Чейз Манхэттен-плаза, №1

- Ох уж эти мне русские, вечно опаздывают!

Гарри поднялся из-за выдвижного столика с пишущей машинкой, приветливо сверкая смуглой лысиной. Накинув пиджак и на ходу поправляя спущенный галстук, сказал:

- Опаздывать вообще нельзя, а сегодня тем более: вице-президенты - люди занятые.

Гарри волновался напрасно. Таксист с ветерком домчал нас до места назначения. Каких-то пятнадцать минут езды по широкому, свободному от пересечений шоссе Ист-ривер-драйв, и мы на Уолл-стрите.

Уолл-стрит. Улица-каньон, зажатая ребристыми стенами тридцати-сорокаэтажных каменных громад. Серый гранит, потемневший от времени мрамор, зеркальное стекло витрин, старомодные арки над входом, тяжелые, театральные колонны здания биржи... У подъездов, солидных и мрачноватых, дремлют черные лимузины, комфортабельные, не подверженные капризам моды "роллс-ройсы" и "мерседесы". Разгуливают по брусчатке мостовой ленивые голуби. Тротуары почти безлюдны - служивый люд в этот час трудится в поте лица своего на всех этажах, от подземных до поднебесных, многочисленных банков, маклерских контор, юридических фирм.

Солнечным сплетением американского капитализма называют в Штатах Уолл-стрит. Но солнца-то здесь как раз и не хватает. Оно редкий гость на мостовой и тротуарах. Кто-то подсчитал: на Уолл-стрите есть такие места, где асфальт видит солнечные лучи меньше двадцати часов в году.

Впрочем, не об этом солнце шла речь. Здесь греются теплом другого светила, поклоняются другому идолу. Его отблесками светятся литые буквы начищенных бронзовых досок у входов: "Фэрст нэшнл сити бэнк", "Мэньюфекчурерс траст бэнк", "Кемик-корн иксчендж", "Браун бразерс, Гарриман энд К°".

Не случайно название "Уолл-стрит" стало синонимом американского финансового капитала, американской финансовой олигархии. Как-никак, а именно здесь, на самой улице и в прилегающих уличках-ущельях старого Нью-Йорка, расположились головные конторы шести из десяти крупнейших банков США, на этом пятачке Ман-хэттена обитают влиятельные юридические фирмы, а Нью-Йоркская фондовая биржа, издавна обосновавшаяся на Уолл-стрите, "проворачивает" более девяноста процентов всех коммерческих сделок, совершаемых в Соединенных Штатах.

Не раз бывал я здесь, у подножия загородивших небо каменных громад, и в часы ленча, когда Уолл-стрит вдруг закипает шумной толпой спешащих в кафетерии и бары клерков, и по субботам или воскресеньям, когда ущелье предстает пугающе вымершим - ни живой души, ни движущейся машины, и церковь Троицы, островерхая, словно усохшая и почерневшая от виденного, глядит в безлюдную улицу с высоты своих двух с половиной веков. Каждый раз странное чувство тревожного волнения охватывало меня, того волнения, которое испытывает человек, прикоснувшись ладонью к шершавым камням истории. А история эта была написана кровью и золотом. Первым расплачивались, ради второго дрались не на живот, а на смерть, сцепившись мертвой хваткой, не останавливались ни перед чем, шли на любое преступление, на любую подлость. Здесь шагали первобытные Артамоновы американского бизнеса, "бароны-разбойники", как прозвали их американцы, прототипы драйзеровских "финансистов" и "титанов". Здесь быстро сколачивались миллионные состояния и так же молниеносно рушились в прах. Из этих окон таких высоких и неприступных домов бросались вниз головой поверженные "великой депрессией" банкиры, и этот шершавый камень слышал их предсмертный хрип.

- А есть у Уолл-стрита и другие, можно сказать, светлые страницы истории! - это говорит всезнающий Гарри, человек, влюбленный в свой неудобный для житья человеческого город.

- Видите, вот там, где эта статуя, - Гарри показывает на бронзового истукана в длинном плаще и с бронзовой косичкой за плечами, - там стоял живой Вашингтон, первый президент Соединенных Штатов. Довольно приличный президент, как вы знаете...

Здесь в 1789 году он принимал присягу. Это было после того, как закончилась победой революционная война американцев за независимость. Под водительством Вашингтона американские фермеры одержали верх над гвардейцами английского короля. На этом месте стояло здание, в котором заседал первый конгресс. Ведь Нью-Йорк был столицей молодых Соединенных Штатов Америки.

Недолго город на Гудзоне щеголял в столичном платье. Через семь лет он уступил эту привилегию зеленому и тихому в то время, как деревня, Вашингтону. Но сохранял в своих руках рычаги экономической и политической власти. И не только сохранил, но и упрочил. Ведь именно тогда, когда говорливые конгрессмены и сенаторы перебрались южнее, на берега Потомака, узенькая улица стала могущественным Уолл-стритом, тем самым Уолл-стритом, к желаньям которого так чутко прислушиваются и конгрессмен, и сенатор, и министр.

С тех пор многое в Штатах изменилось. Банкирам и промышленникам восточного побережья наступают сегодня на пятки молодые, ретивые конкуренты из Калифорнии и Техаса. Усложнились, лишились откровенной простоты отношения между миром доллара и политикой. Но тем, кто утверждает, что грубая власть золота ныне не свойственна американской жизни, что Уолл-стрит уже не причастен к деланию политики, можно напомнить хотя бы такой штрих. В конце 1968 года именно эта улочка откомандировала в Белый дом одного из партнеров местной фирмы "Никсон, Мадж, Гатри, Александэр энд Митчелл", откомандировала сроком на четыре года, который может быть продлен. И она же приняла в свои объятия трех министров правительства Джонсона, изрядно потрудившихся "на благо общества".

"Чейз Манхэттен бэнк" встретил нас прозрачной легкостью стекла, матовым блеском алюминиевых прожилок, умиротворяющим журчанием фонтанов на площадке перед широким маршем гранитных ступеней. Шестидесятиэтажный параллелепипед из стекла и стали поднялся в небо с площади своего собственного имени. Адрес банка: Чейз Манхэттен-плаза, № 1. Ничего не скажешь, рокфеллеровский "Чейз Манхэттен" - первый дом на селе. Небоскреб, самый высокий на Уолл-стрите и один из крупнейших в Нью-Йорке, был построен несколько лет назад на месте своего каменного прародителя. В тесном окружении темных, мрачноватых "стариков" он как современный джентльмен, чудом попавший в компанию грубиянов колонистов в париках и камзолах. "Я не имею ничего общего с этими задубелыми пиратами", - говорит всем своим обликом модерный "Чейз".

- Хау ду ю ду? Уэлком ии Чейз!¹

¹ (Здравствуйте. Добро пожаловать в Чейз! (англ.).)

Вице-президент банка приветствует нас на "высоком уровне" своего небоскреба - на шестидесятом этаже, Высоченный дядя, рядом с которым рослый "паблисити оффисер", представитель по вопросам информации, кажется маленьким и миниатюрным. Зовут вице-президента мистер... впрочем, интервью неофициальное, и поэтому упоминать имя не положено. Назовем вице-президента коротко - В, по первой букве его фамилии.

Мистер В. предлагает следовать за ним. Идем светлым, довольно широким коридором. На стенах яркие пятна абстракционистских полотен. Скульптуры, от деревянных африканских идолов до сверхмодерна, вроде этой металлической конструкции, сваренной из разбитых бамперов автомашин. Ничего не поделаешь, таков диапазои интересов у президента банка Дэвида Рокфеллера!

Мистер В. вежливо распахивает стеклянную дверь и пропускает нас в зал. Столы с белоснежными скатертями. За столами усердно работающие ножами и вилками мужчины. Это, так сказать, "итээровская столовка", кафетерий, где заправляется пищей телесной банковское руководство, слишком занятое, чтобы ходить по ресторанам.

Наш хозяин приглашает за свободный стол, сам занимает место и, расправив на коленях салфетку, удовлетворенно оглядывается вокруг.

За стеклянной, как бы отсутствующей стеной зала вид, который, наверное, открывается с летящего над городом вертолета. Внушительное зрелище. Манхэттен как на ладони. В солнечном мареве полудня громоздятся, тянутся ввысь узкие коробки небоскребов; лепятся причудливые башенки и шпили старых великанов, поднимаются из расщелин-улиц сверкающие кубики новых зданий. Застыли над Ист-ривер струйчатые навесы мостов. Слева - плавный изгиб уходящих вдаль морских пристаней на Гудзоне. А там, где синева залива незаметно переходит в белесую голубизну неба, мазком белил обозначился океанский лайнер, отчаливший в Европу.

С легкой, рассеянной улыбкой оглядывается вокруг мистер В., на его лице довольное выражение человека, причастного ко всему этому чуду труда человеческого.

- Уэлл? - говорит он. По-русски это означает что-то вроде "ну-с?" или "начнем, пожалуй". Он дает понять, что готов отвечать на вопросы. Вопросов много, хоть отбавляй. Но первый будет самый тривиальный.

- Как вы оцениваете состояние американской экономики?

- В целом, - говорит В., - бизнес чувствует себя неплохо. Прибыли растут. Вы, конечно, читали...

Да, мы видели эти данные. Прибыли монополий США круто лезут в гору. Вот и в 68-м году доходы 500 крупнейших корпораций возросли на 13 процентов. Общий доход американских промышленников составил колоссальную сумму - 57 миллиардов долларов! Не отставали и банкиры. Шестой год подряд как на дрожжах растут их прибыли. Что касается "Чейз Манхэттена", то он идет в числе "передовиков". В 1968 году увеличил свои доходы по сравнению с предыдущим годом на 14 процентов.

- Экономисты считают, что бум был вызван вьетнамской войной, американской эскалацией во Вьетнаме. Что вы скажете на этот счет?

Мистер В. задумывается. Он держится просто, приветливо. Отвечает легко, вроде бы откровенно. Но тут задумывается.

- Видите ли, - говорит он, - вьетнамская война была... как бы вам сказать... была в некотором роде фактором этого бума, одним из факторов.

- Вы говорите - была. А как сейчас?

- Сейчас бизнес все острее ощущает теневые стороны военного бума - инфляцию, дефицит внешнеторгового баланса, подрыв международных позиций доллара.

- Что же, по вашему мнению, следует делать?

- Надо нажать на тормоза, охладить перегревшуюся экономику. Одним словом, нужно замедлить темпы экономического развития. И такие меры уже принимаются.

- Но ведь торможение экономики будет означать рост безработицы? Что станется с теми молодыми людьми, сотнями тысяч молодых людей, что придут на рынок рабочей силы?

И снова наш собеседник молчит, обдумывает ответ.

- Безработица... да, уровень занятости несколько понизится... Сейчас безработных три миллиона; возможно, их будет три с половиной¹. Но ведь это совсем немного, каких-то четыре процента. Это рекордно низкие показатели для нашей экономики.

¹ (В настоящее время число полностью безработных в США составляет уже 4 миллиона.)

Он смотрит мне в глаза и, не найдя в них поддержки, говорит мягко, тоном проповедника, старающегося убедить неразумного:

- Безработица - это тоже... да, это тоже фактор, фактор нашей экономики... небольшая безработица, в разумных размерах.

Он сказал "фактор". Другой американец был откровеннее, резче. Экономист из Калифорнийского университета, с которым мы долго спорили, сказал так: "Безработица - это смазка. Смазка, без которой не может функционировать наша экономическая машина. Нанимателю она дает возможность выбора. Нанятого заставляет выкладываться, как бегуна на дистанции. Умеренная безработица так же нужна нам, как вам... - он подумал немного, - как вам экономическое стимулирование..."

Он занимался сравнительной экономикой капитализма и социализма, этот профессор, и при своем образе мыслей, видимо, не опасался лишиться кафедры. Мистер В. не скрывает своего облегчения, когда разговор переходит на другую тему.

- "Чейз Манхэттен", - рассказывает он, - расширяет свою деятельность. Его активы составляют ныне около 20 миллиардов долларов. Линии телетайпа связывают банк со 144 филиалами в районе Большого Нью-Йорка и 1533 отделениями и представителями в 50 странах мира. Почти девятнадцать тысяч служащих банка трудятся во всех уголках земного шара, от Нью-Йорка до пустыни Сахара. Только за последнее время банк открыл новые отделения в Сеуле, Гонконге, Джакарте, в Афинах, приобрел крупный пакет акций в колумбийском "Банко дель комерсио"... Особое внимание уделяем мы Африке, Латинской Америке, Азии...

- А как насчет политических потрясений, подстерегающих банк, например, в Африке? - спрашивает Гарри. - Не отпугивают ли они американский капитал?

- Риск, конечно, есть. Все время существует возможность потерь. Но когда вы действуете в мировом масштабе, то потери в одном месте перекрываются приобретениями в другом.

Стараемся помочь Америке и всему миру, - добавляет банкир, вздохнув. - Не жалеем средств для того, чтобы развивать ресурсы стран, давать людям работу...

Он так и говорит - "стараемся помочь". С давних пор капиталистический бизнес норовит представить себя не эксплуататором, а благодетелем. Послушать уолл-стритовских Цицеронов - не труд создает богатства и доллары, а доллар рождает и рабочие места и все блага жизни, не грабит предприниматель рабочего, а совершает благодеяние, давая ему возможность заработать на хлеб насущный.

- Какой же американский банк наибольший - калифорнийский "Америкэн бэнк" или "Чейз Манхэттен"? - спрашивает Гарри.

В. понимающе улыбается, услышав этот "каверзный" вопрос.

- Обычно считается, что крупнейший в Штатах "Америкэн бэнк", если судить по размерам активов. Но его капитал - это в основном накопления мелких вкладчиков. У нас вкладчики крупные. Мы играем гораздо большую роль в промышленности и торговле. Поэтому, - В. снова улыбается, - мы говорим, что "Чейз Манхэттен" крупнейший коммерческий банк в США.

Беседу вице-президент ведет легко и непринужденно. Одновременно активно действует ножом и вилкой. Заказывая очередное блюдо, вынимает карандашик и прикидывает что-то на полях меню, складывает какие-то цифры. Да, и в моей карточке против названия каждого блюда тоже какие-то непонятные двухзначные, трехзначные цифры. Суп консоме - 75, форель с горошком -300, фисташковое мороженое - 120. Цена в центах? Что-то многовато для умеренного делового ленча. Банкир складывает эти цифры аккуратно, словно боится, что не сможет расплатиться за обед.

- Калории считает, - раскрывает загадку Гарри, когда, распрощавшись с В., мы идем к лифту. - Цифры - это сколько каждое блюдо содержит калорий. Цена посетителей этого кафетерия не волнует. А калории - очень. Боятся располнеть.

Америка считает калории. Не дай бог перехватить! Дельцы, врачи, представители преуспевающего среднего класса, собрав в кулак всю свою волю, садятся на диету.

Беднягам можно посочувствовать. Они обрекают себя на танталовы муки. И око видит, и зуб имёт, и денег много, и выбор так соблазнителен, а нельзя. Так хочется прожить до ста лет, став одним из тех седых, сухопарых, легких стариков, которых нередко встречаешь в Америке.

В супермаркете рекламный плакатик: "Лучший сахар - "домино". Всего 17 калорий на чайную ложку".

Сибаритский журнал "Гуд ливинг" ("Хорошая жизнь") призывает "сознательных американцев" ограничивать себя в мучных и сладких блюдах. "Пирожным больше - годом меньше", - выбрасывает он хлесткий лозунг.

В глянцевитом, играющем красками "Лайфе" объявление. Фотоснимки двух женщин, один подле другого. Одной лет под пятьдесят, неимоверно полная, руки в перевязочках, как у новорожденного. Другая худенькая, лет тридцати. Оказывается, это одна и та же женщина. Снимки сделаны с интервалом в три месяца. Дама успешно выдержала программу самоистязания по методу доктора Певзнера. Предприимчивый доктор предлагает свои услуги всем страждущим.

Правда, есть в Америке люди - и их очень много, - которых не мучит проблема излишних калорий. Но не они диктуют моды и увлечения времени, не их воспевает журнал "Гуд ливинг", и их не было и нет среди солидных вкладчиков банка "Чейз Манхэттен".

- Кто сегодня самый богатый человек в Соединенных Штатах?

Гарри усмехается, услышав столь дилетантский вопрос.

- Может быть, Рокфеллеры? Есть же, наверное, какие-то данные о распределении богатств в США?

- Не любят нынче миллионеры хвастаться своим богатством, предпочитают играть в демократов, покровителей искусства и наук. Но данные, конечно, есть. Хотя, может быть, и не совсем точные.

Если верить журналу "Форчун", - продолжает Гарри, - а журнал, надо сказать, основательный, то на звание самого богатого американца претендуют два капиталиста: Поль Гетти и Говард Хьюз. Личное состояние каждого оценивается суммой от одного до полутора миллиардов долларов. Гетти - семидесятишестилетний нефтепромышленник из Калифорнии, живет преимущественно в Англии. Хьюзу что-то за шестьдесят. Проживает в знаменитом городе казино и рулеток Лас-Вегасе. Единоличный владелец крупной самолетостроительной компании и машиностроительной корпорации.

- А на каком же месте оказались Рокфеллеры?

- По списку "Форчуна", "бедные" братья Рокфеллеры - Дэвид, Джон, Лоран, Нельсон и Уинтроп - заняли места с тридцать первого по тридцать пятое. Результат в спортивном отношении обидно невысокий. Журнал поместил их в группу тех, кто имеет по 200 - 300 миллионов "на нос".

Список этот, надо сказать, весьма неточно отражает реальный вес того или иного семейства в экономической и политической жизни. Сложите капитал всех братьев Рокфеллеров, и вы получите сумму порядка миллиарда долларов. Учтите, что младший из братьев, Дэвид, президент одного из крупнейших банков, что Нельсон - губернатор штата Нью-Йорк, а Уинтроп оккупировал губернаторское кресло в штате Арканзас, и вы поймете, что они держат в руках и непосредственно политические рычаги власти. Да и миллион миллиону рознь. Одно дело - капиталовложения в одной-двух собственных фирмах, другое - контрольный пакет акций в десятках крупнейших промышленных корпораций.

В общем, я дам вам этот журнал, - заключает Гарри, - полистайте его, весьма любопытный номер...

С шестидесятого этажа скоростной лифт бросает нас под землю. Правда, подземелье это довольно комфортабельное - голубоватый свет люминесцентных ламп, светло-серые стены, мягкий линолеум полов - не верится, что мы где-то ниже дна реки Гудзон! Оказывается, кроме шести десятков надземных этажей, у "Чейз Манхэттена" есть еще шесть этажей под землей. На тридцать метров в глубь скалистого острова Манхэттен ушли корни небоскреба. Здесь находятся гигантские сейфы банка, электронно-вычислительные машины, всевозможное оборудование.

Большой, продолговатый зал. Много-много людей. Сидят за столиками. Все в белых сорочках. Все работают на каких-то машинах с клавишами. Набивают данные на бланки специальной магнитной краской, объясняют нам. Следующий зал. Здесь много-много машин и почти нет людей. Машины похожи на большие магнитофоны; накручиваются какие-то диски, разноцветными прямоугольниками, как модернистская мозаика, мерцает пульт управления. Это компьютеры, электронно-вычислительные устройства. Машины обрабатывают данные. Работают лихо - тысяча пятьсот чеков в минуту. В сто тринадцать раз быстрее человека. И к тому же работают двадцать четыре часа в сутки.

- С тех пор как стали переходить на автоматы, число работников банка удалось сократить на восемьсот человек! - бодро объясняет гид.

- А где они сейчас?

- Это их личное дело.

Зал, где работают машины, отгорожен от нас стеклянной стеной. Машины очень дорогие и нежные, не выносят ни пыли, ни жары, ни холода. Температура в зале-аквариуме 73 градуса по Фаренгейту - ни больше, ни меньше, влажность - 37 процентов.

Этажом ниже главные хранилища ценностей. Перегородки из пуленепробиваемого стекла. За перегородками стоящие наготове дюжие дяденьки в серой униформе - банковские охранники, знающие в лицо каждого сотрудника. В глубине вырисовываются стальные двери залов-сейфов, массивные брусья запоров.

У пульта сидит матерый седой шеф-стражник, поглядывает краешком глаза на мерцающие огоньки. Пока что огоньки на доске только зеленые. Но если вспыхнет красная лампочка, шеф поднимет на ноги всю стражу. Взревут сирены. Заработают сигнальные и фотографирующие устройства. Захлопнутся многотонные двери сейфов. Бросятся в погоню полчища охранников...

Завывание, негромкое завывание... Нет, это не тревога. В зал за прозрачной стеной въезжает электрокар. На его площадке прямоугольные мешочки, подобие брусков в холщовой упаковке. Медленно и торжественно открывается сама собой стальная дверь метровой толщины.

- Одна из шести дверей весом в сорок пять тонн! - восторженно сообщает экскурсовод.

Электрокар с грузом катит в зал-сейф.

- Размером более футбольного поля! - комментирует гид. Здесь, в бронированных подземельях "Чейз Манхэттена", хранится часть тех колоссальных богатств, ради умножения которых работает отлаженная, охватившая своими цепкими объятиями половину земного шара машина рокфеллеровского банка: десятки миллионов долларов наличными, ценные бумаги на сотни миллионов, драгоценности в персональных сейфах. Отсюда тянутся нити и к тем слиткам желтого металла, что покоятся в стальных и цементных бункерах бывшей военной базы Форт-Нокс в штате Кентукки.

Эти богатства стекались со всего мира. В их холодной абстрактной сущности воплотились труд фордовского рабочего, задыхающегося от изматывающей гонки конвейера, хриплый кашель аппалачского шахтера, умирающего от силикоза; в эти пачки зеленых ассигнаций, в эти прямоугольные слитки превратились и кровь Вьетнама, и муки фантастически богатой и нищей Саудовской Аравии. Они родились из обмана, из обсчета, из грабежа.

- Но деньги, как известно, не пахнут, - говорит Гарри. - Так сказал римский император Веспасиан.