Вид со сто десятого этажа

Вид со сто десятого этажа

Запахло жареными галошами. Как в детстве, когда, взобравшись на крышу соседнего сарая, зайчиком увеличительного стекла я жег резину. Сладковатый, тошнотворный запах проникал в автомашину, дурманя голову, першил в горле, хотя окна были задраены и работал кондиционер. По сторонам шоссе потянулись сверкающие баки газгольдеров, конструктивистские нагромождения печей и колченогих труб, над которыми вился желтоватый ядовитый дымок. Шоссе несло нас по штату Нью-Джерси, одному из самых индустриальных, насыщенных химией и металлургией районов, зовущемуся, как ни странно, Garden state - «штат-сад».

Удивительное это зрелище - Нью-Джерси на подступах к Нью-Йорку! Есть в нем нечто фантастическое. С обеих сторон дороги - бурая, ржавая пустыня с клочками жалкой растительности, а над ней спинами гигантских динозавров поднимаются железные мосты-исполины.

Вечерело. Многокилометровые эстакады, несущие шоссе сквозь болота, казались мрачной декорацией к спектаклю по уэллсовской «Битве миров». Подсвеченные цилиндры доменных печей загадочно мерцали ожерельями электроламп. Над рыжеватой, уходящей в фиолетовые сумерки пустыней лежало тревожное безмолвие странного мира, в котором дышат заводы, бегут машины, молчат мосты и нет, совсем нет людей.

Машина взлетела на верхнюю точку очередного моста-хребта, и впереди открылась феерическая панорама ночного Нью-Йорка - россыпи огней, поднимающихся в густо-синее, с темными прослойками туч небо. В середине конгломерата созвездий, словно белый колпак, висел в небе купол небоскреба «Эмпайр стейтс билдинг», правее, простроченные легким пунктиром огней, вставали прозрачные башни стодесятиэтажного торгового центра.

Каждый раз, подъезжая к Нью-Йорку, я испытываю волнение, радостное и тревожное, как если бы предстояла встреча со знакомым и отнюдь не чужим для тебя человеком, с которым многое связывает в прошлом и, вглядываясь в лицо которого, стремишься понять, как обошлись с ним ушедшие годы.

Не очень оригинальная мысль, но она часто приходит мне в голову: великий город на берегах Гудзона - живое существо. Как микроорганизмы, обитающие в нас, если бы они могли мыслить, воспринимали бы человека лишь как среду обитания, так и лишенный воображения путешественник, въезжая в Нью-Йорк, видит только детали - камень стен, асфальт улиц, пешеходов на тротуаре и не в состоянии охватить мысленным взором все в целом. Но улицы - это только артерии Города, мосты - его ребра, люди - кровеносные тельца. А все, вместе взятое,- гигантское существо, живое, движущееся, пульсирующее, в котором все время что-то рождается, что-то умирает.

Город встречает темнотой тридцатых улиц, в которые попадаешь после люминисцентного сияния туннеля Линкольна под Гудзоном,- такой земной, тревожный, такой непохожий на призрачное видение, представшее издалека. И эти темные фигуры, что перебегают дорогу, что жмутся на тротуарах у клубящихся паром канализационных люков...

Вспомнились строки Гарсиа Лорки, прожившего несколько лет в городе, так несозвучном его лирическому восприятию мира:

Заря в Нью-Йорке 
сделана из тины, 
и ураганы черных птиц 
гнездятся 
в глубинах заболоченного неба...

Первое впечатление - добавилось морщин на лице старого знакомого: такие колдобины изъязвили асфальт, каких здесь не было, какие вообще не часто встретишь на американских дорогах. Джентльмен прихрамывает,, волочит ногу, однако ж фривольных настроений у него не убавилось. Воспаленными веками полыхают витрины кинотеатров на 42-й. Названия одно другого завлекательнее. И все стремя крестиками - «жесткое порно». Ни одного приличного фильма. А ведь не так давно они здесь шли - итальянские, французские, свои собственные, выпущенные Голливудом.

А бегущая лента световых известий на башне, вклинивающейся в Таймс-сквер,- почему ее нет? Ах, да, вспомнил: ее выключил владелец башни, недовольный тем, что «главный перекресток мира», как зовут здесь пересечение 42-й улицы и Бродвея, превратился в дурнопахнущий вертеп. Но до сих пор, видимо, побороть падение нравов целомудренному хозяину башни не удалось.

Но вот приоделся старикан отменно - в зеленоватое, как лед, в дымчатое, как темные очи, стекло новых небоскребов, в мрамор и нержавеющую сталь главного концертного зала «Линкольн-центр». Украсил грудь свою вычурными скульптурами и фонтанами, И покрой костюмов уже иной. Простые формы, параллельные линии, прямые углы надоели. Стройное однообразие домов-параллелепипедов разбивают небоскреб с зеркальным фасадом наподобие крутой горы, высотное здание, вершина которого похожа на треугольный парус.

...Утро. Кафетерий на первом этаже гостиницы «Веллингтон». Бодрящий запах свежезаваренного кофе. На круглых сиденьях по периметру стойки - ранние посетители. Внутри загончика, не суетясь, но очень споро работает пожилой лысоватый человек - принимает заказы, ставит бумажные стаканчики с кофе или чаем, молниеносно поджаривает на плите традиционное блюдо «хэм энд эгс» - яичницу с ветчиной.

Гостиница старая, потертая, третьеразрядная, но хороша тем, что позволяет уложиться в наши командировочные. И еще одно преимущество: в отличие от сверкающих обезличенным комфортом «хилтонов» и «американ» здесь царит дух домашности. Какие-то сухощавые старички и старушки живут в ней годами. Люди, заходящие в кафетерий с улицы, знают друг друга и, встречаясь утром за стаканчиком кофе, как бы продолжают давно начатый разговор.

Они сидят рядом со мной за стойкой - те, кого называют стертым именем «простые люди Нью-Йорка». Пожилая женщина с поблекшим, когда-то красивым лицом, усатый человек средних лет, молодая толстушка из тех рабочих семей, где не считают калории. Бывшая красавица накрашивает помадой губы, поглядывая в зеркальце. Моложавый усач впился глазами в страницу газеты, испещренную биржевыми новостями. Толстушка - она тут, видно, завсегдатай - перебрасывается фразами с буфетчиком.

Перемежая музыку сообщениями, радио под потолком передает последние известия:

- Президент Рейган стоит на своем: в целях уменьшения бюджетного дефицита ассигнования на социальные нужды будут сокращены.

- Еще один город, теперь Кливленд, оказался на грани финансового банкротства.

- В преддверии рождества предупреждаем: не смешивайте бензина с алкоголем. Правительственным исследованием установлено: три четверти дорожных катастроф приходятся на долю автомобилистов, находящихся в состоянии опьянения.

В сообщениях радио тревожные нотки сегодняшнего настроя города, его забот. И как переплетающийся с ними аккомпанемент звучит диалог завсегдатаев за стойкой.

- Помните Джорджа? - спрашивает толстушка буфетчика.- Того, что торговал сладостями. Обанкротился. Ни одного магазинчика не осталось на нашей улице. А сколько было лавочек, где можно было за пятнадцать центов купить кусок пирога с тыквенной начинкой.

- Пятнадцать! - изумляется буфетчик,- Это когда же ты! покупала пирог за пятнадцать центов? - Ну, лет двадцать назад.

- Двадцать. Вот хватила,- качает головой буфетчик. На его переходящем в лысину лбе блестят капельки пота.

-Ты просто дурочка, Ненси,- вступает в разговор бывшая красавица. Нанеся заключительный мазок губной помады, она в последний раз заглядывает в зеркальце и защелкивает сумочку.- Двадцать лет назад я снимала скромную, неприличную квартирку за сто шестьдесят долларов в месяц. Теперь плачу четыреста за дыру. Читали в газетах - недалеко то время, когда одна комната будет стоить тысячу долларов?

Услышав слова «тысячу долларов», погруженный в газету усач подпрыгивает, словно подброшенный пружиной. Соскочив с сиденья, он запихивает газетный лист в карман и устремляется к выходу.

Что за ветер сдул с места молчаливого любителя биржевых новостей? Вычитанное сообщение о том, что курс ценных бумаг, которыми он обзавелся, упал? Или повысился? Или, может быть, внезапно осенившая мысль, что надо продать акции торговой компании «Сейфуэй» и срочно купить прибыльные процентные бумаги «более надежного» военного концерна «Дженерал дайнамикс»?

Сколько американцев, тех самых, простых, поднакопив деньжонок и приобретя немного акций, возомнили себя финансистами. Как мечтают они разбогатеть! В одно прекрасное утро, волей игры стихий. Но подобно игроку на скачках, проигрывают гораздо чаще, чем выигрывают. Ведь для того чтобы играть на бирже с уверенностью в успехе, нужны сотни тысяч, миллионы долларов.

На бирже в час коммерческой горячки

За стеклянными стенами кафетерия закипал деловой день. По глянцевитому асфальту, раскрыв зонтики - с утра хлестал дождь,- спешили к входам в подземку люди. Все гуще становился поток автомашин. Нарастал шум моторов, слышались раздраженные гудки таксистов. Встрепенувшись после короткого сна, почти не замирающий город готов был приняться за свои привычные дела - строить дома, разгружать корабли, шить платья, печатать газеты, торговать, спекулировать, ставить новые «мюзикле» на Бродвее и выстаивать в очередях за благотворительной похлебкой на Бауэри, сверкать ослепительными витринами Пятой авеню и мрачно взирать на занимающийся день темными глазницами полуразрушенных домов Гарлема.

Расплатившись по счету и оставив буфетчику лишний четвертак, ушли в дождливое утро толстушка и бывшая красавица. Их места за стойкой кафетерия заняли суетливый чернявый человек, с трудом говоривший по-английски, и румянощекий джентльмен явно заморского происхождения, шпарящий с американским акцентом. Один заказал себе поджаренные хлебцы с кофе, другой - оладьи с кленовым сиропом.

Нью-йоркское метро, привычное, как воспоминания молодости. Заплеванные ступени, ведущие прямо с тротуара под землю, стойкий запах кислятины, бьющий в ноздри, гул проносящихся мимо экспрессов. Все та же будка перед турникетом, где покупаешь жетон, который пропускает тебя на платформу. Пожилой негр за окошком, словно тот самый, что выдавал мне жетоны еще в 60-е годы. Только теперь эта медная плашка с тройным разрезом в середине увеличилась - от размера нашей копейки до примерно трехкопеечной монеты. И платишь за нее не пятнадцать центов, как было тогда, а все пятьдесят - полдоллара. Но большой этот жетон ничуть не сильнее того, маленького,- везет только в одну сторону, и нисколько не дальше. Вот оно, еще одно напоминание о бушующей в стране инфляции, которая особенно поражает тебя, когда приезжаешь в страну после некоторого отсутствия.

А это тоже Нью-Йорк. Окраинные кварталы города

С грохотом, отчаянно раскачиваясь, поезд мчит вперед. Вцепился в металлическую ручку над головой, отпустишь - начнет швырять от борта к борту, как на суденышке в штормовую погоду. Вагон, как и раньше,- стальной, функциональный. Но удивительно преобразившийся. И снаружи, и внутри он расписан фломастерами, покрыт из распылителей разноцветной краской. Невероятные зигзаги, какие-то имена, пятна - как будто бы в подземке отбушевал свихнувшийся художник-абстракционист.

Заметив мое удивление, сосед - моложавый человек служивой внешности - понимающе улыбается. Самое время спросить его.

- Кто это сделал?

- Молодежь,- отвечает сосед.- Ребята лет двенадцати - четырнадцати. Они врываются на станции подземки ночью и разделывают вагоны маркерами и распылителями красок... Ведь поезда метро бывают не только здесь, в центре Манхэттена...

И многозначительно смотрит мне в глаза - понял ли я его?

Понять нетрудно. Благополучный пассажир намекает на то, что есть в городе такие районы, как Южный Бронкс, Гарлем, часть Бруклина,- районы трущоб, массовой безработицы, очаги спрессовавшейся социальной взрывчатки.

Да, дикие фрески нью-йоркского метро - знамение совсем не безобидное. Взбунтовавшимися фломастерами водила рука раздражения, неосознанного протеста, не находящей позитивного выхода энергии. Хаотическое безумство «настенной живописи» подземки - крик души забытого Нью-Йорка.

А он такой разный, такой пестрый, этот величайший город Америки!

Поезд мчит в даунтаун - южную часть Манхэттена, район банков, страховых контор, муниципальных учреждений. Разношерстный, разноплеменный, «разноцветный» народ заполняет вагоны. Какое разнообразие типажей, рас, социальных прослоек! После более ровного «черно-белого» Вашингтона глаз не может оторваться от лиц окружающих тебя людей.

Вот стоит, опираясь на сучковатую трость, высокий негр в тюрбане - удлиненное лицо, бородка с проседью, во всем облике есть нечто пророческое - от йогов, от заклинателей змей. Беседует с приятелем, обычным американским чернокожим - курчавым, в куртке из кожзаменителя. Напротив сидит женщина англосаксонских кровей - увядающая блондинка с тяжеловатым, как это бывает у англичанок, подбородком. Рядом китаянка в яркой безрукавке - маленькая, тоненькая, как ребенок. Немного подальше - черноволосый мальчишка в дешевом, но пижонистом пальто - смуглолицый, черноглазый, наверное, пуэрториканец. Прямо передо мной сидит седоватый джентльмен в добротном темно-синем плаще - пухлое, гладко выбритое лицо, очки в золотой оправе, на коленях плоский чемоданчик-«дишю-мат». По своему виду - преуспевающий брокер с Уолл-стрита.

Белый мужчина, женщина англосаксонских кровей, величественный негр, миниатюрная китаянка, щупленький нервный пуэрториканец - они и есть живые «кровеносные тельца» самого большого города Америки. Да, Нью-Йорк - это котел, переваривающий разноплеменных пришельцев, кипучий Вавилон, не рушащийся, несмотря на все его беды - финансовый кризис, устрашающую преступность, разбитые дороги, горы мусора в пластиковых мешках на тротуарах.

Еще в 1643 году французский священник, побывавший на берегах Гудзона, записал, что пятьсот жителей Манхэттена говорят на восемнадцати различных языках. Эра массового наплыва иммигрантов закончилась в 1930-е годы. Но и сейчас половина всех жителей Нью-Йорка еще поглядывает за океан - они либо сами родились за границей, либо имеют родившихся за границей отца или мать. И сегодня вполне уместен вопрос, заинтересовавший в 1925 году Владимира Маяковского:

«Загадочная картинка: кто же такие, в сущности говоря, американцы, и сколько их стопроцентных?»

Долго еще после переселения на новую землю дети и внуки иностранных иммигрантов сохраняют свои обычаи, группируются по национальным общинам. Постепенно национальные различия стираются, тускнеют, но все -явственнее проступает размежевание социальное, классовое, разбрасывающее людей по разным районам города: одних - в среднеобеспеченный Квинс, других - в пролетарский Бруклин, третьих - в зажиточные пригороды, четвертых, обошедших всех остальных в истинно американском искусстве делания денег,- в шикарные апартаменты Пятой авеню Манхэттена, близ Центрального парка.

Схожу на остановке Декейтор-стрит. И через мгновение, поднявшись по железным ступеням из неглубокого колодца, попадаю в гущу утренней суеты самого делового района деловой Америки - Уолл-стрита. Солнце, выглянувшее из-за туч, с трудом пробивается на дно рукотворного каньона. Толчея спешащих людей на тротуарах, пробки из автомашин, еле ползущих по неширокой проезжей части улицы. У обочины застрявший «кадиллак», длинный, черный, сверкающий, капот открыт, от радиатора могучего восьмицилиндрового мотора поднимается пар. Рядом, растерянно оглядываясь вокруг - что делать? - стоит обескураженный хозяин. Символическая сценка! Нечто подобное тому, что происходит сейчас с расточительной американской экономикой, начинающей пробуксовывать в условиях обострившейся борьбы за рынки сбыта и источники сырья.

Узкая, как щель, прорубленная в скалах улица. Серые громадины домов. У подъездов сверкают надраенные бронзовые доски с названиями крупнейших банков, страховых компаний и промышленных концернов: «Фэрст нэшнл сити бэнкоф Нью-Йорк», «Нэшнл бэнк оф Норт Америка», «Мэньюфекчурерс Хановер траст», «Торонто доминьон бэнк оф Канада». Это и есть знаменитая Уолл-стрит, ставшая не только собирательным именем этого района Нью-Йорка, но и символом финансовой олигархии США, господствующей в капиталистической экономике страны и на мировом валютном рынке.

Нет в стране, а вероятно, и во всем капиталистическом мире другого клочка земли, где на каждый квадратный метр площади приходилось бы больше богатства. Правда, преимущественно в опосредствованной форме - в виде акций и прочих ценных бумаг. Золото как таковое - его значительно уменьшившиеся за последние годы государственные запасы - хранится под семью замками в подземельях Форт-Нокса в штате Кентукки.

Уолл - по-английски «стена», стрит - конечно же «улица». Итак, «улица стены», или «стенная улица». Это знает каждый школьник. Знает и то, что здесь некогда на самом деле проходила стена. А когда она была сооружена и зачем?

Все началось с голландцев. В начале XVII века они основали первое поселение на южной оконечности острова Манхэттен, обследованного в 1609 году Генри Гудзоном, английским мореплавателем, находившимся на службе голландской Ост-Индской компании. Несколько домов были построены около того самого места, где теперь находится Уолл-стрит. Пришельцы, привлеченные сюда пушниной и прекрасными землями, на которых они стали выращивать привычные для себя ячмень, гречиху, бобы и даже развели персиковые сады, считали, что эта территория «ничейная». Но появились хозяева - индейцы, жившие там, где ныне находится негритянское гетто города - Гарлем. Опытные торгаши, как повествует легенда-быль, совершили с краснокожими выгодную сделку. Они «купили» остров за кучку бус и прочих безделушек. Стоил им весь Манхэттен каких-то шестьдесят гульденов - около двадцати четырех долларов.

То ли поняли индейцы, что их обманули, то ли по каким другим причинам, но отношения между иноземцами и аборигенами вскоре резко ухудшились. Разгорелась вражда, начались вооруженные столкновения. Тогда-то и построили голландцы стену, чтобы защититься от набегов. А вскоре назвали свое поселение Новый Амстердам.

Тридцать лет спустя разраставшийся городок торговцев, ремесленников и фермеров сменил голландское платье на английское. Произошло это в сентябре 1664 года, когда делами поселения от имени все той же Ост-Индской компании управлял губернатор Питер Стайвесан, посвящавший, как свидетельствуют историки, массу сил решению двух задач: укреплению фортификаций города и борьбе с чрезмерно распространившимися в его владениях питейными заведениями. В том самом сентябре в гавани появились английские военные корабли. Новоамстердамцы, так и не успевшие обзавестись надежными крепостными стенами, решили не искушать судьбу. Голландские торговцы, ремесленники и фермеры, разбавленные к этому времени пришельцами с Британских островов, приняли английское подданство. Все произошло быстро и просто, без стрельбы и кровопролития. В честь командующего английским флотом герцога Йоркского город был переименован в Нью-Йорк.

Город на берегах Гудзона и в дальнейшем играл важную роль в истории становления Америки. В годы войны за независимость (1775 - 1783 гг.) на территории нынешнего Нью-Йорка и его пригородов произошли крупные по тем временам сражения восставших колонистов с солдатами английского короля Георга I. Сегодня мало кто помнит, что Нью-Йорк был первой столицей Соединенных Штатов Америки. С 1785 по 1790 год там, где сейчас течет охваченная суетой и коммерческой лихорадкой Уолл-стрит, в несуществующем ныне здании заседал конгресс. Здесь был принят билль о правах - американская конституция. Здесь же, на том месте, где сейчас возвышается огромная бронзовая статуя, принял присягу первый президент США Джордж Вашингтон.

Вскоре президент, конгресс и правительство перебрались южнее, в специально отстроенную в болотистой низине по берегам реки Потомак столицу молодого государства - город Вашингтон. Но, «уступив» законодательную и другую административную деятельность, Нью-Йорк сохранил в своих руках важные рычаги власти, прежде всего деловые и финансовые. В Нью-Йорке, в основном на Уолл-стрите, а также в некоторых других районах Манхэттена, размещены правления крупнейших банков США. Здесь же находятся главные офисы ведущих промышленных фирм. Это те самые транснациональные монополии, объем годовых продаж которых нередко превосходит валовое производство отдельных стран и управляющие которых, по словам авторов книги «Глобальная хватка» Барнэта и Мюллера, «ежедневно принимают деловые решения, оказывающие более значительное воздействие, чем указания большинства суверенных правительств».

Не раз бывал я здесь, у подножия загородивших небо каменных громад,- и в часы ленча, когда Уолл-стрит вдруг закипает шумной толпой спешащих в кафетерии и бары клерков, и по субботам и воскресеньям, когда ущелье предстает пугающе вымершим - ни живой души, ни движущейся машины и церковь Троицы, островерхая, словно усохшая и почерневшая от виденного, глядит на безлюдную улицу с высоты двух с половиной веков. Каждый раз странное чувство тревожного волнения охватывало меня, того волнения, которое испытывает человек, прикоснувшись ладонью к шершавым камням истории.

А история эта была написана кровью и золотом.

Первой расплачивались, ради второго дрались не на живот, а на смерть, сцепившись мертвой хваткой. Не останавливались ни перед чем, шли на любое преступление. Здесь шагали первобытные Артамоновы американского бизнеса, «бароны-разбойники», как прозвали их американцы, прототипы драйзеровских «финансистов» и «титанов». Здесь быстро сколачивались миллионные состояния и так же молниеносно рушились в прах. Из этих окон таких высоких и неприступных домов бросались вниз головой поверженные «великой депрессией» банкиры, и этот шершавый камень слышал их предсмертный хрип.

Тесно на южной оконечности Манхэттена. И метра свободной площади нет. Но строительство продолжается. На месте двадцати-тридцатиэтажных домов-крепостей - им бы служить и служить века! - вырастают шестидесяти-семидесятиэтажные здания из стекла, стали и алюминия. Апофеоз - два стодесятиэтажных параллелепипеда Всемирного торгового центра. Два сверкающих в лучах солнца стеклянных столба-близнеца. Поднявшись выше пиков «Эмпайр» и «Крайслер билдинг», они словно столбцы прибылей финансовой сводки. Как зримое напоминание всем, что США - первая страна мира по объему валового национального продукта, источник трети мирового капиталистического производства, страна, в валюте которой совершается до трех четвертей всех торговых сделок на мировом капиталистическом рынке.

Да, Соединенные Штаты располагают внушительным экономическим, промышленным, научно-техническим и военным потенциалом. Кое у кого из американцев сложился в свое время даже «комплекс превосходства» по отношению к другим странам и народам. Но положение в мире изменилось, и настроения на Уолл-стрите сегодня отнюдь не такие победоносные, как в 50-е или даже в 60-е годы.

Но об этом - дальше. А пока...

Почему бы не подняться на крышу самого высокого здания Нью-Йорка? И не обозреть город, как сказано в брошюре, «с самолетно-вертолетной высоты»?

За пятьдесят восемь секунд огромный, как зала, лифт-экспресс забрасывает очередную партию туристов на четырестадвадцатиметровую высоту. Нам повезло: погода разгулялась и посетителей пускают сегодня не только на застекленный сто седьмой этаж, но и на самый верх, на открытую площадку на крыше над сто десятым этажом.

Отсюда, с почти полукилометровой высоты, крупнейший ме-галополис мира предстает во всем своем впечатляющем размахе. Ощетинившись домами-скалами, уходит к горизонту Манхэт-тен, четко вырубленные параллели - авеню и пересекающие их под прямым углом стриты. Справа повисли мосты над серой водой Ист-ривер. Слева - широкий голубоватый Гудзон с зубьями морских пирсов у набережной.

Величественная картина! Есть в ней что-то органное. Как трубы могучего музыкального инструмента, тянутся ввысь дома-утесы. Как овеществленная фуга труду человеческому звучит весь город с его домами, улицами, тоннелями, эстакадами. Какой городище отгрохали люди! Сколько труда, сметки, предприимчивости вложили они в это гигантское человеческое обиталище. И почему такое ослепительное издалека, «с птичьего полета», оно, если спуститься на землю, оказывается столь неприветливым для многих людей, столь несправедливым, жестоким, бесчеловечным?

Смотришь на Нью-Йорк с высоты сто десятого этажа, и то, что ты знал о городе, что читал в книгах, приобретает вещественную наглядность гигантского макета.

Вот они, все пять районов города. Мы на южной оконечности Манхэттена. Правее, там, куда ведут знаменитые висячие мосты, на той стороне Ист-ривер - Бруклин и Куинс. Прямо на север, за пиками старых небоскребов центральной части города,- Бронкс. К югу, по ту сторону просторной бухты,- Ричмонд. Хорошо просматривается и начинающийся на западе, за Гудзоном, штат Нью-Джерси - высокий зеленый берег, кубики многоэтажных домов.

Собственно говоря, восьмимиллионный Нью-Йорк давно уже сросся с городами и пригородами соседних штатов Нью-Джерси и Коннектикут. Образовалась крупнейшая в мире городская агломерация с населением, численность которого оценивается по-разному, в зависимости от ее рамок,- от одиннадцати с половиной до восемнадцати миллионов человек.

Нью-Йорк как бы плывет в океан. Клинообразный Манхэт-тен «режет» форштевнем волны. А впереди, южнее земного массива, в слепящем мареве солнца простор разрастающегося в океанский" залив Гудзона: взъерошенная бликами водная стихия, прозрачный, как приведение, мост Верразано-Нерроус, игрушечная статуя Свободы на островке посреди залива, морской лайнер, который, вычертив на воде дугу, взял курс в открытое море. Там, за водным бугром, Старый Свет, там пути в Европу, Африку, Латинскую Америку.

«Мир у ваших ног. Два штата - один порт»,- объявляет надпись на стенде информационно-пропагандистской выставки, разместившейся на сто седьмом этаже. Цифры, рисунки и диаграммы сообщают, что Нью-Йоркский порт, которым совместно пользуются штаты Нью-Йорк и Нью-Джерси,- самый деловой порт Соединенных Штатов Америки. Ежегодно в нем разгружаются и берут на борт товары и пассажиров более двадцати шести тысяч судов. Через его причалы проходит сорок процентов всей внешней торговли США.

Удобная, как бы двухступенчатая, бухта с тихим внутренним заливом и впадающий в нее полноводный Гудзон явились важной причиной того, что деревенька голландских купцов и земледельцев превратилась в самый большой город страны. Транспортно-торговое значение Нью-Йорка возросло после того, как был прорыт Эри-канал, соединивший его водным путем с системой Великих озер, после того как были построены железные, а затем шоссейные дороги. На базе привозного и отечественного сырья стала быстро развиваться промышленность. Обилие квалифицированной рабочей силы - именно сюда прежде всего прибывали гонимые нуждой европейские иммигранты - способствовало развитию различных отраслей промышленности. Трудно сказать, какие области материального производства не представлены сегодня среди тридцати пяти тысяч промышленных предприятий, насчитывающихся в городе,- машиностроение, металлообрабатывающая, пищевая промышленность, химическое производство. Но преобладают швейное (Нью-Йорк - главный законодатель мод и поставщик готового платья в стране) и обработка сырья, получаемого морем,- переработка нефти, цветных металлов, рафинирование сахара.

Да, как главный административный центр государства, город на берегах Гудзона уступил пальму первенства Вашингтону. Но как ни наступают сегодня им на пятки молодые ретивые конкуренты из Калифорнии, Техаса, банкиры и промышленники восточного побережья оказывают и ныне важное, порой решающее влияние на формирование политики страны. Для этого у них имеются могущественные рычаги, и не только финансовые. Рядом, на Манхэттене, разместились столь чуткие к настроениям власть имущих редакции влиятельных газет, главные офисы телевизионных компаний, ведущие книжные издательства, большинство рекламных агентств.

Свежий ветерок овевает площадку на крыше небоскреба. Щелкают затворами фотоаппаратов туристы, обеспечивая устойчивые прибыли компании «Кодак». Чтобы сделать хороший снимок, надо подойти к краю площадки, опереться о бетонный барьер, ограждающий ее по периметру. Барьер придает уверенность - не сдует. Можно даже перегнуться и посмотреть прямо вниз-туда, где ползут букашками автомобили, суетятся муравьишками люди.

Перегнувшись, замечаешь: сразу за барьером, по верхней кромке здания, идет дополнительное заграждение, нечто вроде металлической сети. Что ж, назначение ее ясно: помешать какому-нибудь бедолаге осуществить последнее желание - эффектно свести счеты с жизнью.

Красив поднявшийся на берегу океанского залива Сан-Франциско

Странные люди американцы! Казалось бы, не все ли равно, с какого этажа прыгать, коль приперли нужда и отчаяние,- с десятого или сто десятого. Ан нет, норовит бедняга выбрать место повыше да познаменитее, чтобы на глазах у всех и чтобы назавтра написали газеты. Хочет не просто уйти из этой жизни, но своим актом отчаяния, как выражаются здесь, «сделать заявление». Смотрите, мол, до чего довели человека! Подумайте наконец о таких, как я! Вот и взбираются в последний свой час на крышу самого высокого небоскреба города, на фермы самого знаменитого моста. В Сан-Франциско облюбовали для этой цели мост Золотые ворота. В Нью-Йорке вне конкуренции долгое время были Бруклинский мост и «Эмпайр стейтс билдинг». Но у старого «Эмпайра» всего сто два этажа, а у новых небоскребов Торгового центра все сто десять. Ничего не скажешь, весьма предусмотрительно поступили городские власти, обнеся сложным заграждением смотровую площадку самых высоких небоскребов.

В том же 'золотом штате' Калифорния. Очередь у благотворительной кухни 'Армии спасения'

Ну а если человек не бросается вниз, а ползет вверх по стеклянной стене здания-утеса? Что тогда делать? Этого-то варианта, как оказалось, дальновидные «отцы города» не предусмотрели...

Начало этой истории я услышал по радио, едучи в машине по вашингтонским улицам.

- Человек на стене самого высокого нью-йоркского небоскреба,- захлебывался от волнения корреспондент, ведущий репортаж.- Он уже на уровне двадцатого этажа. Полиция приказывает ему спуститься, но человек упрямо карабкается вверх... Появились полицейские вертолеты. Внизу на улицах собрались толпы людей... Кажется, сегодня весь Уолл-стрит бросил работу. Все стоят, задрав головы, следя за продвижением человека-мухи по вертикальной стеклянной стене...

Слушая радио, я подумал, что хорошо бы встретиться с этим человеком, поговорить с ним, попытаться понять, зачем ему понадобилось заниматься столь необычным альпинизмом. Между прочим, сверхоперативный радиорепортаж вскоре сообщил, что зовут смельчака Джордж Уиллиг, что ему двадцать семь лет и что по профессии он игрушечных дел мастер.

История человека-мухи, человека-паука, раскрученная в тот же день в передачах последних известий по телевидению, казалась страничкой из стандартного американского учебника, воспевающего предприимчивость, дух первооткрывательства, присущий людям, осваивавшим эту землю. Но, как жалуются писатели и социологи, дух этот иссяк, выветрился. Иные времена, иные песни. Так зачем же он предпринял свой дерзкий шаг?

Наверное, пошел на рискованный фокус ради рекламы? Может быть, был нанят какой-нибудь компанией?

Мое воображение давно волновали эти странные смельчаки, почти безумцы, что отправляются в бочке по смертельно опасным порогам Ниагарского водопада, переходят по канату с одной башни того же Торгового центра на другую (был такой человек - француз по имени Филипп Пити) или прыгают с того же небоскреба на парашюте (американец Оуэн Куин).

...И вот смельчак, необычный человек, загадочная личность Джордж Уиллиг рядом, за длинным трапециевидным столом. Мы встретились с ним на Мэдисон-авеню в помещении рекламной компании «Моррис», представляющей артистов, певцов и прочих знаменитостей. Уиллиг молод, сухощав, легок телом. Светлая вельветовая рубаха с распахнутым воротом, синие джинсы. Застенчивое выражение лица, обрамленного жиденькой бородкой. Держится скромно. Прирожденная стеснительность, однако ж, не мешает ему по-деловому рассказывать историю того сенсационного восхождения.

- Я всегда увлекался альпинизмом,- говорит Джордж.- Забирался на горы в Йосемитском парке и в других местах. Как-то однажды, гуляя с друзьями по Нью-Йорку, увидел вдалеке сверкающие башни Торгового центра.

«Вот бы забраться на одну из них»,- сказал я.

«Невозможно»,- ответил приятель.

«Если постараться, то удастся»,- сказал я.

Поговорили, посмеялись. Друзья спор этот тут же забыли, а мне идея запала в голову.

Не раз и не два описывал Джордж круги вокруг скалопо-добных небоскребов, изучал стены, думал о том, какие приспособления понадобятся, чтобы выполнить свой дерзкий план. Стены гладкие, стеклянные. Сто десять этажей уходят в небо на 1377 футов, вроде бы совершенно неприступная крепость. Потом заметил: на углах дома снизу до самого верха идут желобки. Видимо, для того, чтобы направлять передвижение машины, моющей стекла.

Решение найдено! За дело! В то время Джордж работал на фабрике компании «Идеальная игрушка». По вечерам и ночам, оставшись в дехе после работы, занимался конструированием и изготовлением приспособлений из стали и алюминия. Смастерил своеобразные рычаги, зажимающиеся в щели здания под весом тела. На одном рычаге висишь, другой вставляешь выше, подтягиваешься на него с помощью нейлонового троса, освобождая нижний, и так далее. Работал долго, рассчитывал, консультировался с инженером, понимающим в сопромате, изготовил несколько вариантов рычагов.

Потом по ночам стал приходить к небоскребу, чтобы опробовать свои приспособления в деле. Ночью Уолл-стрит безлюден, только изредка появляются патрулирующие полицейские. Однажды его засекли. Джордж сумел выкрутиться. Сказал, что он изобретатель, работает над приспособлением для мойки окон, хочет испытать свое оборудование. С трудом поверили, приказали немедленно уходить и без разрешения властей больше этим не заниматься.

Вначале собирались одолеть небоскреб вдвоем, с тем самым приятелем, который сперва считал затею безнадежной, а потом тоже загорелся желанием испытать свои силы. Но, по мере того как решающий час приближался, приятель стал появляться все реже. Видимо, просто струсил.

- В последнюю ночь перед восхождением я почти не спал,- рассказывает Джордж.- Может быть, только на час и задремал. Приступы чрезвычайного возбуждения сменялись страхом, но остановиться я уже не мог. Ранним утром, сразу после шести, брат привез меня на место. Уолл-стрит в такой час тих и безлюден. Было ясное солнечное утро. Стеклянные громады, уходящие в небо, сверкали как зеркало. Я был в пятнадцати футах от земли, когда появилась моя девушка. Извинился, что не могу ее поцеловать, и продолжал лезть вверх.

Когда я был уже довольно далеко от земли, прикатили на 1 машинах полицейские. Стали кричать в рупоры, приказывая. спуститься, грозили всякими карами за нарушение общественного порядка. Ответил, что спускаться не буду. Пока не доберусь до самого верха, не остановлюсь» Увидел, что сверху по стене дома пытаются спустить платформу мойщиков стекол, чтобы меня перехватить. Потом я узнал, что на ней были полицейские из особой бригады, натренированные для спасения самоубийц. Перебросился на другой желоб, идущий по углу дома, чтобы быть от них подальше.

Руки ломило от усталости. Ладони превратились в пузыри. Глянув вниз, увидел, что на площади у небоскребов и в прилегающих улицах полным-полно народу. Наверное, я сильно подорвал в тот день бизнес на Уолл-стрите.

Вдруг налетели вертолеты с телевизионными командами. Потом появился полицейский вертолет и отогнал их...

Конец этой истории я видел тогда в Вашингтоне по телевидению. Жилистый бородатый парнишка в наручниках. Кругом беснуются фотокорреспонденты и телеоператоры. Диктор сообщает, что возмутителю спокойствия предъявлено обвинение в нарушении ряда законов и что ему могут предъявить иск на двести пятьдесят тысяч долларов. В такую сумму оценили власти понесенный городом ущерб - расходы на проведение полицейской операции, стоимость эксплуатации вертолета, потери от заторов уличного движения. Но потом сообразили, что с этого парня много не возьмешь, и примкнули к славе героя.

Свое восхождение Уиллиг начал в шесть часов тридцать минут утра, в десять часов пять минут он влез в чердачное окошко и сразу же попал в руки дюжих «копов».

«Мы обязаны тебя арестовать,- сказали полицейские,- ты нарушил законы об общественном порядке, о непосягательстве на частную собственность и закон, запрещающий взбираться на небоскребы».

- Но я-то знал, что такого закона не существует. Они вели меня, а сами говорили: «Ты, парень, стал знаменитостью! Тебя теперь будут показывать в шоу Джонни Карлсона».

И просили дать автограф... Пробиваясь через толпу, меня вели в полицейскую машину, а журналисты уже совали в руки газеты, где на первых страницах огромными буквами были набраны заголовки: «Человек-муха на стене Торгового центра», «Человек-паук одолевает небоскреб».

Неожиданно я стал знаменитостью. Посыпались всевозможные предложения, в том числе и из-за границы - из Японии, Австралии. Разные компании предлагали в целях рекламы их товара взобраться на другие небоскребы. Просили дать интервью для журналов. И все были готовы платить... Честное слово, я не ожидал этого, просто не был к этому готов.

Он старается быть искренним и удивленным. А я еще больше удивляюсь: как можно, будучи американцем, не ожидать того, что последовало, как можно не рассчитывать на мгновенный прилив сенсационной славы и коммерческих предложений? Смотрю на него, на симпатичное молодое лицо, стараясь найти ответ все на тот же вопрос: что же за человек Джордж Уиллиг?

Нет, это не храбрый безумец, не сорвиголова, не из тех, кому удается совершить дерзкий поступок в силу удачи. Джордж - человек современный, четкий и даже расчетливый. Прежде чем начать штурм уолл-стритовского Эвереста, он долго готовился, продумывал каждую деталь. Много раз тренировался, перед тем как начать решающее восхождение. Даже законы изучил. Интересовался, могут ли его наказать в судебном порядке. Пришел к заключению: нет, не существует пока закона, запрещающего карабкаться по стенам небоскребов. Никто этого еще не делал.

- Почему же вы пошли на это? Чего хотели добиться? Ведь риск был немалый.

Ответ отработанный: не раз, наверное, давал его и по телевидению, и в статьях.

- Челлендж,- говорит он.- Не мог устоять перед искушением.

Такое часто встречающееся в разговорах американцев слово «челлендж», и так нелегко перевести его на русский язык. Простейший перевод - «вызов», но весь смысл в это русское слово не укладывается. «Челлендж» - это и вызов, и искушение, и трудная задача, вызывающая желание одолеть ее.

Получается, что отважился на свой опасный аттракцион Джордж Уиллиг только для того, чтобы проверить себя, свои силы, удовлетворить свою гордыню. Может быть, и так. Но как-то не верится. Слишком хорошо знаю я, что в этой стране, в этом обществе слава не слава, успех не успех, если не реализуются они в чем-то материальном, вещественном. Прогремел на весь мир феноменальный пловец Шпиц, установивший около десяти олимпийских рекордов, и сразу же, не теряя времени-куй железо, пока горячо! - подрядился за хорошие деньги рекламировать плавки, резиновые шапочки и прочий спортинвентарь. Прославился десятиборец Брюсе Дженингс - и вот до сих пор продолжает воспевать по телевидению кукурузные хлопья «завтрак чемпиона». А знаменитый бейсболист Джо Димаджио! Сколько лет он продает свою спортивную славу и респектабельную внешность компании «Дженерал электрик», помогая сбывать электрические кофеварки?

Нет, что-то не верится, что на этот раз все иначе. Да и сама наша встреча в конторе рекламной компании, и то, что рассказывает Джордж Уиллиг, подводят к мысли, что этот в общем-то симпатичный парень при всей его смелости, предприимчивости и настойчивости тоже стал жертвой тех же коммерческих страстей.

- Занимаюсь сейчас книгой,- говорит Уиллиг.- Будет называться «Сделаю это один». Но пишу не один. Как обычно в таких случаях, есть у меня «теневой соавтор», литератор, владеющий пером... Веду переговоры с кинокомпанией, хотел бы поставить по книге фильм. Кроме того, выступаю в шоу, разъезжаю с лекциями по университетам... Конечно, не бесплатно.

- А что потом? Как долго будет кормить слава? Джордж и сам не знает. Он явно на распутье.

- По-настоящему,- говорит он,- хочется одного: стать лесничим. По образованию-то я специалист лесного хозяйства, В институте, который окончил, занимался проблемами защиты среды. Но разве в наше время получишь такую работу? Как-то в одной газете появилось объявление: требуются семь работников лесного хозяйства. Так на эти семь мест поступило тридцать пять тысяч заявлений!

Прощаемся на улице. Джордж вскидывает на спину легкий походный мешок, просит прислать ему материал, когда он будет опубликован. Ухожу с чувством какой-то невыясненности, недоговоренности...

Но одно совершенно ясно: дерзость, предприимчивость, отвага городского скалолаза задели ностальгические струны в душе многих американцев.

Ох какой дефицит на оптимизм испытывает сейчас официальная Америка! Сколь распространены настроения тревоги, неуверенности, нервозности там, внизу, на Уолл-стрите!