Глава IV «КАРАНТИН» ДЛЯ АГРЕССОРОВ ИЛИ ПОЛИТИКА «УМИРОТВОРЕНИЯ»?

НЕМНОГО ПОЛЕМИКИ

Говоря о внешнеполитическом курсе и дипломатии Рузвельта в предвоенный период, логично привести то место из его инаугурационной речи 4 марта 1933 г., в которой он коснулся данного вопроса. Именно коснулся, потому что основное ее содержание было посвящено внутренним вопросам; это диктовалось самой обстановкой. Кому-то могло даже показаться, что президент протягивает руку «изоляционистам» и открещивается от тех идей, которые были высказаны им в статье 1928 г. Рузвельт говорил: «Наши международные торговые отношения, хотя и являются важными, тем не менее, принимая во внимание возникшую ситуацию, они имеют второстепенное значение рядом с вопросом о путях создания крепкой национальной экономики. В основу своего подхода к решению практических вопросов я положил принцип первоочередности. Я сделаю все, чтобы восстановить мировую торговлю путем международной экономической перестройки, но чрезвычайная ситуация, с которой мы сталкиваемся внутри страны, не может ждать, пока мы добьемся результатов в этой области» (The Public Papers and Addresses of Franklin D. Roosevelt. Vol. II. P. 14).

Рузвельт ушел от разговора о резком ухудшении международной обстановки в связи с продолжающейся японской агрессией против Китая, с приходом Гитлера к власти в Германии; он не затронул и вопроса о мерах по поддержанию всеобщего мира и разоружению. Назначение Р. Моли заместителем государственного секретаря также рассматривалось как явный признак преимущественно «внутренней» ориентации президента, стремившегося подчинить все ресурсы правительства оздоровлению экономики и отодвинувшего на задний план решение неотложных международных задач (Вполне вероятно, что это было сделано Рузвельтом намеренно, дабы не создавать себе трудностей в отношениях с изоляционистским крылом конгресса. «Никогда не позволяйте вашей левой руке знать, что делает ваша правая рука»,- говорил он Генри Моргентау. «Какой рукой вы считаете меня, г-н президент?» - спросил Моргентау. Рузвельт ответил: «Моей правой рукой, но я держу свою левую руку под столом» (Dallek R. Franklin D- Roosevelt and American Foreign N. Y., 1979. P. 29)). В общественном мнении страны широкое распространение получили изоляционистские концепции, оживление которых было связано с новым подъемом антивоенных настроений и попыткой заново проанализировать причины вступления США в первую мировую войну. Предъявленные сенатской комиссией Дж. Ная неопровержимые доказательства причастности американских производителей и торговцев оружием к подготовке первой мировой войны и их особой заинтересованности в участии в ней Америки способствовали созданию атмосферы неприятия активной роли США в международных делах. Какими бы побуждениями ни руководствовались сторонники такого подхода, в условиях, когда в Европе и на Дальнем Востоке уже существовали очаги новой мировой войны, объективно подобная позиция была на руку гитлеровской Германии и милитаристской Японии, строивших свою глобальную стратегию в расчете на нейтралитет США, на их отказ поддержать усилия миролюбивых держав в деле создания коллективной безопасности (как это предлагал Советский Союз) или по крайней мере в деле предотвращения расширения агрессии.

Механическое отождествление многими добросовестными пропагандистами изоляционизма ситуации, возникшей в период, непосредственно предшествующий первой мировой войне, с периодом 30-х годов приводило к поддержке большинством американцев законодательства о нейтралитете, в котором видели средство локализации назревавших конфликтов, орудие прямого давления на экстремистские силы в Европе, выступавшие за решение международных конфликтов вооруженным путем. Демократическое ядро широкого антивоенного движения делало различие между целями, преследуемыми фашистскими государствами, и интересами тех стран, которые стали или могли стать объектом их агрессии. Однако до второй половины 30-х годов такое различие еще не воспринималось достаточно четко в сознании в целом антифашистски настроенного большинства американского народа.

Этим воспользовались сторонники реакционного изоляционизма, те, кто требовал проведения правительством США такой внешней политики, которая была бы равноудаленной по отношению ко всем странам. Фактически это означало попустительство агрессии фашистских держав, предоставление «свободы рук» монополистическим группировкам США в определении ими сфер приложения капиталов и, наконец, использование международных конфликтов, больших и малых войн в гегемонистских интересах американского империализма. В острых дебатах по внесенному в конгресс законодательству о нейтралитете, развернувшихся с начала 1935 г., верх в конечном счете одержала именно эта тенденция. Принятая в конце августа 1935 г. обеими палатами подавляющим большинством голосов резолюция о нейтралитете содержала знаменитое положение о «мандатном» (обязательном) эмбарго на экспорт оружия из США, которое по существу ставило Соединенные Штаты в положение союзника сильного и могущественного агрессора и противника его жертвы (См.: История США: В 4 т. Т. 3. С. 297, 298).

Если бы президент сильно пожелал, он, очевидно, смог бы по крайней мере затормозить принятие законодательства о нейтралитете, имевшее очень много сомнительных сторон с точки зрения национальных интересов самих США. К этому времени основная часть пакета социальных реформ была уже принята конгрессом. Но правительство добровольно отдало инициативу изоляционистам, которые без труда убедили обе палаты конгресса (большинство в них составляли демократы, сторонники «нового курса») поддержать это законодательство. Возникает вопрос: сознавал ли Рузвельт, что Закон о нейтралитете, лишавший его к тому же дискреционного права (т. е. права делать исключения в применении закона), связывает ему руки в плане поисков коллективных мер защиты от агрессоров? Ответ может быть только однозначным: конечно, да. Подписывая 31 августа 1935 г. закон, Рузвельт признал, что его «негибкие положения могут вовлечь нас в войну, вместо того чтобы удержать от нее» (См. там же. С. 298). К этому времени надежды сохранить мир стали еще более хрупкими. Муссолини открыто угрожал войной Эфиопии, а в марте 1935 г. Германия в нарушение Версальского договора объявила себя свободной от обязательств по его военным статьям. 3 октября Италия напала на Эфиопию.

5 октября 1935 г. к очевидной выгоде агрессора США ввели в действие Закон о нейтралитете, в сущности вместе с Францией и Англией разделив ответственность за содействие расширению фашистской агрессии. За этим последовало продление действия Закона о нейтралитете до 1 мая 1937 г. и принятие в январе того же года Закона об эмбарго на экспорт оружия, боеприпасов и других военных материалов в Испанию, где шла смертельная схватка республики с фашистскими мятежниками и германо-итальянскими интервентами. С каждым годом становилось яснее, что политика нейтралитета, поощряя агрессоров, увеличивает риск вовлечения самих Соединенных Штатов в войну. Однако, несмотря на растущую в стране критику, ни правительство, ни конгресс не встали на путь пересмотра принятых решений.

Лишь вторжение Японии в Центральный Китай летом 1937 г. и усиление американо-японских противоречий вынудили правительство США предпринять первые робкие шаги к изменению законодательства о нейтралитете. Самый широкий резонанс внутри страны и за рубежом получила речь Рузвельта в Чикаго 5 октября 1937 г., в которой президент в резких выражениях осудил «существующие режимы террора», попирающие международное право и развязавшие агрессию, которая приобрела глобальный характер. Призвав «положить конец международной агрессии» и сравнивая последнюю с эпидемией заразной болезни, Рузвельт предложил установить «карантин» с целью воспрепятствовать распространению эпидемии разбоя и произвола в отношении суверенных народов (См. там же. С. 307).

Вопрос о мотивах, которыми руководствовался Рузвельт, принимая решение изменить характер своей внешнеполитической риторики, является частью более общего вопроса о характере внешнеполитического курса его администрации, очень давно ставшего предметом острой полемики в историографии предвоенного десятилетия. Сама «карантинная речь» Рузвельта, пишет видный исследователь его внешнеполитической деятельности Р. Даллек, породила самые разные толкования как среди современников, так и среди историков (Dallek R. Franklin D. Roosevelt and American Foreign Policy, 1932-1945. N. Y. 1979. P. 148. Такой видный исследователь, как Роберт Левин в книге, вышедшей в 1969 г., безоговорочно причислил Рузвельта к числу убежденных «изоляционистов». По его мнению, карантинная речь» не внесла ничего нового в подход Рузвельта к проблеме разрешения международных кризисов. Devine R. A. Roosevelt and World War II. Baltimore, 1969. Ch I). Это и понятно. Ведь для современников выступление Рузвельта в Чикаго 5 октября осталось чем-то вроде воскресной проповеди: характер поведения США на международной арене ни на йоту не изменился, президент ни разу до конца года публично не высказал своего отношения к происходящим в мире событиям, а в частной переписке он даже сделал упор на важность сохранения нейтралитета. Так, в ответ на послание председателя социалистической партии Н. Томаса, содержавшее предложение отказаться от эмбарго на продажу оружия законному правительству республиканское Испании, Рузвельт написал в конце декабря 1937 г.: «… гражданский конфликт в Испании втянул так много не испанских элементов и получил такой широкий международный резонанс, что попытка отныне по-разному к противостоящим друг другу партиям была бы крайне опасной. Не препятствуя поставкам оружия одной из сторон, мы не только оказались бы замешанными в этих европейских распрях, от которых наш народ так хочет держаться подальше, но и сыграли бы на руку тем странам, которые были бы рады под этим предлогом продолжать оказание поддержки той или другой стороне. Таким образом, мы усилили бы разногласия между европейскими державами. А они (разногласия. - В, М.) представляют постоянную угрозу миру во всем мире» (New York Public Library. N. Thomas Papers. F. D. Roosevelt to Thomas. December 25, 1937).

Всегда было не просто разобраться в этих хитросплетениях дипломатии Рузвельта. Вполне объяснимо в этой связи разнообразие существующих в американской историографии точек зрения и появление новых, порой сенсационных концепций, трактующих ее характер, особенности и методы. В целом же следует сказать, что если еще недавно в американской немарксистской историографии внешней политики США в предвоенное десятилетие тон задавало социально-критическое направление, то с конца 70-х годов наблюдается явное возрождение официозной (традиционалистской) школы (Егорова H. И. Изоляционизм 30-х годов // Американский ежегодник. 1984. M., 1984. С. 120), вознамерившейся на основе нового синтеза, чаще всего эклектически соединяющего осколки теорий своих предшественников, дать апологетическое истолкование роли США в европейской политике накануне второй мировой войны.

Самое беглое ознакомление с новейшей литературой такого рода сразу же обнаруживает стремление преуменьшить, «смазать» роль Америки в процессе обострения межимпериалистических противоречий и усиления военной опасности после прихода Гитлера к власти в Германии. Много пишут о распространении изоляционистских настроений в стране и о их чуть ли не решающем влиянии на формирование внешнеполитического курса администрации Рузвельта, о появлении в середине 30-х годов контрсилы сопротивления гитлеровской экспансии в лице отдельных важных по своему общественному весу религиозных и этнических групп. Утверждают, что их «антиинтервенционизм» якобы заставлял Рузвельта проводить выжидательную, осторожную линию, дабы не «вспугнуть демонов» и не оказаться полностью лишенным поддержки масс (Nawyn W. American Protestantism's Response to Germany s Jews and Refugees, 1933-1941. Ann Arbor, 1981; Guinsburg Th. N. The Pursuit of Isolationism in the United States Senate from Versailles to Pearl Harbor. N. Y., 1982; Kanawada L. K. Jr. Franklin D. Roosevelt Diplomacy and American Catholics, Italians and Jews. Ann Arbor, 1982).

Историки, отражающие «по положению» взгляды госдепартамента (их появляется все больше), настаивают на тезисе о самоизоляции США (вплоть до начала второй мировой войны) от всех проблем мировой политики, включая проблему сырьевых ресурсов. К этой категории работ относятся, например, вышедшие в 1980 и 1981 гг. книги Аарона Миллера и Ирвина Андерсона (Miller A. D, Search for Security: Saudi Arabian Oil and American Foreign Policy, 1939-1949. Chapel Hill, 1980; Anderson I. H. Aramco, the United States, and Saudi Arabia. A Study of the Dynamics of Foreign Oil Policy, 1933-1950. Princeton, 1981. В тех случаях, когда, оставаясь верным правде факта, историк вторгается в эту «заповедную зону», он неизбежно приходит к выводам, прямо противоположным тем, которые постулируются официозной историографией США. Так, в книге, посвященной экономической экспансии американского капитализма в Латинской Америке накануне и в годы второй мировой войны, Майкл Гроу убедительно показал настоящие цели политики «доброго соседа», назвав ее орудием гегемонистских устремлений «либерального империализма» (Grow M. The Good Neighbour Policy and Authoritarianism un Paraguay: United States Economic Expansion and Great Powers Rivalry in Latin America during World War II. Lawrence, 1981)). Сам Рузвельт предстает в подобных сочинениях подчас заурядным политиком с ограниченным кругозором, поглощенным «домашними» заботами и к тому же скованным в своих действиях дефицитом практицизма и романтическими планами достижения всеобщего разоружения. Еще удобнее некоторым буржуазным авторам представляется обвинять Рузвельта в безынициативности, в результате чего будто бы имело место непреднамеренное образование «вакуума политического руководства» как раз тогда, когда страна больше всего нуждалась в твердых и решительных действиях на главных направлениях международной политики, добиваясь мира и безопасности для себя и для других.

В этом «пассивном» варианте империализм США наделяется чертами невинной жертвы рокового стечения обстоятельств, застигнутой врасплох круговоротом событий и коварными интригами воинственных держав, преследующих свои эгоистические интересы и не желающих задумываться над судьбами цивилизации (Jacobs Т. В. America and the Winter War, 1939-1940. N.Y., 1981; Reynolds D. The Creation of the Anglo-American Alliance, 1937-1941: A Study in Competitive Co-operation. Chapel Hill, 1982). Заодно пересматриваются и общепризнанные, казалось бы, оценки партнеров США по политике «умиротворения» - Англии и Франции. Часто это приводит к абсурду. Невиль Чемберлен, например, наделяется чертами сторонника мира через перевооружение, посредством силы. По этой своеобразной логике получается, что лишь «удаленность» США от европейских дел заставила его пойти на территориальные уступки гитлеровской Германии.

Отчасти в том же псевдоизоляционистском контексте строит свои умозаключения Джон Гэддис. В своей последней книге о политике «сдерживания», мимоходом остановившись на предвоенной фазе в советско-американских отношениях, он набросал «словесный портрет» дипломатии Рузвельта, наделив ее нарочито расплывчатыми, неопределенными, сугубо оборонительными, миротворческими чертами. Главная ее доктриналъная установка рисуется им в виде стремления обеспечить безопасность США путем перманентного маневрирования между потенциальными противниками, поддерживая одновременно общий баланс сил в мире (Gaddis J. L. Strategies of Containment. A Critical Appraisal of Postwar American National Security Policy. N. Y.; Oxford, 1982. P. 6). За исходную же точку отсчета Гэддис принимает факторы морально-политического и этического порядка, что разумеется, не может служить надежным критерием (Gaddis J. L. The United States and the Origins of the Cold War, 1941-1947. N. Y.; L., 1972).

Давно, казалось, скомпрометировавшая себя легенда о трагедии высокоморальных побуждений, (чем будто бы вдохновлялась предвоенная внешняя политика США) в жестоком мире брутальных действий и беззакония стала быстро возрождаться в многочисленных трудах американских историков, заявивших о себе в последние годы (The Past before US. Contemporary Historical Writing in the United States. Ed. by Michael Kammen. Ithaca; L., 1980. P. 370). В доведенной до крайности форме она предстает в виде изображения дипломатии Соединенных Штатов добропорядочным посредником (хотя в чем-то «и себе на уме»), увы, попусту растрачивавшим усилия в тщетной попытке образумить европейцев призывами к миру, терпимости и добрососедству.

Наиболее ярким образчиком такой апологетической литературы может служить вышедшая в 1978 г. книга У. Кинселла «Политическое руководство в изоляции: ФДР и происхождение второй мировой войны» (Kinsella W. E. Jr. Leadership in Isolation: FDR and the Origins of the Second World War. Cambridge, 1978). Некоторые рецензенты были смущены предпринятой автором лобовой атакой на критиков предвоенной политики США и их роли в международных кризисах (Journal of American History. Vol. 66. N 3. December, 1979. P. 703). Однако неотрадиционалистский поток, возносящий дипломатию Рузвельта до небес, продолжает нарастать, порождая цепную реакцию поисков хотя бы внешне убедительных доказательств верности США их исторической миссии нести народам освобождение от тирании отсталости, чужеземного засилья, захватов и прочих зол. Историк Джон Браеман справедливо усматривал во всем этом отражение нараставшей с начала 80-х годов тенденции использовать историческую науку в чуждых ей интересах осуществления политического замысла, конечная цель которого - заставить широкую общественность страны поверить в особую миссию США быть спасителем цивилизации в этом безумном мире (Ibid. Vol. 67. N 4. March 1981. P. 954, 955).

Наблюдается, таким образом, процесс, обратный тому, который позволил так называемому «ревизионистскому» направлению 60 - 70-х годов приблизиться к истине. Вопрос в сущности стоит так: если США накануне войны стремились держаться в стороне от мировых дел или, наоборот, подчинили все свое моральное влияние и политические ресурсы достижению мира в Европе, тогда на ком же лежит бремя ответственности за трагический исход событий, за поощрение агрессоров, за беспрепятственное наращивание ими военной мощи, за моральное разоружение Европы? Может быть, только на Англии и Франции? Или вообще на европейцах? Строго говоря, согласно особой логике новейшей апологетики, ни США, ни Англии, ни Франции не могут быть предъявлены обвинения в отсутствии желания защитить европейский мир. Оказывается, возможности Соединенных Штатов были ограниченны. Что же касается Англии и Франции, то их обычно уподобляют жертвам кораблекрушения, оказавшимся беспомощными и беззащитными перед лицом разрушительных сил, стремившихся подорвать Версальскую систему, переделать мир по своему образу и подобию.

Но кто же породил эти силы? Какую роль играли во всем этом экономические, социально-классовые и идеологические факторы? Вразумительного ответа не дается Чаще всего указывают на роковое стечение обстоятельств, на дипломатические просчеты, на неспособность Рузвельта и государственного секретаря Хэлла контролировать бюрократический аппарат внешнеполитического ведомства и т. д. Об империализме как источнике войны, об обострении межимпериалистических противоречий как главном факторе в образовании очагов войны, о классовой природе фашизма как непосредственном ее виновнике, разумеется, нет и речи. Вопрос, таким образом, утоплен в мелочах, в наспех придуманных версиях о причинах несогласованности в действиях «западных демократий», в глубокомысленных рассуждениях о якобы добросовестных попытках методом уступок агрессору добиться его внутреннего перерождения, реже - о неуправляемых магнатах промышленности и финансов, срывавших-де планы правительства. Так, например, оценивает политику США по отношению к гитлеровской Германии в своей новой книге К. Макдональд (MacDonald C. A. The United States, Britain and Appeasement, 1936-1939. N. Y., 1981). Иными словами, политика «умиротворения» вопреки всему, что известно о ее четко выраженной классовой, антисоветской направленности, расчетливой и циничной игре ее вдохновителей, вопреки неопровержимому вердикту истории трактуется как бескорыстная попытка сделать условия послевоенного мира справедливыми для всех, как политика разума и реализма (См. подробнее: Поздеева Л. В. Предвоенный политический кризис в Европе и позиция США // Причины возникновения второй мировой войны. М., 1982. С. 206-220).

Может показаться, что это всего лишь перепевы старых версий. В известном смысле да (Кунина А. Е., Марушкин Б. И. Миф о миролюбии США. М., 1960. С. 158-162; Кульков Е. Н., Ржешевский О. А., Челышев И. А. правда и ложь о второй мировой войне. М., 1983. С. 30-40). Но сразу же следует оговориться: никогда раньше кампания по реабилитации политики «умиротворения» не велась в США так широко, а новый документальный материал после открытия архивов многих государственных и политических деятелей, публикации официальных бумаг и т. д. не использовался в таких значительных масштабах, как теперь. Фетишизация фактов и фактиков, выхваченных из источников, из дипломатической и частной переписки и без должной фильтрации пущенных в научный оборот, приобретает характер угрозы достоверности исторических исследований.

Говоря об этом выбросе новых сведений, на чем спекулируют многие сторонники реабилитации политики «умиротворения» нельзя забывать очень важное замечание К. Маркса о «лжи», которая часто встречается в первоисточниках, имея в виду, с одной стороны, «ложные взгляды», «ложь в духовном смысле», а с другой «ложь в передаче фактов, ложь в материальном смысле слова» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 1. С. 171). Исследователь может прийти к прямо противоположному (научному воспроизведению объективного исторического развития) результату, если он, говоря словами Маркса, «выдергивает только наиболее бросающиеся в глаза факты, но лишает их характера фактов, вырывая их из хронологической связи и из всей их мотивировки и опуская даже важнейшие промежуточные звенья» (Там же. Т. 3. С. 500).

Суровая правда состоит в том, что некоторые американские историки, еще недавно довольно объективно оценивавшие характер предвоенной европейской политики США (например, Оффнер) (Offner A. A. American Appeasement. United States Foreign Policy and Germany, 1933-1938. N. Y., 1976. P. 279, 280. Оффнер, между прочим, подводя итоги своему исследованию, писал, что если бы а также Англия и Франция, отказались от своего эмбарго на продажу оружия республиканской Испании, то фашизм в этой стране не смог бы одержать победу, а это в свою очередь резко ослабило бы позиции его покровителей в Германии и помешало бы совершить следующие акты агрессии (Ibid. P. 277)), в наши дни отступают от этой линии, отдавая дань некритическому отношению, лакировке, изобретению оправданий той двойственности и противоречивости, которыми был отмечен буквально каждый шаг предвоенной дипломатии США начиная с 1933 г. (Offner A. A. FDR Remembered: Statesman of Peaceful Means // OAH Newsletter. Vol. II. N 2. May, 1983. P. 23-25 )А между тем новые факты, взятые, говоря словами К. Маркса, в контексте «всей их мотивировки», не только подтверждают достоверность оценки политики «умиротворения» и роли, которая принадлежала США в ее реализации, данной марксистской и прогрессивной историографией, но и позволяют сегодня увидеть многое, очень важное для понимания реальных целей дипломатии США, объявлявшей своей официальной доктриной политику «нейтралитета». Обратимся к этим материалам.