Кукуруза и бомбы

Продавец с тыквой

У него гордое имя Индепенденс (Независимость), у этого городка, раскинувшегося по сторонам шоссе номер 24 в штате Миссури. Оказавшись на его тихих, осененных тополями и вязами улицах, попадаешь в марк-твеновскую Америку с белыми деревянными домами с верандами, с церквами чуть ли не на каждом перекрестке, с чередой автомастерских, бензоколонок и закусочных - стандартные черты американской современности-вдоль главной магистрали. В двадцати милях на Запад - большой, деловой Канзас-Сити - город переплетающихся железнодорожных путей, зерновых элеваторов, машиностроительных заводов. Вокруг - поля кукурузы, пшеницы, сорго.

Когда-то Индепенденс был аванпостом европейских переселенцев, осваивавших «дикий Запад». Здесь, в месте слияния Миссури и Канзас-ривер, они высаживались на берег и дальше передвигались по суше, в крытых повозках катили неделями и месяцами по буйному многоцветью трав, встречая несметные стада бизонов, отражая налеты бронзовокожих индейцев.

Позднее Индепенденс стал торговым центром, ярмаркой миссурийских и канзасских скотоводов, местом шумных аукционов, веселых состязаний ковбоев в верховой езде, железнодорожной станцией, откуда эшелоны с мычащим грузом отправлялись на бойни Канзас-Сити, Сент-Луиса, Чикаго.

Сегодня Индепенденс - сонный пригород своего шумного индустриального соседа. Окончив рабочий день, сюда возвращаются к семейным очагам банковские служащие, конторские клерки, инженеры и техники, предпочитающие здешнюю тишину и более низкую стоимость жилья.

Он и впрямь очень тих, зелен, провинциален, этот небольшой американский город в глубинке, живущий, можно подумать, лишь местными сплетнями, ценами на зерно и прогнозами погоды, столь суровой в последние годы к американскому Среднему Западу.

Индепенденс так далек от «большой политики»!

Но это впечатление обманчиво. Этот сонный город более чем причастеи к бурям века, к историческим событиям прошлого, ведущим напрямик в настоящее.

Иностранца, познающего здешнюю жизнь, обязательно привезут на центральную площадь города, где в небольшом сквере перед старомодным кирпичным зданием окружного суда возвышается бронзовый памятник шагающего человека с острым личиком.

- Индепенденс,- непременно скажут вам,- город Гарри Трумэна. Здесь тридцать третий президент США провел детство, здесь начал свою политическую карьеру, добившись избрания административным судьей округа Джексон. Сюда же вернулся в 1953 году после почти восьми лет обитания в Белом доме.

Не будем вспоминать о том, как сын мелкого земельного спекулянта, неудачливый предприниматель, все деловые предприятия которого - от компании по добыче свинца и цинка до галантерейного магазина - кончились банкротством, пробился в высшие сферы Вашингтона, как благодаря стечению обстоятельств и щедротам боссов политической машины штата «маленький человек в коротких брючках», как его называли противники, стал сенатором, затем вице-президентом, а в апреле 1945 года неожиданно для всех, в том числе и для самого себя, оказался в президентском кресле, опустевшем после внезапной смерти Франклина Делано Рузвельта.

Скажем только, что созданный официальной американской историографией образ тридцать третьего президента США - человека простого, но проницательного, грубоватого, но человечного и в общем миролюбивого и гуманного, хотя и весьма решительного,- удивительно противоречит очевидным фактам. Для миллионов людей во всем мире имя Трумэна навсегда связано с такими явлениями, имевшими тяжелые последствия для международного сообщества, как подрыв антигитлеровской коалиции, переход Запада на рельсы «холодной войны» и сколачивания военных блоков, как политика атомного шантажа в отношении Советского Союза. А кто может забыть, что именно этот «христианин», не колеблясь, приказал сбросить атомные бомбы на два густонаселенных города Японии?

...Вместе с профессором Кёртисом ходим по залам Музея Трумэна. Музей и библиотека удобно разместились в комплексе приземистых светло-серых зданий среди зеленых холмов на окраине Индепенденса. Тридцать миллионов страниц рукописей, сорок пять тысяч томов личных материалов, восемь тысяч фотографий, семнадцать тысяч предметов личного обихода,- деловито перечисляет заместитель директора музея.

На стене за стеклом - мундир капитана артиллерии Гарри Трумэна, рядом - пушка времен первой мировой войны, («Я предпочел бы всю жизнь командовать батареей, чем руководить страной»,- впоследствии признается президент.)

В следующем зале выставлен старомодный «крайслер», которым пользовался сенатор от штата Миссури. Дальше - темно-коричневый рояль, за которым любил музицировать обитатель Белого дома. С похвальным прилежанием собрано все, что имеет отношение к жизни знаменитого уроженца этих мест, сделано все, чтобы растрогать лениво фланирующих по залам посетителей. Дескать, вот ведь как бывает: простой человек, такой же, как мы, а вознесся так высоко!

В зале во всю стену фотография: Сталин, Черчилль и Трумэн. Сидят в мягких креслах, щурясь от яркого солнца. Сталин устал, задумчив. На обмякшем лице английского премьера поблескивают пытливые, сверлящие глаза. Трумэн словно аршин проглотил - поза напряженная, губы плотно сжаты, челюсть выдвинулась вперед. Как человек перед дракой.

Шел июль 1945 года. В пригороде поверженного Берлина - Потсдаме собрались лидеры Большой Тройки. Первое мирное лето в Европе после самой кровопролитной войны в истории человечества. Время торжества победителей, больших надежд и устремленных в будущее решений.

Оглядываясь назад из сегодняшнего дня, мы знаем, что многим из этих надежд не суждено было осуществиться, что вскоре на еще не остывшие от огня камни Европы, да и не только Европы, надвинутся ледники «холодной войны». Почему это произошло? Почему распалась антифашистская коалиция? Будучи реалистами, мы, конечно, отдаем себе отчет в различии классовых целей внешней политики Советского Союза и западных союзников, в том, что в Москве, с одной стороны, и в Вашингтоне и Лондоне - с другой, ориентировались во многом на разные общественные силы в своих планах послевоенного устройства мира. Но не помешали же эти реально существующие противоречия народам и правительствам трех стран объединить свои усилия во имя победы над гитлеровским фашизмом и японским милитаризмом! Идем дальше.

Яркий цветной снимок: над чертой горизонта в потемневшем небе поднялось оранжевое грибовидное облако. Рядом - черно-белая фотография: панорама города, превращенного в кладбище,- обломки стен, испепеленная земля, безлюдье. Первый снимок - испытание атомного оружия в Аламогордо, штат Нью-Мексико, 16 июля 1945 года, второй - Хиросима, 6 августа того же года.

- Атомная бомба сделала Трумэна в высшей степени уверенным в себе,- замечает Джордж Кёртис.

Корректный, предупредительный, готовый помочь, профессор тем не менее формулирует свои мысли осторожно. Его можно понять. Как-никак, а бывший президент, даже лежащий под цементной гранитной плитой во внутреннем дворе музея, и сего-дня его босс, хозяин, дающий работу. Другие историки высказываются определеннее. Монопольное обладание новым, «абсолютным» оружием, пишут они, вызвало среди антикоммунистически настроенных деятелей Запада опьянение силой, ощущение, что отныне они могут диктовать свою волю народам. Им казалось, что теперь-то одним махом они смогут перечеркнуть так пугавшее их упрочение позиций СССР и всех прогрессивных сил в результате победы над фашизмом.

Как говорится, дела минувших дней. Если бы только минувших!

В своей книге «Расколотый мир» американский историк Дэниел Ергин пишет, что шифровка об успешном испытании атомного устройства в штате Нью-Мексико вызвала среди западных участников Потсдамской конференции «настроение эйфории, ощущение всемогущества, чудесным образом снимающего проблемы обычной дипломатии».

Трумэн, по его словам, «стал чрезвычайно задиристым». Черчилль, цитирует историк, сказал в одной из частных бесед: «Теперь в наших руках нечто такое, что изменит соотношение сил с русскими. Секрет этой взрывчатки и возможность использовать ее целиком изменит дипломатический эквилибриум, развалившийся после поражения Германии».

...За стеклом на розовом листке текст секретной телеграммы, посланной Трумэном из Потсдама в Вашингтон. Приказ предписывает стратегическим военно-воздушным силам США без проволочек доставить «специальную бомбу», сначала одну, а затем по мере поступления другие на следующие цели: Хиросима, Нокура, Ниигата и Нагасаки.

Неуютно чувствует себя профессор Кёртис у стенда, где под фотографией безжизненной Хиросимы покоятся кусок обуглившейся черепицы и горстка спекшейся земли. Два разрушенных до основания японских города, сотни тысяч заживо сгоревших в бушующем пламени, «испарившихся» или искалеченных атомной радиацией. Почему Вашингтон пошел на эти невиданно жестокие меры массового истребления? Ведь исход войны был предрешен. Особенно после того как в Потсдаме Советский Союз дал обещание вступить в войну против Японии не позднее чем через три месяца после окончания военных действий в Европе.

Профессор прерывает тяжелое, затянувшееся молчание. - Среди американских историков существует два мнения,- говорит он.- Одно, что атомные бомбежки были необходимы, чтобы избежать больших потерь, которые пришлось бы понести американцам в случае высадки на Японских островах. Другое, что атомные бомбы, сброшенные на японцев, по существу адресовались русским: припугнуть Москву, сдержать распространение советского влияния на Дальнем Востоке.

Профессор не поясняет, какой точке зрения он отдает предпочтение. Но история уже вынесла свой приговор: атомные бомбежки Хиросимы и Нагасаки не диктовались военной необходимостью, сотни тысяч жизней были отданы на испепеляющий алтарь рождавшейся на Западе политики атомного шантажа.

Телеграмма, сообщавшая о превзошедших все ожидания результатах применения первой «специальной бомбы», застала Трумэна на борту крейсера «Огаста» по пути из Европы в Америку. Президент в это время завтракал в кругу избранных офицеров.

Вот как описывает эти минуты Роберт Доновэн, дипломатический корреспондент, следовавший по пятам за хозяином Белого дома: «Когда капитан вручил президенту сообщение о Хиросиме, Трумэн пожал ему руку и воскликнул: «Это величайшая штука в истории!» Под приветственные возгласы моряков он вскочил, сжимая в руке послание, и побежал по кораблю, гордо улыбаясь и рассказывая всем подряд о первой атомной бомбе... «Наше капиталовложение в два миллиарда долларов окупилось!- кричал в возбуждении Трумэн, размахивая телеграммой.- Баланс силы в мире кардинально изменен»».

На описываемое им Доновэн смотрит глазами придворного биографа, человека, боготворящего каждый шаг своего обожаемого шефа. Тем сильнее впечатление от его совсем не предназначенных обличать наблюдений. Трумэн, пишет Доновэн, неоднократно говорил, что он нисколько не колебался, принимая решение об атомной бомбардировке, и что если бы ему пришлось снова решать этот вопрос, поступил бы точно так же. «Плаксивым ребенком» презрительно назвал президент физика Оппенгеймера, раскаивавшегося в том, что он участвовал в создании атомного оружия. «Пять или шесть месяцев назад,- пи-, сал Трумэн в 1946 году государственному секретарю Ачесону,- ко мне в офис пришел Оппенгеймер и потратил кучу времени, заламывая руки и причитая, что они обагрены кровью». Сам мнссуриец не испытывал никаких угрызений совести. Впрочем, можно ли в этом случае говорить о совести? Ведь это именно он, Гарри Трумэн, тогда мало кому известный сенатор, в 1941 году, когда гитлеровцы напали на Советский Союз, прославился на весь мир своим предельно циничным заявлением: «Если мы увидим, что выигрывает войну Германия, нам следует помогать России, а если победу будет одерживать Россия- оказывать помощь Германии, пусть они таким образом убивают друг друга как можно больше».

...Мы ходим по залам музея, со стороны фасада обманчиво компактного, а внутри неожиданно просторного. Чего только нет в его вместительном чреве - от воспроизведенного в натуральную величину овального офиса президента, словно перенесенного сюда из Вашингтона, с декорациями трумэновских времен до тросточки, опираясь на которую непоседливый Гарри приходил сюда до своих последних дней, чтобы полистать бумаги президентского архива, предаваясь сладким воспоминаниям о былом могуществе. Говорят, он любил неожиданно выйти к посетителям, изумленным тем, что они видят наяву самого «мистера президента».

Сейчас музей расширяют. Размещают новые поступления, что-то из старого переводят в запасники. Проходя коридором, замечаю задвинутый в угол странный экспонат. Бюст Трумэна. Но какой! Фантазией скульптора стальная голова миссурийца, остроносая, с бугорками крепко сжатых скул, вырастает из металлического шара земли. Сам шар - с рельефом континентов, по его экватору начертано: «Pax Americana!» - покоится в когтистых лапах орла. Жутковато. В высшей степени неэстетично. Но смысл выражен четко: «Мир по-американски!»

Да, в те времена кружилась голова не у одного только Трумэна. Многим среди американских гегемопистов, если пользоваться современной терминологией, казалось, что наступило «их время». Западная Европа и Япония были выбиты из седла как конкуренты Соединенных Штатов в экономической и политической области. Советский Союз, вынесший на своих плечах главное бремя борьбы против фашизма, был, как им казалось, обескровлен войной. Сами же США на войне лишь раздобрели - потери минимальные, на уровне автомобильных катастроф, взбодренная оборонными заказами экономика вздымается как на дрожжах. А тут еще и монополия на «сверхоружие»!

Именно в те послевоенные годы мир оброс ледниками «холодной войны» с гонкой вооружений, военными блоками, оглушительной антикоммунистической пропагандой, которые только в 60-70-е годы стали подтаивать в весенних лучах разрядки. Опьянение продолжалось даже тогда, когда бодрящего эликсира силы оставалось, как говорится, на донышке.

...Музеи посещают не только ради прошлого. В них ищут день сегодняшний, да и завтрашний. Решение побывать в Канзас-Сити родилось, когда я прочитал сообщение газеты «Хьюстон кроникл» о ранее неизвестных записках Трумэна. Сенсационные сами по себе, они неожиданно остро подсвечивали сегодняшние дела. Хотелось увидеть их своими глазами, лучше узнать, что их породило.

В зале научной библиотеки тишина, шелест листов, склоненные над столами головы. Главный архивариус музея Чарльз Орвалл отдает распоряжение, и они появляются передо мной, эти бумаги из личного архива тридцать третьего президента США, они вкатываются на тележке, эти коробки-годы, хранп-щие дневники в тетрадях с твердым переплетом, записи на отрывных листках из блокнотов со штампами Белого дома. Трумэн вел эти записи для себя, как бы мысля вслух, наедине с самим собой. Более четверти века хранились они за семью печатями. Недавно были открыты для историков. Публикация выдержек из них вызвала фурор.

Читаю дневник и словно впервые знакомлюсь с человеком, лицо которого видел, а в душу заглянуть не удавалось. Самоучка, так и оставшийся глубоким провинциалом, он полон самоуверенности и стремления поучать. Показная набожность и реальная жестокость. Напускная прямота и фактическое лицемерие. Черно-белое видение мира: темное - это то, что идет от «нехристей-коммунистов», а светлое - все, что рождено «свободным миром». И ни грана сомнения, что все народы только и мечтают о том, чтобы жить по-американски.

А вот и те семь листков, исписанных жестким почерком, содержание которых газета нашла «ошеломляющим».

«Мне кажется,- записывал Трумэн,- что правильным подходом был бы ультиматум с десятидневным сроком, извещающий Москву, что мы намерены блокировать китайское побережье от корейской границы до Индокитая и что мы намерены разрушить все военные базы в Маньчжурии, включая базы подводных лодок, средствами, имеющимися в нашем распоряжении, и, если будет продолжаться вмешательство, мы уничтожим все порты или города, для того чтобы достичь наших мирных целей».

Запись датирована 27 января 1952 года. Это было время войны в Корее, развязанной американским империализмом. Война продолжалась уже почти два года. Увязнув в ее трясине, сталкиваясь с растущим недовольством американцев, администрация демократов металась между готовностью вести мирные переговоры и самыми агрессивными импульсами, вплоть до идеи превентивной атомной войны против СССР и КНР.

«Это означает всеобщую войну,- развивал свои мысли Трумэн.- Это означает, что Москва, Санкт-Петербург, Мукден Владивосток, Пекин, Шанхай, Порт-Артур, Дайрен, Одесса и Сталинград (здесь президент, видимо, исчерпал свои географические познания.- Г. В.) и все промышленные предприятия в Китае и Советском Союзе будут стерты с лица земли. Это последний шанс для советского правительства решить, заслуживает ли оно того, чтобы существовать, или нет».

Написанное пером не вырубишь топором. Пожелтевшие листки дышат безумием. Безумием «на высшем уровне». Правда, это мысли наедине с собой. Правда, угрозы не были выполнены.

- В личных записках Трумэн выражал свои агрессивные сиюминутные настроения, как бы спуская пары,- примирительно говорит профессор Кёртис.- По характеру президент был человеком горячим, но осторожным. Поразмыслив здраво, он, конечно, понял, что предъявлять ультиматум Советскому Союзу; мягко говоря, неразумно. Более того, годом ранее примерно за те же агрессивные устремления Трумэн снял с поста командующего американскими вооруженными силами на Дальнем Востоке генерала Макартура.

Не трудно представить себе, что за здравые мысли осенили миссурийца, когда он «поостыл». В гневе видя себя громовержцем, он жил в плену инерции - иллюзии атомной монополии США. Но Советский Союз уже обладал атомным оружием. Да и общее соотношение сил в мире было таково, что даже самые ретивые крестоносцы антикоммунизма должны были понимать колоссальный риск фронтальной схватки с социалистическими странами.

Горячий Гарри окончательно успокоился не так давно - в 1972 году. Но призраки долговечнее людей. Порой они вселяются в живых.

Листая подшивки американской газеты, я наткнулся на сообщение, которое заставило вспомнить Трумэна. «Вашингтон пост» от 9 октября 1977 года. Интервью, взятое у современного американского политика. Интервью столь агрессивное и откровенное, что, казалось, миссурийский громовержец встал из-под цементной плиты.

«- Я не считаю ядерное превосходство политически бессмысленным...- говорил этот человек.- Оно представляет возможность для политической эксплуатации.

- Неужели вы способны, будучи христианином, отцом, порекомендовать нажать кнопку и убивать миллионы людей? - спрашивал корреспондент.

- Конечно, смог бы, и не сомневаюсь, что сделал бы это без больших колебаний, если бы я полагал, что кто-то другой начинает в это время нападение на меня.

- Но ведь в результате этого может погибнуть человеческая цивилизация,- возражал все более удивлявшийся корреспондент.

- Ну прежде всего эти рассуждения - сплошная чепуха... В действительности же, если бы мы использовали все наши ядерные вооружения и русские использовали все их ядерные вооружения, было бы убито около десяти процентов человечества... Это ведь не полное уничтожение, не так ли?»

Корреспондент был явно напуган.

«- Вы и вправду не находите сложным в нравственном отношении этот шаг? - спросил он напоследок.

- Ничуть,- заявил современный политик.- Ни капельки. Если бы я находил это сложным, то я бы считал, что не должен находиться там, где сейчас нахожусь».

Зловещее заявление принадлежало Збигневу Бжезинскому, в то время специальному помощнику президента Картера по вопросам национальной безопасности. В четких ответах профессора-антикоммуниста, допущенного к опасным рычагам власти, сквозила безжалостность и безрассудство маньяка. Что там жизни миллионов людей, если это «политически целесообразно»! Какие эмоции, если погибнет «всего лишь десять процентов человечества»!

Даже Трумэн и тот в конечном счете вынужден был смириться с реальностью!

Лавры миссурийского галантерейщика не давали покоя и «арахисовому фермеру» из Джорджии. Отдельные концепции, взгляды, настроения трумэновских времен возрождались в деятельности администрации демократов с такой портретной схожестью, что ее можно было бы обвинить в плагиате.

Фермер. Один из тех, что приехали на тракторах в Вашингтон, чтобы потребовать помощи разоряющимся труженикам сельского хозяйства

Президентская директива № 59 о приемлемости «ограниченной» ядерной войны против Советского Союза. Как это было похоже на давние американские «теории» превентивной атомной войны против социалистических стран! Концепция «дуги нестабильности», простирающейся от Ближнего до Дальнего Востока, оправдывающая самоуправство в этих районах американских морских пехотинцев. Чем это не переписанная «доктрина Трумэна», присваивавшая Соединенным Штатам право на вмешательство во внутренние дела народов под предлогом «защиты» их от коммунизма? И тот же знакомый почерк - угрозы, бойкоты, бряцание оружием, упор на «силовые приемы».

И вот теперь администрация Рейгана с ее программами резкого наращивания вооружений, с доктринами «ограниченной» и «затяжной» ядерных войн.

Но на дворе не 50-е, а 80-е годы. Давно не существует ядерной или какой-либо прочей монополии США. Неизмеримо выросла разрушительная сила оружия массового уничтожения. И то, что по здравому размышлению было признано негодным тогда, тридцать лет назад, тысячекрат неприемлемее сегодня.

Мы возвращались в Канзас-Сити сельской дорогой. По сторонам шоссе бежала слегка всхолмленная миссурийская земля, самая плодородная земля в мире, как считает Фрэд Кювит. А уж эти края он хорошо знает. Немало лет проработал Фрэд в местной газете «Канзас-Сити стар», заведовал сельскохозяйственным отделом. И сейчас не упускает из виду аграрные дела, теперь уже в качестве бизнесмена. Не так давно мистер Кювит побывал в СССР, преисполнился теплых чувств к советским людям и вниманием ко мне старался отплатить им за гостеприимство.

Буроватой стерней щетинились убранные поля кукурузы, сорго, сои, рядом зеленели участки проросшей озимой пшеницы. Проплывали островки ферм с возвышающимися над домами и хозяйственными постройками силосными башнями. Кое-где среди полей встречались старомодные насосы-качалки, «подскребавшие», как говорят здесь, подземные нефтяные карманы.

Люди были заняты привычным трудом. Они очень хотели, чтобы закупочные цены на зерно и скот были повыше, чтобы стоимость сельскохозяйственных машин и удобрений снизилась.

Им очень нужен был дождь.

И совсем не нужны были бомбы.

- Я первый раз вижу русского и очень плохо представляю себе жизнь в вашей стране,- сказал фермер Элмор Стаут.- Но я твердо знаю одно - война между нашими странами была бы катастрофой. Нам нужно торговать, а не воевать.

Встреча с редколлегией газеты «Канзас-Сити стар» превратилась в утро вопросов и ответов. Журналистов одной из ста-аейших американских газет живо интересовали наши дела, и больше всего - каковы «с точки зрения Москвы» перспективы советско-американских отношений.

Отвечая на этот вопрос, я говорил, что, по мнению советских людей ни одна из существующих ныне в мире серьезных проблем не поддается решению «с позиции силы», путем бряцания оружием. И мы не теряем надежды, что рано или поздно и руководители США вновь придут к такому выводу. Конечно, чем раньше, тем лучше.