Глава VI КРИТИЧЕСКИЙ ПУНКТ: ОПАСНОСТЬ СПРАВА И ВЫБОРЫ 1940 г.

КОНФРОНТАЦИЯ

Выборы 1936 г., принесшие подлинный триумф демократической коалиции «нового курса», аморфному блоку левоцентристских сил, ведомому либералами, но опирающемуся на движение рабочего класса, фермерство, средние городские слои, интеллигенцию, молодежь, национальные меньшинства, и давшие в руки Ф. Рузвельта самый высокий мандат в истории президентской власти в США, сказались двояко на дальней шем развитии внутренней обстановки в стране. Для левых и прогрессивных сил главный результат (победа Рузвельта с разрывом в числе полученных голосов над его противником, республиканцем Лэндоном, превышающим все известные ранее) вызвал прилив энергии, новые надежды. И напротив, в стане реакции, точнее, у всех тех, кто занимал позиции правее «нового курса»,- состояние уныния, панического ожидания новой ломки и ненависть, порой глухую, скрытую, а чаще всего необузданную в своей бескомпромиссной нетерпимости ко всему, что было связано с реформами. На страницах буржуазной печати, отражающей эти настроения (а она была могущественна и изобретательна), о них говорилось только как об орудии чужеземного влияния. Ярлык «ползучий социализм» приклеивался тотчас же к любой попытке модернизации. Яростное сопротивление со стороны консервативной оппозиции нарастало, внутри ее шел процесс перегруппировки сил, выработки новой тактики, новых приемов борьбы за электорат.

Рузвельт, стремившийся изо всех сил сохранить «новому курсу» ореол надпартийности, видевший себя не иначе как новым Линкольном, не без горечи вынужден был признать, что социальные и политические размежевания в стране углубились, обострились, стали более выпуклыми. Вызванное этим напряжение ощущалось почти всеми. В окружении президента серьезно опасались покушений на его жизнь. Гарольд Икес писал в частном послании Р. Робинсу в феврале 1937 г : «Накал страстей все нарастает. Я полностью с Вами согласен в том, что следует принять дополнительные меры с целью защиты президента от покушения на его жизнь. Как Вы знаете, я не паникер, но внутренние проблемы, с которыми мы сталкиваемся, всегда создают в мозгу фанатиков почву для мысли о покушении. Имущие классы в нашей стране считают, что их загнали в угол, и не исключено, что какой-нибудь сумасшедший решит, что только убийство президента может спасти демократию от угрозы диктатуры» (LC. Harold L. Ickes Papers. Box 162. Ickes to Raymond Robins. February 16, 1937).

Нетрудно было предвидеть, что у Рузвельта, избранного на второй срок, возникнут серьезные затруднения с консервативным блоком в конгрессе: его члены от демократической партии уже не рассматривали хозяина Белого дома в качестве «толкача», способного в решающей степени повлиять на настроения избирателей. Попытка Рузвельта в 1937 г. провести реформу Верховного суда, сильно досаждавшего своим неприятием чрезвычайных мер по спасению экономики, в области трудового законодательства и т. д., а также реорганизацию системы исполнительной власти с целью сделать ее более эффективной сплотили оппозицию, прибавив ей новых сторонников. К этому следует добавить углубившееся разногласие внутри самой демократической партии, в особенности в связи с той трансформацией, которую претерпела ее массовая база. Южное крыло партии (диксикраты) было близко к мятежу: ограниченные шаги навстречу интересам черных, сделанные администрацией «нового курса», рассматривались ими как начало конца безраздельного господства расистских порядков на «старом Юге», как прелюдия общей катастрофы.

Монополистическая реакция, вынужденная в первой половине 30-х годов уйти в глухую оборону, растерявшая значительную долю своего морального авторитета, после достижения к середине 30-х годов более высокого уровня экономической активности подняла голову, обретя самых пестрых и порой неожиданных союзников. К ней примкнули церковные круги, недовольные признанием СССР, крупное фермерство, ратовавшее за упразднение ограничений на сельскохозяйственное производство по аграрному законодательству «нового курса», часть руководства АФТ, зараженная антикоммунизмом, весьма значительные слои мелкой и средней буржуазии, напуганные ростом профсоюзов и «сидячими забастовками», левацкие элементы с их склонностью к сектантству, прогермански настроенные этнические группы, недовольные антинацистской направленностью «карантинной речи» Рузвельта, подозревавшие его в тайном сочувствии врагам «третьего рейха», многочисленные профашистские группировки и т. д.

У правых сил был еще один тайный союзник - внутреннее убеждение самого президента, что все реформаторство по возможности должно носить строго ограниченный характер, не затрагивая принципиальных основ функционирования социально-экономической системы. Едва ли можно согласиться с каждым словом из приводимой ниже цитаты из книги Роберта Макэлфайна, но суть происходящего она передает верно. «...Рузвельт, - пишет он, - выдохся к 1936 г. Попытка (если будет позволительно несколько изменить эту метафору) сделать перевязку экономической системе без внесения в нее фундаментальных перемен достигла своего предела. Лишь в конце 1943 г. Рузвельт произнес свою знаменитую фразу о том, что «д-р «новый курс»» уступил место «д-ру «одержим победу в войне»». Но еще за шесть лет до этого было очевидно, что бывший врач израсходовал все свои целебные средства. Бесспорно, что огромное число американцев оставалось, как заметил в 1937 г. сам президент, «плохо одетыми, голодными, не имеющими достойного человека жилища». Но что в сущности сам он предлагал сделать для устранения этого зла?!» (McElvaine R. S. Op. cit. P. 310 )

И тем не менее не стоит категорически утверждать, будто Рузвельт оставил мысль о возможности дальнейших преобразований, чтобы, как он однажды выразился, «сделать США современным государством где-нибудь к концу 40-х годов» (Ibid. P. 311). В условиях определенного успеха республиканцев на выборах в конгресс в 1938 г., по-новому поставившего вопрос о перспективах партии Рузвельта на президентских выборах 1940 г., естественным для него было вновь обратиться к испытанному способу - апелляции к «забытому человеку». Многое было не ясно, в том числе и то, кто будет кандидатом демократов, как сложится к тому времени международная ситуация. Проводимый правительством в сотрудничестве с крупным капиталом исподволь перевод экономики на военные рельсы означал одновременно и новую расстановку сил в высших эшелонах власти. Личные неудачи и даже чувствительные поражения, сдвиги в социально-психологическом климате, рост консерватив ных настроений на местах, новые экономические и политические факторы (в том числе и международные) порой вызывали у Рузвельта мрачные предчувствия, но не лишали его самоконтроля и уверенности в себе. Прибегая к опробованному им давно набору политических приемов (уклонение от решений, длительный зондаж обстановки, смена направлений деятельности и т. д.), Рузвельт выжидал, позволяя «откровенно» высказываться от своего имени другим, часто не связанным с ним прямо лицам. Но особая роль в этой сложной и затяжной, с дальним прицелом задуманной политической кампании была отведена выдвинувшемуся и после смерти Л. Хоу занявшему место ближайшего советника президента Г. Гопкинсу (Шервуд Р. Указ. соч. Т. 1).

По времени этот новый изгиб в политической биографии Гопкинса совпал с драматическими событиями весны и лета 1937 г. Рабочее движение начинает решительное наступление на позиции «открытого цеха» в основных отраслях. «Сидячие стачки» сотрясают промышленные империи. Своей высшей точки достигло движение безработных. Активизировалась борьба черных американцев за свои права. Реакция подняла истошный крик о «провокационной роли» реформистской деятельности администрации «нового курса». В этих условиях Рузвельт, придерживавшийся иного мнения, по своему обычаю избегал посвящать кого-либо в планы администрации. Тем более охотно это было предоставлено сделать Гопкинсу.

Гопкинс атаковал реакцию с самого опасного для нее направления. Призвав на помощь все свое красноречие, он доказывал, что требование свертывания правительственной активности вообще и отказ от социальных реформ в частности толкают американский капитализм к экономической пропасти и политической катастрофе. «И я знаю из тысячи трагических писем, которые поступают к нам каждый день, - говорил он в речи по поводу реформы Верховного суда, - чем это грозит стране» (Principal Speeches. Address by Harry L. Hopkins. March 1, 1937). Необходимо признать, сказал он в другом выступлении, что выполнена лишь часть работы по модернизации существующей экономической системы. Вопрос о том, «возможно ли в условиях нашего общественного уклада обеспечить каждой семье безопасность и освободить ее от гнета нищеты и нужды», остается по-прежнему на повестке дня. Свои надежды правительство, успокаивал Гопкинс всех, кто видел в «новом курсе» подрыв устоев, связывает с продолжением процесса, начатого «методом терпеливых, настойчивых действий» (Ibid. Address of Harry L. Hopkins at National Conference of Social Workers. May 27, 1937), т. е. путем подновления существующего правопорядка, но не разрушения его.

От вашингтонских политических астрологов не укрылся тот факт, что с некоторых пор имя Гопкинса стало появляться на страницах газет и журналов чаще имени президента (Charles S. F. Minister of Relief. Harry Hopkins and the Depression. Syracuse, 1963). Отдельные его выступления по радио окрашиваются в эпические тона, так, словно их автор «прокатывал» программу будущей предвыборной кампании. Впрочем, складывалось впечатление, что это тоже согласовывалось с намерениями Рузвельта, хотя президент явно предпочитал не связывать себя никакими долгосрочными обязательствами. Как бы там ни было, в выступлениях Гопкинса обозначились хотя и неясные, но контуры рассчитанной на перспективу позитивной программы в социальной области.

Исходным пунктом всех рассуждений Гопкинса на сей раз было признание необратимыми определенных изменений в экономике современного капитализма, которые делают безработицу его вечным спутником. И после восстановления деловой активности в 1937 г. до уровня 1929 г., говорил Гопкинс, число безработных уменьшилось незначительно. «Многие поражены этим фактом, но в действительности все очень просто» (Public Speeches. Address of Harry L. Hopkins at National Conference of Social Workers. May 27, 1937. Выступая в мае 1938 г. перед сенатским подкомитетом по ассигнованиям, Гопкинс вновь повторил, что правительство способно лишь снизить уровень безработицы, не более того (U.S. Congress. Senate. Work Relief and Public Works Appropriation Act of 1938. Hearings before the Committee on Appropriations. Wash., 1938. P. 152)). В состоянии ли американский капитализм реалистически оценить положение и предложить способ облегчения этой неизлечимой болезни на достаточно «длительный срок»? Особых надежд питать не следует. Голубая мечта либералов - запустить на полный ход производственный механизм, пораженный кризисом, - оказалась неосуществимой. Кризис 1937 г. показал, что «патентованного средства - панацеи» у правительства быть не может, ибо «экономическая система» ставит жесткие пределы его способности управлять механизмом общественного воспроизводства (Public Speeches. Address of Harry L. Hopkins at Babson Institute. June 12, 1937). Распутывать этот гордиев узел надлежит американцам будущих поколений. Как они распорядятся своей судьбой - вопрос открытый. Ясно только одно: «Когда-нибудь наши дети будут смеяться над нами в связи с тем, что мы сохраняли условия, при которых труд людей становился излишним, и таким образом способствовали уничтожению человеческих ресурсов, в то время как огромные слои населения не имели продуктов первой необходимости, которые могли производиться в изобилии» (Ibid).

В создавшемся положении из наиболее приемлемых вариантов решения «национальной проблемы номер один» Гопкинс считал превращение системы общественных работ по типу ВПА в постоянно действующий сектор экономики, т. е. частичное огосударствление рынка наемного труда. Но капитализму, утверждал Гопкинс, нечего опасаться конкуренции со стороны этого сектора, ибо он будет всегда играть подчиненную роль, роль своеобразного предохранительного клапана для господствующей системы. Оплачивая труд безработных, занятых на общественных работах ВПА, по ставкам вдвое а то и втрое более низким, чем рабочих на частных предприятиях в ведущих отраслях промышленности, правительство всеми силами стремилось обезопасить частный капитал от конкуренции (New Republic. February 26, 1936. P. 61-62; December 23, 1936. P. 243). Притягательность работы на частном предприятии, заверял Гопкинс буржуазию, мы свято оберегаем, держа рабочих в общественном строительстве на полуголодном пайке (Public Speeches. Radio Address by Harry L. Hopkins // «Dollars and Sense». October 9, 1936. P. 4). Нимало не смущаясь жестокой циничности своего предложения, Гопкинс рекламировал эту «модель» в целях восстановления устойчивости экономической системы капитализма в США (Ibid. Address by Harry L. Hopkins before the United States Conference of Mayors. November 17, 1936). Общий вывод звучал как требование решительного разрыва с политэкономией «классического либерализма». Спасение капитализма, писал Гопкинс, - в далеко идущем «приспособлении к реальности жизни, на которое частный капитал должен решиться как в своей повседневной деятельности, так и в мировоззрении. Это может быть достигнуто только через активное сотрудничество правительства с промышленностью» (New Republic. February 10, 1937).

Генерал Хью Джонсон, уволенный Рузвельтом в отставку с поста руководителя HPА, но отлично знавший вашингтонскую политическую кухню, писал в 1937 г., что Гопкинс занял к тому времени «первое место во внутреннем, кружке экономистов «нового курса»...» (Цит. по: Шервуд Р. Указ. соч. Т. 1. С. 192). Джонсон не обмолвился: все чаще и чаще центральные места в выступлениях президента по вопросам экономики походили как две капли воды на рассуждения Гопкинса. Это не противоречит тому, что окончательные решения Рузвельт всегда принимал единолично, не вынося их на обсуждение кабинета (Fenno R. F. Jr. The President's Cabinet. N.Y., 1959. P. 125). Но человеком, с которым Рузвельт виделся больше других с глазу на глаз, был Гопкинс. По свидетельству С. Розенмана, он был первым, кто навещал президента утром, и последним, кто беседовал с ним вечером. Хорошо известно также, что с конца 1935 г. Гопкинс все дальше отходит от непосредственного руководства ВПА, передоверяя свои обязанности Обри Вильямсу и полковнику Харрингтону. Сам же он все больше времени уделял вопросам общего порядка, возглавляя бесчисленные президентские комиссии и комитеты. «Я не могу точно сказать, - писал Р. Шервуд, - когда у Рузвельта впервые возникла мысль о том, что Гопкинс может занять его место. Однако совершенно ясно, что после 1936 г. он по меньшей мере стал обдумывать свою идею» (Шервуд Р. Указ. соч. Т. 1. С. 194).

Но тут в события вмешались иные факторы, не связанные ни с болезнью Гопкинса (как писала об этом буржуазная пресса), ни с опасениями натолкнуться на непреодолимые препятствия при попытке добиться выдвижения его кандидатуры на пост президента. В ходе борьбы между главными империалистическими державами усилилась угроза мировой войны. Используя выгоды собственного географического положения, Соединенные Штаты, включившись в ее подготовку, рассчитывали на рельсах милитаризации и усиления экспансии поправить свое хозяйственное положение. Так сам ход событий выдвинул вопрос о войне и мире в центр общественной полемики, что привело к расширению поля столкновения интересов общественных классов, слоев, групп и партий. После того как блок фашистских держав перешел к прямому захвату чужих территорий и целых стран, обстановка еще более усложнилась, а разногласия внутри общества обострились. «Никогда ранее, - писал Р. Робине сенатору Бора в ноябре 1938 г., - внутренние аспекты политического развития так тесно не переплетались с международными. 1940 год (год очередных президентских выборов. - В. М.) будет иметь самые серьезные последствия для нашей страны...» (LC. W. Borah Papers. Box 504. Raymond Robins to Borah. November 5, 1938)

Определились три течения: одно, идущее в фарватере правительственной политики, другое, выступавшее за подлинно позитивные изменения внешнеполитического курса на основе усиления в нем антифашистской направленности, и, наконец, третье - реакционное, требующее отказа от любых действий, способных вовлечь США в коллективные санкции против агрессоров, под флагом изоляционизма отстаивающее принцип «свободы выбора» для империалистических сил.

На чьей стороне был перевес? Дать ответ на этот вопрос невозможно, не учитывая особенностей острой классовой и партийно-политической борьбы в стране накануне 1 сентября 1939 г., инициатива в которой часто переходила «из рук в руки», заставляя Рузвельта балансировать между противоположными лагерями. Икес отмечал в августе 1939 г., что «концентрированное богатство» замышляет любой ценой нанести поражение Рузвельту (WHSL. Raymond Robins Papers. Box 28. H. Ickes to Robins. August 5, 1939). Но и в монополистических кругах наметилось размежевание по вопросу о характере внешнеполитического курса США. Возросло число сторонников более гибкого подхода, учитывающего реальные опасности со стороны главных империалистических конкурентов США - Германии и Японии. Объективно это усиливало авторитет президента, укрепляло его шансы сохранить за собой Белый дом, если бы он этого пожелал. После Мюнхена стала изменяться и позиция народных масс. Политика «нейтралитета» подвергалась все более резкой критике. Оживление антифашистского стране приходило в явное противоречие с опасным курсом на сделку с агрессорами на антисоветской основе, в ущерб миру и безопасности народов. Игнорировать эти силы правительство не могло, не подрывая своего авторитета в глазах широкой общественности В целом же внутреннее положение оставалось более чем неопределенным, будучи отмеченным разбродом в лагере демократии, отступлением либерализма и определенным укреплением позиций консервативных сил.

Процесс постепенного увядания буржуазного либерализма стал заметен вскоре же после выборов 1936 г. В этом были повинны, как отмечали многие наблюдатели, и сами либералы. Резкое обострение классовой борьбы в стране (сидячие стачки, возрастание политической роли организованного рабочего движения), с одной стороны, и вновь обретенное буржуазией чувство уверенности в прочности ее экономических и политических позиций - с другой, в короткий срок превратили многих вчерашних «друзей» рабочих и бедняков на Капитолийском холме в гонителей либерализма. В конгрессе и его комиссиях проекты различных нововведений все чаще встречали холодный прием, инициатива отдельных настойчивых поборников социальной реформы топилась в шуме голосов, посылающих проклятия «рабочим агитаторам» и их «адвокатам». Атаки на «новый курс» ужесточились. Его винили во всех смертных грехах - от бесплодного расточительства (больше всего доставалось, разумеется, Гопкинсу) до вероломных посягательств на святыни частной собственности и конституции. Неудача Рузвельта в борьбе за реформу Верховного суда и крах плана реорганизации административного аппарата заставили президента открыто объявить о «передышке» в реформаторской деятельности (Ickes H. The Secret Diary of Harold Ickes. 3 vols. N.Y., 1953-1954. Vol. 2. P. 317).

Дело как будто шло к «реставрации», хотя нельзя сказать, что реакция ничему не научилась и все позабыла. Но так или иначе, под обломками плана правительственной реорганизации заживо погребенными оказались два новых важных министерства- общественного благосостояния и общественных работ. Первое из них предназначалось Гопкинсу. Об этом знали все. Однако никто в Белом доме не приходил в отчаяние от того, что Гарри Гопкинс уже не сможет руководить таким обременительным для правительства делом, как помощь безработным. Что касается ВПА, то она давно находилась в цепких руках военного ведомства, поставившего эту программу на службу укрепления военного потенциала и материального обеспечения армии. В политическом отношении свою роль детище Гопкинса выполнило, а сам он охладел к нему, видя, что ВПА превращается в предмет бесконечного торга между Рузвельтом и оппозицией, между либералами и консерваторами (New Republic. May 13, 1940. P. 632).

Рузвельт сам весной 1938 г. высказался против возвращения Гопкинса к руководству ставшей такой непопулярной в конгрессе программой помощи. В сугубо доверительном духе он дал понять Гопкинсу, что важнейшей задачей в исключительно сложной политической обстановке является не изнурительная и, с его точки зрения, безуспешная борьба за углубление социальной реформы, а подготовка к новому раунду в схватке за власть. Мысли Рузвельта всецело были заняты вопросом о том, как в условиях нараставшего международного кризиса сохранить преемственность государственного руководства, не нарушая неустойчивого равновесия социальных сил, сплотившихся вокруг него в предшествующие годы.