Глава девятая. Ночные сны и дневные кошмары

Ночные сны и дневные кошмары

"Бог избрал американцев, чтобы окончательно перекроить мир". Это изречение, принадлежащее сенатору А. Бевериджу, относится к 1900 году. Но как свидетельствует Р. Эльстайн в книге "Возвышение американской империи"^*, еще в 1850 году одна из газет Нового Орлеана, размечтавшись, писала: "Орел республики будет гордо возвышаться над полем Ватерлоо, после того как он пролетит над ущельями Гималайских гор или Урала и наследник Вашингтона взойдет на трон мировой империи".

^* (R. Van Alstyne. The Rising American Empire. Oxford, 1960, p. 152.)

Это было в прошлом столетии.

В XX веке американских политологов буквально заворожила идея "мирового господства".

В конечном итоге все наиболее воинственные доктрины американского империализма - "сдерживание", "освобождение", "контрсила", "гибкое реагирование", "принуждение", концепции "ограниченной войны", "продолжительной войны", "локальных конфликтов" и многие другие - тесно связаны между собой стратегическим курсом американских монополий на создание "мировой империи". При этом доктрина "национальных интересов" готова благословить любые взгляды и любые действия. В основе ее - примитивная философия эгоцентрического, крайнего индивидуализма, принявшего затейливо извращенную форму "мессии" XX века, "исторического предопределения" американского владычества над миром.

Разумеется, как в прошлом, так и сейчас интервенционистская политика правящих сил США диктовалась интересами большого бизнеса, получившими название "национальных интересов". Жажда наживы толкала монополистическую буржуазию к захватам, войнам, подрывным акциям, военным переворотам, насаждению хунт, подкупу партий и целых правительств. Но, кроме этой определяющей, главной пружины американского экспансионизма, есть и дополнительная, коренящаяся в особенностях исторического формирования этого государства и общества, в культе силы, который органически вплетен и в ткань высокой политики, и в стиль человеческих отношений, и в практику бизнеса, и в психологию повседневного поведения индивидуума.

Сами американцы признают, что насилие является интегральной частью американского образа жизни. "Насилие - это один из базовых амбивалентных элементов в нашем обществе. Мы часто прибегаем к нему и порой любим его... Насилие - необходимая часть американской жизни... Мы узнаем его вскоре после рождения и практикуем его вплоть до самой смерти"^*.

^* (Violence: An Element of American Life. Boston, 1972, p, 150.)

Носители различных форм насилия использовали его для достижения богатства и славы, для расправы с политическими, религиозными противниками, соперниками по бизнесу. Виджилянты силой утверждали свою версию "порядка" на пограничье, а затем свои принципы американского образа жизни. Вскоре после образования государства стало обнаруживаться, что принцип силы начинает играть всевозрастающую роль в сфере отношений с другими странами. Постепенно складывался миф об "американской исключительности", или "американской миссии". "Наше дело - дело всего человечества"^*, - объявил еще Бенджамин Франклин.

^* (Цит. по: "Maclean's", 1979, February 26.)

В силу комплекса социально-экономических, географических, политических, социально-психологических факторов с самого начала формирования американского национального сознания важнейшим его компонентом была идея исключительности путей общественно-исторического развития США и их роли в мировой истории. Более или менее завершенную форму это получило в доктрине "предопределения судьбы", или "явного предначертания", сформулированной в середине XIX века. Она включала мифы о превосходстве и избранности Америки, которые проповедовались политическими и идеологическими лидерами США, начиная от пуританских вождей до "отцов-основателей", от первых поселенцев до идеологов экспансии на Запад. В националистических и экспансионистских кругах доктрина "явного предначертания" трактовалась в том духе, что США суждено нести всем народам "идеалы демократии и свободы". Во второй половине XIX века, когда США все глубже вовлекались в водоворот общемировых событий, внимание к этой доктрине явно повысилось. Более того, она получила как бы второе дыхание. При всех разговорах о грядущей "американской империи", которой уготована роль мирового благодетеля, под теорией "явного предначертания" подразумевалось лишь "континентальное предначертание". Когда же все земли на континенте были захвачены, миф об американской исключительности требовал новых пространств для экспансии. И в этих новых условиях все громче стали звучать лозунги о долге США вести за собой весь мир, что диктовалось усилением империалистических устремлений правящих кругов США. Эта страна стала со все большей откровенностью претендовать на единоличное решение всех общемировых проблем.

Территориальная экспансия давалась США сравнительно легко, что взращивало новые претензии и укрепляло самоуверенность. Действуя против беззащитных индейцев и мексиканцев, правящие круги США достигали своих целей ценой незначительных финансовых издержек и человеческих жертв. На рубеже XIX и XX веков они имели дело с уже угасающей, разлагающейся испанской империей, война с которой в 1898 году ценой незначительных потерь заметно укрепила США.

Победу, одержанную американским флотом над испанским флотом в Манильском заливе, стали интерпретировать как признак "божественного одобрения". В первую мировую войну США вступили почти "триумфально", провозгласив своей целью "спасение мира для демократии". Америка, утверждал президент В. Вильсон, "обладает безграничной привилегией выполнения своего предназначения и спасения мира"^*.

^* (E. Tuveson. Redeemer Nation. The Idea of America's Millenial Role. Chicago, 1968, p. 212.)

Из второй мировой войны, как мы говорили, США вышли фактическим лидером капиталистического мира. Миф об американской "исключительности" заявил о себе с новой силой. "Соединенные Штаты, - писал газетный магнат Г. Люс, - пользуются уникальным и особым расположением божественного провидения... В своем провидении бог сейчас призывает этот народ стать главным инструментом своей воли на Земле... Ни один народ на Земле, "и один народ в истории, за исключением древнего Израиля, не был столь очевидно предназначен для выполнения особой фазы вечной божественной цели"^*. А коль так, то без особых колебаний и смущения было объявлено о наступлении "Американского века". Просто и скромно.

^* (Цит. по: J. Kobler. H. Luce: His Time, Life and Fortune. New York, 1968, p. 5.)

Некто Мауэр в работе "Кошмар американской внешней политики"^* развязно требовал установления мирового господства США посредством силы, прекращения "мягкого отношения" к Советскому Союзу, усиления вмешательства в любой форме в дела любого государства. В следующем, 1949 году, когда в руководящих кругах США активно обсуждались различные планы ядерной войны с Советским Союзом (назывались, как увидим дальше, конкретные сроки ее начала), выходит особенно много книг, содержащих обоснование неизбежности и необходимости "мирового господства" США. Среди таких работ можно назвать сборник статей "Большая часть мира", книгу Ф. Уилсона "Американская политическая мысль", Л. Стоу "Вы - мишень", Э. Джонстона "Мы все в этом"^** и многие другие. В них развиваются весьма похожие идеи.

^* (E. Mowrer. The Nightmare of American Foreign Policy. New York, 1948.)

^** (R. Linton (ed.). Most of the World. New York, 1949; F. Wilson. The American Political Mind. New York, 1949; L. Stowe. Target: You. New York, 1949; E. Johnston. We're All in It. New York, 1949.)

Послевоенное материальное превосходство США стало постепенно отождествляться с моральным превосходством. То и другое выступало в маске улыбающейся "добродетели", позу которой гарантировали сила и кулачное право. Все это и нашло свое выражение в доктринах "дипломатии канонерок", "большой дубинки". Политологи пытались доказать, что мировое американское правительство - естественная ступень в развитии человечества, а если Советский Союз не захочет подчиниться такому правительству, то ему придется иметь дело с войной. Руководство всем миром США должны взять силой, рассуждает Э. Джонстон в книге "Мы все в этом", поскольку жизненные интересы США простираются за пределы национальных границ, во всех направлениях, вплоть до самых отдаленных уголков земного шара. "Эта доктрина, - верно замечает американский социолог Д. Уерджин, - характеризуется экспансионизмом ... Она требует, чтобы страна находилась в состоянии постоянной военной готовности, в постоянной тревоге"^*.

^* (D. Yergin. Shattered Peace. The Origins of the Cold War and the National Security State. Boston, 1977, p. 196.)

В литературе все чаще появляются сравнения "американской империи" с прошлыми. Проводятся аналогии, которые не дают покоя идеологам "империи" все послевоенные годы. Р. Фландерс в книге "Американское столетие" пишет, что американский образ жизни уже одержал победу, а роль "мирового гегемона" прочно закрепилась за США. В этом нет ничего необычного, воркует автор книги. Мировое развитие подчиняется закону, по которому "мировое господство" поочередно переходит от одного государства к другому. Был период Pax Romana, затем Pax Britanica, а теперь наступило время Pax Americana.

Развивая ту же идею, С. Хьюз "перманентность" международного кризиса" объясняет столкновением двух цивилизаций: "варварской" и "эллинской". Без тени смущения "эллинской культурой" объявляется американская, которая выступает носительницей "культурных традиций всех подлинных цивилизаций"^*. Подобная мысль возникла и у профессора Коммаджера, которую он излагает в книге "Сознание американцев"^**. Он тоже "авторитетно" подтверждает, что американская культура является наследницей древнегреческой, римской и палестинской культур. А коль так, то народы других стран должны отказаться от "ложной доктрины" национального суверенитета во имя торжества американского федерализма, а такие понятия, как "государственность", "нация", "патриотизм", "национальная гордость", должны быть преданы анафеме.

^* (S. Hughes. An Essay for Our Times. New York, 1950.)

^** (H. Commager. The American Mind. New Haven, 1950, p. 3.)

Весьма откровенен в этом отношении Г. Гэррет. Как и его идеологические предшественники, он пытается доказать, что создание "американской мировой империи" диктуется всем ходом истории. Гэррет уговаривает не бояться слова "империя", украшая ее сентиментальными словечками. Как Д. Перкинс приписывал империализму США "тревожную совесть", так и Гэррет спешит заверить читателя, что американская "империя" будет отличаться от всех прошлых добрыми намерениями, тем более что США уже "имеют почти все признаки былых империй". К ним он относит: превращение правительства в доминирующую силу; подчинение внутренних вопросов задачам внешней политики; господствующее положение военного мышления; систему наций-сателлитов, организованную для целей, называемых коллективной безопасностью; эмоциональный комплекс хвастовства и страха, созданный в стране за последние годы^*.

^* (G. Garrett. The People's Pottage. Caldwell, Idaho, 1953, p. 65.)

Гэррет приходит в восторг от собственного утверждения, что его страна "похожа" на империи прошлых времен. Римская империя, пишет автор, была "защитницей цивилизации", испанская добавила к этому "духовное спасение", британская исповедовала благородный миф о "бремени белого человека". США дополнили эти признаки империи лозунгами "свободы и демократии"^*. Не особенно церемонясь, Гэррет объявляет Соединенные Штаты прямыми наследниками всех империй прошлого.

^* (G. Garrett. The People's Pottage. Caldwell, Idaho, 1953, p. 159.)

Эта бесноватая идея довольно устойчива. Приведем, нарушая хронологию изложения, примеры из более поздних изданий. В сборнике "Империализм и колониализм"^*, изданном в 1964 году, колониализм изображен как объективно неизбежный и даже полезный этап развития человечества. Он, этот этап, способствовал, видите ли, взаимодействию культур. Далее авторы сборника особенно восторженно пишут о британском империализме, приписывая ему такую "отличительную черту", как стремление к цивилизаторскому преобразованию подчиненных стран. Подобная доброта в оценках английских "братьев" объясняется просто. После второй мировой войны, говорится в работе "Америка и мировое руководство", США унаследовали от Британии задачу "защиты независимости малых народов"^**, а заодно и цивилизаторскую миссию. "Концепция миссии, - пишет М. О'Лири, - включает в себя большую дозу гуманизма". Движущей силой в американском миссионерском идеале вкупе с гуманизмом является вера в то, что "американский образ жизни... может быть экспортирован к выгоде других наций"^***.

^* (G. Nadel, P. Curtis (eds.), Imperialism and Colonialism. New York, 1964.)

^** (D. Malone, B. Rauch. American and World Leadership, 1940-1965. New York, 1965, p. 96.)

^*** (M. O'Leary. The Politics of American Foreign Aid. New York, 1967, p. 13.)

Итак, утверждают идеологи американского империализма, наступила "очередь" США принять руководство миром, установить "баланс сил добра против сил зла", расправиться с "русским варваром", а затем установить мир, "в котором все народы будут политически и экономически свободны"^*.

^* (G. Garrett. Op. cit, p. 161.)

Американский империализм настолько уверовал в идею "мировой гегемонии", что его идейные прислужники исподволь начинают подготавливать варианты организационной структуры будущего государства. На разные лады расхваливается идея "всемирной федерации" под эгидой США. Поскольку, пишет, например, М. Стэнли, мы "оказались в позиции", обязывающей нести тяжелое бремя ответственности за судьбы человечестве, необходимо в качестве первого шага создать "мировое государство". Назвать его можно по-разному: "ограниченная федерация", "Атлантический союз", "федерация свободного мира", "региональная федерация", "сверхгосударство". Но суть одна: будущее общество должно быть построено по образцу США и обладать силой федерального правительства Соединенных Штатов^*.

^* (С. М. Stanley. Woging Peace. New York, 1956, pp. 82-85.)

Планы бредовые. Но от этого они не становятся менее опасными. Временами буржуазные идеологи разговаривают особенно агрессивным тоном. Это в случаях, когда правящие крути затевают очередную авантюру или ведут войну. После очередного провала политологи становятся сдержаннее. Появляются "новые", слегка видоизмененные доктрины, суть которых остается прежней. Начинается разговор о "затяжном" конфликте, появляются призывы к "непрямым" подрывным действиям, к "установлению мостов" с целью идеологического, морального и политического разложения противника изнутри.

Особенно много разговоров о предпочтительности невоенных методов борьбы стало после запуска первого советского спутника Земли в 1957 году. Конечно, и до него отдельные идеологи понимали бесперспективность расчетов на ядерную войну. Но надежда, что при известных условиях удастся изолировать Советский Союз, истощить его экономически, подорвать его моральную силу, а может быть, нанести ему и военное поражение, еще продолжала теплиться.

Например, Ростоу и Хэтч объявляют себя противниками ядерной войны. Рассуждают об этом многословно. Но, утолив душу словами о "миролюбии", они пишут, что США должны быть "готовы к борьбе и победе в тотальной войне", а для этого нужно "развивать новые возможности для локальных войн, включая использование тактического атомного оружия, развивать вместе с партнерами по "свободному миру" методы борьбы с подрывными и партизанскими операциями"^*. Ростоу и Хэтч подбрасывают мысль, ставшую впоследствии очень модной, что обе стороны, то есть США и СССР, должны выработать "правила игры", под которыми подразумевается отказ от "стратегических атомных атак". Позднее об этом много будут писать Г. Киссинджер, Г. Кан и др. Нужно заранее договориться и определить объекты, которые можно разрушать. Ростоу и Хэтч пропагандируют идею об ограниченной ядерной войне по заранее достигнутой договоренности воюющих сторон. Смысл этого обмана состоит в попытке убедить американцев, что без "стратегических атак" мировая война безопасна. Она не затронет, мол, территорию США. Что же касается локальных войн, которые авторы считают наиболее подходящими в современных условиях, то они могут быть на других континентах, опять же далеко от США.

^* (W. Rostow, R. Hatch. Op. cit., p. 42.)

Относительно законченный вид эта теория получила у Г. Кана в работах "О термоядерной войне", "Мысли о немыслимом", "Эскалация" и др. Ростоу и Хэтч предлагали выработать "правила игры", согласно которым локальные конфликты или "ограниченная" война не затронут территорию США. Кана не очень беспокоят такие конфликты, их место в "теории игр". Допуская общий ядерный конфликт, он разрабатывает теорию игр "с нулевой ничьей". Смысл ее откровенно провокационен. В конце концов Кан и сам признает, что границ взаимного уничтожения в термоядерной войне никто не может определить заранее. Но и в этом случае беспокоиться не следует, поскольку последствия атомной войны не так уж и страшны. Но об этом Г. Кан скажет позднее. А пока в политологии усиленно разрабатываются стратегические варианты возможной войны в условиях, когда обе стороны имеют атомное оружие.

Известное внимание в свое время привлекла книга Г. Киссинджера "Ядерное оружие и внешняя политика"^*. Ее автор не согласен с теми, кто считает, что атомная война будет триумфальной для США, что преимущество в количестве атомных и водородных бомб может решить исход войны. Свои рассуждения автор строит на основе отрицания всеобщего военного конфликта. Война, как писал Г. Киссинджер в то время, когда еще не был лично вовлечен в бурный водоворот политических событий, не является убедительным инструментом политики, и по этой причине международные споры могут быть решены только средствами дипломатии. Г. Киссинджер также признает, что разрушительная сила и скорость современного оружия покончили с традиционной неуязвимостью США. Мировая война отвергается союзниками, которые считают, что если для США это "стратегический выбор", то для них - вопрос жизни и смерти. Перспектива массированного возмездия также малоутешительна. Его жертвами могут стать прежде всего европейские страны, на территории которых расположены американские военные базы. Как видим, идея европейских "ядерных заложников" начала продвигаться в общественное мнение еще три десятилетия назад.

^* (H. Kissinger. Nuclear Weapons and Foreign Policy. New York, 1957.)

Как только Г. Киссинджер переходит от общих рассуждений к практическим предложениям, он оказывается в длинном ряду банальных защитников милитаристской политики США. Он, например, утверждает, что стратегия современной войны должна основываться на силе и понимании, что война будет вестись атомным оружием. Но поскольку ядерная война означает катастрофу, бомбы превращаются в надежную сдерживающую силу. Поэтому нельзя сокращать запасы ядерного оружия, что может лишь "увеличить" напряженность в международных отношениях и привести к войне. Любое ослабление атомной мощи уменьшит страх за последствия военного конфликта, увеличит взаимную подозрительность. Он утверждает, что надежным барьером всеобщей войне могут служить локальные конфликты. Местные войны, пишет он, решают частные задачи, и поэтому Советский Союз не рискнет ввязаться из-за них во всеобщую войну. Что же касается США, то они должны принимать участие в локальных войнах, но лишь для того, чтобы предупредить вмешательство Советского Союза. Там, где находятся американские войска, заявляет Киссинджер, Советский Союз не вступит в конфликт из-за боязни всеобщей войны. Война на истощение в местных конфликтах является как раз той войной, в которой советский блок не может победить.

Все это было написано до агрессии США в Индокитае, тем более до ее поучительного поражения.

Позднее Киссинджер то смягчал, то ужесточал свои воинственные высказывания, но доктрина "истощения" Советского Союза путем дипломатических, экономических, политических маневров, а также посредством локальных войн не оставила его воображение. Она получила также развитие и у других авторов, особенно у Боулса и всех сторонников концепции "поражения" социалистических стран без войны.

Доктрина "перманентной опасности" модифицировалась не раз. В работах, например, Т. Шеллинга она приняла облик стратегии принуждения. Теперь война, по Шеллингу, - это "состязание нервов, риска, воли, выдержки", это "дипломатия насилия"^*. Противник должен быть уверен, что угроза начать войну всегда может обернуться войной. Свои рассуждения Шеллинг иллюстрирует таким примером.

^* (T. Schelling. Arms and Influence. New Haven, 1966, pp. 33-34.)

Открытое море. Двое в лодке. Один принуждает другого грести, угрожая перевернуть лодку. Толку никакого. Спутник знает, что утонут оба. Угроза бесполезна. Но если начать так раскачивать лодку, что она в любое время может перевернуться, то эффект станет другой. Причем лодка может выйти из-под контроля. События происходят независимо от желания сторон. Видя реальность опасности, гребец может стать сговорчивее^*.

^* (. Schelling. Arms and Influence. New Haven, 1966, pp. 91.)

Практическое воплощение "раскачивания лодки" - локальные войны. Иными словами, политика "на грани войны", словно вашингтонская модница, обряжалась в новые и новые наряды. Буржуазные политологи упаковывали ее в разного рода теоретические концепции применительно к ситуации. Варианты - от самых воинственных до "голубиных" (в допустимых, разумеется, пределах) - не меняли сути дела. Стержнем политики оставалась сила. Идеологи дискутировали лишь о том, когда, где и при каких обстоятельствах надлежит использовать эту силу.

В 80-е годы администрация Соединенных Штатов приложила все усилия, чтобы довести мир до опасной черты ядерного конфликта, объявила силу главным принципом международной политики. Лодка, которую с энтузиазмом и наслаждением раскачивают на реке Потомак, того гляди начнет зачерпывать воду. Но нынешний шабаш пророков силы не является чем-то новым и необычным для США. Послевоенные десятилетия таили в себе огромную опасность мировой термоядерной войны, характерной таким разгулом военной истерии, который оставил неизгладимый след в жизни американского народа. Это была оргия жрецов "холодной войны", время атомных угроз и шантажа.

Т. Финлеттер признал, что запуск советских спутников Земли "открыл новую эру в послевоенной истории". До сих пор, пишет автор, американцы даже и не предполагали, что США могут потерять свое "военное и техническое превосходство", а русские в состоянии делать что-то лучше их. Американский народ "до запуска русских спутников был уверен, что США имели огромное преимущество над русскими по всем аспектам атомной мощи"^*. Запуск советских спутников автор считает вторым по значению ударом по системе капитализма после победы социалистической революции в России.

^* (Th. Fin1e11er. Foreign Policy: the Next Phase. New York, 1958, p. 69.)

Человечество, дело мира одержали историческую победу. Военно-промышленная олигархия и политика авантюризма понесли жестокое поражение. Истории еще предстоит по достоинству оценить тот качественный вклад Советского Союза в развитие мировой политики, который круто изменил ее ход, охладив пыл американских ядерных маньяков.

Но как теперь быть с "агрессивностью" СССР? Поначалу было разыграно удивление, что Советский Союз, располагая ракетно-ядерным оружием, вновь предлагает программу мира и всеобщего разоружения. Другие изображали дело так, будто в мире не произошло ничего, что заслуживало бы внимания американцев, и продолжали повторять избитые выдумки. И наконец, третьи требовали нового подхода, новой аргументации, новых принципов, срочных мер, способных преодолеть тяжелый кризис, в котором оказалась американская политика.

Доктрина "силы" на некоторое время потеряла доверие. "Массированное возмездие" превратилось, по образному выражению Миллса, в "массированную чепуху". Надо было искать иные пути решения международных проблем. Трубадуры войны начинают выступать под маской "миролюбцев". Как видно, прием, который сегодня использует Р. Рейган, надевая поочередно то маску ястреба, то маску голубя, далеко не нов. То же было и в первое время после 1957 года. Буржуазные политологи маскируют агрессивные цели мирной фразеологией, постепенно отказываются от некоторых изрядно надоевших терминов "холодной войны".

В книге Д. Грабера "Кризис дипломатии" делается попытка применить доктрину "национальных интересов" к новым условиям, созданным в мировой политике запуском спутника. Автор выступает против мировой войны, но заявляет, что "национальные интересы" оправдывают любое вмешательство США в дела других государств. Грабер утверждает, что только на пути постоянной, истощающей врага интервенции возможна надежда на успех в борьбе с "мировым коммунизмом". Старую колониалистскую политику надо поправить только в одном. В изменившейся обстановке политика вмешательства должна быть более тонкой, дальновидной, умело сочетать "методы прямой и косвенной интервенции"^*.

^* (D. Graber. Crisis Diplomacy. Washington, 1959, p. 367.)

Автор книги "Неопределенный призыв" М. Тэйлор свои предложения о "новой" политике сооружает на базе критики доктрины "массированного возмездия". Вместо этой "неопределенной, неясной и робкой" формулы Тэйлор выдвигает лозунг "гибкого реагирования". Сущность его - в сочетании готовности ко всеобщей ядерной войне и способности ответить на любую локальную агрессию. Практические советы Тэйлора - всемерное развитие ракетной техники, усиление заграничных военных баз, увеличение численности армии, модернизация вооружения, подготовка народа к новым жертвам. Автор на стороне предложений Киссинджера о локальных войнах, рассчитанных на "политическое и экономическое истощение" Советского Союза. Доктрину объявили "новой". Но вся ее "новизна" свелась к перепеву старых песен идеологов империализма.

Растерянность среди идеологов внешней политики, вызванная запуском спутника, однако, длилась недолго. Прошло некоторое время, и жрецы "холодной войны" вернулись на проторенную дорожку оголтелого милитаризма.

Мы уже видели, что американские факельщики войны ничем не брезгуют, чтобы оболгать политику Советского государства, приписать ему самые чудовищные планы, свалить на Советский Союз вину за авантюристическую линию США в мировой политике.

Многое изменилось за последние годы в мире: люди и правительства, страны и соотношение сил. Казалось, пора бы делать выводы и американским жрецам войны. Но мало что могло научить их. С патологической ненавистью к прогрессу они продолжают свое дело, призывают не стесняться в выборе средств борьбы с коммунизмом, включая организацию беспорядков, субсидирование подрывного движения и в случае необходимости похищение или убийство руководящих деятелей в стане противника. Некто Ф. Джонсон в книге "Победу ничто не заменит" яростно нападает на правительство за его якобы оборонительную политику в отношении социалистических стран. Он требует "уничтожить коммунизм во всем мире", "прекратить все отношения с Советским Союзом", развернуть "действия полувоенного характера" (террор, саботаж, восстание)^*. И все это ради "национальных интересов".

^* (F. Johnson. No Substitute for Victory. Chicago, 1962, pp. 197, 198, 205.)

Массированное оболванивание, мракобесие, травля и запугивания приучили многих американцев принимать на веру любую чепуху. Говоря о пропаганде против СССР, бывший министр внутренних дел США Г. Икес еще в 1945 году заявил: "Подчас, когда я слышу эти нашептывания, я сомневаюсь в том, что Геббельс действительно мертв… мне кажется, что он лишь эмигрировал в США"^*.

^* ("The New York Herald Tribune", 1945, June 26.)

Каких только теории не сочинили апостолы империализма, продавшие себя делу войны! "Сдерживание", "освобождение", "политика на грани войны", "свобода действий", "рассчитанный риск", "способность к первому противоудару", "перерастание ограниченной войны во всеобщую", "принуждение", "ограниченная война", стратегия "первого удара" и многие другие, означающие одно: освящение ядерной войны, В пропагандистском обиходе то и дело мелькают слова о "сверхубийстве", "стирании городов", "мега-смерти". Их, словно гвозди, вбивают в сознание американцев.

Все послевоенные годы американские "теоретики" активно разрабатывают доктрины "первого удара" и "превентивной войны", которые сегодня в чести у администрации республиканцев. Как пишет автор книги "Политическая война" Дж. Скотт, в Соединенных Штатах довольно распространены призывы: "Сбросить бомбу и стереть ужасных коммунистов с лица земли! Начать превентивную войну, пока имеются решающие военные преимущества!"^*.

^* (J. Scott. Political Warfare, p. 19.)

В книге Эллиота "Если Россия нападете превентивное нападение на Советский Союз изображается как продолжение во времени и пространстве доктрины Монро. Страус-Хюпе и Поссони считают превентивную войну вполне логичной и имеющей глубокий смысл с военной точки зрения^*. В сборнике "Оборона и национальная безопасность" говорится, что американская политика "должна включать не только ударные силы, которые мы называем "большой дубинкой", но также и средства, обеспечивающие уверенность, что при любых убедительных обстоятельствах мы будем в состоянии употребить "большую дубинку"^**. Больше того, автор работы "Почему Соединенные Штаты проиграют третью мировую войну?" Ч. Хиггинс пишет, что любая оттяжка с началом войны является "великой ошибкой", которая все больше и больше отдаляет США "от победы в войне и установления демократии на территории врага"^***. В книге "Передовая стратегия для Америки" откровенно признается, что отказ от превентивного удара "уменьшает гибкость политических действий и передает инициативу противнику"^****. И далее: "Соединенные Штаты не могут отказаться от того, чтобы первыми использовать атомное оружие. Такое самоограничение чревато катастрофой"^*****.

^***** (R. Strausz-Hupe, W. Kintner, S. Possony. A Forward Strategy for America, p. 119.)

^**** (R. Strausz-Hupe, W. Kintner, S. Possony. A Forward Strategy for America, p. 119.)

^*** (Сh. Higgins. Why the United States Will Lose World War III. New York, 1956, p. 37.)

^** (H. Marx (ed.). Defense and National Security. New York, 1955, p. 115.)

^* ( 27 R. Strausz-Hupe, S. Possony. International Relations in the Age of Conflict between Democracy and Dictatorship, p. 142.)

Одним из первых, кто открыто выступил в защиту необходимости термоядерной войны, был Г. Кан. В книге "О термоядерной войне" он пишет, что последствия ее не так уж страшны, а разница между ужасами мира и ужасами войны "лишь количественная - в степени и уровне"^*. Он убеждает американцев, что экономика США после термоядерной войны "относительно быстро сможет восстановить большую часть довоенного национального продукта"^**. Кан призывает отрешиться от иллюзии, что войны не будет. Больше того, надо "со всей серьезностью угрожать, что войну начнем мы сами"^***. В книге "Мысли о немыслимом" Кан вновь уверяет, что "относительно нормальная и счастливая жизнь будет" возможна даже в суровых условиях, которые могут оказаться доминирующими после ядерной войны"^****.

^* (H. Kahn. On Thermonuclear War. Princeton, 1961, p. 46.)

^** (H. Kahn. On Thermonuclear War. Princeton, 1961, p. 83.)

^*** (H. Kahn. On Thermonuclear War. Princeton, 1961, p. 559.)

^**** (H. Kahn, Thinking about the Unthinkable. London, 1962, p. 87.)

И все же разговоры о первом термоядерном ударе были слишком пугающими, вызывали протест, будили недовольство. На свет появились новые концепции, наибольшее внимание из которых привлекла доктрина "гибкого реагирования", о чем уже упоминалось выше.

Как известно, концепция пошла от генерала М" Тэйлора, занимавшего при Эйзенхауэре пост начальнике штаба армии. Ее основные принципы были изложены в книге "Неопределенный призыв", содержавшей острую критику "массированного удара". Стратегия "массированного возмездия", писал Тэйлор, предоставляет нашим руководителям лишь два выбора: "либо развязывание всеобщей ядерной войны, либо компромисс и отступление". Тэйлор против обоих вариантов. Стратегическая доктрина, которую "я мог бы предложить взамен массированного возмездия", пишет он, называется стратегией "гибкого реагирования". Это название указывает на то, что "мы должны быть способны реагировать на любой возможный вызов и успешно действовать в любой ситуации"^*. Не следует ставить недостижимую цель, рассуждает Тэйлор. Надо отказаться от чрезмерных надежд на всеобщую ядерную войну. Предпочтительнее малые войны. Решение ограниченных задач более эффективно. Впрочем, о предпочтительности локальных конфликтов писали уже Г. Киссинджер, Ч. Боулс и другие.

^* (M. Taylor. The Uncertain Trumpet. New York, 1960, p. 6.)

Концепция "гибкого реагирования" по существу своему столь же воинственна, как и другие доктрины ядерной войны. Однако несогласие автора с установкой на "массированный удар" стоило ему должности, его вынудили уйти в отставку. Но время шло, и в 1962 году взгляды Тэйлора приглянулись президенту Кеннеди. Он был возвращен из опалы и назначен личным помощником президента. Летом 1962 года Тэйлор получил высшее в американской армии назначение, став руководителем Объединенного комитета начальника штабов.

Дело, однако, не в назначении генерала Тэйлора, а в конкретных мероприятиях, которые за этим последовали. Если стратегия "массированного удара" предполагала основной упор на ядерное оружие, то для претворения в жизнь "гибкого реагирования" необходима подготовка к различного рода "ограниченным войнам". С этой целью правительство Кеннеди, увеличивая ассигнования на ядерное и ракетное оружие, стало одновременно наращивать производство обычных вооружений. Вашингтон приступил к формированию частей особого назначения - этих "пожарных команд" империализма.

Речь идет о необъявленных "партизанских" и контрпартизанских войнах. Необъявленная война - это засылка в другие государства диверсантов и провокаторов, убийства неугодных руководителей, различные формы саботажа, непосредственное участие вооруженных сил в акциях против стран, с которыми США формально не находятся в состоянии войны. "Мысль о том, что США должны полагаться на партизанские методы ведения войны как на единственный способ остановить и обратить вспять наступление коммунистов, - констатировала газета "Уолл стрит джорнэл", - пустила ныне прочные корни в национальной политике... Сейчас вполне почтенные высокопоставленные люди спокойно обсуждают такие вещи, как методические убийства коммунистических руководителей за границей"^*.

^* ("The Wall Street Journal", 1961, May 16.)

Конкретизацией теории "гибкого реагирования" явилась доктрина "контрсилы", выдвинутая бывшим министром обороны Макнамарой. Она состоит из трех частей. Первая - обоснование и подготовка к тотальному удару. В соответствии с ней Пентагон требует не жалеть усилий, чтобы иметь возможность нанести противнику термоядерный удар. В то же время лелеется надежда, что, закопавшись под землю, спрятав в подземных убежищах ракеты и командные пункты, можно избежать уничтожения своего ракетно-ядерного потенциала при ответном ударе.

Вторая часть доктрины сформулирована в выступлении Макнамары летом 1962 года в Мичиганском университете. Основной военной целью США в случае возникновения ядерной войны должно быть уничтожение вооруженных сил противника, а не его гражданского населения.

Если проще сказать, то окажется, что речь идет о попытке выработать некие "правила ведения" термоядерной войны. Теоретические построения Кана, Шеллинга и других не остались без следа. Ядерные бомбы надо взрывать по "джентльменским" правилам: не над городами, а над военными объектами. Только вот беда: как отделить военные объекты от невоенных? Как распорядиться смертоносными радиоактивными осадками, которые, возникнув, скажем, от взрыва над военным объектом, обрекут на мучительную смерть все живое на сотни километров вокруг? Американские специалисты еще в начале 60-х годов подсчитали, что если ядерные бомбы будут обрушены только на военные объекты США, а города останутся нетронутыми, то из 180 миллионов имевшегося тогда американского населения 70 миллионов погибли бы от радиоактивных излучений.

Третья часть доктрины именуется в Пентагоне "правом неядерного выбора". Суть ее заключена в следующем: поскольку времена, когда Вашингтон тешил себя иллюзиями "ядерного превосходства", безвозвратно ушли, Соединенные Штаты должны развивать обычные вооруженные силы.

В доктрине Макнамары ярко видны двойственность и метания идеологов и политиков. С одной стороны, оно исходит из допустимости термоядерной войны. В то же время полагается необходимым дополнить традиционную политику ядерной мощи рассуждениями о "сохранении городов", "правилах ведения войны", "неядерном выборе". Еще недавно заокеанские стратеги целиком полагались на термоядерный кулак, охотно рассуждали о "глобальной войне". Ныне в лексиконе появились и осторожные выражения: "гибкое реагирование", "неядерный выбор", "ограниченная война". Дело здесь не в терминологических тонкостях, а в значительно более глубоких и важных процессах. По-видимому, речь шла в то время о медленном (значительно более медленном, чем это диктуется жизнью), непоследовательном, в немалой степени стихийном приспособлении политико-стратегических концепций Вашингтона к изменившейся расстановке сил на мировой арене. Но и в новых доктринах тотальная война остается наиболее вероятной альтернативой всем другим планам, а в некоторых случаях единственным выходом. Создаются "гипотетические сценарии", "канонические варианты", экстраполируются некие "условные тенденции", и на основе их многократности выводятся ожидания, сооружаются проекции, очищенные от случайностей. И все это для того, чтобы гипотетическое развитие событий выдать за реальное, а возможное смертоносное решение представить как научно обоснованное^*.

^* (H. Kahn, A. Wiener. The Year 2000. New York, 1967, pp. 5-6.)

Одну из своих книг Г. Кан назвал "Эскалация". В ней он утверждает, что "эскалация", или постепенное повышение уровня насилия, может спасти человечество от всеобщей войны. Он предлагает абстрактную схему-теорию, но теперь уже в виде "лестницы эскалации", состоящей из многих ступеней и порогов - от "мнимого кризиса" до "бессознательной войны". И снова, по словам автора, эти ступени и пороги лишь "моделированные явления", своего рода метафоры, абстрактный методологический прием. Нереальность их объясняется тем, что не хватает опыта всеобщей атомной войны. А коль термоядерной войны еще не было, рассуждает автор, то "многие наши понятия и доктрины должны опираться на абстрактные и аналитические соображения"^*.

^* (H. Kahn. On Escalation. New York, 1965, p. 134.)

Хотя советская угроза и представляется автору проблематичной, все же во всех его рассуждениях о войне и насилии фигурирует СССР как главный участник мирового конфликта. Кан предлагает новую игру - игру в "слабака": кто первый струсит, тот и свернет с пути эскалации. Эта игра является продолжением и развитием теории игр в уничтожении городов, но там по принципу: кто первый опомнится. Новая игра предназначена для того, чтобы помочь правительству "повысить способность контролировать насилие"^*. Если довести эту способность до совершенства, то эскалация может стать даже "повивальной бабкой истории"^**. И не меньше. Смысл абстракций Кана сводится к тому, чтобы посеять вреднейшую и опаснейшую иллюзию о возможности контроля самой ядерной войны.

^* (H. Kahn. On Escalation. New York, 1965, p. XI.)

^** (H. Kahn. On Escalation. New York, 1965, p. 284.)

Конечно, и подобного рода идеологи империализма не остаются совсем уж слепы и глухи к реальной жизни - в противном случае капитал не стремился бы воспользоваться их услугами. С течением времени воззрения Кана претерпели определенные изменения. В своей последней книге "Грядущий бум" он в какой-то мере отходит от мысли о возможности решения исторического спора между капитализмом и социализмом посредством мирового ракетно-ядерного столкновения. Теперь центр тяжести противоборства двух систем лежит, по его мнению, в области экономики^*. Но Кан по-прежнему придает важнейшее значение тому, чтобы "приемлемость ядерной войны" оставалась в числе активных инструментов внешней политики США, солидаризируется с требованиями администрации Р. Рейгана о дальнейшем наращивании военной мощи, утверждает, что в современных условиях "сдерживание" должно опираться на превосходство в силе и способность к ядерному шантажу"^**.

^* (H. Kahn. The Coming Boom. New York, 1982, pp. 146-149.)

^** (H. Kahn. The Coming Boom. New York, 1982, pp. 164.)

Логики здесь нет. Но стиль мышления, мировосприятие, отношение к социализму ясны. Стиль опасный, болезненный и устойчивый. Его существо в свое время выразил нынешний президент Р. Рейган. Выступая по радио еще в 1975 году, он сказал: "Русские много раз заявляли нам (именно так, и не иначе! - А. Я.), что их цель - установить во всем мире их систему. Мы вкладываем средства в вооружения, чтобы сдержать их. Но что представляется нам конечным выходом из этого положения? Либо они увидят всю обреченность их пути и откажутся от своих целей... либо... нам придется когда-то воспользоваться нашим оружием"^*.

^* (R. Dugger. On Reagan, p. 439.)

И наконец, еще об одной разновидности проповеди войны - доктрине "жесткого среднего пути". Ее автор П. Андерсон призывает отказаться "от политики сдерживания в пользу политики инициативы"^*, то есть опять-таки готовиться к термоядерной войне. Не "освобождение" и не "атомное упреждение", а всего-навсего "инициатива", но смысл тот же: превентивный удар. Поскольку компромиссы между Западом и Востоком невозможны из-за коренного различия в жизненных принципах, то и война фатальна. Но страшиться ее не следует. Война сейчас менее опасна, хотя миллионы и будут убиты, а вот через несколько лет спасения уже не будет. Так уж лучше воевать сейчас.

^* (P. Anderson. Thermonuclear Warfare. Derby, 1963, p, 151.)

Подобные же идеи развиваются и в книге Р. Стромберга "Коллективная безопасность и американская внешняя политика". Пришло время, утверждает автор, отрешиться от "мессианской веры" предотвратить войну. От иллюзий о мире надо перейти к "консервативному реализму", отрицающему "абсолютные поиски мира и безопасности"^*.

^* (R. Stromberg. Collective Security and American Foreign Policy. New York, 1963, p. 246.)

В американской прессе можно было встретить статьи в которых взгляды наиболее рьяных проповедников "атомной смерти", например Голдуотера или Уоллеса, объявлялись нетипичными. Разумеется, респектабельнее поморщить нос, слушая или читая уоллесов и голдуотеров. Но легкомысленно делать вид, что эти ультристы - всего лишь самодеятельные потешники. Оба они были выдвинуты кандидатами в президенты.

С какой же в то время программой шел на выборы Голдуотер? В книге "Совесть консерватора" утверждается, что "терпимый мир" может быть только после "победы над коммунизмом"^*. Голдуотер выступает против всяких переговоров с коммунистами, обмена делегациями, за разрыв дипломатических отношений с СССР, за организацию восстаний в социалистических странах и т. д. Эти же идеи изложены и в другой его книге - "Почему не победа?". Победу ультраправых Голдуотер объявляет главной, ближайшей целью американской политики, без чего невозможно достижение наибольшей степени свободы, справедливости, мира и процветания. Перечислив эти ритуальные лозунги, Голдуотер спокойно заявляет, что при осуществлении изложенной им программы борьбы с коммунизмом "не всегда можно избежать стрельбы"^**.

^* (B. Goldwater. The Conscience of a Conservative. New York, 1960, p. 92.)

^** (B. Gold water. Why not Victory? New York, 1962, p. 65.)

Свобода, справедливость, мир, процветание - эти заклинания не выручили Б. Голдуотера. Он провалился на выборах.

Президентом страны стал Л. Джонсон, который вел избирательную кампанию под лозунгами приверженности к миру. А дальше был разыгран чисто американский спектакль. Лозунги одни, а дела совсем другие. Так и на этот раз: Голдуотера забаллотировали, а голдуотеризм прижился в практических делах политики. Недаром же Голдуотер восторженно отзывался позднее о действиях Л. Джонсона, заметив, правда, что, если бы он, Голдуотер, предлагал то, что уже делает администрация демократов, его, Голдуотера, повесили бы.

Кровожадность, крайний шовинизм, которыми пропитаны многие работы по вопросам войны и мира, не могут не тревожить любого здравомыслящего человека. Если вдуматься в ситуацию, которая сложилась после 1957 года, то она, по признаниям американских политологов, характеризовалась тем, что бессмысленность мировой войны как средства решения международных споров или достижения каких-то задач стала очевидной.

Даже в такой в целом милитаристской работе, как "Советская военная политика" Р. Гартгофа, признается, что у Советского Союза имеется эффективная возможность нанести "ответный и сокрушительный удар по Соединенным Штатам"^* (а это сводит к нулю притягательность превентивного удара, пока еще активно рекламируемого в США. В новых условиях, отмечает Г. Гинзбург в книге "Военная стратегия Соединенных Штатов в 60-е годы", вполне правомерен вопрос: Нлшгг ли вообще какой-то смысл в ядерный век та степень качественного и количественного превосходства, которую мы сможем обеспечить?"^**.

^* (R. Garthoff. Soviet Military Policy. New York, 1966, p. 111.)

^** (R. Ginsburgh. U. S. Military Strategy in the Sixties, New York, 1965, p. 128.)

Казалось бы, сама логика событий говорила о бессмысленности гонки вооружений. Но от этого средства наживы американские монополисты сами отказаться не могут в силу своей "дурной экономической наследственности". Вот и появилось на свет множество доктрин, основная цель которых, по признанию автора книги "Военная система" Б. Кокрэна, "рассеять гипнотизирующую веру, что ядерной войны не будет, не должно быть и не может быть"^*. Гонка вооружений оправданна, а сложившаяся обстановка, когда, по мнению Кокрэна, может вспыхнуть любая война (обычная или атомная, ограниченная или всеобщая), требует непрерывного усиления этой гонки.

^* (B. Cochran. The War System. New York, 1965, p. 90.)

И все же, несмотря на различия, доктрины "доракетного" периода и доктрины "ракетного" периода нанизываются на одну и ту же идею: подготовка войны с Советским Союзом. Ее фатальная неизбежность еще остается отправной позицией многих влиятельных идеологов американского империализма, его правящей клики.

Небезынтересны и попытки классификации политологии. Они дают представление о том, как сами американцы оценивают взгляды своих коллег по проблемам войны и мира. Например, Дж. Реймонд в книге "Власть в Пентагоне"^* делит буржуазных политологов на две группы: на "отказывающихся верить в немыслимость войны" и на "иррациональных апостолов мира". К тем, кто "отказывается верить в немыслимость войны", Реймонд относит Г. Кана и его единомышленников. Заметим, кстати, что другой социолог, Дж. Ньюмэн, высказался об этой компании каннибалов более определенно. По поводу книги Кана "О термоядерной войне" он писал, что она "пропитана такой кровожадной иррациональностью, какой я еще никогда не встречал за все время, что читаю книги"^**. Это замечание справедливо, поскольку работы Г. Кана и ему подобных содержат не просто отказ верить "в немыслимость войны", а ее откровенную проповедь.

^* (J. Raymond. Power at the Pentagon. New York, 1964, pp. 253-254.)

^** (J. Newman. The Rule of Folly. New York, 1962, p. 22.)

А. Герцог делит американских идеологов, специалистов по международным проблемам на три группы: "устрашителей", "аналитиков" и "сторонников мира". К устрашителям он относит Р. Страус-Хюпе, открыто выступающего за термоядерную войну. В этой группе и Э. Теллер, советующий американцам "освободиться от необоснованного страха перед ядерным оружием"^*. Аналитиками Герцог считает Г. Киссинджера, Т. Шеллинга. Шеллинг, например, заявил Герцогу, что "умелое манипулирование угрозами является более важным, чем все остальное"^**. Г. Кана Герцог тоже зачислил в аналитики. Но и устрашителей и аналитиков автор считает сторонниками доктрины "грязных рук"^***.

^* (A. Herzog. The War-Peace Establishment. New York, 1965, p. 25.)

^** (A. Herzog. The War-Peace Establishment. New York, 1965, p. 50.)

^*** (A. Herzog. The War-Peace Establishment. New York, 1965, p. 86.)

Пример с классификацией Реймонда и Герцога характерен тем, что и в историографии современных проблем войны и мира происходит усечение действительных взглядов поджигателей войны. Смысл такой операции состоит в том, чтобы изобразить их в менее неприглядном свете, чем они есть на самом деле, показать проповедников убийства всего лишь представителями одной из научных точек зрения.

Буржуазные политологи не только изобретают доктрины войны, но и путем различных словесных ухищрений, исторических аналогий, литературных сравнений пытаются романтизировать атомное убийство человечества, окружить его ореолом загадочности, манящей неизвестности. Все это - свидетельство полного отказа от гуманистических традиций общественной мысли. Реакционные политические "романтики" готовы уничтожить и саму историю во имя торжества своих бредовых идей.

В докладе М. С. Горбачева на торжественном собрании, посвященном 40-летию Победы советского народа в Великой Отечественной войне, отмечалось, что в США "разрабатываются варварские доктрины и концепции использования ядерного оружия", "США пытаются навязать международному сообществу свои претензии на некую исключительность и особое предназначение в истории. Только этим и можно объяснить имперские заявки на "зоны жизненно важных интересов", на право вмешиваться во внутренние дела других государств, "поощрять" или "наказывать" суверенные страны и народы в зависимости от прихоти Вашингтона"^*.

^* (М. С. Горбачев. Бессмертный подвиг советского народа, М., Политиздат, 1985, с. 27-28.)

В доктрине "исключительного" места США в истории человечества тесно переплетаются религиозные, политико-идеологические и социокультурные компоненты. Она объединяет и священников, и идеологов, и политиков, и издателей. Например, М. Фокс, анализируя материалы журнала "Тайм", посвященные проблемам американского национального сознания в их сопряжении с внешней и внутренней политикой правящих кругов США, пришел к выводу, что журнал смешивает религию с национализмом. Он приписывает США "божественную миссию" на Земле, особенно в борьбе с коммунизмом. Такой подход, по словам Фокса, является результатом сверхупрощения американизма, коммунизма и религии. Американизм приобретает статус религии, что требует безусловной веры в Америку и ненависти к ее врагам^*. Таким образом, американский национализм становится догматической религией, которой надо поклоняться^**. Крайний шовинизм, повенчанный с идеей "американской миссии", оказался благодатной почвой для возникновения доктрины "крестовых походов".

^* (M. Fox. Religion USA. East Dubuque, 1971, p. 105.)

^** (M. Fox. Religion USA. East Dubuque, 1971, p. 106.)

Порочное супружество идеи "предопределения свыше" и практики шовинизма породило и порождает свои специфически американские плоды в виде неумеренного, полурелигиозного морализма, социального нарциссизма, самовлюбленности и чувства непогрешимости. Люди с подобной психологией даже в случаях, когда они вынуждены смотреть на других, смотрят как бы в зеркало на самих себя. Это в значительной мере и порождает фанатизм, нетерпимость к мнениям других, ненависть к любому, кто не приемлет позицию истинного стопроцентного "американизма". Именно поэтому кампании по воспитанию преданности "американизму" не раз выливались в истерию, которая, искусственно взбудораживая общественную и политическую жизнь страны, создавала атмосферу страха, политической нетерпимости, травли инакомыслящих.

Особая опасность культа силы в американской общественно-политической традиции состоит в том, что правящие круги США положили эти принципы в основу внешнеполитической стратегии. Особенно одиозные формы мессианство приобрело в деятельности нынешней американской администрации. Утеряв прежние позиции в мировой экономике, монополию на ядерное оружие, скомпрометировав себя своим международным поведением, американские правящие круги, оказываясь не в состоянии правильно оценить сложившиеся реальности, предприняли новую попытку вернуть прошлое. Когда Р. Рейган, выступая в английском парламенте 8 июня 1982 года, провозгласил "крестовый поход" против коммунизма или, разглагольствуя перед евангелистами в марте 1983 года, разделил мир на "силы добра" и "силы зла", он исходил из демонологической концепции, которая требует устранения "сатанинских" сил. С этой целью американский президент объявил 1983 год годом Библии в США, сделав таким образом заявку на роль "святого отца" американского народа. Как и его предшественники, он, вероятно, полагает, что именно США являются "святым местом", что именно отсюда исходит "слово божье". Типичная американская комедия, начиненная идеями, которые всегда благословляли насилие и войны, любые злодейские дела во имя американизма.

Выступая на сессии Трехсторонней комиссии 3 апреля 1984 года, госсекретарь США Дж. Шульц сказал: "Если мы намерены защищать свои ценности и своих союзников, мы должны занять твердую позицию. И мы должны использовать свою силу. Часто говорится, что уроком вьетнамской войны должно стать следующее: США не должны вступать в военный конфликт, не имея ясной и определенной военной задачи, прочной поддержки общественности и ресурсов, достаточных для достижения цели. Это, несомненно, так. Но значит ли это, что не существует ситуаций, в которых демонстрация силы необходима и уместна для решения ограниченных задач? Вряд ли. И в кризисной обстановке, и в военном планировании, и при демонстрации силы или поддержании мира, и в локальной военной операции всегда будут моменты, когда потребуются всеобщие усилия всей страны в масштабах, в которых это происходило во вторую мировую войну.

Как заявил четыре недели назад в сенате лидер большинства сенатор Говард Бейкер, "мы не можем, как прежде, начинать наше военное вмешательство за рубежом с длительных, утомительных распрей между исполнительной и законодательной властью. Обстановка в мире и многочисленные задачи, которые она перед нами ставит, просто не позволяют нам такой роскоши.

Американцы - народ не робкий. Внешней политикой, достойной Америки, должна быть не политика изоляции и самобичевания, а политика активных действий"^*.

^* ("The Department of State Bulletin". 1984, May, vol. 84, No 1086, pp. 13, 15.)

От этой логики деятеля, облеченного государственными регалиями, веет откровенно агрессивным милитаризмом. Автор книги "Русская рулетка" А. Кокс, характеризуя людей нынешней администрации Вашингтона, пишет, что "все они являются представителями культа военного превосходства"^*.

^* (A. Cox. Russian Roulette. New York, 1982, p. 91.)

Политика силы, милитаризация подхода к международным отношениям представляют огромную опасность. Судя по публичной риторике хозяина Белого дома и представителей его администрации, а также их конфиденциальным высказываниям, писал после вторжения на Гренаду известный обозреватель Л. Гелб, они "не видят разницы между компромиссом с противником и сделкой с дьяволом. Для них все противники дьяволы"^*. Вашингтон со средневековым фанатизмом, потрясая Библией, проклинает всех "неверных" капитализму, зовет Запад в "крестовый поход" против инакомыслящих, против тех, кто отвергает систему социального неравенства. "Новые правые" испытывают "опасную потребность в ядерной войне", они отводят ей "священное место" в оценках происходящих в мире событий. Война рассматривается как провозвестница триумфального возвращения Христа. Как и у крестоносцев, у "новых правых" бог - это "бог-воитель". Один из идеологов "новых правых", В. Линдсей, даже в Библии ищет предсказания последней, ядерной войны^**. Во влиятельном журнале "Форин полиси" под характерным заголовком "Победа возможна" появилась статья весьма близких Р. Рейгану политологов К. Грея и К. Пейна, в которой содержится критика "тенденции рассматривать стратегический ядерный конфликт не как войну, а как всеобщую катастрофу". Вашингтон должен указывать цели, с тем чтобы в конечном счете "обеспечить разрушение советского аппарата власти и установление такого международного порядка после войны, который был бы совместим с западными представлениями о ценностях... Соединенные Штаты должны планировать победу над Советским государством. Причем победа должна быть достигнута ценой, которая не помешает восстановлению США"^***.

^* (L. Ge1b. Reagan, Power and the World, "The New York Times Magazine", 1983, November 13, p. 79.)

^** (D. Meguire. The New Subversives. New York, 1982, p. 99.)

^*** (C. Gray, K. Payne, Victory is Possible. "Foreign Policy", 1980, N 39, p. 21.)

Пророки такого хода событий проповедуют фантастическую теорию, согласно которой "решительный народ", одержав победу в ядерной войне и поднявшись из радиоактивного пепла, способен выжить и даже восторжествовать над остальным дымящимся миром. Сенатор Р. Рассел как-то патетически взывал к богу помочь американским Адаму и Еве подняться после войны из руин, дабы вновь возродить "свободный мир".

Таким представляется "судный день" в больном воображении американских ультраправых, захвативших власть в США. Похоже, что старые представления о мире, созданные на почве американской мифологии ковбоев и индейцев, полицейских и грабителей, которые, казалось, должны быть уже смыты ценностями и реальностями развивающегося общества, вновь возродились, чтобы стократно возбудить шовинизм, довести его до степени .национального помешательства и поставить на службу внутренней и внешней политики.