ЭВМ и кочегар

"Они живут в замках, в поместьях и на сказочных виллах, - рассказывал журнал. - Генри Форд II каждый день становится богаче на 880 тысяч долларов. Главная проблема автомобильного короля заключается в том, как распорядиться этими деньгами..."

"Вторую неделю, - услышал я, - они поддерживают свое существование картофельными очистками и соевыми бобами. Их единственная надежда - дожить до очередной раздачи продовольственной помощи..."

"Восьмидесятилетняя миллионерша Мар-жория Мерриуэдзер Пост, - читал я, - владелица компании "Дженерал фудс", имеет три поместья, множество автомашин, яхт и собственный четырехмоторный самолет..."

"Они живут в этой дощатой хижине, где зимой по ночам замерзает вода", - говорил диктор.

Стена моей комнаты распахнулась, и я увидел "сквозную" хибарку, про которые поется в негритянской песне "Ты можешь выстрелить сквозь нее, и пуля не заденет ничего", - увидел черные руки, собирающие белые коробочки хлопка, и неподвижных печальных детей с мудрыми глазами стариков.

Произошло чудо, одно из тех привычных чудес, что случаются с нами на каждом шагу и не вызывают уже никакого удивления. Просматривая подаренный Гарри журнал, я включил телевизор. Сначала поглядывал на него краешком глаза, листал журнал, почти не слушая и не глядя на экран, - передавали очередной кинобоевик. Потом какая-то фраза привлекла мое внимание. И словно исчезли стены гостиницы, способность видеть стала безбрежной, и я оказался где-то в штате Алабама, в гуще жизни "другой Америки".

...Покосившаяся дощатая хижина. На пороге сидит худощавый негр, руки его бессильно упали между колен. Всевидящее око телевизионной камеры заглядывает внутрь жилища. Мы видим земляной пол, топчан в углу комнаты. На рваном одеяле лежит мальчик лет пяти-семи. Глаза его широко раскрыты. По лицу мальчика ползают мухи. Он их не сгоняет, не в силах пошевелить рукой.

"Неграм в Алабаме всегда было нелегко, - говорит ведущий. - Часто им было очень худо и никогда не было хорошо. Но здесь всегда был хлопок, который надо сеять, выращивать, убирать. Хлопок означал жалкое существование, но он давал кусок хлеба. Теперь нет даже этого. Место людей заняли машины, и поля, на которых раньше трудились сотни негров, теперь могут прокормить двух-трех человек. Десять лет назад машины возделывали два процента алабамского хлопка, в этом году они обработают восемьдесят процентов хлопковых полей. Негры должны искать работу где-то в других штатах, а найти ее так нелегко. Некоторые снялись с земли, орошенной потом и кровью их предков, и ушли из Алабамы. Другие остались, потому что они так бедны, так голодны, так устали, что просто не могут подняться и идти. За всю свою долгую историю мук и лишений черный пояс Америки никогда не переживал времен столь тяжелых, как сейчас...."

За окном шумел ночной Нью-Йорк - доносился шорох шин, гудки таксомоторов, отдаленный вой полицейских сирен, а я видел залитые солнцем лужайки, тенистые парки, белокаменные особняки "колониального" стиля, словно вставшие из кинофильма "Ушедшие с ветром".

"Округ Лауден, штат Вирджиния, - вещал голос, - отнюдь не считается бедствующим районом. Это край богатых поместий, аристократических клубов, ипподромов. Округ Лауден находится всего в 75 милях от Вашингтона. На его территории живут известные сенаторы, министры, знаменитые юристы. Здешние приемы блистают такими именами, как Дюпон, Меллон, Уитни".

Голод - этого уж никак не ожидает посторонний человек, оказавшийся в округе Лауден. И тем не менее здесь, в стороне от главных шоссе, можно встретить тысячи жалких хибарок, в которых ютятся фермеры-издольщики.

Я увидел худенького мальчишку лет двенадцати.

"- Что ты ел сегодня в обед? - спрашивает корреспондент.

- Свеклу и картошку.

- А утром?

- Ничего.

- А вчера на обед?

- Картошку и свеклу".

Мальчонка отвечает тихим, еле слышным голосом. У него худые, "цыплячьи" плечики, под глазами темные круги.

"Пища многих фермеров-издольщиков, - говорит доктор Грэнджер, медицинский инспектор округа Лауден, - состоит в основном из крахмала и содержит очень мало протеина и витаминов. Такая диета разрушающе воздействует на организм ребенка. Поражаются ткани мозга, ребенок медленно соображает, плохо учится. Наибольший ущерб причиняется в раннем возрасте, когда ребенок совершенно беззащитен.

Ущерб, нанесенный мозгу, - продолжает доктор Грэнджер, - невозможно возместить позднее, вернуть человеку потерянное нельзя ни рождественскими подарками, ни горячими завтраками в школе, ничем другим ни через год, ни через пять лет...

В округе Лауден таких семей, живущих в условиях жестокого голода, семь тысяч. У этих людей нет прошлого, которым они могли бы гордиться, нет и будущего, к которому стоило бы стремиться. Лишения и нищета - постоянный спутник их жизни, однообразие тянется изо дня в день, из года в год, из поколения в поколение. Эти дети, как и их родители, будут стариками гораздо раньше, чем должны были бы стать".

Доктор шел между кроватями, на которых лежали маленькие пациенты. Кто-то плакал, пищал, и плач этот был похож на мяуканье...

Телевизионная компания "Коламбиа бродкастинг систем" передавала ставшую знаменитой программу "Голод в Америке". То, что я увидел в тот вечер, было оборотной стороной к рассказам журнала "Форчун" о жизни мультимиллионеров.

"Трудно признать, что голод существует в Америке, - говорил ведущий. - Мы знаем, что он имеется в других местах, таких, как Азия, Африка. И все же этот ребенок умирает от голода. Он был американцем. Теперь его уже нет. Он мертв.

Америка богатейшая страна в мире. И все же голод прочно обосновался во многих районах США. Из 200 миллионов американцев 30 миллионов живут в бедности. Из них 10 миллионов голодают. Это всего лишь арифметика. Но за нею стоят люди, живые люди, их страдания и муки".

Оркестр наигрывал "Когда святые маршируют домой". Проплывали сверкающие холодными бликами небоскребы. С грохотом неслись вагончики "адской дороги". Вспыхивали причудливые цветы фейерверка. Техасский город Сан-Антонио праздновал свой день рождения - двухсотпятидесятилетие со дня основания.

Но карнавальный шум празднества стихает, мы в одной из палат благотворительного госпиталя имени Роберта Грина. На кровати лежит ребенок с морщинистым лицом древнего старика. Женщина-врач пробует посадить его, но малыш падает на подушку, как только врач отнимает поддерживающую его руку.

"- Чем он болен? - спрашивает корреспондент.

- Квашэкорд, острая форма протеинового голодания. Считается, что эта болезнь встречается лишь в Южной Америке.

- Сколько ему лет?

- Полтора года... Мы определяем их состояние по тому, как старо они выглядят, - замечает врач. - Если у него лицо шестнадцатилетнего, а не девяностолетнего, значит он чувствует себя лучше.

Детьми, которых искалечил голод, у нас постоянно заполнены три палаты, - говорит миссис Стоукс. - Большинство из них - дети кочующих сельскохозяйственных рабочих. Когда я впервые попала в эту больницу, я была потрясена... Представьте себе годовалого ребенка, который весит менее пяти фунтов, меньше, чем в тот день, когда он родился... Посмотрите на этого мальчика, на его руки-плети, на его высохшие губы, глаза. Он не может сам сосать, не умеет даже плакать, у него нет сил, чтобы плакать.

Мы делаем все, что в наших силах, чтобы спасти их от смерти. - Миссис Стоукс говорит ровным, лишенным эмоций голосом врача, ставящего диагноз болезни. - И трагично то, что после месяцев лечения мы отдаем их в тот ад, где они были, в дома, где нет молока, где постоянное недоедание, и они возвращаются к нам вновь и вновь..."

За окном гостиницы отходил ко сну Нью-Йорк. Ровным и спокойным стал незамирающий шорох шин, ушли до утра раздраженные гудки таксистов. Один за другим затягивались темнотой золотые прямоугольники окон. Впечатления дня теснились в моей голове. То, что приоткрыло мне всевидящее око телевизора, внезапно поставило завершающую точку в разрозненные мазки дневной мозаики. В ином свете предстали и чудеса "Чейз Манхэттен бэнка", и экстравагантные чудачества мультимиллионеров, красочно описанные журналом "Форчун".

Богатство и бедность, роскошь и нищета - старая как мир, можно сказать, библейская тема. Но эта древняя болезнь потрясает сегодня страну, добившуюся высокого развития производительных сил, страну сельскохозяйственных "излишков" и не используемого "за ненадобностью" промышленного оборудования.

С детства при словах "Америка", "капитализм" в сознании моем часто возникал один, особенно поразивший воображение образ. Кочегар бросает в топку паровоза окорока. Я увидел его на фотоснимке в журнале, кажется, он назывался "30 дней". Кочегар был гол по пояс, худ, весь вымазан сажей, на его чумазом лице дико блестели косоватые глаза. Фигуру кочегара скульптурно высвечивали отблески пламени. Топка была открыта. И туда, в огонь, он бросал округлый, лоснящийся окорок. Это было в начале 30-х годов, во время великой депрессии, когда каждый четвертый американец был без работы, когда сотни тысяч людей ютились в бидон-виллях и многотысячные колонны голодных шли штурмом на Вашингтон.

С тех пор многое в Америке изменилось. Разрушительный кризис, сотрясавший до основания небоскребы Уолл-стрита, уступил место периодическим спадам, сгущающим ночь безработицы над Аппалачами, Нью-Йорком, Чикаго и всеми другими районами страны, где живет рабочий человек. Вашингтон обзавелся рычагами государственно-капиталистического регулирования экономики - тормозами, которые до поры до времени не дают машине пойти вразнос. Тем, кто ропщет, стали подбрасывать крохи с барского стола - были введены система временных пособий безработным и программа благотворительной помощи голодающим.

Капитализм сменил одежду. Дети и внуки первобытных миллионеров, "баронов-грабителей", как окрестили их американцы, окончили университеты, приобрели образование, лоск и занялись кто политикой, кто коллекционированием полотен Леонардо да Винчи, Пикассо и Кандинского. Он и внешне не похож, сегодняшний потомственный миллионер - эрудированный, спортивного облика человек, садящийся за рычаги управления собственного самолета, - на то пузатое чучело в цилиндре и с золотой цепью на брюхе, которое довольно верно передавало общие черты его прародителя.

Да, капитализм электронного века сменил платье, прическу, некоторые свои замашки. Но кочегар продолжает сжигать окорока, в то время как детей калечит голод.

Льются молочные реки в штате Западная Вирджиния, молочные реки не в кисельных, а в обычных, земляных берегах. Противоестественная математика капиталистического бизнеса заставляет фермера выливать цистерны молока в придорожную канаву вместо того, чтобы продавать за бесценок компаниям-скупщикам.

Гниет "излишнее" зерно в Айове, Небраске, Канзасе. "Огромный урожай и уныние по всему пшеничному поясу", - пишет журнал "Ю. С. ньюс энд уорлд рипорт".

А в соседнем штате Вайоминг зарывают в землю свиные туши. За последние несколько недель, прочитал я в местной газете, американские фермеры закололи и зарыли 14 тысяч свиней, поскольку для их продукции "нет рынка".

Таковы самые заметные, наиболее вопиющие проявления экономической иррациональности системы "свободного предпринимательства". Четыре миллиона безработных - "лишних людей", - в то время когда двадцать процентов промышленного оборудования не используется. Свертывание жилищного строительства, в то время как, по подсчетам бывшего министра Гарднера, американцам надо построить дома на сумму в 100 миллиардов долларов, для того только, чтобы избавить свои города от трущоб.

Сознание отказывается совместить эти факты. Это противоречит нормальной человеческой логике, но все это реальность сегодняшней Америки.

А огромные, растущие расходы на вооружение - 80 миллиардов долларов, выбрасываемых на ветер с весьма зловещими последствиями для самих США и всего мира!

- Если уж мы не можем функционировать без колоссальных военных расходов, - сказал с горькой иронией мой друг, прогрессивный американский журналист, - не лучше ли было бы все эти пушки, снаряды и ракеты сразу топить в океане.

Да, Соединенные Штаты электронно-космического века во многом не похожи на Америку 20 - 30-х годов. Но это изменения количественные, а не качественные, изменения в методах, а не по существу. По-прежнему действует нелепый, перевернутый с ног на голову порядок, при котором цель производства - не удовлетворение потребностей общества, а прибыль, не производство для человека, а человек для производства. Он, этот порядок, блеснет порой своей "эффективностью" - способностью выжать из человека все соки, своей оперативностью, что касается прибыли, своей изворотливостью.

Но ни новое платье, ни пропагандистские румяна на лице этого молодящегося джентльмена, вручающего всем визитные карточки общества "Свободной предпринимательской деятельности", не в состоянии скрыть от глаз людских черт порочности и прогрессирующего одряхления.

...Овальный экран давно померк, а перед моими глазами все стояли лица детей-стариков, и я слышал ровный, лишенный эмоций голос: "Мы спасаем их от смерти для того, чтобы снова отдать голоду".

Может быть, эти страшные лица видели и банкир В. и фермер Дей? Впрочем, вряд ли это поколебало бы их душевное равновесие. Ведь все эти бедолаги просто воспользовались своим "правом на неудачу". Они и есть тот самый "неизбежный фактор", та "смазка", без которой не может функционировать машина "свободного предпринимательства".