Элтинг Морисон. Целый новый мир

Одной из вещей, в которых Карл Маркс оказался близок к истине, было его ощущение, что средства производства взаимодействуют с развитием общества. До него энергию для производства товаров и услуг давали ветер, падающая вода, обученные лошади и в некоторых случаях рабы. Поскольку на протяжении столетий эти источники энергии не менялись, то и системы, которые они приводили в действие, оставались почти столь же предсказуемыми и ограниченными, как и породившие их естественные причины. В таких обстоятельствах люди, размышлявшие об изменении структуры общества, думали скорее о новых взглядах на истину и прекрасное, о совершенствовании возможных человеческих реакций, чем об улучшении дамб или турбин.

Все изменила паровая машина. Спустя двадцать лет после того, например, как в маленькой деревушке Манчестер появился паровой ткацкий станок, она превратилась не просто в чудо текстильного производства, но и в город с четвертьмиллионным населением, нечто вроде гигантской трущобы. Любой очевидец этого процесса не стал бы отрицать, что новые средства производства существенно влияют на общественные отношения.

Джозеф Стелла. Бруклинский мост: вариации на старую тему, 1939

XIX век на протяжении долгого времени пытался так или иначе ужиться с этим процессом. Предпринимались новаторские, иногда даже неправдоподобные эксперименты. Однако неудивительно, что главные усилия были сосредоточены на том, чтобы привести совершенно новые товары и услуги в согласие с традицией, увязать их с существующими представлениями об истине, прекрасном и человеческой сущности. Иными словами, удержать все новые силы, процессы и вещи в рамках привычной культуры. И это был нормальный подход, который, хотя и не без трудностей, привел нас к нынешнему состоянию дел. Необходимый, однако, как переходный процесс, он не является больше достаточным.

Теперь уже очевидно, что новая энергия, которая два столетия назад в одно мгновение ока превратила пасторальную деревеньку в индустриальный центр, приобрела ныне массу и скорость, способные преобразовать весь наш мир в совокупности технических систем. Можно ли управлять ими так, чтобы они служили нашим основным потребностям, нашим возвышенным интересам и самым благородным нашим намерениям?

Культурные критерии, которые позволяют членам общества разумным образом управлять положением дел, нельзя получить из унаследованного набора положений; современная эпоха требует разработки некоторых новых культурных императивов.

Ларе Селстедт. Канал Эри, порт в Буффало, 1871

С самого ее начала - то есть приблизительно с того момента, когда Джеймс Уатт пришел к идее отдельного конденсатора,- в каждом поколении находились люди, понимавшие суть проблем, с которыми мы теперь имеем дело. Хотя они отталкивались от различных факторов и излагали их по-разному, но в одном пункте приходили практически к полному согласию: развитие средств производства должно быть подчинено общему развитию культуры. На последующих страницах я приведу мнения четырех человек, живших в Америке в разное время; их деятельность перекрывает всю нашу национальную историю и дает поэтому представление о радикально менявшихся условиях. Однако в своих суждениях о том, что требуется для более достойной жизни, и в предложениях о путях к ней они приходят к очень сходным выводам. Надеюсь, их взгляды окажутся полезными и для нас, также думающих о будущем. Я начну с Бенджамина Латроба. Родившись в Англии в 1764 году, он получил образование в этой стране, а также в Германии, точнее в Моравии. Он изучал биологию, химию, геологию, математические исчисления, древнегреческую и древнеримскую историю и литературу, и, кроме того, современную европейскую историю и теологию. Латроб говорил и читал на пяти (или даже шести) языках. Кроме предметов, входящих в курс обучения, он освоил и ряд дополнительных, весьма необычных. Например, стал «мастером акварели» и превосходным музыкантом. Его литературный стиль был точен, прост и изящен, что бы ни выходило из-под его пера: технический доклад, научная статья или провидческие заметки о положении общества.

Помимо всего этого, у Латроба была и его собственная работа. В Англии он учился у Сэмюэля П. Кокерелла, одного из главных поборников возрождения греческого влияния в архитектуре, а затем работал с Джоном Смитоном, строителем Эддистонского маяка. Приехав в Америку в 1796 году, он стал признанным авторитетом в строительстве на новой земле.

Часто говорят, что архитектура, бывшая до него изысканным занятием немногих любителей, превратилась благодаря ему в серьезную профессию. Говорилось также, и тогда и сейчас, что среди своих коллег-строителей он был первым. Он был готов строить все что угодно-от охотничьего домика до городского водопровода, от шлюза до жилого дома, от банка до здания Капитолия.

В ноябре 1808 года некто написал ему, что, проанализировав все в данной области, он пришел к выводу, что Латроб лучше всех, и поэтому хотел бы стать его последователем. Латроб отвечал, что, по его мнению, такое письмо требует «полной откровенности».

«Надеюсь,- писал Латроб,- что я действительно первым в нашей стране попытался, и не без успеха, поднять профессию архитектора и инженера-строителя на тот же уровень респектабельности, который она занимает в Европе. Но мне все же не удалось сделать ее достаточно престижной для человека с образованием и мироощущением джентльмена, и я крайне сожалею, что мой родной сын, заканчивающий сейчас колледж Св. Марии в Балтиморе, остановил на ней свой выбор».

Понятно, что имел в виду Латроб,- проектирование городского водопровода или строительство жилого дома являются такой же частью общественно-культурной жизни, как и занятия живописью, игра на флейте или беседа с друзьями на литературные и философские темы.

Примерно через сорок лет, в 1844 году, Ральф Уолдо Эмерсон выступил с лекцией на тему «Молодой американец». Как и современные философы, он много размышлял о том, что может и должна делать наша страна с ее безграничными богатствами. Он изучил все, от сил, управляющих человечеством в целом, до извечных ценностей, отвечающих чаяниям отдельных индивидуумов. Свою лекцию перед Бостонской ассоциацией коммерческих библиотек он начал такими словами: «Господа! Нельзя не поразиться тому, что духовная культура наших граждан - продукт одной страны, а их понимание долга-другой. Ныне это противоестественное положение начало исправляться. Америка мало-помалу приковывает к себе воображение и чувства своих детей, а Европа владеет ими все меньше».

Бенджамин Латроб

Эмерсон, таким образом, увидел шанс создать в Америке нашу собственную систему ценностей, основанную на нашем растущем могуществе, на новом специфическом понимании долга и наших представлениях о достойной жизни. Начинать, полагал он, следует с поиска путей разумного и эффективного освоения необъятных просторов нашей земли. Для этого необходимо научиться по-новому обращаться со знанием о ней: вести разведку полезных ископаемых, уделять больше внимания научному земледелию, изучать архитектуру и инженерное искусство. Даже консервативные граждане восточного побережья начали к тому времени понимать, что это требует хорошо поставленной системы образования. Однако требовалось и кое-что еще. Чтобы рационально использовать новые научные знания, необходимо, исходя из самых различных соображений, определить, к обществу какого рода мы стремимся.

Плакат Железнодорожной компании Эри, 1874

Земля, при бережном к ней отношении, должна стать «лучшим лекарством от всего ложного и надуманного в нашей культуре». Приведя страну в соответствие с нашими только что приобретенными знаниями и умениями, а в еще большей степени с лучшими нашими помыслами и высокими чаяниями,- указывал Эмерсон,- мы исправим ошибки схоластического и традиционного образования и придем к «новым отношениям между людьми и реальностью». Иными словами, чтобы полностью использовать свои потенциальные преимущества, необходимо понять, как механизм работает, решить, для чего его использовать, и изобрести средства управления им на пути к поставленной цели. Эмерсон полагал, что мы построим новые отношения между людьми и реальностью скорее путем осмысления нашего собственного опыта, чем путем заимствования развитой старой культуры из-за рубежа.

Спустя девяносто лет социолог Льюис Мамфорд сделал обзор американской жизни в 30-е годы XX века. Благодаря технологии, считал он, наши действия стали определяться новыми моментами, вытеснившими извечные ценности: «Представление о совершенном обществе, ведущем совершенную и уравновешенную жизнь, начало исчезать из наших умов». И вот почему: «бизнес, техника и наука не просто заняли свое законное место, но и взяли на себя функции, принадлежавшие до этого искусству, религии и поэзии. Позитивное знание и практическая деятельность, которые являются необходимыми элементами любой культуры, стали единственным источником нашей собственной».

Излагая программу на будущее, Мамфорд выдвинул впечатляющие формулировки: мы должны выработать более совершенный стиль жизни; создать новую, более жизнетворную ткань идей и символов (культуру) взамен тех, которые привели нас в «этот пугающий мир»; и, самое важное, «по мере того, как разум более эффективно проявляет себя в реальностях жизни, воображение должно создавать более совершенные и достойные цели». Чтобы достигнуть этих желаемых целей, потребуется не менее чем концепция «совершенно иного мира».

Сегодня, спустя еще пятьдесят лет, Сэмю-эль Флормен вновь вернулся к исходной точке. Флормен - инженер-строитель, причем очень хороший, уже давно занимающийся проблемой места науки и техники в более широкой системе ценностей. В своих рассуждениях он использует не только обширный и разнообразный профессиональный опыт, но и взгляды, взращенные, когда он изучал литературу в Колумбийском университете. А было это в славные времена Лайонела Триллинга, Жака Барзэна, Марка Ван-Дорена и Дугласа Мура. Двадцать лет назад он написал известную книгу «Техника и свободные искусства: путеводитель для инженера по истории, литературе, философии, изобразительному искусству и музыке» (1968). На этом разнообразном фоне он рассматривает наше нынешнее положение. Флормен начинает с той же проблемы, которая волновала Латроба, полагая, что многие из его коллег почти не нуждаются в «образовании и мироощущении джентльмена». В своей недавней книге «Цивилизованный инженер» (1987) он утверждает, что они нередко считают культуру «позерством». Они предпочитают казаться «грубыми», «жесткими» и вести себя «скорее как в баре или на строительной площадке, чем как в гостиной».

Более того, он раскрывает читателям «истинную правду, что большинство инженеров не следит за серьезной литературой, не изучает истории своего и других народов и полностью отрезано от гуманитарного, философского и общекультурного образования». И заключает: «В момент своего наивысшего подъема техника (которая сейчас практически всемогуща) столкнулась с принижением своих целей и своей практики».

Флормена интересуют изменения в образовании и повседневной жизни, которые позволили бы «построить культуру, в которой органически сочетались бы эффективность и изящество, мудрость и техническая смекалка». Такой культуры никогда прежде не было, но в современных условиях она необходима.

Ралф Уолдо Эмерсон

Мысли этих четырех человек перекрывают историю нашей страны почти с самого ее зарождения. Каждый из них столкнулся в свое время с иным, нежели остальные, положением вещей, оказался свидетелем очередного этапа нашего стремительного развития. Фон и перспектива, сопутствующие их наблюдениям, также были различными. Тем не менее по центральным вопросам их мнения совпадают. Все они утверждают, хотя и по-разному, что техническая деятельность должна быть частью более широкой системы ценностей, содержательного общекультурного целого того или иного рода. Все они отмечают, что поскольку новый мир получил в лице научно-технического прогресса новую силу, то стало необходимым построить и новую, соответствующую происходящим изменениям систему культурных ценностей. И все они считают, что при создании такой системы решающую роль играет образование.

Запуск планера братьев Райт. Китти Хоук, Северная Каролина, 1902

Никому из них не удалось воплотить свои взгляды в действительность. Причины этого понятны. Одна из них имеет философский и культурный характер. Наша система жизненных ценностей - это западная культура, в основе которой лежит мировосприятие, унаследованное от Древней Греции. Оно содержит много истинного и привлекательного, однако воспитывает и особый взгляд на труд и на различия между физическим и умственным трудом. С точки зрения древних греков, «искусство, из которого можно извлечь практическую пользу, является, как правило, низким, продажным и недостойным». Они не интересовались «механическими искусствами», поскольку те «загрязняют душу». Такое отношение было характерно для всего общества. В некоторых греческих городах-полисах, например, закон запрещал свободным гражданам заниматься производственной деятельностью. Данная концепция глубоко укоренилась. Если бы в те времена кто-нибудь изобрел паровую машину, никому и в голову бы не пришло использовать ее для дела, и в лучшем случае на нее смотрели бы как на забавную игрушку.

Платон был наиболее сильным и убедительным выразителем такой точки зрения. На самых различных примерах он выявлял обидные различия между головой и руками, умственным и физическим, работой и размышлением. И его взгляды не умерли, как показал Бенджамин Латроб, когда обнаружил, что профессия инженера-строителя не привлекает к себе людей с образованием и мироощущением джентльмена.

Были и другие практические причины, по которым прозрения названных четырех исследователей не привлекли внимания. В XIX веке потребность понять место и значение техники в нашей системе ценностей была значительно ниже, чем необходимость использовать ее для благоустройства обширной страны и удовлетворения повседневных нужд быстро развивающегося демократического общества, в котором каждый человек имеет те же права, что и остальные. Добыча сырья и изготовление конкретных механизмов привели к более скорым результатам, чем если бы мы стали размышлять, к чему все это приведет. И результаты - потрясающие.

Развивая свою текстильную промышленность, мы не успокоились, пока не построили фабрики с самой высокой в мире производительностью: они вырабатывают милю ткани в минуту. Взявшись за металлургию, мы разработали такое оборудование и изобрели такие процессы, которые вскоре вывели нас на первое место в мире по производству бессемеровской стали. Начав строить железные дороги, мы в скором времени проложили их больше, чем кто-либо еще. И так далее.

Попутно мы вырабатывали свои собственные критерии. Нас, американцев, всегда больше занимало количество, чем качество (самый низкосортный прокат, использовавшийся в Англии, назывался «американский рельс»). Мы всегда стремились к стандартизации, чтобы упростить процессы, расширить производство и снизить цены. Хотя все основные идеи (в электричестве, железных дорогах, текстильной и металлургической промышленности) пришли к нам из Европы, мы проявили величайшую изобретательность в их практическом применении. Отличительной чертой нашего производства стал путь, который мы выбрали, объединяя родственные его части в упорядоченное и рациональное целое; например, концентрируя для производства стали в одном месте шахты, домны, литейные, горны и прокатные станы. Все наше техническое развитие подчинялось также руководящей идее, согласно которой клиент - это, как правило, средний человек, почти ничем не отличающийся от других, и поэтому цель производства - удовлетворить запросы всех. Нам нужен был дешевый «форд», а не шикарный «роллс-ройс».

Из всего этого следует, что в системе практических нужд развивающегося демократического общества средства, удовлетворяющие эти нужды, зависят в основном от изобретательности и практичности тех, кто непосредственно вовлечен в производство. И как уже отмечалось, результаты оказались великолепны.

Льюис Мамфорд

Однако лишь немногие люди пытались честно ответить на вопрос Мэттью Арнольда: что общего имеют, с одной стороны, уголь, чугун и железные дороги, а с другой - красота и свет. А это, так или иначе, тот самый вопрос, который задавали Латроб, Мамфорд и Флормен.

Ныне наша техническая мощь достигла такого уровня, что вопрос этот должен стать главным для каждого человека. Техника сделала нас практически всемогущими. Теперь надо решить, как управлять миром, который мы создали, и куда его вести. Снова приведу слова Мамфорда: «По мере того, как разум более эффективно проявляет себя в реальной жизни, воображение должно создавать более совершенные и достойные цели».

На строительстве Эмпайр Стейт Билдинг, 1931. Фото: Льюис Хайн

Как это сделать? Каким образом можно построить цивилизацию, у которой будет будущее? Это грандиозная задача, которая в свое время потребует от нас многих затрат и сил. Я надеюсь всего лишь обозначить начальную точку и предложить несколько соответствующих положений. Каждый, кто занимался этой проблемой, знает, что построению совершенной и уравновешенной культуры мешает главным образом постоянное противоречие между бытием и действием, мудростью и смекалкой, духовными ценностями 1й рентабельностью. Эти противоречия объясняют обычно субъективными факторами, экономическим детерминизмом или стойкими классовыми различиями. Но мне хотелось бы указать еще одну причину: ее редко упоминают, но она, на мои взгляд, имеет решающее значение. Это эпистемологическое объяснение, исходящее из существования двух разных видов знания. Имеется в виду разница между конкретным знанием, которое можно немедленно применить в какой-то работе, и знанием умозрительным, имеющим дело с абстрактными идеями и потому неприложи-мым к немедленным результатам. Как уже говорилось, на протяжении длительного времени большую часть нашей истории - существовавшему порядку вещей ничто не угрожало.

Томас Харт Бентон. Америка сегодня: на стройке, 1930

Те, кто искал истину ради нее самой, обычно не приходили к выводам, которые помешали бы тем, кто производил материальные ценности; те же, кто производил материальные ценности, не знали достаточно много, чтобы нарушить упорядоченное течение нашей жизни.

Это изменили паровая машина и появление в XIX веке более строгого естественнонаучного мышления. К середине столетия Уильям Бэртон Роджерс, основатель Массачусетского технологического института (МТИ), уже говорил о достоинстве и ценности конкретного знания, однако большого внимания его слова не привлекли. Если кто-нибудь интересуется борьбой между знанием, собранным ради него самого, и знанием, предназначенным для практического использования, то лучше всего ознакомиться с историей переговоров МТИ и Гарвардского университета.

Эти переговоры, проводившиеся для поиска общих интересов и выяснения возможности сотрудничества, длились много лет, однако не было найдено никаких точек соприкосновения, позволивших бы прийти к какому-то соглашению.

Сейчас ситуация коренным образом изменилась. В результате второй мировой войны то, что было на протяжении второй половины XIX века и в начале нынешнего столетия медленной эволюцией различных отраслей техники, стало хорошо организованным и стремительным процессом.

Аарон Бохрод. Последний удар. Бессемеровский процесс, 1948

Радар, сонар, дальняя радионавигация, реактивные двигатели, дистанционные взрыватели, атомная бомба и все остальное убедительно продемонстрировали всем, как может преобразовать мир конкретное знание. Война показала также, насколько быстро можно получить такое знание, пустить его в оборот, обработать и использовать для достижения намеченных технических целей.

Благодаря изменению объема наших познаний мы пришли к обществу, одна из особенностей которого разительно отличает его от всех предшествующих. Мы не столько практически полностью управляем всеми важнейшими свершениями; мы несем и ответственность за их результаты. У нас появились теперь возможность и обязанность сделать то, к чему полвека назад призывал Льюис Мамфорд. Мы можем и должны построить безопасный, разумный и достойный новый мир. Однако, перенося вопрос, поставленный Мэттью Арнольдом, в сегодняшний день, каким образом добиться того, чтобы компьютеры, реактивные двигатели, управляемые снаряды, диализаторы, космические исследования, запасные части для человеческого тела и ядерная энергия естественно и эффективно сочетались бы с красотой и светом? Как совместить технический прогресс с общим развитием культуры?

Разумеется, если наша задача-создать новую культуру и построить новый мир, то придется учесть все виды противоборствующих интересов и согласовать многие различающиеся стремления. В свое время все - или почти все - будет вовлечено в процесс становления единой культуры. Однако с чего-то надо начать, и я предлагаю начать с университетов.

Университеты - это самые старые, самые опытные, самые целеустремленные из всех учреждений, имеющих дело со знаниями. Они получают, накапливают, перерабатывают и пересылают самую разнообразную информацию самым различным потребителям. Однако новые времена коснулись и их: после второй мировой войны они один за другим покидали свои башни из слоновой кости, чтобы участвовать в делах производства. Пожалуй, не что другое, как это прогрессирущее вовлечение университетов в работу, не доказывает с такой очевидностью, что конкретное знание лежит в самом центре развития современного общества.

Но с точки зрения нашей задачи университеты не лишены и отдельных недостатков. Активно сотрудничая в последние годы с правительством и бизнесом, они явно открыли для себя то, о чем говорил Уильям Бэртон Роджерс еще сто лет назад: они определенно пришли к пониманию величайшей ценности и некоторых несомненных достоинств конкретного знания. В результате, приспосабливаясь к требованиям современного рынка, они изменили структуру, бюджет и некоторые из своих целей. Вряд ли кто-нибудь станет утверждать (за исключением американских президентов, отдающих дань трафаретной риторике), что они уделяют какое-либо внимание развитию новых взаимоотношений между конкретными знаниями и теми извечными истинами, которыми располагают. Решению наших задач мешает и то, что университеты, в соответствии с нынешней тенденцией к специализации, все более превращаются в конгломераты - крупные ансамбли отдельных малых частей. Из-за своей разветвленной структуры и растущего обособления всех видов знания университеты оказываются плохо приспособлены к какой-либо синтезирующей деятельности, имеющей общекультурную направленность.

Необходимо поэтому сознавать, что все - или почти все - факторы, определяющие ныне деятельность этих учреждений (их разветвленная структура, административно-хозяйственная политика, методы умственного воспитания, финансовые льготы и стойкие, судя по всему, различия в видах образования, которые они дают), будут противодействовать новой цели.

Сэмюэль Флоран

Как справиться с этим противодействием и использовать преимущества, которыми университеты все еще располагают? Я предлагаю обходной путь. Главным способом открытий в этих учреждениях является сегодня эксперимент. Надо использовать его (не отказываясь и от других подходов), чтобы определить, имеется ли возможность согласовать массивы знаний, с которыми они работают. Для этого в каждом университете, рядом с лабораториями и отделами, которые сейчас дробят поток информации, надо организовать своего рода Лабораторию эпистемологических нарушений. Ее задачей будет изучение путей слияния отобранных порций информации (новой и старой) в более значительные осмысленные массивы (цивилизующие интерпретации).

Чарльз Шилер. Классический пейзаж, 1931

Я выдвигаю следующую гипотезу: общество, которое все более опирается на прикладное знание, нацеленное на производство вещей, с большим трудом производит вещи значительные, пока сумма его знаний не упорядочена на более высоком уровне.

Но каким образом сможет Лаборатория эпистемологических нарушений способствовать упорядочиванию? Она может заняться любым незавершенным начинанием - диализаторами, роботами, компьютерами, ядерными отходами, управляемыми снарядами, космосом и так далее - и наметить пути и средства, необходимые, чтобы подчинить его общим требованиям развития культуры. Поэтому предметом исследований, как показал еще Льюис Мамфорд, должны стать не только интересы и возможности бизнеса, науки и техники, но и интересы искусства, религии и поэзии, которые вдохновляют людей развивать культуру в нужном им направлении. По этой причине работники такой лаборатории должны тесно сотрудничать, связывая воедино все элементы ситуации и заставляя их плодотворно взаимодействовать.

Для этой цели Лаборатория должна быть укомплектована наиболее талантливыми представителями всех областей знания. Они объединят свои усилия в решении специфических проблем научно-технического общества, выясняя методом проб и ошибок, каким образом можно конструктивно соединить научно-технические, экономические, социальные, эстетические и моральные факторы для упорядоченного и достойного развития технологического общества. Подобная взаимосвязь между качественным и количественным, рациональным и иррациональным, действиями и оценками никогда прежде не достигалась, и это с очевидностью указывает на величайшие трудности такого процесса. Нынешние наука и техника и позволяют построить какое угодно будущее, и это с очевидностью диктует необходимость предугадать и построить такое будущее, которое безопасно, интересно и достойно людей.

Во всех этих размышлениях на эпистемологические темы я исхожу из того, что ведущая роль будет принадлежать компьютеру.

Вопрос только в том, кто первым организует такую лабораторию. Но мне хочется сделать несколько заключительных замечаний. Возможно, это идея, время которой пришло или, по крайней мере, вот-вот придет. Семьдесят лет назад британский философ Сэмюэль Александер сказал, что истинное призвание университетов - техника: то, как она работает, и для чего, во имя высших интересов людей, ее использовать. Несколько позже Альфред Норт Уайтхед указал, что мы должны отыскать «ту рациональную координацию чувств и мыслей», без которой жизнь превращается в «хаос второстепенных переживаний» (что мы и имеем сейчас). И, наконец, не так давно сэр Эрик Эшби отметил, что мы достигли уровня, на котором «наука, техника, социология и гуманитарное образование неразделимы».

Когда преобладают такие мнения, становится очевидным, что согласовать все противоборствующие чувства и мысли можно только в университете. Изыскания Лаборатории эпистемологических нарушений рано или поздно пропитают все учреждение. И тогда к университетам вернутся две функции, от которых сейчас они частично или полностью отказались.

Первую из них проницательно сформулировал А. Лоуренс Ловелл: "Одна из задач"университета-это не повторять недостатки современной цивилизации, а противостоять им».

Вторая функция имеет долгую и славную историю. Университет-это ведь и учебное заведение, выпускников которого, как предполагается, подготавливают к выходу в окружающий мир, в котором знания и идеи, возникающие в стенах университета, слагаются в некую систему ценностей, общекультурную систему, производящую, как предполагается, образованных граждан. Однако в этой области в последнее время почти ничего не делается, частично из-за специализированности обучения, частично потому, что университеты больше заняты другими делами, и частично потому, что никто еще не определил, какая система ценностей может быть наилучшим образом выведена из всего имеющегося знания, чтобы помочь выпускникам иметь дело с окружающим миром.

Дуглас Кроквелл. На бумажной фабрике, 1934

В заключение приходится с сожалением констатировать, что вызывающее тревогу расслоение интеллектуальных сил общества, отмеченное Латробом, Эмерсоном, Мамфордом и Флорменом, все еще существует. И будет, без сомнения, существовать, пока университеты не изыщут пути использовать приобретенное ими новое знание для удовлетворения своих исконных целей. Ни одной другой организации нашего общества такая работа не по силам.

ТЕЙМУРАЗ МАМАЛАДЗЕ

На протяжении ряда лет работал в «Комсомольской правде»: сначала - собственным корреспондентом по Грузинской ССР, затем - редактором отдела литературы и искусства. Возглавлял Информационное агентство Грузии. Ныне работает в Министерстве иностранных дел СССР. Автор книг «Тбилиси. Легенда и быль», «Ты - лоза моя», «Грузинская улица». Большой популярностью у читателя пользовалась вышедшая в 1983 году книга «Танго Испания», в которой на фоне чемпионата мира по футболу 1982 года разворачивается повествование о предвоенных и военных годах, жизни подростка той поры, отношении современного человека к спорту, социальной миссии футбола. Примерно в таком же ключе задумана книга «Мяч с автографом Марадоны», работа над которой близка к завершению.

ДЖЕРАЛЬД ЭРЛИ

Адъюнкт-профессор университета имени Джорджа Вашингтона в Сент-Луисе, штат Миссури. В 1988 году он получил Писательскую премию фонда Уитинга, а его первая книга - «Союз смокингов: очерки об американской культуре» - сейчас готовится к выходу в свет в известном издательстве Экко Пресс. В настоящее время Джеральд Эрли заканчивает работу над очередной книгой, посвященной профессиональному боксу, его проблемам и вопросам связи этого вида спорта с другими явлениями современной культуры, его места среди них - «Культура битья: попытки описания литературы, профессионального бокса и современной американской культуры».