Этот упрямый старик

Длинное окно во всю стену, словно движущаяся панорама. За стеклом - картины, близкие сердцу хозяина квартиры, человека, поклоняющегося рабочему классу: свинцовая ширь реки, темные прямоугольники доков, пароход, что, кажется, застыл посреди потока с тяжело груженной баржей, старый серый мост, выгнувшийся над кирпичными коробками домов.

Река называется Истривер. А мост - Бруклинский, тот самый, с которого "безработные бросаются вниз головой". Только бросаются они не в Гудзон, как писал поэт, тут он немножко напутал, что, к слову сказать, отнюдь не уменьшает жизненной правдивости и силы чеканных строк.

Старик, как всегда, полон оптимизма:

- Рабочее движение в Америке набирает силу. Слышали о забастовке шестидесяти тысяч рабочих медных рудников? Такого еще не знала история профдвижения в Штатах. Я имею в виду единство и решимость бастующих. Представьте себе - бастовали сразу двадцать шесть профсоюзов, выступали единым фронтом. Забастовка длилась девять месяцев, больше чем какой-либо другой крупный трудовой конфликт.

Недавно я побывал на шахте Батт. Честно говоря, волновался: как встретят бастующие "красного", коммуниста? Встретили очень хорошо. Один горняк, лидер профсоюза, обнял меня и сказал: "Хорошо, что вы приехали! Пусть рабочие по всей стране услышат о нашей борьбе. Нам нужна помощь".

Движущаяся панорама в алюминиевой рамке окна наполняется синевой. Темнеет. В небе на той стороне реки вспыхивает красный неон рекламы "Домино шугер" - там находятся сахарные заводы. А еще выше загораются белые цифры: 9.21, 9.22. Цифры меняются, растут. Электрочасы напоминают о неутомимом беге времени.

Время. От него никуда не уйдешь. Время выбелило клок волос над высоким, сдавленным с висков лбом хозяина дома, исчертило морщинами его щеки. Но до чего же он прям, энергичен. И этот молодой огонек в светлых голубых глазах! Право же, не верится, что недавно я видел в газете "Дейли уорлд" его портрет и сообщение: Арту Шилдсу, старейшине прогрессивной журналистики Америки, исполнилось 80 лет.

Рамку окна уже залила ночная темень. Светятся золотистые прямоугольники окон, а над ними по невидимому мосту движутся в нашу сторону сверкающие бриллиантики - огоньки. Это возвращаются домой, проведя выходной за городом, ньюйоркцы. Катят в своих "карах", переживая впечатления дня, погруженные в свои радости, заботы, печали. Отменный улов на рыбалке, служебные неурядицы, дети, жена, недовольная тем, что ты "хватил лишку", платежи, которые надо погасить завтра же, в понедельник, - мало ли о чем думает американец, когда руки его сжимают руль автомашины, а за ветровым стеклом дорога, все та же дорога да красные бусинки идущих впереди машин. Невеликие мысли, неграндиозные стремления. Но можно ли винить в этом людей?

Для нашего хозяина этих забот мало. Где же политическая сознательность? Где стремление выкорчевывать зло и насаждать добро, стремление изменить существующие порядки, построить другое, справедливое и лучезарное общество?

Задумчиво берет он с полки лист бумаги. На картоне рисунок. 1 Сцена в конюшне. Старик негр - одна рука его со скребком лежит на крупе лошади - говорит что-то, повернувшись к мальчишке. Мальчик, взъерошенный, долговязый, сидит на бревне, внимательно слушая старика.

- Мальчишка - это я, - говорит Арт. - А это старый негр, который оказал на меня в юности большое влияние. Здесь он не очень похож. Но это не важно. Фрэд Эллис рисовал по воображению, по моим рассказам.

И он рассказывает очередную историю из своей богатой событиями жизни. Одну из тех историй, которые я так люблю слушать и на которые стараюсь расшевелить моего друга и старшего товарища каждый раз, когда оказываюсь в его компании.

- Я тогда работал на строительстве плотины в штате Мэн. Земляной плотины. Сейчас ее уже нет, смыло. Работа была физически очень трудной, особенно для подростка. Старый негр научил меня многим премудростям: как легче носить землю, как работать лопатой, чтобы меньше уставать, как держать тачку. А главное - он многое открыл для меня в жизни, в отношениях людей.

Это был старый человек, - продолжает Арт, - ему было лет за восемьдесят. Но очень мускулистый, очень сильный человек. Он родился рабом. Участвовал в войне Севера с Югом. Он много рассказывал о своих героических подвигах...

Арт улыбается:

- Истории эти были порой просто фантастические - один взял в плен взвод южан, вместе с приятелем остановил наступление роты конфедератов... И все эти рассказы кончались так: "Мы, негры, выиграли войну, мы принесли победу Северу". Для меня это было открытием, потому что в школьных учебниках ничего не говорилось об участии негров в войне.

На стройке трудились и белые рабочие и негры. Хозяин специально нанимал поровну и тех и других, действовал по принципу "разделяй и властвуй". Профсоюзов не было. Рабочие только начинали организованную борьбу за свои права. И негры в этом деле, надо сказать, мне больше нравились. Они были боевитее в своих требованиях. Но настоящего единства среди рабочих не было. Тогда-то я и начал постигать азы практической политграмоты, узнал, что такое эксплуатация, увидел, что все люди делятся на работников и хозяев, стал задумываться над вопросом: кто же заинтересован в том, чтобы натравливать белых рабочих на черных.

- Стареешь, мой молодой человек, стареешь. Все на воспоминания тебя тянет. - Это говорит Эстер, супруга Арта.

Она ставит на низенький столик чашу с солеными орешками, подвигает блюдо с сушеными картофельными стружками.

Если бог создал Еву из ребра Адама, то Эстер, вне всякого сомнения, создана из ребра Арта. Кто не замечал, что супруги, прожившие долгую совместную жизнь, становятся нередко удивительно похожими друг на друга. И это при всей несхожести черт лица, фигуры, характеров. Сложившаяся близость миросозерцания, схожесть духовного строя трансформируются, по-видимому, и в выражении глаз, и в складках лица, и в движениях человека. Эстер похожа на Арта, как сестра на брата. Такая же высокая, как муж, голубоглазая, худощавая. И та же внутренняя прямота, крепость духа, которые так любопытно сочетаются с человеческой мягкостью и застенчиво-нежным обращением со своим "молодым человеком".

В облике Арта и Эстер есть что-то от первых поселенцев Нового Света, от тех смелых и упорных людей, что пробивались через вековые леса, строили бревенчатые избы и, выкорчевав пни, сеяли на никогда не возделывавшихся землях пшеницу и кукурузу. Наверное, это сходство не только внешнее. Ведь по сути своей деятельности в сегодняшней Америке Арт и его единомышленники-коммунисты - землепроходцы. Только прорубаются они сквозь чащобу предрассудков, преодолевают бурелом антикоммунистических предубеждений, сеют семена будущей социалистической Америки.

Бегут в ночном небе бриллиантики-огоньки. Вздрагивают, блекнут, снова вспыхивают, катят прямо в окно, прямо к нам в руки.

И, вспомнив свет других фар, другие времена и дороги, седой человек вдруг говорит:

- Помнишь, Эстер, как мы добирались из Лос-Анджелеса в Сан-Франциско, а потом дальше на Север, в Портленд? Тысячи три миль, и все "хичхайкинг" - на попутных. Ведь это было наше свадебное путешествие.

Денег у нас почти не было, - вспоминает Арт, - что удавалось где-то подработать, тут же проедали. Но у нас были спальные мешки. Так мы и путешествовали. Стоим на дороге, подняв указательный палец. Ждем, чтобы подобрали. Машины катят мимо - кому охота брать двух бродяг.

И мы придумали, я придумал (Арт улыбается) такой фокус. Я прятался за кустом, а Эстер стояла на дороге и сигналила. Когда автомобилист, засмотревшись на девушку, останавливал свой "кар", я появлялся на сцене... Эстер была очень красивая девушка...

Эстер смущается, а Арт спрашивает:

- Когда же это было, в каком году?

- В 1923-м.

- Ты уж лучше не говори этого при гостях, - шутит Арт.

Когда я вижу этого человека, седого, долговязого, с большими кистями рук, покоящимися на коленях, мне почему-то вспоминаются морские чайки, что расхаживают по белесому песку нью-йоркских заливов. Большие, сильные птицы солидно вышагивают по влажному, только что освеженному прохладной волной песку. Вид у них торжественный и немного нескладный. Но вот одна из них взмахнула длинными крыльями, свежий ветер наполнил их упругой силой, и чайка парит над волнами, красивая и сильная.

Нечто подобное происходит с моим американским другом. Арт преображается, когда, поддавшись на расспросы, парит на крыльях воспоминаний. А рассказать ему есть о чем. Его жизнь - живая история рабочего движения в США, история тех, кого мы называем прогрессивными американцами, друзьями нашей страны.

Сын сельского священника, "чудака", жившего с горняками, делившего их радости и горести, стал марксистом. Он нашел надежную основу для того, чтобы бороться за справедливый мир, мир, в котором бы люди стали действительно братьями. Натолкнулся на "чудо", открывшее ему глаза. Собственно говоря, "натолкнуться" было не так уж трудно. Престо надо было обладать большей, чем у середняка, пытливостью мысли, альтруистичностью, чтобы не проходить мимо жизненных коллизий. А жизнь Америки кричала вопросами, требовавшими ответа. Миллионы безработных, жалкие бидонвилли, а рядом "скребущие небо" каменные гиганты, рядом роскошь и пресыщенность хозяев жизни. Великий кризис, экономические катаклизмы, сотрясающие страну, поднимающаяся волна классовых боев. И где-то далеко, за океаном, там, откуда приходит солнце, растущая и набирающаяся сил социалистическая республика, созданная Лениным.

Где, в каких жизненных испытаниях сложился этот человек? Может быть, тогда, когда, начиная свою трудовую карьеру, он работал учителем в маленьком эскимосском поселке на Аляске? Или во время знаменитой забастовки лесорубов Северо-Запада? Наверное, немалую роль в его жизни сыграл тот день, когда, стоя в шеренге новобранцев, предназначенных для отправки в Сибирь, он поклялся своему другу: "Русские нам не враги. Мы не будем стрелять в них!"

В рядах интервентов он не оказался, помогла тяжелая болезнь. Но Россия заняла прочное место в сердце и сознании этого человека. Вместе с докерами Сиэтла он приветствовал русский грузовик "Шилка", первый корабль, приплывший в Штаты из революционной России. Он был среди тех, кто поднимал американских рабочих, требуя прекращения поставок оружия Колчаку. И добились своего. Пароход "Дилайт" не вышел из гавани Сиэтла. Пятьдесят контейнеров с ружьями продолжали лежать на пристани в то время, как Красная Армия громила "черного адмирала".

В классовых сражениях он "определился" политически и нашел оружие борьбы. Он стал журналистом. Более полувека сражается Арт Шилдс с врагами американских трудящихся. "Уоркер", "Дейли уоркер", снова "Уоркер", а ныне "Дейли уорлд" - тысячи корреспонденции, статей, очерков, репортажей. Куда только не заносила Арта Шилдса его беспокойная профессия: бастующие горняки "Кеннекотт коппер" и борющаяся Испания, черный расистский Юг и столица первого в мире социалистического государства - Москва.

Однажды он рассказал мне, как по заданию "Уоркер" ездил в Джорджию и Миссисипи, интервьюировал дракона ку-клукс-клана и прочих ультра.

- Я вошел к нему вот так. - Арт выпрямляется, под его острым подбородком собираются складки.

- Вот тут, - он складывает вдвое и сует под мышку газету, - была "Уолл-стрит джорнэл". Заголовок вот здесь, на виду.

Я сказал дракону: "Наши люди интересуются вами, следят за вашими действиями".

Я ведь не солгал ни слова, не так ли? - он улыбается и озорно подмигивает одним глазом.

- Дракон оглядел меня довольно хмуро. Пробежал глазами по-моему лицу, новому, только что купленному костюму "бизнес стайл"¹, задержал взгляд на газете.

¹ (Делового покроя (англ.).)

"Наши люди пристально следят за вашими подвигами", - повторил я.

"Я думаю! - ухмыльнулся дракон, заметно размягчаясь. - Я думаю, парень! - повторил он. - Наша помощь пригодится и вам на Севере".

Он помолчал, пережевывая свои тугие драконьи мысли:

"Вот что, парень, я слышал, у вас в еврейском, коммунистическом Нью-Йорке наглеют красные... Так вот, если нужно, только свистните. Мои ребята этих красных, попадись они мне в руки, вот так..."

И он больно сжал мне запястье, словно наручником защемил.

"Не успеют пикнуть, - прохрипел дракон, - и следов никаких, ни-ни..."

Я сказал, что мы на Севере в их помощи пока не нуждаемся. Но я слышал, что здесь, в Джорджии, у куклуксклановцев много друзей... - и, заговорщически понизив голос, - вот там... - Я покрутил карандашом в воздухе над головой.

Дракон поднял свои тяжелые глаза, еще раз оглядел меня с ног до головы. И, наклонившись, загудел доверительно, на ухо:

"Ты не ошибся, парень. Наших людей наверху много. Ты слышал имя мистера М.? Да, мэр города... Это наш циклоп".

Его ручища легла мне на плечо. Он придвинулся еще ближе:

"И мистер К., шериф, - наш человек, и судья П..."

Он отпрянул настороженно. Снова придирчиво оглядел меня.

"Ты, конечно, свой парень и не будешь распространять лжи и выдумок насчет этих "живодеров" куклуксклановцев".

Я сказал, что лжи и выдумок распространять не буду. Я ведь ни слова не солгал, так ведь? - Арт довольный посмеивается, в уголках рта играют иронические морщинки.

- Потом, когда я вернулся в Нью-Йорк и опубликовал серию статей, был порядочный шум. Куклуксклановец опровергал факты, говорил, что такого интервью он не давал. Но у меня была его визитная карточка, которую он вручил при встрече. Своей я ему, конечно, не дал, извинился, сказал, что забыл дома, что пришлю позднее. Я и это обещание сдержал - послал дракону номера "Уоркер" с моими материалами о Юге.

В 1936 году Арт Шилдс едет туда, куда словно магнитом влекло сердца всех коммунистов, всех борцов против фашизма. Он в Испании, в республиканской Испании, среди бойцов Интернациональной бригады, среди тех, кто сражается против франкистов и иностранных легионеров. В те дни, беря в руки свежий номер "Уоркер", американец читал страстные репортажи с фронтов народной войны. Мадрид, Валенсия, Гвадалахара - первая фронтальная схватка с фашизмом, страницы высокого героизма и трагического пафоса. Плечом к плечу с испанскими рабочими воевали передовые люди других наций - русские и французы, немцы и венгры. Были здесь и соотечественники Арта. Своею кровью доказывали верность высоким идеалам пролетарского интернационализма бойцы бригады имени Линкольна.

Фронтовому корреспонденту "Уоркер" довелось видеть не только победы. На его долю выпала тяжелая доля- быть свидетелем агонии Мадрида, последних часов республики. И не просто свидетелем. Лишь счастливая случайность спасла его от фашистской пули.

- Недавно я встретил в Болгарии старого товарища, - рассказал как-то Арт Шилдс. - Очень хорошего товарища. Вместе сидели в мадридской тюрьме. Вместе должны были быть расстреляны. Были там еще итальянец, немец. Они погибли. А болгарин уцелел. Думаю, он остался в живых потому, что мне удалось бежать. Как все это произошло?

Было это в 1939 году. Республика пала, и мы попали в руки "пятой колонны". Кто такие "пятая колонна"? Это предатели - троцкисты, анархисты, правые социалисты. В тяжелый час они перекинулись на сторону мятежников, нанесли республиканцам удар в спину.

Нас посадили в камеру. Когда обыскивали, отобрали все. Я попросил оставить карандаш и записную книжку - согласились, дескать, все равно будете скоро на том свете.

Приходит стражник. Меня ведут наверх, к начальнику тюрьмы. Допрос. Фашистский холуй орет, грозит всяческими карами, требует данные. А я твержу себе одно: "I'm an American. I dont speak Spanish"^l.

¹ (Я американец. Я не говорю по-испански.)

Вдруг слышу, кто-то говорит на ломаном английском: "How do you do?"¹ Скосил глаза - этого еще не хватало! - знакомая рожа. Франкистский лазутчик, которого года два назад схватили республиканцы, собирались расстрелять, но раздумали, пожалели - улик, мол, мало.

¹ (Здравствуйте.)

В руки этого типа я и попал после допроса. Бывшего лазутчика, а ныне полицейского и его приятеля. Оба вооружены, пистолеты на ремне, а у меня никакого оружия, кроме карандаша и записной книжки.

Ведут меня и показывают вот так, - Арт проводит ребром ладони поперек горла.- Очень плохой жест, конец, мол, тебе. В камеру не ведут. Распахивают дверь тюрьмы, приказывают: "Веди нас на квартиру". "Aral - думаю. - Считают, что там скрываются коммунисты!" И я иду. Но не в гостиницу, а к американскому посольству. В то время весь штат посольства переехал в Париж. В Мадриде заведовать делами остался один местный человек, испанец. Как оказалось потом, очень хороший человек, спас многих наших, спрятав их в здании посольства.

Идем по улицам. Почти пустым. Стекло под ногами, битый кирпич. Где-то стреляют, ухают бомбы. Вот и посольство. "Здесь, - говорю, - моя квартира".

А сам прикидываю, как быть. До двери метра два-три. Дверь тяжелая, окованная металлом. Рывком не откроешь. Да, наверное, и заперта изнутри.

Лазутчик, он же полицейский, уставился в табличку у подъезда. "Эмбассо, - говорит он удивленно, - это же эмбассо". Приходит решение. Выход один.

"Сейчас же нажми звонок! - кричу я на полицейского. - Сейчас же! Немедленно!"

И дрогнула холуйская душа. Нажал предатель кнопку.

Дверь открылась. На пороге стоял человек. Тот самый испанец. Он сразу понял, в чем дело. "Именем президента США, - заговорил он, - приказываю освободить этого человека". А сам подмигивает мне.

Одним прыжком я у двери. Полицейский вцепился мне в рубашку. Но испанец отталкивает его, я делаю рывок вперед, и мы захлопываем дверь.

Я рассказал моему спасителю о товарищах из Интербригады, ожидающих в тюрьме расправы. Нарушив все инструкции, испанец направил телеграмму в полицейское управление Мадрида. От имени президента США он требовал освободить таких-то арестованных.

Откровенно говоря, мы были не очень уверены, что подобный дипломатический демарш сколько-нибудь поможет. Но теперь я думаю, что телеграмма сыграла свою роль. Болгарский товарищ, которого я недавно встретил, рассказал, что на следующий день его и еще нескольких заключенных интербригадовцев вывели во двор тюрьмы и поставили к кирпичной стене. Солдаты были готовы поднять ружья, когда вбежал запыхавшийся начальник тюрьмы. "Приказ отменяется!" - крикнул он лейтенанту.

С Артом Шилдсом я познакомился в Нью-Йорке в отделении ТАСС, где и сейчас работает супруга Арта Эстер. С тех пор мне не раз приходилось беседовать с этим замечательным человеком, коммунистом, ветераном прогрессивной журналистики Америки. Встречались мы и в ТАСС, и в гостях, и на различных митингах и демонстрациях. Довелось встретиться и дома, в Москве. Признавая заслуги старейшего журналиста перед газетой, редакция "Уоркер" направила его в страну, к которой всегда были обращены его горячие симпатии и живой, пристальный интерес. По правде говоря, меня несколько беспокоило, как мои старые друзья акклиматизируются на новом месте. Дальний переезд, суровый московский климат, особенно зимой, да и вообще непривычные условия быта - все это могло как-то повлиять на самочувствие уже немолодого человека, могло, как мне казалось, отразиться на восприятии им жизни той страны, которая не раз виделась ему в мыслях и мечтах.

Квартира-корпункт на Ленинградском шоссе, как все квартиры, в которых жил Шилдс, была забита книгами, они стояли на полках, лежали стопками в углу комнаты.

Хозяин был в отличном расположении духа.

- Эстер и я только что вернулись из Сибири, - рассказал Арт. - Какая у вас богатейшая страна. А какие люди!

Он с большим воодушевлением говорил о виденном, особенно подчеркивал, что в Советском Союзе вырос новый человек, с новым, гуманистическим отношением к себе подобным, к жизни, к своему общественному долгу.

- Вы знаете, - сказал он позднее в тот вечер, когда вышел проводить нас до автобуса, - в Москве я не боюсь ходить ночью по улицам. В Нью-Йорке не решился бы. Мне рассказывали, что преступность у вас в стране снижается. Крупных преступлений все меньше и меньше. Остаются лишь мелкие преступления - хулиганство, пьянство.

И знаете, кто мне это говорил? Начальник милиции одного южного города. Удивительный человек! Он милиционер и одновременно поэт. Пишет в основном лирические стихи, о любви. Я не понимаю азербайджанского, но звучат очень хорошо. Страна, где начальник милиции может быть поэтом! Удивительно!

Я заметил, что старик Арт прихрамывает.

- Вывихнул ногу, - сказал он, - знаете, лед у подъезда, упал, и вот нога немного подвернулась.

Я стал порицать нерадивого дворника, не следящего за порядком во дворе.

- Лед - это, конечно, плохо, - пробурчал старик, - но ведь у вас климат какой! Это вам не Нью-Йорк и, уж конечно, не Майами.

И он стал развивать идею о дополнительных проблемах, которые создает нашему прогрессу суровый климат, в сельском хозяйстве, строительстве. Стал оправдывать наши трудности и недоработки.

Однажды мне довелось присутствовать при горячем споре старика с одним американским туристом, побывавшим в СССР. Турист, человек в целом дружественно настроенный к Советскому Союзу, жаловался на недостатки сервиса, с которыми он столкнулся во время поездки.

- Мясо, понимаете, жестковато! - возмущался Арт. - Кровати неудобные! А что вы заметили по существу? Что увидели нового? Жалкий человек! Вы знаете, как говорил о таких людях Маркс? Муравей, ползущий по статуе Аполлона, ощущает лишь ее шероховатости, но не видит, как она прекрасна!

Я не помнил своего старого друга в состоянии такого возбуждения. Мягкий, уравновешенный, деликатный, он был на этот раз бескомпромиссен. В его светлых голубых глазах нордического человека горел холодный огонь непримиримости. Сидящий в кресле, с левой рукой на подлокотнике и правой протянутой к нам, худощавый, прямой и торжественный, он был похож то ли на известную скульптуру Линкольна, то ли на Дон-Кихота с литографии Доре.

- Дон-Кихот, большой ребенок, - говорят некоторые из его американских друзей. - Неужели он не видит, как изменилась жизнь в Штатах? Страна не та, проблемы не те. Времена великого кризиса и пролетариев с тачками канули в прошлое.

Но он упрямо стоит на своем: рабочий класс, классовая борьба, социалистическое будущее Америки.

А может быть, в том и заключается жизненное предназначение таких людей, чтобы быть не позади, нет, а впереди своего времени. Кто же иначе будет нести убежденность людям страны, разъедаемой безверием, разобщенностью, цинизмом? Кто вдохнет в них веру в лучшее будущее? Кто откроет перспективы?

Молодые американцы все чаще берут сегодня в руки книги Маркса и Ленина. Отмечая этот знаменательный сдвиг, товарищ Гэс Холл говорит: "Даже если бы у Коммунистической партии США не было никаких других заслуг, этот бесценный вклад явился бы достаточным основанием, чтобы создать фрески, отражающие 50 лет служения компартии рабочему классу и нашему народу".

...Бегуны называют это вторым дыханием. Люди, непричастные к спорту, - новым приливом сил, второй молодостью. Не проходит недели, чтобы в "Дейли уорлд" не появилась очередная статья Арта Шилдса. Забастовка рабочих медных рудников в Скалистых горах. Борьба шахтеров Кентукки. Трагическая история боксера профессионала.

Упрямый старик борется.

Колумбийский университет. Антивоенная демонстрация студентов. На тротуаре, у залепленной плакатами мраморной богини познания, парнишка раздает листовки. По профессиональной привычке беру одну. Оранжевый листок с характерными буквами "Дейли уорлд" (значит, перепечатка из этой газеты) и четким заголовком: "Кто правит Колумбией". Статья насыщена точными, убедительными, бьющими в цель фактами, показывающими засилье в руководстве университета банкиров и отставных генералов.

Слышу разговор студентов:

- О чем там пишут?

- О наших опекунах.

- И как?

- Убийственно.

- А кто автор?

Студент, всматриваясь в листок:

- Какой-то Арт Шилдс.

И мне вспомнился недавний вечер, дрожащие огоньки в ночном небе, спешащие домой американцы. И стало обидно, что среди них, одержимых преходящими радостями, заботами и печалями, мало кто знает, что рядом живет такой замечательный человек.

Нью-Йорк - Москва