Нунивакские будни

Как и вообще на Аляске, на Нуниваке нам с Вадимом Сергеевичем пришлось побывать дважды. Оба раза мы прилетали сюда на маленьком одномоторном самолете, и оба раза при посадке остров был окутан туманом.

В первый наш прилет земля сверху еще как-то просматривалась. В стороне от посадочной полосы даже виднелось какое-то темное пятно. Оно оказалось кучкой вездесущих мальчишек - скуластых, жгуче черноволосых и, как и их сверстники во всем мире, любопытных и озорных. Сразу же, в считанные минуты они успели со всех сторон осмотреть севший самолет, выгруженный из него багаж, нас самих и высказать по каждому поводу свое мнение.

Одна из стоянок мелких самолетов

Прилет самолета в Мекорьюк, может быть, невесть какое, но все же событие: можно встретить вернувшегося с материка родственника, друга, узнать новости, просто взглянуть на нового человека. Нас здесь, конечно, никто не ждал. Не было даже заранее известно о вылете на Нунивак этого самолета. Однако, когда туман немного рассеялся, на аэродроме обнаружилось и немало взрослых. Здесь были пожилой степенный староста поселка ("Майор" - как он сам представился) Генри Шевинге и патер Чарли, местный священник, человек тоже немолодой, довольно полный, с лукавым выражением лица; из-под его куртки выглядывал белый стоячий воротничок. Пришел Ричард Дэвис, егерь заказника, эскимос неопределенного возраста, чем-то сразу располагающий к себе, может быть, улыбкой. Пришли и другие островитяне.

Потом, и очень быстро, мы обзавелись здесь друзьями и многочисленными знакомыми; жители острова проявляли к нам откровенный интерес (здесь еще никто не видел советских граждан и "кассакпиаков" - "настоящих казаков"), без конца приглашали в гости, были и сами не прочь навестить нас. Но сейчас, при первой встрече, они смотрели на нас с деланным равнодушием. Такова местная традиция.

Всего в Мекорыоке домов пятьдесят, но разбросаны они широко, без какого бы то ни было плана, и поселок поэтому кажется довольно большим. Постройки разномастны; это в большинстве своем жилые домики в одно-два окошка по фасаду, обитые снаружи толем либо досками. С военных лет здесь осталось несколько "полубочек" из гофрированного железа - бывшие казармы и военные склады. Сейчас их используют для жилья и как складские помещения. Посередине поселка стоит обшитая досками церковь, выделяются приземистые, недавно сооруженные школа и магазины, а за околицей виднеется недавно построенная бойня - на ней заканчивают свой жизненный путь олени. Вот, пожалуй, и весь Мекорьюк. В поселке обосновалось несколько автомобилей, легковых и грузовых, как правило, далеко не новых, изрядно помятых и побитых. Есть здесь несколько доступных для автомобилей улиц, на них даже висят дорожные знаки. Между домами и от домов к улицам пролегли деревянные переходы и тротуары, а прочее свободное пространство занимает сырая тундра, или, лучше сказать, тундровое болото.

В 1974 году в нашу осеннюю экспедицию на Нунивак кроме нас входили также доктор Питер Лент и доктор Кальвин Ленсинк, наверное, лучшие на Аляске знатоки овцебыков, и молодой американец Дэн Сен-Джон. Дэн работает учителем в индейском поселке на Юконе, заочно изучает русский язык. С нами он находился в качестве стажера и переводчика.

Мы поселились в одном из временно пустующих домиков. По утрам доктор Ленсинк, начальник нашей экспедиции, разжигал печку, пек на сковородке оладьи и варил кофе. Ленсинк человек очень мягкий и добрый, но вмешиваться в поварские обязанности он никому не позволял и удерживал их за собой с большим упорством. После завтрака мы уходили в тундру, на пастбища овцебыков, либо, если стояла летная погода и в поселке оказывался вертолет, летали на нем к стадам в другие концы острова. Словом, овцебыки были в центре внимания, и на знакомство с ними уходил весь день. Домой ямы возвращались обычно поздно вечером.

В первый же выход в тундру стало ясно, что на Нуниваке выдался грибной год: среди стелющихся над землей ивовых кустов то тут, то там выглядывали шапки подберезовиков. В отличие от наших, подмосковных, они были бледны, почти даже белы, но на удивление ядрены. Даже явные переростки оказывались звеняще-упругими и вовсе не червивыми. Трудно было удержаться - уж очень грибы просились в кошелку! Так незаметно оказался наполненным большой полиэтиленовый мешок, взятый для сбора образцов растений.

- Может быть, поджарим? - предложил Вадим Сергеевич. Тяжелую ношу по очереди понесли в поселок.

По улице навстречу нам шел пожилой эскимос, один из немногих островитян, с которыми мы еще не успели познакомиться. Он внимательно посмотрел на наши трофеи и неодобрительно покачал головой. Следующим встречным был патер Чарли. Священник остановился, чтобы побеседовать с нами, но, когда рассмотрел грибы, на лице его выразилось сначала удивление, потом брезгливость и, наконец, порицание.

- Зачем вам чертовы уши? - спросил он. Так, оказывается, называют грибы эскимосы. Услышав в ответ, что мы собираемся их есть, священник только замахал руками. По дороге к дому встречались и другие эскимосы. Некоторые предупреждали, что "чертовы уши" очень ядовиты, другие так или иначе, но тоже выражали нам свое неодобрение.

Доктор Ленсинк на этот раз допустил нас к плите, и вскоре домик наполнился аппетитным запахом поджарки. Оба ученых и Дэн, хотя сначала они смотрели на нашу возню с грибами без энтузиазма (большинство американцев из грибов едят лишь шампиньоны), отдали поджарке должное. Потом К нам зашел Ричард Дэвис, испытующе посмотрел на каждого из сидящих за столом и, очевидно лишь из деликатности, согласился попробовать "чертовы уши". Он осторожно взял кусочек, положил его в рот, и хотя не сразу, но проглотил. Потом он зацепил вилкой другой гриб, третий... Патер Чарли тоже завернул к нам, может быть, чтобы достойно проводить упрямых "кассаков" на тот свет. Однако, застав всех в добром здоровье, священник тоже согласился отведать "чертовых ушей" и тоже нашел их съедобными. Через несколько дней в ближайших к поселку окрестностях грибы стали попадаться редко, а грибники встречались то и дело...

Вместе с Ричардом, егерем заказника, сидим на гребне дюны. Шепчутся, набегая на пологий берег, волны. Шуршат, клонясь от ветра, упругие стебли колосняка. В воздухе то и дело появляются птицы. Ричард называет их по-эскимосски и, если это осуществимо, переводит названия на английский.

- Вот, по-нашему, каллоксиюк, что значит "следует за рыбой", - показывает егерь на орлана-белохвоста, действительно, заядлого рыболова. - А это кинглаик - "большой нос". - Это, относится к гагам-гребенушкам. У самцов их в брачный период над клювом разрастается высокий гребень, и "нос" птиц в самом деле становится большим.

Самей гаги-гребенушки - одно из лучших украшений тундры

Выясняется, что баклан по-эскимосски называется угачук ("живущий на скалах"), чернозобая гагара - танушлик ("спина разукрашена белыми точками"), белая сова - анипа ("белая как снег"), канадская казарка - тутангаяк ("у нее белые щеки"), гусь-белошей - натшаулик ("у него как будто парка с капюшоном").

И действительно, у чернозобой гагары в первую очередь бросаются в глаза белые пестрины на фоне черной спины, а у гуся-белошея, конечно, крупная белая голова. Не случайно и по-чукотски он называется "итлихлеут", что значит "белоголовый". Белый же цвет на шее птицы хотя и есть, но сразу его не заметишь.

А Ричард продолжает:

- Чугикпак ("широкий клюв"), - это об утке-широконоске. - Октиотак ("который остается здесь на всю зиму"), - о кречете. - Укулигаск ("жирная осенью"), - об утке-шилохвости...

Белолобого гуся здешние эскимосы называют "лох-лох" или "лук-лук". Это явное подражание крику птицы. По-якутски она зовется почти так же - "лыглы". Ричард терпеливо, по слогам, произносит эскимосское имя поморника, но записать его мне никак не удается. Зато оказалось, что в переводе оно означает "вор". Интересно! Ведь и у нас на Севере его зовут то "разбойником", то "доводчиком" (то есть доносчиком, а это тоже не похвала). И я подумал: насколько метки иные эскимосские и вообще народные названия птиц, насколько они удачнее "книжных", принятых в цивилизованном мире!

На следующий год, на стыке зимы и весны, мы снова оказались на Нуниваке. Нам предстояло участвовать в ловле овцебыков и сопровождать их в пути с Аляски в СССР. Пойманные овцебыки должны были сначала какое-то время прожить в загонах на окраине Мекорьюка и пройти карантин. После этого их ждала перевозка на материк и перелет в Сибирь. На этот раз мы были здесь вместе с доктором Питером Лентом и заведующим Нунивакским заказником Джерри Хоутом. В нашу компанию входила также переводчица-американка Раиса Скрябина и, конечно, старый знакомый - егерь заказника Ричард Дэвис.

Ловцы овцебыков совещаются

Интерес к переселению овцебыков на сибирскую землю в Соединенных Штатах, а особенно здесь, на Севере, оказался очень велик. Предстоящая операция предусмотрена одним из разделов советско-американского соглашения о сотрудничестве в охране окружающей среды. Это, конечно, не главный раздел в соглашении, но он привлек к себе довольно пристальное внимание. Поэтому кроме биологов на остров прилетели кинооператоры и Мерлин Перкинс, ведущий одной из популярных телевизионных программ "Дикое королевство" (это передача вроде нашей "В мире животных"). Они должны были снять для телевидения специальный фильм о работе экспедиции.

Мекорьюк на этот раз утопал в сугробах. Из-под снега кое-где нелепо торчали верхушки дорожных знаков, выглядывали коньки домов, печные трубы, обозначавшие погребенные снегом улицы и дома. Днем и ночью слышался треск мотонарт. Они хозяйничали, а вернее, озорничали словно сами по себе, расплескивая здесь и там клубы сизого чада. Следы их гусениц беспорядочно петляли по поселку, казалось, нарушая и без того нестройную планировку Мекорьюка, забирались даже на крыши занесенных снегом домов.

Стоящая на отшибе длинная "полубочка" из гофрированного железа - нечто вроде островной гостиницы - на этот раз была отдана нашей экспедиции. Одна из трех небольших комнат в ней досталась Вадиму Сергеевичу и мне, и ее сразу заполнили клубы табачного дыма: мой спутник курит "Беломор" без перерыва, папиросу за папиросой.

Школа в Мекорьюке только начальная, работают в ней два учителя - Эрни Августин, по совместительству заведующий школой, и его жена Бэтти. Эрни - гаваец, Бэтти - коренная американка со Среднего Запада страны. Оба они молоды, им меньше чем по тридцать, и оба только начинают свою педагогическую карьеру.

Эрни и Бэтти первыми из островитян пригласили нас в гости. Ужинали мы в их учительской квартире, а затем перешли в школьный зал, где к тому времени уже начиналось кино.

Эрни, если судить о нем по первому впечатлению, вполне приспособился к жизни на Крайнем Севере. Когда я увидел его в первый раз, он показался мне типичным эскимосом. В нарядной парке из нерпичьего меха, в расшитых бисером камиках, небольшого роста, смуглый и черноволосый, немного узкоглазый, он стоял вместе с другими островитянами у загона овцебыков и о чем-то оживленно толковал с соседями. Однако в душе он оставался гавайцем. Как признался сам, он сильно тосковал по своей далекой родине и, видимо, столько чувства вкладывал в рассказы о ней, что Гавайями "заболели" и нунивакские школьники. Почти все они загорелись желанием побывать там на каникулах, конечно, вместе с учителем, а теперь зарабатывали на эту поездку деньги.

Школьники заключили договор с конторой по прокату кинофильмов (раньше в Мекорьюке кино не было) и взяли, тоже напрокат, электропечь для поджаривания зерен кукурузы (поп-корн, или просто корн, хрумкают в Америке всюду, как у нас лузгают семечки). Посторонних на Нуниваке бывает не так уж много, поэтому основные покупатели билетов в кино и жареной кукурузы - родители юных бизнесменов, отдаленная родня или знакомые. Однако на деловых взаимоотношениях это не сказывается. Кассир в кино - девчушка лет десяти. Она очень серьезна, у нее, как у заправской кассирши, синие нарукавники, перед ней металлическая касса с отделениями для каждого сорта монет. Электропечь, похожую на бочку (одни части ее прозрачны, другие никелированы) обслуживает целая бригада. Один из мальчишек загружает в нее кукурузу, другой расфасовывает готовую продукцию. Отточенными, профессиональными движениями он насыпает в фирменные пакетики вздувшиеся от жара румяные зерна. Несколько мальчишек и девчонок разносят подносы с пакетиками, протискиваясь вдоль рядов, получают деньги, деловито отсчитывают сдачу.

Вечером, после кино, несколько ребят ("казначеи", - пояснил Эрни) с сосредоточенными лицами подсчитывали выручку, раскладывали по кучкам мелочь и бумажки. Деньги они хранят в Бетеле, открыли счет в банке. В общем-то почти весь доход поступает из родительских карманов, но и школьники, и учитель (похоже, и родители школьников тоже) горды. На путешествие зарабатывают сами!

Однажды нас пригласил к себе на чашку кофе Ричард Дэвис. В домике его было тесновато, но прибрано, чисто. Жена Ричарда зарабатывает тем, что время от времени вяжет по заказам одной из фирм женские шарфики и шапочки из шерсти овцебыка. Шерсть и рисунки будущих изделий ей присылают по почте. Сейчас у нее несколько заказов, и она вяжет не отрываясь. Поэтому угощает и развлекает гостей только хозяин. Он испек кекс (для этого нужно было лишь поставить в духовку запаянный в станиоль полуфабрикат), разливает по чашкам кофе.

На гвоздике в комнате висит какое-то непонятное приспособление или инструмент - дощечка с несколькими отверстиями и привязанная к ней на толстой литке палочка. В палочку вделано птичье перо. Ричард замечает мой интерес, снимает предмет с гвоздика. Оказывается, это игрушка. Палочку нужно подбросить так, чтобы, падая, она воткнулась в одно из отверстий. Попадания в разные отверстия дают игроку разное количество очков.

Разговор заходит об обычаях нунивакских эскимосов.

- Многое уже забыли, да и остальное помнят только старики, - говорит Ричард. - Вот, например, наши эскимосские игры. Их было много. Ночи у нас зимой длинные, и, чтобы скоротать время, мы часто собирались вместе, пели, плясали, играли. Теперь молодежь, если заработает десяток-другой долларов, норовит поехать в Ветел, оставить свой заработок в салуне. И играли не только дома, но и на улице,- продолжает он свой рассказ. - Например, в футбол. Но это пока на Нуниваке было несколько поселков и жило гораздо больше людей. Для нашего футбола тоже был нужен мяч, его делали из тюленьей кожи. Годилась и шкура, снятая с тюленьей головы, ее набивали сухой травой или оленьей шерстью. А играли так. Мяч клали посередине между двумя поселками и старались пригнать его ногами в чужую деревню. Играть могли все - мужчины и женщины, старики и дети. Сражение длилось иногда несколько дней подряд, пока какая-нибудь сторона не победит. Побежденные зато должны были хорошо угостить своих соседей. Конечно, во время пира они не забывали и о себе.

- Но теперь мы все живем в Мекорьюке, и в футбол нам играть не с кем, - заключает хозяин.

Ричарда волнуют судьбы его соплеменников. Он был одним из инициаторов запрещения торговли на острове спиртными напитками. Такое решение, по настоянию главным образом стариков, островитяне приняли на своем сходе.

- Но запрет не принес особой пользы. Ведь Америка свободная страна, - усмехается он, - и каждый, конечно, если у него есть деньги, может выписать сюда спиртное по почте. Ну а кроме того, у нас появились умельцы, которые сами делают виски. Они, конечно, работают по ночам и не хвастают своим производством. Поэтому-то по-английски они и называются "светлячками". По-эскимосски же их зовут "рождающими великого духа". А тот "великий дух" - большое зло для Нунивака, особенно для нашей молодежи, - сетует Ричард. - В Мекорьюке появились замки, - продолжал он. - Раньше их здесь и не знали. Кое-кто из наших парней приучился там, на материке, к наркотикам и завез эту моду сюда, в Мекорьюк. На острове все труднее найти работу простому человеку, все тяжелее жизнь. Да и на материке она не легче...

- Что ждет нас, нашу молодежь? - встревоженно спрашивал сам себя Ричард.

Патер Чарли на правах старого знакомого при каждой встрече справлялся о нашем здоровье и делах: много ли, например, поймано овцебыков? Интересовался, растет ли в Сибири трава, и вообще что там будут есть четвероногие переселенцы? Расспрашивал, какая в Сибири водится дичь (сам он, видимо, страстный охотник), делился своими заботами.

Будущие переселенцы

- Иду мирить Джона с женой, - как-то сказал он. - Ведь я предупреждал их, что не будет толку от этой женитьбы. И вот вам доказательство. Она все-таки ушла от него к своим родителям и унесла с собой сына. Джон требует его себе, а сыну-то всего два месяца от роду! Ну скажите, разве Джон вырастит его один?

В первых числах апреля, в пасхальную неделю, священник специально зашел в гостиницу, чтобы пригласить нас в церковь.

- Я полагаю, что вы атеисты, - сказал он, - но покажите хороший пример моим прихожанам.

Как было отказать в такой просьбе!

В церкви, когда мы вместе с Вадимом Сергеевичем вошли внутрь, уже шла служба. Первое, что меня здесь поразило, - до крайности бедная обстановка. Голые стены, обшитые досками, когда-то были выкрашены в белый цвет, теперь краска потемнела, а кое-где и облупилась. Некрашеные деревянные скамьи, сбоку невысокая, выкрашенная белой краской кафедра. Белый деревянный крест за невысоким деревянным барьером. Вот, пожалуй, и все убранство.

Священник уже произносил с кафедры проповедь, что, впрочем, не помешало ему тут же освободить для нас места на первой скамье, очевидно, предназначенные для почетных гостей.

- Эй, Питер и Дайен, пересядьте подальше, дайте место гостям, - по-английски сказал он, не меняя возвышенного тона и выражения лица.

Служба шла на эскимосском языке, и один из моих соседей по скамье шепотом переводил мне основные мысли проповедника. Как можно было понять, патер сегодня бичевал прелюбодейство. Порой, видимо, он слишком увлекался, и тогда в церкви слышались сдержанные смешки. Время от времени он приводил примеры из местной жизни, порицал или, наоборот, хвалил кого-нибудь из прихожан, и тогда все поворачивали головы в сторону "героя" и слышался более откровенный смех.

Раз-другой патер упомянул в проповеди нас с Вадимом Сергеевичем.

- Я сегодня призывал вас в свидетели. Говорил, что неловко, если о делишках в Мекорьюке будут знать там, в Сибири, - сказал патер, когда мы вместе с ним выходили из церкви.

Загон для овцебыков построен в стороне от поселка, но сюда уже пролегли торные дороги и здесь весь день толпится народ. Для некоторых это обязанность - присмотр за животными, их кормление. Для других- развлечение; островитяне приходят и приезжают сюда, как в клуб, - обменяться новостями, вообще побывать на людях, а молодые эскимоски - щегольнуть туалетами. К счастью, наши пленники не слишком пугливы. Едва стихает шум и треск мотонарт, овцебыки спешат к кормушкам, и охапки сена в них начинают на глазах уменьшаться. Здесь, в загоне, я впервые и увидел четвероногих кандидатов в переселенцы в советскую Арктику, тех овцебычков, которых нам предстояло теперь опекать. Они вели себя спокойно, солидно, с достоинством. Такими я их и представляю себе до сих пор.

Пурга началась, когда мы были еще в тундре, на пути к поселку. Пока выпускали в загоны новых, только что пойманных животных и расходились по домам, дуло еще терпимо. Но среди ночи ветер достиг ураганной силы. Стены нашего домика заметно вздрагивали, что-то гремело и монотонно звякало на крыше.

О том, как овцебыки пережидают пургу, среди зоологов нет единого мнения. Некоторые утверждают, что бородачи (так называют их эскимосы) и в непогоду остаются верны своим привычкам и как ни в чем не бывало продолжают добывать корм, пережевывать жвачку, отдыхать. По уверениям других, животные стоят, плотно прижавшись друг к другу, и сутки и двое, пока не стихнет ветер, причем взрослые быки укрывают своими телами от вьюги коров и телят. Третьи говорят, что овцебыки в непогоду лежат по нескольку суток и не кормятся. И вот теперь появилась возможность узнать, как же ведут они себя в таких случаях на самом деле.

Вместе с Вадимом Сергеевичем и Джерри днем мы пошли к загону. Пурга неистовствовала. Сырая снежная пыль залепляла глаза, нос, секла кожу. Видимость иногда ограничивалась расстоянием вытянутой руки. Держась друг за друга, часто останавливаясь и отворачиваясь от ветра, чтобы передохнуть, мы брели, кажется, целую вечность, пока не наткнулись на стену знакомого сарая, а за ней - на ограду из металлической сетки.

И вот у решетки часть наших пленников. Они лежат, сбившись в кучу, на животах, поджав под себя ноги, и все - задом к ветру. У передних перед головой намело пологие сугробы. Бородачи, похоже, спали, а когда я потормошил ближайших их них за косматые загривки, они нехотя встали, повернувшись к нам мордами, сплошь залепленными снегом - виднелись только глаза и кончики рогов. На местах лежек не было и следов сырости или льда, настолько хороша теплоизоляция их "одеял" и "матрацев" - длинной шерсти, растущей на животе и боках. К тому же шерсть эта так густа, что снег не проникает глубоко в ее толщу. Стоило бородачам отряхнуться, и они уже были чисты.

Другие овцебыки также дремали, собравшись в кучки и отвернувшись от ветра. Сено, с вечера положенное в кормушки, если только его не разнесло ветром, оставалось нетронутым.

Так вот как они переносят пургу! Они, оказывается, и здесь верны своему главному жизненному принципу - как можно меньше тратить сил, экономить энергию. Отсюда же дает их оседлость, неторопливость, Даже солидность и достоинство. Видно, в Арктике иначе им не прожить.