В даунтауне

День начинается пасмурно. Над городом висят серые низкие облака, бесследно поглотившие телевизионную вышку на Эмпайре.

Все предвещает ньюйоркцам неприветливый, пронизывающий сыростью день.

Жители города прихватывают с собой зонты, надевают на обувь прозрачные и тонкие, как бумага, галоши, сделанные из пластмассы, кутаются в прорезиненные накидки и дождевики.

Встаем рано, чуть свет. Сегодня мы свободны от всех служебных обязанностей и можем вволю побродить по Нью-Йорку, посмотреть, послушать, подумать.

Встречаясь друг с другом, ньюйоркцы не говорят просто "доброе утро", а часто связывают свое приветствие с состоянием погоды. Они говорят: "Не правда ли, чудесный день сегодня?", или "Кажется, нас основательно помочит дождь", или "Какое хорошее морозное утро!"

Многим приезжим погода в Нью-Йорке кажется несносной. Большая влажность при солнцепеке, дожди с ветром или мокрые хлопья снега, сменяющиеся ливнем, и даже гром среди зимы - здесь обычное явление. Недовольным состоянием погоды в данный момент обычно говорят: "Если погода вам кажется чересчур скверной, подождите минутку, она наверняка изменится".

Независимо от состояния погоды с раннего утра проснувшийся Нью-Йорк находится во власти гарбичменов - водителей мусороуборочных машин, дворников и поливальщиков.

Здание Организации Объединенных Наций в Нью-Йорке

С поразительной быстротой вместительные мусоро-уборочные машины заглатывают газеты, бумагу, прочитанные и выброшенные карманные книжки - "покет букс", обертки жевательной резинки; металлические барабаны машин с хрустом перемалывают деревянные упаковочные ящики, выставленные лавочниками на уличные панели еще с вечера.

Весь ненужный хлам - старые стулья и кресла, колченогие столы, рваные зонты - выкидывается из домов в большие корзины - гарбичи или прямо на панели: ведь у большинства нью-йоркских домов дворов нет.

Остров Эллис в гавани Нью-Йорка. Сохранился в памяти многих ньюйоркцев как 'Остров слез'. На нем проходили карантин сотни тысяч иммигрантов, прибывших в Америку

"Сделаем Нью-Йорк чистым" - гласят надписи, выведенные светящимися красками на кузовах многих машин, и словно в ответ на этот пламенный призыв порывы ветра, дующего со стороны Гудзона, приносят тучи гари, которая слоем покрывает и без того серые здания.

Знаменитые нью-йоркские сквозняки то и дело вздымают в воздух газеты и устилают ими тротуары; нередко жертвами сквозняка оказываются прохожие, чьи шляпы и зонты взлетают до пятого этажа.

Нью-Йорк ежедневно выбрасывает тысячи тонн отходов. Очистить более 7 тыс. километров нью-йоркских улиц, собрать и вывезти 3 тыс. грузовиков мусора - задача нелегкая. И все это нужно сделать ранним утром, чтобы не застрять в потоке прибывающих в город к началу рабочего дня машин.

Энергичные гарбичмены в пепельных комбинезонах ловко расправляются с высокими проволочными корзинами, забитыми коробками, склянками, жестянками.

Нам захотелось поговорить с гарбичменами, но, видя, насколько они заняты, мы не решались.

Наконец машина поглотила последнюю корзину мусора, один из гарбичменов снял брезентовые рукавицы и извлек из кармана брюк пачку сигарет. Момент оказался подходящим. Подошли. Поздоровались.

Рабочий в ответ произнес какую-то фразу, в которой, признаться, мы не поняли ни одного слова. Мы спросили, откуда он. Переспросив, узнали - из Бруклина. Постепенно мы стали улавливать в его речи английские слова, но с таким непривычным для нас произношением, что нам казалось, он говорил на незнакомом языке.

Уолл-стрит

Мы высказали гарбичмену наше предположение о том, что его профессия позволяет хорошо узнать быт ньюйоркцев.

"Йес, - засмеялся он, - вы правы. Вот, к примеру. Я помню до войны в гарбиче было много гнилья, и мы страдали от зловония. После войны основная масса мусора представляла собой консервные жестянки, склянки, бутылки. Ньюйоркцы перешли на консервированную пищу. Говорили, что житель Нью-Йорка "живет консервными банками".

В 50-х годах невероятно выросло количество бумажных коробок и картонок. Ньюйоркцы переключились на замороженную пищу.

Вас, наверное, удивит, но больше всего беспокойства нам доставляет выброшенная мебель. Одно время ее выбрасывалось такое невероятное количество, что мы не успевали с ней справляться. Сейчас, когда наступил хозяйственный спад, число выволакиваемых из домов за ненадобностью столов, кресел и диванов резко сократилось.

Не меньше хлопот доставляют оставленные владельцами изношенные автомашины. Мы их рассматриваем просто как неудобный объемистый мусор.

С машины сдирают все опознавательные знаки и бросают где-нибудь на улице недалеко от дома. Мы берем ее на буксир и вывозим в специальные места за городом в качестве металлолома. В Нью-Йорке так бросают до полутора тысяч старых машин в год".

Рабочий смотрит на часы. Пора кончать беседу. Мы благодарим его и продолжаем путь. Направляемся в даунтаун, к порту и финансовой цитадели Америки - Уоллг стриту.

Еще совсем рано, и мы этим довольны. В этот утренний час можно увидеть настоящий рабочий Нью-Йорк.

На остановке у 5-й авеню десятка полтора ньюйоркцев стоят в ожидании автобуса. Большинство молодые и средних лет женщины. Это, вероятно, телефонистки, домашняя прислуга, служащие отелей. За ними пристраивается в очередь здоровый парень с добродушным красным лицом. На нем кожаная рабочая блуза, тупоносые башмаки начищены до блеска. Он спешит в порт. Огромная мозолистая пятерня, которой он хватается за поручень автобуса, выдает в нем портового грузчика.

Непрерывно слышен звон падающих внутрь билетного автомата монет. Публика постепенно протискивается в заднюю часть автобуса, к выходу.

Прислушиваемся к неторопливым фразам, которыми время от времени перебрасываются водитель автобуса, портовый грузчик и сидящие рядом пассажиры.

- Это наши лучшие часы работы, - говорит водитель. - Ранний пассажир доставляет мало беспокойства. Он сам рабочий и хорошо понимает нас.

Хуже после 8 часов. Автобус забивают студенты с книгами под мышкой. Они чуть не дерутся из-за мест... Их пыл всегда приходится умерять.

Ближе к 9 часам автобус наполняется секретаршами, продавщицами, чувствуется резкий запах духов. У этих никогда нет разменной монеты, и из-за них мы часто запаздываем. Далее идут одни "белые воротнички" ("Белые воротнички" - так в Америке образно называют служащих).

Но все это ничто в сравнении с нашими главными недругами - состоятельными леди, которые к 11 часам выбираются из дому для ежедневного шопинга (Шопинг - хождение по магазинам). Тут капризов, необоснованных претензий хоть отбавляй. Все они требуют остановить автобус по их первому желанию, свернуть с маршрута...

Тем временем автобус мчался на юг. Мы миновали площадь Вашингтона с триумфальной аркой, построенной в честь вступления в должность первого президента США, обогнули сквер с фонтаном и двинулись дальше. Продолжение 5-й авеню за площадью Вашингтона уже называлось Западным Бродвеем. Вскоре в Западный Бродвей влились справа 6-я авеню, затем 7-я и, наконец, Гудзон-стрит.

Пассажиры входили на каждой остановке. В результате автобус был набит до отказа.

На углу Фултон-стрит автобус мгновенно опустел. Большинство направилось налево, в сторону скопления небоскребов. Хотя остановка и не была конечной, мы решили выйти со всеми. Вылез и парень в кожаной куртке, которого мы давно заприметили. Он уже был не один. С ним оказалось двое рабочих в синих комбинезонах, очевидно, тоже докеров. Все трое, размашисто жестикулируя и о чем-то споря, повернули в противоположную сторону.

- Не могли бы вы указать нам дорогу к порту? - обратились мы к краснолицему.

Все трое переглянулись и засмеялись.

- Что вы имеете в виду под портом? - спросил нас в ответ грузчик в кожаной куртке. - Порт везде: здесь, там, за рекой; в мидтауне, откуда вы приехали, тоже порт. Какой пирс? Какая компания?

Мы пояснили, что у нас нет определенной цели. Нам хотелось бы просто ознакомиться со знаменитым Нью-Йоркским портом, о котором мы много слышали. Мы из России и приехали в город ненадолго. Грузчик сразу же преобразился.

- Русские? Не может быть! Я никогда не разговаривал с русскими. Хрущев - гуд! Хрущев - хороший человек. Он умеет разговаривать с рабочими,- простодушно восклицает парень.

Затем все трое наперебой пытаются объяснить нам, что интересного мы можем увидеть в прибрежных портовых районах города.

- У Норт-Ривер сейчас стоит на приколе "Куин Элизабет". Это роскошный корабль. Туристы не упускают случая осмотреть его.

Рабочие привыкли к обычному, поверхностному интересу туристов, которые бродят по городу в поисках сенсационных объектов.

Мы поясняем им, что нас интересует не "Куин Элизабет", а обычная повседневная трудовая жизнь порта.

Докеры недоумевают. Что, мол, может быть особенно интересного в той повседневной работе, к которой они так давно привыкли.

Тем не менее наши слова производят на них впечатление. Рабочие тепло приветствуют нас на прощание и, поглядывая на часы, торопятся к набережной. Несколько минут мы видим, как грузчики поворачиваются и машут нам рукой. Мы также отвечаем им. В конце Фултон-стрит они вливаются в поток портовых рабочих и исчезают в тени высоко поднятой над улицей эстакады, образующей второй этаж набережной. За набережной бесчисленные 2-3-этажные постройки с темными открытыми въездами. Это примыкающие к пирсам пакгаузы, склады. Оттуда поминутно выкатываются громадные оцинкованные автовагоны и, набирая скорость, скрываются в лабиринте улиц.

Несмотря на ранний час, движение на нижнем и верхнем этажах набережной самое оживленное. В первую минуту контраст с относительным спокойствием на внутренних улицах ошеломляет.

Нижняя набережная называется Уэст-стрит. Это главная транспортная артерия порта. На верхнем этаже - Миллер Хайвей - сквозное движение легкового транспорта вдоль всего западного берега Манхаттана, обычно не связанное с портом.

Южнее Фултон-стрит эстакада делится на два рукава - один в виде туннеля Бэттери идет на Бруклин, а другой, также под землей, пересекает южную оконечность острова и вновь выходит на поверхность под названием Саут-стрит. Продолжение Саут-стрит - Франклин Рузвельт драйв - тянется вдоль всего восточного побережья острова.

Эта шоссейная окантовка Манхаттана, построенная недавно, - самая оживленная магистраль города. Она обслуживает порт и выполняет функции транзитного пути, соединяющего отдаленные районы метрополитенской зоны. Движение здесь не прекращается ни днем, ни ночью.

Выйдя на набережную, мы поняли, сколь наивен был вопрос, который мы задали докерам о месторасположении Нью-Йоркского порта.

Вдоль всей набережной до самого горизонта к северу один за другим тянулись каменные или кирпичные постройки барачного типа, напоминающие несколько увеличенные гаражи для пожарных машин.

Кроме этих построек, не видно ничего: ни воды, ни кораблей, ни пирсов, хотя откуда-то сверху то и дело раздаются сипящие звуки паровых свистков, пронзительный визг лебедок или густой бас пароходной трубы.

За фасадами закоптелых каменных бараков, загородивших от нас причалы, идет кипучая жизнь. Об этом свидетельствует множество автофургонов, беспрерывно выезжающих из помещений порта. Сами бараки так похожи друг на друга, что, если бы не выведенные громадными буквами названия "Америкен Лайнс", "Френч Лайнс", "Гуннар Лайнс" и т. п., их невозможно было бы отличить.

"Что же нам делать? - думаем мы. - Как же окинуть взором хотя бы часть порта и посмотреть, что делается там, за портовыми складами, на воде".

Посоветовавшись друг с другом, мы решаем забраться на один из верхних этажей стоящего неподалеку ступенчатого небоскреба.

Заходим внутрь здания. На светящемся табло длинный список учреждений. Лестниц и фойе нет. Одни лифты.

Нерешительно подходим к швейцару в позолоченной ливрее и объясняем ему наше желание.

Он нисколько не удивлен. Видимо, к нему не раз обращались с подобными просьбами.

- Двадцать первый этаж! - деловито отчеканивает он. - Кафе на открытой площадке.

Через минуту мы взлетаем наверх. Позднее выясняем, что кафе здесь появилось исключительно благодаря частым обращениям туристов с просьбой разрешить им полюбоваться Гудзоном с высоты здания. Нашелся предприимчивый делец, который арендовал площадку на широком выступе здания и с выгодой использовал естественное любопытство туристов.

И вот мы на площадке. Перед нами полноводный Гудзон. Ширина реки здесь, вероятно, не менее километра. Портовые сооружения и дома на нью-джерсийской стороне различимы с трудом. Зато далее, в глубине территории, заметны смутные очертания десятков башен нефтеперерабатывающих и химических предприятий. На берегу кое-где гигантские серые нефтебаки и цистерны.

Спокойные воды Гудзона бороздит целая флотилия катеров, тягачей, барж, лихтеров.

Через десяток пирсов к северу от нас полдюжины крохотных суденышек-тягачей, как лилипуты вокруг Гулливера, суетятся около огромного трехтрубного пассажирского лайнера, по-видимому "Куин Мэри", стараясь втолкнуть эту неповоротливую громадину в уготовленное для нее "стойло". Тягачи старомодны на вид, но незаменимы для своего дела. Они работают бортами, носом, кормой, обвешанные своеобразными амортизационными подушками. На большинстве тягачей название фирмы "Месек".

Напротив нас совсем близко стоят на приколе два торговых судна. На корме и на носу у каждого по пучку лебедочных мачт. Мачты поворачиваются, как усы насекомого, лебедки визжат, и очередная кипа груза спускается в открытый кузов автофургона.

Больших портальных кранов здесь не видно. Эта часть Нью-Йоркского порта специализируется на приеме пассажиров и малогабаритного груза.

Длинный паром отделился от противоположного берега и медленно пересекает Гудзон. Вот он дошел до середины реки, и мы уже явственно различаем десятка два крупных пульмановских товарных вагонов на рельсах, по 5-6 штук в каждой цепочке. Паром самоходный и в услугах тягачей не нуждается.

Но даже с 21-го этажа объять все пирсы западного побережья Манхаттана нам не удается. В поле зрения попадает лишь по два десятка с каждой стороны.

Океанские пирсы по западному побережью Манхаттана простираются до 72-й улицы, то есть значительно севернее 56-й улицы, где мы живем. По берегу Ист-Ривер они доходят до 27-й улицы. Вдоль противоположного берега Гудзона в Нью-Джерси непрерывная полоса пирсов тянется на 10 с лишним километров. Но больше всего портовое хозяйство концентрируется вдоль побережья Бруклина, где огромные специальные портовые сооружения пропускают миллионы тонн груза ежегодно.

Каждый день 150-175 морских судов пользуются услугами порта. Порт в состоянии одновременно принять до 400 судов. Лишь немногие из них - пассажирские. Остальные - торговые. Внешний грузооборот Нью-Йоркского порта - около 90 млн. тонн. С перевозками внутри порта общее количество транспортируемых в порту грузов достигает 170-180 млн. тонн. Треть морского внешнеторгового оборота страны осуществляется через Нью-Йоркский порт. Обслуживают его более 250 тыс. человек.

Главный груз в порту - жидкое топливо. Из Мексиканского и Персидского заливов прибывает в Нью-Йорк нескончаемый поток танкеров. Разгрузка и загрузка балластом на обратный путь каждого танкера занимает не более 25 часов.

Позднее у торговых пирсов на Саутс-стрит, около Бруклинского моста, мы наблюдали, как специально приспособленное судно загружалось целыми автофургонами - трейлерами на колесах. Оно напоминало плавучий гараж. Где-нибудь в Хьюстоне или Лос-Анжелесе эти автофургоны-трейлеры выгрузят вместе с грузом на берег и, прицепив к какому-нибудь тягачу, повезут к месту назначения с минимальной потерей времени на всем пути.

Но бывают периоды, когда слаженная и напряженная деятельность Нью-Йоркского порта нарушается. Прекращается работа, на рейде безмолвно стоят глубоко осевшие, неразгруженные суда. Это бастуют докеры. Нью- йоркские докеры - один из передовых отрядов рабочего класса США. Они активно сопротивляются всем попыткам капиталистов ограничить права докеров и ухудшить их материальное положение.

К двенадцати часам ночи улицы даунтауна пустеют. Лишь изредка на них множно встретить одинокого прохожего, шаги которого отдаются гулким эхом среди высоких домов.

Время от времени ночной покой нарушают резкие завывания полицейских сирен да колокольный звон мчащихся пожарных машин. Машины проносятся, и вновь наступает тишина.

Исключение составляет Вашингтонский рынок.

Днем здесь тихо и спокойно, но ночью он преображается. Жители соседних с рынком домов то и дело слышат громкий скрежет тормозов и перебранку между торговцами и рабочими-грузчиками.

Словно ночные птицы, сюда слетаются оптовики, и рынок превращается в исполинский аукцион, где на протяжении всей ночи полным ходом идет оптовая продажа продуктов. На следующий день продукты поступают в магазины.

В просторных аукционных залах горит яркий свет, в них пахнет чесноком и апельсинами, рыбой и огурцами.

Пожалуй, нигде в Нью-Йорке не увидишь такого смешения людей различных национальностей. Все они возбужденно кричат и жестикулируют. На ручных тележках рабочие перевозят ящики и плетеные корзины. Пришла сюда и современная техника. На широких лентах конвейеров плывут связки бананов.

За каких-нибудь полчаса на рынке продаются сотни тонн фруктов, овощей и других продуктов. Их тотчас грузят и развозят на машинах по спящему Нью-Йорку. А рынок поглощает все новые и новые партии товара.

К раннему утру в помещении рынка постепенно становится пусто, и лишь разбитые в спешке яйца, раздавленные помидоры, упаковочная стружка, щепа, сложенные грудами ящики напоминают о том, что здесь происходило ночью. Проходит день, и на следующую ночь огромные залы рынка снова превращаются в развороченный муравейник.

В даунтауне вблизи южной оконечности острова на несколько кварталов раскинулся знаменитый Нью-Йоркский рынок. Многое необычно в этом шумном водовороте, так напоминающем восточный базар: и щедрая пестрота небольших лавчонок, и громкие восклицания продавцов - пуэрториканцев, итальянцев, ирландцев. Весь этот многоголосый и многоязычный хор зовет и манит покупателей.

На длинных лотках сверкают оранжевые шары апельсинов, желтые плоды манго, висят связки бананов. В витринах продуктовых магазинов подвешены, закутанные в прозрачный целлофан, мясные туши, свалены в кучу ананасы и длинные, как плети, огурцы, спаржа и репчатый лук величиной с кулак. В воздухе носятся острые и пряные запахи.

Вдоль тротуаров расставлены столы с раскрашенными изделиями из обожженной глины, фарфора. В витринах куклы из мягкой пластмассы закрывают глаза, выдавливают слезы и четко произносят "мам". Кипы разноцветных бархатных ковров, привезенных из Италии, лежат навалом вперемежку с покрывалами для постелей. Вот продавец, по-видимому грек, кричит, размахивая оранжевой скатертью с длинными кистями по краям. Он уже охрип от беспрерывных воплей, но никто так ничего и не купил у него, и черные глаза безнадежно провожают каждого из проходящих мимо. Рядом разложена целая коллекция ярких галстуков и крупных запонок. Весь этот калейдоскоп красок играет на солнце и терпеливо ждет покупателя. А он здесь скуп, разборчив, сдержан, приобретает только то, что подешевле, без чего никак не обойдешься в доме. Поэтому на витрине почти каждой лавчонки или даже большого магазина висят аншлаги: "Цены без запроса - распродажа", "Срочная распродажа", "Магазин закрывается - распродажа", "Цены самые низкие по случаю именин хозяина", "Центовка - все товары по 10-50 центов, полная распродажа".

Возле итальянского ресторанчика "Пицца" толпой стоят зеваки, их дразнит запах национального итальянского блюда пиццы - мясных пирогов с перцем и помидорной подливкой. Сквозь сверкающие стекла витрин виден весь процесс приготовления пиццы. Повар священнодействует на глазах у зрителей. Он многократно подбрасывает кверху тонкий блин из теста и, начинив блин мясом, отправляет его в печь. Публика глотает слюну. Это те, которые "едят лишь глазами", так презрительно их именуют хозяева, которые никогда не видят этих зрителей в числе своих клиентов.