Спорт

Теймураз Мамаладзе. Бегу за «черепахой»

13 августа 1988 года по наущению издательства «Физкультура и спорт» я стартовал в сверхмарафонском забеге. Естественно, за результат отвечаю я, а издательство только решает, публиковать его или нет.

Если это все-таки произойдет, то прошу снисходительно отнестись к замыслу пробежать на трех десятках страниц семьдесят лет истории советского спортивного движения. Разумеется, на такой дистанции бегун, если, конечно, ему не удалось вырваться в лидеры - а я, увы, не лидер,- видит только пятки своих удачливых соперников и очень редко - всю трассу от начала до конца, весь, так сказать, окружающий ее ландшафт. И все-таки постараюсь как-нибудь обозреть путь, хотя рассказывать намерен главным образом о том, как бежится мне на отрезке собственной жизни. Исключительно собственной - все остальное буду брать так называемым боковым зрением.

Даже малому ребенку в моей стране понятно, почему для старта выбран именно этот день-13 августа. Подозревая, однако, что в других странах есть немало людей, которые ничего не смыслят в календарях моей страны,- объясню: 13 августа это большой советский праздник - Всесоюзный день физкультурника.

В наше время уже никого не удивляет, когда на старт выходят десятки тысяч человек

Надо бы и это слово растолковать - «физкультурник». Понятие «физическая культура» есть во многих странах, а физкультурник существует только у нас. Во всяком случае, в том виде, в каком он существует у нас,- он больше не существует нигде. А вообще это слово произведено временем революции, которая соединяла разнородные понятия в новое неразделимое целое.

Кажется, я взял неверный тон. Спорт у нас идет под литавры. Монументальные дяди, ни разу в жизни не ударившие по мячу ногой, руководят нашим спортивным движением в позах, созревших для мемориального мрамора. По их медальным лицам бродят разноцветные отсветы спортивных стягов и загадочные улыбки, заставляющие верить в существование некоей прекрасной музыки, которая слышна только им.

Вообще у нас испокон веков, с первой Спартакиады 1928 года в Москве (не путать с Олимпиадой того же года в Антверпене), в день 13 августа звучит бравурная музыка. Начищенные, как самовары, оркестры играют попурри лучших советских песен, в ритме которых так легко бьются рекорды и завоевываются чемпионские титулы.

Зная об этом из личного опыта, хочу пожаловаться: в этом году 13 августа музыку заглушили неслыханные речи.

«Думается, мы сейчас переходим ту пограничную полосу, когда цифры не есть зеркало событий и все определяют тенденции» («Советский спорт»). Что верно, то верно. Что неправильно с точки зрения русского синтаксиса, то абсолютно правильно с точки зрения здравого смысла.

«Мы закономерно перестаем мерить уровень физкультуры количеством спортивных сооружений, многомиллионными рядами ее поклонников, как это делали прежде...» («Труд»).

Почему «закономерно перестаем»?

Да потому, что «школьник наш становится слабее, болезненнее, вес его растет, а сила тает» («Комсомольская правда»).

Самоварная медь оркестров гаснет в лучах перестройки. Куда там медальность ликов и монументальность поз, когда у нас в предраковом кашле заходятся семьдесят миллионов курильщиков, а четыре миллиона граждан ежедневно хворают («Советский спорт»), когда баскетбольные мячи никуда не годятся, а гимнастический канат служит не больше года («Комсомольская правда») и даже Главный Спортсмен Советского Союза - главный не в смысле наилучший, а совсем в ином, административном смысле главный-даже он открыто признает, что трем миллионам бассейнов в США мы от силы можем противопоставить три тысячи.

Так что же, рыдать по всем этим поводам? Захлебываться в траурных маршах оркестрам? Ни в коем случае. Если в чем-нибудь (кроме высшей технологии) мы действительно позарез нуждаемся, то в чувстве юмора. Пусть по нашим бронзовым губам бродит не загадочная гримаса небожителей, а усмешка самоиронии. Слишком долго, дорогие соотечественники, мы были слишком серьезны и слишком сильные получили доказательства того, что наша серьезность, оказывается, самоубийственна. Может, лучше посмеяться над самими собой - чтобы хоть в этом нас не опережали другие? Не умаляя феномена советского спорта (ну разве что только дураку по силам умалить, например, рекорды Сергея Бубки), посмеяться над тем, сколько лет мы ловко дурачили самих себя, называя отъявленных профессионалов неисправимыми любителями или зачисляя в разрядники и мастера спорта еще не развившихся в материнских утробах эмбрионов, так что число произведенных спортсменов вдруг превзошло население некоторых республик? И все-таки без пафоса я не могу. Не так воспитан. Гласность гласностью, а в ушах и поныне звучат любимые попурри и в глазах стоят вожди, заложившие державную руку за борта шинелей.

Так что если по ходу забега я что-нибудь спою, патетически возвышу голос, лозунг момента выкрикну или слезу ностальгическую уроню - вы не сердитесь. Как-никак, а дитя своего века.

Итак, старт дан. Встречайте на дистанции. Я только сверну ненадолго в свое детство, а дальше попробую проложить трассу, уже нешуточную.

Сворачиваю, и вот он - Верийский квартал Тбилиси - моя Йокнапатофа. У каждого должна быть своя Йокнапатофа. Если бы Верийского квартала не было, то его следовало бы придумать. Но он такой, что лучше не придумаешь.

В этом квартале дети играют не в скоростной футбол, что вполне естественно, учитывая наш темперамент, а в многоэтажный, что тем более естественно ввиду нашего террасо-образного рельефа.

В этом квартале есть верхние дворы и есть дворы нижние, они сообщаются спусками и подъемами, и когда на верхних кипит атака, на нижних в ожидании мяча вратари треплют палками шерсть. Вот почему Верийский квартал славится своими форвардами и своими шерстяными тюфяками. В этом квартале есть закоулки, где даже в летний полдень вам может повстречаться тень какого-нибудь Ша-шо Верели(Известный борец в старом Тбилиси.) и, смущенно откашлявшись, предложит провести схватку по правилам грузинской борьбы.

Не вздумайте отказываться. Тени великого борцовского прошлого не дадут вам прохода, даже если дядя Габо откроет его.

О, этот дядя Габо, кошмар моего детства! Ключарь и привратник знаменитого баскетбольного стадиона в Верийском парке, Габо был беспощаден к «зайцам» любого происхождения и наповал отстреливал их любыми известными карательному делу способами.

Из чего я делаю далеко идущий вывод о порочности единовластия, будь то должность сторожа единственного в городе баскетбольного стадиона или положение Генералиссимуса Советского Союза.

Единоличная монополия на ключи, метлу и грабли закономерно перерастает в тиранию в масштабе одного, отдельно взятого стадиона, что абсолютно верно и в отношении одной, отдельно взятой страны.

Хвала тебе, мелкий стадионный генералиссимус Габо! Ты преподал подростку начала великой науки, и ты же своим свирепым сквернословием оттенил ему прелести добросердечия, воплощенного в душе и повадках Верийского квартала.

Чего только нет в нем! И все, что есть,- единственно и неповторимо.

Родильный дом, в котором ты появился на свет. Школа, куда пошел в первый класс. Паром, с которого сигал в Куру. Парк, где впервые поцеловал девушку. Загс, куда пришел жениться, а потом - регистрировать рождение первенца. Кладбище, на котором тебя когда-нибудь похоронят,- все единственно для тебя в этом квартале, где живут твои «духи места».

Признаю над собой абсолютную власть места, где родился и делал первые шаги, дома, в котором жил, виноградника, который дарил тень и гроздья, медного крана, к которому припадал в жажде.

Все, что имеет надо мной абсолютную власть,- единственно. Единственно все, что делает меня таким, каков я есть.

Даже городской сумасшедший - увы не единственный - имеет надо мной власть в том смысле, что наделяет меня своими странными причудами. Например, я, пятидесятилетний, готов от зари до зари гонять мяч с детьми на задах церкви Иоанна Богослова. Если, конечно, мне, пятидесятилетнему, хватит сил гонять мяч от зари до зари.

- Хватит, хватит!-говорит мне с того света моя мать.- Ведь хватало же их священнику отцу Георгию делать то же самое в сорок втором.

То же самое, но не только это.

О, грешные игры моего детства! Изгой, отверженный, неприкасаемый обретал в них утраченную свободу бытия. Насильники, доносчики, подонки, негодяи утрачивали свою власть над тобой, когда одним ударом бабки, биты, мяча ты возвращал их на место.

Олимпийская чемпионка по спортивной гимнастике Елена Шушунова

Ты любил игру за то, что она восстанавливала справедливость, которой тебя лишали злая воля социальных обстоятельств или жестокие установления властей. Какое наслаждение - сметающим полетом мяча расквасить самодовольное мурло ублюдка, чей родитель подписал постановление «тройки» о казни твоего отца! Какое торжество - вышибить с кона литые бабки твоего ненавистника.

В художественной гимнастике искусство и спорт неразлучны

Если верно, что спортивное состязание - это модель человеческого бытия, то столь же верно и то, что спорт в любом своем обличий, будь то неприкрашенные народные игры или рафинированное олимпийское действо,- это борьба за торжество справедливости, восстановление в законных правах обиженного и угнетенного, будь то человек, нация или страна.

Я свернул с трассы сверхмарафонского забега, чтобы прикоснуться к народным корням спорта. Я многим обязан играм моей «Йок-напатофы» и теперь пришла пора вернуть им сыновний долг.

Они остались в прошлом, и наши дети не знают их. Они забыты и нами. Иногда, пронзенный острым нечаянным воспоминанием, я задумываюсь о том, как вернуть им жизнь. Единственное поле, где еще можно шуметь им,- память. И я всерьез замышляю книгу памяти, своеобразную энциклопедию забытых игр.

Скажем, «А» - авчалури. Мешочек с зерном кукурузы или фасоли, подбрасываемый внешней стороной стопы. Кто больше - я или ты? Генетический код сообщил современным асам футбольного мяча эту непрерывность взлетов драгоценного кисета с золотыми самородками победы. Если вспомнить, что кукуруза и фасоль - хлеб наш насущный даждь нам днесь, то нетрудно понять, чем питалась неукротимая наша тяга к первенству.

Могу продолжить на все остальные буквы- игр было больше, чем букв в алфавите. Л ахти, например: четко очерченный круг - крепостная стена, за которой выстраиваются защитники, чья цель - не дать нападающим лишить их оружия. Оружие лежащие на земле поясные ремни, ими разрешается невозбранно хлестать атакующих, которые, в свою очередь, выхватив из-под вас ремень, выбивают вас из игры. Извечный и столь обострившийся сегодня спор о соотношении обороны и атаки.

В художественной гимнастике искусство и спорт неразлучны

Можно продолжать до бесконечности, расширяя границы квартала до пределов мира. У каждого народа были, есть и будут игры, в которых он утверждал и утверждает свое понимание рыцарственной справедливости. И независимо от того, сохранились эти игры или нет, для всех нас крайне важно то, что мы перенесли пылавший в них огонь в универсальные игры современности.

Это не ностальгия по прошлому, а напоминание на будущее: как бы ни складывались обстоятельства, какие бы формы бытия ни навязывались тебе, пока жива в тебе эта основа - ты непобедим.

Я выбегаю из бывшего Кирпичного переулка и по бывшей Ольгинской улице сбегаю к бывшей Московской заставе, где когда-то царил духан. Теперь там царят роскошный водноспортивный комплекс, корпус шелкоткацкого объединения и площадь Героев. Все три «объекта» на карте моего отрочества помечены особыми знаками. Треугольник славы и бесславия.

Иногда штанга весит в три раза больше, чем атлет

Площадь Героев-детище 30-х. Дом на площади Героев, стоквартирный гигант-комбинат - тоже их дитя. В доме на площади Героев, естественно, жили сплошные герои. Сто квартир - сто героев времени. Одни из них, как я сейчас понимаю, были явными его героями, другие - тайными, а третьи - и такими, и сякими, и разэтакими. Одни выявляли свой героизм при свете дня, другие - под покровом ночи, а третьи - и так, и сяк, и разэтак.

Некто из последнего списка - явно секретный герой времени - внешность имел самую негероическую, хотя и устрашающую: голый, костистый череп, сутулая спина труженика ночных промыслов, загнутый крючком нос, округло разведенные руки на рукоятках мощного «Харлей-Давидсона». Славненький паучок, оседлавший супермотоцикл того времени. Механический кентавр 30-х. Нашим нынешним доморощенным рокерам и не снился тот шум, который кентавр извлекал из своей мотоциклетной основы. Ад звуков, заглушавших крики протеста и мольбу о снисхождении.

Мой «амаркорд» побуждает меня с повышенной, несколько даже болезненной, пристальностью всматриваться в эту фигуру. На то есть много причин, и как минимум три из них лежат на поверхности воспоминаний. Первая-между мотоциклетным человечком и моей безотцовщиной ощущалась какая-то связь. Вторая - он был не только мотоспортсменом, но и футболистом, играл на стадионе, который, кстати, носил тогда имя Лаврентия Берии. Даже при таком сочетании футбол, на мой взгляд, сохраняет одухотворенность, если можно так сказать, человечность, однако и здесь молва наделяла героя какой-то сверхъестественной сатанинской силой. Будто бы на тренировке он пробил мяч от ворот до ворот и не просто пробил, а всадил «штуку» знаменитому в те годы вратарю тбилисского «Динамо» Александру Дорохову. Наконец, третья причина: у кентавра-динамовца была дочь...

О, Tea... Я меняю твое истинное имя на это вымышленное, чтобы иметь право отказаться от вымысла в остальном. Сказав так много обидного для твоего дочернего чувства, не могу не сказать еще: я любил тебя. И нет ничего постыдного в публичности моего признания, ибо моя любовь к тебе была лишь частицей открытой и явной любви, которая была всенародной, ибо народ любит своих героев.

Живя в Доме героев на площади Героев, ты не могла не быть героиней. Трудно соответствовать рангу, титулу, званию, если они крупнее личности. Ты соответствовала званию героини, а точнее - они соответствовали тебе, чемпионке и рекордсменке республики в плавании на боку.

- На левом боку!-утверждал влюбчивый Рауль-Гомбеш, победитель районных турниров по прыжкам с трамвая № 5.

- На правом! - оспаривал Боцман-Чубук, прирожденный толкатель тяжелых одушевленных предметов.

А мне было все равно, ибо с какого бока ни возьми-рекордсменка была прекрасна как богиня и как богиня - недосягаема.

Есть женщины Боттичелли. Есть женщины Рубенса и Мурильо, Гойи и Ренуара. Персональный идеал гения воплощал в себе коллективный идеал времени.

Ты была женщиной с полотен Дейнеки, Tea. Женщиной, царившей в бассейне Парка Физкультурников, что на набережной имени Сталина.

Советские мадонны из бывших кухарок и свинарок, трансформировавшиеся в великих певиц и членов правительства, деятельные, жизнерадостные, спортивные, били рекорды оптимизма и преуспеяния в кинокомедиях той поры. Правда, я знавал других мадонн - из длинных тюремных очередей и одна из их них была моей матерью, но искусство подчас ярче жизни.

Когда девушка-героиня живет в Доме героев на площади Героев, а юноша - негерой, сын врага народа, обитает в Кирпичном переулке,- никакому Шекспиру не соединить их. Такое титанам моей эпохи было не по плечу, заткнув за пояс эпоху Возрождения, они творили куда более занятные трагедии.

Но когда юноша из Кирпичного переулка любит девушку-рекордсменку, ему не остается ничего другого, как самому стать рекордсменом. Пожалуй, лишь это дает современному Капулетти единственный шанс хотя бы приблизиться к кухне Монтекки.

И юноша поступил в школу начинающих рекордсменов. Стал ли он им? Но какое теперь это может иметь значение? Теперь гораздо важнее совсем другое.

Борьба - это ловкость и сила

Несколько лет назад в водноспортивном комплексе имени Ленинского комсомола я увидел девушку с площади Героев. Она шла по бортику бассейна с секундомером в руках и весело отчитывала девочку-пловчиху, как две капли воды похожую на ту, какой была сама тридцать лет назад. Единственный в те годы бассейн города, некогда посверкивавший голубым зрачком из-под зеленой папахи Парка Физкультурников, разрушили, когда продлевали набережную. На его месте теперь ресторан «Арагви», речку Вере запрятали в трубу, в бассейн, куда более респектабельный, соорудили близ шелкоткацкой фабрики.

И вот вижу ее идущей мне навстречу с тренерским секундомером в руках, отсчитывающим время в обратном направлении. Узнала меня, улыбнулась, и я ответил тем же. Мы узнали друг друга, ибо смотрели друг на друга, сегодняшних, глазами прошлого.

- Моя дочь,- сказала она, проследив за моим взглядом.- Похожа? Как видишь, тоже рекордсменка.

Самый популярный человек в хоккее-Владислав Третьяк

- Очень похожа. Твоя копия. И тоже в плавании на боку? - подыграл я.

- Брасс,-уточнила она.- «Бок» отменен. Разве не знал? Ты отстал от времени.

- Да,-согласился я,- слишком засиделся в прошлом. Я и сейчас по уши в нем.

С низинного берега Вере доносились звонки исчезнувших трамваев, костяной треск разлетающихся бабок, кастаньетный шелест фасоли в мешочке «авчалури», скрип дверей, лязг буферных сцепок, грохот засовов на составах теплушек, уходящих куда-то в Казахстан...

Из малахитовой воды доверчиво и дерзко на меня смотрела девочка-чемпионка, дочь моей Теи. И, глядя ей в глаза, невольно отвечая на ее невысказанный вопрос, я вдруг с необычайной пронзительной ясностью понял, что самозабвенно люблю свое время. Со всем, что было в нем доброго и скверного, светлого и мрачного, со всеми потерями и утратами, в которых я исподволь обретал себя, нынешнего. Я рос, жил, строился в нем. Это мое время, другого у меня не будет. Могу ли я не любить его, мое время, время моих друзей и родных, время моей страны?

Взявшись писать о спорте, я вынес это чувство на «дистанцию» своего очерка и понесу его дальше, к финишной черте.

Рвется из мальчишеских рук, надуваясь ветром, кумачовый транспарант: «Физическую культуру - в массы!» Спасительный парус моего отрочества. Не я один ставил его на кораблике начинавшейся жизни. Оглядываясь назад, вижу друзей, приятелей, знакомых, соседей, родичей, сослуживцев - бегут, настигают, и вот уже мы идем вместе, слитной массой, слышим дыхание друг друга, и нас уже не десяток-другой, а миллионы. Это огромная страна на дистанции великого забега, это ее дыхание сливается с шумом прибоя и говором сосен, это ее энтузиазм победительно выражает себя в вольном движении. И плывет над ней портрет человека, пославшего народ в этот великий забег. И трепещет, надуваясь парусом победы, алый, как наша горячая кровь, транспарант с надписью: «Да здравствует товарищ Сталин-лучший друг советских физкультурников!»

Незадолго до своей гибели мой отец повел мою мать на тбилисский стадион «Динамо». Не знаю, был ли он спортсменом, но рекордсменом и притом мировым он был. В маленьком горняцком городке Чиатура, помнящем концессию американского миллионера Гарримана, мой отец бил мировые рекорды в строительстве промышленных воздушно-канатных дорог.

Страна была одержима рекордами, это был ее образ жизни и действий. Рекордные перелеты летчика Чкалова, рекордная угледобыча шахтера Стаханова, рекордные съемы ткани ткачихи Виноградовой, рекордные урожаи сборщицы чая Купуния, рекордные сборы хлопка маленькой узбечки Наханговой - тысячи и тысячи именитых и безвестных выходили за предел человеческих возможностей.

Гол-венец любой игры, в том числе и в гандболе

Народ-рекордсмен бил рекорды, чтобы выстоять и победить. «Или мы пробежим дистанцию в сто лет за одно десятилетие, или нас сомнут»,-говорил Сталин. Народ-рекордсмен ставил невиданный в мире социальный рекорд - строил социализм. Запредельным напряжением воли и сил, интеллекта и души он выводил свою еще совсем недавно отсталую страну в ряд мировых колоссов. И когда грянет час войны - скажется эта его тяга к невозможной и немыслимой, казалось бы, победе. Но скажется - пусть много позже, уже в зрелые годы моего поколения, однако обязательно скажется и другое.

Рекорд - это всегда незаурядный результат, достигнутый незаурядной личностью. Рекорд не по силам испуганному, охваченному страхом человеку. Незаурядная личность рекордсмена взыскует идеала. Собственно говоря, рекорд и есть идеал, к которому стремится личность. Для одних это прорыв в космос,

для других - тонны сверхпланового угля, для третьих - труднейшее па, которое до них на балетной сцене не исполнял никто, для четвертых - достижение полюса холода... Череда рекордов казалась бесконечной, вечной, непрерывной, казалось, она всегда будет удостоверять правильность песенных рефренов эпохи: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью... Нам нет преград ни в море, ни на суше...» Никак не могу уразуметь одного: почему, имея такую страну и такой народ, наш вождь и учитель не понял самого элементарного, а именно: теория легко заменяемых «винтиков» враждебна практике незаурядных рекордов, выражавших массовый порыв к общественному идеалу.

«Когда страна прикажет быть героем, у нас героем становится любой...» Опоэтизированный песенником приказ-ядро командной системы-демонтировал уникальное устройство, вырабатывавшее лучший продукт, какой только знало человечество - самоотверженность, творчество...

Но об этом - после. А пока оглянусь в 30-е годы, в тот летний день, когда мой отец, еще не ошельмованный «врагом народа», привел мою мать на трибуну тбилисского стадиона «Динамо». Был большой футбол, играли великие баски. В Испании шла война, фашизм пробовал силы. Баски были велики своим спортивным искусством, но величие бойцов превосходило их величие футбольных чародеев. Они сражались за республиканскую Испанию. «Но пасаран!» - «Фашизм не пройдет!» Рабочие парни из Бильбао, игравшие в футбол так, как никто не играл в то время, приехали в Советский Союз за помощью.

Они ее получили.

Мой отец был одним из многих, кто внес посильную лепту в нее. Он мог бы дать еще больше, если бы не другие события, в преддверии второй мировой войны потрясшие страну.

На исходе того года отец был арестован, а спустя несколько месяцев-расстрелян. «Винтик», не пожелавший поддаться отвертке, попросту сломали.

От отца у меня остался белый футбольный мяч с автографом знаменитого Лангары. Этому предмету еще предстоит стать одушевленным героем моего повествования.

На Олимпиадах и чемпионатах мира советские и американские волейболисты и баскетболисты почти всегда встречаются в финалах

Семейное предание о матче с басками перегружено милыми подробностями. «На мне было платье из крепдешина, тогда он был в зените моды».

На Олимпиадах и чемпионатах мира советские и американские волейболисты и баскетболисты почти всегда встречаются в финалах

Не со слезами - с улыбкой сообщала моя мать эту деталь. Никак не вяжется этот рассказ о модной в 30-х ткани с эпосом, героиней которой она стала.

В этой большой книге жизни множество глав написано спортивными судьями с секундомерами и рулетками, отмерявшими мои результаты в беге на сто метров и прыжках в длину. Результаты смешные, называть их - сильно занижать крепкое, помимо воли прущее из меня чувство. Мизерные по нынешним временам, эти секунды и метры сложились в итоге именно в тот результат, которого страстно желала для своего сына: изгнать из него социально неполноценное существо, меченное тавром позорной в глазах многих людей безотцовщины.

Когда мой отец шел на матч своих земляков с басками, он нес в себе любовь к республиканцам и ненависть к фашистам. Это был сложный, отлитый из противоречий эпохи идеал. Идеал моей матери был прост: не дать огромному и всесильному злу задавить малое и беспомощное. Дать ему развиться в большое всесильное добро. Ее сына могли как и где угодно третировать, не пропускать, лишать, изгонять, но с воплощенной в нем формуле «быстрее, выше, дальше» никто ничего поделать не мог. Его Величество Спортивный Результат был сильнее каверз происхождения. Взяв на вооружение олимпийский девиз, моя мама презрела олимпийский канон и вступила в долгое сражение. Это была ее тайная война со Сталиным.

Она вела ее, заручившись поддержкой замечательных союзников.

Из толпы бегущих летит ко мне знакомый голос, и я откликаюсь звонкой радостью.

- Работай, работай!-кричит, взмахивая беспалой ладонью, пожилой лысоватый мужчина с сухими мускулистыми ногами и сутулой спиной стайера.- Давай, лидируй! Идешь лучше рекордного графика! Не отсиживайся за спиной у Чубука! Спуртуй за круг до финиша!

Бейсбольный мяч начал свое путешествие по спортивным площадкам СССР

И вольный воздух юности вливается в мои уставшие легкие. Подхваченный нечаянной скоростью, ощущаю досылающее вперед прикосновение руки моего первого и единственного тренера.

Завораживающее зрелище - скачки на лошадях

Он появился в нашем школьном дворе не в самый лучший день моей жизни. Накануне я лишился отцовского наследства. Банальнейшая история: белый футбольный мяч со стершимся автографом баска Лангары, возвышенный игрой и возвышающий душу предмет, пал жертвой низменных страстей. Он испустил дух под финкой вора Цуцурмы.

Мы играли на задах церкви Иоанна Богослова, на площадке, образовавшейся после заполнения оврага земляной выемкой из тоннельного бомбоубежища. Иоанн Богослов отрядил нам в помощь соборного священника отца Георгия. Церковь и бомбоубежище не гарантировали безопасности. Была еще зенитная батарея, и батарейцы тоже любили футбол. Мы играли с командой зенитной батареи, одноглазый отец Георгий учил ее меткой стрельбе по воротам.

Вор Цуцурма сидел поодаль на корточках и катал «зари». Тривиальная игра в кости с нетривиальными ставками. Церковь Иоанна Богослова, бомбоубежище, зенитная батарея, мальчики, играющие в футбол со священником и солдатами ПВО, воры Верийского квартала - и все это на клочке земли в несколько сот квадратных метров. Модель бытия, спрессовавшая жизнь и смерть.

Мы выигрывали матч у зенитчиков. Цуцурма проигрывал, и когда проиграл все, что имел, Черный Крысик сказал ему: «Давай сыграем на твою жизнь». Цуцурма не согласился: «Лучше на тот мяч». Он знал, что ставил на кон. Читателю иных, чем я, годов рождения не понять, чем был для нас настоящий футбольный мяч. Чем он был для меня - вы, наверное, догадываетесь.

В безвыходности смертельного проигрыша Цуцурма избрал достойный своей бренной оболочки эквивалент. Он подхватил откатившийся мяч и всадил в него нож. Командир расчета Толик Жигалин побежал к турели и развернул ее для стрельбы прямой наводкой, но отец Георгий раскинул руки на пути огня...

Воры ушли, и мы остались одни с нашим горем.

Впоследствии отец Георгий говорил мне, что боялся за мой рассудок. «Хвала всевышнему, что-то дало тебе силы выстоять!»

Не что-то, а кто-то, и этим самым кем-то был тренер по легкой атлетике Виталий Ильич Кадеишвили.

Он появился в нашем школьном дворе не в самый лучший для меня момент, когда я безуспешно пытался выполнить нормы на значок БГТО.

Пожалуй, надо бы расшифровать эту аббревиатуру - в ней тоже знак нашего времени. Надо бы объяснить, что моему поколению была дана целая иерархия геральдических отличий, в которой значок БГТО был первой желанной ступенью.

Недавно в одной телепередаче директор крупного московского стадиона сетовал по поводу физической лени посетителей своего «объекта», проигнорировавших его призыв сдавать нормы ГТО. Речь шла о добровольном соискательстве значков, для меня же и моих сверстников оно было обязательным делом, и его обязательность совпадала с нашими устремлениями.

Металлический рельеф бегуна, разрывавшего финишную ленточку с надписью «Будь готов к труду и обороне», привинчивался к груди как знак изначальной гражданской доблести. Это была продуманная система физической закалки молодежи, столь же неукоснительная, как и планы выплавки стали. Нас хотели закалить как сталь. Уже в начальных классах школы учили метать гранату, стрелять из мелкокалиберной винтовки, преодолевать полосу препятствий, бегать короткие и средние дистанции, прыгать в длину и высоту, плавать. Война с фашизмом была неизбежна, страна готовилась к ней.

В песне футбольный вратарь уподоблялся часовому, пространство ворот, которые он защищал,- пограничной полосе.

Гонки на оленях-национальный вид спорта народов Севера

Не спешите с выводами о милитаризации общества. Ни один народ, ни одна страна не желают самозаклания. Мы готовились к труду и обороне в годы аншлюса и франкистского мятежа, мюнхенского сговора и Хал-хин-Гола. И в конце концов мир спасли мальчики, сдававшие в школьных дворах нормы на значок ГТО. Прыгавшие с парашютом с парковых вышек и аэроклубных бипланов и получавшие за это значок «Осовиахима». Стрелявшие по черным бумажным мишеням и зеленым фанерным силуэтам в надежде добыть себе значок «Ворошиловского стрелка».

Вот картина художника Сварога «Писатель Максим Горький в стрелковом тире». Писатели, всемирно известные физики, безвестные домохозяйки, студенты, школьники сдавали нормы на всяческие значки и, привинчивая их к пиджакам, ковбойкам, файдешинам и креп-жоржетам, гордо заявляли о себе: «Мы-готовы!»

Ветром полны паруса

Нетрудно догадаться, что в моей домашней коллекции спортивных наград нет олимпийской медали. Но в коллекциях многих олимпийских чемпионов - граждан моей страны есть значки ГТО. Когда советские спортсмены в 1952 году впервые приняли участие в Олимпийских играх и на них пролился дождь золотых наград, многие в мире принялись разгадывать тайну этого феномена.

Вот она, разгадка - посверкивающий на моей ладони в лучах пятиконечной звезды маленький серебристый бегун с финишной ленточкой на груди.

Счет шел на миллионы. Миллионы одинаковых и взаимозаменяемых выдвигали из своих рядов единственных и неповторимых. Неповторимость плохо сочеталась с государственной максимой «Незаменимых - нет!» Если каждый - всего лишь винтик, то кто же тогда мотор? Однако, следуя старым теориям, новых высот не осилишь. И всегосударственный лозунг «Физическую культуру-в массы!» заменили другим - «Массовость плюс мастерство». Это был критерий страны, обретающей статус великой спортивной державы. Насчет «плюса» никто не заблуждался. Физическую культуру, занятия спортом для многих и спорт высших достижений, спорт уникумов-развели по разным углам. Кесарево- кесарю, а божие - богу.

И то и другое планировалось централизованно. План исправно работал, экстенсивные факторы производства значкистов ГТО и чемпионов мира действовали безотказно. Но вот однажды многие стали замечать, что огонь в тигле массовости-слабеет, а реторта мастерства - треснула. В поисках причин многие стали задумываться над тем, что есть человек в спорте-средство для добывания победы или венец ее?

Крошечная Дюймовочка, выполняющая на гимнастическом бревне немыслимые элементы «ультраси»; белокурый гигант, вздымающий на вытянутых руках умопомрачительные стальные килограммы; спортсмен-мыслитель, изорвавший сухожилия в рекордных шагах и скачках тройного прыжка; добродушный хоккеист, орудующий клюшкой на ледяном поле, как веслом в ладье победы,- чья воля забрасывает в небытие вас, отработавших свое на помостах и аренах?

И почему справедливость по отношению к вам никак не дотянется до уровня той высшей благодарности, которую рождали в нас ваши выступления?

Однажды мы открыто спросим об этом, придет такое время.

А пока я стою в школьном дворе и настраиваюсь на последнюю попытку. Высота смехотворна- один метр тридцать сантиметров, ее взяли все, кроме меня. Все, кроме меня, сдали нормы на значок БГТО. Учитель физкультуры, добрый человек, ослабляет натянутый между стойками шнур, прогибает его, чтобы поощрить неудачника к прыжку. Два конфуза подряд на глазах именитого гостя - это уже слишком!

Гость, однако, не смотрит на меня. Рыжая щеточка усов вздернута вверх, беспалая ладонь козырьком приставлена к бугристым надбровьям, узким прищуром взяты, втянуты в зрение нависающие над школой отвесы горы, тропинки, пересекающие ее раздутые бычьи бока. Через неделю я узнаю, куда смотрел мой тренер Виталий Ильич, а спустя десятилетия - как он углядел во мне, придавленном и безвольном, так и не перешагнувшем в тот день метр тридцать, нужного ему спринтера.

- Опять вы пошли не туда, куда я велел! И что вы нашли в этой луже под названием Черепашье озеро? Я вам велел бежать на гору Удзо по гребню Мтацминды, там хорошая «пахота», укрепляет голеностоп, развивает кроссовую выносливость, а какой вид, какие пейзажи, какие леса и долины окрест, черт вас побери, лентяи вы этакие!

Водная феерия

Но бывало и так, что мы бежали туда, куда он велел, он сам бежал впереди, и постепенно бег переходил в полет, в парение с распластанными крыльями-над нашим городом с серой, в мареве зноя, змейкой Куры, над синим хребтом Иално в рыжих подпалинах осенних лесов, над обрушенными кровлями базилик, где в открытые алтари забрасывало ветви, трепеща на ветру, одинокое древо желания...

Теперь я понимаю: он задавался целью вернуть нас назад, в городские кварталы, другими людьми, и он преуспевал в этом. Нет, он не избавил меня от тоски и уныния, и горестная правда об отце по-прежнему довлела надо мной, но теперь мои думы и чувства были уже не только моими, они сливались со своевольным течением речки Вере и мерцающими фресками храма Бетания, со снеговым пыланием Главного хребта и взмывающей бог весть на какую высоту, а вернее - не знающей предела песней жаворонка, и оттого, что мои думы и чувства были уже не только моими, я становился сильнее.

Прежде чем научить нас брать низкий старт и прыгать стилем «хорайн», приучить к финальному взрыву усилий и терпеливости на дистанции, он самым простым для себя способом показывал нам, как прекрасен мир, постигаемый через движение. Взбегая по осыпающейся тропинке к развалинам Асуретской крепости и втягивая нас в ее вертикали, за которыми - провал, бездна, и хочешь не хочешь - взлетай, чтобы не разбиться, он словно говорил нам: вот-ты, а вот - вершина, и нет иного способа соединить тебя с ней, кроме как пойти ей навстречу.

И мы шли. И хотя немногие выбрались на самый верх, все или почти все увидели мир с высоты. Поверьте, в четырнадцать лет это совсем немало.

А уже потом, после всего этого, каплю за каплей вливая нас в хмельную чашу стадиона, тренер Виталий осыпал нас иными радостями.

Вот, например, лопаточка, врученная мне как самый надежный инструмент славы.

- Копай,- наставлял тренер,- высаживай росточек победы. Выиграл старт - финиш твой...

Утвердить в ямках стопы ног, опираясь вытянутыми руками о покалывающую песчинками твердь гаревой дорожки, распрямиться и, вдохнув полной грудью воздух, склонить плечи в ждущей покорности сигналу, хлыстом пистолетного выстрела высекающему из тебя запальную искру взрыва.

- Ты идешь на первом этапе. Точно в коридоре передаешь эстафету Гураму. Гурам, рви вовсю, палочка сама ляжет в ладонь, а там дальше, на третьем этапе - Дэви, полетит по виражу и первым выведет Толика на финишную прямую. Эстафета - наша. Все, ребята, пошли выигрывать...

Эстафетная палочка, запущенная в небо после финиша, кувыркаясь, летит вниз и падает на головы четверки парней, сошедшихся в объятии победы. Сняв шиповки и вздымая их во вскинутых руках, мы трусим по влажному газону, вписывая в гудящий овал стадиона безмерную нашу радость. Мы-чемпионы! Пусть всего лишь района или города, но тот, кто когда-нибудь испытывал такие мгновенья, знает, что в них он равен самым великим спортсменам.

Мы - чемпионы, а это означает, что будут вручены призы-хлопчатобумажные майки и резиновые тапочки с засунутой в них трубочкой почетной грамотой, что нас повезут на тренировочные сборы и немного подкормят, снабжая талонами на питание, которые не запрещается отоваривать лимонадом и мороженым, что мы увидим другие города, где, сходясь в поединках со сверстниками, побеждая их или проигрывя им, приобретем много новых друзей и подруг, и все это будет открытием времени, Родины и мира.

Но и это еще не все. Ты выходишь на разминку в одно и то же время с Ниной Думбадзе, побившей мировой рекорд немки Мауэрмайер. Ты видишь полет ее диска за черту нового мирового рекорда, и сопричастность чуду делает тебя еще счастливее. У тебя на глазах Надежда Хныкина бьет рекорд по прыжкам в длину Галины Туровой, и счастье одной, и слезы другой открывают тебе драму человеческой жизни, в которой все неразделимо навек. Ты стартуешь в одном забеге с Леваном Санадзе, и вихрь его скорости назначает тебе, безнадежно отставшему, предел, к которому должно стремиться.

Пространство стадиона дает тебе возможность стать в один ряд с самыми сильными и славными людьми спорта и отсвет их славы, падая на тебя, пробуждает надежду на лучшее и большее. Стадион - это равенство стартовых шансов чемпиона и новичка, а неравенство замеряется самой объективной мерой, какая только может быть на свете. И даже когда к чистому напитку радости подмешивают отраву обмана и предвзятости, ты знаешь, что это аномалия, на которую решаются тайком. Настоящий же спорт - это всегда открытая всем норма человеческой порядочности, всегда максимум человека в минимум времени. И пока спорт таков, он - вечен.

Сила плюс грация - это атлетическая гимнастика

Мой спортивный идеализм зарождается в годы, когда советский спорт уверенно и победительно выходит на мировую арену, когда чемпионаты мира и Олимпийских игр вплетают новые лучи в ореол страны, победившей фашизм. Это Оыло время нового строительства и самопознания мира, в том числе средствами самого созидательного соперничества народов-средствами спорта.

Энтузиазм - родной брат идеализма. Все дело, однако, в том, кто и как трактует идеал.

Российская мадонна

В один непрекрасный день 50-х годов мы вдруг узнали: распущены, а по существу - разогнаны армейские клубы страны. Причина - проигрыш олимпийского футбольного матча сборной страны, многие игроки которой были членами армейского клуба. Одним мановением руки Верховный Главнокомандующий, разъяренный проигрышеми кому?! - югославам! - смахивает с арен тысячи человеческих судеб.

Если что и подтачивало изнутри наше спортивное движение, так только подобная авторитарность, самодурство, бюрократическое окостенение управляющего аппарата, подмена энтузиазма самодеятельных начал приказным волеизъявлением, безудержная эксплуатация спортсмена как машины для делания рекордов...

Должны были пройти годы, целая жизнь, чтобы прозревшему сознанию открылась невеселая истина: все эти рекорды, чемпионства, медали, неизменно победительные подсчеты очков намеренно включались в механизмы утверждения власти над умами, самоиллюзий, обмана. Отвлекающая от народных бед и несчастий пропаганда, творимая маршевыми кинокомедиями, песнями акынов, мрамором метроплитенов, спортом высших достижений.

...Я бегу по тенистой аллее, проложенной в зарослях акации на склоне лесистой горы. Это мой последний шанс удержаться на дорожке жизни. Вчера я вернулся из олимпийской Москвы. Ждал четвертой олимпийской победы Виктора Санеева и ушел из Лужников с надорванным сердцем. Накануне известный кардиолог вынес мне приговор: «У вас был тяжелый инфаркт, вы это знаете. Последствия таковы, что даже думать нельзя о занятиях спортом». Что же, значит, не вписался я в новый общегосударственный лозунг страны: «Главный рекорд - здоровье»?

- А может - трусца, оздоровительный бег? - спрашиваю в тайной надежде на утвердительный ответ.

- Ни в коем случае! Нагрузки могут быть неадекватны и тогда...

- Значит, ложиться и помирать?

- Но почему же? Пожизненная диета, медикаментозная терапия, медленная ходьба... Со временем подумаем об операции...

Многотысячная лыжная гонка венчает праздник Севера

Что моя беда в сравнении с драмой уходящего Санеева? Однако, как человек, познавший счастье борьбы и победы, я равен ему и не желаю досрочного поражения...

...Рядом со мной бежит по аллее мужчина в голубой майке с красным оттиском ползущей черепахи. Черепаха медленнно ходит и долго живет. Это эмблема и девиз клуба любителей ходьбы и бега «Черепаха». Усмешливый вызов «скоростникам», загнанным в забегах за плановыми медалями.

Эмблему, девиз, вызов и клуб задумал мужчина, бегущий рядом со мной по аллее тбилисского парка Ваке. Зовут его Джумбер Хубуа, ему сорок два года, он инструктор физической культуры и неисправимый энтузиаст оздоровительного бега. В созданном им клубе кроме меня, новичка,- около восьмидесяти человек в возрасте от десяти до семидесяти, двадцать шесть инфарктников, три чемпиона Грузии, восемь победителей городских кроссов и ни одного, кто бы вновь свалился в сердечном недуге после прихода в «Черепаху». Наравне с Джумбером ведут занятия Лексо и Тенгиз - инженер и студент, у них свои ученики и свои чемпионы. И если действительно главный рекорд - здоровье, то Джумбер, Лексо и Тенгиз - главные рекордсмены, достойные звания «Заслуженный мастер спорта».

Но у Джумбера не то что бы звания - приличных кроссовок нет. Недавно в его квартиру забрались грабители и унесли все мало-мальски ценное. Разношенные в дым, многократно латанные и клеенные кроссовки ценностью они не посчитали. Между тем для Джумбера этот доисторический реликт с маркой экспериментального производства Главспортпрома - самое главное его достояние. Лишись он его и не в чем будет бегать. А бег для него больше чем спорт - жизнь.

Победитель московского Международного марафона Мира Лев Хитерман из города Воткинска попросил дать ему взамен всех полученных призов пару приличных кроссовок. Между прочим, в городе Воткинске есть завод, где до недавнего времени делали оперативно-тактические ракеты, как нетрудно догадаться,-продукт высшей технологии. Теперь это уже не секрет - по условиям советско-американского Договора по ликвидации ракет средней и меньшей дальности Боткинский завод включен в число инспектируемых объектов, и сейчас там работает группа американских контролеров.

Тайной, причем не объяснимой для многих, остается, однако, другое: почему в стране, выводящей на космические орбиты самую мощную и совершенную в мире ракету-носитель «Энергия», не могут наладить выпуск нормального, отвечающего современным стандартам спортивного оборудования и инвентаря, а то, что выпускают - большинству недостается. А ведь большинство-это и есть тот самый народ, здоровье которого, как возглашает новый лозунг нашего спортивного движения,- главное богатство страны.

Слышу раздраженный голос «ветерана»:

- Зажрались! Забыли, как за победу в городских первенствах получали майку и пару резиновых тапочек?

Отчего же? Помню. Помню и то, например, как мой друг Вова Чимакадзе добывал шиповки. Он нашел к ним самый верный путь - через сердце женщины. Это была великая женщина своего времени, обладавшая мировыми рекордами и, естественно, первоклассным импортным инвентарем. Но у Нины Яковлевны Думбадзе, как у каждой женщины, великой или рядовой, была маленькая ахиллесова пята - ее сын. Он недотягивал в школе по одному предмету, и Вова, узнав об этом, набился к нему в добровольные репетиторы. Мальчик вышел в отличники, а Вова стал обладателем роскошных английских шиповок и питомцем лучшей в ту пору легкоатлетической школы Тахтарова.

Вряд ли такой «путь» доступен миллионам мужчин и женщин, для которых двигательная активность, активные занятия физической культурой и спортом - условие, предпосылка и норма деятельной, счастливой жизни.

Некоторые участники первой Всесоюзной спартакиады 1928 года выходили на старт босиком. У меня есть библиографический раритет - уникальный альбом спартакиадных фотографий, на которых спортсмены сходятся на борцовских коврах в тюбетейках и папахах. Игры Верийского квартала вспомнились мне отнюдь не в приступе жгучей ностальгии. Люди несли в спорт высших по тем временам достижений здоровую народную основу честного соперничества и неистребимый духовный энтузиазм. Это помогало им побеждать, но этого сегодня недостаточно для побед ни в большом, ни в массовом спорте.

Николай Озолин, победивший в спартакиадных состязаниях шестовиков 1928 года, обошел все бамбуковые рощи под городом Батуми и собственноручно срубил пятьдесят стволов, из которых выбрал потом один.

В эпоху рекортана, фибергласа, композитов, компьютерных разработок оптимальных моделей инвентаря и подготовки спортсмена к стартам любые «шесты» прежних воззрений на основы и базу массового физкультурного движения ломаются как спички. И тот же самоотверженный энтузиазм, помогавший бить ли уникальные мировые рекорды или поголовно зарабатывать универсальные общедоступные значки ГТО, уже перестал быть спасительной соломинкой, за которую хватались руководители спорта в поисках «первых номеров». Самородки всегда были, есть и будут, но их блеск гаснет, а вес уменьшается, когда почву, из которой они вышли, плохо обрабатывают.

Никогда не забуду, как больно хлестнули меня слова одного западногерманского тренера, у которого мой коллега Тенгиз Сул-ханишвили поинтересовался, что тот думает о советском футболе.

- Он напоминает мне вашу экономику,- был ответ.

Уважаемый наставник Герда Мюллера и Франца Беккенбауэра не прав. Все-таки советский футбол конкурентоспособнее нашего машиностроения, и наши команды не раз обыгрывали клубы ФРГ, чего не скажешь о наших станкостроителях или обувщиках. И дело отнюдь не в том, что почти все сборные команды моей страны пользуются услугами фирмы «Адидас», а Джумбер Хубуа и Лев Хитерман, как и миллионы им подобных, бегают в разваливающихся тапочках. Дело отнюдь не в соотношении между масштабами и качеством производства в группе «А» и группе «Б». Когда, говоря словами советского публициста Ксении Мяло, хроническое «недопотребление все больше становится результатом недосозидания», то впору признать, что где-то допущен серьезный просчет, и он, конечно же, сказывается и на спорте.

Перестройка вынесла на свет гласности все изъяны нашего бытия. Она коснулась и спортивного движения страны. И хотя все еще дают знать о себе рудименты ведомственного мышления и охранительства, хотя любые попытки пролить свет на главные недуги спортивной жизни встречают хорошо организованный отпор «карманных писателей» спортивных комитетов, удалось, наконец, выдвинуть на передний план здоровье народа как главный приоритет спортивного движения, подчеркнуть его всеобъемлющую социальную направленность. Удалось, наконец, также осознать, что экстенсивное развитие спорта, тяготевшее, как и развитие экономики, к административным решениям, уже не может служить ему путеводным ориентиром. Что спорт, как самое массовое демократическое движение, своими масштабами сравнимое с движением за мир, уже не может управляться недемократическими методами. Не может подвергаться предельной регламентации с акцентом на нормативно-принудительные аспекты, «обязанность неукоснительно соблюдать заданные правила, не вступая в их обсуждение».

Перефразируя высказывание известного советского социолога Игоря Кона о системах нравственности, формулируешь вывод о том, что спорт должен быть организован на новых началах, адекватных более совершенному уровню организации общества.

Будущие чемпионы

Хоть и медленно, но организация нашего спорта все-таки перестраивается. Не вдаваясь в обсуждение форм, опробуемых у нас в последнее время, хочется высказать надежду, что они смогут сомкнуть самые демократические институты жизнедеятельности с самой высокой степенью индивидуальной самостоятельности.

ММММ - московский Международный марафон Мира

Думается, только в таких формах способно выявить себя истинное социальное и спортивное творчество.

...Я бегу по аллее, прорубленной на склоне горы организаторами клуба «Черепаха». Бегу в майке с эмблемой, нанесенной на ее ткань их руками. Бегу под наблюдением врача, одного из энтузиастов «Черепахи». Завтра я стартую в забеге вокруг Тбилисского моря, и это состязание тоже проводится этим народным клубом. Со мной на старт выйдут стайеры из других городов и республик, чемпионы Тбилиси и Грузии, для которых «Черепаха»- оазис, в котором они отдыхают от одуряющей духоты бюрократической пустыни. В этом забеге для них, как я думаю,- возможность протеста отторжения, неприятия всего того, что глушит инициативу и индивидуальность, что, говоря словами того же Игоря Кона, мешает человеку быть не средством и условием эффективного производства, но высшей и конечной целью любого развития. И, независимо от того, кто победит, победа уже обеспечена каждому таким вот выявлением индивидуальной самостоятельности.

Я бегу по дистанции сверхмарафона только что избранный президентом клуба «Черепаха», одного из десятков тысяч самодеятельных народных объединений любителей бега. Я счастлив, но и озабочен. Демократическая инициатива моих товарищей должна получить базовую социальную и моральную поддержку. Клубу нужны инвентарь, оборудование, трассы, согласие городских властей на проведение соревнований, обеспечение безопасности движения, организация питания. Пока питательные смеси, которыми нас поддерживают на дистанции, приготовлены в домашних условиях самими организаторами клуба; пока призы, которые нам вручают после финиша,- призы Лексо, Джумбера и Тенгиза-приобретены на их средства; пока приют нам дает - и весьма неохотно-стадион общества «Локомотив», в котором Хубуа работает методистом...

Как долго может это продолжаться? Счастливый доверием товарищей, я озабочен явной своей неспособностью что-то пробить, выбить, достать, организовать, так много препон и преград на пути. Неужели так будет всегда? Нет, не может этого быть, пути назад нет. «Черепаха» движется. Движется медленно, но долго живет. Она живет уже десять лет, живет без какой бы то ни было поддержки, в атмосфере безразличия и усмешливой снисходительности, и выживает. А что же будет, когда не станет всего этого, и она получит признание социально значимой организации! Не того регистрирующего бюрократического признания, что на корню загубило не одну народную инициативу, а истинного, смыкающего воедино запросы личности с интересами страны? Скольким людям вернет она тогда надежду на здоровье и веру в собственные силы, радость движения и счастье от осознания самой возможности преодолеть невзгоды!

Все это будет, а пока мы бежим по тенистой аллее, и этот бег-священный ритуал единомышленников, их молитва, моление о лучшем будущем страны, символ ее движения вперед, которому они посильно хотят предать ускорение.

Ускорение - и «Черепаха»? Но это всего лишь юмор, которым всегда наделены сильные и умные и никогда - дураки.

Я бегу за «Черепахой». Никогда нелишне улыбнуться в пути.