Потомки Оцеолы [1984 Васильев Г.В. - Америка меняющаяся и неизменная]

«Уно гранде аллигаторе!» - воскликнул Джанфранко на прекрасном итальянском языке.

Действительно, аллигатор! Приличных размеров - метра три. Лежит на противоположном берегу речушки носом к воде. Похож на зеленовато-серое бревно. Не шевелится. Наверное, спит. Переваривает заглотанную добычу. Спускаемся с шоссе к воде, начинаем фотографировать. Аллигатор не обращает на нас никакого внимания. Да живой ли он? Луиджи швыряет в крокодила камнями. Тот и глазом не моргнет. Камни падают в воду все ближе, а аллигатору и дела мало. Наконец слегка поднимает голову, обнажая светлую грудку. И опять замирает. Только когда фонтанчик от камней поднимается у самого берега, аллигатор приходит в чувство и быстрым скользящим движением ныряет в реку.

Мы ретируемся к автомашине. Черт его знает, этого аллигатора, как он относится к людям? Особенно к тем, кто потревожил его послеобеденный сон.

Жаркое флоридское солнце, глянцевитая зелень, шустрые | пташки с яркими пятнами на крыльях. Экзотика!

Мы на самом юге Соединенных Штатов, среди знаменитых болот Эверглейдс. По обеим сторонам неширокого пустынного шоссе - плоская, заболоченная, клочковатая земля. Растрепанные кусты, бурьян, заросли осоки, белесый песок откосов, ведущих к воде. Дикая, неухоженная, безлюдная, но по-своему удивительно симпатичная земля.

Но где же индейцы? Где семинолы, что, согласно справочникам, живут здесь, среди этих топей и пустошей?

Индеец семинол

Трава, кусты, воздух кишат живностью. Прямо перед колесами автомашины шоссе перебегают какие-то зверюшки. На одиноко стоящих корявых деревьях красуются в черных гнездах белые аисты. В высоком, выщелоченном зноем небе парят орлы, ни одного человека окрест.

Мы гнали по дорогам Америки в новеньких, прямо с конвейера «кордобах». Я уже рассказывал об этом путешествии в самом начале своего повествования о дорогах страны. А вот один из эпизодов завершения этой многодневной, утомительной поездки вдоль и поперек Америки.

Дело в том, что к концу пути в нашей разноплеменной журналистской компании, снаряженной информационным агентством США для ознакомления со страной, постепенно стал назревать бунт: нам - всем без исключения - надоело смотреть сквозь стекло автомашины на монотонно-стандартную Америку, шоссе и бензоколонки. При всем различии социальных задач каждому из нас предстояло отписываться. А о чем расскажешь после такой поездки? Возроптал даже доктор Чан, тайваньский китаец, печальный человек с забинтованной рукой.

- Меня лишат командировочных, уволят,- печально повторял он, встречаясь с предводителями нашего автопробега.

И организаторы поездки смилостивились. Перекроив маршрут, нас направили на Кейп-Канаверал. Несколько часов возили на туристском автобусе по территории космического центра, давая возможность посмотреть издали на серебристые ракеты, членистоногие металлические башни, какие-то бетонные шары, похожие на гигантские страусиные яйца. А потом снова повезли по паркам и курортным местечкам. Так мы оказались на самом юге американского Юга, среди бородатых пальм, апельсиновых рощ, поднимающихся из океанской голубизны сахарно-белых отелей.

В приморском городке Джупитер, где нас познакомили с жизнью «бедных миллионеров», стекающихся с Севера проживать накопленные капиталы, мы решили, что пора проявлять инициативу.

Сидя на травке перед трейлерами вместе с итальянцами, общительными, ироничными ребятами, я рассматривал карту Флориды. Внимание привлек заштрихованный многоугольник и надпись: «Индейская резервация. Семинолы».

Словно выключилось Время, развеялись как дым образы сегодняшней жизни - голубое небо, пальмы-опахала, серебристые дома на колесах,- и в памяти зазвучал голос, тихий, не заглушаемый громами лет, голос из детства.

«...Друзья и враги стояли вокруг него в последний час, внимая его последним словам. И те и другие плакали. В этом царстве смерти не было сухих глаз. У многих солдат катились по щекам слезы, когда они слышали приглушенный звук барабана, похоронный марш над могилой благородного Оцеолы».

Я тоже чуть не плакал, дочитывая последние страницы. Книга называлась «Оцеола - вождь семинолов». Роман Майн Рида. Книга - по нынешним понятиям - старомодная, с излишними красивостями, сильным привкусом сентиментальности. Но тогда, в детстве, это было неважно. Захватывал трагизм истории семиполов, которые, при всем их благородстве и смелости, не могли противостоять ружьям и пушкам белого человека.

Много лет спустя оказавшись в Соединенных Штатах, я узнал действительную историю индейцев семинолов. Лишенная покрова романтики, она оказалась еще суровее и горше.

Главные события разыгрались в 30-е годы прошлого века, когда американское правительство развернуло войну против краснокожих, виноватых только в том, что они занимали плодородные земли, столь нравившиеся переселенцам. Это была долгая, кровопролитная война, исход которой был исторически предрешен. Силой и обманом индейские племена заставляли подписать договоры о капитуляции и под вооруженным конвоем отправляли в резервации на самые бесплодные, не пригодные для жизни человека земли. Это была сознательная и планомерная политика «расчистки» нового континента от его хозяев. «Великая заокеанская демократия», обращенная к Старому Свету возвышенным ликом статуи Свободы, строилась на костях аборигенов этой страны и привезенных в кандалах из-за тридевяти земель чернокожих рабов.

Семинолы оказались крепким орешком для зубов дядюшки Сэма. Охотники и рыболовы, с незапамятных времен жившие в южной части полуострова, названного позднее Флоридой, там, где речные воды смыкаются с морскими заливами, они чувствовали себя в этих болотах и камышах как рыба в воде. Их молодой вождь Оцеола оказался талантливым военачальником. Понимая, что в открытом бою солдаты регулярной американской армии обладают преимуществом, он успешно применил тактику, которую сегодня назвали бы партизанской войной.

Семинолы действовали неожиданно, малыми силами. Нападали из засады и скрывались в зарослях - «растворялись» в болотах.

Семь лет военных действий против семииолов стоили Вашингтону немалых материальных и людских потерь - двадцать миллионов долларов на военные расходы, полторы тысячи убитых, в том числе генерал Уайли Томсон, автор'ненавистного индейцам обманного договора.

Все новые войска направлялись во Флориду с заданием пленить или убить «болотную лису», неуловимого Оцеолу. Изумленный стойкостью краснокожих, генерал Джезап, сменивший незадачливого Томсона, докладывал: «Ни один семинол не хочет изменить своему народу, не было ни одного случая, чтобы первоклассный воин сдался в плен».

Но предприимчивый вояка нашел-таки способ одолеть Оцеолу. Под честное слово генерал пригласил вождя семинолов на мирные переговоры. А когда тот с группой помощников явился на условленное место, он был атакован окружившими поляну солдатами, схвачен и закован в кандалы.

Раз за разом индейцы попадали в одну и ту же ловушку - шли на мирные переговоры и оказывались в западне. Дети прерий и лесов, жившие простой, суровой жизнью, они не понимали, как можно нарушить перемирие, не сдержать честное слово, они так и не осознали до конца степени вероломства, жестокости, бесчеловечности противостоявших им представителей «более высокой цивилизации».

Через три месяца Оцеола умер в тюрьме городка Форт-Мо ултри. Но семинольская война продолжалась еще четыре года, Только под угрозой уничтожения захваченных в плен воинов их племени большинство семинолов вышли из топей и были угнаны на «индейскую территорию» в штат Оклахома. Но самые непокорные остались среди болот. Их потомки, как объясняли книги, до сих пор живут там, формально находясь в состоянии войны с американским правительством.

...Утром отцепляем голубую «кордобу» от трейлера и отправляемся в путь. Нас четверо - трое итальянских журналистов и я, В небольшом поселке на шоссе, милях в тридцати от резервации, если судить по карте, пытаемся выяснить, как же проехать к индейцам. Ни девушка-кассир, ни хозяйка придорожной бакалейной лавочки ничего толкового сказать не могут.

- Живем здесь всю жизнь, но у индейцев никогда не были,- говорят они.

Сколько раз я замечал - американец по натуре своей нелюбознателен. Интересы американца функциональны - то, что его непосредственно не касается, его не интересует. Тем более индейцы, «дикие люди».

А может быть, тут есть и более сложный подтекст? Не чиста совесть у белых американцев, деды которых уничтожали краснокожих. Поэтому лучше не вспоминать о них, не думать.

Решили ориентироваться по карте. Едем на юг по 95-й дороге, а потом свернем на запад, на 84-ю.

Чем дальше на юг, тем неухоженнее, безлюднее местность, Не видно уже неизменно сверкающих бензоколонок, стандартных бакалейных лавочек с красочной рекламой кока-колы или пепси на вывесках. По сторонам сузившейся, но тем не менее асфальтированной дороги - заболоченные, присыпанные песком пустоши. И названия на редких дорожных указателях подстать; Долина аллигаторов, Тропа фламинго, Индейская река.

А вот и грозное объявление у дороги: «Впереди, на расстоянии 75 миль, нет ни бензина, ни продовольствия».

На выбеленном солнцем песчаном бугре, рядом с лопоухим, ощетинившимся иглами кактусом, столб со щитом: «Собственность правительства США. Индейская резервация племени мик-косуки. Ношение оружия строго запрещено».

Значит, индейцы где-то рядом. Начинаем замечать следы их жизни: несколько бурых коровенок на каменистом поле, ограда из кривых палок, покосившийся сарайчик. Но людей, хоть мы смотрим в четыре пары глаз, не видно. Может быть, они вон за этими чахлыми рощицами?

Все же лицо страны - это прежде всего ее люди. И в этом отношении США - страна очень пестрая. Вот они, американцы, люди разного цвета кожи, разных возрастов, разных занятий

Мальчишки, черный и белый: один - уличный продавец газет, другой - помощник на бензоколонке

Индейцы явно не хотят показываться любопытствующим, которых заносит сюда изредка шоссе. Их можно понять: кому хочется быть в роли зоопаркового зверя?

Мы катили по странному для Америки шоссе, совершенно пустынному, похожему на взлетную полосу, проложенную среди болот и пустошей. Заметили впереди грузовичок. Нагнали его. В кузове ехало несколько человек.

Один из пассажиров грузовичка - он стоял в кузове - кряжистый человек с темно-шафрановым скуластым лицом. Синюю безрукавку на широкой груди украшала металлическая бляха. Видно, человек был каким-то местным начальником, то лишерифом, то ли «маршалом», как в Америке зовут судебных исполнителей. Мы приветствовали его взмахами рук. Индеец ответил гордым полупоклоном.

Так, пристроившись к грузовичку, мы добрались до индейцев.

Дорога привела нас в поселок, состоявший из домишек барачного типа, похожих на старые времянки, использовавшиеся когда-то строителями. На пустырях, между бессистемно разбросанными жилищами,- мусор, заржавленные консервные банки.

Под развесистым деревцем увидели картинную группу обнаженных по пояс людей. Четверо индейцев, курчавый негр - вспомнилось, что семинолы еще в прошлом веке по-братски принимали беглых рабов,- и ярко выраженный белый - голубоглазый, мордастый блондин. Сидят в тени, томятся от скуки. Белый что-то напевает себе под нос.

Трудное дело - в таких случаях начинать разговор да еще просить разрешения сфотографировать. Наши вопросы встречают настороженно, но не враждебно. Молодой индеец с редкими усиками неплохо говорит по-английски. Объясняем, что мы иностранные корреспонденты, что много читали об индейцах, слышали о судьбе семинолов.

- Да,- говорит парнишка,- мы семинолы, знаменитое племя. Мы единственные не подписали договора о капитуляции.

- Значит, вы до сих пор воюете с федеральным правительством?

- Получается, что так,- улыбается молодой индеец.

- Всего нас здесь, в болотах Флориды, триста пятьдесят человек,- продолжал он.

Парнишка - из молодых, образованных индейцев. Работает шофером «скорой помощи» в медпункте резервации. Другие, видимо, плохо знают английский. В разговор активно не вступают, отвечают кивком головы, односложной фразой.

Они переглядываются: вот чудаки. Работы здесь нет.

Прошу разрешения сфотографировать их. Индейцы не возражают. Охотно царапают карандашом в моем блокноте, коряво печатая свои имена. Белый парень с мутными пьяными глазами начинает клянчить:

- Подбросьте долларов на полдюжины пива. Заплатите им, раз снимаете.

Индейцы явно смущены, укоризненно глядят на белого собрата.

Я слышал, что алкоголизм - одно из бедствий индейских резерваций. Что процветают и попрошайничанье, самоуничиженное стремление заработать гроши на фотографирующих туристах. Но здесь, в этой компании, получается все наоборот. Краснокожие держатся с чувством собственного достоинства, а бледнолицый брат занимается вымогательством.

Да, хоть и читал ты о резервациях, хоть и готов увидеть отнюдь не райскую жизнь, но встреча с ней лицом к лицу всякий раз производит тяжкое впечатление. Эти жалкие хибары, замусоренный двор, гнетущая застойность - на всем лежит печать бедности, неблагополучия, отверженности.

А главное - сами индейцы, забытые всеми, никому не нужные, оказавшиеся на обочине жизни люди. После книг Майн Рида и Фепимора Купера, после голливудских кинофильмов, всей этой театральной романтики с орлиными перьями головных уборов, стрелами, томагавками, после бешеных погонь на лошадях за дилижансами, драматических схваток, кипучих страстей, столкновений ярких характеров явление живых сегодняшних индейцев гнетет ощущением застоя и безысходности.

Снова и снова вспоминались мне слова покойного президента Кеннеди: «Наше обращение с индейцами в прошлом до сих пор мучает совесть нации». Но величайшая несправедливость по отношению к коренным жителям Америки - дело не только прошлого. И сегодня они пасынки своей страны, самые отверженные, самые забитые и притесняемые граждане Америки.

Ищем управление резервации, где можно было бы получить какую-то информацию. Но одноэтажное светло-серое здание, видно административный центр резервации, пустует. Тишина и в школе по соседству. Сегодня воскресенье, день нерабочий.

Зато функционирует торговая точка, глинобитный сарайчик под камышовой крышей с рекламой кока-колы над входом (единственное напоминание о том, что ты в Соединенных Штатах). На прилавках пусто, если не считать банок с леденцами да маринованного осьминога в стеклянной посуде. За прилавком дремлет старичок с морщинистым, словно печеное яблоко, лицом. Жужжат мухи.

Единственное приличное здание здесь - церковь, кирпичная, с иголочки баптистская церковь, как где-нибудь среди зеленых полей штата Джорджия. На ступенях принарядившиеся в пестрые платья индеанки с детьми.

Тихонечко открываем тяжелую дверь, входим внутрь. В зале с люминесцентными плафонами на потолке, отделанном светло-розовым пластиком, идет служба. На скамьях перед нами иссп-ня-черные затылки и согбенные спины в разноцветных узорчатых рубахах и платьях. На амвоне бледнолицый брат, седоватый, коротко стриженный, с острыми глазами.

- Помолимся же, дети мои, во имя отца святого и его сына,-тянет священник, воздевая к потолку мускулистые короткие руки.

У него простецкое лицо, одет в голубую безрукавку с красным галстуком. Похож скорее на хваткого предпринимателя, чем на духовного наставника.

- Будьте же братьями друг другу, не грешите, не будьте стяжателями,- взывает пастор,- и вы удостоитесь бессмертия. Вы будете жить не месяцы, не годы, а вечно,- популярно разъясняет он.- Ваши страдания, беды, несчастья - ничто по сравнению с вечным блаженством, ждущим праведников.

Согбенные спины тянут что-то хором. Ковыряет в носу уставшая смуглолицая девчушка. Егозит длинноногий мальчишка, стараясь ущипнуть своего приятеля в соседнем ряду. Слово берет помощник пастора - округлый, мягколицый индеец в белой рубахе с разноцветной брошью на груди. Он лопочет что-то непонятное, переводя, видимо, слова своего шефа на семинольский язык. Затем уже по-английски, заученным тоном рассказывает историю о том, как он болел и как господь послал ему исцеление.

После богослужения индейцы гурьбой вываливаются из церкви в сияние летнего солнечного дня. На поляне под навесами грубо сколоченные столы, на них большие кастрюли с дымящимся варевом.

Краснокожие, и стар и млад, становятся в очередь. Они терпеливо ждут, когда приблизятся к столу и две дородные индеанки, хозяйничающие у котлов, положат на бумажную тарелку горку вареных бобов, какую-то травку, кусочек яблочного пирога.

Это так похоже на виденное в Нью-Йорке в праздник Дня благодарения, когда у ночлежек «Армии спасения» выстраиваются длинные очереди прячущих глаза людей, которых один раз в год накормят бесплатным обедом. Здесь внешне все «веселее» - яркие одежды индейцев, солнечные зайчики в траве, а по существу то же самое.

Переминаясь с ноги на ногу, индейцы стоят в очереди. Какие лица! Вот этот могучий седой старик, широколицый, горбоносый, что стоит опираясь на посох, как памятник неистребимому пер-вожителю американской земли. Рядом с ним - высокий юноша, стройный и красивый, похожий на виденный в книге портрет Оцеолы.

Потомки свободолюбивого вождя семшюлов в очереди для нищих! Первоначальные хозяева континента, удостоившиеся за свое долготерпение объедков с общеамериканского стола! Трагедия американских индейцев предстает вдруг какой-то новой, но отнюдь не менее горькой стороной.

- Как в бывшей колониальной стране,- удивленно говорит повидавший мир Джироламо.

Действительно, на всем, что мы видим сегодня, лежит печать чего-то слаборазвитого, колониального. Да, собственно говоря, индейские резервации и есть колонии, внутренние колонии Соединенных Штатов Америки.

Пытаемся расспросить того круглолицего индейца, что переводил проповедь священника. В карих глазах переводчика умная, все понимающая усмешка аборигена, допущенного в лоно хозяев: дескать, хорошо понимаю, что вас интересует, по ничего не скажу.

- Жизнь в резервации? Ничего, улучшается. Как насчет работы? У кого как. Это зависит от человека.

Индейский дядюшка Том хорошо вышколен. Рисковать своими привилегиями он явно не хочет.

Но оказывается, не все сегодня в резервациях безгласны. Есть и такие, пусть их немного, кто готов говорить, кто хочет, чтобы их голос был услышан.

На поляне, в стороне от столов с благотворительной кормежкой, мы заметили белого человека в темно-синей трикотажной рубашке с серебряной пластинкой индейского талисмана на груди. Чем-то он был похож па семинола. То ли прямыми точеными чертами лица, то ли более смуглой, чем у американцев европейского происхождения, кожей. И в то же время отличался от них. И одеждой, и тем, как уверенно и независимо держался.

Директор местной школы Сэм Джонсон, на четверть индеец, видно, был из тех «идейных» американцев, что возвращаются в нищету резерваций, чтобы помочь «своим людям». Но, будучи человеком гордым, он сразу же отвел наше предположение, что кого-то спасает, что идет на жертвы. «Просто надо же где-то работать»,- говорит он.

Взгляд на жизнь у Сэма Джонсона спокойно-пессимистический.

- Прогресс? Нет, так называемый прогресс,- говорит Сэм.- Он сокрушает индейцев так же, как механический каток дробит гравий. Несколько лет назад мы были отрезаны от всего мира, особенно в период летних ливней, когда болота набухают водой. Чтобы выбраться из резерваций, надо было потратить две-три недели. Теперь вот построили шоссе, но от этого не стало лучше. Разве что иностранные туристы вроде вас заглянут!

В прошлом веке,- продолжает он, и в ровном, внешне равнодушном голосе звучат нотки горечи,- коренных жителей Америки расстреливали из ружей. Теперь уничтожают отверженностью, нищетой, болезнями. Они оказались на обочине жизни, они никому не нужны. А ведь гибнет неповторимая цивилизация. Знаете ли вы, что на территории США проживают остатки трехсот племен? Это около ста живых языков...

По горькой логике школьного учителя, места для индейцев в их собственной стране, просторной и богатой, нет. Как говорится, куда ни кинь, всюду клин. И в резервациях обречены на вымирание, и вне их жить не могут.

Кое-кто пытается вырваться из узкого круга резерваций, уйти на север, в города. Но чаще всего возвращаются обратно. Разочарованные, сломленные. Трудно соперничать семинолу или навахо на рынке труда с белым. Язык английский он знает плохо, навыков трудовых нет, весь психологический настрой неприспособлен для высокосоревнонательной, жесткой жизни большого города. К тому же в городах своих безработных, квалифицированных специалистов хоть отбавляй.

- Если и есть какая работа, то только по штатам федерального правительства.

Он начинает считать: «Четыре учителя в школе, директор, сторож, шериф, шофер машины «скорой помощи»... Всего получается двадцать шесть рабочих мест. А жителей в резервации триста пятьдесят человек. Вот и подсчитайте, какой процент безработицы».

- Жить в резервации скучно, смертельно скучно,- говорит Сэм Джонсон. И на лице его появляется странная улыбка, дескать, что они спрашивают, неужели не видят сами?

Уже после поездки я узнал из газет и различных документов, что безработица в резервациях составляет от тридцати до семидесяти процентов, что смертность среди индейских детей, достигших месячного возраста, втрое выше, чем среди белых новорожденных, что процент самоубийств среди подростков-индейцев в три раза превышает общий американский уровень в этой возрастной группе.

По всем этим мрачным показателям индейцы являются «рекордсменами». С ними не может тягаться никто даже из американцев «второго сорта» - ни негры, ни мексиканцы, пи пуэрториканцы.

«Первые американцы стали последними американцами»,- сказал известный журналист, обозреватель газеты «Нью-Йорк тайме» Том Уикер.

...Снова орлы, кружащие в небе, цветистые птички в кустах. Снова болота, клочковатые пустоши, зной и безлюдье флоридской резервации. А где-то на расстоянии пятидесяти миль отсюда - щеголеватый, сверкающий белоснежными отелями Майами. И совсем недалеко - устремленный ракетами в космос Кейп-Канаверал.

Невеселая музыка на улицах Майами

Итальянцы о чем-то взволнованно разговаривают. Джанкарло чуть ли не бросает руль, норовя подкрепить речь темпераментным жестом. Эмоции явно перевесили чувство такта, заставлявшее до сих пор моих спутников изъясняться по-английски. Понимаю только отдельные слова: резервация, Америка, Сицилия.

- Джироламо считает,- отвечает на мой вопрос Луиджи,- что в самых нищих деревушках Сицилии люди живут много лучше. А Джанкарло говорит, что не поверил бы, если бы не увидел своими глазами, что такое возможно в Америке.

Если бы знакомство с жизнью первых американцев ограничилось моими «экспедициями» в болота Флориды, в пустыни Аризоны, на дальний северо-запад штата Орегон, если бы я встречался с индейцами только в резервациях, они так и остались бы в моей памяти людьми сломленными, потерянными, притихшими.

Но прошло совсем немного времени после последней поездки, и я увидел других краснокожих - обретающих голос, наступающих, требующих справедливости.