Если встретишь динозавра

Вечером в номере гостиницы "Эспланейд" я листал подаренный Гарри "Форчун". С гладких листов журнала смотрели на меня сентимиллионеры, богачи, чей капитал превышает сотню миллионов долларов. Как доказывал один мой знакомый, живущий в штате Айова, к числу благ, которыми наделен американец, относится его право на успех или неудачу. Пожилые джентльмены, красующиеся на цветных фотоснимках, ухитрились воспользоваться первой частью этого права.

Чарльз Энгельгард-младший - загорелый толстяк в ярко-синем костюме, папироса между пальцев, на одутловатом лице презрительная улыбка - раздобрел на золоте и алмазах Южной Африки. Дела его идут отменно: труд африканцев стоит гроши, а расистское правительство ЮАР обеспечивает порядок на шахтах и разработках.

Уэйн Роллинс стал сентимиллионером, спекулируя земельными участками. Он скупает целиком леса и горы, долины и прибрежные острова. Последнее время Роллинс облюбовал океанские пляжи и зеленые кущи солнечной Флориды. "Покупка и продажа недвижимости -- моя первая любовь!" - говорит он. Делец сфотографировался в своем собственном лесу, среди желтых листьев, покрывших ковром землю, на фоне грустно-голубых, прозрачных зарослей.

Два энергичных мужчины, запечатленных фотокорреспондентом в цехе среди шкал, ручек и кнопок каких-то приборов. Это Уильям Хьюлетт и Дэвид Паккард, владельцы лабораторий и заводов электронного оборудования. Они сколотили полмиллиарда долларов на гонке вооружений. Хитрые штучки, выпускаемые фирмой "Хьюлетт-Паккард К°", работают на самолетах, расстреливающих вьетнамские деревни, тикают в самонаводящихся бомбах-ракетах, обрушиваемых на города. Хьюлетт и Паккард - представители могущественного военно-промышленного комплекса. В том, что компания не будет страдать от недостатка правительственных заказов, сомневаться не приходится - полтора года назад Дэвид Паккард занял по совместительству пост заместителя министра обороны США.

Лица богатеев, воспетых журналом, светились победными улыбками. Каждый "выглядел на миллион долларов". Впрочем, какой там миллион! Сто миллионов минимум!

Соединенные Штаты достигли такой степени изобилия, внушал "Форчун", что слово "миллионер" потеряло свою весомость. Миллионера сегодня не так уж легко отличить от представителя среднего класса. Люди, живущие действительно в потрясающей роскоши, обладающие экономическим и политическим влиянием, - это те, у кого имеется по меньшей мере сто миллионов.

Сколько же в Соединенных Штатах сентимиллионеров? По подсчетам экспертов из "Форчуна" - 153. Десять лет назад их было 45. Солидное пополнение рядов толстосумов. Это ли не свидетельство изобилия и процветания! - восторгался автор статьи.

Они живут в потрясающей роскоши, живописал придворный хроникер. В их распоряжении огромные поместья, персональные самолеты, личные яхты, подобные океанским лайнерам.

Я листал журнал, и невольные ассоциации приходили на ум. Вспомнилось, как однажды мы ехали в автомашине по шоссе вдоль гористого берега Гудзона. Дорога вбегала в маленькие городки - ресторанчик, бензоколонка, десяток домиков, летела среди подстриженных полян, ухоженных дубрав. Слева от машины потянулась нескончаемая изгородь. Между бетонными столбами за высокой решеткой виднелись зеленые лужайки, рощицы и то там, то здесь коттеджи вычурной внешности.

- Это семейное поместье Рокфеллеров, Покантико Хиллс, - сказал Гарри, - одно из тринадцати рокфеллеровских угодий на территории США и Венесуэлы.

По длиннющему мосту, прочертившему мелководье залива Тапен-зее, мы возвратились в Нью-Йорк, проехали через буро-черный пуэрториканский Гарлем, вышли на 5-ю авеню.

- Вот в этом доме находится одна из квартир Нельсона Рокфеллера. Он изредка в ней останавливается. Говорят, в квартире сорок комнат, - объяснил мой спутник, показывая на респектабельный многоэтажный дом, обращенный сверкавшими закатным солнцем окнами к зеленому оазису Сентрал-парка.

- Ну, а об этом и говорить не надо, названием все сказано, - заметил Гарри, когда мы подкатили к подножию серых гранитно-бетонных громад Рокфеллер-центра.

Вот те нефтеперегонные заводы - собственность Гетти, говорили мне знатоки в Америке, В этой автомобилестроительной компании преобладает капитал семейства Дюпонов. А в том банке контрольный пакет акций принадлежит Меллонам.

По существу, в подобных фактах не было ничего нового - элементарные иллюстрации к политэкономии капитализма. Но одно дело - читать об этом в книгах, слушать объяснения лектора, другое - столкнуться с этими актами в жизни, увидеть этот самый капитализм воочию. Я испытывал чувство, подобное тому, которое, наверное, ощутил бы человек, не раз видевший рисунки ископаемых чудищ, но однажды встретивший на улице живых динозавров и птеродактилей.

Рокфеллер-центр принадлежит Рокфеллерам, говорят тебе как математическую аксиому. Рокфеллер-центр - это четырнадцать небоскребов, четырнадцать каменных махин, центральная из которых - Ар Си Эй билдинг - поднялась в небо на семьдесят этажей. Тысячи комнат и залов, десятки километров коридоров. Многовато для одного человека, даже если разделить всю эту бронзово-каменно-бетонную недвижимость на пятерых братьев. Как ни говорите, многовато. А главное - зачем?

Американцы только посмеивались. Много, конечно, много. Но что они могут поделать? Братья миллионеры включились в rats race - крысиную гонку, и должны либо топтать, давить других, приумножая свои миллионы, либо быть раздавленными себе подобными.

Мистер Дей выразился на этот счет красиво. "Стремление к накоплению собственности - двигатель прогресса!" - изрек он. На этот раз мне пришлось выдержать настоящий словесный бой. Дело было в Айове, той самой благодатной Айове, где кудрявятся зеленые берега Миссисипи, где стеной стоит рослая, глянцевитая кукуруза, словно сама такая вымахала, без участия рук человеческих, а под крышами похожих на ангары механизированных ферм, управляемых нажатием кнопок, резвятся в загончиках тысячи черных, как вакса, поросят.

Я давно просил американских опекунов из центра иностранных корреспондентов в Нью-Йорке устроить мне поездку на ферму, познакомить с рядовыми фермерами. Так я и попал в цепкие руки мистера Дея, которого мне рекомендовали как активиста-общественника, добровольно помогающего иностранцам познавать Америку.

Он прикатил за мной в Де-Мойн на "понтиаке" последнего выпуска, крепко пожал руку здоровенной лапищей. Руки у него были огромные, волосатые, это сразу бросалось в глаза, потому что мистер Дей был в безрукавке, светло-серый пиджак его красовался на вешалке у заднего сиденья машины. Было в нем что-то гориллообразное: большой, широкогрудый, с длинными руками, улыбаясь, он показывал крупные, как отборные кукурузные зерна, зубы.

От Де-Мойна до дома фермера было что-то миль сто - сто пятьдесят. Покручивая руль, мой опекун рассказывал о местной жизни, излагал свое кредо, свою жизненную философию. Он был безоговорочно доволен "американским образом жизни", считал его образцом для подражания всех народов.

- У нас свобода, - говорил он, - свобода избирать кого хочешь, свобода быть кем хочешь.

Мы подъезжали к месту назначения. За зеленой стеной кукурузы поднялись выкрашенные в белый цвет хозяйственные постройки.

- Моя ферма, - сказал мистер Дей.

Но машина не остановилась, а продолжала ехать дальше. Среди всхолмленной равнины, как на картине Уайета "Детство Кристины", подумалось мне, проплывали белые силосные башни и высокие треугольники крыш.

-И это моя ферма, - заметил Дей.

По сторонам дороги побежали деревянные дома, бар на первом этаже, ресторанчик - один из тех тихих, комфортабельных и лишенных каких-либо индивидуальных черт поселков, какие все время встречают автомобилиста, решившего ехать простым шоссе, а не суперхайвэем. Мелькнула чистенькая бело-красная бензоколонка.

- Не правда ли, симпатичная бензоколонка? - спрашивает, осклабясь, мистер Дей. - Моя, тоже моя.

"Средний фермер" мистер Дей оказался провинциальным богатеем, главой местной юридической фирмы, владельцем различного рода недвижимости, в том числе двух ферм, на которых трудились наемные работники. Он так и рвался в идеологический бой, проявлял удивительно мало любопытства к гостю из другого мира и в то же время норовил прямо-таки навязать свои взгляды.

Вечером, за столом, после купания в бирюзовом, подсвеченном электролампочками бассейне во дворе коттеджа, Дей снова вернулся к своей коронной теме о неисчислимых благах, ниспосланных небом на землю Америки. Тут-то он и произнес сакраментальную фразу о "праве американца на успех и неудачу" и выбросил лозунг: "Накопление - двигатель прогресса". Он всуе поминал слово "свобода", которая при ближайшем рассмотрении представала как свобода копить, обирать ближнего своего, стяжать.

- Если у меня есть десять тысяч долларов, - долбил он, - я хочу иметь пятьдесят. А если есть пятьдесят, то я буду стремиться к сотне тысяч.

А как у вас, - спрашивал он меня, - можете ли вы купить поместье?

- Нет.

- Стать владельцем завода?

- Нет.

- Хозяином гостиницы?

- Нет.

Я пытался объяснить ему, что меня, как и любого советского человека, нисколько не гнетет невозможность стать хозяином завода, что для полнокровной жизни, для личного счастья мне совсем не нужно быть владельцем небоскреба или бензоколонки.

- Даже бензоколонки! - воскликнул он сокрушенно. - Вы не можете стать даже хозяином бензоколонки. Зачем же тогда работать?

И я читал в его ясных голубых глазах стопроцентный иммунитет против моих аргументов, удивительное качество - способность понимать только самого себя.

Жена мистера Дея, миловидная женщина, подстриженная под Юлия Цезаря, поставила на стол чашу с дымящейся вареной кукурузой.

- Кукурузу надо есть так, - сказал Дей.

Взяв початок, он наколол его с обоих концов на круглые палочки с металлическими остриями - даже в этом малая механизация! - поднес ко рту и стал крутить палочки, обстругивая початок зубами, как токарный станок обтачивает деталь.

Кладя обглоданный стержень кукурузины на тарелку, сказал:

- "Dead Indian" ("Мертвый индеец"). Так мы называем это.

Под окнами дома стрекотала механическая сенокосилка. Один из сыновей хозяина, двенадцатилетний крепыш бейсболистского сложения, подстригал газон. В ходе беседы выяснилось, что за эту работу отец платит сыну. Из расчета 75 центов за час труда.

- Пусть копит деньги. Ему как раз нужна новая форма бойскаута, - сказал отец.

Разговор зашел о делах международных, помянули Кубу, и тут мистер Дей снова взволновался. "Фермер" никак не мог простить кубинцам того, что те национализировали земли и предприятия, принадлежавшие ранее американским компаниям.

- Они ограбили нас! - вскричал мистер Дей.

Как могу пытаюсь растолковать, что именно компании грабили Кубу многие, многие годы, что национализированная собственность - частичная компенсация за те богатства, которые американские монополии выкачали с острова.

Не хочет и слушать.

- Грабеж! - кричит. - Мы вложили капиталы, а они нам не вернули... И вообще, какое они имеют право делать, что хотят, строить какой-то там социализм всего в девяноста милях от побережья США.

Последний довод казался ему особенно убедительным. "Всего лишь в девяноста милях от нашего берега!" - повторил он несколько раз.

Тяжелый кулак "фермера", лежавший на столе, сжимал вилку, как трезубец. Мистер Дей был возмущен и, пренебрегая правилами гостеприимства, не скрывал своего негодования. Он был готов в бой за "интересы Америки", за попранную частную собственность. Передо мной сидел человек сугубо мирной профессии, но я почему-то представил себе его в защитной униформе, с автоматом в руках, шагающим по голубым, дымящимся полям, очень похожим на вьетнамские.

За годы жизни в Штагах я познакомился со многими американцами, очень разными, очень непохожими друг на друга. И был рад тому, что среди них оказалось так много хороших людей: честных, работящих, открытых для нового, неизвестного им.

Бунтующие студенты Колумбийки, суровые, неулыбчивые люди шахтерских Аппалачей, журналист-ветеран из рабочей газеты "Дейли уорлд", мой старый добрый друг Гарри - их лица встают перед мысленным взором, когда слышишь слово "Америка".

Но встретился и мистер Дей - айовский "фермер". И хотя он не причинил мне ничего дурного, он даже старался быть гостеприимным в меру своего понимания, хотя корреспондентская профессия сталкивала меня в Штатах с людьми гораздо более опасными, чем провинциальный деля! а, одержимый страстью к наживе, мистер Дей остался в памяти как олицетворение того плохого, что имеется в характере Америки. Его непробиваемая уверенность в собственном превосходстве, неумение выслушать контраргумент, неспособность взглянуть на себя со стороны - качества, зачастую безошибочно отличающие американца от иронического сына старушки Европы, - и, наконец, его стремление диктовать всем и вся, как надо жить, - не эти ли особенности столь разительно проявляются сегодня в облике иного вашингтонского деятеля, да и в самой политике этой страны?

Кстати, сам Роберт Дей жаловался мне, что его международные культуртрегерские усилия не приносят пока желанных дивидендов. В прошлом году, сетовал Дей, у нас гостил прибывший по обмену австрийский студент. Кормили его, поили, показывали наше житье-бытье, а он так и уехал с антиамериканскими предубеждениями, с которыми прибыл. Все ему у нас не по душе - культуры не хватает, интеллектуальных запросов нет, вещи, мол, господствуют над людьми.

Да, просчитался госдепартамент, доверив нахрапистому Дею функции пропагандиста "американского образа жизни". Чиновники совершили весьма распространенную ошибку. Ортодокс, желающий быть большим католиком, чем сам папа римский, чаще всего угробит те идеи, Которые отстаивает до хрипоты, чем убедит в них инакомыслящих.

Другими глазами смотрел я на Айову, этот благодатный, богатейший край, когда уезжал из Де-Мойна. После знакомства с людьми, ведущими отчаянную борьбу за то, чтобы выжить, после того, как случайно оказался на сельском аукционе, где распродавалось с молотка имущество "выбывшего из состязания" фермера.

Ликвидация еще одной "нерентабельной единицы" происходила во дворе перед серым, изъеденным дождями домом. Катили на коляске большой, похожий на сундук холодильник, тащили ещё свежую тахту. Он стоял в сторонке, прислонившись к амбару, сухой, прямой и безучастный. Но в глазах его, смотревших сквозь людей, застыло нечто большее, чем горе.

Мы ехали на аэродром. День был отменный. На небе ни облачка. Стелилась, поворачивалась пологими боками-холмами напоенная влагой, прогретая солнцем земля айовская. Слева от дороги показались серебристые башни, по нескольку в ряд, не менее десятка рядов - целый городок.

- Зернохранилища, - сказал Дей, - излишки.

- В каком смысле излишки?

- В прямом. Правительство купило это зерно у фермеров, чтобы поддержать рыночные цены.

- И что будет с этими излишками дальше?

- Не знаю. Может быть, отвезут в Индию. Может быть, его съедят мыши. Может быть, сгниет. Оно ведь здесь не первый год лежит.

- Почему же его не используют?

- Потому что мы производим слишком много, не можем потребить всего, что выращиваем.

- Но я видел в Аппалачах детей, которые ходят зимой босиком и едят картофельные очистки. Почему бы не раздать им? Или продавать по более низким ценам в магазинах. Этому были бы рады миллионы американцев.

- Раздать... снизить цены, - мистер Дей осклабил свои зубы-кукурузины. - Это не принесло бы прибыли, более того, это подорвало бы сельскохозяйственный бизнес.

...Я листал жесткие, словно сделанные из листовой стали, страницы ультрареспектабельного журнала, приоткрывшего краешек занавеса, которым отгораживаются от глаз людских хозяева Америки. Конечно, мистер Дей не чета сентимиллионерам. Мелкая сошка в мире богатеев. И все же, хоть не дорос Роберт Дей до настоящих акул бизнеса, он особь того же вида - те же хищные замашки, та же ненасытная жажда наживы.

Не без иронии описывал журнал дорогостоящие причуды изнывающих от излишеств миллионеров.

Чикагский финансист Клемент Стоун разъезжает по улицам в золоченом "кадиллаке".

Владелец двух заводов "Кока-кола" и председатель финансового комитета авиакомпании "Дельта Эйрланс" Ричард Фримэн увлекается яхтами. Недавно со стапелей завода спущен его персональный корабль, способный совершать трансатлантические переходы.

Промышленник Дейв Чэпмен скупает ковры. Он сфотографировался в большом зале, все стены которого, пол и даже часть окон покрыты ярчайшими коврами. Тот кавказский ковер, что слева на стене, стоит 2500 долларов, поясняет журнал. А персидский ковер под ногами мистера Чэпмена потянет тысячи на четыре.

Но, наверное, всех коллекционеров переплюнул нефтепромышленник Роберт Маккалоч. За 2 миллиона 460 тысяч долларов он купил целиком лондонский мост. Да, настоящий мост, каменный, старинный, тот, что полтора века радовал глаз жителей столицы Англии. Его распилят на куски и перевезут с туманных берегов Темзы в раскаленную пустыню Аризоны.

Это были чемпионы капиталистического успеха. "Топ доге" - собаки, взобравшиеся на вершину, говорят о таких американцы.