Джон, он же Иван

Америка

Даунтаун, деловая часть города Детройта, выставила напоказ семью стеклянных цилиндрических небоскребов, претенциозно названных Ренессанс-центром. Создание эксцентричного архитектора из Атланты Джона Портмена, они похожи на сросшиеся боками гигантские консервные банки. Отражая небо и причудливые очертания друг друга, небоскребы то сверкают раскаленной сталью, то становятся воздушно-прозрачными, то, под вечер, наливаются свинцовой синевой. Эффектно и жутковато. Как видение некоего бездушно-геометрического будущего.

Внутри гигантских стеклянных банок шумят искусственные, водопады, высятся, как на майамском берегу, настоящие пальмы и куда-то прямо в поднебесье бесшумные эскалаторы уносят хорошо одетых людей. Внутри небоскребов - власть, деньги и богатство Автограда: административные учреждения, банки, магазины, дорогой отель. В самом низу, в затемненном подземелье, разместился фешенебельный ресторан, где ужин при свечах начинается с того, что, приветствуя прекрасных дам, красавец негр в облегающем фигуру фраке, оскалив зубы подобием улыбки, ставит на стол розу в хрустальной вазе. А кончается, как и положено, предъявлением счета, который в отличие от прочих ресторанов - наценка за розу? - тешит глаз богача суммой не меньшей, чем недельный заработок человека с конвейера.

Стеклянные исполины поднялись в небо на набережной реки Детройт. Снисходительно, сверху вниз поглядывают они на противоположный, низкосилуэтный берег, где начинается другая страна, где невысокими домами, заводами и складами раскинулся канадский городок Уинсор. Страна-то другая, а рекламные щиты поверху зданий - американские, все те же «киты» автобизнеса и смежных отраслей: «Дженерал моторе», «Форд», «Крайслер», «Юниройял», «Файерстоун».

«Киты», они же транснациональные монополии, не признают границ. А что касается американо-канадской границы, то о ней американские бизнесмены часто «забывают», хозяйничают за кордоном, словно это их собственная страна.

Сверкающий зеркальным блеском Ренессанс-центр не просто группа небоскребов. Нет, это декларация в стекле и стали. Построенный на деньги группы монополий, прежде всего компании «Форд моторе», он предназначен был заявить на всю страну о решимости бизнеса спасти город от упадка. А упадок этот и сегодня зримо проступал вокруг - серыми облупившимися стенами старых зданий неподалеку от шикарных небоскребов, пустырями, запущенностью.

Ренессанс-центр в Детройте

Было воскресенье. Поэтому, наверное, даунтаун казался особенно неприветливым. По воскресеньям деловой район города пустынен. Витрины не сияют электричеством, неон вывесок меркнет. Улицы заполняются серой тишиной.

Мы остановились на перекрестке, там, где еще можно было идти, потому что дальше начинались цементные подъемы к небоскребам, принимавшие лишь автомашины и исключавшие пешеходов. Справа была унылая, сегодня пустая, площадка для парковки. Слева поднимались темные каменные громады, какие строили в годы молодости автомобильного короля.

Первый встреченный нами детройтец был, как говорится, «под мухой». Он подошел к нам, слегка покачиваясь. Лет пятидесяти пяти, белый, с простецким лицом, в потасканной джинсовой куртке.

- Я не знаю, о чем вы говорите,- сказал человек (мы по-русски обсуждали, куда направиться дальше).- Но предупреждаю вас...- Он протянул к нам руку и в сжатом кулаке я увидел нож. Правда, он был сложен. Большой складной нож.

- Вот видите,- сказал он, и мятое лицо его исказила полу-улыбка-полугримаса.- Я хожу с ножом, потому что в этом...- он выругался,- городе тебя в любой момент могут выпотрошить и прирезать.

Неприятный холодок, пробежавший по спине, сменился теплом благодарности. Оказалось, что это не враг, а доброжелатель. Увидев, что его краткая речь произвела на нас впечатление, незнакомец смягчился и сказал, что вообще-то, если нам хочется, можно зайти в бар на противоположной стороне улицы, откуда он вышел. Бренди там приличное, и дерут не так дорого, как в других местах.

Но желание гулять по вечерним улицам как-то пропало. Холодный ветер стал еще бесцеремоннее забираться под плащ, и мы поспешили назад, в тепло и укрытие автомашины.

- В туристских книгах,- сказал Билл Витик, повернув ключ зажигания,- Детройт называют «Motor capital of the world» (автомобильная столица мира). Детройтцы переиначили это выражение в «Murder capital of the world» (мировая столица убийств).

Для невеселого острячества у жителей Детройта были, оказывается, веские причины.

В мрачном табеле о рангах город занимает первое место в США. При равной с Ольстером численности населения - полтоpa миллиона человек - в Детройте убивают за год в четыре раза больше, чем в Северной Ирландии. Но ведь там уже не первый год существует исключительно острое положение, идет нечто вроде скрытой войны.

Да, внушительный комплекс зданий отгрохали «отцы города» на набережной реки Детройт. И футуристические нагромождения Ренессанс-центра. И вместительный Кобохолл - место проведения съездов и конференций. И Форд-аудиториум, куда по вечерам на концерты симфонического оркестра съезжаются из своих офисов и загородных коттеджей «лучшие люди» города. Но уж очень локализован этот детройтский «ренессанс». Нечто вроде белого сеттльмента в колониальной стране. Островок в море суровой жизни, лишений, забот. И само слово «возрождение» звучит издевкой для тех, кто плавает в этом неспокойном море, думая лишь о том, чтобы удержаться на поверхности.

В этот мир «другой Америки» ты попадаешь сразу же, как только отойдешь в сторону от стеклянно-бетонного оазиса на набережной. Тебя обступают потемневшие кирпичные дома с типичными признаками трущобного района. С невесть когда ремонтировавшимися стенами, запыленными окнами, за которыми просматриваются тусклые лампочки без плафонов. Многие дома заброшены, полуразрушены. Хотя в городе тысячи людей, которые отдали бы последнее, чтобы иметь крышу над головой. На ступенях сидят чернокожие парни. Сидят с выражением тяжелого безразличия на лицах, не зная, куда деть себя. Статистика, публикуемая газетами, сообщит тебе, что безработица в Детройте составляет восемнадцать процентов, а среди черной молодежи - почти сорок процентов, что страшным бедствием города стали разгул преступности, наркомания.

Нет, Ренессанс-центр не вытянул к «возрождению» Детройт, как не сделал страну счастливой массовый автомобиль. Самый индустриальный город США - Детройт стоит на первом месте по доле населения, занятого в обрабатывающей промышленности, и по проценту работающих на крупных предприятиях стал, как писал один американский журналист, «тем местом, где сошлись городские проблемы, чтобы перечеркнуть достижения Америки XX века».

Ночь. Лихой живописец-дождь смешивает на влажной палитре асфальта яркие краски. Выплеснул киноварь и зелень светофоров, полыхнул дрожащими солнцами отраженных фар, а по сторонам непроглядная темень да изредка свет из распахнувшейся двери злачного заведения, изредка силуэт бедолаги, оказавшегося в такой некомфортный час на тротуаре.

Активистка негритянской организации

Проехали спящую Грисуолд-стрит - детройтский Уолл-стрит, Пошли трущобного типа дома, перемежающиеся пустырями, Словно кварталы, расчищенные после бомбежки. Здесь, рассказал Джон Внтик, были негритянские волнения в 60-е годы. Довели людей до точки кипения. Вот и начались демонстрации, столкновения с полицией. Стали громить магазины.

Уолл-стрит

- Дюже осерчали. Усе спалили,- говорит Витик-младший на своем украинско-русском языке.- А ведь черные - хорошие люди. Я работал с ними на заводе, знаю. Трудолюбивые, добрые, всегда готовые помочь.

Показались подсвеченные уличными фонарями корпуса.

- Когда я здесь работал, на заводе было сто десять тысяч человек. В последнее время только двадцать шесть тысяч.

- Почему?

- Автоматизация.

Выехали на пустынную площадь.

- Здесь проходили большие демонстрации безработных. Двадцать - ридцать тысяч человек собирались на этой площади. Я тогда был профсоюзным организатором. А он,- кивок в сторону притихшего на заднем сиденье старшего брата,- участвовал в сидячей забастовке на заводе «Крайслер», что продолжалась девяносто девять дней.

Бывшие автомобилестроители, пенсионеры братья Джон и Билл Витики

Братья Витики, хотя они и считают себя русскими, по всему жизненному опыту своему - настоящие американцы. Через все прошли, что довелось испытать американским рабочим: напряженный труд на конвейере, забастовки, увольнения, борьбу за создание профсоюзов.

В годы второй мировой войны братья честно защищали свою страну в войне с фашистами. Джон Витик служил на Тихом океане во флоте. Пехотинец Билл сражался в Европе. Казалось бы, свой патриотизм доказали не на словах, а на деле. А вернулись домой - попали в списки «подрывных элементов». Стали таскать братьев по всяким расследованиям. Знали об их прогрессивных взглядах, о том, что сестра замужем за коммунистом.

- Подхожу как-то к дому,- вспоминает Иван Григорьевич,- а эта холера стоит у дверей.

- Кто?

- Агент Эф-Би-Ай.

- Спрашивает: «Джон Витик?»

«Plec».

«Я должен допросить вас, задать кое-какие вопросы».

- Я говорю: «Отвечать не буду. Когда придет повестка в суд, тогда еще подумаю, говорить или нет».

- А он говорит: «Ты, сукин сын, знаешь закон». Потом этого типа не раз замечал у нашего порога. Ходил за мной по пятам, все расспрашивал соседей: где я бываю, чем занимаюсь по вечерам.

- То было в годы маккартизма,- уточняет старший брат.

- А как сейчас?

- Сейчас получше.

Но оказывается, не во всем. В некотором роде братья Витики и сегодня «неблагонадежные». Раз в полгода должны являться в полицейское управление для регистрации. Это за то, что они принадлежат к обществу американцев славянского происхождения, объединившихся вокруг «Украинского дома».

В один из вечеров, проведенных в Детройте, в тот час, когда заходящее солнце позолотило кирпичные стены домов, мы подъехали к непрезентабельному, похожему на складское помещение зданию в рабочем пригороде. «Дом американцев украинского происхождения»,- объявляла вывеска над входом. Постучали в закрытую дверь.

- Здравствуй, друже! Я привез к тебе человека из Советского Союза,- сказал кому-то Иван Григорьевич.

Дверь открылась. К нам, прихрамывая, вышел невысокий человек с крупными, резкими чертами лица.

- Бруно,- представился он.

Это был казначей кооперативного общества и смотритель дома Бронислав Мазуркевич. Бывший автомобилестроитель, инструментальщик. Человек левых убеждений, осужденный в годы маккартизма на длительное тюремное заключение.

- Нас тут снова пытаются прижать. Говорят, что мы - «красные». Но я ничего не боюсь! - бросает на ходу Мазуркевич. И рубит ладонью воздух.

Историю нашего нового знакомого мы узнали от братьев Витиков, сидя за стойкой бара, у которого орудовал решительный Бруно. Узнали также, что дом содержится на паях всеми членами общества, что в зале проводятся встречи с советскими музыкантами, спортсменами, туристскими группами. Организуются просмотры советских фильмов. Что по праздникам на сцене Дома выступает самодеятельный ансамбль «Волга» под руководством племянницы Витиков, наполовину украинки, наполовину шотландки, в котором, говоря словами одного из наших добрых гидов, танцуют и поют три украинца, поляк, евреец, армянец и канадский негр.

Полубезумный музыкант. Он зарабатывает подаяние, исполняя веселые песенки 20-х годов

- Давайте позвоним Ивану,- сказал Бруно.- Он тоже будет рад встретиться с советским человеком.

И через каких-то пятнадцать - двадцать минут в зал ввалился немолодой крупный человек в теплой клетчатой куртке, подчеркивавшей квадратные очертания его фигуры.

- Иван,- сказал человек, крепко пожимая мне руку. В глазах его светились приветливость и любопытство.

Круглая голова основательно сидела на его сильных плечах. На загорелом румяном лице весело поблескивали глазки. По всему было видно, что это веселый, хваткий человек из тех, что нигде не пропадут.

- Мой товарищ и поможник Иван Кравчук,- представил его Бруно.

- Помощник,- поправил его вошедший. И, горделиво усмехнувшись, кивнул на братьев и Бруно: - Как врублю по-русски, они только дивятся.

Он говорил по-русски значительно лучше, чем все остальные, говорил почти что правильно. Потому что судьба у детройтца Ивана Гордеевича Кравчука сложилась иначе, чем у большинства его друзей по обществу. Какие только зигзаги не дает это непредсказуемое стечение обстоятельств и событий, именуемое фаталистически судьбой!

Отец Ивана Кравчука - тоже родом из Западной Украины, так же как отец братьев Витиков,- еще перед первой мировой войной отправился за океан. Но семью с собой не взял. Дескать, сначала надо осмотреться, обосноваться. Потом их вызовет. Но началась война, все перемешалось. Мать Ивана Гордеевича с детьми оказалась на Волге, где-то в районе Жигулей. Только в 1931 году отец, укоренившийся на чужой земле, воссоединился с женой и детьми. Иван к этому времени окончил начальные классы советской школы.

Так и получилось, что русский с Волги, с того места, где три десятилетия спустя вырос советский автомобильный гигант, стал детройтцем, американским автомобилестроителем. Правда, не сразу. Сначала был чернорабочим, потом подмастерьем на сталелитейном заводе, научился ремонтировать прокатные станы, стал специалистом в этом деле.

- Я малограмотный,- говорит Кравчук.- Но по правде сказать, всегда славился своей ловкостью.

Крупный, уверенный в себе, веселый, он не скрывает, что гордится своими силами.

- О це-це! - восклицает он, когда братья Витики и Бруно начинают говорить.- Не понимают меня по-русски.

- У нас тут душевно,- говорит Иван Гордеевич, оглядываясь вокруг.

Пустой зал выглядел довольно уныло. Низкий потолок. У противоположной от входа стены стойка бара - вот и вся обстановка в будний день. Скрашивают ощущение пустоты и бедности только плакаты на стенах. Знакомые лица - Леся Украинка, Шевченко, известный портрет Поля Робсона в пионерском галстуке.

На самом видном месте объявление: «Отметим достойно 60-ю годовщину Советского Союза!»

В программе: концерт и банкет, русско-канадский женский хор, танцевальный ансамбль «Волга».

А внизу буквами поменьше написано: «Комитет национальных групп, включая армян, болгар, евреев, литовцев, поляков, русских и украинцев, объединил все силы для того, чтобы провести это незабываемое празднество».

- Наверное, на следующий год снова поеду в Советский Союз,- говорит, улыбаясь, Иван Кравчук.

С гордостью показывали мои новые друзья свое хозяйство. Говорили о том, как трудно в годы инфляции и кризисов арендовать такое помещение. Рассказывали о своих поездках в Советский Союз, о встречах с односельчанами. С обидой говорили о том, что не доходят до них советские кинофильмы. Вот и на сей раз обошли штат Мичиган. Не будет местная телевизионная станция показывать сериал «Неизвестная война», выпущенный совместно советскими и американскими кинематографистами.

А ведь в этом промышленном районе так много американцев-славян. Может быть, именно поэтому и не будет?

Я слушал их, и сердце щемило неожиданно вспыхнувшее острое чувство сопричастности к этим людям, к их радостям и заботам. Люди моей земли, бурями века занесенные на чужбину. Те из них, кто не отрекся от родины своих отцов, кто стремится сохранить свой национальный облик в мясорубке все перемалывающей, все стандартизирующей Америки. Они, дети тех, кто когда-то высадился на американском берегу, все еще считают себя русскими, украинцами, армянами. А их дети, а тем более дети их детей - уже американцы. Большинство и языка-то иного, кроме английского, не знают.

Процесс естественный, неизбежный. А грустно! Старики уходят, вместе с ними уменьшаются, хиреют национальные общины, Среди прочих плакатов и объявлений, оживлявших грубо оштукатуренные стены зала, я увидел большой групповой фотоснимок. Чинно, в два ряда, как выстраивается хор, стояли на нем' дородные мужчины в русских рубахах навыпуск, круглолицые женщины в расшитых крестиком украинских платьях.

- А ведь вот это я, а это - Василий...- сказал Иван Григорьевич, показывая на помолодевших вдруг самого себя и брата.- Той Кондрат, той помер, той Оксана, та помре... Той Кузьма, той помер, був Тернополь, там и остался.

В разъездах за границей я не раз волею случая оказывался лицом к лицу с соотечественниками, очутившимися по ту сторону кордона. Это были очень разные люди. Объединяло их, пожалуй, лишь одно - несмотря на десятилетия, прожитые на чужбине, большинство из них ощущали себя не совсем американцами или англичанами, а больше русскими или украинцами, Многие из них тянулись ко всему нашему. Не пропускали на одного советского судна, заходящего в порт. По многу раз приходили на одну и ту же выставку, приводя с собой покорно плетущихся позади жен - англичанок и американок.

Встречались, конечно, и такие, чей косой, злобный взгляд сразу ставил все на место: перед тобой был недруг. Хотя обычно настоящий враг, предатель, запятнавший себя преступлениями против Родины, не раскрывается, не признается даже в том, что знает русский язык, от советского человека шарахается как черт от ладана.

В сложных судьбах унесенных ветром проступала одаренность, сила русских людей, помогавшая им выстоять в тяжких условиях. Трогало сердце то, что даже самые преуспевшие из них остро ощущали ущербность своего существования без родины.

...Умиротворяюще шуршали фонтаны. Бесшумные эскалаторы вносили в холл для отъезжающих уверенных в себе людеш Утренний свет вливался в зал, словно стараясь убедить всех, что ночные тревоги остались позади, за этими стеклянными стенами.

В центре зала на стенде возвышалось нечто задрапированное полотнищем, сшитым из флагов чуть ли не всех стран мира. То была еще не явившаяся взорам публики новая автомашина. В назначенный день и час при скоплении корреспондентов и дилеров, под вспышки фотокамер, под звон бокалов она предстанет перед всеми как шедевр искусства, как статуя великому человеку на городской площади.

И, сев за руль, обнажив зубы в патентованной улыбке, президент компании «Форд мотор» Филипп Колдуэлл поднимет вверх большой палец жестом, не требующим перевода,- «на большой!».

Пестрые клочки одеяла, укутывавшего новорожденного, недвусмысленно объявляли: «Перед вами ответ Форда иностранным конкурентам, вызов, брошенный всему миру». Саму красотку никто еще не видел. Но, подогревая спавший интерес американцев к отечественной продукции, рекламные агентства уже «проболтались»: чудо-машина имеет четырехцилиндровый мотор и будет делать тридцать миль на галлон бензина.

Да, Детройт жив. Он еще придет в себя, оправившись от шока. Но дни триумфа американского автомобиля, «золотые дни» автомобильного короля ушли навсегда. «Чтобы выжить, нам придется сбросить лишний жирок, стать потоньше»,- сказал мистер Уиндеккер. Он не скрывал, что патриотическая зада-чa «похудения» отводится Смитам и браунам, витикам и зворыкиным, манишевичам и лагардиа - простым людям, создавшим своими руками американский автомобиль, который забуксовал, чуть не перевернулся и который надо теперь выволакивать с обочины на шоссе.

Я улетал из Детройта с ощущением, что прикоснулся к чему-то очень важному в истории и существе американской индустриальной цивилизации. Той цивилизации, которая забила дороги страны миллионами автомашин, завалила прилавки магазинов горами яркого тряпья, воздвигла фантастические здания и оказалась столь неспособной сделать жизнь людей счастливой.