ПОД ЗНАКОМ ЯЛТЫ

Предложение о встрече в верхах с целью обсуждения важнейших проблем, вставших перед союзниками на заключительном этапе войны, официально было сделано Ф. Рузвельтом в послании И. В. Сталину IV июля 1944 г. Называя «ненужными» или «скоропалительными» решения Крымской (Ялтинской) конференции, а в ряде случаев и публично предавая их анафеме, многие историки и политики на Западе объявляют эту инициативу даже «вредной». Как, однако, в действительности обстояло дело? Первое, что обращает на себя внимание, - это настойчивость, проявляемая Рузвельтом в ответ на ясно и многократно выраженное твердое намерение советского руководства укреплять боевое содружество антигитлеровской коалиции (См. там же. С. 144.-148, 166 )в деле организации новой встречи в верхах. За посланием июля почти сразу же последовало второе, от 28 июля 1944 г., в котором президент США сообщил И. В. Сталину: «Ввиду происходящего сейчас быстрого развития военных событий я могу вполне понять трудность Вашей поездки на совещание с Премьер-Министром (Черчиллем. - В. М.) и со мной, но я надеюсь, что Вы будете помнить о таком совещании (подчеркнуто мною. - В. М.) и что мы сможем встретиться так скоро, как это будет возможно. Мы приближаемся ко времени принятия дальнейших стратегических решений, и такая встреча помогла бы мне во внутренних делах» (См. там же. С. 171).

Что же в глазах Рузвельта и его политических советников делало новую встречу в верхах особо необходимой? Что повлияло на выработку общего подхода и на подготовку американской дипломатии к Ялтинской конференции? На этот счет в советской литературе даны принципиальные ответы. Вместе с тем большое число новых важных документов по дипломатической истории антигитлеровской коалиции вообще и по истории советско-американских отношений в годы Великой Отечественной войны в частности проливают дополнительный свет на процесс формирования внешнеполитического курса США накануне Ялтинской конференции. Этот процесс носил весьма длительный, сложный и противоречивый характер, отражая переплетение объективных и субъективных, внутренних и внешних факторов сложившейся летом и осенью 1944 г. обстановки.

Первостепенное значение имело быстро меняющееся положение на театрах военных действий. Успешно развивалось летне-осеннее наступление Красной Армии на главном фронте второй мировой войны. Советские войска вышли к довоенной границе с Финляндией. В июне - августе Вооруженные Силы СССР победоносно провели Белорусскую операцию, одну из самых выдающихся и крупных во второй мировой войне. К концу августа 1944 г. Красная Армия почти полностью изгнала оккупантов с Советской земли и приступила к освобождению Польши и Румынии. Между тем проходили неделя за неделей после высадки союзников в Нормандии, а серьезного успеха англо-американские войска достичь не сумели. Лишь 25 июля, писал в своих мемуарах Д. Эйзенхауэр, «спустя семь недель после дня «Д», было начато наступление с рубежей, которые мы планировали захватить на пятый день десантирования» (Эйзенхауэр Д. Крестовый поход в Европу: Военные мемуары. М., 1980. С. 321). На Дальнем Востоке беспокойство военного и политического руководства США вызвало расширение большого наступления японцев в Китае, начатого весной 1944 г.

Сама собой напрашивалась необходимость более тесной координации военных усилий союзников и решения связанных с ними политических вопросов. Вашингтон также все сильнее тревожила под воздействием побед советского оружия и роста международного авторитета страны социализма ширившаяся борьба народов Европы за свое национальное и социальное освобождение (В секретном докладе главного резидента УСС (OSS) в Швейцарии о политической обстановке на оккупированной гитлеровцами территории в начале 1944 г. говорилось: «В Европе нарастает гигантская социальная революция. Это неизбежное следствие землетрясения, которое сотрясало континент на протяжении последних четырех лет. Сочувствие народов, которые пострадали от этой катастрофы, в большей мере на стороне русских, чем на стороне западных держав...» Авторы доклада делали следующий вывод: США должны активизировать тайную психологическую войну против СССР, сея 1едоверие к освободительной миссии Советской Армии и всемерно действуя насаждению в сознании европейцев представления об «идеализме» Америки (FDRL. Map Room. Box 171. Naval Aid File. Joint Chiefs of Staff Memorandum for Information N 180. Report on meal Conditions in Occupied Europe. 17 January. 1944). Лебедева Н. С. Тайный зондаж стран «оси» в период Сталинград-Курской битв // Американский ежегодник. М., 1984. С. 44 - 65). Находились горячие головы, настаивавшие на ультимативном тоне переговоров с СССР. Президенту осенью 1944 г. пришлось выслушать своеобразное внушение со стороны генерала Дж. Маршалла, развивавшего в беседах с ним идеи «американского превосходства» и заключения мира на американских условиях (LC. Kermit and Belle Roosevelt Papers. Box 136. Запись не датирована).

Изменение позиции генерала Маршалла, все более примыкавшего к тем, кто стремился целиком подчинить военную стратегию США гегемонистским планам в духе Pax Americana, произошло много раньше. Красноречивое свидетельство тому - подготовленный Маршаллом в начале марта 1944 г. меморандум для президента, озаглавленный «Анализ ситуации на русском фронте» (National Archives (далее - NA). W. Leahy Papers. Box 4. Memoirs to the President from General Marshall. March 31, 1944. "Analysis of the Russian Front" ). В нем особое внимание уделялось наступлению советских войск на юго-западном направлении, которое называлось «стремительным и впечатляющим», (Речь шла о разгроме немцев в ходе победоносной Корсунь-Шевченковской операции (январь - февраль 1944 г.) ) но одновременно ставился вопрос о «сдерживании» продвижения Красной Армии путем прекращения поставок по ленд-лизу. Крайне желательной Маршалл считал приостановку советского наступления «на границе 1941 г.» и вступления советских войск на территорию Германии. Нельзя считать также случайным появление осенью и зимой 1944 г. на страницах ведущего военного вестника США серии антисоветских статей, которые вызвали серьезное беспокойство в близких к президенту кругах (FDRL. О. Сох Papers. Box 150. Diaries and Related Material. Memorandum for Mr. Harry L. Hopkins. December 19, 1944. Subject: "Army and Navy Journal" Stories about Soviet Strategy).

Покушение на Гитлера 20 июля 1944 г. и секретная информация о демократических убеждениях ряда главных его участников (включая прежде всего полковника фон Штауфенберга), полученная Объединенным комитетом начальников штабов от резидентов Управления стратегических служб в Швейцарии, усиливали заинтересованность военных руководителей США в установлении контактов с оппозиционными Гитлеру генералами вермахта, придерживающимися «более консервативной» линии и склоняющимися к сепаратному миру с западными союзниками на условиях их разрыва с Советским Союзом и предотвращения «большевизации Европы».

В конце декабря 1944 г. высшие военные чины США были уведомлены руководством УСС об имевших место в Швейцарии тайных встречах между британским генеральным консулом в Цюрихе Эриком Кейблом и германским консулом в Лугано Константином фон Нейратом на предмет организации переговоров между представителями западных союзников и высших чинов СС генералами Харстером и Вольфом. Сообщалось также и о зондаже германского посольства в Ватикане, пытавшегося использовать высшую иерархию католической церкви для склонения Вашингтона и Лондона к сепаратному миру, и о переходе линии фронта во Франции агентом СД и сделанных им англичанам предложениях о «компромиссном мире».

Генерал Маршалл и его непосредственные подчиненные, посвященные в эту закулисную работу спецслужб США и Англии, относились к ней со всей серьезностью, просчитывая альтернативные варианты своих собственных действий на случай такого поворота событий, при котором могло произойти резкое ухудшение советско-американских отношений и даже распад коалиции.

Значительное влияние на активизацию сил, противодействующих укреплению советско-американских отношений, оказывала английская дипломатия, полнее всего в период подготовки Ялтинской конференции олицетворявшая линию на ослабление коалиционных усилий союзников в военной и политической областях и на ревизию ранее согласованных решений (См.: Сиполс В. Я. Указ. соч. С. 272). Участившиеся выпады Черчилля в отношении намерений СССР в европейских делах и в вопросах военной стратегии с восторгом подхватывались антирузвельтовской прессой США, отравляя, по мнению Г. Гопкинса, тот климат сотрудничества ведущих держав в антигитлеровской коалиции, который надлежало сохранять во имя будущего ( FDRL. Roosevelt Papers. Map Room. Messages to and from Harry L. Hopkins. Box 13. Hopkins to A. Harriman. September 11 1944). «Особое мнение» Черчилля по поводу того, как вести дело с советским союзником, сказалось и на результатах работы Второй Квебекской конференции.

«Рузвельт, - пишет в связи с этим Р. Даллек, - не остался индифферентным к страхам Черчилля в отношении России» (Dallek R- Franklin D. Roosevelt and American Foreign Policy. P. 189). Чем были навеяны эти страхи, хорошо известно.

После проведенных Рузвельтом осенью 1944 г. изменений в руководящем составе госдепартамента увеличилась роль таких деятелей, как А. Бирл, Дж. Грю, известных своими антисоветскими взглядами, а также Джеймса Бирнса. В запальчивости Элеонора Рузвельт написала в письме мужу, что в случае прихода к власти его соперника - республиканца Дьюи тот провел бы точно такие же перемещения в руководстве внешнеполитического ведомства (Lash J. P. Op. cit. P. 918, 919). Возможно, это сравнение несколько хромало, но как президент мог полагаться на вновь назначенных чиновников, встреченных возгласами одобрения со стороны враждебно настроенной к нему прессы, и в самом деле оставалось загадкой.

Заметно возросло давление на Белый дом со стороны правого крыла конгресса и консервативных органов печати, распространявших предвзятые оценки советских действий и неизменно предлагавших рассматривать Советский Союз в качестве потенциального врага. Именно в этот период в пользу отказа от «уступок» в отношениях с СССР начинают высказываться в своих посланиях в Белый дом посол США в Москве А. Гарриман, советник-посланник Дж. Кеннан и глава военной миссии США генерал Дж. Дин (Исраэлян В. Л. Указ. соч. С. 376; Dallek R. Franklin D. Roosevelt and American Foreign Policy. P. 506). Оставаясь «своим собственным государственным секретарем», Рузвельт тем не менее не обходил вниманием подобные «предостережения», что проявлялось в действиях американской дипломатии, во многих случаях совместно с британским форин офисом фактически срывавшей согласованные ранее решения и препятствовавшей процессу демократических преобразований в освобожденных от оккупантов странах Европы.

Между тем по мере приближения выборов в ноябре 1944 г. кампания за пересмотр внешней политики США, раздуваемая республиканской оппозицией, набирала силу. Вот почему, высказываясь в телеграмме И. В. Сталину от 28 июля 1944 г. в пользу скорейшей встречи в верхах, Рузвельт имел в виду также и важность закрепления во внешнеполитическом курсе США позитивных сдвигов в отношениях с СССР, достигнутых с момента их восстановления в 1933 г. и получивших развитие в годы войны. Об этом он говорил в своей главной внешнеполитической речи в Нью-Йорке накануне выборов, 21 октября 1944 г.

Пристально следя за тем, как растет наступательная мощь советских войск, как ширится международное признание его решающего вклада в победу над ненавистным «новым порядком» (Campbell Th. M., Herring G. C. The Diaries of Edward R. Stettinius. Jr. 1943-1945. N.Y., 1975. P. 214), улавливая настроения большинства американского народа, стремившегося к прочному миру, Рузвельт постепенно и не без внутренних колебаний приходил к выводу о назревшей перестройке международных отношений на основе сотрудничества стран с различным общественным строем. Все чаще он соглашался с доводами Москвы: необходимой предпосылкой такой перестройки следует считать достижение согласия между союзниками в духе компромисса и равенства сторон, что давало бы гарантию решения в будущем и других возникающих спорных вопросов мирным путем (FDRL. S. I. Rosenman Papers. General Correspondence. Box 2. FDR Memorandum for Secretary of State. September 29, 1944). Реализм Рузвельта положительно сказался на итогах конференции по вопросам создания «всеобщей международной организации безопасности» в Думбартон-Оксе (21 августа - 28 сентября 1944 г.), где, как известно, принцип единогласия великих держав получил свое подтверждение. В преддверии Крымской конференции это имело важное значение.

Гопкинс говорил Джозефу Дэвису 11 октября 1944 г., что главной задачей момента президент и он сам считают сохранение согласия между «большой тройкой» путем осуществления курса, в основе которого лежат «здравый смысл, терпимость, стремление достичь взаимоприемлемых решений, компромисса и согласия». Развивая эту мысль, Гопкинс подчеркивал важность и достижимость в самом ближайшем времени соглашения между ведущими державами антигитлеровской коалиции по ряду крупных вопросов, что было бы, как он считал, хорошим началом процесса мирного урегулирования. «Поддержание доверия к «большой тройке» и доверия между СССР, США и Англией является жизненно важным условием» (LC. Joseph E. Davies Papers. Box 15. Journal. October 11, 1944. Hopkins on Unity). Такова была точка зрения Гопкинса. Она совпадала в целом с мнением президента. Не порывая с идеей американского лидерства в послевоенном мире, он полагал вместе с тем, что отношения между США и СССР должны покоиться на достаточно прочных основах, попытки расшатать которые обойдутся дорогой ценой в плане ближайших и долговременных целей союзников.

Показательно в той же связи секретное письмо Гопкинса Гарриману в Москву, в котором специальный помощник президента, действуя по поручению последнего, рекомендовал послу искусственно не раздувать имеющиеся разногласия с Советским Союзом и не делать опрометчивых шагов. Когда Гарриман в расчете осуществить дипломатический и экономический нажим на Советский Союз запросил в начале сентября 1944 г. разрешение на поездку в Вашингтон «для консультаций» Гопкинс 11 сентября 1944 г. ответил ему посланием больше похожим на предостережение. В нем говорилось: «Президент тщательно изучил доводы, изложенные в Вашей телеграмме за № 091 430, в пользу отъезда в Вашингтон в настоящий момент для консультаций по вопросу о наших отношениях с Россией. Он предполагает вызвать Вас домой для этой цели в ближайшем будущем, но считает, что было бы ошибкой, если бы Вы уехали из Москвы как раз в тот момент, когда переговоры в Думбартон-Оксе близки к завершению и находятся в критической стадии, имея в виду полемику с русскими. Ваш отъезд из Москвы был бы немедленно истолкован как свидетельство имеющихся разногласий между русскими и нами в связи с этими переговорами. Он (президент. - В. М) полагает, что было бы лучше, если бы Вы отложили Ваш отъезд до тех пор, пока он не даст Вам зеленый свет, что последует скоро, поскольку он намеревается лично обсудить с Вами все те вопросы, которые поставлены в Вашей телеграмме» (FDRL. Roosevelt Papers. Map Room. Messages to and from Harry L. Hopkins. Box 13. Hopkins to A. Harriman. September 11, 1944).

Проявляя порой непоследовательность и даже двойственность, и Рузвельт и Гопкинс тем не менее стремились не допустить опасного обострения межсоюзнических отношений, особенно в тех случаях, когда в споре были непосредственно затронуты законные интересы и безопасность ведущих стран антигитлеровской коалиции. Так было при обсуждении польского вопроса осенью 1944 г., когда Черчилль пытался использовать возникшие разногласия для разжигания антисоветизма у общественности Англии и США. В критике, которой Гопкинс подверг публичные заявления подобного рода, звучали аргументы, приводимые в аналогичных ситуациях и Рузвельтом: идеологические разногласия и конфликты не должны заслонять общих интересов перед лицом общего врага. Гопкинс писал: «В момент, когда в Европе и Азии разворачиваются битвы, требующие от каждого из нас отдачи всех сил для борьбы с врагом, я должен сознаться, что чрезвычайно встревожен тем оборотом, который приняли дипломатические события, сделавшие достоянием публики некоторые наши трудности» (Ibid. Hopkins to W. Churchill. December 16, 1944). Это послание он отправил в Лондон 16 декабря 1944 г., в тот самый день, когда в Вашингтон пришло известие о прорыве немцев в Арденнах, который, как признавал Э. Стеттиниус, обернулся для США «более, чем только военной неудачей» (Stettinius E. Roosevelt and the Russians. The Yalta Conference. N.Y., 1949. P. 304).

Ключевое значение для понимания всех перипетий сложной и трудной борьбы двух линий во внешнеполитическом курсе США накануне Крымской конференции, мотивов, которыми руководствовался президент Рузвельт и его сторонники, равно как и их противники, имеет ряд важных документальных изданий по советско-американским отношениям, опубликованных в самое последнее время в Советском Союзе (См.: Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны 1941-1945. Т. 2. С. 234). В ряде телеграмм в Москву, посланных из Вашингтона (8, 13, 17, 19 октября 1944 г.), посол СССР в США А. А. Громыко дал четкий анализ соотношения сил, вовлеченных в эту борьбу, и вскрыл зависимость вызывающих ее непосредственных причин от направляемой расчетливой рукой антисоветской кампании реакционных группировок в правящих кругах США (См. там же. С. 231-241 ). Так, в телеграмме от 17 октября 1944 г., анализируя позицию ведущих органов американской печати в связи с окончанием конференции в Думбартон-Оксе, советский посол показывал наличие двух тенденций - конструктивной и деструктивной, враждебной. При этом отмечалось, что газеты, представляющие вторую тенденцию, составляли «солидную величину» (См. там же. С. 240). А между тем вопрос о будущей международной организации безопасности был отнесен Рузвельтом к числу тех важнейших «стратегических решений» (См. там же. С. 171), судьба которых неразрывно связывалась со встречей в верхах.

Существовали и другие причины, которые побуждали Рузвельта вопреки отчаянным усилиям влиятельных антисоветских кругов настойчиво и безоговорочно добиваться совместно с советским руководством согласования стратегических планов ведения войны и послевоенного мирного урегулирования. К их числу относился и вопрос о завершении войны на Тихом океане (См. там же. С. 177, 178, 181). Заверения Рузвельта в том, что он «готов куда угодно лететь или ехать» (Там же. С. 184 ) для встречи «большой тройки», отражали не только его собственное понимание роли СССР как главного фактора достижения победы в войне. Вынужденное признание этого факта содержалось и во многих важных документах военного руководства США начиная с 1943 г. Мотивы в пользу укрепления военного сотрудничества с Советским Союзом в этих документах были выражены абсолютно определенно: «ситуация силы» изменилась в пользу СССР, без него победа в войне с державами «оси» в Европе и на Дальнем Востоке немыслима (См.: Ржешевский О. А. Война и история. М., 1984. С. 223-224).

Бросается в глаза, что в то время, как в конгрессе и в консервативной печати США усиливались нападки на внешнюю политику рузвельтовской администрации, и в особенности на ее курс в советско-американских отношениях, дипломатические и военные представители США в Москве прилагали самые энергичные усилия с целью заручиться еще раз согласием советского руководства на вступление СССР в войну с Японией и тем самым гарантировать поражение японского милитаризма путем сокрушения опорных сил наземных войск японской армии. В своей секретной депеше из Москвы в военное министерство США от 17 октября 1944 г. генерал Дин, сообщив о положительном отношении И.В.Сталина к предложению Рузвельта о встрече «где-нибудь в районе Черного моря», специально выделил слова главы Советского правительства, подтвердившего свою готовность обсудить «ситуацию на Дальнем Востоке» и выразившего уверенность, что оба они (И. В. Сталин и Ф. Рузвельт) найдут путь к «определенным соглашениям» по этому вопросу (W. Leahy Papers. Box 4. Russia (Moscow Mission) 1944. U.S. Military Mission, Moscow, to War Department. October 17, 1944). Дин писал об этом как о самом большом событии. Заметное недовольство американских представителей в Москве вызывало только одно: отрицательная позиция советского военного руководства в отношении тех нереальных сроков вступления СССР в войну с Японией, которые они пытались навязать партнерам по переговорам (Ibid. October 16, 1944).

Предпринятое германским командованием 16 декабря 1944 г. контрнаступление в районе Арденн, поставившее армии Эйзенхауэра в тяжелое положение, драматическим образом подтвердило вывод о том, что Германия способна еще вести крупные операции, сохраняя шансы сорвать стратегические замыслы западных союзников. Черчилль не случайно на первой же встрече с И. В. Сталиным 4 февраля 1945 г. в Воронцовском дворце накануне открытия Ялтинской конференции спросил своего собеседника, что он думает о наступлении Рундштедта (См.: Советский Союз на международных конференциях периода Великой Отечественной войны 1941 -1945 гг. Т. IV. Крымская конференция руководителей трех союзных держав - СССР, США и Великобритании (4-11 февраля 1945 г.). Сб. документов. М., 1979. С. 49). Тревога премьер-министра за судьбу англоамериканских войск еще не улеглась, хотя начатое 12 января по настоятельной просьбе союзников новое мощное наступление советских войск по широкому фронту от Карпат до Балтийского моря давно сняло все вопросы о возможных тяжких последствиях отчаянного арденнского броска гитлеровцев.

Для Рузвельта прорыв немцев в Арденнах также был сильным потрясением. Размышляя над очередным ежегодным посланием конгрессу «О положении страны», он просил своих советников сделать особый упор на важность сохранения тесных союзнических отношений. Президент хотел, чтобы его слова были услышаны не только в Сан-Диего и Чикаго, но и в Лондоне, Москве, Берлине и Токио: «Чем ближе мы приближаемся к сокрушению наших врагов, тем больше мы сознаем существующие различия между победителями. Мы не должны позволить этим различиям разъединить нас и сделать нас незрячими в отношении наших более важных общих и долговременных интересов, которыми мы руководствуемся, стремясь одержать победу в войне и создать основы прочного мира. Международное сотрудничество, на которое должен опираться этот длительный мир, не может быть улицей с односторонним движением. Народы не всегда смотрят на вещи или думают одинаково; ни один народ также не может оказать услугу международному сотрудничеству и прогрессу, возомнив, что он владеет монополией на истину или на добродетель...» (Bishop 3. FDR's Last Gear. April 1944-April 1945. L., 1975. P. 245 )

После начала операции немецких войск в Арденнах 16 декабря 1944 г. генерал Дин не упускал случая, чтобы не поставить перед советским руководством вопроса об ускорении наступательных операций Красной Армии на советско-германском фронте для оказания помощи Эйзенхауэру (Ibid. December 24, 1944). Но это было еще не самое главное доказательство того, что все военное планирование западных союзников находилось в прямой зависимости от достижения договоренности с Советским Союзом по широкому комплексу вопросов межсоюзнических отношений, военных и политических. Рузвельт накануне отъезда в Ялту собственноручно подписал послание И. В. Сталину (получено в Москве 18 января 1945 г.), в котором говорилось: «Подвиги, совершенные Вашими героическими воинами раньше, и эффективность, которую они уже продемонстрировали в этом наступлении (Висло-Одерская операция. - В. М.), дают все основания надеяться на скорые успехи наших войск на обоих фронтах. Время, необходимое для того, чтобы заставить капитулировать наших варварских противников, будет резко сокращено умелой координацией наших совместных действий» (Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны 1941-1945. Т. 2. С. 288). Послание завершалось выражением надежды «быстрой ликвидации японской угрозы всем нашим союзникам» после скорого краха Германии. Важно отметить, что появившиеся было колебания Рузвельта в отношении места встречи в верхах в конце декабря полностью отпали.

...Плавучий штаб президента США, крейсер «Куинси», взявший 22 января 1945 г. курс на Мальту, жил напряженной жизнью. К этому времени была близка к своему победоносному завершению Висло-Одерская операция. 29 января 1945 г. войска 1-го Белорусского фронта вступили на территорию Германии. Военные эксперты и советники президента, собравшиеся на Мальте, «проигрывали» и «просчитывали» возможное развитие событий на европейском и тихоокеанском театрах военных действий, в особенности, разумеется, на тихоокеанском. Все расчеты показывали, что решающее значение для победы союзников неизменно, как и раньше, остается за действиями Советской Армии на советско-германском фронте, который видный американский военный обозреватель X. Болдуин в статье, опубликованной в «Нью-Йорк тайме» 17 января 1945 г., назвал основным в глобальной войне (Clemens D. S. Yalta. N.Y., 1970. P. 84). Спасение армии Эйзенхауэра, оказавшейся в тяжелом положении, говорило само за себя. По поводу вступления СССР в войну против Японии также существовало однозначное мнение: без этого война на Дальнем Востоке может затянуться на два-три года и приведет к огромным людским и материальным потерям. В одном из документов, подготовленном для Леги, Маршалла и Кинга, говорилось, что роль Советского Союза никак нельзя в этом смысле переоценить, поскольку предполагается, что он возьмет на себя «организацию решительного наступления на территории Маньчжурии с целью сковать японские силы и военные ресурсы в Северном Китае и Маньчжурии, которые в противном случае могут быть использованы для обороны Японии» (NA. W. Leahy Papers. Box 4. Russia in Pacific War with Japan // Russian Participation in the War against Japan. January 23, 1945).

Итак, контуры будущих решений на предстоящей Крымской конференции вырисовывались для Рузвельта прежде всего как производное от трезвого учета меняющейся обстановки - военной, стратегической, политической, дипломатической и моральной. Фактор наличия Советского Союза, одержанные им решающие победы в войне с фашистской Германией имели доминирующее значение в этом анализе. О той общей концепции, которой решили придерживаться реалистически мыслящие политики США, включая самого президента, накануне Крымской конференции, лучше всего сказать словами Г. Гопкинса. «Наша политика в отношении России, - говорил он, - не должна предписываться нам людьми, которые руководствуются предвзятым мнением, что нет никакой возможности для сотрудничества с русскими и что наши интересы неминуемо должны привести к конфликту с Россией и в конечном счете к войне. По моему мнению, позиция эта несостоятельна и чревата катастрофой» (Шервуд Р. Указ. соч. Т. 2. С. 659). Позднее Рузвельт в сущности скажет то же, прибегнув, однако, к ссылке на опыт совместного с СССР решения сложных вопросов. 23 февраля 1945 г. на пути из Крыма в США в ходе первой после Ялты пресс-конференции на борту крейсера «Куинси» президент нашел необходимым привлечь внимание журналистов к этому моменту (Bishop J. Op. cit. P. 461).

И еще одно. Ни о какой «поспешности» в подготовке Белого дома к Крымской конференции или об «интеллектуальной немощи» пораженного недугом президента, оказавшегося якобы жертвой «русского коварства» в Ялте, о чем твердят сторонники ревизии принятых там решений, и речи быть не может. Это подтверждают горы документов и множество фактов (Dallek R. Franklin D. Roosevelt and American Foreign Policy. P. 507, 508). Взять хотя бы только свидетельство Джозефа Дэвиса. В своем дневнике (запись 10 января 1945 г.) он зафиксировал, что в связи с подготовкой Крымской конференции у него состоялась продолжительная беседа с Рузвельтом, в ходе которой внимательному рассмотрению были подвергнуты советско-американские отношения, дальневосточные проблемы, вопросы о будущей международной организации (включая принцип единогласия великих держав), о наказании военных преступников, о судьбе колоний. Специальной темой беседы стали «трудности с Черчиллем», который, по словам Рузвельта, все более и более сползал к мышлению XIX в., вместо того чтобы видеть мир таким, каким он был к концу войны (LC. Joseph E. Davies Papers. Box 16. Journal. January 10, 1945).

Запись Дэвиса существует в двух вариантах: кратком и более подробном. Особенно интересен второй, поскольку он отчасти воспроизводит размышления Рузвельта по вопросам, которые впоследствии нашли свое отражение в американском проекте суммарных выводов Крымской конференции. Рузвельт, в частности, говорил о наказании главных военных преступников «без фанфар и фотографов», с тем чтобы не создавать из этого акта справедливого возмездия дешевого спектакля и не давать материала для пропаганды будущим реваншистам. При этом президент высказался в том духе, что Черчилль поддержит это предложение, если же этого не произойдет, то «мы (речь шла о Соединенных Штатах. - В. М.) и Советы пойдем своим путем». Специально собеседники рассмотрели и вопрос о процедуре голосования в Совете Безопасности будущей Организации Объединенных Наций. Запись Дэвиса свидетельствует, что Рузвельт еще раз подтвердил свое согласие с советским предложением считать решения Совета по всем вопросам, кроме процедурных, принятыми большинством в семь голосов членов Совета, включая совпадающие голоса всех постоянных членов.

Дэвис напомнил Рузвельту о высказанном ему (Дэвису) Сталиным доводе в пользу единогласия великих держав и его взгляде на слабые стороны в деятельности бывшей Лиги наций, «которая, когда Англия и Франция принялись ухаживать за Германией, оказалась обреченной на гибель». Президент, как засвидетельствовал Дэвис, согласился, что международная безопасность немыслима без того, чтобы каждая из трех великих держав - членов антигитлеровской коалиции, обеспечивших восстановление мира на Земле, не ощущала себя объектом военной угрозы.

Подпись Рузвельта, как известно, стоит под выработанным конференцией в Ялте заявлением руководителей трех держав, заканчивавшимся словами: «Только при продолжающемся и растущем сотрудничестве и взаимопонимании между нашими тремя странами и между всеми миролюбивыми народами может быть реализовано высшее стремление человечества - прочный и длительный мир, который должен, как говорится в Атлантической хартии, «обеспечить такое положение, при котором все люди во всех странах могли бы жить всю свою жизнь, не зная ни страха, ни нужды».

Победа в этой войне и образование предполагаемой международной организации предоставят самую большую возможность во всей истории человечества для создания в ближайшие годы важнейших условий такого мира» (Советский Союз на международных конференциях периода Великой Отечественной войны 1941 -1945 гг. Т. IV. Крымская конференция... С. 271). Этих положений не было в американском проекте, они - результат совместной работы участников Крымской конференции, но для Рузвельта их включение в окончательный текст заявления об итогах работы конференции не оказалось неожиданным: они соответствовали его пониманию новых условий, сложившихся в мире. К этому пониманию Рузвельт шел часто через противоречия с самим собой, но в согласии с обстановкой.

Видный буржуазный историк, биограф Рузвельта Джеймс Берне писал, характеризуя дипломатию Рузвельта в Ялте: «Его (Рузвельта. - В. М.) позиция объяснялась не наивными представлениями, невежеством, болезнью или изменой, она вытекала из реальных фактов...»

Ф. Рузвельт - политик-реалист, и сторонники рузвельтовской линии накануне Крымской конференции еще раз смогли убедиться, что единственный путь к победоносному завершению войны и обеспечению прочных основ послевоенного мирного урегулирования - это в первую очередь продолжение и развитие советско-американского сотрудничества, скрепленного совместной борьбой с гитлеризмом в годы войны. Отвергнув альтернативу курсу на сотрудничество, предложенную его противниками, будущими ястребами «холодной войны», те, кто шел вместе с Рузвельтом, внесли свой определенный вклад в ход работы Крымской конференции и в принятые ею исторические решения.

Как известно, сегодня в американской историографии существуют различные толкования Ялтинских соглашений. Свое далеко не бесспорное объяснение предложил и Джон Гэддис. Впрочем, в чем не ошибся последний, так это в признании, что в Ялте не было проигравших (Gaddis J. L. Russia, the Soviet Union, and the United States. An Interpretive History. N.Y., 1978. P. 166). Можно было бы добавить, что там был достигнут трехсторонний консенсус - редчайшее явление для конференций подобного рода. Современники по достоинству оценили этот факт. Именно так восприняли итоги конференции и большинство американцев, которые, наверное, способны были отличить реальный вклад в победу над общим врагом от розыгрыша ради рекламы мифа о гармонии внутри «большой тройки». Элеонора Рузвельт, хорошо осведомленная о настроениях в стране, сообщала президенту на борт «Куинси»: «Мы, как страна, кажется, едины в своем одобрении результатов конференции» (Lash J. P. Op. cit. P. 923). Хотя раздавались негодующие голоса, оплакивающие «поражение США», опросы общественного мнения подтвердили вывод, сделанный Э. Рузвельт (Burns J. M. Op. cit. P. 583).

Рузвельт и его штаб с повышенным вниманием отнеслись к реакции общественного мнения страны на итоги Ялты; в контексте планируемых ими дальнейших шагов трезвая оценка этой реакции была крайне важна. Сведения, полученные уже в конце февраля от Рассела Девенпорта, видного журналиста, руководителя избирательной кампании Уилки в 1940 г. и лидера так называемых независимых республиканцев, оказавших поддержку Рузвельту в 1944 г., вселяли оптимизм. «Первая реакция прессы на Ялту, - писал он 20 февраля Гопкинсу, - положительная. Очень многие люди, с которыми я говорил, хотя и не скрывают свой скептицизм, выражают вместе с тем приятное удивление. В целом на меня все эти беседы произвели хорошее впечатление... и я еще раз благодарю за все, что Вы сделали и поздравляю Вас с итогами работы в Ялте» (FDRL. Papers of Harry L. Hopkins. Special Assistant to the President, 1941-1945. Box 137. Russell W. Devenport to Hopkins. February 20, 1945). Тронутый этим посланием, Гопкинс ответил: «Крымская конференция дала лучшие результаты, чем я ожидал, и я уверен, что мы на правильном пути, хотя для того, чтобы обеспечить реализацию положений коммюнике, мы должны много потрудиться» (Ibid. Hopkins to Russel Devenport. February 26, 1945).

В глазах президента это было еще одной большой, но на сей раз уже психологической победой. Она возрождала надежды на процесс укоренения политического реализма, обязательным элементом которого должно было стать признание полностью оправдавших себя принципов сотрудничества между всеми державами антигитлеровской коалиции (и в первую очередь между великими державами) вне зависимости от их социального строя в интересах прочного мира и безопасности народов.

Мыслью об обнадеживающих перспективах перестройки международных отношений на базе сохранения единства великих держав после завершения разгрома агрессоров была пронизана последняя речь Ф. Рузвельта перед объединенной сессией конгресса 1 марта 1945 г.

Выступление Рузвельта не было просто отчетом о Ялте и размышлениями о целях внешней политики США в мире, стоящем на пороге кардинальных перемен революционного характера. Оно было еще и предупреждением против столетиями культивируемого слепого соблазна, прибегая к силе и военно-блоковой политике, решать международные конфликты без учета интересов мирового сообщества в целом.

Извинившись за то, что он вынужден говорить сидя по причине физической усталости после долгого, в 14 тыс. миль, путешествия и желания почувствовать себя свободным от тяжких стальных оков-протезов, Рузвельт продолжал: «Путешествие было длительным, но, я думаю, вы все согласитесь со мной, что оно было и плодотворным». Президент начал говорить ровным тоном, его голос звучал негромко, даже глухо, но по мере чтения текста волнение улеглось, и вновь перед переполненным залом был Рузвельт, которого привыкли видеть, - уверенный в своей правоте, улыбающийся, чуть ироничный. Концовка речи прозвучала твердо, с привычной для него интонацией, подчеркивающей значительность момента.

«Мир, который мы строим, не может быть американским или британским миром, русским, французским или китайским миром. Он не может быть миром больших или миром малых стран. Он должен быть миром, базирующимся на совместных усилиях всех стран... Конференция в Крыму была поворотным пунктом, я надеюсь, в нашей истории так же, как и в истории всего мира. Вскоре сенату Соединенных Штатов и всему американскому народу будут представлены для ратификации ее великие решения, которые определят судьбу Соединенных Штатов и всего мира на период жизни будущих поколений...

Ни один план не является совершенным... В то, что будет одобрено в Сан-Франциско (Рузвельт имел в виду предстоящую конференцию Организации Объединенных Наций, которая должна была утвердить ее устав. - В. М.), несомненно, время от времени будут вноситься изменения, как было с нашей собственной Конституцией... Крымская конференция... призвана обозначить конец системы односторонних действий, замкнутых блоков, сфер влияния, баланса сил и всех других подобных же методов, которые использовались веками и всегда безуспешно. Мы предлагаем поставить на их место всемирную организацию, которая в конечном счете объединила бы все миролюбивые нации...» (The Public Papers and Addresses of Franklin D. Roosevelt. Vol. XIII. P. 570-586 )