"Ходоки" в Сибирь

"Ходок", "ходоки" - слова, имеющие, по В. И. Далю, множество значений. В данном случае годится это: "кто за каким-либо делом ходит". И хотя эти гости летали на самолетах и вертолетах, ездили в автобусах и автомобилях (таков уж нынешний стремительный век), были они, конечно, "ходоками". И дело имели вполне определенное - присмотреться к работе наших оленеводов, поучиться у них. Конечно, - и они этого не скрывали - каждому хотелось, кроме того, просто увидеть, как живут на советском Севере люди, особенно коренные северяне.

Путешествие, в котором мне тоже пришлось участвовать, состоялось зимой 1977 года. Среди нас было пятеро гостей с Аляски, в том числе трое эскимосов. Вилли Хэнзли из поселка Коцебу - президент местной корпорации "Нана". Оттуда же и Дуглас Шелдон, оленевод. Дэнни Кармун живет в Номе и, если оперировать нашими понятиями, занимает пост управляющего оленеводческим отделением корпорации. Остальные гости - профессор Аляскинского университета Джек Льюик, известный специалист по биологии северных оленей, и доктор Раймонд Камерон, в прошлом ученик Льюика. В путешествии участвовал также профессор В. Н. Андреев, крупнейший советский специалист по оленеводству, несколько его сотрудников и переводчик.

Поселок Кацебу. Набережная

Еще в Москве, при первой встрече с гостями, выяснилось, что так или иначе, но мы уже знакомы.

Я рассказал тогда Вилли, что видел на Аляске плакаты: "Хэнзли - в конгресс!" Они были расклеены на стенах домов - и в больших городах, и в засыпанном снегом эскимосском поселке на Юконе, прилеплены к автомобилям и даже к самолетам местных линий. Вилли молча сунул руку в карман своей куртки и протянул мне книжечку картонных спичек (такие спички распространены в США). На синем фоне обложки - знакомый призыв к избирателям и портрет моего собеседника.

Хэнзли не стал конгрессменом - не набрал на выборах нужного количества голосов. Но обладание "персональными" спичками, похоже, смягчило горечь поражения. По-видимому, порядочный запас их Вилли привез с собой и охотно дарил спички окружающим.

С профессором Льюиком и доктором Камероном мы давно, хотя и заочно (по печатным статьям), знакомы. С Кармуном, может быть, даже встречались в Номе. В этом нет ничего удивительного: город-то невелик. Вот с Шелдоном мы видимся впервые, но оказывается, что, когда я был на Аляске, наш самолет по пути из Нома на мыс Барроу пролетал над палаткой, в которой в то время жил Дуглас, присматривая за оленьим стадом.

Их послала в Сибирь корпорация "Нана", и, конечно, обошлась эта командировка их землякам недешево. На "ходоках", не говоря уже о стоимости самолетных билетов и дорожных издержках, все новое, с иголочки, у них одинаковые дорогие фотоаппараты и диктофоны. Но советский опыт может стоить дороже, и, мне думается, такой расчет был сделан заранее.

У пастуха, молодого эвена, серьезное, даже строгое лицо. Еще бы, не каждый день здесь такие гости!

Он потихоньку откашливается, будто собирается петь, но не поет, а кричит неожиданно высоким голосом что-то вроде "ау". Затем ударяет палкой по боку дощатой кормушки, прибитой к лиственничным стволам. И сразу же наверху, на склоне, среди редких деревьев, показываются олени. Одни, не задерживаясь, бегут вниз смело, решительно, картинно закинув на спину рога. Другие останавливаются на яру, присматриваются, принюхиваются - сегодня много чужих людей, непривычная одежда, незнакомые запахи, - но потом тоже идут к подкормке. А у кормушек уже свалка. Часто причмокивая губами, сталкиваясь рогами, олени жадно хватают отруби с солью и другими добавками, предложенными им на завтрак. Более разборчивые обегают ряды кормушек, пробуют там и сям и никак не могут остановиться на чем-либо.

А гости смотрят, спрашивают, фотографируют, записывают и в блокноты и на магнитную пленку...

У палатки на помосте из жердей лежат седла. Необычно устроенные, неправдоподобно легкие, они, конечно, привлекают всеобщее внимание. Гости хотят посмотреть, как седлают оленя. Эвен, призывавший стадо на кормежку, запускает руку внутрь палатки, привычным движением достает маут - сплетенный из ремешков аркан - и карабкается вверх по склону. Проходит несколько минут, и он возвращается с пойманным крупным и статным хором - так называют быков северных оленей. Потом кладет седло на оленью холку (с точки зрения конника, совсем не на место), затягивает подпругу.

Потом пастух показывает искусство верховой езды. Едва опираясь на длинную палку, он легко прыгает в седло и несильными ударами пяток заставляет хора идти то быстрее, то медленнее, поворачивает вправо, влево. Следующим без чужой помощи, довольно ловко в седло садится Вилли. Из всех наших гостей он наиболее спортивен (как потом выяснилось, он играл в футбол чуть ли не в профессиональной команде). Хэнзли сухощав, подвижен, и для него эта задача не так уже сложна. Соблазнился было и Дэнни. Но езда на олене дается не каждому. Кожа оленя подвижна, не прикреплена к мышцам так прочно, как у лошади. И Дэнни убедился в этом, когда седло оказалось на животе оленя и седок; не поддержи его зрители, неминуемо очутился бы на снегу.

Ну и, конечно, общая просьба к пастуху: показать, как пользуются маутом, тем более что дело происходит уже на плато и все стадо перед глазами.

- Какого? - лишь спрашивает эвен. Стремительный взмах руки, свист аркана - и тут же он тащит к себе пойманного за рога, упирающегося всеми четырьмя ногами "заказанного" оленя. Так же сразу петля опускается на рога второго животного, третьего... Загорается желанием повторить все это Дуглас. Он тоже собирает маут в кольцо, долго прицеливается, бросает, но неудачно. Еще бросок, еще - и вновь неудача. Сконфуженный гость возвращает аркан владельцу.

Несколько дней спустя мне пришлось проходить мимо школы-интерната, где учатся дети оленеводов. На вершине сугроба лежал олений череп с рогами, и мальчишки с сосредоточенными лицами набрасывали на свою мишень сразу несколько маутов. Это, конечно, была игра, но не пустая забава. Здесь-то и рождалось мастерство, которое наглядно показал нам пастух.

Температура сегодня почти минус тридцать, для здешней зимы совсем немного. Да и одеты мы тепло, а рядом со станом оленеводов горят костры, и к ним можно подойти погреться. Но холод все-таки заползает под полушубок. Деревенеют пальцы ног, становятся непослушными руки. Поэтому все быстро и дружно собираются в палатке, едва лишь хозяева приглашают к чаю. Здесь раскаленная докрасна железная печка, жара, как в пустыне Сахаре, по-сибирски черный горячий чай, вареная оленина.

- Сколько корма вы даете оленю в день? Сколько дней в году кормите? - спрашивают аляскинцы.

- Сколько у вас оленей, сколько пастухов? - интересуются местные оленеводы.

- Большие ли у вас семьи? - задает неожиданный вопрос бригадир стада, симпатичная молодая эвенка. Даже не верится, что у нее самой уже четверо детей, о чем она говорит с откровенной гордостью. Но оказывается, что не оплошали и гости. У Дэнни двенадцать детей. Две старшие дочери уже замужем, а младшему сыну пошел только седьмой год. У Дугласа - девять, у Вилли - пока трое.

- Но мне всего тридцать пять, у меня все впереди, - смеется Хэнзли.

А вопросы все не иссякают.

- Что у вас делают по вечерам в поселке?

- Идут в клуб - в кино, на концерт, на танцы,- отвечают наши оленеводы.

- Идут в кино или в салун, - говорят гости.

- А в воскресенье?

- На рыбалку, на стадион.

- В церковь.

- Сколько вы платите за обучение детей? - Этот вопрос хозяевам - вероятно, "проверка". Гостям уже рассказали, что дети наших северных народов не только учатся бесплатно - в интернатах их и кормят и одевают тоже за счет государства.

Впрочем, вопросов больше деловых.

- Какой лишайник считается у вас самым питательным?

- Как долго держите стадо на одном месте?

- Как спасаетесь от гнуса?

Чаепитие подходит к концу. Кружки больше не тянутся к чайнику. Пастух, тот, что так мастерски ловил оленей, подает Дугласу маут.

- Вам на память и для тренировки, - говорит он. Подарок щедрый. Маутом оленеводы очень дорожат.

Из палатки - снова в стадо. Несмотря на свои годы (ему уже за семьдесят), впереди с лопатой - профессор Андреев. Он разгребает снег в местах оленьих покопок, нагибается, называет растения, которыми кормятся животные.

Из-под снега показываются веточки вороники (ее называют также подяникой), усеянные промерзшими черными ягодами.

- Самые вкусные ягоды, - говорит Дэнни. О вкусах, конечно, не спорят, но у нас вороника вовсе не пользуется популярностью.

- Значит, эскимосы могут жить на вашей земле, - шутит он. Потом добавляет: - Без вороники не приготовишь и акутаг. Это наше эскимосское мороженое: нужно добавить к ягодам только тюленьего жира и сахара.

Раскопки продолжаются. Мимоходом Владимир Николаевич рассказывает много интересного, и его с одинаковым вниманием слушают аляскинцы, черноглазая бригадирша, пастухи-эвены. Однако уже смеркается, пора ехать в поселок, где нас ждут ужин и ночлег.

Это один из дней нашего пребывания в Якутии, в Томпонском оленеводческом совхозе. Угодья его располагаются в бассейне Алдана, на склонах Верхоянского хребта. Мне вспомнилось, что когда-то добирались в эти места на лошадях по старинному Охотскому тракту. А вел он к Тихому океану - к Камчатке, к Русской Америке. Сейчас попадают сюда из Якутска на вертолете. Сам тракт давно уже зарос, его поглотила тайга, и кроме названия села на Алдане - Охотский перевоз - уже мало что напоминает о пути, которым пробирались в свое время и Беринг, и Шелихов.

В совхозе трудятся якуты, русские, а главным образом эвены (раньше их называли ламутами). Этнографы допускают наличие между эвенками и эвенами, с одной стороны, и эскимосами - с другой, древних родственных связей. И хотя "ходоки" одеты в яркие нейлоновые комбинезоны и фуражки, в теплые парки нездешнего, заокеанского покроя, а местные оленеводы ходят в меховых куртках, шапках-ушанках, оленьих унтах, предположение этнографов здесь, в совхозе, показалось мне особенно убедительным. Когда они оказывались рядом - гости-эскимосы и хозяева,- невольно обращало на себя внимание их сходство: одинаково смуглая кожа, черные волосы, широкие лица с темными глазами.

Оленеводство, как и охота, - традиционное занятие местных эвенов. Но если еще сорок - пятьдесят лет назад эти люди были кочевниками, а жилищем им и летом, и зимой служил "дю" - дымный берестяной чум, то теперь, как правило, они живут в благоустроенных поселках и их быт мало чем отличается от городского. Кочуют же, и то лишь посменно, одни пастухи. Обо всем этом нам рассказали еще в Москве, а потом в Якутске. Но действительность превзошла ожидания, и, по-видимому, не только мои.

Летим час, другой, третий... Под вертолетом горы. Забираемся в глубь Верхоянского хребта. Заснеженные, поросшие лесом долины сменяются цепями гор с голыми каменными россыпями. Раз-другой пересекаем ниточку шоссе с редкими, похожими на ползущих жуков автомобилями. И снова долины, хребты... Глаз уже привыкает к безлюдью, и поэтому так неожиданно открывается поселок, расположившийся в излучине реки. Прямые улицы, в пересечении их - площадь. Одинаковые квадратики двухэтажных домов. Человеческие фигурки. На отшибе густой дым над высокой трубой, наверное котельная. Таким предстает перед нами Тополиный, центр совхоза Томпонского.

Прохожие выглядят обычными горожанами. В поселке есть магазин, школа, клуб, больница - их вывески попадаются по пути в гостиницу. О прочем рассказывает в своем просторном кабинете директор совхоза Василий Михайлович Кладкин. Кроме него и гостей здесь собрались зоотехники, ветеринарный врач, охотовед, другие совхозные специалисты, в большинстве своем эвены.

Разговор завязывается еще на подходах к кабинету.

- Во сколько вам обошлось строительство?

- Примерно в два миллиона.

- Откуда взяли деньги?

- Дало государство.

Хозяева рассказывают, что в совхозе сейчас около двадцати тысяч оленей, что на рубль затрат в оленеводстве приходится три рубля отдачи. Говорят, насколько выгодными оказались подкормка оленей и скрещивание их с тофаларскими (алтайскими) оленями - они гораздо крупнее местных. Вспоминают, как самолетом привезли сюда необычных пассажиров - первых тофаларских хоров, каким событием было это для совхоза. С тех пор прошло почти пятнадцать лет. За это время здесь вырастили больше шести тысяч гибридов, и каждый из них приносит на двадцать два рубля прибыли больше, чем местные олени. А при подкормке оленей каждый затраченный рубль возвращается шестью рублями. "Ого!" - почти в один голос произносят Хэнзли и Льюик.

- Вот и подсчитайте, какой это дало дополнительный доход, - говорит Василий Михайлович. - А поголовье будем увеличивать, и нам никак не обойтись без советов ученых. - И он выразительно смотрит на профессора Андреева.

- Нам бы народу побольше, особенно молодежи, - продолжает Кладкин. А я смотрю на Дэнни и, кажется мне, читаю его мысли. Ведь так трудно найти работу в Номе, где он живет, особенно приехавшему из деревни эскимосу, и тем более подростку.

- Нельзя ли побывать в доме у одного из оленеводов? - спрашивает кто-то из гостей.

В это время, будто нарочно, дверь кабинета приоткрывается, и в нее заглядывает средних лет женщина. Увидев много народу, она смущается и хочет скрыться, но директор останавливает ее, о чем-то спрашивает по-эвенски. Женщина недолго думает, улыбается и отвечает, похоже, утвердительно.

- Вот она и приглашает вас сегодня вечером, - говорит Кладкин. "Ходоки" тоже улыбаются, в знак согласия кивают головами.

Как вскоре выяснилось, напросились мы к Варваре Михайловне Голиковой, жене бригадира (сам он на работе - в стаде). И хотя компания оказалась большая да и заявилась неожиданно, к нашему приходу все было уже готово. В просторной комнате с полированной стенкой, сервантом, мягким диваном, словом - меблированной, как многие московские квартиры, красовался накрытый стол. Консервы и другие покупные закуски соседствовали с вареной олениной, домашней кровяной колбасой. Искрились гранями рюмки и фужеры.

Прежде чем приступить к ужину, аляскинские гости в сопровождении младших Голиковых заглянули в каждую из трех комнат квартиры, в кухню, в ванную. Зашумела вода в туалете, в коридоре послышались щелчки выключателя - гостей, очевидно, интересовали и эти детали.

За столом продолжался разговор, начатый еще в директорском кабинете. Только потек он легче, непринужденнее, и этому вовсе не препятствовало то, что хозяйка говорила по-русски неважно: ее окружали достаточно квалифицированные переводчики - очень похожие на нее и друг на друга сыновья и дочери.

Вопросов теперь больше к "ходокам". Из скупых рассказов Дугласа Шелдона и Дэнни Кармуна выяснилось, что жизненные пути их во многом сходны. Кстати, они почти ровесники - обоим около пятидесяти. Оба родились и выросли в небольших эскимосских Деревнях, в многодетных семьях. Отец Дугласа был рыбаком, у Дэнни - пастухом. С раннего детства они помогали родителям рыбачить, охотиться, пасти оленей. Хорошо знают, что такое нужда и голод. У Дэнни, на его глазах, перемерли все сестры. Сколько их было? Он уже не помнит...

И тот и другой проучились по пять лет в школе. Рано ушли на заработки в город, но постоянной работы долго найти не могли. Прежде чем стать оленеводом, Дэнни был и шахтером в Номе, и рабочим в местном аэропорту. Дугласу везло еще меньше: он то рыбачил в Коцебу, то подрабатывал от случая к случаю на стройках.

Фамилия Кармун происходит от эскимосского имени его отца - Кармонн (перевести это имя на русский язык невозможно). Дети Дэнни имеют наряду с европейскими также эскимосские имена. Одну из дочерей, например, зовут Сейгулик, что значит "Чаинка". Имена других дочерей - Итиктик, Умейлак, - как и имя их деда, на русский язык тоже перевести трудно. В школе, где они учатся, преподают только по-английски. Ученики-эскимосы забывают свой родной язык и, что еще обиднее, стесняются его, рассказывает Дэнни. "Поэтому, - с грустью говорит он, - в моей семье уже не услышишь эскимосской речи, никто, кроме меня и жены, не знает наших эскимосских обычаев". Наверное, потому с таким интересом и даже с завистью смотрит он на детей нашей хозяйки, слушает, как они бойко говорят между собой, с матерью, с другими родственниками по-эвенски.

Шелдон - самый неразговорчивый из гостей, может быть потому, что еще не освоился. Он впервые выезжает не только за границу, но и за пределы Аляски. А сегодня впервые в своей жизни Дуглас произнес тост. Было сказано лишь: "Спасибо вам большое за гостеприимство!" - но настолько от души, от сердца шли эти слова, что затмили иные из произнесенных в тот вечер более долгих и цветистых тостов.

Шелдон и Кармун достигли (для аляскинских эскимосов) высоких постов, стали теперь относительно большими начальниками: у первого в подчинении трое пастухов, у второго - даже пятнадцать. И тем не менее их судьбы во многом типичны для судеб их сородичей. А вот о Вилли Хэнзли этого не скажешь. Он тоже родился в семье охотника, ему тоже родители дали эскимосское имя Тулуяржук ("Вороненок"), но явился он на свет явно "в сорочке". Ему удалось получить не только среднее образование, но и учиться в университете - изучать делопроизводство. "Зарабатывать и на жизнь и на учебу было очень нелегко", - говорит Вилли. Его имя известно по всей Аляске и даже за пределами штата. Он не только президент корпорации . "Нана", Но и член правления аляскинского банка, к тому же не теряет надежды в конце концов стать конгрессменом. Много ли таких процветающих эскимосов в Соединенных Штатах? Конечно, единицы. Быть может, даже всего один!

Вилли рассказывает о корпорации, о том, что она была организована пять лет назад и объединяет пять тысяч эскимосов, живущих в одиннадцати деревнях северо-западной части Аляски.

- Чем мы занимаемся? На Аляску, в том числе и к нам, в Коцебу, приезжает все больше туристов. Бывает теперь и десять тысяч в год. Надеемся поэтому на доход от развития туристской индустрии. Построили гостиницу, и обслуживаем ее главным образом мы, эскимосы. Строим музей, где будем показывать старинную утварь, которую уже не увидишь в эскимосских домах, искусство резчиков по кости, изделия других умельцев. Вот и маут, что подарили нам ваши оленеводы, тоже попадет в музей. (Строго говоря, маут был подарен Шелдону, но тот, очевидно, не возражает, чтобы аркан хранился в музейной витрине.)

Музей в Кацебу

- Конечно, разводим и оленей, хотя их у нас пока немного, всего четыре тысячи. Стремимся хотя бы продавать мясо по доступным ценам своим землякам. Теперь видим, насколько оленеводство может быть доходным. Мы будем увеличивать стада и обязательно используем ваш опыт. Хотим, чтобы приехали к нам ваши оленеводы, на месяц, на два, как инструкторы. Нам бы земли побольше да помощь государства, ученых, как у вас, - говорит Хэнзли.

- А разве вам земли не хватает? Аляска-то большая!

- Аляска действительно большая, но с землей дело обстоит непросто, - отвечает Хэнзли на вопрос Кладкина. - Примерно треть территории штата занимают оленьи пастбища, но принадлежат они федеральному правительству (то есть правительству США) и для нас недоступны. Наши олени пасутся сейчас только на полуострове Сьюард (как раз напротив Чукотки). И там, казалось бы, есть свободные земли. Однако правительство собирается организовать на них национальный парк. Мы за охрану природы, но где нам тогда пасти оленей?

Хозяева слушают гостей (конечно, с помощью переводчика) очень внимательно, поддакивают, в знак согласия кивают головами.

У Хэнзли еще свежи в памяти впечатления о первой в истории конференции инуитов, проходившей несколько месяцев назад на крайнем севере Аляски, в Барроу. Он, конечно, был ее участником. Здесь собирались представители эскимосских племен Аляски, Канады, Гренландии, и каждый приехавший с тревогой говорил о судьбе своего народа, его языка, культуры. Участники конференции обратились с призывом к правительствам США, Канады, Дании принять меры к улучшению условий жизни эскимосов, их медицинского обслуживания, просвещения, жилищных условий, дать возможность использовать местные природные ресурсы самим эскимосам, охранять природу Севера. Но не только это волнует их. "Арктика должна стать зоной мира!" - потребовали участники конференции.

- Земли нам пока не хватает, но зато у нас уже "прорезается голос", - заканчивает Хэнзли.

- А как живут ваши оленеводы? - спрашивают хозяева.

- Почти круглый год проводят в стадах. Бывают в поселках и видятся с семьями редко. Это плохо, - говорит Шелдон.

Застолье, как и водится, не обошлось без песен. Сначала спела по-русски и по-эвенски бойкая звонкоголосая сестра хозяйки. Спели (по-английски) гости, потом хором, все вместе - "Подмосковные вечера" (они, выходит, популярны и на Аляске). Но главным был, конечно, не ужин, не песни, а разговор. Он закончился поздно, и, когда собеседники расходились, чувствовалось, что вечер удался.

В один из вечеров гости побывали в школе-интернате. Встреча с ребятами - а среди них были и первоклассники, и уже почти взрослые юноши и девушки - происходила в просторной комнате. Гости сели на стулья, расставленные вдоль стены, хозяева же стояли у противоположной стены и в центре (такой порядок, очевидно, был разработан по этому поводу школьной администрацией). Вполне естественно, что живой разговор сначала не получался. Но когда нарушилось заранее предусмотренное размещение действующих лиц и они перемешались, дело пошло на лад.

Послышалось даже несколько английских фраз, сказанных с эвенским акцентом (гости все равно дали такому произношению высокую оценку). И снова вопросы...

- Не скучаете без родителей?

(Матери и отцы большинства этих ребят находятся сейчас на работе - в стаде.)

- Нет, у нас весело, интересно.

- Балуетесь? - Здесь ребята оказываются излишне скромными и молчат, но одна из воспитательниц застенчиво говорит: - Бывает.

- Учат ли в школе оленеводству, охоте? Преподается ли труд?

Ответы даются положительные и подробные.

- А кто собирает почтовые марки? - спрашивает Хэнзли. Тянутся вверх руки, и юные филателисты становятся обладателями американских марок. Расставаясь, Вилли вырывает из блокнота листок с адресом школы в Коцебу.

- Напишите письмо, расскажите о себе, о своей жизни. Наши ребята будут рады его получить и в свою очередь напишут вам.

Двадцать четвертого ноября мы уезжали из Тополиного. Наши гости садились завтракать в каком-то особенно приподнятом настроении. Оказалось, что подошел День благодарения - национальный праздник США. Те из американцев, кому это доступно, 24 ноября обычно едят жареную индейку. А на Аляске в эскимосских деревнях до последнего времени было принято устраивать в этот день складчину, идти в церковь со снедью, кто чем богат, и там пировать.

Откуда пошел этот праздник, мне охотно рассказал Вилли. Двадцать четвертого ноября 1620 года на берегу Плимутской бухты (теперь это штат Массачусетс) высадились отцы пилигримы, первые переселенцы из Англии. Поначалу они сильно бедствовали в Новом Свете, но постепенно освоились, собрали хороший урожай и Годовщину своей высадки отметили торжественно, в том числе жареной индейкой за обедом.

Индейки на Верхоянском хребте найти не удалось, но за ужином, когда мы поздравляли гостей, на столе стояли жареные цыплята.

Долгая дорога - целый день езды в автобусе - хорошая возможность о чем-то спросить, высказаться. Сообща мы пытаемся помочь Дэнни, который, видимо, устал, а может быть, и простыл в предыдущие дни и сейчас занемог. Он безропотно глотает таблетки, оказавшиеся под руками, а потом говорит мне:

- Раньше мы лечились не как белые люди. Жир, свежий и пожелтевший, листья, кора и корешки растений - вот были наши лекарства. И были хорошие лекари, которые помогали нам, быть может, не хуже современных докторов и таблеток. Помню, например, в детстве у меня болели уши и наш деревенский лекарь клал в них кусочки нерпичьего жира. Помогало! Нашего соседа, который, как теперь говорят, "помешался", лекарь вылечил очень просто - несколько дней гладил больного по голове крылом гагары. При простуде полезно пить теплый тюлений жир или кровь. Жаль, что мои дети уже не верят в эти средства. А ведь пока мы лечились тюленьим жиром, мы не знали ни цинги, ни туберкулеза!

Из совхоза мы вернулись в Якутск. Город окутывала густая морозная мгла. Машины ползли по улицам медленно, тускло поблескивая фарами. Деревья и кусты покрылись пышным инеем, словно надели белые шубы, а у человека, вышедшего из дома, сразу спирало дыхание, мороз выжимал из глаз слезы. Именно такая погода стояла в тот день, когда нам предстояло идти в театр, на балет.

- Балет? - переспросил меня утром Хэнзли. В его вопросе слышались и удивление и усмешка. - А как балерины? Будут танцевать в парках и камиках?

Но балет был настоящий - много света, музыка, порхающие по сцене балерины. Вокруг нас сидели празднично настроенные зрители, в большинстве якуты, мелькали женщины в нарядных национальных платьях и старинных серебряных украшениях. А в целом это было каким-то не по-зимнему живым и ярким зрелищем. Оно поразило и покорило гостей, особенно Дугласа и Дэнни, которые, как оказалось, на балете и вообще в театре были впервые в жизни.

- Я никак не ожидал всего этого, - сказал мне на обратном пути Вилли.

Гости не ожидали и того, что среди здешних ученых (а мы побывали в институтах биологии, мерзлотоведения, сельского хозяйства) столько якутов, эвенов, эвенков. Самим жителям Якутска это кажется естественным. Профессор Льюик подробно рассказывает коллегам об Институте арктической биологии Аляскинского университета, где он работает.

- А много ли там ученых-эскимосов? - задают ему вопрос.

- Зеро (ноль), - отвечает Льюик.

Наша поездка в Сибирь заканчивалась. "Ходоки" побывали в опытных хозяйствах, где разводят знаменитых якутских лошадей и яков - недавних вселенцев в Якутию. Гостей принимали в Министерстве сельского хозяйства и в Совете Министров республики. Между делом они ходили в музеи, на выставки, обзавелись, конечно, сувенирами по своему вкусу (многодетного Дэнни, например, больше интересовали детские шарфики и варежки).

И вот подошел час расставания.

Насколько они стали ближе, понятнее, современные аляскинские эскимосы: энергичный мистер Хэнзли, деликатные Дэнни и Дуглас... Как сблизила нас поездка с учеными - профессором: Льюиком, доктором Камероном! Сколько у них теперь знакомых и друзей среди сибиряков - оленеводов и коневодов, ученых! И сколько впечатлений о гостях у самих; хозяев!