VII НА ГРЕБНЕ ВОЛН

Американский публицист Джон Гантер выпустил в свет в 1952 г. небольшую книгу, названную им "Эйзенхауэр - человек и символ". Собирая в спешном порядке материал для этой книги, Гантер ставил перед собой цель рассказать американской общественности о человеке, который считался наиболее вероятным кандидатом республиканской партии в президенты и который в условиях отсутствия равных ему по популярности в стране кандидатов имел наиболее предпочтительные шансы одержать победу. Сам Гантер не сомневался в том, что Эйзенхауэр победит на выборах 1952 г., и старался убедить в этом и читателей своей книги: "Он (Эйзенхауэр) является одним из тех немногих американцев в истории, про которых с весьма значительной степенью уверенности можно сказать, что, если он захочет получить президентский пост от любой партии, он его получит" (John Gunther. Eisenhower; The Man and the Symbol. Harper. New York, 1952, p. 1). Как и в других многочисленных печатных изданиях, публиковавшихся с целью пропаганды личности кандидата в президенты, Гантер не жалел красок для описания личных качеств генерала, его безграничной энергии и безупречного здоровья. Гантер, правда, полагал, что Эйзенхауэра нельзя было назвать интеллектуалом, тем более в сравнении с наиболее вероятным кандидатом демократической партии Эдлаем Стивенсоном, но тут же утверждал, что Эйзенхауэр "обладает весьма значительными интеллектуальными качествами". В созданном им образе Эйзенхауэра намеренно выделялись такие черты, которые могли вызвать симпатию и уважение к нему у рядового избирателя - мало спит (следовательно, больше времени будет уделять исполнению возложенных на него обязанностей), не признает дневного отдыха (вывод тот же), расчетлив, но не жаден (вывод - государственных средств транжирить не будет, но и не будет экономить на действительных нуждах населения), скромен и прост, любит играть в гольф, рыбачить, рисовать, отважен и т. д. Не ссылаясь прямо на самого генерала, Гантер заявлял, что тот, судя по всему, "не прочь стать президентом Соединенных Штатов, если этого захочет достаточное количество людей".

Вывод был очевиден буквально с первых страниц книги - Эйзенхауэр будет хорошим президентом (Ibid., p. 126).

Книга Гантера вышла в свет весьма своевременно, так как мало кто в Соединенных Штатах отчетливо представлял себе в те дни, каким президентом окажется Эйзенхауэр. Хотя к 1952 г. до выхода в свет этой книги в США было опубликовано как минимум пять книг об Эйзенхауэре, в них преимущественно освещалась его военная карьера, да и написаны они были в явно ультрапатриотическом духе, заведомо исключавшем сколько-нибудь серьезный анализ личных качеств и способностей генерала. Как отмечал биограф Эйзенхауэра Ричард Ровере, предлагая избирателям кандидатуру того или иного политического деятеля, любая партия обязана, как правило, заблаговременно информировать общественность о том, что из себя представляет этот человек, каковы его прошлые заслуги на общественном или ином поприще и какова его программа действий на будущее. "В случае с Эйзенхауэром,- признавал Ровере, - можно подвергнуть обсуждению лишь его личность. Его прошлые заслуги не имеют никакого отношения к данной ситуации, а программы действий у него попросту нет" (Richard H. Rovere. The Eisenhower Years. Farrar, Straus and Cudahy. New York, 1956, p. 7). Более того, всего за несколько месяцев до того, как имя Эйзенхауэра стали называть в качестве вероятного кандидата республиканцев в президенты, никто в стране толком даже и не знал, к какой партии он принадлежит. И имеете с тем, в политических кругах Соединенных Штатов сходились в убеждении, что Эйзенхауэру практически гарантирована победа, если он решится выставить свою кандидатуру от любой партии. Как с нескрываемой обидой констатировал несколько позднее сам Эйзенхауэр: "Они только и говорили о том, как смогут одержать победу, используя мою популярность. Никто даже не упомянул о том, что у меня есть мозги в голове" (Marvin R. Weisbord. Campaigning for President, p. 173).

Что же можно было сказать о 62-летнем генерале, оказавшемся в центре внимания американской общественности, политических и деловых кругов США незадолго до очередных президентских выборов? Впервые Америка услышала об Эйзенхауэре около десяти лет назад, когда генерал был назначен президентом Франклином Рузвельтом командующим союзными войсками сначала в Северной Африке, а позднее на европейском театре военных действий. О всей предшествовавшей этому назначению военной карьере генерала Эйзенхауэра и Америка и английское союзное командование узнали из отпечатанной ротаторным способом биографической справки, которую распространило военное министерство США. Открытие второго фронта и высадка союзных войск в Нормандии принесли генералу славу. По окончании войны Америка встретила его как своего самого крупного полководца и героя. В течение последующих двух лет Эйзенхауэр был начальником штаба армии США, а в 1948 г. стал президентом Колумбийского университета в Нью-Йорке. Как подчеркивали американские авторы, за исключением полутора лет пребывания на посту университетского президента, "вся сознательная жизнь Эйзенхауэра прошла в особом, изолированном мире профессиональной армии" (Marquis W. Childs. Eisenhower: Captive Hero; A Critical Study of tho General and the President. London, Hammond, Hammond, 1959, p. 147), далеком от политики и общественных проблем.

Уже спустя восемь лет после пребывания на президентском посту, оглядываясь на свою политическую карьеру, Эйзенхауэр признавал: "Я никогда не обучался политике. Я пришел в нее со стороны на самую вершину" (Theodore H. White. The Making of the President, 1964, London, 1965, p. 69). Но Эйзенхауэр пришел в политику не сам, его в нее буквально втащили представители делового мира США, с которыми у него сложились тесные взаимоотношения за время службы в армии. Эйзенхауэр не собирался, как он заявлял, извлекать выгоду из своих связей с бизнесом, но без особого сопротивления последовал совету друзей из деловых кругов США, сменив генеральский мундир на академическую мантию. Нет оснований сомневаться в искренности заявления Эйзенхауэра, относящегося к 1945 г., о том, что он и не помышлял в то время о политической карьере и тем более о президентском кресле. Но с промежуточных выборов 1946 г. имя генерала Эйзенхауэра приобрело магическую силу для руководителей двух основных партий страны, неоднократно направлявших к генералу своих эмиссаров с целью выяснения его политических симпатий (По свидетельству делопроизводителя графства, где проживала семья Эйзенхауэров, Дуайт Эйзенхауэр с 1928 г. никогда не голосовал, и, следовательно, его политические взгляды не были известны никому. В то же время, по словам того же делопроизводителя, отец Эйзенхауэра был республиканцем и голосовал неизменно за кандидатов республиканской партии )(Sherman Adams. Firsthand Report: The Story of the Eisenhower Administration. Harper. New York, 1961, p. 13). В июне 1948 г. опросом общественного мнения, проведенным Э. Ропером, было установлено, что генерал Эйзенхауэр считается большинством американцев наиболее перспективным кандидатом в президенты США, от какой бы партии он ни решился выставить свою кандидатуру.

К началу работы съездов республиканской и демократической партий летом 1948 г. движение за избрание Эйзенхауэра в президенты США заметно активизировалось, но генерал категорически отказался выставить свою кандидатуру, и движение постепенно сошло на нет. В своих военных мемуарах "Крестовый поход в Европе" Эйзенхауэр вспоминал разговор с президентом Трумэном в 1945 г. во время инспектирования последним американских вооруженных сил в Германии. По воспоминаниям Эйзенхауэра, ехавший с ним в машине президент неожиданно повернулся к нему и сказал: "Генерал, нет на свете ничего такого, что бы вы хотели и чего я не попытался бы помочь вам получить. Это определенно и в особенности касается президентского поста в 1948 г." Опять-таки согласно Эйзенхауэру, он, рассмеявшись, ответил президенту: "Г-н президент, я не знаю, кто будет вашим соперником на президентский пост, но только не я" (Dwight Eisenhower. Crusade in Europo. Avon Books. New York" 1968. p. 471). До сих пор нет уверенности в том, что такой разговор действительно имел место, поскольку в машине они ехали втроем с генералом Брэдли, никогда не цитировавшим этих слов, а Трумэн, обычно скрупулезно записывавший в своих дневниках все свои впечатления и заслуживающие внимания беседы, о таком разговоре с Эйзенхауэром никогда и нигде не упоминал. Более того, позднее в своих мемуарах Трумэн, явно намекая на Эйзенхауэра, писал: "Обаяние часто играло активную роль в выборе американских президентов. Пирс, как и Гардинг, был избран частично потому, что он "выглядел как президент". Пирс участвовал в мексиканской войне в качестве бригадного генерала под командованием Скотта. Пирс был добровольцем, Скотт - профессиональным солдатом. Оба были выдвинуты кандидатами, поскольку их послужные списки сделали их хорошо известными людьми. Я никогда не считал, что популярность и обаяние являются основой деятельности главы правительства. Президент должен знать, куда он идет и почему, и он должен верить в то, что он делает" (Harry S. Truman. Years of Trial and Hope. 1946 - 1955, vol. 2, p. 196). Представляется сомнительным, что человек, придерживающийся таких взглядов, мог предлагать генералу Эйзенхауэру свое содействие. В предыдущей главе уже приводился разговор Трумэна с Эйзенхауэром, в ходе которого президент, напротив, сделал все возможное для того, чтобы укрепить Эйзенхауэра в отрицательном отношении к выдвижению его кандидатуры на пост президента в 1948 г., и на том этапе преуспел в этом.

В 1948 г. в отношении Трумэна к Эйзенхауэру стала отчетливее проявляться настороженная враждебность, объяснявшаяся тем, что в кругах демократической партии вызревала идея выдвижения кандидатуры генерала на пост президента взамен терявшего свою популярность и влияние в партии Трумэна. Буржуазно-либеральный еженедельник "Нью рипаблик", близкий к кругам демократической партии, писал: "Политические деятели-демократы не интересуются взглядами Эйзенхауэра. Им нужен лишь способный победить кандидат, который приведет местных кандидатов к победе" (Cabell Phillips. The Truman Presidency, p. 209). Но одновременно с демократами расположения Эйзенхауэра активно добивались и республиканцы. На том этапе ни одной из ведущих политических партий страны не удалось соблазнить "старого солдата" блестящей политической карьерой. Эйзенхауэр продолжал придерживаться убеждения, что избрание военных на политические посты может обернуться трагедией для страны.

Движение за "мобилизацию" Эйзенхауэра вновь ожило в республиканской партии в 1950 г., когда предстоящий уход президента Трумэна из Белого дома уже не вызывал никаких сомнений. Надо сказать, что к этому времени и сам Эйзенхауэр заметно изменил свое отношение к перспективе выдвижения его кандидатуры. Уже будучи президентом Колумбийского университета, Эйзенхауэр, в отличие от прошлых лет, с особой готовностью стал высказываться по политическим вопросам, вызвав даже саркастическое замечание журнала "Лук": "Под академической мантией Эйзенхауэра одолевает зуд. Его так и тянет в политическую битву". Статья в журнале была озаглавлена: "Эйзенхауэр готов к призыву республиканцев" (Richard Rovere. The Eisenhower Years, p. 6).

Личные взаимоотношения между Трумэном и Эйзенхауэром начали особенно портиться к концу 1950 г., когда, видя в Эйзенхауэре возможного серьезного соперника будущего кандидата демократов на выборах 1952 г., Трумэн решил отправить генерала в Европу в качестве главнокомандующего вооруженными силами НАТО. В октябре 1950 г. Трумэн направил Эйзенхауэру короткую записку, пригласив его на беседу в Белый дом при очередном посещении Вашингтона. В записке, как бы между прочим, говорилось, что Эйзенхауэру не стоит приезжать специально для этой цели в столицу, поскольку это может вызвать нежелательные толки. Когда генерал посетил позднее президента, ему было предложено стать главнокомандующим вооруженными силами НАТО в Европе. Эйзенхауэр не мог не подчиниться приказу (Американские генералы никогда не выходят в отставку и, даже будучи вне армии, продолжают подчиняться своему верховному главнокомандующему - президенту США), хотя и был крайне им возмущен.

Главы трех послевоенных администраций США. Слева направо: Гарри Трумэн, Дуайт Эйзенхауэр и Джон Кеннеди

Политические сторонники Эйзенхауэра, делавшие на пего серьезную ставку, были возмущены не в меньшей степени. Подоплека президентского решения была очевидна для всех - Трумэн решил устранить Эйзенхауэра с американской политической арены. К этому времени и сам Эйзенхауэр рассматривал свой пост в Колумбийском университете как возможный трамплин к политической карьере, и назначение в НАТО мешало ему осуществить свои планы. Некоторые американские авторы, правда, утверждают, что, не желая того, Трумэн сыграл на руку Эйзенхауэру и стоявшим за ним силам, так как генерал был явно не на месте в кресле президента Колумбийского университета и дальнейшее пребывание на этом посту вряд ли способствовало бы поддержанию его популярности в стране. "Человек, не читавший практически ничего, кроме военной истории и "вестернов", чувствовал себя неловко в храме знаний", - писал Маркие Чайлдс (Marquis W. Childs. Eisenhower: Captive Hero, p. 107).

Когда несколькими годами ранее республиканские лидеры уговаривали Эйзенхауэра согласиться на выдвижение его кандидатуры, генерал отказывался, заявляя, в частности, что он мог бы согласиться на это лишь в том случае, если его кандидатуру поддержат обе ведущие политические партии. Поняв, что в условиях 1951 г. на столь необычное единодушие рассчитывать не приходится, Эйзенхауэр изменил свое отношение. В сентябре 1951 г. по поручению руководства республиканской партии сенатор Генри Кэбот Лодж выехал в Париж для встречи с генералом, с тем чтобы вновь попытаться уговорить его баллотироваться на предстоящих выборах. Убедившись, что его выжидательная позиция играет на руку честолюбивому сенатору Роберту Тафту, начавшему уже в октябре 1951 г. активную кампанию за выдвижение своей кандидатуры, Эйзенхауэр вскоре сообщил лидерам республиканской партии о своем согласии с их предложением. Выступая перед журналистами в своей штаб-квартире в предместье Парижа в январе 1952 г., генерал скромно заявил, что, учитывая настойчивые пожелания многочисленных сторонников, ему не остается иного выхода, кроме как согласиться принять на себя обязательства, "выходящие за пределы моих теперешних обязанностей". Это заявление Эйзенхауэра послужило сигналом к началу кампании 1952 г.

Даже симпатизировавшие генералу авторы признавали, что Эйзенхауэр может оказаться столь же неподготовленным для Белого дома, сколь неподготовленным он был для поста президента Колумбийского университета. Но, признавая это, те же авторы обращали внимание на положительные качества генерала, делавшие его привлекательным кандидатом для рядовых избирателей. "Эйзенхауэр прямой, прагматичный, общительный, живой, уравновешенный, спокойно энергичный, скорее проницательный, чем мудрый, великодушный, обходительный, но не чопорный или напыщенный, скромный, но ни в коем случае не робкий. Он не интеллектуален, а возможно, даже антиинтеллектуален. Это замечание автора, вероятнее всего, основывается на приписываемом Эйзенхауэру определении интеллигента как человека, "которому требуется больше слов, чем нужно, для того, чтобы сказать больше, чем он знает" (Waller Lafeber. America, Russia and the Cold War, p. 183), но всегда с исключительным уважением относится к учению и к знаниям... Он любит играть в покер и бридж, пить виски, слушать простонародные шутки, заниматься разведением овощей, читать нравоучительные истории, основанные на приключениях мамаши Скунс и папаши Скунса" (Richard Rovers. The Eisenhower Years, p. 8). О скромности Эйзенхауэра ходили легенды. Рассказывали, что, будучи уже командующим союзными вооруженными силами, генерал, здороваясь за руку с простыми солдатами, представлялся: "Моя фамилия Эйзенхауэр". Мало кому, однако, было известно, что он поступал так по совету одного военного корреспондента, считавшего, что такая форма обращения с подчиненными несомненно будет благожелательно и даже восторженно комментироваться на первых страницах американских газет. "Это была фальшивка, но дело в том, что это была фальшивка особого рода",- писали Артур Шлезингер-младший и Ричард Ровере (Arthur M. Schlesinger jr. and Richard Rovere. The General and the President, and the Future of American Foreign Policy. Farrar Straus and Young, New York, 1951, p. 17). До своего выхода на национальную политическую арену Эйзенхауэр, по словам американского историка Л. Генри, воспринимался как "позднее издание Джорджа Вашингтона - патриотичным, способным, простым, опытным в крупных делах и стоящим выше узких партийных интересов" (Laurin L. Henry. Presidential Transition, p. 462).

В конце января 1952 г. губернатор штата Иллинойс Эдлай Стивенсон взволнованно рассказывал своему другу журналисту: "Я только что вернулся из Белого дома. Президент хочет, чтобы я спас мир от Дуайта Эйзенхауэра" (Cabell Phillips. The Truman Presidency, p. 415). Как в действительности проходила эта беседа Стивенсона с Трумэном и что было сказано в ее ходе, никому не известно, за исключением, разумеется, самих ее участников. Но в своих воспоминаниях об этом эпизоде они существенно расходятся. Стивенсон писал, что он заявил Трумэну о своей незаинтересованности в предложении, объяснив свое отношение намерением завершить обширную программу мероприятий, намеченных им в своем штате. Согласно же Трумэну, Стивенсон был поражен сделанным ему предложением.

Сведения о состоявшейся встрече проникли на следующий день в американскую печать. Журналы "Тайм" и "Ньюсуик" посвятили Стивенсону обложки своих очередных выпусков. Уже в феврале 1952 г. в стране стали создаваться комитеты за избрание Стивенсона президентом. Хотя Стивенсон писал впоследствии, что выдвижение его кандидатуры было ему навязано, справедливости ради следует сказать, что им лично предпринимались лишь слабые попытки остановить эту кампанию. "Оглядываясь назад, трудно поверить в то, что единственной причиной колебаний Стивенсона было чувство неуверенности в себе и желание быть переизбранным на пост губернатора Иллинойса. Считать, что он не понимал, насколько слабы шансы демократов избрать своего президента в 1952 г., значит недооценивать его как политического деятеля. Демократы были у власти в течение последних двадцати лет, в Корее продолжалась непопулярная война, против трумэновской администрации выдвигались обвинения в коррупции, и наконец следовало учитывать необычную популярность Дуайта Эйзенхауэра, казавшегося, как он впоследствии и доказал, непобедимым", - писал американский историк Дж. Эпстайн в статье "Эдлай Стивенсон в ретроспективе" (Joseph Epstein. Adlai Stevenson in Retrospect, "Commentary", December 1908. p. 75). Спустя 12 лет, в 1964 г., Стивенсон вспоминал в разговоре с журналистом Л. Россом: "Оба раза, когда я баллотировался, положение мое было безнадежным. Баллотироваться в качестве демократа в 1952 г. было безнадежным, а уж тем более баллотироваться против героя войны № 1" (Ibidem). Но это признание было сделано Стивенсоном гораздо позднее, а в 1952 г. он, как, впрочем, и многие лидеры демократов, до последнего момента надеялся на то, что неопытный в перипетиях межпартийной политической борьбы Эйзенхауэр допустит в своей предвыборной кампании какую-нибудь серьезную ошибку или просчет и тем самым откроет дорогу в Белый дом кандидату демократов.

Национальный съезд республиканской партии был созван в июле 1952 г. в Чикаго. Уже с первых часов его работы стало очевидным, что основная борьба на съезде развернется между сторонниками сенатора Роберта Тафта и делегатами, поддерживавшими кандидатуру Эйзенхауэра. Съезд проходил в крайне напряженной обстановке, характеризовавшейся всевозможными маневрами соперничающих группировок делегатов и стоявших за ними деловых кругов США. Надо сказать, что, как правило, представители крупного монополистического капитала страны не считают нужным присутствовать лично на национальных съездах, удовлетворяясь ролью закулисных руководителей хода их работы. Национальный съезд республиканцев явился исключением из этого правила. Шесть руководителей автомобильного концерна Форда, включая самого Генри Форда II и президента "Дженерал моторс" Чарльза Вильсона, заняли одну из лож зала, не скрывая своих симпатий к кандидатуре Эйзенхауэра. Их присутствие в зале съезда, естественно, не осталось незамеченным делегатами, поддерживавшими другие кандидатуры. Как писал один из видных американских обозревателей, Маркие Чайлдс: "Одним из объектов презрения и злобы верных сторонников Тафта была ложа, заполненная руководителями "Дженерал моторс". Это те самые люди,- ворчал один из лидеров протафтовской группировки,- которые предрешают весь ход работы этого съезда" (Paul. T. Darid, Ralph M. Goldman and Richard C. Bain. The. Politics of National Party Conventions. The Brookings Institution. Washington, 1960, p. 62). Компания "Дженерал моторс" была далеко не единственной группой монополистического капитала США, активно поддерживавшей кандидатуру Эйзенхауэра. Как свидетельствуют американские авторы, "Эйзенхауэр располагал поддержкой "кингмейкеров" -o "делателей королей" во всех частях страны, включая техасских миллионеров и влиятельных издателей газет и журналов в Нью-Йорке и других городах" (Ibid., p. 63).

Хотя сенатор Роберт Тафт не мог пожаловаться на отсутствие или малочисленность подобных "кингмейкеров" среди поддерживавших его кругов, политическое и экономическое могущество тех, кто поддерживал кандидатуру Эйзенхауэра, сыграло решающую роль. До второго тура голосования делегаты, поддерживавшие менее популярных кандидатов - Э. Уоррена и Г. Стассена, переметнулись на сторону Эйзенхауэра и, добавив недостающие голоса, решили исход борьбы в пользу генерала. Через несколько часов, уже без особых сложностей, кандидатом на пост вице-президента США от республиканской партии был утвержден 39-летний сенатор из Калифорнии Ричард М. Никсон, который, как полагали лидеры республиканцев, в силу своей молодости должен был привлечь голоса молодых американских избирателей. В своей речи по поводу утверждения его кандидатуры Эйзенхауэр обещал возглавить "крестовый поход" с целью изгнания из Вашингтона правительства, погрязшего, как он выразился, в расточительстве, невежестве и коррупции.

Следуя установленной в 1948 г. традиции, Америка вновь получила возможность наблюдать за ходом работы национального съезда республиканцев по телевидению. Перспектива, о которой с такой опаской упоминалось в американской печати в 20-х годах, стала реальностью. Около 70 млн. американцев наблюдали за драматическим развитием работы республиканского съезда, получив полную иллюзию сопричастности к триумфу Эйзенхауэра. С этих пор телевидение становится неотъемлемой частью всех избирательных кампаний, оказывая на их ход и исход значительное влияние.

Политическая платформа республиканцев, одобренная съездом, содержала набор обычных заверений и обещаний. Основное внимание делегатов было привлечено к внешнеполитическому разделу платформы, написанному Джоном Фостером Даллесом, в котором содержалось, в частности, обещание - "отречься от всех обязательств, содержащихся в секретных соглашениях, подобных тем, которые были заключены в Ялте", и продемонстрировать надежды Соединенных Штатов на "восстановление подлинной независимости порабощенных народов". Даллес был удовлетворен тем, что предложенные им формулировки и идеи нашли поддержку у делегатов съезда. Тема "освобождения порабощенных народов" с этих пор присутствовала во многих выступлениях и заявлениях республиканских политических деятелей, делавших ставку на провоцирование выступлений антисоциалистических сил в Восточной Европе и оказание давления на СССР. Республиканская платформа содержала обычные по тому времени призывы к борьбе с коммунизмом, подвергала критике коррупцию в правительстве Трумэна и обещала положить конец "отрицательной, бесполезной и аморальной политике сдерживания", которой придерживалось в своем внешнеполитическом курсе правительство Трумэна ("Washington Post". February 3, 1953).

Делегаты демократической партии собрались на свой съезд двумя неделями позднее в том же Чикаго. Их вниманию было предложено несколько кандидатур, в числе которых фигурировали сенаторы Кефовер, Рассел, Керр, вице-президент Баркли, губернатор штата Нью-Йорк Гарриман, но, по всеобщему признанию, ни один из них не мог рассчитывать на хотя бы примерно равные шансы с Эйзенхауэром на победу. В ходе съезда выросла и окрепла идея выдвижения кандидатом на пост президента Эдлая Стивенсона. После третьего тура голосования кандидатура Стивенсона была утверждена большинством делегатов съезда. На пост вице-президента был выдвинут сенатор-южанин Джон Спаркман.

Утвержденная демократами политическая платформа практически повторяла платформу 1948 г., защищала курс администрации Трумэна, обещала рабочим отмену принятого контролируемым республиканцами конгрессом закона Тафта - Хартли, а фермерам - улучшение их экономического положения.

Немедленно после завершения работы национальных съездов обеих ведущих партий президент Трумэн активно включился в предвыборную кампанию, избрав объектом своей резкой критики республиканского кандидата. Надо сказать, что Трумэн с большой неохотой расставался с положением лидера демократической партии и новому лидеру - Стивенсону пришлось на первых порах, по образному выражению Л. Генри, "извиваться в политических объятьях" Трумэна (Laurin L. Henry. Presidential Transitions, p. 457). Профессиональные политиканы из республиканской партии, поняв, что Трумэн решил взять на себя роль руководителя кампании, воспользовались этим обстоятельством и сосредоточили, в свою очередь, весь огонь критики не на основном противнике Эйзенхауэра Стивенсоне, а на самом Трумэне и деятельности его правительства. Отдавая себе отчет в том, что Трумэн своим активным вмешательством в кампанию лишь усугубляет и без того незавидное положение демократов, Стивенсон, по совету своих сторонников, предпринял энергичную попытку вырваться из стеснявших свободу его действий "объятий" президента Трумэна. В августе 1952 г. Стивенсон нанес визит Трумэну в Белом доме в надежде договориться с ним о том, чтобы президент оставался в стороне от активного участия в предвыборной кампании и дал возможность Стивенсону создать в глазах избирателей свой собственный образ политического деятеля, независимого в своих суждениях и поступках от политики и действий уходившей в отставку администрации. Описывая это совещание, К. Филиппе отмечал: "Оно было натянутым, болезненно неловким и в значительной степени неубедительным. Нельзя открыто просить президента отойти в сторону от основной политической кампании его партии, и окольные намеки Стивенсона либо не доходили до сознания Трумэна, либо же, если они и доходили, попросту им игнорировались. В любом случае, было бы абсурдным полагать, что человек с темпераментом и политическим опытом Гарри Трумэна согласится с ролью молчаливого и исполненного собственного достоинства "серого кардинала" в кампании, в ходе которой подвергался сомнению весь его послужной список на посту президента" (Cabell Phillips. The Truman Presidency, p. 425).

Впоследствии Трумэн, возлагая всю вину за поражение демократической партии на Стивенсона, писал в своих мемуарах, что тот допустил несколько серьезных ошибок в ходе предвыборной кампании. Основной из них Трумэн считал стремление Стивенсона "отмежеваться от правительства в Вашингтоне и, возможно, от меня". "Каким образом,- восклицал Трумэн,- Стивенсон надеялся убедить американских избирателей в необходимости удержать демократическую партию у власти, отрекаясь в то же время от ее влиятельных членов, я не знаю" (Harry S. Truman. Years of Trial and Hope, p. 498). Особое негодование Трумэна вызвало заявление кандидата демократов в беседе с одним из журналистов о том, что он намерен покончить с "беспорядком в Вашингтоне". Этим заявлением, возмущался Трумэн, Стивенсон фактически полностью и безоговорочно поддержал основные лозунги республиканской предвыборной кампании, сыграв на руку Эйзенхауэру. "До тех пор пока существуют люди, дающие взятки, - теоретизировал Трумэн, пытаясь объяснить неизбежность коррупции, - будут существовать и люди, готовые получать взятки. Это утверждение в одинаковой степени относится как к частному бизнесу, так и к государственному и правительственному бизнесу. Это имеет место и в области промышленности и банковского дела, и в федеральном правительстве". Особое неудовольствие Трумэна вызвала позиция, занятая Стивенсоном в связи с обвинениями правительства демократов в "пособничестве коммунистам". "Историческим фактом является то, что именно при правительстве демократов были приняты экономические и военные меры, спасшие западную цивилизацию от коммунистического контроля",- негодуя, восклицал президент. Обвинение своего правительства в "пособничестве коммунистам" Трумэн назвал "самой наглой ложью века, сфабрикованной безрассудными демагогами из числа республиканцев... прибегавшими к технике страха и большой лжи, чтобы ввести в заблуждение и запугать наш народ" Ibidem).

Лидеры демократической партии и сам Трумэн понимали, что тема "красной опасности" была важной составной частью плана республиканской партии, имевшего целью дискредитировать правительство демократов, и что в условиях разгула маккартизма было явно недостаточно лишь подвергать сомнению и отметать утверждения республиканских пропагандистов. Перед администрацией Трумэна стояла задача доказать консервативной Америке, что демократическое правительство не намерено церемониться с "нелояльными" американцами. К 1952 г. более 4 млн. американцев, находившихся на государственной службе или претендовавших на нее, были тщательно проверены Федеральным бюро расследований. Обвинительные заключения были вынесены против девяти с лишним тысяч человек, а дела почти 3 тыс. человек были переданы в суд. В попытке умалить масштабы поднятой в стране антикоммунистической истерии некоторые американские авторы впоследствии писали, что всего лишь 378 человек (или 0,002% от общего числа лиц, подвергшихся проверке) были в конечном итоге уволены с работы. Возможно, что так и было на самом деле, но эти авторы намеренно обходили тот факт, что свыше 4 млн. человек были подвергнуты унизительной проверке, что тысячи американцев были вынуждены пройти через крайне неприятную процедуру судебного разбирательства. Проверка лояльности способствовала еще большему разжиганию антикоммунистической истерии в стране.

Гораздо менее решительно и эффективно действовало правительство Трумэна в борьбе с коррупцией в государственном аппарате, хотя немногочисленные факты разоблачения судебными органами наиболее вопиющих злоупотреблений преподносились американской общественности в качестве убедительного доказательства постоянной приверженности администрации Трумэна делу государственной законности и правопорядка. В министерстве юстиции и Налоговом бюро США к концу 1952 г. за всевозможные злоупотребления были уволены 66 человек, из которых 9 человек были приговорены к различным срокам тюремного заключения (James D. Barber. The Presidential Character, p. 291).

В продолжавшейся тем временем предвыборной кампании остроумный и красноречивый Стивенсон неизменно одерживал верх в дебатах со своим республиканским соперником, но вопреки здравому смыслу росла не его популярность, а популярность Эйзенхауэра. Как заметил один из газетчиков, сопровождавших Эйзенхауэра в поездке по стране: "Когда он (Эйзенхауэр. - (Э. И).) произносит самые явные банальности, американцы смотрят на его серьезное лицо так, словно они слышат нечто достойное быть высеченным в камне и переданным третьему и четвертому поколениям" (Sidney Warren. The Battle for the Presidency, p. 278). Генерал представлялся малоискушенным в политике человеком, не знакомым со сложностями активной борьбы с политически опытным противником, и вызывал сочувствие рядовых американцев, традиционно питающих симпатии к человеку, находящемуся в более трудном положении. Стивенсон усиленно пытался вызвать страх американцев перед приходом в Белый дом кадрового военного, но не без помощи республиканской пропагандистской машины избиратели видели в Эйзенхауэре лишь миролюбивого генерала с обаятельной улыбкой, человека скромного происхождения, своими ратными делами добившегося вершины славы и признания. Более того, в условиях растущего недоверия американцев к профессиональным политиканам тот факт, что Эйзенхауэр был далеким от политики человеком и не был "обычным политическим деятелем" со всеми присущими ему отрицательными качествами и вызывающими подозрение действиями, рассматривался даже как несомненное достоинство республиканского кандидата. Кому-то даже пришло в голову сравнить генерала с чистым листком бумаги, который еще ни одной партии не удалось "испещрить своими каракулями".

Опыт генерала в военно-политических вопросах и в области дипломатии (имелось в виду весьма ограниченное по времени и по личному вкладу участие Эйзенхауэра в переговорах о капитуляции фашистской Германии) приводился как веский довод в его пользу. В создавшейся международной обстановке, как утверждала контролируемая республиканцами пресса, эти качества республиканского кандидата можно было считать решающими, простив ему незнание внутриполитических проблем Америки.

Однако наиболее несомненным и веским преимуществом Эйзенхауэра перед его основным политическим противником было то, что еще до начала предвыборной кампании в казну республиканской партии потекли щедрые взносы крупных магнатов США, "жирных котов", сделавших ставку на генерала. В его распоряжение были переданы опытные специалисты по ведению предвыборной борьбы, чье сотрудничество щедро оплачивалось монополистическими кругами. "Эйзенхауэр... был именно тем человеком, которого хотели (монополии. - Э. И.). Нельзя было представить себе более совершенного кандидата,- писал Р. Тагуэлл. - Он разделял все убеждения, представлявшие наибольший интерес для финансовых и промышленных магнатов" (Rexford G. Tugwell. Off Course, p. 238).

Эйзенхауэр вел предвыборную кампанию в энергичном, наступательном плане. Он без устали разъезжал по стране, призывая избирателей к "моральному крестовому походу" с целью расчистки "беспорядка в Вашингтоне" и "устранения мошенников и коммунистов с насиженных влиятельных мест". Он обвинял правительство Трумэна в том, что оно втравило страну в корейскую войну, которую было не в состоянии "ни выиграть, ни закончить", осуждал политику "сдерживания" коммунизма и призывал к "освобождению закабаленных народов Европы и Азии". Значительное место в его предвыборных выступлениях занимала тема антикоммунизма. Под влиянием консерваторов и реакционно настроенных республиканских политических деятелей в выступлениях Эйзенхауэра все чаще стали преобладать обещания в случае его победы на выборах безжалостно изгнать со всех постов "розовых", "красных" и сочувствующих им нелояльно настроенных лиц. Выступая в штате Висконсин, родном штате сенатора Маккарти, и стоя бок о бок с этим махровым реакционером, Эйзенхауэр всенародно пожимал ему руку, благодаря за внесенный им вклад в успех предвыборной кампании. Играя на антикоммунистических настроениях маккартистов, Эйзенхауэр исключил из своего заблаговременно подготовленного выступления в Висконсине теплые слова о своем бывшем командире и покровителе генерале Макартуре, с которым у Маккарти были весьма натянутые отношения. Возможно, об этом факте никто и не узнал бы, если бы положительный отзыв о Макартуре не был включен в заблаговременно отпечатанный и распространенный среди журналистов текст. Исключение этого абзаца из выступления было замечено американской прессой и широко комментировалось. Стивенсон не преминул довольно недвусмысленно высказаться по этому поводу: "В любой кампании могут быть произнесены слова, которые, возможно, и не следовало произносить. И я сам не выше упреков. Мне не удалось под давлением времени и обстоятельств прокомментировать каждую проблему и каждый вопрос во всех подробностях. Но моя совесть - то самое чувство, которое щемит, когда все остальное торжествует - моя совесть меня не тревожит... Я могу подойти к этому дню суда народного с уверенностью в том, что я никогда не пытался говорить разные вещи разным людям... Я говорил одни и те же слова о благородном деле равноправия всем людям в Виргинии и в Гарлеме. Я не был изоляционистом в Чикаго и интернационалистом в Нью-Йорке. Я не превозносил одним духом моего друга и не бросался затем пожимать руку того, кто на него клеветал" ("Intellectual Digest", January 1972, p. 36). Не оставался в долгу и Эйзенхауэр. В одном из своих выступлений, написанном для него его советниками, генерал высмеял менторский тон и характер публичных выступлений соперника, напоминавших, как заявил Эйзенхауэр, научные трактаты.

В ходе предвыборной кампании Стивенсон предпринял несколько попыток предложить американским избирателям нечто отличное от того, что предлагали или готовы были предложить им кандидаты республиканской партии. Так, в частности, он попытался отмежеваться от маккартизма. Выступая перед членами Американского легиона с речью "О характере патриотизма", Стивенсон заявил: "Трагедией наших дней является атмосфера страха, в которой мы живем, а страх порождает угнетение". Это и другие заявления Стивенсона, несмотря на свою расплывчатость и общий характер, дали повод республиканцам, и в первую очередь сторонникам сенатора Маккарти, обвинить Стивенсона в том, что он проявляет "мягкость" к коммунистам. При этом нередко приводился тот факт, что Стивенсон в свое время выступал свидетелем защиты по делу Алджера Хисса, бывшего ответственного сотрудника государственного департамента США, обвиненного маккартистами в государственной измене.

Весь ход предвыборной кампании 1952 г., как, впрочем, и всех других предвыборных кампаний в США, лишний раз подтверждал справедливость высказывания историка Роберта Такера, считающего, что в американской политике "признанным правилом игры является то, что противники пытаются нажить капитал на трудностях и ошибках друг друга... Оппортунизм является вполне допустимым аспектом, если не каноном политической игры" (Robert W. Tucker. Nation or Empire; The Debate over American Foreign Policy. Baltimore. Md., John Hopkins Press, 1968, p. 2).

1952 год явился важной вехой в истории развития телевидения и положил начало широкому использованию этого наиболее эффективного средства массовой информации во внутриполитической борьбе в США. Отныне по каналам телевидения транслировались не только работа национальных съездов республиканской и демократической партий, но и наиболее интересные эпизоды предвыборной кампании. Ход работы съездов передавался четырьмя крупнейшими телевизионными компаниями. Большинство из 18 млн. телевизионных приемников, существовавших в то время в США, были сконцентрированы в крупнейших городах Восточного и Западного побережья и Среднего Востока, где проживало около 40% американского населения и более 50 % американских избирателей (Charles Alexandre Holmes Thomson. Television and Presidential Politics; The Experience in 1952 and tho Problems Ahead. Washington. 1956, p. 1).

Придавая особое значение этому новому каналу массовой информации, национальные комитеты обеих партий подготовили инструкции своим кандидатам, в которых содержались советы по наиболее эффективному использованию возможностей телевидения для обеспечения своей победы. Республиканцы выделили на предвыборную рекламу своего кандидата по телевидению не менее полутора миллиона долларов. Повинуясь воле организаторов его предвыборной кампании, Эйзенхауэр послушно участвовал в инсценировках "задушевных бесед с простыми американцами с улицы", изрекал заранее написанные для него фразы и, лишь оставаясь наедине со своими близкими друзьями, жаловался па то. что его, "старого солдата, вынуждают пасть так низко". Телевидение широко использовалось обеими ведущими политическими партиями не только для предвыборной пропаганды своих кандидатов, но и для публичных обвинений противников во всевозможных злоупотреблениях. Особенно активно освещались по телевидению события, связанные со взаимно предъявленными республиканской и демократической партиями обвинениями в незаконном использовании фондов, выделенных на проведение предвыборной кампании.

Кульминационным пунктом всей предвыборной кампании 1952 г. явилось обещание республиканского кандидата самолично выехать в Корею с целью поиска путей скорейшего урегулирования военного конфликта. Это заявление Эйзенхауэра вызвало замешательство в рядах демократической партии. Трумэн впоследствии писал: "Я никогда не смогу понять, как ответственный военный деятель, хорошо знакомый с особой деликатностью наших переговоров по вопросу об окончании военных действий, мог воспользоваться этой трагедией в корыстных политических целях". Заявление Эйзенхауэра, утверждал Трумэн, ослабило позицию США на переговорах (Harry S. Truman. Years of Trial and Норe, р. 501). Какова бы ни была реакция Трумэна и других лидеров демократической партии, нельзя не признать, что это заявление Эйзенхауэра оказало решающее влияние на исход президентских выборов. 4 ноября 1952 г. 34 млн. американцев проголосовали за Эйзенхауэра, 27 млн. отдали свои голоса Стивенсону. Республиканской партии удалось также заполучить большинство мест в сенате и в палате представителей. Впервые за 20 лет республиканцы завоевали контроль над Белым-домом и конгрессом одновременно.

Получив сообщение о победе Эйзенхауэра, Трумэн поздравил генерала, не преминув едко присовокупить, что его личный самолет будет предоставлен в распоряжение Эйзенхауэра, если тот "все еще намерен поехать в Корею" (Ibid., p. 505). В ответ Эйзенхауэр невозмутимо заявил, что он предполагает воспользоваться для этой поездки одним из военных транспортных самолетов ("The New York Times", November 6, 1952).

Победа республиканской партии на выборах 1952 г. отнюдь не свидетельствовала о росте ее популярности в стране. Одержанная республиканцами победа была скорее победой популярного и умело разрекламированного генерала, с именем которого у многих американцев были связаны воспоминания, ассоциировавшиеся с разгромом фашизма, и перспектива окончания войны в Корее. Важнейшую роль в победе Эйзенхауэра сыграло то, что за ним стояли влиятельные круги монополистического капитала США, сделавшие ставку на Эйзенхауэра, как на человека, который будет послушно исполнять их волю. Роль практического проводника идей, отвечавших интересам этих кругов, отводилась опытнейшему деятелю партии сенатору Роберту Тафту; ему была уготована роль фактического премьер-министра при бездеятельном президенте. Въехав в Белый дом, Эйзенхауэр поспешил уведомить сенатора Тафта, что тот может посещать его без предварительного уведомления и независимо от того, какими делами занят президент. Кроме ближайших помощников президента эта привилегия предоставлялась лишь единственному члену кабинета - государственному секретарю Джону Фостеру Даллесу. (Как едко заметил Стивенсон: "Тафт проиграл состязание, но выиграл победителя" (Sidney Warren. The Battle for the Psvsidency, p. 275).) После этого консерваторы устами Тафта пообещали президенту поддержку в его внешней и внутренней политике. Болезнь и смерть Тафта расстроила, однако, связанные с ним планы.

Оказавшись без лидера, консервативное крыло республиканской партии возложило все свои надежды на Маккарти. Еще в ходе предвыборной кампании Эйзенхауэр, опасаясь потерять столь необходимые ему для победы голоса консервативных элементов страны, так и не решился осудить маккартизм и даже, напротив, заявлял, что он поддерживает усилия, предпринимаемые сенатором по "очистке правительства от коммунистов". Правда, Эйзенхауэр признавал, что между ним и Маккарти имеются расхождения в подходе к решению стоявших перед страной проблем, но те, кто ожидал более решительного разрыва генерала с реакционерами, были явно разочарованы. Окрыленный нейтралитетом будущего президента, Маккарти активизировался в такой степени, что решился посягнуть на авторитет известных в стране политических деятелей и государственных организаций. Среди лиц, обвиненных Маккарти и его сторонниками в "симпатиях к коммунизму", оказались государственный секретарь США Дин Ачесон, кандидат демократов Э. Стивенсон, бывший личный переводчик президентов Рузвельта и Трумэна Чарльз Болэн, видный историк Артур Шлезингер и многие другие политические и общественные деятели США. В период предвыборной кампании особенно доставалось от Маккарти Стивенсону. Так, в частности, в своем выступлении по радио незадолго до выборов Маккарти "предостерег" американских избирателей, заявив, что в случае победы на выборах Стивенсон получит возможность продолжать "направляемую из Кремля самоубийственную национальную политику" ("The New York Times", October 28, 1952).

В период между выборами и официальным вступлением Эйзенхауэра на пост президента "охота на ведьм", возглавленная Маккарти, развернулась по всей стране. Сенатская подкомиссия под председательством сенатора Маккарэна вынесла решение о необходимости увольнения из секретариата ООН всех американцев, подозреваемых в "симпатиях к коммунизму", и руководство ООН, уступая давлению американского правительства, уволило ряд сотрудников - американских граждан. Трумэн и его правительство, опасаясь обвинений со стороны будущей республиканской администрации в пособничестве "проникновению красных" в правительственный аппарат, продолжали идти на поводу у реакции. Масштаб "чистки" и увольнений принял такие размеры, что ни один государственный служащий не мог быть уверен в завтрашнем дне. Крупный магазин готового платья "Бонде" поместил в те дни следующую рекламу в одной из вашингтонских газет: ""Бонде" полностью уверен в том, что занимающие государственные посты чиновники останутся на своих местах" ("Washington Times-Herald", November 30, 1952), приглашая этих чиновников делать покупки в кредит с оплатой их не ранее марта 1953 г. "Мы не беспокоимся и вам не следует беспокоиться",- заявлял в своем рекламном объявлении другой магазин, предлагая полное возмещение покупателям выплаченной ими суммы в случае, если они потеряют работу и не смогут полностью расплатиться за приобретенные товары ("Washington Sunday Star", December 7, 1952). Однако, вместо того чтобы способствовать возникновению чувства уверенности в будущем, такого рода объявления лишь разжигали тревогу. Проверка лояльности охватывала не только поступавших на государственную службу лиц, но и тех, кто уже давно работал. Личные дела государственных чиновников проверялись по нескольку раз, они вызывались в специальные комиссии по проверке лояльности; проверялись не только родственные связи этих лиц, но и их дружеские контакты. Многие из чиновников предпочитали увольняться с работы, не дожидаясь решений комиссии. Те же, кто избирал путь борьбы за свои права, оказывались под подозрением в течение многих лет.

Характеризуя этот период истории Соединенных Штатов, английский историк Р. Гулд-Адамс писал: "Администрация Эйзенхауэра так надолго пережила эру Маккарти, что многие, особенно за пределами США, с излишней легкостью забывают о том, что Маккарти был в зените своего влияния, когда президент (Эйзенхауэр) вступил на пост. В годы этой грязной главы в американской истории многие невинные люди, как состоявшие на государственной службе, так и те, кто на ней не состоял, пребывали в ежедневном страхе, опасаясь того, что какое-либо неожиданное искажение одного из фактов так называемых улик, возникавших в процессе бесконечных слушаний дел под руководством Маккарти, послужит основанием для зловещей "охоты на ведьм" против них с обвинениями з сотрудничестве с коммунистами или в симпатиях к коммунистам" (Richard Goold-Adams. The Time of Power; A Re-Apprisal of John Foster Dulles). Weidenfeld and Nicholson. London, 1962, p. 65. С активизацией маккартистской кампании многие американцы наивно возлагали надежды на то, что с приходом в Белый дом республиканский президент положит конец преследованиям, и, не дождавшись этого, удивлялись бездействию главы государства. Газета "Вашингтон пост", которая предсказывала в 1952 г., что маккартизм исчезнет с приходом в Белый дом Эйзенхауэра, была вынуждена заявить в период разгула маккартизма, что она безуспешно "ждала 400 ночей, что президент проявит способность к руководству, которая приведет к счастливому исходу" (Sherman Adams. Firsthand Report, p. 149).

Сам Эйзенхауэр вспоминал впоследствии, что в тот период он получал многочисленные письма, содержавшие единственный вопрос: почему OPI "не убрал" Маккарти? Р. Тагуэлл, подобно многим другим американским авторам, подчеркивал, что Эйзенхауэр "мог в любой момент остановить раздоры, вызванные поведением Маккарти, но он безмятежно игнорировал всю эту историю" (Rexford G. Tugwell. Off Course, p. 228 - 229). Завися от поддержки консервативных кругов страны, Эйзенхауэр и не мог поступить иначе. 1953-1954 годы были годами особенного разгула маккартизма, чему в значительной мере способствовала бездеятельность республиканского правительства и самого президента. Более того, в правительственных кругах даже в какой-то степени бравировали тем, сколько государственных служащих "сомнительной репутации" было уволено новой администрацией. К 30 июня 1954 г. с работы было уволено около 7 тыс. человек. Хотя Эйзенхауэр в частных беседах и продолжал лицемерно выражать недовольство деятельностью Маккарти и его сторонников, он избегал делать какие-либо официальные заявления по этому вопросу, утверждая, что с его стороны было бы неразумным удостаивать Маккарти президентского внимания. А тем временем Маккарти пользовался свободно предоставляемыми ему монополистическими кругами страны радио- и телевизионными каналами для нападок на администрации Трумэна и Эйзенхауэра, обвиняя их в "мягкотелости по отношению к коммунизму".

Реакционное движение Маккарти, оставившее глубокий след в американской истории и наложившее отпечаток на внутреннюю и внешнюю политику правительства США в последующие годы, состояло, по убеждению автора книги "Маккартизм: американский фашизм на марше" М. Вейса, из "разочарованных, неуравновешенных и пришедших в неистовство элементов среднего класса, клюнувших на удочку преподнесенного им в демагогических целях в жертву козла отпущения за все испытанные ими трудности и страдания. Этим козлом отпущения явился коммунизм. В основной массе сторонников Маккарти можно увидеть все существующие и будущие группировки, разъедающие жизненные органы Америки. Отрепья и остатки кофлиновского движения, "Серебряных рубашек", "Христианских границ", "Основателем Америки", сторонников Дж. Л. К. Смита, членов Американского легиона, организации "Католики - ветераны войны", скэбов, провокаторов ФБР, профессиональных реакционеров и штрейкбрехеров, куклуксклановцев, линчевателей, хулиганов и гангстеров находятся в маккартистском движении" (M. Weiss. McCarthism: American Fascism on the March. Pioneer Publications. New York. 1953). В 1957 г. Маккарти умер, подвергнутый политическому остракизму даже многими из тех, кому он играл на руку своей человеконенавистнической деятельностью.

Вернемся, однако, к событиям, происшедшим после того, как были объявлены результаты президентских выборов. Итак, выборы прошли, и с этого дня и в течение последующих 75 суток вся власть в стране должна была, согласно конституции США, принадлежать правительству, отвергнутому большинством электората. После выборов Трумэн предпринял несколько попыток установления тесных деловых взаимоотношений с вновь избранным президентом, но Эйзенхауэр решительно отклонял все эти попытки, не желая ассоциировать свою деятельность с уходящими с политической арены демократами. Помощники Эйзенхауэра категорически возражали против сколько-нибудь тесного общения с представителями трумэновской администрации по любым вопросам, за исключением разве что вопросов чисто технического характера. Как жаловался позднее один из помощников Трумэна, "дверь была открыта настежь, но в нее никто не входил" (Laurin L. Henry. The Presidential Transitions, p. 511). Взаимоотношения между Трумэном и Эйзенхауэром напоминали взаимоотношения между Гувером и Рузвельтом в период между ноябрем 1932 г. и мартом 1933 г. с той только разницей, что на этот раз в качестве стороны, упорно избегавшей каких-либо контактов с уходящей администрацией, выступали республиканские политические деятели. Эйзенхауэр считал, что любой неофициальный контакт с администрацией Трумэна будет "неразумным" с точки зрения будущего республиканского правительства.

В начале декабря 1952 г. Эйзенхауэр в сопровождении группы своих ближайших советников выехал в Корею, с тем чтобы на месте разобраться в сложившейся обстановке и выяснить возможности выполнения данного им избирателям обещания. Первые сообщения з американской печати о поездке Эйзенхауэра в Корею появились лишь после того, как генерал уже завершил свою поездку. А до тех пор оставшиеся в Вашингтоне сотрудники аппарата Эйзенхауэра искусно вводили в заблуждение американскую общественность регулярно передававшимися в печать сведениями о расписании дня генерала в Нью-Йорке и списками лиц, якобы наносивших ему визит в те дни.

Отношения между Трумэном и Эйзенхауэром сохранялись напряженными вплоть до самого последнего дня пребывания Трумэна в Белом доме. Трумэн болезненно воспринимал любые замечания, касающиеся этих взаимоотношений. На пресс-конференции, состоявшейся 18 декабря 1952 г., один из корреспондентов поинтересовался у Трумэна, будет ли он сопровождать Эйзенхауэра по дороге к Капитолию, где последнему предстояло принести торжественную присягу на пост президента. Трумэн резко поправил журналиста: "По дороге на торжественную церемонию избранный, но не вступивший еще в должность президент поедет вместе с президентом. Затем президент возвратится в Белый дом, а некое частное лицо займется своими делами" ("The New York Times", December 19, 1952).

Трумэн намерен был оставаться президентом до последней минуты своего срока. До последней минуты своего неофициального положения сохранял свою независимость и Эйзенхауэр, отклонив, в частности, приглашение Трумэна позавтракать с ним в Белом доме в день принесения торжественной присяги. Эйзенхауэр даже не нанес традиционного визита уходящему в отставку президенту в день своей инаугурации, хотя и был вынужден по традиции выехать вместе с Трумэном на церемонию в одной машине. Всю дорогу до Капитолийского холма оба политических деятеля угрюмо молчали, обменявшись, по воспоминаниям Трумэна, лишь несколькими колкими фразами. Эйзенхауэр, как писал Трумэн, вспомнил, что он сознательно не присутствовал на инаугурации последнего в 1949 г., дабы не отвлекать своим присутствием внимания от президента. На это Трумэн резко ответил: "Вас не было здесь в 1948 г., поскольку я вас не вызывал. (Видимо, здесь неточность. Инаугурация президента Трумэна состоялась 20 января 1949 г.- Э. И.) Но если бы я вас вызвал, вы были бы обязаны приехать" (Cabell Phillips. The Truman Presidency, p. 130). Натянутые отношения между ними сохранились до смерти Эйзенхауэра в 1969 г.

Речь Дуайта Эйзенхауэра по поводу вступления на пост президента США изобиловала религиозными интонациями, которые преобладали и в ряде его последующих выступлений. Он призывал американцев присоединиться к сочиненной им в то памятное утро молитве. Сама речь представляла собой заявление общего характера, в котором Эйзенхауэр особо выделил некие абстрактные идеалы, которыми он был намерен, по его словам, руководствоваться в своей деятельности на посту президента США. Новый президент призвал Америку и весь мир руководствоваться принципами "отвращения к войне", национальной гордости, экономической мощи, равных возможностей, самоопределения наций и взаимной солидарности всех народов. От авторов этого и других текстов заявлений и речей президента на протяжении всего восьмилетнего пребывания Эйзенхауэра в Белом доме не требовали высокоинтеллектуальных или политически отточенных формулировок. Боссы республиканской партии и правящие круги США не строили иллюзий в отношении политических способностей генерала. Старому солдату с самого начала отводилась почетная роль "отца нации". Задача же формулирования и проведения в жизнь отвечавшего интересам правящих кругов страны государственного курса была поручена ими другим лицам.

С первых дней своего существования кабинет, сформированный президентом Эйзенхауэром, был прозван "кабинетом бизнесменов". Министром финансов был назначен президент кливлендской сталелитейной компании "М. А. Ханна и К°" Джордж Хэмфри, министром обороны - президент "Дженерал моторс" Чарльз Вильсон, министром почт - президент мичиганской автомобильной компании А. Е. Саммерфильд, министром торговли - массачусетский промышленник Синклер Уикс, министром сельского хозяйства - крупный биржевик Эзра Бенсон, министром юстиции - председатель Национального комитета республиканской партии Г. Брау-нелл, министром внутренних дел - губернатор Орегона Дуглас Маккей. Эйзенхауэровский кабинет был, по словам У. Биикли, "определенно однобоко представлявшим интересы американского общества ввиду преобладания в нем представителей большого бизнеса" (Wilfred E. Binkley. The Man in the White House p. 111). Даже в сенате США высказывались опасения, что новый кабинет будет особенно усердно стоять на страже интересов финансово-монополистических группировок США. Эти опасения подтверждались недвусмысленным заявлением нового министра обороны Чарльза Вильсона, открыто провозгласившего: "Что хорошо для "Дженерал моторс", хорошо и для всей нации". Совет национальной безопасности практически полностью состоял из военных, пользовавшихся личным доверием Эйзенхауэра.

Государственным секретарем СШД был назначен Джон Фостер Даллес, которому было суждено сыграть зловещую роль во внешней политике Соединенных Штатов 50-х годов. Еще в ходе предвыборной кампании 1952 г., выступая перед членами Американского легиона, Эйзенхауэр призывал к "освобождению", правда мирным путем, стран, подпавших под "коммунистическую тиранию". Несколько позднее, выступая в г. Буффало, Даллес, критикуя внешнюю политику трумэновской администрации, призвал к "освобождению порабощенных коммунистами народов", намеренно опустив фразу "мирным путем". Агрессивность провозглашенного Даллесом внешнеполитического курса взволновала даже европейских союзников США, опасавшихся развязывания новой войны в Европе. Под давлением европейских правительств, требовавших разъяснить позицию США по этому вопросу, Даллес был вынужден признать, что он проявил неосмотрительность в выборе выражений и что он имел в виду "освобождение мирным путем". Как заметил У. Лафебер, "это было странной неосмотрительностью со стороны видного юриста-международника, в течение последних сорока лет совершенствовавшего свое мастерство точных формулировок" (Walter Lafeber. America, Russia and the Cold War, p. 136).

В течение шести лет Джон Фостер Даллес был государственным секретарем США, и ни у кого за весь этот период не возникало никаких сомнений в том, кто же является истинным автором внешнеполитического курса США. Даллесу были предоставлены президентом все полномочия формулирования внешнеполитического курса страны, включая право проявления инициативы в этой области от имени правительства США. И хотя, как утверждал Эйзенхауэр, государственный секретарь никогда не предпринимал важных внешнеполитических шагов без ведома и согласия президента, можно сказать, что именно Даллес, а не Эйзенхауэр был автором агрессивного внешнеполитического курса США 50-х годов. Такую точку зрения высказывают многие американские историки. Как отмечал один из ближайших помощников Даллеса, с президентом согласовывались "уже принятые решения и планы, созревшие в деталях в изобретательном и неутомимом уме Даллеса" (Marquis W. Childs. Eisenhower: Captive Herо. р. 175). Принципы внешней политики республиканского правительства были заложены в написанном Даллесом внешнеполитическом разделе республиканской платформы, в которой содержалось, в частности, следующее положение: "Нынешняя администрация (т. е. правительство Трумэна.- Э. И.) в течение семи лет промотала беспрецедентную мощь и престиж, которыми мы обладали к концу второй мировой войны". В результате этого "преступного расточительства" Россия, по словам Даллеса, "уверенно продолжает осуществление своего плана завоевания мира. Мы выдвигаем обвинение в том, что руководители нынешней администрации, находящейся у власти, утеряли мир, завоеванный столь дорогой ценой во второй мировой воине" (Richard Rovere. The Eisenhower Years, p. 60).

Надо сказать, что эти и подобные им заявления автора внешнеполитического курса республиканского правительства резко контрастировали с его же заявлениями, сделанными им в те годы, когда он служил в правительственном аппарате Трумэна. В 1949 г. Даллес уверял американцев в силе и разумности внешней политики США, проводимой правительством Трумэна. В 1951 г. он же заявлял, что "свободному миру" нет оснований беспокоиться за свое будущее, поскольку под руководством США он представляет силу, "радующую сердца всех тех, кто любит свободу" (Ibidem).

Внешнеполитический курс демократов подвергся жестокой критике со стороны новой администрации. Основным объектом критики были Ялтинские соглашения, и Даллес не преминул включить в текст республиканской платформы следующий абзац: "Правительство США, руководимое республиканцами, откажется признать все обязательства, содержащиеся в секретных соглашениях, подобных Ялтинским, способствующих коммунистическому закабалению" (Marguis W. Childs. Eisenhower: Captive Hero, p. 175). К началу 1954 г. Даллес сформулировал доктрину "массированного возмездия", которая была провозглашена президентом в качестве "нового слова" в военно-стратегической политике США, исходившей из неизбежности атомной войны. Оправдывая расширенную программу гонки ядерных вооружений, и в частности программу создания мощной авиации, оснащенной ядерным оружием, Эйзенхауэр говорил о необходимости создания базы, позволяющей США нанести "мгновенное возмездие теми средствами и в тот момент, которые мы сочтем нужными" (Ibid., p. 180).

По признанию американских авторов, президент отныне видел мир сквозь очки Даллеса. "Тогда как не требующие особых усилий функции символа национального единства были без особой спешки взяты на себя Эйзенхауэром, истинная власть в его правительстве была захвачена Джоном Фостером Даллесом", - писал издатель и главный редактор журнала "Рипортер" М. Асколи (Max Ascoli. The Ordeal of Mr. Dulles, "The Reporter", March 5, 1959. p. 10). Осуществляя строгий контроль над тем, с кем из зарубежных деятелей встречался президент, и над содержанием их бесед, Даллес самолично возложил на себя обязанности не только представителя президента во внешнеполитической области, но и его юрисконсульта, тщательно редактируя все тексты заявлений президента по внешнеполитическим вопросам для прессы. Необходимость такого контроля Даллес объяснил "малоопытностью" Эйзенхауэра. Не кто иной, как Даллес, явился инициатором всей вьетнамской политики Соединенных Штатов, приведшей впоследствии страну к самой непопулярной войне в ее истории. В августе 1954 г. Даллес заявил: "Отныне для нас наиболее важным является не оплакивать прошлое, а воспользоваться возможностью для предотвращения того, чтобы потеря Северного Вьетнама не привела в будущем к распространению коммунизма по всей Юго-Восточной Азии и Юго-Западной части Тихого океана" ("Department of Slate Bulletin", August 2, 1954). В ноябре 1954 г. в Южный Вьетнам были направлены американские военные советники под командованием генерала Коллинса, приступившие к обучению сайгонской армии.

По инициативе Даллеса 7 апреля 1954 г. Эйзенхауэр выступил с изложением новой военно-политической "теории домино", предостерегавшей другие страны от попыток нарушения статус-кво в каком-либо районе мира: "Если вы поставите кости домино в ряд и опрокинете первую кость, то неизбежно очень быстро опрокинется и последняя в ряду кость. Таким образом, на ваших глазах начнется разрушение, которое будет иметь весьма глубокие последствия" ("The New York Times", April 8, 1954). К концу первого срока своего пребывания в Белом доме Эйзенхауэр "практически сдал все свои полномочия" Джону Фостеру Даллесу. Это убеждение, в частности, высказывает бывший премьер-министр Великобритании Гарольд Макмиллан в своих мемуарах. Ссылаясь на разговор с Даллесом в 1956 г., Макмиллан вспоминает, что государственный секретарь США посоветовал ему не беспокоиться о точке зрения Эйзенхауэра, заявив: "Ведь это я пишу все то, что он говорит". "Он (Даллес. - Э. И.) сказал, - вспоминает далее Макмиллан, - что было бы ошибкой верить в то, что он и президент могут быть не вместе. Он сам являлся автором большинства президентских заявлений. Когда они должны были быть жесткими, их произносил государственный секретарь. Когда же они должны были быть идеалистическими, их произносил президент, но автором их был государственный секретарь". Свое мнение о способностях Эйзенхауэра как государственного деятеля Макмиллан высказывает в следующих словах: "Он не соответствовал требованиям своего поста, он практически никогда не соответствовал им. Он был способен изредка на какое-то важное решение при условии, если вам удавалось разыскать президента" ("The International Herald Tribune", April 26. 1971). Собственно говоря, и сам Эйзенхауэр не скрывал сложности для него вопросов внешней политики. Лишь однажды, в 1955 г., Эйзенхауэр решился поступить вопреки настойчивой рекомендации своего госсекретаря ни в коем случае не выезжать 'на встречу "в верхах" и не вести "переговоров с коммунистами". Но, выехав в Женеву в сопровождении Даллеса, Эйзенхауэр послушно следовал разработанному государственным секретарем сценарию, исключавшему какую-либо возможность достижения договоренности с Советским Союзом.

Что же можно сказать о внутриполитическом курсе администрации Эйзенхауэра? Американские историки и обозреватели позже отзывались о годах его пребывания на посту президента как о "периоде застоя" в области внутренней политики американского государства. "Несомненно верным представляется утверждение о том, - писал, в частности, в 1969 г. журнал "Тайм", - что за внешним спокойствием эйзенхауэровского периода игнорировались насущные социальные проблемы" ("Time". April 4. 1969, p. 13). Подобно тому как он полностью положился на рекомендованного ему правящими кругами США Даллеса в области внешней политики, Эйзенхауэр был не прочь делегировать президентские полномочия в области внутренней политики членам его кабинета, занимавшимся вопросами экономики, финансов и социальных проблем. Кое-кто даже заранее оправдывал подобный шаг со стороны Эйзенхауэра вошедшей в кровь привычкой полководца полностью полагаться на работников своего штаба во всех повседневных вопросах, в то время как он сам занят разработкой больших стратегических замыслов.

Президент требовал от своих подчиненных, чтобы его никогда "не беспокоили по пустякам". "Но чем меньше его беспокоили, - писал Ричард Нойштадт, - тем меньше он знал, а чем меньше он знал, тем менее уверенным он был в своих суждениях" 59 James D. Barber. The Presidential Character, p. 163. Эйзенхауэр полностью полагался на своих советников и членов кабинета. Однако среди представителей крупного промышленного и финансового капитала, введенных в его правительство, равных Даллесу по опыту, энергии и честолюбию людей не оказалось. В результате, как отмечал Р. Тагуэлл, "в области экономики дела обстояли намного хуже. Продолжалась инфляция, и рабочие, организованные в профсоюзы, в попытке справиться с последствиями инфляции выдвигали соответствующие требования, что приводило время от времени к подрывавшим экономику забастовкам. Инфляция также все ухудшала уровень жизни рабочих, не объединенных в профсоюзы. За восемь лет пребывания Эйзенхауэра у власти имели место три явных экономических спада, явившихся результатом не отвечавшей требованиям времени политики, проводимой в жизнь людьми, которых он поставил руководить министерством финансов. Они добились успеха в бизнесе, и Эйзенхауэру казалось вполне обоснованным надеяться на то, что они должны кое-что знать и о финансах. Но они знали, что нужно было им самим, а не то, что было необходимо стране" (Rexford G. Tugwell Off Course, p. 226). Не знал этого и сам президент, не имевший сколько-нибудь ясного представления о сложных финансово-экономических и социальных проблемах. Не желая отказываться от образа жизни, к которому он привык за последние годы, Эйзенхауэр предпочел пустить дело на самотек, передав решение этих серьезных проблем в руки непригодных для этой цели людей. Государственная машина продолжала функционировать с периодическими сбоями даже без участия президента, хотя видимость активной деятельности президента сохранялась усилиями предприимчивого пресс-секретаря Эйзенхауэра Джима Хэгерти. Лишь лицам из ближайшего окружения президента было известно, что Хэгерти намеренно скапливал у себя в столе подписанные Эйзенхауэром официальные документы или тексты заявлений, с тем чтобы передавать их в прессу в периоды частых отлучек президента из Вашингтона. В результате американская общественность была под полным впечатлением того, что, и находясь на отдыхе, президент продолжает заниматься решением государственных дел.

К 1954 г. демократическая партия в такой степени оправилась от поражения, нанесенного ей двумя годами ранее, что в результате промежуточных выборов 1954 г. смогла вновь завоевать большинство мест в обеих палатах конгресса. Если Стивенсон на первых порах все еще выражал сомнение в целесообразности выдвижения своей кандидатуры на предстоящих президентских выборах, то по мере приближения 1956 г. эти сомнения постепенно рассеивались. Демократическая партия была в значительной степени обязана Стивенсону улучшением своих политических позиций и финансового положения. Стивенсон активно разъезжал по стране, выступая перед американской общественностью с пропагандой деятельности своей партии. Вырученные от этих выступлений средства, поступавшие в казну партии, позволили демократам не только погасить оставшийся после выборов 1952 г. долг, но и создать финансовый резерв в ожидании новых выборов. Сам Стивенсон утвердился в роли неоспоримого лидера демократической партии. Бывший президент Трумэн, не терявший надежды на то, что ему удастся оказывать влияние на политику демократов, пытался воспрепятствовать росту авторитета Стивенсона в партии. Особой поддержкой Трумэна пользовалась кандидатура бывшего заместителя государственного секретаря США Гарримана. Трумэн называл Стивенсона нерешительным человеком, которому недостает "нужного нам для победы боевого духа". Стивенсон заявил о своем намерении баллотироваться за год до выборов - в ноябре 1955 г. Через месяц его примеру последовал сенатор Э. Кефовер. Хотя А. Гарриман официально заявил о своем решении баллотироваться гораздо позднее, уже в конце 1955 г. ни у кого не было сомнений в отношении его намерений. В числе десятка других, менее серьезных претендентов на пост президента от демократической партии фигурировало имя техасского сенатора Линдона Б. Джонсона.

Положение демократов осложнялось тем, что в сентябре 1955 г. Эйзенхауэра сразил сердечный удар. До болезни президента ни у кого в стране не возникало сомнения в том, что Эйзенхауэр будет баллотироваться на второй срок, и предвыборная кампания демократов строилась с расчетом на уничтожающую критику внешней и внутренней политики республиканского правительства. Серьезная болезнь президента спутала все расчеты оппозиции. Возникла реальная опасность того, что излишне ярые нападки на больного президента отрицательно скажутся на популярности кандидата демократической партии.

Надо сказать, что еще до болезни Эйзенхауэра представители либерального крыла республиканской партии выступили с требованием, чтобы кандидатура вице-президента Р. Никсона не выдвигалась на новый срок. Противники Никсона считали, что повторное выдвижение его кандидатуры приведет к потере большого числа голосов либералов, независимых, а также многочисленных сторонников Эйзенхауэра в рядах демократической партии, отдавших свои голоса кандидату республиканцев на выборах 1952 г. Однако с болезнью Эйзенхауэра имя Никсона стало все чаще называться в качестве наиболее вероятного избранника республиканской партии.

12 ноября 1955 г. опрос мнения среди аккредитованных в Вашингтоне американских журналистов показал, что подавляющее большинство из них (88%) считают Ричарда Никсона будущим кандидатом партии ("The New York Times", November 12, 1955). Неделей позже другая влиятельная группа журналистов предсказала, что наиболее вероятными кандидатами республиканцев будут Р. Никсон и председатель Верховного суда США Эрл Уоррен ("The New York Times", November 18, 1955). Возможность того, что Эйзенхауэр сможет баллотироваться на второй срок после тяжелой сердечной болезни, казалась маловероятной. Однако, пройдя продолжительный курс лечения, Эйзенхауэр заявил в январе 1956 г., что, несмотря на серьезность перенесенной болезни, врачи удовлетворены общим прогрессом в состоянии его здоровья. Хотя Эйзенхауэр ничего не сказал тогда о своем отношении к выдвижению его кандидатуры на предстоявших президентских выборах, он пообещал сделать это, как только примет окончательное решение.

29 февраля 1956 г. на пресс-конференции Эйзенхауэр известил страну о своем решении баллотироваться на второй срок. Вечером того же дня он выступил по радио и телевидению с заявлением, в котором заверил своих сограждан в том, что, несмотря на необходимость соблюдения строгого распорядка дня, регулярного чередования работы с обязательным отдыхом, он не сомневается, что будет в состоянии исполнять функции президента страны не хуже, чем он это делал в прошлом. Заявив о своем намерении баллотироваться на выборах 1956 г., Эйзенхауэр, однако, не спешил с подтверждением своей готовности вновь выступить "в паре" с Никсоном. На запросы назойливых журналистов и заинтригованных политических деятелей Эйзенхауэр уклончиво отвечал, что не имеет претензий к тому, как Р. Никсон исполнял обязанности вице-президента в прошедшие четыре года. В апреле 1956 г., уступив давлению консервативного крыла своей партии, Эйзенхауэр согласился на выдвижение кандидатуры Никсона на пост вице-президента США на второй срок.

Впервые с 1888 г. съезд демократической партии состоялся раньше республиканского. Собравшиеся в Чикаго 13 августа 1956 г. демократы большинством голосов утвердили своими кандидатами Э. Стивенсона и Э. Кефовера. Кандидатура Стивенсона была поддержана делегатами съезда вопреки неудовольствию бывшего президента Трумэна. Еще в октябре 1955 г. Трумэн встречался наедине со Стивенсоном, после чего заявил представителям прессы, что не намерен публично высказываться о возможном кандидате партии до окончания работы съезда. "Любое лицо имеет право баллотироваться в президенты" (Charles A. If. Thomson and Frances M. Shattuck. The 1956 Presidential Campaign. The Brookings Institution, 1960, p. 27), - сухо добавил он, лишний раз подтвердив предположение многих американцев о том, что бывший президент не забыл и не простил Стивенсону предвыборной кампании 1952 г.

Одобренная съездом политическая платформа демократов подвергала уничтожающей критике внешнюю и внутреннюю политику правительства республиканцев. В части, касавшейся внутренних проблем Америки, особо подчеркивались ухудшившееся за последние годы положение фермеров, растущая дороговизна, продолжающееся разорение мелких предпринимателей, осуждались налоговые послабления и фаворитизм в отношении "большого бизнеса", рост монополий, антирабочее законодательство республиканской администрации и коррупция в государственном аппарате.

Спустя десять дней в Сан-Франциско съехались на свой съезд и делегаты республиканской партии, которые, как и ожидалось, утвердили своими кандидатами ка высшие административные посты в стране Дуайта Эйзенхауэра и Ричарда Никсона. Впервые с 1900 г. our партии во второй раз утвердили одних и тех же кандидатов в президенты. Политическая платформа, утвержденная съездом, представляла собой, по сути дела, вариации на тему основного лозунга республиканской избирательной кампании - "мир и процветание" - и в восторженных тонах отзывалась о президенте и политическом курсе его правительства. Особо превозносились заслуги республиканской администрации в прекращении войны в Корее. И вновь, как и прежде, в 1952 г., под несомненным влиянием Джона Фостера Даллеса платформа республиканцев одобряла предпринятые правительством шаги по дальнейшему "сдерживанию" коммунизма и высказывала "озабоченность" судьбой народов Восточной Европы и Азии. Итак, обе ведущие партии США не только утвердили своих прежних кандидатов в президенты, но и оставили, по сути дела, без изменений свои программы действий на ближайшие четыре года.

Начавшаяся предвыборная кампания также мало чем отличалась от предыдущей как с точки зрения методов и тактики ведения предвыборной борьбы, так и с точки зрения поднимавшихся в ходе кампании вопросов. Демократы, как и в прошлом, направляли основной огонь своей критики в адрес Никсона, а республиканцы вновь и вновь напоминали американским избирателям о том, что "правительство демократов неизменно ввергает страну в войну". Стивенсон, правда, предпринял в ходе этой кампании серьезную попытку изменить сложившееся у многих представление о нем как о кандидате интеллектуалов (или "яйцеголовых", как издевательски именует их представителей провинциальная и мелкобуржуазная Америка). Выступления Стивенсона были не столь выспренними, язык намного проще и доходчивее, темы более близкими интересам и нуждам "человека с улицы", но, как показал дальнейший ход событий, решающего влияния на исход выборов новая тактика Стивенсона не оказала. Не принесли желаемых результатов и попытки кандидата демократов подвергнуть сомнению разумность внешнеполитического курса республиканской администрации в период Суэцкого кризиса 1956 г., как, впрочем, и сформулированной Дж. Ф. Даллесом и целеустремленно проводившейся им в жизнь политики "на грани войны". Эйзенхауэр решительно вступился за своего государственного секретаря, следующим образом отозвавшись о своем политическом противнике: "Не могу понять, как этот глупец решается нападать на нашу внешнюю политику в создавшейся ситуации, после того как в нее было заложено столько труда и идей" (John Emmet Hughes. The Ordeal of Power; A Political Memoir of the Eisenhower Years. Atheneum. New York, 1963, p. 195). Но в общем и целом оба кандидата излагали свои взгляды в настолько общей форме, что выявить различия между ними было крайне трудно.

За неделю до выборов в газетах было опубликовано медицинское заключение о состоянии здоровья Эйзенхауэра, подписанное известными в стране врачами. Во избежание возникновения каких-либо сомнений у американских избирателей организаторы предвыборной республиканской пропаганды информировали их о том, что президент чувствует себя отлично и никаких оснований беспокоиться о его физическом состоянии нет. 5 ноября 1956 г. в газете "Вашингтон пост энд таймс геральд" были опубликованы результаты опроса, проведенного Американским институтом общественного мнения, согласно которому за Эйзенхауэра были готовы проголосовать 57% американских избирателей, тогда как Стивенсону были намерены отдать свои голоса лишь 39%. Прогноз оказался довольно точным - в день выборов более 35 млн. американцев проголосовали за кандидата республиканской партии. Стивенсону удалось собрать лишь 26 млн. голосов. Но республиканцы лишились большинства в сенате и в палате представителей.

Многие американские газеты отметили на следующий день, что одержанная республиканцами победа явилась, как и в 1952 г., победой не партии, а личной победой Эйзенхауэра. Уолтер Липпман следующим образом подвел итоги президентских выборов 1956 г.: "Кампания была чистой и приличной, но не просвещающей и не интересной. Любые дебаты требуют наличия двух сторон, но президент отказался быть спровоцированным на обсуждение чего бы то ни было... Корреспонденты, комментаторы и эксперты по изучению общественного мнения были в основном правы, проводя различие между Эйзенхауэром и его партией. Он получил колоссальный вотум доверия. Республиканская партия его не получила" ("The New York Herald Tribune", November 8, 1956).

С точки зрения личного участия президента в решении важных государственных вопросов второй срок пребывания Эйзенхауэра в Белом доме мало чем отличался от первого четырехлетия. Длительный период болезни Эйзенхауэра, начавшийся в сентябре 1955 г. и продолжавшийся в 1956 г., продемонстрировал, что государственная машина США функционировала, как и прежде, без сколько-нибудь заметного участия президента в управлении ею. Много позднее один из наиболее влиятельных членов американского сената, Эверетт Дирксен, вспоминал в беседе с Джоном Кеннеди: "По правде говоря, Эйзенхауэр имел весьма слабое представление о том, что делалось в годы его администрации. Обычно он собирал группу лиц, давал возможность всем высказаться, часа два сохраняя молчание и рисуя каракули, а затем произносил: - Ну что ж, ребята, кто возьмется за это дело?" По мнению сенатора, президент США не знал, что происходит в стране, и мало что понимал в особенностях функционирования правительства Соединенных Штатов (Evelуn Lincoln. Kennedy and Johnson, Holt, Rinehart and Winston. New York. 1968. p. 190 - 191). Не исключено, конечно, что Дирксен намеренно сгущал краски, дабы доставить удовольствие Кеннеди, но значительная доля правды в его словах, несомненно, была. Судя по сборнику официальных сообщений и пресс-релизов Белого дома "Паблик пейперз" за эти годы, утверждал Э. Корнуэлл, "институт президентства функционирует самостоятельно в любом случае, и тогда, когда верховный администратор находится на месте и проявляет активность, и тогда, когда он бездействует" (Richard S. Kirkendall (ed.). The Truman Period as a Research Field, p. 250). Но такое положение все чаще вызывало нарекания со стороны многих представителей политических кругов США, и в первую очередь деятелей демократической партии, активизировавших критику в адрес пассивного президента и обретшего поистине безграничную власть в проведении внешнеполитического курса страны Джона Фостера Даллеса. Основное содержание критики демократами сложившегося положения на высшем уровне административной власти наиболее полно было суммировано позднее американским историком Т. А. Бейли в его книге "Президентское величие": "Белый дом не является или не должен являться больницей, лечебницей или домом для престарелых ветеранов войны. Президент Эйзенхауэр, израненный старый солдат, баллотировался на второй срок после тяжелого сердечного удара, за которым последовала серьезная хирургическая операция. Он предупредил избирателей по радио и телевидению, что в случае его избрания он сможет выполнять функции президента лишь время от времени, сберегая свои силы и часто отдыхая. Но столь чарующей была его улыбка и столь ослепляющим был блеск его пяти звездочек (Пять звездочек - знаки различия высшего воинского звания в американской армии), столь умиротворяющим был излучавшийся им отеческий образ, что американские избиратели продолжали свою "общенациональную любовную связь" и согласившись с условиями, выдвинутыми заслуженным полуинвалидом. И они получили в годы его администрации именно то, что он им обещал, - частично занятого президента" (Thomas Bailey. Presidential Greatness. Appleton - Century - Crofts. New York, 1966, p. 130). Спустя почти год после его второй инаугурации "Нью-Йорк тайме" сообщила, что из 1777 дней пребывания на посту президента Эйзенхауэр провел 683 дня, т. е. более полутора лет, на отдыхе, в отпуске или оправляясь от болезни.

Уже в 1957 г.- в самом начале второго президентского срока Эйзенхауэра - такого рода высказывания стали раздаваться и в лагере республиканцев. Происшедшие в этот год события в самих Соединенных Штатах и в мире послужили для многих американцев убедительным свидетельством неблагополучия в руководстве внутренней и внешней политикой страны. Экономика США испытывала очередной спад, наиболее тяжелый со времен экономического кризиса 1929 - 1933 гг. За период с 1955 по 1959 г. темпы развития американской экономики значительно снизились, дефицит платежного баланса достиг в 1958/59 финансовом году 12,5 млрд. долл., валовой национальный продукт увеличивался в среднем на 2% в год. Цены на продукты питания выросли с марта 1956 г. по март 1958 г. на 7,5%, безработица достигла наивысшего после окончания второй мировой войны уровня в 8% от общего числа занятых. Уровень жизни американских трудящихся падал. По признанию американских историков, "одной из причин неудачи в деле ликвидации нищеты в стране было то, что этот вопрос никогда не ставился национальным руководством на первое место. Первое место было зарезервировано за национальной обороной. Нет сомнения в том, что "холодная война" явилась одной из наиболее тяжелых трагедий в американской истории... "Холодная война" оказала глубокое влияние на весь ход экономического развития. Расходы на оборону способствовали усилению инфляции и продолжающемуся росту крупных корпораций" (Franklin D. Mitchell and Richard O. Dalies (ed.), America's Receul Past, p. 341). Страну потрясали серьезные социальные волнения, ширилась экономическая борьба американских трудящихся. 1957 год был годом Литтл-Рока, небольшого городка в штате Арканзас, вписавшего еще одну трагическую страницу в историю борьбы американских негров за гражданские права (Борьба негритянского населения США за гражданские права в период с 1945 по 1972 г. подробно освещается в монографии И. А. Геевского "США: негритянская проблема". М., 1973).

А осенью того же года произошло событие, потрясшее весь мир и серьезно обеспокоившее правящие круги США,- Советский Союз успешно вывел на космическую орбиту первый искусственный спутник Земли. Республиканское правительство предприняло поистине отчаянные попытки убедить американскую и мировую общественность в "заурядности" успеха СССР. Незадолго до этого ушедший в отставку с поста министра обороны США Ч. Вильсон назвал выдающееся достижение Страны Советов "милым техническим трюком" ("The New York Times", October 21, 1957). Ближайший помощник президента Эйзенхауэра генерал Шерман Адаме призвал американцев не обращать внимания на "баскетбольную игру в космосе" ("The New York Times", October 15, 1957).

Республиканские правящие круги пытались сохранить видимость безразличия к успехам Советского Союза и после запуска более мощного искусственного спутника Земли с Лайкой на борту. "Уж не намерен ли Советский Союз забросить в космос со следующим спутником корову?" - с наигранной беспечностью вопрошали вашингтонские остряки. Однако для большинства американцев, привыкших не сомневаться в том, что их страна является самой передовой в техническом отношении и наиболее сильной в военном отношении страной мира, успехи Советского Союза явились полной неожиданностью. В то время как мировая общественность восхищалась успехами советского народа, означавшими коренное изменение в соотношении сил на международной арене в пользу социализма, отдельные политические деятели США предпринимали попытки нажить на этом политический капитал или подчеркнуть необходимость дальнейшей и более активной милитаризации американской экономики. Линдон Б. Джонсон, бывший в те годы лидером демократического большинства в сенате, настаивал на немедленном увеличении ассигнований на военные нужды США: "Римская империя правила миром, поскольку она умела строить дороги. Позднее, когда люди вышли в море, доминировала Британская империя, поскольку она имела корабли. Сейчас коммунисты утвердились в космосе. Не очень убедительными звучат заверения в том, что в будущем году мы запустим "более совершенный" спутник, даже если он будет отделан хромом и снабжен автоматическими стеклоочистителями" ("Time", October 28, 1957).

Помимо демонстрации своего технического превосходства в этой области над Западом, настороженно предупреждал лондонский "Экономист", Советский Союз "как бы заявил всему миру: "Мы, русские, всего лишь одно поколение назад считавшиеся отсталым народом, способны совершать более поразительные деяния, чем богатый и чванливый Запад, и все это благодаря коммунизму" ("The Economist", October 10. 1957). Идейно-психологические последствия такой впечатляющей демонстрации уровня развития научной мысли и успехов, достигнутых в строительстве в СССР высокоорганизованного и передового общества, были не менее, если не более, опасны для Запада, с точки зрения буржуазных идеологов, чем ее сугубо военно-технические последствия. И этот ошеломляющий успех был достигнут государством, с которым, как настаивали американские правящие круги устами государственного секретаря Джона Фостера Даллеса, следовало вести разговор исключительно "с позиции силы".

В политических кругах страны, как среди демократов, так и среди республиканцев, росло недовольство лицами, состоявшими в ближайшем окружении президента. Лидеры демократов видели угрозу своим политическим планам на будущее не в бездеятельном и в любом случае уходившем из Белого дома в 1960 г. президенте, а в наиболее активных и влиятельных советниках Эйзенхауэра, каковыми считались Даллес и специальный помощник президента и его негласный "начальник штаба" генерал Шерман Адаме. (Про последнего говорили, что он нередко принимает решения и самостоятельно предпринимает действия, которые со дня основания Соединенных Штатов входили в прерогативу лишь одного человека в стране - президента США.) Предвидя серьезные сложности для себя на промежуточных выборах в конгресс в 1958 г. и во избежание более серьезных выводов, к которым имели все основания прийти избиратели, влиятельные республиканские политические деятели были не прочь обвинить во всех свалившихся на республиканскую администрацию бедах и неприятностях нескольких близких к Эйзенхауэру лиц.

Незадолго до промежуточных выборов Эйзенхауэр был вынужден расстаться с генералом Адамсом, уличенным демократами во взяточничестве и злоупотреблении служебным положением. "Степень болезненности любого скандала часто зависит от того, насколько умело он обыгрывается политическими противниками", - писал в 1969 г. журнал "Тайм", комментируя увольнение генерала Адамса в отставку ("Time", August 22, 1969, p. 30). Отставка Адамса оказалась как нельзя более кстати для Эйзенхауэра и республиканских лидеров, так как она заставила умолкнуть тех, кто в последнее время стал активно поговаривать о небезгрешности самого президента. Видный американский журналист Дрю Пирсон, нередко выступавший на страницах американской печати в традициях "макрекеров" - "разгребателей мусора" начала текущего века, утверждал, что за годы своего пребывания в Белом доме Эйзенхауэр получил подношения в виде акций, дорогостоящего оборудования для собственной фермы в Геттисберге и в другой форме на сумму, превышающую полмиллиона долларов (Thomas Bailey. Presidential Greatness, p. 149). Адаме был принесен в жертву, но этого было явно недостаточно для обеспечения победы республиканцев на промежуточных выборах 1958 г. Демократы сохранили за собой большинство в обеих палатах конгресса.

Джон Фостер Даллес как-то заявил: "Если я буду принимать во внимание чувства и настроения людей, живущих в других странах, то я не смогу выполнять функции государственного секретаря" (Arthur S. Hoffman (ed.). Tnternlaional Communication and the New Diplomacy. Indiana University Press, 1968, p. 51). Сохраняя верность этому кредо все годы своего пребывания в роли теоретика, инициатора и проводника агрессивного внешнеполитического курса США, Даллес делал ставку на правые, реакционные и консервативные круги страны. Но и в этих кругах не могли не признать, что даллесовская внешняя политика завела Соединенные Штаты в тупик. В результате проявлявшейся Даллесом буквально патологической неприязни ко всем, кто решался противостоять американскому диктату в вопросах внешней политики, подорванными оказались взаимоотношения США даже с наиболее последовательными и верными союзниками и партнерами в Западной Европе. Журнал "Лук" писал в те дни: "Со времен Гитлера ни одного иностранца не презирали и не ненавидели в Англии в такой степени, как государственного секретаря Джона Фостера Даллеса" (Richard Goold-Adams. The Time of Power, p. 264). Для многих американских союзников в Западной Европе, так же как и для многих американских политических деятелей, сохранение Даллеса на посту госсекретаря США, а следовательно в роли творца американской внешней политики означало прежде всего заведомую обреченность любых попыток вступить в сколько-нибудь конструктивные переговоры с Советским Союзом. А необходимость таких переговоров диктовалась весьма важными соображениями, среди которых основным было признание возросшей роли и авторитета Советского Союза в международных делах и его растущей военно-экономической мощи. Расчет Даллеса на военное решение политических конфликтов в мире оказался несостоятельным, и это не могли не признать даже наиболее рьяные его защитники среди политических деятелей и представителей деловых кругов США.

Вряд ли было бы правильным представлять Джона Ф. Даллеса "злым гением" президента. Утверждать так значило бы забыть об имевшем глубокие корни консерватизме самого Эйзенхауэра. Всевозможные внешнеполитические теории, доктрины и решения, предлагавшиеся Даллесом, не только встречали благожелательное отношение главы государства, но и его полную и безоговорочную поддержку. Дать возможность политической оппозиции устранить Даллеса, свалив на него всю вину за провалы американской внешней политики и за ее гибельное влияние на экономику страны, означало бы для президента признать свою полную некомпетентность во внешнеполитических вопросах и неоспоримость того факта, что их решение было отдано на бесконтрольный откуп государственному секретарю. Последствия такого признания могли оказаться весьма серьезными для политического будущего республиканской партии. Смерть Даллеса в 1959 г. разрешила сомнения относительно его дальнейшей политической судьбы, терзавшие президента и его единомышленников. Отныне перед главой государства стояла почетная, но крайне непривычная и сложная для него задача руководства внешней политикой США.

Однако мало кто в стране искренне верил в то, что Эйзенхауэру удастся добиться каких-либо коренных изменений в экономическом и политическом положении страны за оставшееся до окончания второго президентского срока время. Это находило отражение в первую очередь на страницах прессы, контролируемой демократической партией или симпатизирующей ей, а также в выступлениях представителей оппозиции в печати и по телевидению США.

В марте 1959 г. издатель журнала "Рипортер" Асколи писал: "Мы являемся свидетелями непреложного и трагического факта окончания эры Эйзенхауэра почти за два года до действительного конца срока его пребывания на посту президента" (Max Ascoli. The Ordeal of Mr. Dulles, p. 10). "На лице Эйзенхауэра всегда была улыбка уверенности, улыбка, которую становится все труднее сохранять, - писал М. Чайлдс. - По мере того как приближается к концу его второй срок, становится все более болезненно очевидным явное несоответствие" между его репутацией и исполнением им своих обязанностей" (Marquis W. Childs. Eisenhower: Captive Hero, p. 20, 250). У. Липпман (который был старше Эйзенхауэра на год) заявил, что президент "безнадежно устарел" (Henry Fairlie. The Kennedy Promise; The Politics of Expectation, p. 81).

Последовавшая вскоре после смерти Даллеса серия заявлений президента Эйзенхауэра, содержавших призывы к проведению переговоров между Востоком и Западом по наиболее насущным вопросам современности, возродила, хотя и ненадолго, надежды американцев на возможность прекращения гонки вооружений, устранения последствий жестокой инфляции и повышения жизненного уровня трудящихся масс США. Начали даже поговаривать о "новом Айке", столь разительно отличались казавшиеся весьма энергичными заявления президента о необходимости наведения порядка в самих США от совсем недавних попыток Эйзенхауэра уходить от решения сложных международных и внутренних проблем. Президент торжественно объявил о достижении договоренности об обмене визитами с руководителями Советского Союза. Буквально "под занавес" пребывания Эйзенхауэра в Белом доме была достигнута договоренность о новой встрече на высшем уровне в Париже между главами правительств СССР, США, Англии и Франции.

Свидетельством того, насколько безуспешны были запоздалые попытки президента изменить проводимый его правительством агрессивный внешнеполитический курс, явился крупнейший международный скандал с засылкой самолета-шпиона У-2 в воздушное пространство Советского Союза, приведшей к срыву встречи на высшем уровне в Париже. Получив сообщение о том, что над территорией СССР сбит американский разведывательный самолет, правительство Эйзенхауэра поспешило официально заявить 5 мая, что самолет-де оказался в пределах советских воздушных границ лишь в результате неисправности аэронавигационных приборов и что данный самолет выполнял задание по составлению метеорологических сводок. Одновременно с этим государственный департамент США торжественно заверил всех в том, что американские самолеты никогда намеренно не нарушали воздушные границы СССР. После того как Советский Союз объявил о поимке летчика-шпиона Г. Пауэрса и об обладании документами и вещественными доказательствами, подтверждающими шпионский характер полета У-2, "правительство США было вынуждено признать факт преднамеренного нарушения американским самолетом советской воздушной границы. Но даже в этих условиях государственный департамент заявил 7 мая, что вашингтонские власти не давали-де санкций на осуществление подобных полетов.

В преддверии президентских выборов это было очень неосторожным заявлением, так как оппозиция получала редкую возможность доказать американским избирателям полную неподотчетность государственных учреждений президенту и отсутствие какого-либо контроля с его стороны над их деятельностью. Перед Эйзенхауэром и республиканскими лидерами стояла сложная дилемма: в случае признания того, что полет У-2 был осуществлен без ведома президента, серьезно подрывался не только авторитет Эйзенхауэра и его правительства, но и ставились под угрозу шансы республиканцев на победу в ходе предстоявших президентских выборов; в случае признания решающей роли Эйзенхауэра в посылке самолета-шпиона торпедировались, без сомнения, переговоры на высшем уровне в Париже и ставилась под сомнение искренность шагов по разрядке международной напряженности, на которые, казалось, было готово пойти правительство США. Внутриполитические, узкопартийные интересы одержали верх - 11 мая Эйзенхауэр признал свою личную ответственность за это конкретное и другие подобные ему нарушения советских воздушных границ американскими самолетами, совершаемые, как он пытался представить, в "жизненно важных" для США целях сбора секретной информации военного характера и в интересах национальной безопасности США.

Близилось завершение восьмилетнего пребывания Эйзенхауэра в Белом доме, не оправдавшего радужных надежд, которые возлагали на него американские избиратели. Внутреннее положение страны мало чем отличалось от того, которое было унаследовано республиканской администрацией от Трумэна. Столь же, если не более чреватым опасностями, было международное положение США, осложнившееся в годы президентства Эйзенхауэра тем обстоятельством, что даллесовская внешняя политика США, нашедшая свое выражение в провозглашенной Эйзенхауэром в январе 1957 г. доктрине, связала страну военными договорами со многими государствами. Несмотря на данные Эйзенхауэром в 1952 г. обещания значительно сократить ассигнования на военные нужды, к 1959 г. военный бюджет, постоянно возрастая, превысил 42 млрд. долл.

В основе политики и экономики США того периода лежала концепция неизбежности атомной войны с Советским Союзом.

Опасность ставки на милитаризацию Соединенных Штатов Эйзенхауэр, казалось, понял лишь буквально перед тем, как покинуть Белый дом. В своем прощальном обращении к народу США в январе 1961 г. Эйзенхауэр обратил внимание на усиление власти в стране военно-промышленного комплекса, т. е. влиятельной группировки представителей монополистического капитала, контролировавшей производство продукции так называемого "оборонного значения", и связанных с ними политических и военных кругов США. Тагуэлл, подводя итог восьмилетнего пребывания Эйзенхауэра в Белом доме, писал в связи с этим заявлением президента: "Прощальное обращение Эйзенхауэра к нации в конце его президентского срока содержало ошеломляющее предупреждение об опасности военно-промышленного комплекса, процветанию которого он сам способствовал. Как давно он понял опасность слишком большой зависимости экономики страны от военного производства, неизвестно. Во всяком случае, в период своего пребывания на посту президента он не предпринимал никаких действий, чтобы воспрепятствовать этому, а его прощальное предупреждение было всего лишь прощальным предупреждением, и не более того. Он не предложил какого-либо средства борьбы с критикуемой им коалицией" (Henry Fairlie. The Kennedy Promise; The Politics of Expectation, p. 81).

США стояли на пороге нового десятилетия, которому суждено было стать наиболее бурным и противоречивым в двухсотлетней истории американского государства. Политическую арену покидал самый старый президент Соединенных Штатов, лишь пассивно констатировавший нарастание предпосылок серьезных политических, экономических, военных и социальных событий, которым еще предстояло всколыхнуть всю страну. Его преемником был избран самый молодой в истории государства президент (Теодор Рузвельт, вступившим на пост президента США после убийства Мак-Кинли в 1901 г., был несколько моложе Дж. Ф. Кеннеди, но последний считается самым молодым из официально избранных на этот пост американских президентов), понимавший объективную необходимость пересмотра всего комплекса аспектов государственной политики, но не имевший еще ясного представления ни о масштабах, ни о сущности требовавшихся перемен. Запоздалое осознание стоявших перед страной внешнеполитических и внутриполитических проблем стоило первому, по утверждению одних американских авторов, почетного места в истории США; не нашедшая поддержки у влиятельных политических и монополистических кругов страны поспешность в попытках решить эти проблемы, по утверждению других авторов, стоила второму его жизни.