Путешествие в Форт-Росс

Профессор Николай Иванович Рокитянский с флагом Русско-Американской кампании

Сколько лет смотрел я на карту Западного побережья Америки, находил написанное мелкими зелеными буквами название - Форт-Росс. И синий изгиб рядом - Рашен Ривер, Русская река. Как хотелось попасть в старинный русский форт и как это казалось несбыточным: округ Сонома закрыт для советских дипломатов и журналистов, работающих в США. Раз закрыт, значит, не пустят. Но однажды я все-таки решился и попросил исключения у Государственного департамента. Тем более что была хорошая причина - годовщина закладки старой русской крепости. И, к моему удивлению, разрешение дали.

И вот я стою на бугристом, волнующемся выгоревшим ковылем поле, читаю надпись на железной табличке: "Здесь находилось русское кладбище. Здесь похоронены пятьдесят человек, основавших Форт-Росс и живших в нем". Впереди огромный, почерневший от дождей и снега деревянный крест, за ним, пониже по склону, тесовые стены крепости, конусообразная башенка часовни с крестом на ней, а дальше - сверкающий в полуденном солнце океан.

Кладбище... Но ни надгробных памятников, ни крестов, и нельзя прочитать имена моих соотечественников. Время сделало свое дело: кресты разрушились, сгнили. Осталось только это волнующееся золотистым шелком поле да бугры. Бугры, под которыми лежат русские люди.

Как-то забывается порой, что Аляска принадлежала России, что было русское поселение и в Калифорнии и основали его еще тогда, когда сюда не дошли американцы. Они еще катили в своих фургонах по прериям Среднего Запада. В Калифорнии тогда властвовали испанцы и жили русские.

Подумать только, доплыли, дотопали до самой Калифорнии! В музее Форт-Росса есть карта мира. На ней помечены два маршрута. Один из Петербурга вокруг Европы проливом между Австралией и Малайзией на наш Дальний Восток, на Камчатку, а оттуда в Западное полушарие на Аляску, а с Аляски, южнее, в Калифорнию. Другой - вокруг Южной Америки через Тихий океан сначала туда же, на Камчатку, а потом в Северную Америку. Даже сейчас это серьезное путешествие, а во времена небольших парусных судов да конной тяги? Это был гигантский поход, продолжавшийся месяцы, нередко и годы.

Да, смелости, предприимчивости, стойкости русским людям было не занимать. И мастера они были отличные. Когда испанцам нужно было что-то починить, выковать, сделать, они обращались к русским в Форт-Росс и относились к ним с почтением, потому что кроме умения строить, мастерить у русских была немалая по тем временам сила - несколько сотен кремневых ружей, пушки и много бочек пороха.

Сталкиваясь с живой историей, удивляешься чаще всего не чему-то общему, а деталям. Так вот и Форт-Росс. Меня поразило и взволновало там несколько вещей. В доме последнего коменданта форта - Ротчева (из всех сооружений в первоначальном виде более или менее сохранился только этот дом) я обратил внимание на стены, вернее, мои спутники указали на них: "Вот видите эту побелку, а пониже голубую краску - это с тех времен, когда здесь жил Ротчев". Краска хоть и облупилась кое-где, но была тут, на тесовых досках и бревнах, непонятным, но волнующим образом соединяя с людьми, которые жили в этих стенах полтора века назад.

Еще одна деталь: в комнатах дома Ротчева лежали большие, крупные в квадратном сечении чурбаки с пазами и выступами - остатки первоначальной стены. Поразила чистота работы: выступы точно соответствовали пазам - так соединялись бревна в углу дома. Удивился я еще и потому, что знаю, как сейчас строятся избы с перекрещивающимися бревнами в углу, с выступающими концами, строятся довольно грубо, на глазок. А тут такая чистота работы, как будто все делалось по линеечке с точностью до миллиметра. А ведь делалось все это пилой, долотом, топором. Видно, большие умельцы были эти русские люди, что жили когда-то здесь, на тихоокеанском берегу, видели этот беспредельно голубой океан, уходящий к сизоватой дымке горизонта, эту накатывающуюся на песок волну, слышали крик чаек.

Они пришли сюда, отодвигая все дальше и дальше восточные границы нашей страны. Это было как бы продолжение походов Ермака, экспедиций Дежнева - расширение русского государства. Форт-Росс возник как база, необходимая для поддержки русской Америки на Аляске, для того чтобы снабжать продовольствием тот богатый пушниной, но скудный земными плодами край, а заодно - как расширение территории, на которой промышляли русские охотники и работавшие вместе с ними алеуты и индейцы.

Кстати, отношения русских с туземцами были на редкость дружественными и, как мы бы сказали теперь, конструктивными. Алеуты жили вместе с русскими. Тут, в Форт-Россе, их было примерно столько же, сколько и русских. К ним присоединились индейцы. В дружбе с русскими они видели защиту от колонизаторов-испанцев, а может быть, и французов. У многих русских на Аляске жены были алеутки. И сейчас на Аляске живут потомки наших людей - полурусские, полуалеуты.

Но, конечно, кроме продовольственных и охотничьих функций форпост России в Калифорнии имел и политическое значение - это был своего рода колышек, забитый в процессе расширения власти русского государства.

Стены из почерневшего теса с заостренным верхом, сторожевые башни на двух углах, в третьем углу тоже деревянная, такая же темно-серая островерхая часовня с крестом, два бревенчатых дома. Высокие стены внушительной по тем временам крепости, из бойниц башен смотрят пушечки, впереди - сверкающий простор океана, с тыла - крутые уступы гор. Форт специально построили так, чтобы с суши к нему невозможно было подобраться с артиллерией, а море и вся гавань хорошо просматривались со стен башен и были в пределах пушечного обстрела.

Было заранее договорено, что из Сан-Франциско мы тронемся в путь от моей гостиницы в семь утра, но, как известно, русский человек выше мелочной пунктуальности. Николай Иванович Рокитянский, профессор местного колледжа, прибыл в начале девятого.

От Сан-Франциско до Форт-Росса часа два езды на север. Дорога живописная. Чем ближе Форт-Росс, тем она становится красивее. Сначала пожелтевшие - к июлю здесь уже не остается влаги - холмы. Но на них все равно пасутся коровы и овцы. Потом река, довольно широкая, но обмелевшая к лету, в зеленых, кустистых берегах.

- Славянка,- говорит Николай Иванович, так ее называют русские.- Ну а американцы - Рашен Ривер, Русская река.

Так мы и ехали до самого Форта по берегу Славянки, которая становилась все шире, приближаясь к океану. Вот он загорелся, сияющий синевой, уходящий далеко к горизонту, накатывающий белые барашки на прибрежные скалы. Берега между тем становились все круче, а дорога все уже. Встречные машины аккуратно разъезжаются. Ошибешься на полметра - и поминай как звали. И бесконечные скалы, островки. На одной такой гряде лежбище тюленей. Лежат себе спокойно под солнцем, ноль внимания на двух любопытных мальчишек, которые подошли довольно близко.

Подъехали к Форт-Россу. На парковке рядом - столпотворение. Люди, машины, и все это движется к построенному рядом с парковкой музею. Сегодня день особый - "Ливинг хистори дей", день живой истории. К тому же сегодня юбилей - 175 лет со дня закладки форта. Входим в музей. Николай Иванович гордо сообщает, что мы члены Исторического общества. Проходим без очереди и билетов. Тропинка от музея ведет уже к самому Форт-Россу.

Поспели вовремя. Представление уже начиналось. Перед домом Кускова расположилась живописная группа "русских". Одеты они так, как представляет себе русских средний американец: все, как один, бородатые, с мушкетами, командир в зеленом мундире с шашкой на боку, перед ними начальственная пара. Это, надо полагать, сам основатель Форт-Росса, уроженец города Тотьмы, Кусков и его жена, круглолицая дама в пышном платье и чепце на голове.

- Я вижу чужестранцев! - кричит дозорный с башни. И через ворота во двор форта входит компания "испанцев", как и положено, усатых, с острыми бородками, в широкополых шляпах и расшитых камзолах. Они останавливаются перед встречающими их русскими. Главный парламентер читает по бумаге:

- От имени губернатора Агирро... я должен выразить обеспокоенность появлением русских на наших берегах. Ваше присутствие создает напряженность. Я настоятельно рекомендую оставить нашу землю и вернуться в свои владения.

- Уважаемый посланец губернатора,- отвечает Кусков,- передайте вашему начальству: я не могу выполнить подобную просьбу. Мы пришли сюда с мирными намерениями, мы никому не угрожаем. Если губернатора беспокоит наше присутствие, пусть он обращается к моему правительству в Санкт-Петербург. Мой долг защищать этот форт, и я буду это делать, если возникнет какая-либо угроза.

Геральд испанского губернатора в замешательстве. Видя это, Кусков предлагает:

- Может быть, почтенные гости хотят ознакомиться с нашим фортом, увидеть наших людей?

Посланец губернатора соглашается. Русские моряки-охотники берут ружье к ноге, испанцы обходят караул. Затем начинается веселая, шумная и обязательная для всех американских исторических празднеств стрельба из мушкетов. Русские выстраиваются в шеренгу, берут ружья на изготовку, офицер в зеленом камзоле взмахивает саблей, гремят выстрелы, клубится сизый пороховой дым. Испанцы явно под впечатлением.

Но на этом представление не кончается.

- А теперь мы покажем вам, на что способна наша артиллерия,- объявляет офицер. И "испанцы", и все прибывшие на праздник туристы гурьбой идут к распахнутым воротам форта, где установлена нацеленная на побережье пушечка и, опираясь на копье, стоит картинный "индеец".

Обмакнув в воду пушечный шомпол - подобие поршня,- ствол прочищают от накопившейся пыли, закладывают пороховой заряд, поджигают фитиль, пушечка гремит ко всеобщему восторгу зрителей.

"Ливинг хистори дей" продолжается. Так по сложившейся, но варьируемой в зависимости от сюжета традиции отмечают здесь исторические праздники: День независимости, когда разыгрывается битва англичан и американских повстанцев на Пенсильвания авеню перед ступенями Национального архива в Вашингтоне, годовщины разного рода сражений на тех полях, где они состоялись.

Конечно, можно сказать, что это еще один пример деловитой американской стандартизации, той, что делает неотличимыми друг от друга бензоколонки, закусочные "Макдональдс", полки с продуктами в супермаркетах и в магазинах "Вулворт", где те же самые товары лежат на тех же самых местах, будь то в Нью-Йорке, Вашингтоне или в Чикаго,

Над стандартизацией у нас принято иронизировать: убивает она самобытность, делает все и вся на одно лицо. Что ж, в этом, конечно, есть свой смысл. Но в стандартизации есть и сильная сторона, идущая от сути нашего века массового производства товаров, массового потребления, достаточно высокого среднемассового уровня жизни. Стандартизуется то, что удобно, полезно, что облегчает жизнь человека в наш напряженный, быстрый, ведущий отсчет уже не месяцами, не днями, а минутами век.

...На этом окруженном темными деревянными стенами дворе мы провели почти целый день. Жарилась на вертеле туша кабанчика, варилась в котлах похлебка, стояли деревянные столы, за которыми под вечер предполагалось устроить грандиозное пиршество.

А перед тем как началась вся эта пальба и гульба, в часовне пел хор. Небольшая тесовая часовня, икона на стене, красный язычок лампадки. Она спускается на цепи с потолка. "Русские ребята" в расшитых косоворотках, подпоясанных поясками с кисточками, исполняли церковные песнопения. Бородачи и с бритыми лицами, лысые и с лохматой шевелюрой, они и впрямь казались русскими, хотя произношение - пели они по-русски - выдавало американцев. Пел хор "Славянка", самодеятельный коллектив энтузиастов русского песнопения. А потом хор переместился в зал коменданта Кускова и лихо грянул: "Калинка-малинка, калинка моя..."

Узнав, что среди посетителей Форт-Росса оказался советский корреспондент, добры молодцы в расшитых русских рубахах радостно меня приветствовали. Какой-то фотограф, видно очень серьезный, поскольку снимал с треножника, расставил весь хор, попросил меня подойти к певцам, и мы все вместе спели "Эх, дороги...".

Странно мне было петь здесь, в маскарадно-праздничной обстановке, эту трагичную, незабываемую песню о войне. Сколько раз я ее слышал по радио, сколько сам пел со своими, среди своих. Пел и до сих пор пою с тоской - в каждой семье свои потери, и наши потери общие, всей страны... Эта песня одна из лучших о войне - наша общая память. А тут вокруг меня стояли веселые, старательные американцы-хористы. И почти никто из них ни слова не понимал по-русски. Их завораживала, очевидно, сама протяжная щемящая мелодия, должно быть, она казалась им выражением "русской души".

Директор хора Поль Эндрус, здоровенный молодой мужчина с русой бородой, и впрямь кажется былинным русаком, правда, из американской постановки. Он рассказал мне, что хор самодеятельный, все певцы где-то работают: один - программист ЭВМ, другой - учитель, третий - аспирант. Почему собрались вместе? А им нравится петь русские песни. Более точно происхождение русского хора в Сан-Франциско объяснить он не смог. А называется хор "Славянка" в честь русской реки. На карточке, которую мне вручил Поль Эндрус, написано так: "Славянка", мужской славянский хор района залива". Центр его в университетском городе Беркли.

...Я стоял и оглядывался вокруг. Форт-Росс. А где же русские? Неужели только мы с Николаем Ивановичем? Нет, оказывается, русские были. Пожилая женщина с седыми волосами. Знакомимся. Елизавета Николаевна Сидорова. Живет в Калифорнии. Дочь русского генерала, внучка губернатора Сибири. Так она, во всяком случае, сказала. "Из России меня увезли маленькой. Сначала были в Ялте, потом - в Стамбуле, там заболела и умерла моя мама. Потом жили в Париже, а затем перебрались в Америку". Недавно Елизавета Николаевна побывала в Москве. Я услышал, как она рассказывала об этом Николаю Ивановичу, жаловалась: все было как-то не так. И в церковь, куда она хотела сходить, вроде бы ее не пустили. В Ленинграде не попала на Кировский балет.

Конечно, "Интурист" работает не ахти как, но резануло ухо, что вот побывала русская впервые у себя на Родине и ничего не увидела, запомнила только мелкие неприятности. Потом Николай Иванович рассказал мне, что она чуть ли не праправнучка Кропоткина.

- Я ей говорю, когда она вернулась из путешествия в Россию: какой позор, в честь вашего предка названа одна из самых старых улиц Москвы, вот чем вы можете гордиться! А вы мне о какой-то чепухе вроде Кировского балета! Подумаешь, балет! Он к нам в Сан-Франциско приезжал.

Когда мы осматривали сторожевую башню, к нам подошла молодая женщина в русском сарафане, в чепце и с хлебом-солью на подносе.

- Это Марина Ильина,- сказал Николай Иванович,- участница нашего исторического комитета, родственница поэта Баратынского.

- Поэт Баратынский был дедушкой моей бабушки,- объяснила Марина.

- Она - учительница, вот только на полставки, постоянной работы найти не может. Хорошо говорит по-русски, любит русский язык, русскую литературу.

- А вот мама по-русски не говорит. Она у меня американка.

Отец Марины - адвокат.

По части русских в Форт-Россе было негусто. И посетители, и исполнители всех ролей были американцы, хотя русских в Сан-Франциско немало. Тысяч восемьдесят в районе залива, говорит Николай Иванович.

Сегодня по случаю праздника он надел голубую, расшитую золотыми лентами рубашку, нечто вроде старорусского одеяния. Высокий, костистый, с прямыми чертами лица, крупным носом, он из той русской породы, которая стала редкой в последние годы. От голода, бед, войн измельчал русский человек.

Он стоял у высокого деревянного креста и рассказывал. Очень высокий, слегка сутулый. За ним был Форт-Росс, а дальше сверкал океан. Так я и сфотографировал его.

Николай Иванович Рокитянский - преподаватель русской истории, в основном истории русских в Америке. Он один из тех, на ком и держится Форт-Росс. Сколько сил, души и скромных сбережений отдал он этому делу, восстанавливая разрушившиеся и постаревшие строения. Несколько лет назад сгорела часовня. Он разыскивал ее чертежи и в Америке, и у нас, в московских архивах.

Семидесятилетний Николай Иванович - это тоже история русских землепроходцев, в данном случае тех, кто оказался на чужбине не по своей воле. Родился он на Украине, но детство и отрочество провел в Китае, на КВЖД. Отец его работал там прорабом. В его подчинении было, как вспоминает Николай Иванович, сто двадцать русских и китайцев. А Николай Иванович учился в городе Ходахез в русской советской школе.

- Занимались по советской программе, потому что были советскими гражданами. И должен сказать, в жизни это мне помогло. У меня школьное образование лучше, чем было в те годы у американцев. Нас больше учили химии, физике, математике.

В 1935 году его отец вернулся в Советский Союз. Николай Иванович с матерью - отец и мать были к этому времени разведены - переехали в Америку.

- Это было время "ежовщины",- говорит Николай Иванович.- Написал нам отец несколько писем. Мы ему в ответ. А потом наши письма стали возвращаться к нам обратно. Поразительно, как аккуратно работала почта,- удивляется Николай Иванович,- письма возвращали! И надпись была: "Адресат по данному адресу не проживает".

Николай Иванович тоже мечтал вернуться домой, в Советский Союз.

- Пришел я к консулу, а было это году в тридцать седьмом. Говорю: хочу вернуться на Родину. А мне: "Сиди, Николай, не рыпайся, визу тебе не дам. Иди учись. Везде можно приносить пользу своей Родине".

Он мыл посуду, работал грузчиком и учился.

- Ведь в советской школе в Китае нам говорили: учиться, учиться и учиться, так завещал Ленин. Учиться - это было у меня в крови,- гордо вспоминает Николай Иванович.- Я работал электросварщиком в корабельных доках и одновременно учился в Калифорнийском университете. Началась война, учебу пришлось бросить. Пошел я работать в доки. Советскому Союзу по ленд-лизу предоставляли старые американские суда. Мы приводили их в порядок, оснащали и отправляли в море. Сварщик... Это тяжелая работа и для глаз, и для легких. И тут мне предложили стать переводчиком, доллар двадцать пять центов в час. Я засел штудировать морскую терминологию, выучил больше двух тысяч слов. Помогал я в основном советским капитанам, чудные были люди. Но особенно мне нравились матросы. А матросы меня боялись, наверное, думали, что я шпион. Но я все равно старался им всячески помочь, я же видел: им интересно, как живут в Америке. Им хотелось поехать на ферму, увидеть, как люди работают, что едят, всякие бытовые детали. Большинство ребят было из крестьян. В Сан-Франциско в это время активно работали комитеты помощи Советскому Союзу, особенно женский. Они собирали посылки, продукты, деньги. И всем нам хотелось помочь морякам. Мы ведь не знали, куда пойдут наши ящики. А вдруг только начальникам и комиссарам, а простому народу ничего не достанется? И я получил разрешение от комитетов покупать все, что хотят матросы,- костюмы, пальто. Я брал с собой в магазин матросов и одевал. Почему-то они все страшно любили пыльники. Я покупал все самое дорогое, хорошее, они благодарили, а потом должны были украдкой проносить вещи на свой корабль, чтоб никто не подумал, что американцы их подкупают.

- Сколько вам тогда было лет?

- Двадцать четыре. А капитанов я всегда возил в рыбный ресторан, в Беркли...

- Это тот, где мы с вами были?

- Да-да, это очень старый ресторан. Капитаны интересовались разными сортами рыбы и просили показать им склады. Идут, бывало, а там целые дома из рефрижераторов, и обсуждают, откуда какая рыба, все сорта знали. Один был капитан корабля "Пищевая индустрия". Он мне как-то говорит: "Вот, Николай Иванович, индустрия у нас во Владивостоке есть, а пищи нету. Дали бы ловить рыбу частникам, все бы было". Я теперь этого капитана часто вспоминаю, когда у вас изменилось отношение к частному сектору... И все очень волновались, как там новости на фронтах. Прихожу в семь утра, мне говорят, свежая газета есть? И я сразу сажусь переводить. Успокоились немного, когда была победа под Сталинградом, я помню хорошо, это был у всех у нас настоящий праздник. Любили капитаны читать эмигрантские газеты. Там все новости. Я их тихонько приносил, никому ничего не рассказывал. Помню, война уже давно кончилась, звонит мне из Сиэтла капитан Ивакин, старый мой знакомый: "Загружаю судно нефтью, Николай Иванович. Приветствую вас, вы мне не пришлете русских газет?" Ну я взял и целую пачку послал. Да, это сорок седьмой год шел, "война холодная" началась, уже пошли разговоры, что в Советском Союзе применяется труд заключенных, что лагерей много, уже были пикетчики против связей с Россией... Тяжелое время. А я страшно любил этого капитана Ивакина! Так обрадовался, когда он мне позвонил... Слушайте, а ему не попадет, что я его назвал?

- Да что вы, Николай Иванович, сейчас другие времена.

- Да? Это точно? Может, вы тогда о нем напишете? Он прочтет во Владивостоке, и я его найду. Меня столько лет интересует, как капитаны мои поживают. Ведь ничего о них не знаю. Полный обрыв - сразу. А всю войну - друзья. Еще был такой капитан Волчкович, привез однажды полный рефрижератор мороженой рыбы, кеты. Куда ее девать? Ремонтироваться нужно, разгружать. Поговорил я в порту, и раздали рыбу докерам и всем желающим. Американцы в очереди стояли, и все получали по огромной рыбине. Мне было очень приятно наблюдать. Я и профессору своему из Калифорнийского университета взял, он очень уважал Советский Союз. Он мне говорит: "Что ты, Коля, у меня жена американка, она и не знает, как с русской рыбой обращаться". А я говорю: "А у меня жена датчанка. Сами все сделаем и попробуем русскую рыбу".

- А подолгу корабли стояли на ремонте?

- Да кто как. Кто три, кто девять месяцев. Некоторые суда были очень старые, но все чисто, красиво, все хорошо покрашено. Американцы устанавливали новые части, заменяли все старое. У морской комиссии с капитанами отношения были очень хорошие, почет и уважение были большими. Ну и ленд-лиз, конечно. А что ленд-лиз? Мы, русские, жизнями жертвовали, спасали всех, это американцы понимали. "Война холодная" все попортила. Хотя и тогда американцы удивлялись: почему это русских матросов не выпускают на берег? Что мы, враги им, что ли? Мы союзники! А как объяснишь. Боялись, что кто-то убежит. А американские рабочие очень хотели русских к себе домой пригласить. Иногда получалось, тайком, капитаны делали вид, что не заметили... И удивлялись еще, как русские жили. В отели жить своих не пускали, ночевали в порту, строили там нары_ и вповалку... Некоторые на судах жили во время ремонта, а это тяжело, молотки стучат, американцам такое непонятно... А как отплывало домой обратно судно, я стоял на берегу, печально махал всем матросам. И мне все машут, а некоторые стоят и благословляют меня крестом.

- Неужели были открыто верующие?

- Не знаю, были, значит, на каждом судне кто-то да меня благословит. А я стою, мне приятно, и сердце за них болит. А еще помню, один советский механик купил за двадцать пять долларов машину, сам починил и катался в ней потом по Сан-Франциско, без всяких правил движения. Его даже и не останавливали. Я за него гордился, золотые руки. Вообще советские механики очень-очень дельные были ребята... Отвлекся я что-то на войну. Ну кончилась она, снова пошел учиться, в Стэнфордский университет. Заканчиваю его и тут же приглашение - в ЦРУ. Приглянулся, видно, потому что хорошо знал русский. Получаю от них анкету, кипу бумаг со всевозможными вопросами: где родился, где учился, какие взгляды, кто друзья. Связался с работодателями, спросил: "Вы что, хотите меня на парашюте в Россию сбросить? Для этой роли я не гожусь". Нет, говорят, вы у нас будете заниматься исследовательской работой. Но я решил: лучше держаться от них подальше. А в это время поступило другое предложение - работать референтом славянского отдела Библиотеки конгресса.

Работал Николай Иванович в Библиотеке конгресса, потом в министерстве просвещения. И все по русской части. Имел дело с русскими книгами. В министерстве изучал опыт народного образования в Советском Союзе: наступили времена, когда американцы публиковали в журналах статьи под заголовками "Что знает Иван и чего не знает Джонни". Это было после запуска первого советского спутника. А потом Николай Иванович переехал в Сан-Франциско, поближе к русским памятникам на американской земле. С головой ушел он в дело восстановления и сохранения Форт-Росса.

Я познакомился с ним в прошлый свой приезд в Калифорнию. Он возил меня по крутым сан-францисским улицам, сам за рулем, жена Камилла - на заднем сиденье. Камилла русского языка совсем не знает, поэтому на крутых поворотах она только восклицала беспомощно: "Николя, Николя!", а Николай Иванович рассуждал о перестройке в нашей стране:

- Молодец Михаил Сергеевич! Я молюсь за него в церкви. Дай бог вам удачи с реформами! Русскому народу так много досталось! Революции, гражданская война, коллективизация... А потом последняя страшная война! Столько трудностей, несправедливости, бед, страданий! Надо сделать все, чтобы перестройка удалась!

Как-то я спросил Николая Ивановича: каковы отношения между разными волнами русской эмиграции? Он забормотал что-то не совсем ясное, явно не хотел отвечать. Эмоции в этом вопросе прорвались у Николая Ивановича неожиданно. Мы заговорили об одной русской семье.

- Не люблю я их, уж извините,- сказал вдруг он,- эти аристократы, не все, но многие - пустые люди. Правда-правда, я же с ними учился, работать-то они потом не хотели. Женились на богатых иностранках. Имена, титулы. Американцы на это падки. А кто хотел работать, тот своего добился. Вот среди нас, харбинских, почти все - трудовые люди, не только такие, как я, дети простых железнодорожников. Интеллигенция тоже трудовая. Отцам в Харбине пришлось нелегко, и дети в Сан-Франциско пробивались трудно. Конечно, чего удивляться, теперь многие из наших инженеры, адвокаты, профессора. Многие, как и я, попали в Америку случайно. Но все мы занимались делом, пробивались своим трудом и потому чего-то сумели добиться!

В представительном американском профессоре вдруг взыграл простой русский человек, гордящийся тем, что и отец его был человек рабочий, и сам он добился всего своими силами.

А потом мы возвращались из Форт-Росса в Сан-Франциско. Справа от дороги был океан, а слева поднимались в небо высокие стволы красного дерева. Порой они окружали нас с обеих сторон. Издалека, если смотреть на ту сторону реки Славянка, они были похожи на наши ели, только выше елей. Вблизи у них очень прямой, морщинистый ствол и высоко-высоко темно-зеленая крона. На первый взгляд отличное корабельное дерево. Оказывается, нет, для строительства судов не годится, чересчур мягко. А вот для домов идет отлично. Все постройки Форт-Росса сооружены из этих деревьев.

Где-то на полпути из Форт-Росса справа от дороги увидели отходящую в сторону узкую дорогу, начало которой увенчивала деревянная арка: "Монтерьё. Вокейшен уандерленд" (Монтерьё - земля чудес для отдыхающих) - было написано зеленым по белому вверху арки.

- Тут, в стороне, находится самое знаменитое место, где отдыхают президенты и министры,- сказал Николай Иванович.

- Богемиан клаб? - встрепенулся я.

- Да. Богемиан клаб.

О Богемиан клаб пишут порой, но не слишком часто американские журналы. Эксклюзивный, отгороженный от всех курорт, где президенты, министры, тузы крупнейших компаний могут расслабиться, позволить себе все, что хочется. О Богемиан клаб ходят всякие истории, но никто, кроме самих избранных, там не бывал. Охрана строжайшая.

- Даже подъехать к изгороди не разрешают,- говорит Николай Иванович.

Вот мы проехали и город Себастопол, так здесь произносится. То есть Севастополь. Городок славится своими яблоками. Жаль, что чудесными севастопольскими яблоками еще не торговали. Начнут, наверное, через месяц. Перед въездом в город справа от шоссе увидели довольно большой щит на столбе. Наверху нарисовано яблоко, а надпись гласила: "Добро пожаловать в Севастополь - зону, свободную от ядерного оружия. Город-побратим японского города Ямаучи".

Снова мост Золотые ворота, справа на холмах зеленый парк, который называют здесь Президио. Это то место, где находилась испанская крепость, где жил испанский губернатор. Потом была американская военная база. В уютных коттеджах жили генералы, адмиралы, полковники. А еще в этом зеленом, благополучном, залитом солнцем парке расположена лечебница для ветеранов. В ней, как мне рассказывали, доживает свои дни немало участников вьетнамской войны.

Сейчас, когда я вернулся в Москву, Николай Иванович время от времени звонит мне, всегда по конкретной причине, так или иначе связанной с советско-американскими отношениями. Голос у него ликующий:

- Ко мне опять подходили профессора и преподаватели нашего колледжа, поздравляли с очередным шагом в улучшении отношений между нашими странами. Я говорю: "А меня-то почему поздравляете?" А потому, отвечают, что ты русский.

И я понимаю, что для Николая Ивановича Рокитянского это всегда особые дни, те счастливые минуты в его долгой жизни, когда как бы исчезает мучительное противоречие между его русской душой и американским подданством.

Загляни на https://tumen.inditail.net и узнай, какие красивые незнакомки сегодня доступны для встречи. | Загляните на веб-ресурс https://tobolsk.inditok.info и наслаждайтесь общением с красивыми спутницами. | Ищешь незабываемое приключение? Попробуй https://vrn.inditok.info и познакомься с привлекательными спутницами.