Глава IX ПРОБЛЕМА ВЫБОРА

ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА НАЧИНАЕТСЯ ДОМА

После сокрушительного поражения гитлеровского вермахта под Сталинградом и Курском и последовавшего вслед за тем освобождения 2/3 временно оккупированной территории СССР главные силы блока фашистских держав были подорваны, в ходе войны был достигнут коренной перелом. Параллельно с ударами Красной Армии англо-американские войска изгнали нацистов из Северной Африки, Сицилии, Сардинии, Корсики. В сентябре 1943 г. началась высадка союзников в Южной Италии. Правительство самого сильного союзника Германии капитулировало, а затем объявило войну Германии (13 октября 1943 г.). «Ось» Берлин - Рим перестала существовать, англо-американские войска медленно продвигались на Север.

Резкое изменение военно-стратегического положения к лучшему ставило перед странами антигитлеровской коалиции в чисто практическую плоскость вопрос о послевоенном урегулировании как в ближайшем будущем, так и в долгосрочной перспективе. Правительство США весьма оперативно отреагировало на эту новую ситуацию. «Завершение грандиозной русской победы в Сталинграде, - отмечал Р. Шервуд, - изменило всю картину войны и перспективы ближайшего будущего. Эта битва - по своей продолжительности и по ужасным потерям она сама может быть приравнена к большой войне - выдвигала Россию в положение великой державы, которого она давно заслуживала благодаря характеру ее народа и его численности. Рузвельт понял, что должен теперь заглянуть в более далекое будущее, чем военная кампания 1943 г., и заняться рассмотрением вопросов послевоенного мира» (Sherwood R. E. Op. cit. Vol. 2. P. 304). Поступая таким образом, президент и его ближайшие советники считали, что у них есть основания для оптимизма, несмотря на все опасности, которым подвергались планы (если воспользоваться словами самого Рузвельта) «тесного и прочного сотрудничества» США и СССР в интересах достижения «вместе с другими одинаково мыслящими странами» благородной цели - «справедливого и длительного мира» (Речь президента США при вручении верительных грамот послом СССР в США А. А. Громыко 4 октября 1943 г. (Известия. 1943. 6 окт.). Еще в начале февраля 1942 г. по инициативе Рузвельта в госдепартаменте был образован Совещательный комитет по вопросам послевоенной политики во главе с К. Хэллом и С. Уэллесом).

Переговоры по этим вопросам велись между союзниками по дипломатическим каналам с начала 1943 г. Взвешивая все плюсы и минусы присоединения к идее о назревшей перестройке международных отношений на основе сотрудничества стран с различными социальными системами, учета их законных интересов и достижения согласия по спорным вопросам мирным путем, Рузвельт счел необходимым предпринять зондаж позиций главных союзников по антигитлеровской коалиции (В этом плане немаловажное значение, по-видимому, придавалось поездке издателя газеты «Нью-Йорк тайме» А. Сульцбергера в СССР в июле 1943 г. В продолжительной беседе с В. М. Молотовым Сульцбергер прямо заявил о внутренних трудностях, с которыми сталкивалось правительство Рузвельта в осуществлении курса на сотрудничество с союзниками, и о той поддержке, которую оно рассчитывает получить у них, чтобы не дать взять верх противникам продолжения этого курса после войны (см.: Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны 1941 - 1945. Т. 1. 1941 - 1943. М., 1984. С. 346)). Если иметь в виду внутриполитическую ситуацию, то следует признать, что возможные негативные последствия таких шагов по многим признакам могли перевесить все остальное: преднамеренно раздуваемая консервативным крылом конгресса антирадикальная кампания и без того ставила администрацию в затруднительное положение (Polenberg R. War and Society. The United States, 1941-1945. Philadelphia; N.Y., 1972. P. 194, 195). Неудивительно, что некоторые советники президента были против открытого обсуждения вопроса о послевоенном сотрудничестве с СССР, считая его по крайней мере несвоевременным, хотя проведенные весной 1943 г. в условиях секретности опросы общественного мнения наталкивали на иной вывод. Значительное большинство американцев (62%) ответило положительно на вопрос о шансах на создание мира без войн после победы над врагом, а 63% ответило «да» на вопрос о том, следует ли США войти в международную организацию безопасности после войны (FDRL. Papers of Harry L. Hopkins. Special Assistant to the President. 1941-1945. Box 137. Office of War Information. Bureau of Intelligence. Special Intelligence Report "Attitudes toward peace planning". March 6, 1943).

Желание сохранить и после войны добрососедские отношения с Советским Союзом, развивать традиции сотрудничества в рамках мирового сообщества со стороны большинства американцев было высказано довольно четко. Однако такой тонкий наблюдатель, как Феликс Франкфуртер, примерно в то же время признавал, что американская публика нуждается в серьезном и длительном воспитании, чтобы быть на уровне международных проблем, выдвигаемых быстро меняющейся обстановкой (Гопкинс также обращал внимание на необходимость систематически осуществлять в американском обществе «обучение миролюбию» (FDRL. Papers of Harry L. Hopkins. Special Assistant to the President, 1941-1945. Box 137. Hopkins to Henry S. Curtis. March 24, 1943) ). Он отмечал в своем дневнике, что неблагоприятным фактором в этом смысле становилась ведущаяся по всему фронту кампания дискредитации администрации со стороны республиканской оппозиции, преследующей свои эгоистические, узкопартийные цели в борьбе за преобладание в коридорах власти (LC. F. Frankfurter Papers. Box 2. Diary. January 16, February 26, 1943). Можно было бы добавить, что за всем этим стояли не только межпартийные раздоры, но и кое-что посерьезнее, а именно различные подходы к оценке целей и возможностей США в послевоенном мире. Все громче раздавались голоса в пользу мира только на американских условиях. И в конгрессе и в правительстве консолидировались силы, выступающие под флагом неограниченной экспансии США, мечтающие о превращении водного пространства целых океанов в сообщающиеся «американские озера» (История США. Т. 3. С. 424). Не обо всем можно было говорить вслух. Не случайно поэтому председатель сенатского комитета по иностранным делам конгресса США Том Коннелли информировал в мае 1943 г. Гопкинса, что слушания в сенатском подкомитете «различных ожидающих решения планов послевоенной политики США в мире» (FDRL. Papers of Harry L. Hopkins. Special Assistant to the President, 1941-1945. Box 137. Tom Connally to Hopkins. May 5, 1943 ) будут проводиться в обстановке абсолютной тайны.

Впервые Рузвельт выступил со своим проектом декларации о создании международной организации и об ответственности четырех держав (США, Англии, СССР и Китая) за сохранение мира после окончания войны на Квебекской встрече с Черчиллем в августе 1943 г. Все предварительно проведенные расчеты убедили президента, что это был своевременный шаг с точки зрения прежде всего внутренних условий. В числе доводов, говорящих в пользу него, был и успех вышедшей весной книги У. Уилки «Неразделенный мир», содержавшей план международного сотрудничества после войны с целью сохранения мира, и стремление прогрессистского крыла демократов не упустить инициативу в борьбе за расширение электората путем выдвижения конструктивной программы строительства будущего мира, и желание президента вступить в новую избирательную кампанию, будучи вооруженным внешнеполитическими идеями, близкими и понятными большинству американцев.

Дискуссия по вопросам послевоенного мирного урегулирования и создания всеобъемлющей системы международной безопасности внутри узкого круга политических деятелей из непосредственного окружения Рузвельта разгоралась все шире, выявляя линии размежевания. В числе наиболее активных сторонников скорейшей выработки конструктивных решений по этим вопросам были Г. Гопкинс (считавший, что Рузвельт непростительно медлит), вице-президент Г. Уоллес и заместитель государственного секретаря С. Уэллес. Против обсуждения проблем послевоенного устройства выступал Хэлл, считавший, что оно свяжет руки США. Долгое время Рузвельт сохранял нейтралитет и внешнюю незаинтересованность. Тем, кто знал его очень близко, это предвещало переход к какому-то новому состоянию. К какому? Об этом можно было только догадываться. Ф. Франкфурте?, непременный участник всех этих обсуждений, не без досады сделал запись в своем дневнике: «По общему мнению, длительная болезнь сделала его (Рузвельта.- В. М.) более, чем обычно, скрытным и самонадеянным. Его общительность, когда он демонстрировал свою готовность иметь доверительные отношения почти с каждым, была только показной» (LC. F. Frankfurter Papers. Box 2. Diary. March 14, 1943).

Было бы, однако, недопустимым недооценивать или умалять преднамеренно создаваемые внутри Соединенных Штатов и все нараставшие трудности курсу на сотрудничество. Их негативное влияние выявилось задолго до того, как наступающие советские войска, нанося удары нарастающей силы по гитлеровцам, вышли к границам Польши, Румынии, Венгрии и Чехословакии. Еще в марте 1943 г. с речью, пронизанной враждебными настроениями к Советскому Союзу и к идее послевоенного сотрудничества с ним, выступил в Филадельфии У. Буллит. Президент в частной беседе с Джозефом Дэвисом назвал ее непозволительной по тону и неправильной по существу (LC. Joseph E. Davies Papers. Box 12. Journal. March 14, 1943. Conference with the President). Эти выступления Буллита произвели неприятное впечатление и на определенную часть общественного мнения США. Признание отрицательного характера последствий таких несанкционированных действий вылилось в последовавший в конце сентября 1943 г. полный и окончательный разрыв Рузвельта с Буллитом (Dallek R. Franklin D. Roosevelt and American Foreign Policy. P. 421). Но через некоторое время, уступая давлению противников концепции послевоенного международного сотрудничества, Рузвельт в сентябре 1943 г. отправил в отставку заместителя государственного секретаря Самнера Уэллеса, старого друга и ветерана дипломатической службы. Последний, замечает Роберт Даллек, «был самым красноречивым среди членов правительства сторонником вильсонианской, или универсалистской, формулы обеспечения всеобщей безопасности в послевоенном мире» (Ibidem).

Резонанс от будоражащих часть американской публики алармистских выступлений на тему о «советской угрозе» был ощутимым благодаря комментариям недружественно настроенных по отношению к Советскому Союзу весьма многочисленных органов американской печати и радио, а также многих бывших «изоляционистов» в конгрессе, перевоплотившихся в самых ярых сторонников глобальной экспансии. «Пресса и радио, - сделал запись в своем дневнике Джозеф Дэвис 3 мая 1943 г., - продолжают сеять подозрения в отношении добропорядочности и искренности советских руководителей. Все это отрицательно скажется на наших общих военных усилиях, когда об этом станет известно в Советском Союзе, за тысячу миль отсюда» (LC. Joseph E. Davies Papers. Box 13. Diary. May 3, 1943). В прямую связь с этой кампанией следует поставить и участившиеся нападки на программу ленд-лиза со стороны враждебных ей сил, и «казус Стэндли», который вместе с очередным решением США и Англии отложить открытие второго фронта в Северной Франции, принятым на конференции в Касабланке (14 - 23 января 1943 г.), вызвал новые осложнения между Москвой и Вашингтоном (Сиполс В. Я. На пути к великой победе: Советская дипломатия в 1941 -1945гг. М., 1985. С. 177-180).

Миссия посла Джозефа Дэвиса в Москву в мае 1943 г., предпринятая по инициативе Рузвельта и во многих отношениях подготовившая первую встречу «большой тройки» в Тегеране, свидетельствовала, что президент в принципиальных вопросах союзнических отношений не был намерен капитулировать перед своим противником, толкавшим его на проведение жесткой линии в «русском вопросе», на отказ от совместного с Советским Союзом определения структуры послевоенного мира и механизма его сохранения на длительный период. Учет уроков прошлого придавал Рузвельту решимость и в тех случаях, когда его действия, он знал, не получат одобрения даже у кое-кого из его ближайшего окружения, а тем более в госдепартаменте. И вместе с тем решения конференции в Касабланке, Вашингтоне и Квебеке, принятые без консультации с советским руководством и вызвавшие трения в отношениях между союзниками, не могут рассматриваться изолированно от обработки американской публики, которую проводили противники советско-американского сотрудничества. При этом те, кто втайне мечтал о разрыве с Советским Союзом, а публично изо всех сил старался внушить мысль о «дистанцировании» от него в силу якобы экспансионистских намерений Москвы, Делали это изобретательно и неутомимо (Steele R. Franklin D. Roosevelt and His Foreign Policy Critics - Political Science Quarterly. Spring, 1979). В упомянутой выше беседе с В. М. Молотовым А. Сульцбергер 5 июля 1943 г. признал, что американское общественное мнение подвергается массированной обработке жаждущими реванша изоляционистами (Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны 1941-1945. Т. 1. С. 346-347). Мишенью их нападок были и тесные американо-английские связи (Антианглийские выпады некоторых органов печати США в годы войны находили сочувственный отклик среди пацифистски настроенных групп, полагавших, что английская дипломатия ловко обманула США, втянув их в войну с Германией ради сохранения Британской империи (см.: NYPL. N. Thomas Papers. Box 27. Allan H. Gilbert to Thomas. March 23, 1944)), но главные стрелы были направлены против сотрудничества с Советским Союзом. Заигрывание с тенью «санитарного кордона» вокруг Советского Союза, которому охотно предавались херстовские газеты, рассуждая о послевоенной реконструкции Европы, смущало и беспокоило многих опытных американских дипломатов и политических деятелей, по-разному относящихся к Советскому Союзу, но сознающих опасность углубления трений между союзниками. На фоне принимаемых Вашингтоном и Лондоном без согласования с СССР решений о планах ведения войны и об отмене таких решений (в частности, о втором фронте) эти словесные наскоки легко могли создать в Москве впечатление ненадежности США как союзника и тем самым нанести непоправимый урон будущим отношениям между двумя странами, не говоря уже об их совместных военных усилиях.

Политический зондаж традиционным методом глубокого «прослушивания» общественных настроений давал весьма разноликую картину. Отвечая на поставленный советником президента Сэмом Розенманом вопрос о том, к кому прислушивается большинство американцев - к сторонникам углубления советско-американского военного сотрудничества или к их критикам, Джозеф Дэвис в своем письме от 29 июля 1943 г. высказался с большой долей определенности. Он писал: «Общественное мнение нашей страны... признает ту основополагающую истину, что сотрудничество с Россией (независимо от ее политического строя и религиозных убеждений) жизненно важно для нас как в Европе, так и на Тихом океане, идет ли речь о международной политике или просто о деловом партнерстве с целью поддержания будущего мира на земле, по крайней мере на какое-то время. Здравый смысл, присущий нашему народу, также подсказывает, что нельзя рассчитывать на сотрудничество с партнером, если позволяешь себе оскорбительные высказывания в его адрес...

Суть дела в том, что пестрая банда, куда входят те, кто всегда был против Рузвельта, а также крайние реакционеры и (что довольно-таки странно) некоторые леваки, столковавшись друг с другом после того, как опасность уменьшилась, вышли из своего укрытия, сплотились и обрели отвагу. И вся эта свора подняла дикий визг. Настали собачьи времена. Мы накануне острых политических боев.

Существует также настоящий сговор между органами печати, враждебно относящимися к президенту и составляющими почти 70% так называемой «газетной цепи»... Есть много признаков того, что действия этой прессы очень хорошо координируются и осуществляются по плану. Я не знаю, заметили ли Вы, что как раз перед последним выступлением президента по радио, вчера вечером, по крайней мере по одному каналу радиовещания, была запущена в эфир программа, содержащая яростную атаку на дело международного сотрудничества и прославляющая американский флаг...» (LC. Joseph E. Davies Papers. Box 13. J. Davies to S. Rosenman. June 29, 1943)

Заместитель государственного секретаря Брекенридж Лонг по своим убеждениям принадлежал к иному, нежели Дэвис, направлению внешнеполитического мышления. Неудивительно, что и всю проблему он рассматривал под несколько иным углом зрения. Но и его покоробила недальновидность Белого дома и госдепартамента, которая позволяла истолковывать мотивы поведения Вашингтона как нежелание видеть в СССР равного партнера по коалиции и вела к усилению напряженности прежде всего в советско-американских отношениях. Так, говоря о результатах конференции «Трайдент», Лонг оценивал их как непростительную уступку антисоветизму, роняющую достоинство американской дипломатии, а главное, чреватую опасными последствиями для самих США. Попытка «решать вопросы ведения войны без участия СССР и даже без уведомления его о принятых решениях», по мнению Лонга, представляла собой пример расчетливого подчинения стратегических целей тактическим соображениям, вызванным превходящими обстоятельствами. Он писал: «Я заявил совершенно откровенно и без церемонии (речь шла, как это явствует из дневника Б. Лонга, о беседе с К. Хэллом и С. Уэллесом 9 августа 1943 г. - В. М.), что Россия является самым важным элементом в рамках совместных военных усилий союзников в настоящее время. Если бы Россия вышла из войны, это привело бы к ужасным последствиям для нас в Европе и сделало бы бесконечно трудным достижение победы над Японией» (LC. B. Long Papers. Box 5. Diaries. August 9, 1943).

Все, что накопилось в межсоюзнических (и главным образом в советско-американских) отношениях в промежутке между визитом Дэвиса в Москву и Квебекской встречей, не вызывало восторга у Рузвельта. Репортеры, собравшиеся на первую после окончания Квебекской конференции встречу с президентом 21 августа 1943 г., сразу почувствовали это. Отвечая на вопрос о возможности трехсторонней встречи на высшем уровне, он в самой резкой форме обрушился на Дрю Пирсона, заявившего в одной из своих статей о том, что государственный секретарь США К. Хэлл «давно является противником Советского Союза». «Я не постесняюсь сказать, - говорил Рузвельт, - что все написанное им (Пирсоном. - В. М.) от начала до конца является ложью. Впрочем, здесь нет ничего нового, ибо этот человек - хронический лжец» (Burns J. M. Roosevelt: The Soldier of Freedom. P. 398). Никогда журналисты не видели президента таким разгневанным. Кстати, многим присутствовавшим на пресс-конференции показалось, что свои слова Рузвельт адресовал не только Пирсону, но и Хэллу.

Бесспорно, несмотря на всякого рода затруднения и даже кризисные ситуации, в Белом доме не хотели, чтобы у советского руководства сложилось впечатление, будто он идет на поводу у противников военного и послевоенного сотрудничества с Советским Союзом. Об этом Г. Гопкинс говорил А. А. Громыко 19 июля 1943 г. (См.: Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны 1941-1945. Т. 1. С. 351 ) Весьма убедительным свидетельством реалистического подхода Белого дома к проблеме советско-американских отношений может служить проявленное Рузвельтом понимание в вопросах, непосредственно затрагивающих безопасность СССР, и, в частности, в вопросе о восточной границе Польши. Трезвый расчет превозмог и внутренние колебания и сопротивление влиятельных сил, решительно несогласных с этим подходом. Американский историк Э. Марк пишет: «Хорошо известно, что Франклин Д. Рузвельт, проявив вначале нерешительность, к 1943 г. стал склоняться к тому, чтобы принять (чтобы восточная граница Польши была установлена по «линии Керзона». - В. М.), а затем на Тегеранской конференции (декабрь 1 - 7, 1943 г.) сказать Сталину, что польская восточная граница должна быть «передвинута на запад». Государственный департамент, однако (это является общепризнанным), оставался негибким в своем отношении к этому вопросу вплоть до конца 1944 г. Трудно сказать, что здесь сыграло свою роль - бюрократическая инерция, вильсонианский идеализм, антисоветские предрассудки или предположения, что обессиленный войной Советский Союз будет вынужден в конце войны отступить» (Mark E. American Policy toward Eastern Europe and the Origins of the Cold War, 1941-1946: An Alternative Interpretation // Journal of American History. Vol. 68. N 2. September 1981. P. 315).

Куда могли завести все учащающиеся наскоки на советско-американское сотрудничество? Этим вопросом все чаще задавался Рузвельт. Беспокоило это и ближе всего стоявшего к нему Гопкинса, который внушал своим сотрудникам, что во всех аспектах, связанных с отношениями СССР и США и обсуждаемых общественностью, правительственным чиновникам «не следует занимать оборонительную позицию. Мы должны проводить твердую и сильную линию... не дать перечеркнуть все сделанное» (FDRL. O. Cox Papers. Diaries and Related Material. Box 148. Cox to Hopkins. October 16, 1943).

Небезынтересно также отметить в связи с этим, что сменивший Стэндли на посту посла США в Советском Союзе А. Гарриман в ходе беседы с В. М. Молотовым 21 октября 1943 г. по случаю предстоящего вручения им своих верительных грамот Председателю Президиума Верховного Совета СССР счел необходимым проинформировать народного комиссара иностранных дел СССР о настроениях американской общественности в отношении союзнических обязательств, взятых на себя правительством США. Сказав, что его «твердая решимость вести совместно эту войну до конца как в Европе, так и на Тихом океане» одобряется подавляющим большинством американского народа, он вместе с тем отметил, что в стране имеются «небольшие группы», которые издают свои газеты и «утверждают, что Соединенные Штаты совершили ошибку, вступив в войну» (Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны 1941-1945. Т. 1. С. 388). Гарриман пояснил: «Эти люди все еще продолжают стоять на позиции «изоляционизма». Они всячески стараются создать недоразумения во взаимоотношениях между англичанами и американцами, а сейчас - посеять недовольство и между советским и американским народами» (Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны 1941 - 1945. Т. 1. С. 388 - 441. С этим заявлением Гарримана перекликалось и высказывание К. Хэлла о роли прессы в деле установления правильных, конструктивных отношений между союзниками. В беседе с послом СССР в США 20 ноября 1943 г. государственный секретарь США сказал, что «он считал бы большим достижением, если бы руководящие органы печати обеих стран не увлекались критикой противоположной стороны». Далее А. А. Громыко сообщал: «Хэлл при этом признал, что в США имеются «грязные» газеты, которые постоянно критикуют не только Советский Союз, но и правительство США за его дружественную политику в отношении СССР»).

В своих воспоминаниях Гарриман отмечает, что летние и осенние месяцы, 1943 г. были «низшей точкой» в истории советско-американских отношений в годы войны (Harriman W. A., Abel E. Special Envoy to Churchill and Stalin. 1941-1946. N.Y., 1975. P. 213, 218, 219). Однако Рузвельта и его ближайших советников отличало понимание необходимости добиваться перелома в этом процессе, желание не допустить дальнейшего снижения уровня в отношениях между двумя странами.

Обнадеживающий успех Московской и в особенности Тегеранской конференций не снял всех проблем по достижению консолидации внутренних сил в стране на общей внешнеполитической платформе сотрудничества главных держав антигитлеровской коалиции в интересах общей победы над нацистской Германией и милитаристской Японией и обеспечения прочного мира для грядущих поколений. Однако, как с удовлетворением отмечали сторонники такого понимания внешнеполитических приоритетов США, различные прорицатели «самораспада» антигитлеровской коалиции оказались посрамлены и отчасти даже оттеснены. Пресс-секретарь Белого дома Стив Эрли писал Гопкинсу после окончания Тегеранской конференции: «Известие о решениях Тегеранской конференции с энтузиазмом было воспринято всеми, за исключением изоляционистской прессы, а также «изоляционистов» в сенате и в палате представителей. Самое широкое освещение конференция получила в печати, при этом броские заголовки и энергичные выступления в редакционных статьях характеризуют ее как «конференцию победы». Фотографии глав трех правительств, четкие по изображению и хорошо выполненные, помещены на самых видных местах. Радиокомментаторы оценивают конференцию как выдающееся событие последних двух лет. Уолтер Липпман подчеркивает, что ведущим принципом, выдвинутым Московской и Тегеранской конференциями, является признание великими державами того факта, что только совместными действиями можно обеспечить мир на земле» ( FDRL. Franklin D. Roosevelt Papers. Map Room. Box 17. Folder 4. S. Early to Hopkins. December 7, 1943).

И все же в целом, несмотря на просветы, по мнению Рузвельта, в стране складывалась сложная, противоречивая обстановка. Сам президент затруднялся дать четкий ответ на вопросы о прогнозах на будущее в плане расстановки политических сил. Моральный климат в стране и ситуация в конгрессе после победы республиканцев на промежуточных выборах осенью 1942 г. создавали много проблем. Одна из них была связана с появившимся у всех ощущением близости победы. Р. Даллек пишет: «Президент считал, что страна слишком оптимистично настроена в отношении скорого окончания войны и слишком охотно готова вновь возобновить партийно-политическую борьбу, которая может ослабить военные усилия и поставить под угрозу процесс мирного урегулирования» (Dallek R. Franklin D. Roosevelt and American Foreign Policy. P. 440). Проведенные по просьбе Белого дома секретные опросы общественного мнения действительно давали настораживающие результаты: заинтересованность в отношении внутренних проблем оттеснила на второй план военные усилия.

В свою очередь притупление общественного интереса к вопросам ведения войны за счет переключения на домашние дела было использовано антиправительственной оппозицией. Воспользовавшись неосведомленностью публики и культивируя имперские амбиции в противовес политическому реализму, представители оппозиции в прессе и конгрессе в первые месяцы 1944 г. сосредоточили свои нападки на существовавшие еще в самых общих чертах планы послевоенного мирного урегулирования и сотрудничества. Тема о расхождениях (мнимых и подлинных) между союзниками в отношении целей войны стала любимым коньком критиков Рузвельта, что не могло не беспокоить президента, поскольку уменьшало шансы на создание прочной структуры длительного мира после победы (Ibid. P. 441).

Усиление консервативных настроений в политической атмосфере США тревожило многих. Накануне нового, 1944 года Честер Боулс, глава Администрации по контролю над ценами и стойкий приверженец прогрессивных традиций «нового курса», с огорчением писал в частном письме о метаморфозе «ньюдиллеров», превращении их в дюжинных либералов умеренной разновидности и о появившихся у республиканцев реальных возможностях «вернуть эру Уильяма Маккинли» (NYPL. N. Thomas Papers. Box 26. Chester Bowles to Thomas. December 13, 1943). В другом письме (от 23 декабря 1943 г.) Сэмуэлю Розенману Честер Боулс еще более определенно высказался в том духе, что наметившийся дрейф вправо способен привести к развитию «агрессивного национализма», который может оказаться «еще более опасным для всеобщего мира, чем наш прошлый изоляционизм» (FDRL. S. Rosenman Papers. General Correspondence. Box 1. Chester Bowles to Rosenman. December 23, 1943). Гарольд Иксе в то же примерно время отмечал, что события в 1944 г. в силу увеличения внутренних противоречий и конфликтов легко могут выйти из-под контроля Белого дома и принять нежелательный оборот (LC. Harold L. Ickes Papers. Box 162. Ickes to Marguerite A. Le Hand. December 27, 1943). В публичных выступлениях Икеса настойчиво звучал призыв остерегаться ежедневных инъекций антисоветизма, впрыскиваемых общественному мнению консервативными органами печати (См.: Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны 1941 - 1945. Т. 1. С. 435).

Новый, 1944 год еще более осложнил внутреннюю обстановку. Канун его на итальянском фронте был ознаменован неудачей англо-американских войск южнее Рима, в районе Кассино. Возникавшая в связи с этим вероятность затягивания начала операции «Оверлорд», намеченной на май 1944 г., только усиливала контраст между событиями на фронте в Италии и на советско-германском фронте, где в результате широкомасштабного зимне-весеннего наступления 1943 - 1944 гг. советские войска освободили почти всю Украину, Крым, Молдавию, Ленинградскую и Калининскую области, значительную часть Белоруссии. Проблема ускорения окончания войны, волновавшая американцев и остро дебатировавшаяся в печати, предстала для администрации в весьма невыгодном свете. Способно ли правительство обеспечить эффективное руководство на заключительной стадии ведения коалиционной войны? Этот вопрос обретал особый смысл в преддверии приближающихся президентских выборов осенью 1944 г. Каждый день «топтания» под Кассино стоил демократам и лично Рузвельту поддержки все новых контингентов колеблющихся сторонников. «Психологический эффект Кассино, - писал бывший посол США в республиканской Испании историк Клод Бауэре 30 марта 1944 г., - очень неблагоприятен. Между нами, во всем этом есть что-то унизительное. В то время как русские освобождают всю Украину и выходят на границу с Румынией, мы все еще воюем под Кассино. Конечно, всегда найдутся какие-то объяснения военного характера, но простые люди не являются осведомленными в этих вещах и не склонны вдаваться в тонкости военной стратегии» (LC. В. Long Papers. Box 149. Claude Bowers to Long. March 30, 1944).

Оппозиция, чутко улавливающая изменения в настроениях общественности и рассчитывавшая сыграть на струнах этого недовольства свою собственную мелодию, развернула баталии за захват политических плацдармов. Согласно замыслу ее стратегов, эти тактические бои должны были предварять общее наступление на позиции сторонников Рузвельта в случае, если президент решится на выдвижение своей кандидатуры на пост главы государства в четвертый раз. Р. Шервуд, ссылаясь на свою беседу с Д. Эйзенхауэром о негативных последствиях этого «постыдного спектакля» на боеспособность армии, именовал действия антирузвельтовских сил как «политическое надувательство» (FDRL. S. Rosenman Papers. General Correspondence. Box 4. Robert Sherwood to Rosenman. March 5, 1944), исключительно опасное по своему характеру, даже граничащее с преступлением. Поскольку Шервуд писал из Англии, находясь вблизи будущего поля боя, на котором вскоре должна была разворачиваться операция «Оверлорд», постольку его восприятие разгоравшегося политического конфликта на родине было тесно увязано прежде всего с перспективой завершения подготовки к высадке в Нормандии и успешного продвижения в глубь континента. Б. Лонг из своего кабинета в госдепартаменте видел проблему в более широком внешнеполитическом аспекте. Уже сам факт, что 1944 год, писал он, является годом выборов, серьезно осложняет ведение внешнеполитических дел (LC. Laurence A. Steingardt Papers. Box 44. Breckinridge Long to Steingardt. March 24, 1944). К тому же, добавлял Б. Лонг, оппозиция впервые за долгое время получила достаточно серьезные шансы на успех, что придает ей силы. Итог: правительство стало мишенью для яростной бомбардировки «с самых разных направлений и со стороны различных сил» (Ibidem) .

Что же стояло за всеми этими противоречивыми факторами внутриполитической ситуации в стране? Общеизвестно, что самые глубокие корни как внутренней, так и внешней политики любого государства определяются в конечном счете экономическими интересами, экономическим положением (можно сказать - изменением экономического положения) господствующих классов. Хотя, разумеется, не может быть прямой взаимосвязи между экономикой и политикой, нельзя подменять эту взаимосвязь упрощенной формулой «внешняя политика есть функция внутренней».

Говоря о том, что всякая политика (в том числе и внешняя) отражает экономику в обобщенном виде - данное положение легче всего проиллюстрировать именно на примере дипломатической истории США в годы войны,- прежде всего, вероятно, следует иметь в виду те количественные и качественные сдвиги, которые произошли в экономике Соединенных Штатов в военный период. В самом деле, скачок из состояния упадка и хаоса к динамическому, быстрому росту, к настоящему экономическому буму был столь стремительным, что опрокинул самые смелые предположения прорицателей нового «процветания» Америки из числа сторонников неограниченной экспансии американского капитала на внешних рынках, втайне мечтавших о восстановлении деловой активности в США на путях перевода экономики на военные рельсы (Одним из выразителей этих настроений был Джозеф Кеннеди, в 1938-1940 гг. посол США в Англии (Beschloss M. R. Kennedy and Roosevelt. The Uneasy Alliance. N.Y., 1980. P. 167)).

«Война омолодила американский капитализм» (Wittner L. S. Rebels against War. The American Peace Movement 1933-1983. Philadelphia, 1984. P. 111), - пишет в своей книге Лоуренс Уиттнер. Если иметь в виду темпы и масштабы экономического роста в годы войны, последовавшего за десятилетием глубочайшего кризиса, то с этим нельзя не согласиться. В 1940 г. валовой национальный продукт США исчислялся суммой в 90 млрд долл., к 1944 г. он достиг цифры в 200 млрд. В промышленности все отрасли работали с полной нагрузкой, фактически исчезла безработица, а между тем в 1940 г. армия безработных насчитывала 12 млн человек (См.: Сивачев Н. В. США: государство и рабочий класс. С. 259. ).

Резко улучшилось положение в сельском хозяйстве, где впервые за многие годы возникла нехватка рабочих рук. За период с 1939 по 1945 г. цены на сельскохозяйственные продукты выросли на 131%, что повлекло за собой рост фермерских доходов с 5,3 млрд долл. в 1939 г. до 13,6 млрд в 1944 г. Резко снизилась фермерская задолженность - бич сельской Америки (Wilcox W. W. The Farmer in the Second World War. Ames (Iowa), 1947. P. 95-96, 249-251). В материальном смысле большинство других социальных слоев также оказались в выигрыше от экономического подъема («Во всем этом было только одно хорошее, - вспоминает один из персонажей книги Стадса Теркела «Хорошая война».- У многих моих подруг матери пошли работать на фабрики. Впервые в жизни они работали не дома и вдруг поняли, что способны на нечто большее, чем стоять у плиты. Помню, как одна из таких женщин пригласила меня на воскресный обед. За столом она и ее сестра горячо обсуждали как лучше всего затачивать резцы. Никогда в жизни я не слышала ничего подобного. Это было прекрасно» ( Tarkel S. The Good War. An Oral History of World War Two. N.Y., 1984. P. 119). Некоторые ограничения в снабжении отдельными товарами или нормирование других компенсировались появившимся (впервые за многие предшествующие годы) у миллионов людей чувством уверенности в работе, а стало быть, и в завтрашнем дне. Война громыхала где-то далеко на полях России и на Тихом океане, здесь же, в Америке, жизнь быстро налаживалась после тяжелых испытаний «великой депрессии».

Историк Алан Невинс писал, что эта уверенность постепенно вырастала в новое экономическое мышление, опирающееся на стремительный рост экономики и представление о возможности сохранить его и в будущем (А Report on Wartime Life in the United States. Ed. by Jack Goodman. N.Y., P. 162). Кого-то мог поставить в тупик вопрос о средствах достижения этой цели, но только не ту часть американских деловых кругов, которая была тесно связана с военным производством. Ее ответ очень четко и предельно лаконично был сформулирован окрыленным перспективой нескончаемого процветания президентом корпорации «Дженерал электрик» Чарльзом Вильсоном, предложившим крепить союз бизнеса и военных кругов с целью поддержания на ходу «постоянной военной экономики» (Coffin T. The Passion of the Hawks: Militarism in Modern America. N.Y., 1964. P. 162). Это полностью совпадало с желанием военных кругов осуществлять полицейские функции в мире. Так, уже в 1943 г. заместитель военно-морского министра США Джеймс Форрестол призывал к усилению военной мощи с целью установления полного контроля над миром. «У нас теперь в руках сосредоточена огромная сила, - говорил он, - и мы должны непременно сохранить ее» (Sherry M. S. Preparing for the Next War. New Haven, 1977. P. 33).

Создание военно-промышленного комплекса в США, чье последовательно усиливающееся влияние на правительственную деятельность в военные годы по мере увеличения его удельного веса в экономическом потенциале страны становилось все заметнее, восходит к предвоенным десятилетиям (Koistinen Paul A. C. The Industrial-Military Complex in Historical Perspective: The Interwar Years // Journal of American History. LVI. March 1970. P. 819-839). Но подлинного расцвета он достиг в годы войны. Расширение отраслей, производящих вооружения, с 1939 г. происходило невероятно быстрыми темпами. Так, например, если в 1939 г. в авиапромышленности было занято всего 63 тыс. рабочих, то в годы войны число занятых увеличилось до рекордной цифры - 1 млн 345 тыс. Важно отметить, что фактически весь прирост продукции в отраслях, работающих на войну, был достигнут за счет государственных вложений. В 1939 г. примерно только 1/3 всей продукции авиационной промышленности была выполнена по военным заказам, в 1946 г. - половина (Noble D. F. Forces of Production. A Social History of Industrial Automation. N.Y., 1984. P. 5, 6). Сращивание правительственных ведомств и промышленных корпораций, производящих самолеты, авиамоторы и оборудование (таких, как «Боинг», «Локхид», «Норт Америкэн», «Дуглас», «Дженерал электрик», «Пратт энд Уитни»), становилось все более заметным. Львиная доля затрат на исследовательские работы в отрасли финансировалась за счет казны. Еще более фантастическим был прогресс в радиотехнической и электронной промышленности. Из отрасли, производящей исключительно потребительские товары (главным образом радиоприемники), она почти на 100% превратилась в производителя военного снаряжения. В годы войны объем реализации промышленных фирм этой отрасли возрос на 2000%, а занятость на их предприятиях увеличилась в пятикратном размере (Ibid. P. 7).

Ничто так не увязывало государственные институты, крупнейшие корпорации, занятые военным производством, военные круги и интеллектуальный потенциал страны в единый комплекс, как создание работающих на войну крупных исследовательских центров («Манхэттенский проект», «Радиационная лаборатория» и др.). В 1944 г. правительство израсходовало 700 млн долл. на исследовательские работы в военной области (в 10 раз больше, чем в 1938 г.), причем большая часть этой суммы была передана в руки неправительственных учреждений - частных фирм и университетов.

Университеты преобразовывались на глазах, заключая договора с военной промышленностью на проведение специальных разработок и привыкая к щедрости в финансовом отношении вооруженных сил. Военная ориентация, вкус к расходованию крупных средств на экспериментальные работы, возможность быстрого выдвижения и достижения вершин материального благополучия делали большие группы ученых (особенно молодую поросль) расположенными к самому тесному сотрудничеству с военными. «Ученые, - резюмирует американский исследователь Ноубл, - так же, как и представители вооруженных сил, хотели, чтобы их совместная работа продолжалась и после войны. И в самом деле, как пишет один историк, изучавший явление послевоенной готовности (речь идет о милитаризации политического мышления в США после 1945 г. - В. М.), ученые «сами возглавили движение за институционализацию рожденного в годы войны партнерства с военными». Полностью пропитавшиеся идеологией готовности, ученые оказались втянутыми в военные исследования не в результате беспечности или обмана. Восхваляя их, агитируя за их продолжение, они очень редко задавались вопросом об их целесообразности» (Ibid. P. 12).

Неудивительно, что планы послевоенного урегулирования, предполагавшие по логике вещей свертывание военного производства, находили в этой среде далеко не одинаковый отклик. Призывы «быть начеку», «держать порох сухим», не ослаблять военную мощь США после войны, остерегаться «красных» и исподволь готовиться к новой войне против них падали на подготовленную почву, особенно там, где, как писал еще в 1944 г. историк Бернард Девото, души людей совращал предательский страх «перед наступлением мира» (Цит. пo: Wittner L. S. Op. cit. P. 115).

Заметнее всего эта обеспокоенность проявилась в экономической науке, выступлениях (устных и печатных) видных ее представителей в дискуссиях по поводу предстоящей перестройки экономики на мирные рельсы. Впервые предупреждения о прямой зависимости стабильного развития национальной экономики от поддержания военного производства в мирное время на высоком уровне прозвучали на ежегодном собрании Американской экономической ассоциации в январе 1943 г. (г. Вашингтон). Там был затронут и вопрос об угрозе резкого сокращения зарплаты многих американцев в связи с переходом с уровня расценок, существующих на военных предприятиях, на уровень расценок в невоенном секторе, а отсюда - падение покупательной способности и образование массовой безработицы (The American Economic Review. Vol. XXXIII. N 1. Supplement. Pt 2. March 1943. P. 29, 33, 78, 80, 113, 114, 131).

Еще определеннее эти же мотивы звучали на ежегодном 56-м собрании Американской экономической ассоциации в январе 1944 г. В представленных докладах фигурировали цифры (впервые обнародованные летом 1943 г.) ожидаемой в первые же годы после войны безработицы (12 - 16 млн). Назывались потери в заработках, которые неизбежно должны были последовать за сокращением военного производства и закрытием военных заводов. Наконец, прямо указывалось на пугающую возможность повторения сразу же за послевоенным бумом нового 1929 года. Подводя итоги, участники дискуссии пришли к выводу, что все это сулит Соединенным Штатам ослабление их международных позиций и обострение внутренних социальных конфликтов (American Economic Review. Vol. XXXIV. N 1. Pt 2. Supplement. March 1944. P. 120, 126, 140, 148). Настроения в пользу сохранения ориентации всей послевоенной экономической политики на военно-стратегические цели с учетом глобальных притязаний американского империализма были совершенно недвусмысленно выражены в формуле «военная готовность плюс экономическая готовность», предложенной в докладе «Экономическая мощь как инструмент национальной политики». Все эти рассуждения были целиком созвучны призывам правых покончить с «иллюзией» о достижимости прочного мира после войны на основе коллективной безопасности и сотрудничества в области разоружения и держать курс на создание преобладающей военной мощи, способной воплотить в жизнь мечту об «американском веке».

Идея о превращении военного производства в приоритетное направление американской экономики мирного времени пришлась по душе многим. Вот что писал по этому поводу в 1947 г. лидер социалистической партии Норман Томас: «В Соединенных Штатах в масштабах, в которых большинство американцев стыдится признаваться, войну если даже не приветствовали как избавление от хронической депрессии и безработицы, то воспринимали как норму. Американцы не знали тех разрушений, которые вторая мировая война принесла Европе... Я много путешествовал по Америке, и ничто не оказало на меня такого сильного впечатления (особенно в ходе избирательной кампании 1944 г.), как фактическое отношение населения к войне. Несмотря на растущий список потерь на фронтах, много мужчин и женщин довольно легко соглашались смириться с затягиванием успешно идущей войны до тех пор, пока она сохраняет им работу, наполняет чувством выполненного долга и в целом дает больше еды, чем они имели до воины» (Цит. по: Wittner L. S. Op. cit. P. 114).

В теснейшей взаимосвязи с новыми тенденциями в духовной атмосфере страны находились и политические процессы. Значительные сдвиги в социально-классовой структуре общества, происходившие на фоне экономического роста, не могли не вызвать эрозию той массовой базы, на которую опиралась администрация Рузвельта. Вспышка расизма привела во многих местах к серьезным расовым беспорядкам в промышленных центрах, традиционно служивших оплотом демократов.

Но, пожалуй, важнее всего было то, что испытанная тактика «ньюдиллеров», построенная вокруг лозунгов, обещающих сиюминутное улучшение экономических условий жизни рабочих, безработных, фермеров и т. д., начинала пробуксовывать, уже не давая прежнего эффекта. А между тем демократы оказались не готовыми предложить привлекательную программу колеблющейся части своего традиционного электората, обеспечившей себе минимум материального благополучия и заинтересованной в большей мере теперь уже в решении своих локальных проблем.

Особо следует сказать о позиции рабочего движения. Факты свидетельствуют о единодушной поддержке целей 5антифашистской войны со стороны рабочего класса (Ibid. P. 47, 48). Проявление этих настроений было самой приметной чертой вновь возникшей ситуации, но не единственной. В самом рабочем движении под влиянием различных причин (в том числе и антипрофсоюзной пропаганды правых) усиливались разногласия (Josephson M. Op. cit. P. 593). Всего заметнее они проявились в неодинаковом подходе руководства АФТ и руководства КПП к проблемам внешней политики, межсоюзнических отношений, да и к самой администрации Рузвельта. Начать хотя бы с того, что АФТ в 1940 и 1944 гг. - годы президентских выборов - оставалась по большей части политически нейтральной и не делала мерилом своего отношения к кандидатам той или иной партии их внешнеполитический курс (Got son R. The AFL Foreign Policy Making Process from the End of World War II to the Merger // Labor History. 1975. Vol. 16. N 3. P. 336). Позиция АФТ в вопросах, связанных с укреплением единства рабочих организаций и солидарности трудящихся стран антигитлеровской коалиции, в целом была негативной (История рабочего движения в США в новейшее время. В 2-х томах. 1918-1965. Т. 2. 1939-1965. М., 1971. С. 121-123).

Напротив, профсоюзы КПП, ведомые Комитетом политических действий (КПД), проделали огромную работу по оказанию политической поддержки Рузвельту. Но успех КПП в этом плане и то живое участие, которое его руководство проявило в деле укрепления единства рабочих организаций стран Объединенных Наций (Polenberg R. War and Society. Philadelphia, 1972. P. 203-207) , вызвали враждебную реакцию со стороны лидеров АФТ и в особенности всех антирузвельтовских элементов внутри республиканской и демократической партий. Вновь широкое хождение получила версия об инфильтрации политического радикализма, «красной опасности» в лагерь рузвельтовских либералов и даже о захвате левыми силами руководящих позиций в демократической партии (Ibid. P. 208) . Кроме того, взаимная неприязнь между лидерами АФТ и руководителями КПП за годы войны еще более возросла.

Но и в самом Конгрессе производственных профсоюзов, этой важной опоре «нового курса», не было единства взглядов в отношении приоритетов национальной политики. Весьма влиятельные в руководстве ряда крупных производственных профсоюзов социалисты во главе с Норманом Томасом прохладно относились к перспективе тесного сотрудничества СССР и США в интересах послевоенного мирного урегулирования. Не секрет также, что, прячась за тезисом о скорейшем окончании войны, эта группа настаивала на заключении сепаратного мира с гитлеровской Германией и ее союзниками на условиях, прямо противоположных тем, которые были провозглашены Рузвельтом в Касабланке (1 мая 1944 г. Н. Томас разослал своим сторонникам секретный меморандум, отвергающий идею безоговорочной капитуляции держав «оси» (NYPL. N. Thomas Papers. Box 27. Bertran D. Wolfe to Thomas. May 2, 1944) ). Формула «реалистического мира», выдвинутая Н. Томасом в противовес концепции «безоговорочной капитуляции», не была безобидной игрой в термины. Она была рассчитана на подогрев страха перед советской военной мощью и ослаблением позиций Запада после войны в результате разгрома Германии и ее союзников (Ibid. Box 28. William Hard to Thomas. March 1, 1945; Alfred M. London to Thomas. May 3, 1945; FDRL. O. Cox Papers. Box 149. FDR's Memorandum for Secretary of War. August 26, 1944). В этом вопросе, как показывают документы, у Томаса было очень много влиятельных сторонников среди видных республиканцев, в кругах, контролировавших средства массовой информации, и в военных ведомствах. И. Лубин, хорошо осведомленный наблюдатель, отмечал осенью 1944 г., что подобного рода внушения не проходили бесследно, вызывая рост апатии и колебания определенной части рабочих (особенно рабочих-католиков), склонных доверчиво внимать критикам внешней политики Рузвельта (FDRL. S. I. Rosenman Papers. General Correspondence. Box 21 Isador Lubin to Rosenrnan. October 17, 1944).

После того как летом 1944 г. правительственные ведомства стали сокращать объем военных заказов, а корпорации в свою очередь немедленно приступили к увольнениям, руководители крупнейших профсоюзов КПП с новой силой дали почувствовать, что и они обеспокоены возвращением призрака «великой депрессии» (Ibid. Box I. W. P. Reuther to FDR. August 23, 1944). У. Рейтер, вице-президент КПП, в начале войны много говоривший о необходимости четкого определения целей войны с державами «оси» и создания международного механизма обеспечения безопасности после войны, в 1944 и 1945 гг. уже редко затрагивал эту тему, демонстрируя намерение оставаться вне дебатов по животрепещущим вопросам межсоюзнических отношений и мировой политики вообще. Логика борьбы с левым крылом в его собственном профсоюзе толкала Рейтера на сближение с консервативно настроенными группировками, чей подход к вопросам внешней политики фактически ничем не отличался от подхода антирузвельтовской оппозиции (Barnard J. Walter Reuther and the Rise of the Auto Workers. Boston; Toronto, 1983. P. 88-113).

В реальной жизни усиление этой тенденции приводило к тому, что образовавшаяся благодаря ей «ниша» заполнялась искаженными представлениями о характере войны и перспективах послевоенного развития, дезинформацией и просто мифами о намерениях Советского Союза, о его роли и вкладе в победу над общим врагом и т. д. Комитет политических действий во главе с С. Хилмэном, сконцентрировав все внимание на усилиях в целях достижения прогресса в области социального законодательства и оживления коалиционных действий демократов и профсоюзов на местах, если не самоустранился, то во всяком случае и не проявлял особой активности в отражении атак справа на политику мирного сосуществования с Советским Союзом после победы (Josephson M. Op. cit. P. 607). Образовавшийся по инициативе М. Уолла и Д. Дубинского на базе АФТ Комитет за свободные профсоюзы своей раскольнической деятельностью еще более усложнил достижение единства рабочего движения в этом вопросе.

Вот в такой сложной внутриполитической обстановке подходила Америка к выборам 1944 г. Было ли это неустойчивым равновесием общественных сил, традиционно выступавших в составе коалиции «нового курса», и перегруппировавшей свои порядки оппозиции, сказать с полной определенностью трудно. Во всяком случае в доверительном разговоре с Белль Рузвельт еще 13 июля 1943 г. сам президент сказал, что, если бы президентские выборы состоялись летом 1943 г., его победа была бы проблематична, и добавил, что он предпочел бы заниматься военной стратегией за одним столом с Черчиллем и Сталиным, предоставив управление страной кому-нибудь другому (LC. Kermit and Belle Roosevelt Papers. Box 136. Notes. July 13, 1943). Смысл этой метафоры очень понятен: внутриполитические конфликты и противоречия серьезно осложняли выбор оптимальных военно-политических решений в рамках коалиционных действий (Эта тема начиная с лета 1943 г. отчетливо проходит в секретной переписке Рузвельта с Черчиллем (см., например: Churchill and Roosevelt. The Complete Correspondence. Vols. I-III. II. Alliance Forged. November 1942-February 1944. Ed. with Commentary by Warren F. Kimball (далее - Churchill and Roosevelt). Princeton, 1984. P. 290, 291). Многие наблюдатели, не склонные драматизировать события, были поражены силой великодержавных настроений, охвативших к концу войны определенные категории населения США. Имя Рузвельта в этой среде ассоциировалось с чем-то крайне враждебным традициям подлинного американизма, национальному величию и добропорядочности. Супруга видного экономиста Чарльза Мэрриама писала через неделю после выборов министру внутренних дел Гарольду Икесу о той атмосфере ненависти к Рузвельту, которую подогревают сторонники Дьюи и в которой резко возросла, по её мнению, вероятность покушения на президента. Очень характерен ответ Г. Икеса, датированный 21 ноября 1944 г. Он писал: «Люди Дьюи действительно разожгли худшие настроения, которые мне когда-либо приходилось наблюдать в политической жизни нашей страны; в этой обстановке какой-нибудь полусумасшедший вполне может быть доведен до такого состояния, что решится предпринять покушение на жизнь президента... Это была самая гнусная политическая кампания на моей памяти, и я опасаюсь, что она оставит много шрамов, которые не скоро исчезнут» (LC. Harold L. Ickes Papers, Box 162. Ickes to Mrs. Charles E. Merriam. November 21, 1944)).

Избирательная кампания 1944 г., развернувшаяся в разгар решающих сражений на обоих театрах военных действий второй мировой войны, обернулась для президента Ф. Рузвельта тяжким испытанием. Пожалуй, этого следовало ожидать, поскольку с того момента, когда он принял решение о выдвижении своей кандидатуры на четвертый срок, оппозиция употребила колоссальные усилия с целью восстановить общественное мнение страны против внутренней и особенно внешней политики администрации, лично против президента. Давид Лоуренс, прозрачно намекая на ухудшение здоровья Рузвельта, в статье о будущем американской политики в «Вашингтон стар» пустился в рассуждения о том, кто заменит ФДР на посту президента в случае его смерти сразу же после победы на выборах (Washington Star. 1944. 29.VII). Из текста статьи вытекало, что политическое руководство Рузвельта себя исчерпало и должно быть как можно скорее предано захоронению без всяких почестей (Слухи о его катастрофически ухудшающемся здоровье вынудили Рузвельта предпринять длительную инспекционную поездку в середине июля 1944 г. на побережье Тихого океана, Гавайи и Аляску (см.: Churchill and Roosevelt. III. P. 191-193, 243) ).

Президент, казалось, намеренно решил вызвать «огонь на себя», заявив накануне нового, 1944 года, что он обдумывает программу социально-экономических преобразований, которая призвана будет продолжить эру реформ. Жаждущим узнать у него журналистам, как скоро он предложит конгрессу эту новую программу, он ответил загадочным рефреном: «Когда придет время... Когда придет время». Консервативная печать, не скрывая ликования, писала, что архитектор «нового курса» морочит голову соотечественникам, раздавая обещания, которые не собирается выполнять. Но две недели спустя Рузвельт выступил с одним из самых радикальных заявлений в своей биографии государственного деятеля, воспользовавшись для этого ежегодным президентским посланием конгрессу 11 января 1944 г. В нем президент назвал ряд мер, которые, по его словам, должен был санкционировать конгресс с целью способствовать экономической стабилизации. Сюда входили законодательство о налогообложении, контроле над ценами и т. д.

Главное же место в послании было уделено изложению так называемого второго билля о правах, в котором провозглашалось достижение «нового базиса обеспечения и процветания» для всех американцев «без различия положения, расовой или религиозной принадлежности». По убеждению Рузвельта, этот базис включал право на полезный труд, право зарабатывать на пропитание, одежду и отдых, право фермеров иметь достаточные доходы, право каждого предпринимателя на коммерческую деятельность в условиях, не ограниченных диктатом монополий, право на «приличное жилище», на образование, на медицинскую помощь, на социальное обеспечение в старости, по болезни, в связи с безработицей и т. д.

Изложенный в форме общих пожеланий «второй билль о правах» представлял собой некий перечень далеких целей. Но бесспорно, он мог стать знаменем широкого движения за социальное обновление, что сразу же почувствовала реакция, назвав его опасной химерой. Президент подлил масла в огонь, заявив в самом кульминационном месте послания, что угроза для безопасности нации - справа. «...Если реакция возьмет верх, - писал он, - если история повторится и мы вернемся к так называемому «нормальному положению» 20-х годов, можно будет определенно сказать: хотя мы и разгромили врагов на полях сражений за рубежами нашей страны, здесь, у себя дома, мы дали одержать победу духу фашизма» (The Public Papers and Addresses of Franklin D. Roosevelt. Vol. ХШ. P. 42).

Одним из поводов для интенсификации нападок на внешнюю политику Рузвельта явилось вступление советских войск на территорию Польши после победоносного завершения Белорусской операции в июне - августе 1944 г. и образование Польского комитета национального освобождения. Негативная позиция, занятая Рузвельтом в ответ на настойчивые усилия лоббистов польского эмигрантского правительства в Лондоне связать ему руки обещанием поддержать притязания лондонской группировки, не осталась незамеченной. Президент не имел намерения встречаться с премьером эмигрантского правительства Миколайчиком, и только соображения поддержки в год выборов польской этнической группы американских избирателей заставили его переменить решение (Churchill and Roosevelt. Ш. P. 208-210). Но оппозиция посчитала этот символический жест явно недостаточным. Открыто заговорили об ответственности правительства США за недопущение создания советских «сфер влияния» в Восточной Европе. Хотя президент не разделял этой предвзятой оценки советской политики и в целом реалистически подходил к поискам путей решения польского вопроса (Об этом красноречиво свидетельствует запись беседы посла СССР в США с Г. Гопкинсом от 13 октября 1944 г. (Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны 1941-1945. Т. 2. С. 235; Churchill and Roosevelt. Ш. P. 209, 210)), тем не менее он счел для себя невозможным оставить без внимания затеянную его противниками шумную пропагандистскую акцию. Ее целью было представить Рузвельта политиком с замашками монарха, утратившим чувство ответственности перед нацией, проявляющим постоянно некомпетентность и «пораженчество».

Высадка союзников в Северной Франции 6 июня 1944 г. вызвала новую активизацию тех сил в правящем классе США, которые мечтали закончить войну «американским миром» и готовы были пойти на сговор с гитлеровцами на общей платформе борьбы с «мировым коммунизмом». Часть командного состава армии и военно-морского флота США лелеяла надежду, что операция «Оверлорд» будет прелюдией к глобальной акции, результатом которой станет утверждение американского военного превосходства повсюду и в Европе в первую очередь. Поведение американской дипломатии и деятельность спецслужб все более начинали отражать нарастание этих настроений, основанных на иллюзиях американского всемогущества и на планах достижения доминирующего положения США в мире.

2-я Квебекская конференция (11 - 16 сентября 1944 г.), состоявшаяся накануне президентских выборов, выглядела как очередная уступка силам, заинтересованным в расколе антигитлеровской коалиции, дипломатической изоляции Советского Союза. Достаточно сказать, что, несмотря на неоспоримое право СССР на участие в решении германского вопроса, его рассмотрение на Квебекской конференции проходило даже без уведомления советской стороны, что являлось нарушением союзнического долга. О принятых в Квебеке соглашениях по политическим вопросам Советское правительство не получило от правительства США и Великобритании фактически никакой информации. Более того, печально знаменитая памятная записка, родившаяся в результате обсуждения 18 и 19 сентября 1944 г. в Гайд-парке Рузвельтом и Черчиллем вопроса о будущем атомном оружии, предусматривала сохранение в секрете от Советского Союза самого факта о ведущихся работах по «Манхэттенскому проекту». Американский историк Уоррен Кимбелл отмечает, что весь ход работы конференции и ее решения были пронизаны близкой сердцу Черчилля идеей англо-американского союза и англо-американской гегемонии в мире (Churchill and Roosevelt. HI. P. 319; см. также: Исраэлян В. Л. Дипломатия в годы войны (1941-1945). С. 309-314).

Но именно эта идея владела и теми общественными силами США, которые центральным лозунгом «политического года» сделали лозунг борьбы с «коммунистической опасностью». Нападки на администрацию не ограничивались обвинениями в «сговоре с СССР за счет интересов Польши» и в чрезмерной жестокости ее планов в отношении послевоенной Германии (Dallek R. Franklin D. Roosevelt and American Foreign Policy. P 481; Bishop H. FDR's Last Year. April 1944-April 1945. L., 1975. P. 166). Все громче слышны были речи, призывающие рассматривать Советский Союз как будущего военного противника Соединенных Штатов. Джозеф Дэвис 27 июня 1944 г. сделал следующую запись: «День полон событий. Утром выступление по радио о России; затем завтрак со Стивом Эрли. В Пентагоне состоялась беседа с начальником военной разведки. Я рассказал ему о том, что один из членов его штаба - в чине генерала - на обеде с сенаторами убеждал их агитировать за немедленное заключение мирного соглашения с Гитлером. По словам этого генерала, такая мера спасла бы наших парней, а «ведь каждый из них, кто будет убит сейчас, нужен будет для войны с Россией через какое-то время». Совершенно очевидно, что если это станет известно советскому руководству, то единству союзников будет нанесен непоправимый урон, и никто не может предвидеть глубину последствий его не только для совместных действий против общего врага, но и для будущего мира» (LC. Joseph E. Davies Papers. Box 14. Diary. June 27, 1944).

Брекенридж Лонг писал в своем дневнике, что возникающие между союзниками разногласия интерпретировались большинством ведущих органов печати однозначно: Советский Союз является-де источником всех трудностей на пути к согласованным решениям (LC. B. Long Papers. Box 5. Diaries. September 26, 1944). Возможно, он и не имел в виду редакционную статью газеты «Чикаго трибюн» от 24 сентября 1944 г., приписывавшую все победы над Германией и Японией исключительно США и ухитрившуюся даже не упомянуть при этом СССР и Великобританию (Chicago Tribune. 1944. 24.IX), но все это было явлениями одного и того же порядка. К этому добавилась критика со стороны либеральных групп в связи со ставшими известными планами администрации Рузвельта добиваться признания формулы, предусматривающей тесное сотрудничество четырех великих держав (США, СССР, Великобритании и Китая) в целях сохранения мира после победы (См.: Исраэлян В. Л. Указ. соч. С. 301). В ходе предвыборных дебатов во многих публичных выступлениях представителей анти-рузвельтовских сил также все сильнее звучала тема капитуляции Германии. И вновь слышался совершенно определенный подтекст: Германия должна рассматриваться как союзник во всех будущих политических комбинациях, призванных служить противовесом Советскому Союзу.

Рузвельт отчетливо сознавал, что все эти проекты тянут страну назад, к 20-м годам. Свою задачу он видел в развенчивании кампании за отказ от участия США в деятельности будущей международной организации безопасности. Печальный опыт прошлого был усвоен им основательно. Что касается будущего Германии, то призывы к «мягкому» обращению с ней подтолкнули президента предпринять ряд шагов с целью зафиксировать стремление Соединенных Штатов добиться совместно с Советским Союзом устранения военной угрозы со стороны Германии. 17 августа 1944 г. Рузвельт заявил о намерении Соединенных Штатов совместно с другими державами антигитлеровской коалиции оккупировать Германию после ее капитуляции, дабы не повторить ошибку 1918 г. (Washington Post. 1944. 18. VIII )Вслед за тем последовала беседа К. Хэлла с председателем делегации СССР на международной конференции в Думбартон-Оксе, в ходе которой, как сообщал в Москву А. А. Громыко, Хэлл «всячески подчеркивал то положение, что будущее мира, будущие успехи или неудачи в области поддержания мира и развития международного сотрудничества будут в большей степени зависеть от сотрудничества между Соединенными Штатами и Советским Союзом» (Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны 1941-1945. Т. 2. С. 196).

Особенно остро реагировал на возвращение к допотопным планам односторонних действий США и ревизии в принципе согласованных решений о будущем Европы Гопкинс. Во время вынужденных «каникул», проведенных на больничных койках зимой 1943 - весной 1944 г., он много размышлял о мире после победы. Первые итоги этих размышлений Гопкинс решил изложить в статье для журнала «Америкэн мэгэзин», приуроченной к началу новой избирательной кампании. Хотя рукопись так и не попала на стол редактору, тем не менее ее внимательно прочитали в военном министерстве и госдепартаменте. Затем с ней познакомились Рузвельт, генерал Маршалл и К. Хэлл. Вскоре Гопкинса уведомили о принятом решении воздержаться от публикации статьи (FDRL. Personal Letters in the Papers of Harry L. Hopkins. 1930-1946. Roll 17. Stephen Early Memorandum for Miss Kraus, Secretary to Hon. Harry Hopkins. March 27, 1944 )ввиду того, что и президент и государственный секретарь считают поставленные в ней острые вопросы внешней политики преждевременными. Администрация предпочитает не касаться их в ходе предвыборной борьбы. О чем же писал Гопкинс?

Во вступительной части его статьи отмечалось, что поскольку американский народ накануне выборов волнуют «планы в отношении будущего мира и его сохранения» то в ходе публичных дебатов надо обязательно затронуть главные вопросы военной политики и международных отношений. К числу последних относились: «Следует ли США входить в международную организацию, одной из целей которой будет обеспечение мира с использованием принуждения? Является ли намерением той или иной партии или обеих обсудить с представителями Англии, России, Китая проблемы, связанные с окончанием войны? Если да, то какие? Каким будет их отношение к проблеме эксплуатации малых стран? Какую роль следует играть США в процессе создания государственного устройства в освобожденных странах? Намерены ли мы приложить все усилия, на которые способны, с тем чтобы предотвратить сползание, скажем, Франции или Греции к фашизму...» (Ibid. Untitled Article by Harry L. Hopkins (март 1944 г.). симптоматичным, что Гопкинс считал желательным оказываться от «фигуры умолчания», скажем, в одной из ключевых политики - в колониальном вопросе («отношение к эксплуатации малых стран»). Не исключено, что в этом отношении раздумья Гопкинса были навеяны ростом антиамериканских настроений в Азии и разочаровавшим всех противников колониализма заявлением Рузвельта от 1 февраля 1944 г. о политике США на этом континенте. Президент, определяя цели американской политики в этом районе, свел их к достижению победы в войне с Японией (см.: Поздеева Л. В. Англо-американские отношения в годы второй воины 1941 - 1945. М., 1964. С. 287) )Вольно или невольно Гопкинс затронул уязвимые места в деятельности американской дипломатии. По всем этим вопросам с момента принятия «Атлантической хартии» она занимала двойственные, противоречивые позиции.

Проблема, какой будет и какой должна быть внешняя политика США, занимала самое большое место во всех рассуждениях Гопкинса. Существовало два пути: первый - равноправное международное сотрудничество и решение спорных вопросов путем переговоров, соглашений, т. е. путь, апробированный всей практикой антигитлеровской коалиции, и второй - неограниченная внешнеполитическая экспансия, подчиненная всецело эгоистическим интересам крупнейших монополий США. Хотя и нет достаточных оснований утверждать, что Гопкинс сделал свой выбор, главные идеи, пронизывающие ход его мыслей, просматривались довольно четко. Прежде всего старый международный порядок сменяется новым, в основе чего лежат исторические сдвиги, достигнутые в результате второй мировой воины. Учет их обязателен. Далее, руководство США, считал Гопкинс, не может уклониться от ответственности открытого провозглашения конструктивных принципов участия в мировых делах, согласующихся с новой обстановкой. «Я думаю, - писал он, - кандидаты (на президентских выборах 1944 г. - В. М.) должны прояснить, как они соотносят наши национальные интересы с нашей внешней политикой. Какой план могут они предложить в отношении международной торговли, воздушных и морских сообщений, связи, использования сырьевых ресурсов? Должны ли соответствующие решения приниматься по соглашению между странами или посредством картелей, этих гигантских международных монополий, охватывающих весь мир, которые путем различных сделок иногда решают не только вопрос о ценах на товары, но и о судьбе малых стран?» (FDRL. Personal Letters in the Papers of Harry L. Hopkins. 1930-1946. Roll 17. Untitled Article )

Статья Гопкинса так и осталась неизвестной публике. Но высказанные в ней идеи послужили рабочим материалом для последующих выступлений Рузвельта по вопросам мирного урегулирования.

Наступала решительная фаза избирательной кампании, когда в полной мере должны были проявиться позиции и стремления классов, общественных слоев и групп. Политическая обстановка буквально каждый день менялась, что заставляло Рузвельта быть в постоянном напряжении. Именно к этому моменту президент приурочил давно запланированную и обдуманную им речь по проблемам внешней политики, призванную стать программой с учетом ближайшего и отдаленного будущего. Официальные и неофициальные опросы общественного мнения показали, что, несмотря на заметное падение влияния демократов во многих слоях населения, личный авторитет президента оставался выше авторитета его соперника - республиканца Дьюи (Polenberg R. Op. cit. P. 211, 212). Оценив ситуацию в принципе как благоприятную, Рузвельт с целью достигнуть окончательного перелома в настроениях избирателей прибегнул к испытанному приему: внимание нации переключалось на критический, поворотный характер мирового развития, требующий учета трагического опыта предвоенных лет и неординарных, смелых решений, отрешения от старых догм и предрассудков. Речь 21 октября в Нью-Йорке должна была стать путеводной нитью для колеблющихся и одновременно отповедью врагам.

Подготовительные материалы показывают, что работа над общей концепцией речи и главными ее положениями была начата по требованию Рузвельта его советниками примерно за месяц до его выступления в Нью-Йорке (FDRL. S. I. Rosenman Papers. General Correspondence. Box 2. FDR Memorandum for the Secretary of State. September 29, 1944). По мнению президента, речь должна была наталкивать на мысль об ошибочности предвоенной политики США, самоустранившихся после 1918 г. от обеспечения международной безопасности коллективными усилиями всех заинтересованных в ней стран, и о необходимости создания после войны Объединенными Нациями эффективного механизма для поддержания всеобщего мира. Все это планировалось тесно увязать с темой об особом значении для будущего мира добрососедских советско-американских отношений и умения терпеливо и вдумчиво, на основе компромисса искать пути к согласию по всему спектру сложившихся международных вопросов. Окончательный вариант выступления, получившего положительный отклик даже в консервативных кругах, был отредактирован самим президентом.

Успех своей речи Рузвельт расценил как мандат на продолжение процесса, начатого конференциями в Москве, Тегеране, Думбартон-Оксе. Переписка Рузвельта с И. В. Сталиным и У. Черчиллем свидетельствовала о том оптимизме, который испытывал президент в отношении шансов на получение его внешней политикой вотума доверия американских избирателей (См.: Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны 1941-1945. Т. 2. С. 244, 258, 264, 274-276; Churchill and Roosevelt. III. P. 377, 385). Считаясь с возросшей опасностью снижения своей популярности (LC. Kermit and Belle Roosevelt Papers. Box 136. Notes (November 1944) ), Рузвельт ни на минуту не допускал мысли, что после 7 ноября 1944 г. (день выборов) что-то может радикально измениться в его внешнеполитических планах. Среди них на первом месте находилась организация новой встречи «большой тройки», о необходимости которой президент настойчиво напоминал в своих посланиях И. В. Сталину и У. Черчиллю еще летом 1944 г. (См.: Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны 1941-1945. Т. 2. С. 144-148, 166, 171 )