрессу, что на территории США не осталось ни одной армейской части, которая была бы должным образом обучена и оснащена.

На посту начальника штаба армии Эйзенхауэр работал; в постоянном контакте с министром обороны Джеймсом Форрестолом (Один из главных оруженосцев американской реакции в период "холодной войны". Покончил жизнь самоубийством, выбросившись из окна. - Прим. авт.), с которым у него установились очень хорошие личные отношения. Министр, наблюдая за умелыми маневрами Эйзенхауэра в коридорах власти Вашингтона послевоенного времени, отмечая такт и обходительность генерала, говорил: "Айк, с твоей физиономией быть тебе президентом, хочешь ты этого или нет". И очевидно, прав был Джордж Джонсон, автор популярной биографии Эйзенхауэра, что именно в то время Дуайт уже серьезно думал о своем пути в Белый дом: "Эйзенхауэр начал большое путешествие от "нет" к "да"" (Johnson G. Op. cit., p. 103). Наверное, трудно было не думать о Белом доме, когда лидеры обеих партий домогались выдвижения его кандидатуры в президенты, а 20 тыс. избирателей послали ему письма с просьбой дать на это согласие (Eisenhower D. Mandate for Change, p. 9).

Публичные заявления генерала как будто бы не оставляли сомнений в его нежелании испытывать судьбу на новом и, пожалуй, самом трудном поприще - в политике. Кое-кто даже проводил историческую параллель между Эйзенхауэром и героем Гражданской войны генералом северян Шерманом, который отказался баллотироваться В президенты. Правда, как и многие другие исторические параллели, данное сравнение было не очень убедительным! Шерман заявлял четко и ясно: "Я отказываюсь баллотироваться в президенты, а если против моей воли буду избран, то откажусь быть президентом".

Таких категорических заявлений Эйзенхауэр не делал. Он оставлял за собой право в будущем принять то решение, которое сочтет целесообразным.

Генерал Дуайт Эйзенхауэр в годы второй мировой войны внес важный вклад в разгром фашистской Германия и ее союзников. Являясь главнокомандующим вооруженными силами западных союзников во время операция в Северной Африке, Италии и во Франции, он много сделал для подготовки и осуществления этих операций. Однако, оценивая результаты военных операций западных союзников, проводимых под командованием Эйзенхауэра, надо учитывать, что бои в Северной Африке велись после битв под Москвой и Сталинградом, в Италии - после сражения на Курской дуге. Главная операция западных союзников во Франции в июне 1944 г. имела место после того, как отборные части гитлеровской армии уже были перемолоты на советско-германском фронте, после того, как наступил великий перелом не только в ходе боев на Восточном фронте, но и во всей второй мировой войне. И тем не менее "войска под командованием Эйзенхауэра теряли больше, чем американцы на других театрах. Трумэн как-то припомнил "тяжкие потери в сражении в Арденнах". Макар-тур уточнил: потери там "примерно равнялись потерям за всю войну в кампаниях от Австралии до Токио" (соответственно - 106 и 90 тысяч человек)" (Яковлев Н. Н. Улыбка Айка. - Новое время, 1982, № 46, с. 29).

Определяя политическую линию Эйзенхауэра во время войны, следует подчеркнуть, что он, как и всякий военный руководитель, был последовательным исполнителем стратегических военно-политических концепций правящих кругов США и Великобритании.

Айк проявлял определенный политический реализм, когда решались вопросы открытия второго фронта в Европе, взятия Берлина, взаимоотношений с советским союзником в целом. Реализм, проявленный Эйзенхауэром при решении ряда конкретных военных и политических вопросов, в частности на завершающем этапе войны, полностью укладывается в оценку его как трезвомыслящего деятеля, осуществляющего политику правящих кругов США, выходивших после окончания второй мировой войны на исходные позиции, с которых они готовились начать борьбу за мировое господство.

Решающую роль в этом агрессивном военно-политическом курсе должен был сыграть "фактор силы".

Все эти факты свидетельствуют о том, что ни в коей мере не соответствует исторической действительности тот образ Эйзенхауэра-миротворца, который столь типичен. Для публикуемых на Западе многочисленных апологетических работ о нем.