Два Вашингтона

На газоне перед торжественными ступенями конгресса стрекочет портативная сенокосилка. Высокий худощавый негр толкает коляску на четырех колесиках: попыхивая дымком мотора, механическая сенокосилка стрижет траву.

Мирный стрекот моторчика, глянцевитая зелень вязов, солнечные зайчики в траве. В воздухе разлит аромат влажной земли, листьев. Над пышными кронами деревьев сахарной головой поднялся купол Капитолия.

На человека, попавшего сразу в центр американской столицы, Вашингтон производит впечатление большого, хорошо ухоженного парка. После "бетонных джунглей" Нью-Йорка глаз невольно задерживается на спокойной белизне мраморных стен, на зеленоватой бронзе бесчисленных памятников. Все дышит спокойствием, благополучием, незыблемостью заведенных порядков.

- Порядок рушится! Наши города - в агонии бунтов и беззакония. Где же выход?! Что делать? - сенатор оглядывает галерку и театральным жестом воздевает руки к небу.

В старинном зале с лепными потолками идет заседание сената. С галереи для публики - зал как на ладони. Внизу над темно-вишневыми столиками, похожими на купеческие конторки, - лысины и седины почтенных законодателей. Голов немного. Ранний час. Большинство кресел пустует. Но это, видимо, нисколько не смущает оратора. Известный вашингтонский Цицерон, представитель старой сенатской гвардии говорит с подчеркнутым драматизмом. Интонациями хрипловатого баритона, театральными жестами он удивительно напоминает провинциального трагика Несчастливцева.

- Где выход? - вопрошает сенатор.

- Выход вот где! - он берет со стола книжечку и потрясает ею в воздухе.

- Это новый закон о борьбе с преступностью. Подкреплять закон силой! Не жалеть денег на нужды полиции! Вот чего хотят от нас все добропорядочные американцы.

Притихли на галерке экскурсанты. Крашеные старушки, мальчики во взрослых пиджачках с благоговением наблюдают спектакль, который, как им объяснили брошюры, является "демократией в действии".

Дремлют за столами-конторками немногочисленные сенаторы. На председательском возвышении под сенью звездно-полосатого флага сутулится пожилой лысоватый человек. Он устало трет лоб, подпирает щеку.

Председатель стукает деревянным молотком:

- Начинаем голосовать!

Как же будут голосовать, ведь в зале почти никого нет? - мелькает мысль. Но свершилось чудо: разверзлись узорчатые врата, и в зал устремились толпы сенаторов.

- Мистер Эллиот! - восклицает клерк.

- Йе! - отвечает сенатор.

- Мистер Андерсон!

- Йe!

Сенаторы поспели вовремя. Проявив почти полное единодушие - против голосовало лишь четыре ретрограда, - они приняли широко разрекламированный законопроект. Закон урезает права верховного суда, официально разрешает ФБР и полиции использовать подслушивающие устройства для слежки за неблагонадежными американцами. А самое главное, ассигнует громадную сумму денег - 400 миллионов долларов на укрепление полиции: расширение ее рядов, перевооружение, обучение "противо-партизанским" методам борьбы.

Америка вооружается. "Благополучная", "процветающая" Америка лавочников, чиновников, плантаторов и просто рядовых обывателей охвачена лихорадочной деятельностью. Газеты сообщают: по всей стране идет ускоренная тренировка воинских частей и полиции. Солдат и полицейских обучают эффективным методам "усмирения толпы". В стратегически важных пунктах накапливается огромное количество оружия и боеприпасов: скорострельных ружей, пуленепробиваемых панцирей, газовых гранат, контейнеров с новым отравляющим веществом "мейс". Полиция обзаводится броневиками и вертолетами.

Пентагон организует срочное переобучение 211 тысяч резервистов. Задача - овладение тактикой "контроля над бунтами".

Созданы узловые командные пункты полиции и национальной гвардии. Заканчивается составление планов возможных уличных сражений.

В районы трущоб засланы лазутчики, сигнализирующие о настроениях населения.

В министерстве юстиции работает специальный мозговой центр. По телефону и телетайпам в него поступают сообщения со всех концов страны. Электронно-вычислительная машина переваривает всю эту информацию, чтобы заранее предсказывать начало волнений.

Не теряют времени и гражданские "активисты". Вооружаются лавочники, домовладельцы, чиновники, домашние хозяйки. В руках 20 миллионов американцев накопилось более 100 миллионов ружей и пистолетов. Лихорадочными приготовлениями, констатирует американский журнал, движет чувство напряжения, нервозности, чувство почти патологического страха. Что произойдет, спрашивают здесь, если толпы недовольных и протестующих выйдут из пределов гетто и вступят в зажиточные белые кварталы?!

Бурные выступления городской бедноты потрясли Соединенные Штаты. На свет родились сотни докладов, статей, исследований, со всей очевидностью установивших, что гнев обездоленных граждан богатейшей страны капитализма вызван невыносимыми условиями существования: нищетой, безработицей, расовой дискриминацией. Горы докладов, исследований, аналитических статей. Диагноз социальной болезни установлен. Но лекарство у официальной Америки пока что одно - старое испытанное лекарство: полицейская дубинка против недовольных и негодующих.

Нет, Вашингтон не только спокойная белизна мрамора, тенистые аллеи, зеленые газоны, словно отменный нейлоновый ковер. Вашингтон - это и выщербленный асфальт тротуаров, и мрачные, обшарпанные стены трудовых кварталов, и груды черного покрывшегося гарью кирпича - следы пронесшегося человеческого урагана.

В последние недели американская столица - это также пыльная, выбитая тысячами ног земля и парусиновые и фанерные палатки. Это поселок бедьяков - "город воскрешения".

Он начинается неожиданно - там, где монумент Вашингтона - огромный, остро заточенный карандаш, - смотрится в продолговатое зеркало водоема. Расступаются столичные кущи, и взору открывается странный поселок, похожий на несколько упорядоченный лагерь беженцев: обширная поляна, и на ней ряды фанерных палаток, большие брезентовые тенты, скопление людей на "улицах" и "площадях".

"Площадь доктора Кинга" - объявляет доска, прибитая к дереву. "Авеню бедняков", - сообщает надпись, наскоро нацарапанная на фанере. Рядом - "улица Надежды", немного подальше - "площадь Негодования".

На палатках - названия городов и штатов, откуда пришли люди: Чикаго, Акрон, Кливленд, Нью-Джерси, Мичиган.

Пожелтевшая трава выбита тысячами ног. Дряхлый старик негр греется на солнышке у входа в свое новое жилище. Он сидит на корточках, уронив жилистые руки между колен. Как будто он у себя дома, где-нибудь в Теннесси или Миссисипи на обочине хлопкового поля.

Шустрые ребятишки перекидываются дынеобразным мячом.

Смуглые мускулистые парни сколачивают очередной дом. Вроде бы нехитрое дело - соорудить палатку: деревянный треугольник с торца, два листа фанеры - и палатка готова. Но жилплощади не хватает. Население "города воскрешения" перевалило за три тысячи, а новые жители все прибывают и прибывают. Палаточный городок расползается по зеленым газонам американской столицы. Возникла опасность нарушения границ, установленных правительством для бедных американцев.

Как быть? Руководители похода бедняков нашли оригинальный выход - они обратились за разрешением на дополнительную площадь к индейцам - жителям палаточного городка.

- Они пошли нам навстречу, - говорит Абернети, - больше нам ничего не нужно - в конце концов, индейцы первые хозяева американской земли.

Лагерь опоясан легкой изгородью. Ее наращивают тут же, разматывая рулоны переносного забора. Это похоже на гусеницы трактора - планки, соединенные гибкой проволокой.

Да, Америка есть Америка! Даже бивак бедняков носит на себе безошибочный отпечаток того механического, техницизированно-го века, детьми которого являются эти выброшенные за борт жизни люди.

У изгороди, прислонившись к фанерной палатке, стоит сутуловатый негр. На нем синяя, плотно облегающая тело майка с вытканным портретом Мартина Лютера Кинга на груди. У ног - сетчатая сумка с вещами. Фрэд Джоунс только что прибыл из Филадельфии.

- Почему приехал сюда? Потому что дальше так продолжаться не может. Черный... Вы не знаете, что такое быть черным в этой стране.

Он не говорит "негр", только "черный" - блэк. И это резкое, короткое слово звучит, как удар хлыста: блэк... блэк... блэк.

- Черным не дают работы. Черных убивают. Над черными издевается полиция. Какой выход? Не знаю. Дело зашло слишком далеко.

Он говорит яростно и почему-то все время подносит ладонь ко рту, как бы отсекая звук.

Худенькая девушка, золотистые волосы падают на плечи. Ее зовут Пэт Диер. Она из Чикаго. Нет, она лично живет неплохо, работает на фабрике, сводит концы с концами. Но загляните в квартиры безработных, в те семьи, что годами существуют только за счет подачек федеральной помощи. Это настоящая нищета. И не где-нибудь в слаборазвитой стране, а здесь, у нас, в Америке.

Прислушиваясь к нашему разговору, подходят дама с собачкой, молодой человек в тщательно отутюженном костюме, подтягивается та вашингтонская публика, что фланирует по асфальтированной дорожке вдоль изгороди "города воскрешения" отчасти для моциона, отчасти для того, чтобы поглазеть на "чудо".

Удивительное время переживают Соединенные Штаты. Все обнажается, раскрывается, выходит наружу. Волнения в негритянских гетто, выступления против грязной войны, брожение в университетах - все это заставляет даже самых консервативных наблюдателей признать: страна переживает серьезный политический, социальный и моральный кризис. Америка заново открывает самое себя. Страна напоминает человека, который долго жил в сделке с собственной совестью, а однажды заглянул в свою душу и увидел, потрясенный, как много в ней сора и грязи.

Негр из Филадельфии, девушка-работница из Чикаго, безработный шахтер из Аппалачей, индеец из Аризоны - это пришельцы из "другой Америки", той страны обездоленных американцев, которая еще вчера считалась "невидимой".

У одних это рождает желание переделать жизнь, отвергнуть несправедливые порядки, весь антигуманный, запутавшийся в противоречиях строй. Другие пытаются откупиться от собственной совести продовольственной посылкой в поселок бедняков. Третьи не скрывают ярости, желания "поставить на место" возмутителей спокойствия.

- Бездельники... Сами виноваты, что нищие... - цедит сквозь зубы румянощекий человек в черных очках. Пока мы беседовали с яростным филадельфийцем, он стоял за нашей спиной. Теперь он хочет внести свои поправки.

- Но ведь они пришли сюда, чтобы требовать работы. Разве человек не имеет элементарного права на работу? - возражает мой коллега-тассовец.

- Ничего из этого не выйдет, - убежденно изрекает румянощекий. - В тридцать втором году тоже был поход бедняков. Слышали о таком? И что с тех пор изменилось?.. Правда, тогда генерал Макартур хорошенько угостил их свинцом. Пусть будут довольны, если это не произойдет снова.

Не желая оставаться анонимным пророком, румяный показывает свою визитную карточку: Джон Лофтон-младший, работник национального комитета конгрессменов - членов республиканской партии.

Выговорившись, румянощекий Лофтон-младший поворачивается и уходит, сверкая модными брючками, обтягивающими ягодицы.

...Остались позади улицы, где недавно пронесся ураган людского гнева - груды кирпича, почерневшие проломы стен, железные балки, выгнутые каким-то нечеловеческим усилием, - за окном машины потянулась зеленая, ухоженная, благополучная Америка. Пригороды. Сюда, спасаясь от негодования негритянских кварталов, от бензиновой гари и изматывающего напряжения городской жизни, все больше перебирается чиновный Вашингтон. Домики, как рекламная картинка, - кирпичик к кирпичику. Зеленые лужайки. Теннисные корты. Где-то здесь, наверное, живет Лофтон-младший. В особняках посолиднее разместились его работодатели - конгрессмены и сенаторы.

Сегодня Вашингтон резко делится на два мира - белый и черный. Представители первого ораторствуют в конгрессе, крутят колесики бюрократической машины в департаментах и управлениях, восседают в конторах юридических фирм. Граждане второго мира создают условия для функционирования первого - подметают улицы, стирают пыль с памятников, подстригают газоны, моют посуду. И численно черный мир уже превосходит белый. Из 1 миллиона 200 тысяч жителей американской столицы 700 тысяч - негры.

Наша машина держит курс на аэропорт Даллеса.

Включаю радио. Бравурная музыка. Диктор читает последние известия:

"Со всех сторон к столице движутся отряды бедняков. Южный караван, проделав путь в многие сотни миль, только что вошел в город.

Полицейский комиссар Мэрфи выслал на улицы еще две тысячи копов. Восемь тысяч солдат на базах в Форт-Мид, Форт-Белвоир и Форт-Мейерс приведены в состояние боевой готовности.

Власти федерального округа Колумбия заявляют, что они не потерпят беспорядков.

Управление полиции, мэр, министерство юстиции и министерство обороны не спускают глаз с города, готовые к немедленным действиям..."

На город спустилась душная ночь. В темно-синее небо острым мечом поднялся подсвеченный обелиск Вашингтона. На его вершине, на белом треугольнике мигают сигнальные огни, как две капельки крови, как два красных глаза. То один зажмурится, то другой. Строгий обелиск словно говорит что-то таинственное и недоброе.

Вчера более тысячи полицейских, в стальных касках и пуленепробиваемых жилетах, с автоматами наготове, атаковали и захватили в плен палаточный городок бедняков у памятника Линкольну. Около сотни жителей городка, не пожелавших покинуть свои жилища, были арестованы.

Сегодня с утра слышится скрежет бульдозеров и стук топоров. Власти прилагают все усилия, чтобы как можно скорее стереть с лица Вашингтона все, что могло бы напоминать о походе бедноты. "Город воскрешения" перестал существовать.

(Из сообщения ТАСС)