Образ жизни

Валерий Винокуров ...И все, что творит человек

Старик Монти расчехлил гитару, устроился поудобнее на стуле - спиной к стоящему в углу гостиной пианино и, прежде чем спеть хриплым голосом, но с отличной дикцией несколько американских народных и шуточных песен, исполнил, чтобы размять узловатые пальцы, мелодию, которую я сразу узнал и которая, как нетрудно было судить по реакции слушателей, предназначалась для гостя из Москвы.

- Вы знаете эту музыку, правда? - спросила обаятельная Джанет, сестра хозяина дома Дона Тафтса, чьим гостеприимством я уже пользовался девять дней, ведь это был последний вечер пребывания в семье Дона и Пэм, и в этот вечер собрался по случаю дня рождения Обри Монтгомери - старика Монти-почти весь огромный клан Тафте - Монтгомери.

- Да. Это из кинофильма «Доктор Живаго». Композитор Морис Жарр написал ее.

- А я не знала имени композитора,- призналась Джанет.- Он француз? А ведь фильм не французский.

- Поставил его англичанин, а русского играл египтянин. Но поставлен он был, кажется, на американские деньги.

- Вы видели фильм в Москве?

- Нет. Где-то за границей.

- А роман читали?

Встречаем гостя из Москвы. Ученики второго класса школы имени Стивенса с директором Карен Кодамой. Фото Мэри Рэндлет

- Давно читал. На русском языке, но напечатанный тоже за границей. Зато совсем недавно роман вышел у нас в журнале «Новый мир».

К нашему разговору уже прислушивались окружающие, а Монти счастливо улыбался: он угадал, что надо исполнить для начала - точнее для финала; вечер - теплый, добрый, шумный, разговорчивый - шел к концу. И, кажется, мой рассказ об истории романа, о его пути к публикации на родине великого поэта был последним, потребовавшим от рассказчика мобилизации накопленного за эти дни опыта общения на английском.

Музыкальный финал вечера, открытый стариком юбиляром, продолжили внуки, звучала классическая и джазовая музыка-соло на пианино или гитаре и дуэтом пианино с гитарой. А напоследок перед вручением Монти подарков все хором спели «Счастливый день рождения».

Когда гости разъехались, а дети ушли наверх спать, мы еще посидели с Доном и Пэм в тихой прибранной столовой, как бы подводя итог не только этому необычному вечеру, но и вообще моему пребыванию в их доме - в аэропорт предстояло отправиться ранним субботним утром. А вечер был необычным не столько из-за присутствия на нем вашего покорного слуги, но прежде всего потому, что собрались в доме представители обоих семейств - по словам Дона, редчайший случай, чтобы столько родственников его и Пэм одновременно оказались в их доме - большинство живет не в Сиэтле.

Не воспользоваться ли старым надежным правилом драматургов, на первой же странице пьесы представлявших своих героев? Однако не ждите, конечно, в предстоящем рассказе о жизни семьи Тафте драматургического сюжета, просто одно из самых первых моих впечатлений о жизни американцев - в том, что у них необычайно сильны родственные привязанности, есть постоянная тяга к общению с близкими и отсюда, может быть, проистекает перманентное желание помогать друг другу в бытовых и деловых коллизиях.

Итак, мои друзья Дон и Памела Тафте живут в собственном доме с тремя детьми: восьмилетним Шоном, двенадцатилетней Марго и тринадцатилетней Рэйчел. Не оговорился, назвав их друзьями, а не хозяевами: крайне редко, но все же бывают в жизни случаи, когда короткое и - как в данной ситуации деловое, по рабочей необходимости знакомство перерастает в дружбу, для чего, понятно, обязательны несколько условий: психологическая, эмоциональная, духовная и, может быть, даже мировоззренческая близость. Если у читателя хватит терпения дочитать эти заметки до конца, а у автора - умения показать, как способна такая дружба зародиться в считанные дни, тогда, вероятно, это отступление окажется излишним. Однако в те последние полчаса после отъезда гостей мы с Доном и Пэм вдруг отчетливо поняли и робко, как мне показалось, признались друг другу примерно такими словами: выйдет книга, пройдут Игры доброй воли в Сиэтле, а мы с ними уже никогда не забудем прошедших дней многочасового общения, будем стремиться к новым встречам, переписываться, думать и беспокоиться о детях наших, а потом о внуках... Не это ли в конце концов цель более высокая и гуманная, чем даже выход советско-американской книги и американо-советские спортивные старты? Не это ли Добрая Воля в непреходящем и вечном, первозданном значении двух красивых слов? Не это ли невидимая, но такая крепкая ниточка, протянувшаяся через тридевять земель и тысячи океанских миль?

Стройному, элегантному Дону чуть за сорок. Он младший из четырех детей Милли Тафте, которая живет неподалеку от Сиэтла в городке Бельвью. Мужа, отца своих детей, Милли потеряла более двадцати лет назад, он умер, не дожив до шестидесяти, но успев поставить детей на ноги. Старшая сестра Дона живет с мужем в Калифорнии, ему фактически принадлежит компания «Каскейд Коммер-шиал», президентом которой работает Дон. Вторая сестра - Джанет много лет провела с мужем в Европе, но недавно, вернувшись в Штаты, они разошлись, Джанет перебралась в Сиэтл, прожила год с дочерью Сюзанной, крепкой, веселой чернокожей девочкой (приемной дочерью, о чем, к слову, никто в семье и не вспоминает, такой родной душой давно уже стала для всех Сюзанна) в доме Дона и Пэм, а затем, устроившись работать на авиационный завод, выпускающий «боин-ги», переехала жить к матери.

Даг, старший брат Дона, плечист, мускулист. Хотя братья похожи лицом и общей статью, Даг выглядит суперменом в сравнении с изящным Доном, как будто одни и те же черты природа выделила Дагу щедрее: лицо у него шире, скуластее, мышцы более рельефны, торс мощнее. А в общении оба равно приветливы, умеют слушать, а сами говорят без малейшего апломба, даже в споре явно идут навстречу собеседнику, не поступаясь, но желая найти точки совпадения мнений.

На кухне, около большой географической карты мира, на которой по утрам перед завтраком мы прокладывали с маленьким Шоном маршруты от Сиэтла до Москвы - то через все Штаты, Атлантику и Европу, то в другую сторону, через Тихий океан и весь наш Союз,- так вот, у этой самой карты, в начале юбилейного вечера Монти, Даг рассказывал и по карте показывал, как служил он два с половиной года офицером на флоте в Тихом океане во время вьетнамской войны, поведал о льготах, что имеет как ветеран, о двухстах долларах, что получает каждый месяц в порядке компенсации за травму колена. А я рассказал ему, что несколько дней назад в Нью-Йорке в здании Объединенных Наций видел такую же карту мира, опоясанную, опутанную значками, изображающими ракеты,- каждое такое изображение обозначает десять реальных ракет. Представьте себе: весь мир опутан, словно колючей проволокой, этими ракетными лентами. И каждый день проходят мимо этой карты премьер-министры и министры иностранных дел, послы всех стран и их советники, проходят в залы заседаний и ведут бесконечные дискуссии о судьбах планеты, а карта с проволокой ракет глядит им вслед немым укором - ну неужели никогда не пришлют служителя с краской, чтобы замазать черные символы силы, власти и страха?

- Вот если бы пустили туда нас с тобой,- смеется Даг,- и от всех стран таких же простых парней, мы бы в один день сговорились все эти ракеты пустить в расход.

У дома семьи Тафтс. Памела Тафтс и Валерий Винокуров

Но когда заговорили мы с ним о том, имеют ли право большие страны вмешиваться авиацией и флотом, артиллерией и пехотой- в дела малых стран, то не пять минут продолжался наш спор. Говорили о Вьетнаме и Никарагуа, Афганистане и Чили, Чехословакии и Панаме. Упоминали Пиночета и Каддафи, Бишопа и Амина. Точка зрения Дага сводилась к тому, что можно «вмешаться войсками», но лишь против «плохих режимов» - он так и сказал: плохих, а не, скажем, реакционных. И, между прочим, привел как пример Гитлера.

- Ты же не считаешь, что надо было терпеть Гитлера? - спросил он.- Разве не надо было военной силой скинуть его?

Да, никто тогда не вмешался, никто из окружающих гитлеровский рейх стран не помешал бесноватому фюреру прийти к власти. Едва ли не при молчаливом согласии будущих союзников по антигитлеровской коалиции захватил он рейхстаг. А можем ли мы с Дагом сегодня сказать, как надо было поступить тогда? Можем ли мы, если политики и историки не могут?

Земля у всех у нас - одна. Шестиклассники школы имени Мини на уроке географии

А кто будет определять, спрашиваю Дага, какой режим плохой и какой хороший? Вашему правительству не нравится Никарагуа, но оно ничего не имеет против Чили. Разве не лучше было бы, если бы никто и никогда не посылал своих парней в военной форме на чужую землю лишь потому, что тамошний режим кому-то представляется «плохим»? Не пять минут продолжался наш спор, но последний вопрос Даг признал риторическим. А тут как раз по телевизору передали итоги плебисцита в Чили, и мы оба порадовались тому, что провалился Пиночет...

У Памелы Тафте, в девичестве Монтгомери, два брата - Патрик и Майкл. Все они родились и выросли здесь, в штате Вашингтон, в трехстах милях от Сиэтла, неподалеку от Голубых Гор, на ферме, до сих пор принадлежащей их отцу. Эти самые триста миль пришлось преодолеть на автомобиле, который старики вели поочередно, юбиляру Монти и его жене Бернис, чтобы к вечеру оказаться в доме дочери. Патрик стал летчиком, летает на международных рейсах авиакомпании «Пан Ам» и мечтает побывать в Москве, ведь «как это здорово, что «Пан Ам» и «Аэрофлот» начали активно сотрудничать и уже организовали совместные рейсы».

А Майкл был учителем, но, видимо, не имел призвания к этому делу, да и заработки учителей невысоки по нынешним американским меркам. Так что недавно сменил он профессию и вместе с женой Сэнди владеет теперь небольшим магазинчиком.

Возможно, мне лишь показалось, что среди всего клана Тафте-Монтгомери Майкл менее всего удовлетворен жизнью. Он грустен, замкнут - видно, не так уж просто в зрелые годы начинать новое, не по профессии дело.

Ситуация, впрочем, обычная, житейская, и, вероятно, многое тут зависит просто от характера, от общего мироощущения, что ли. Ведь и Дон и Пэм - жизнерадостные, активные, умеющие так заразительно смеяться - тоже трудятся сейчас на поприще, далеком от полученного обоими образования.

Дон учился в Массачусетсе, получил широкое образование: по принципу обучения в абсолютном большинстве американских колледжей и университетов, сам выбирал курсы, которые хотел прослушать и защитить. Поэтому и изучал экономику, политику, литературу, искусство. А жизненные обстоятельства привели его в ту самую компанию «Ка-скейд Коммершиал», президентом которой он стал в 1983 году, а в перспективе надеется стать одним из ее владельцев. Компания эта занимается, так сказать, посреднической деятельностью: покупает у производителей нескольких штатов (своего Вашингтона, Орегона, Калифорнии, Огайо) мебель для офисов, служебных зданий, школ, оборудование для служебных помещений, средства для погрузки и разгрузки, а затем распространяет все это среди торговых точек штата Вашингтон.

Конечно, разбираться в экономике Дону необходимо. Оживленно, заинтересованно рассказывал он о своей работе, показывая мне склады «Каскейд Коммершиал», небольшой компьютерный центр компании, несколько конторских комнат, свой кабинет с индивидуальным компьютером. Компания эта небольшая, если судить по штату сотрудников и по годовому обороту, но, безусловно, пользу приносит своему штату большую, распространяя недорогую и удобную мебель.

И все же мне показалось - повторяю, возможно, лишь показалось,- что, хоть и трудится Дон увлеченно с самого раннего утра (за дни моего пребывания ему несколько раз приходилось уезжать из дому в пять-шесть утра и никогда позже семи тридцати) и много интересного рассказывает о своих задумках и планах расширения дела, рожден он был - если верить в то, что все мы рождаемся для какого-то одного-единственного, только нам предопределенного поприща,- для иного, для другой карьеры - может быть, политической, может быть, историко-литературоведческой.

Что же касается Пэм, то без тени сомнения обойдусь без слова «кажется». В долине у Голубых Гор - на стенах комнаты, отведенной московскому гостю, висели чудесные пейзажи тех мест: необозримые пшеничные поля, скромная ферма на зеленом пленэре, серебряно-голубые горы, покрытые смешанным лесом,- она закончила школу, получила и музыкальное образование, а затем училась в университете штата Вашингтон в Сиэтле. Незабываемое, к слову, впечатление оставило знакомство с этим университетским кампусом (35 тысяч студентов) - у скольких американских писателей описаны в романах эти кампусы-университетские городки, но надо один раз увидеть здания разных факультетов, стадион и спортивные залы, галерею живописи, студенческие книжные магазины, чтобы понять, почему на всю жизнь сохраняют выпускники чувство гордости тем, что закончили именно этот, свой, а не какой другой университет.

Получив профессию по двум специальностям- антропологии и литературе, Пэм до замужества работала в Вашингтоне (не в своем родном штате, а в столице США) в правительственных учреждениях.

Крепкая, ловкая, со спортивной фигурой, Пэм в студенческие годы много путешествовала с рюкзаком за плечами. Однажды провела в путешествиях по разным странам четыре месяца подряд.

Как-то вечером, когда семья Тафтсов как обычно встретилась за обедом (у нас это ужин) и все рассказывали друг другу о событиях прошедшего дня, Шон сообщил, что сегодня в школе учительница читала им о путешествии Колумба. Марго тут же вспомнила названия всех шхун, оказывается, в шестом классе тоже «проходят Колумба», но, понятно, уже более подробно. Дон тут же принес из гостиной детскую книжку из серии «Путешествия», и Шона от этой книжки уже нельзя было оторвать, так что домашнее задание он здесь же за столом и приготовил. А мы с Пэм рассказали ребятам о памятнике Колумбу в Барселоне и о модели его шхуны, стоящей в барселонском порту и посещаемой толпами туристов.

Дон в молодости тоже любил путешествовать. Он и предложение Пэм сделал пятнадцать лет назад, когда они встретились в Большом Каньоне («Поездить по своей стране, осмотреть и познать ее, по-моему, не менее интересно, чем повидать мир, и наверняка не менее, если не более, полезно».) Дон тогда собирался в Париж, где жила с мужем Джанет. У Пэм было время на размышление, и «да» она сказала Дону, когда он вернулся.

Семья, дети-главное в жизни женщины. Деловая карьера Пэм закончилась, из столицы она переехала или, точнее, вернулась в Сиэтл. Еще сравнительно недавно женщины в Штатах вовсе не стремились работать, роль хранительниц домашнего очага их вполне устраивала. Но, вероятно, все общественные движения рано или поздно приносят какие-то плоды. Так произошло и с феминистским движением, да и рост цен, забота о материальном благополучии семей, когда заработок женщин не окажется лишним, привели к тому, что неработающих женщин становится все меньше. Пэм с ее активным общественным темпераментом, конечно, не захотела оставаться домашней хозяйкой и вместе с двумя подругами завела небольшой магазин модной одежды, который покамест приносит совсем невысокий доход. Но зато есть дело, работа и есть планы и идеи по расширению своего предприятия. Магазинчик уютный, со вкусом оформлен, цены средние, может быть, чуть выше средних, товары хорошего качества, многие - ручной работы. И расположен магазинчик недалеко от дома, в своем же районе Кэпитол Хилл, где чуть ли не все жители знакомы друг с другом.

Есть у американцев такое понятие - «ко-мьюнити». По словарю английского издательства «Коллинз» это означает «общество, община». В первом же бытовом значении это небольшой район. Скажем, газета «Кэпитол Хилл Тайме» обслуживает Кэпитол Хилл и Ферст Хил комьюнитис, то есть два комью-нити, районная газета для двух небольших районов. А во втором бытовом и как бы переносном значении это слово говорит о круге общения людей. Вот поселилась семья в каком-то новом для себя городе или районе, и знакомые или родственники сразу спросят, как у вас комьюнити, то есть каков круг общения, хорошие ли соседи, есть ли к кому пойти в гости и кого пригласить к себе, в случае занятости родителей присмотрит ли кто за детьми. В этом смысле слова у Дона и Пэм прекрасное комьюнити.

Кэпитол Хилл-район, где живут в собственных домах люди, неплохо, конечно, обеспеченные, но при этом диапазон заработков достаточно широк. Однако материальная обеспеченность вовсе не основа для хорошего комьюнити. Главное, что определяет качество комьюнити, что позволяет назвать его хорошим,- это общность интересов, то, что входит в понятие духовной близости, иными словами - возможность не только оставить при необходимости детей у соседей, а возможность поговорить и знать, что тебя поймут,- об искусстве и литературе, о политике и проблемах школьного образования.

Между прочим, школы, где учатся дети, играют важную роль в формировании хорошего комьюнити. Не раз, знакомя меня с гостями, соседями, товарками по работе в магазине, Пэм говорила: ее дочка или его сын учится в одном классе с Марго или с Рэйчел или в одной школе с Шоном.

Здесь, мне думается, необходимо объяснить, хотя бы в общих чертах, как организовано в Штатах школьное обучение. Я всегда считал, и неоднократно в этом убеждался, что об американской жизни мы знаем намного больше, чем американцы о нашей. Не берусь дать исчерпывающий ответ, почему так получилось. Не потому ли, что на протяжении многих лет у нас издавали современных американских писателей в гораздо большем объеме, чем у них произведения наших современников?! Сейчас, к слову, ситуация в корне изменилась. А может быть, потому, что доставшаяся нам в наследство от классика фраза «мы, русские, ленивы и нелюбопытны» давным-давно утратила актуальность, и, напротив, любопытство, а точнее - любознательность стала, по глубокому моему убеждению, нашей национальной чертой, тогда как американцы при их страсти и возможности путешествовать все же не склонны углубленно изучать нравы и быт других народов, довольствуясь поверхностными, внешними, туристическими впечатлениями. Впрочем, и в этом сейчас они меняются: во всяком случае, никогда прежде, встречаясь с ними в разных странах разных континентов, мне не приходилось так много и подробно рассказывать о всех сторонах нашей жизни, отвечая на самые неожиданные порой вопросы. Однако и в Сиэтле я убедился, и мои новые друзья это с готовностью признали, что мы о них знаем больше, чем они о нас.

Единственным очевидным исключением оказалась тем не менее школа, о которой я, признаюсь, почти ничего не знал, что, возможно, характеризует не наше знание американской жизни, а мою собственную некомпетентность. Поэтому поначалу я удивлялся, обнаруживая по утрам, что Марго и Рэйчел в половине восьмого уже отбыли на занятия, а малыш Шон сосредоточенно занят приготовлением завтрака около восьми, мы успеваем с ним попутешествовать по карте с полчаса, и лишь около девяти за ним заходит подружка, соседская дочка, и они убегают с ранцами за спиной на уроки.

Так вот, за время обучения в школе дети должны сменить минимум три школы, три школьных здания. А иногда и четыре, ибо с пяти лет могут посещать так называемый киндергартен, по-нашему - старшую группу детского сада, где уже начинается обучение. Школьный период жизни длится с шести до восемнадцати лет, то есть у них двенадцатилетнее обучение. С небольшими вариациями по срокам в разных штатах и даже районах одного штата делятся эти двенадцать лет следующим образом: пять лет дети ходят в начальную школу, с шестого по восьмой класс учатся в средней школе, а с девятого по двенадцатый - в высшей.

Кроме того, щколы делятся на «паблик скул», то есть дословно-публичные, а по сути - народные или государственные школы, и «прайвет скул»-частные школы. Обучение в частных школах, естественно, намного дороже обходится родителям, тогда как плата за обучение в «паблик скул» совсем невысока.

Когда Дон и Пэм рассказали мне об этом, я поначалу решил, что им, как говорится, материально не потянуть обучение троих детей в «прайвет скул». Они, в общем, согласились, но объяснили, что эта преграда для них оказалась бы преодолимой, если бы не два существенных обстоятельства. Первое, а по значимости для них как раз второе,- в том, что уровень образования в частных школах вовсе не выше, как у нас принято считать на том основании, что американцы, мол, деньги зря платить не будут. Дон утверждает, что неоднократно убеждался: знания, приобретенные детьми в народных школах, не менее основательные, чем у обучающихся в частных школах. Зато второе обстоятельство, по их мнению и мнению многих их друзей и соседей, чрезвычайно важно: в частных школах дети попадают в обстановку элитарности, в обычных школах, напротив, живут и общаются с представителями разных слоев общества, с детьми разных национальностей и рас, с уроженцами Штатов и с приехавшими сюда из Латинской Америки, Азии, Африки, Европы (к слову, для недавно приехавших проводятся в «паблик скул» специальные занятия по изучению английского языка). Подчеркивая, что материальная обеспеченность родителей при выборе школы не главенствует, Пэм привела такой пример: самый богатый из их знакомых, владелец «Ло-нгэйкрес» - ипподрома и конюшен - отдал свою единственную дочь в ту самую школу, где учатся Марго и Рэйчел. И Пэм добавила, что обучение детей в частных школах характеризует прежде всего не материальные возможности родителей -иные из них из кожи вон лезут, готовы многим пожертвовать, лишь бы отдать туда детей,- а их человеческие качества: желание выделиться, хоть так, хоть эдак, но приобщиться якобы к кругу избранных, пустить, что называется, пыль в глаза,- не задумываясь при этом, по мнению Пэм, как все это скажется на формировании детской психики.

Начальная школа, в которой учится Шон, занимает старое здание, построенное еще в начале века. Сейчас родители собирают деньги, чтобы не просто произвести ремонт, но и как-то модернизировать этот красивый, с колоннами, с широкой деревянной лестницей дом. Носит школа имя генерал-майора Исаака Стивенса, который в прошлом веке был губернатором территории, к концу века ставшей штатом. Знакомясь с его биографией, изложенной на мемориальной дощечке, я почему-то представлял себе типичного персонажа из многочисленных фильмов о том, как воевали здесь, на Западе страны, регулярные войска против индейцев, и этот персонаж, как вы понимаете, ни в одном из таких фильмов симпатий не вызывал.

Идем играть в футбол. Памела, Дон, Марго и Шон

Мое ощущение невольно перекликалось с несколькими беседами с Доном и Пэм, увлеченными индейской культурой, и так же невольно вызвало некий душевный дискомфорт.

Зато средняя школа, где учатся обе девочки Тафте, носит имя Эдмонта Мини, который тоже жил в XIX веке и был профессором истории в университете штата Вашингтон. В любой стране, по-моему, лучше давать учебным заведениям имена ученых, а не военных или политиков, отношение к которым с годами может меняться и, к счастью, меняется в сторону, не знаю уж как лучше выразиться, справедливой объективности или объективной справедливости, только попробуй потом переименовать, скажем, Ленинградский или Ростовский университеты - с нешуточным сопротивлением столкнешься...

Директор начальной школы, хрупкая, стройная японка, не смогла меня познакомить с учительницей Шона: в то утро учительница находилась на лекции, тема которой по-своему показательна - как уберечь детей с раннего возраста от употребления спиртного и наркотиков.

А с директором средней школы, занимающей современное, можно даже сказать, модерновое здание из красного кирпича, меня познакомила филиппинка Глория, подруга Пэм, с которой мы уже успели не только повидаться, но и поговорить и даже порас-сматривать фотографии, сделанные Глорией во время туристической поездки в Москву. Эта экспансивная, подвижная, веселая женщина работает в школе советником по непривычному для нас предмету, не знаю, как его точно назвать,- психология интимной жизни или сексуальное воспитание. Она-именно советник, ибо непосредственно такого предмета в программе нет; Глория же проводит беседы на эти темы в разных классах, периодически встречается с учениками один на один, да и вообще проводит в школе столько времени, участвуя во всех, как говорится, мероприятиях, что становится для ребят словно бы доверенным лицом, и исподволь, ненавязчиво, как и подобает психологу, ведет свою тонкую и столь необходимую работу.

Директор же школы, широкоплечий, высокий красавец мулат, по-моему, очень гордится тем, какая у него отличная, обихоженная, современная школа, оборудованная компьютерами и имеющая прекрасный стадион. Думаю, он вправе гордиться и тем, что в этой многоязычной ребячьей среде (именно здесь пришлось организовать спецклассы для обучения английскому) царит подлинное дружелюбие и, как мне показалось, не строгая, так сказать, палочная дисциплина, а дисциплина сознательная, заинтересованная. Я почувствовал это, когда директор и Глория пригласили меня на урок в класс Марго.

Это большой класс по численности. Преподают в нем сразу два учителя - муж с женой. Спустя несколько дней мне довелось побывать вечером в этом же классе на, как говорят американцы, открытом дне - по-нашему, на родительском собрании, и супруги-преподаватели так живо и ярко рассказывали родителям об их детях, о тонкостях в изучении каждого предмета (лишь с седьмого класса в этой школе ученики переходят с урока на урок к разным учителям), что, хоть и трудно мне было улавливать подробности их бесед с родителями, слушал с захватывающим интересом. Рассказывали они родителям, между прочим, и о моем недавнем посещении их урока, говорили, конечно, прежде всего об отношении ребят к встрече с журналистом из Москвы.

Итак, мы входим в класс неожиданно для учителей и школьников в разгар урока английского языка. Естественная реакция - общее оживление, улыбки, смех, кто-то вскакивает с задних мест и подсаживается поближе. Знакомство, представление, я бросаю мимолетный взгляд на доску, где написаны три предложения для разбора - третье предложение прочитываю внимательно: «Михаил Горбачев делает все, что может, для того, чтобы его страна развивалась и прогрессировала». Пока читаю, Глория сообщает ребятам о цели моего приезда в Сиэтл. Перевожу взгляд на учителей, на класс и нерешительно спрашиваю: «Вы знали, что мы сегодня придем?» В ответ - улыбки, смех, встречное недоумение. Откуда же мы могли, мол, узнать?! Я снова смотрю на доску, и учитель наконец догадывается о причине моего удивления. «Нет, мы, конечно, понятия не имели о вашем визите,- с мягкой улыбкой говорит он и спрашивает: - Здесь правильно сказано?» Ну, конечно, правильно. Конечно, правильно. Вы даже представить себе не можете, ребята,- мысленно обращаюсь я к ним,- как это правильно, что все мы дожили до такого дня, когда в американской школе на уроке английского языка разбирается по частям предложение такого содержания. И так же мысленно прикидываю: когда же я-то учился в шестом классе? - ну да, в сентябре 52-го начался мой 6-й учебный год и в мае 53-го закончился...

Шумно в классе, прямо гвалт какой-то, все говорят одновременно - и ребята, и учителя, и гости. Но вот учитель просит всех успокоиться и задавать гостю из Москвы вопросы. Мгновенно наступает тишина, все уже на своих местах, и лес поднятых рук. Лишь на первый вопрос я не смог ответить: расскажите о подробностях только что прошедшего в Москве «правительственного совещания» (так чернокожий мальчик назвал пленум ЦК),- но ведь я знаю только то, что сообщено в ваших газетах, я ведь в тот день находился в Нью-Йорке. А потом посыпались такие вопросы: как вам понравился Нью-Йорк, какая ваша Москва, чем она отличается от Сиэтла, свободно ли продаются у вас джинсы и кроссовки, почему люди не разъедутся из Москвы по всей стране и не купят себе собственные дома, раз в Москве они должны жить только в квартирах многоэтажных домов, чем отличаются ваши школы от нашей, почему у вас играют только в соккер (так называется обычный футбол) и не играют в американский футбол, можно ли переехать из Сибири жить в Москву???? Да, это было испытание для человека, не владеющего английским свободно. Но зато на последний вопрос - не согласитесь ли вы передать московским школьникам письма, которые мы им напишем, чтобы мы могли с ними переписываться? - ответ был коротким: с удовольствием передам!

Сиэтл-побратим нашего Ташкента (любопытным мне показалось, что у американцев города всегда женского рода и поэтому они говорят, что Сиэтл и Ташкент - сестры), здесь многие школьники переписываются с ребятами из столицы Узбекистана, и по дороге домой Марго с гордостью сказала: «Зато мы станем первыми, кто будет переписываться с москвичами». Завершу, наконец, школьную тему, и без того, кажется, я увлекся и уделил ей чрезмерно большое место в заметках столь ограниченного размера. Письма я привез не только из этого класса, но и из седьмого, того, где учится Рэйчел. Пока книжка выйдет в свет и эти строки найдут читателя, наши корреспонденты Марго и Рэйчел, как и их одноклассники, уже закончат среднюю школу и будут учиться в другой школе, впрочем, нет, шестиклассники еще будут заканчивать свою,- но главное: сколько уже писем совершат такое длинное путешествие Сиэтл - Москва, сколько невидимых и, надеюсь, крепких ниточек протянется через тридевять земель и тысячи океанских миль, сколько вопросов успеют задать друг другу наши и американские ребята, сколько новых друзей окажется по обе стороны океана...

Открывая Третий Международный кинофестиваль фильмов, поставленных женщинами-режиссерами, и представляя нашего мастера кино Лану Гогоберидзе, жена мэра Сиэтла рассказала о том, что есть люди в Штатах, которые посмеиваются - и, видимо, не всегда беззлобно - над теми активными связями, что возникли в последнее время у этого города с Советским Союзом: «Нам говорят даже, что граждане Сиэтла так часто ездят в Москву, будто находится она не в тысячах миль отсюда, а в нашем пригороде. Но мы воспринимаем такие слова не как упрек - как похвалу». Между прочим, жена мэра, родившаяся в Югославии, неплохо говорит по-русски и на приеме, посвященном открытию фестиваля, подошла к нам и много интересного сообщила о своем городе. Полагаю, что пора и мне представить этот интересный и красивый город, названный по имени вождя индейцев, который когда-то всеми силами старался утвердить мир в этом крае. Надеюсь, из уже сказанного ясно, что отнюдь не случайно именно Сиэтл принял у Москвы эстафету в проведении игр доброй воли.

Город этот развивающийся, портовый, с небоскребами в центре и, что называется, одноэтажный по всей территории, начинающейся сразу за центром. Одноэтажный, конечно, не в буквальном смысле, потому что и собственные дома здесь двух-трехэтажные, а в том смысле, что многоэтажных зданий, кроме как в центре, нигде нет. Собственно в городе проживает полмиллиона жителей, с городками-спутниками, где живут люди, большинство из которых работают в Сиэтле, население достигает двух миллионов. Город расположен на холмах, на берегу залива Пьюджент, непосредственно выходящего в Тихий океан, а вокруг - горы с заснеженными вершинами, а совсем рядом, вписываясь в город,- леса, а по другую сторону от центра, от залива - озера, и город как бы включает в себя эти озера, плавно и удобно располагаясь вдоль их берегов.

По очень многим социальным параметрам Сиэтл - благополучный город. Он как бы обладает всеми достоинствами американской жизни в значительной степени, все же недостатки присущи ему в степени, что ли, минимальной. Благодаря тому, что город этот развивающийся, строящийся, благодаря тому, что здесь немало заводов, в частности огромный авиационный, множество различных фирм, компаний, учебных заведений, занятость населения высока, а безработица существенно ниже, чем вообще в стране. Множество проблем современной цивилизации в целом и американской в частности здесь разрешается успешнее, чем в иных регионах страны. Расовой, скажем, проблемы вроде бы вообще не существует. Проникает она сюда посредством прессы и телевидения с юга да с востока страны. Дон даже сказал: «Если бы поменьше раздували все эти вопросы средства массовой информации, может быть, вообще страна бы избавилась от них, как это произошло в нашем штате». Наивно, конечно, так считать, но зернышко истины есть, учитывая погоню за сенсацией, которая способна порой действительно усугублять, а не смягчать проблемы. Но тот же Дон признает: «Вечером на сиэтлском Бродвее молодежные проблемы - алкоголь, наркотики, безверие, хулиганство - ярко проявляются. Как, наверное, на всех бродвеях мира».

Борьба за чистоту окружающей среды уже насчитывает в Сиэтле тридцатилетнюю историю. Именно столько лет прошло с тех пор, как огромное, необычайно красивое озеро Вашингтон (его пересекает плавающий разводной мост) стало загрязняться с угрожающей быстротой. Тогдашние власти штата относились к этому с безразличием, свойственным любой бюрократии. И сиэтлцы начали борьбу. Пока общественное мнение добивалось победы, озеро, естественно, продолжало гибнуть. Так что потом понадобилось потратить десять лет, чтобы очистить его. Сегодня озеро Вашингтон-гордость сиэтлцев, стоит вам проезжать с кем-нибудь в машине по мосту или мчаться вдоль берега, вам обязательно расскажут о борьбе за озеро, о победе, даже остановятся близ воды, чтобы вы смогли убедиться, какая она теперь чистая, и не преминут добавить: никогда не надо ждать многого от властей и правительств, надо как можно больше делать самим для своего же города и, значит, для себя.

Постоянно угрожает загрязнение и океанскому берегу. Заботу о нем взяли на себя студенты-биологи. Милю за милей чистят они берег, получая за это выделяемые властями штата средства, а на заработанные таким способом деньги совершают путешествия по океану, добираясь даже до Австралии. Студенты биофака университета Вашингтон - вообще некий сильный отряд борцов за экологическую чистоту, много здесь рассказывают о том, какие океанологические исследования проводят они-естественно, вместе с профессорами-и как плодотворно отражается это на окружающей среде океанского порта.

... Мы проезжаем на машине центр города, пересекаем набережную и въезжаем на паром, выстояв небольшую очередь из автомашин. Закрываем машину, поднимаемся на лифте и оказываемся на палубе этого корабля-парома. Наша конечная цель - побывать в дачном домике, построенном на берегу залива Дэбоб, на кусочке земли, за бесценок купленном отцом Дона около сорока лет назад. Цены с тех пор выросли в десятки раз, приобрести сегодня дачу на берегу океанского залива Дон и Пэм не могли бы и мечтать. А этот крошечный домик, незадолго до смерти отца сработанный собственными руками, дороже им, чем целое состояние, которое можно получить, захоти они продать тот небольшой прибрежный участок. У Дона с этим тихим уголком связаны лучшие воспоминания детства, тут же с самого рождения отдыхают летом его дети. Полчаса на пароме и около часа езды на автомобиле - вот путь, предстоящий нам. Но дорога туда занимает больше времени, ведь хочется осмотреть достопримечательности тех мест.

Городок Саквамиш. У тотема в честь вождя Сиэтла

Это обратно мы действительно добрались за полтора часа. Когда же ехали по острову, посмотрели, к примеру, индейские резервации, куда уже заглянула цивилизация - небольшие трактора, например, и почтовые ящики вдоль шоссе с номерами спрятавшихся в лесу домов. Останавливались мы и около небольшой церквушки, осмотрели могилу индейского вождя Сиэтла, чье имя носит город, старинное индейское кладбище, деревянные индейские тотемы. Кажется, я уже упоминал о том, что Дон и Пэм увлечены индейской культурой. На стене гостиной висят картины художников-индейцев - и вековой давности, и современные, стилизованные. Знают они и историю индейских племен, историю завоевания, освоения этих мест.

О многом мы толковали с моими добрыми хозяевами-друзьями за обеденным столом и вечерами, когда дети расходились по своим спальням, в автомобиле, а поездили немало, и на пригородном стадиончике, где играла в соккер команда Марго (о футболе и его месте в жизни семьи Тафте речь впереди), у Дона в его офисе и в магазинчике у Пэм,- о многом толковали, о чем только не переговорили, но, пожалуй, самая крепкая веревочка завязывалась где-то в душе и тянулась навстречу душе собеседника, когда касались мы одной из самых неизбежных при человеческом общении тем-истории: своей семьи и рода, своей страны и вообще всей земли, принадлежащей человечеству, этому огромному сообществу, к которому принадлежит каждый из нас. Конечно, описываю свое личное ощущение, но верю, что Дон и Пэм испытывали подобное чувство, вероятно, или даже наверняка, не пытаясь облечь это чувство в слова - перед ними и не стояла такая задача.

Сейчас, сидя за пишущей машинкой, я пытаюсь понять, почему именно беседы на исторические темы так сближали нас, и нахожу разные... ответы-не ответы, объяснения - не объяснения, может быть, версии, что ли. Не в том ли дело, что история древнего мира - Египта, Греции, Рима, Вавилона, Китая, Руси, земли майя или страны ацтеков - принадлежит всем людям Земли, а не только народам, сегодня живущим на тех или иных землях?! Или, может быть, дело в том, что даже в средние века численность всего человечества была меньше населения какой-нибудь одной из нынешних великих стран и, значит, все люди - не по теории ли больших чисел?- были когда-то ближе друг другу, несмотря на отсутствие тех средств коммуникации, какими мы располагаем в XX веке? А, может быть, все обстоит гораздо проще и дело лишь в том, что есть нечто общее у огромного интереса к истории, возникшего у нас в стране в последние годы, и того интереса, какой, насколько мне удалось понять, есть и у американцев?!

Что же это общее? Как мне представляется, нас сейчас равно волнует, переполняет желание возможно больше узнать об истинной, никому в угоду не подстроенной, многовековой истории своей страны (отсюда жажда миллионов людей читать, скажем, Ключевского или Соловьева) и одновременно стереть белые пятна в, так сказать, ближней истории-истории нашей партии и нашего Советского государства. То есть нам как бы необходимы два исторических знания - о далеком и о близком.

И точно такое же стремление, по-моему, есть у американцев. Они тоже хотят приобрести как бы два исторических знания, хотя, естественно, речь идет о несопоставимых во временном отношении отрезках. Ведь история Штатов - это всего-навсего двести лет.

- У нашего государства нет таких глубоких корней, как у вас, у России,-сказал мне Патрик, брат Пэм,- и потому мы так интересуемся странами, откуда вышли наши предки, откуда они приехали в Америку.

Действительно, американцы с удовольствием рассказывают о том, что, скажем, кто-то из их дедов или прадедов жил в Норвегии, Франции, России или Ирландии, тогда как бабушка или прабабушка - в Англии, Италии, Испании или Польше. К сожалению, я не записал в блокнот и потому не могу точно перечислить, из каких европейских стран съехались в Америку основатели нынешнего клана Тафте - Монтгомери, помню только, что есть среди этих стран и скандинавские (Дон и Пэм совершили недавно турпоездку по этим странам и заодно несколько дней пробыли в Ленинграде), и британские, а мать Дона Милли рассказывала, что кто-то из их предков добирался в Америку через Россию, где какое-то время жил (если, повторяю, память меня не подводит).

А вот интерес к истории и культуре индейских племен вызван естественным для человека желанием знать как можно больше о тех, кто жил здесь до тебя, о тех, у кого ты унаследовал эту красивую и благодатную природу и землю. И разве может такое желание не вызывать, не способствовать стремлению природу и землю беречь?! Как сберегаются, к слову, а не меняются на современный лад названия районов, городков, равнин и ущелий, звучащие необычно, потому что имена эти давали еще аборигены - индейцы. Потому и на трассах то и дело встречаются деревянные, а иной раз и каменные тотемы - индейские божки, редко, правда, естественные, чаще - стилизованные.

Дон и Пэм - люди не религиозные; хоть они и не считают себя убежденными атеистами, к религии относятся равнодушно, едва ли не с полным безразличием. Однако и с неким интересом, природа которого сродни нашему интересу к церквам и храмам,- так сказать - исторического происхождения. Ведь на протяжении многих веков истории человечества именно церкви суждено было хранить летописи да анналы-как в прямом смысле, материальном, так и в переносном, образном.

Но если мои хозяева-друзья безразличны к религии, то в этом смысле они как бы не типичные американцы. Соединенные Штаты в общем и целом - государство всех верований и различных религий. И, конечно, не случайно на монетах выбито «В Бога мы верим».

- Вряд ли могло быть иначе,- считает Дон.- Ведь сюда приезжали многие люди со всего света, спасавшиеся от притеснений, преследований на религиозной почве. И если эти люди не становились конформистами у себя на родине, а предпочитали пересекать океан, лишь бы оставаться преданными своей вере, значит, та или иная вера очень многое значила в их жизни, в их мироощущении. Вполне понятно, что на новой земле, на новой родине они воспитывали детей в приверженности к своей вере. Зато одновременно оставались терпимы к любым другим религиям, понимая других людей, таких же гонимых. Потому и нет у нас в стране конфликтов на религиозной почве,-других хватает, а религиозных нет,- слишком настрадались наши предки от религиозных преследований.

Такое рассуждение разве не основано на удивительной вере в традиции, разве не несет в себе способности аналитично связывать суть духовной жизни современного общества с прошлым, которое генетически, а не только воспитанием сохраняется?!

Так выглядит могила вождя, именем которого назван город

Как и у многих из нас, при занятости на работе и напряженном, я бы даже сказал, суровом распорядке дня не доходят у Дона руки навести порядок в домашней библиотеке, тем более что полки с книгами есть и в подвальном этаже, где жил я, практически занимая две комнаты - спальню и большую рабочую, где вся стена в книгах, и на первом этаже в гостиной, и наверху, где четыре спальни - три детские и родительская. И вот, роясь в книгах - есть ли, к слову, более интересное занятие на свете! - я все же обнаружил, как мне кажется, некую систему в расположении книг по этажам этого уютного дома, который почему-то кажется Дону слишком большим для их семьи, хотя на 22-й авеню Кэпитол Хилла он, пожалуй, один из самых скромных, дом № 1134. А система, если можно назвать системой то, что образовалось как бы случайно, не по воле владельца книг, заключается в том, что в подвальной рабочей комнате оказались книги, которые Дон читал в молодости, еще студентом и, вероятно, в первое послестуденческое время, судя по годам изданий.

Перечислю несколько названий, условно группируя по темам, но все-таки перескакивая с полки на полку: «Политика и бюрократия», «Общий рынок», «Коммунизм, конформизм и гражданские свободы», «Американская внешняя политика с 1945 г.», «Почему Ленин? Почему Сталин?» в серии «Критические периоды в истории» и в этой же серии - «Линкольн и первый удар», «Мак-Кинли, Бриан и народ», «Труд в кризисе. Стальная забастовка в 1919 г.», «Ирландско-американский национализм» и рядом - внесерийные «Международная политика с 1945 г.» и толстенный том «Большевики» с подзаголовком «Интеллектуальная, персональная и политическая история триумфа коммунизма в России», изданная в 1965 году в Гарвардском университете.

Спрашиваю Дона о книгах, имеющих отношение к нам или непосредственно рассказывающих о нашей стране:

- Враждебно ли настроены авторы к нам, или доброжелательны, или, как минимум, стараются быть объективными?

- Трудно сказать, тем более что читал я эти книги давно. Наверное, надо посмотреть, кто и что пишет в каждом конкретном случае. Но можешь мне поверить: ваших врагов я старался не читать. Вообще за годы учебы в университете стремился читать как можно больше о фактах без трактовок. Так нас приучали профессора: знать как можно больше фактов, а объяснения искать самим. Есть ли иной способ научиться мыслить самостоятельно?!

На полках в гостиной в основном собраны энциклопедические издания, книги по искусству, прежде всего-по живописи, где нашла место и подаренная мне в университетской галерее «Американский импрессионизм» (к тому времени мы с Доном уже успели установить, что импрессионизм и постимпрессионизм любим больше всего). А на втором этаже, в холле между спальнями - приключенческая и современная литература: Ивлин Во и Джон Ле Карре, Герман Гессе и Норман Мейлер («Почему мы во Вьетнаме?»), Джон О^'Хара и Артур Хейли.

И, конечно, на всех полках, на всех этажах-классика. Тут моя система - обнаруженная или придуманная?-дала трещину. Но иначе и быть не могло - классика всегда с нами. Вот и встречаются на разных полках собрания классики в одинаковых обложках, наподобие нашей «Библиотеки мировой литературы»: Байрон, Теннисон, Лонгфелло, Эмерсон, Мопассан, Чехов... Конечно, полный Шекспир и рядом «Герой нашего времени». От «1001 ночи» и Данте через Франклина, Дарвина, Филдинга к Ибсену, Джойсу и Хаксли, и рядом «Война и мир», и в «В круге первом», и «Моя жизнь в искусстве» Станиславского.

- А что вы сейчас читаете?- спрашиваю Дона и Пэм.

Мы поднимаемся к ним в спальню. У каждого на прикроватной тумбочке-по три-четыре книжки. С некоторым смущением признаются, что оба привыкли читать сразу несколько книг - в зависимости от настроения, степени усталости. Ну надо же! Да ведь и я так всю жизнь поступаю и тоже стесняюсь в этом признаваться: вроде выглядишь разбросанным, несерьезным - в детстве доставалось мне от отца за такое «отношение к книге», а в последнее время замечаю: он и сам так поступает. Если уж такой книголюб и книгочей, как он... Не примета ли это нашего бурного времени? Скорости все захватили, ворвались даже в такую интимную сферу, как общение с книгой?!

Итак, Дон читает роман Ле Карре «Совершенный шпион» и одновременно какую-то историю XIX века о ковбоях старого Запада (Пэм улыбается: «Он вообще в душе ковбой»), а также две книги Тома Клэнси. Это сейчас чрезвычайно модный в Штатах автор, написал четыре романа, в двух из которых речь идет о том, как началась война между нами и американцами.

- И конечно, мы на вас напали? - спрашиваю Дона.

- Ты угадал,- смеется Дон.- Я те две книги не читал, но знаю, что ты прав. А эти две на другую тему.

Уже в Москве я прочитал в «Огоньке» беседу с Фрэнком Карлуччи, из которой узнал, что и министр обороны читает Тома Клэнси. Да и мой сосед в самолете рейса Нью-Йорк -Сиэтл читал того же автора. Популярен, видать, этот Клэнси... (Может быть, читатель случайно запомнил, что, когда мы посетили начальную школу, где учится Шон, его учительница отсутствовала. За ребятами приглядывала практикантка. Урока не было, детишки занимались рисованием. Несколько парнишек рисовали на разных листах бумаги какие-то эпизоды из большого сражения, а затем склеивали листы вместе, чтобы получилась картина огромной битвы. Я не удержался и спросил: «И кто у вас с кем воюет?» Курносый веснушчатый мальчонка серьезно ответил мне: «Мы еще не решили, кто с кем. Но только не мы с вами». Вот так! Ему еще рано читать Тома Клэнси...)

А Пэм недавно прочла тот роман о ковбоях, живших здесь на Западе в XIX веке, и сейчас у нее на тумбочке роман Пата Конроя (история формирования личности молодого человека) и книга Роберта Фолгама, о которой скажу несколько слов, потому что автор живет в Сиэтле, и соседский мальчик принес в подарок Пэм эту только что вышедшую книжку в самый первый вечер моего пребывания в доме Тафтсов. Фолгам, проживший долгую жизнь, сменивший множество профессий, прежде чем начал писать, называет себя философом и утверждает: «Все, что мне действительно необходимо знать, я выучил в киндергартене» (я уже упоминал, что по-нашему это старшая группа детского сада, пятилетние дети готовятся в ней к поступлению в начальную школу). Книга Фолгама называется «Необычные мысли об обычных вещах». Пэм считает, что ее равно полезно прочитать родителям и детям, ибо убеждена, что воспитание и самовоспитание должны быть единым процессом, о чем не устает повторять дочерям и сыну.

Вообще Дон и Пэм, несмотря на занятость, с детьми проводят много времени, по субботам и воскресеньям просто не расстаются с утра до вечера, причем расписание в эти дни тоже довольно четкое. Прежде всего оно определяется расписанием футбольных матчей, которое занимает на кухне немалую часть стены. Тафтсы - прямо-таки футбольная семья, все они увлечены соккером (нашим футболом, а не американским). Дон тренирует команду мальчиков, в которой играет

Шон. Пэм судит матчи как мальчиковых, так и девичьих команд. Марго-центр нападения в своей команде, которую, к слову, тренирует одна из лучших футболисток страны, а ведь женская сборная США - среди сильнейших команд мира. Рэйчел играет просто здорово, на соревнованиях по технике (по-нашему - сдача нормативов) она оказалась среди лучших не только в клубе «Кэпитол Хилл», но и вообще в городе.

В кухне на стене пришпилены и составы трех команд с телефонами всех родителей, и расписание тренировок этих команд, и календарь субботних и воскресных матчей (турниры проходят в два круга-на своем поле и в гостях), и отдельный список игр, которые судит Пэм. В эти расписания ребята и родители заглядывают не реже, чем в расписание школьных уроков, потому что на тренировки и на игры надо ведь привезти на машине и потом домой, а на самые важные матчи хочется поехать всей семьей и поболеть за свою команду. Конечно, не обходится без помощи соседей: родители поочередно, кому время позволяет, набивают полную машину ребят и после тренировок и матчей развозят их по домам. Между прочим, футбол, как мне показалось, играет важную роль в создании хорошего комьюнити в Кэпитол Хилле. Футбольный клуб этот, понятно, любительский, членские взносы минимальные, фактически они уходят лишь на амортизацию спортивной формы, которая, кстати, прекрасная, все же оргвопросы, связанные с проведением тренировок и соревнований, решаются, так сказать, на общественных началах, причем вклад родителей и детей обязателен.

В субботу вечером после напряженного футбольного дня-команда Шона выиграла 5:1, команда Рэйчел сыграла 1:1, матч, что судила Пэм, закончился 0:0, а команда Марго провела легкую тренировку перед важной воскресной встречей-мы усаживаемся в большой автомобиль (так называемый семейный, Дон на работу ездит маленьким «Пежо») и отправляемся в Детский театр, что разместился в большом красивом парке. Ряды в зале расположены амфитеатром, дети - в первых рядах, родители - в задних.

Путешествие на пароме. Советские гости и гостеприимные американские хозяева

Я уже не удивляюсь, что и в театре - как накануне вечером на бегах на ипподроме «Лонгэйкрес» - встречаем множество знакомых из своего комьюнити, но сегодня все, конечно, с детьми. Смотрим сложную пьесу по произведениям Бел Кауфман. Сложную потому, что она, во-первых, необычна по жанру: сатира на школьную тему с трагическим эпизодом-самоубийство девочки, чье первое чувство не поняли учителя; во-вторых, потому, что в диалогах много жаргона и сленга, ведь среди персонажей немало детей из неблагополучных семей; наконец, в-третьих, потому, что пьеса рассчитана и на детей и на взрослых. На обратном пути в машине Пэм предстоит многое обсудить с ребятами: все ли и так ли они поняли. Шон видел эту пьесу раньше в школе в любительском исполнении, тогда он мало что понял, сейчас мама ему многое объяснила.

По окончании спектакля актеры вышли к рампе, сели на краю сцены и, обратившись к ребятам с предложением задавать вопросы, побеседовали с ними. Марго потом в машине скажет, что благодаря этой беседе с актерами она во всем разобралась. А вопросы ребята из зала задавали самые разные: и по сюжету, и по сути характеров персонажей, и, конечно, не обошлось без типичного для детской аудитории: правда ли все это или выдумано? Отвечая на последний вопрос, актеры рассказали о том, что Бел Кауфман работала учительницей в Нью-Йорке, во многих своих произведениях касалась школьных и детских проблем, писала о воспитании, об отношениях детей и родителей. Но актеры заодно объясняли ребятам законы художественного творчества, объясняли, почему то, что выдумано, способно быть правдой, а то, что действительно случилось в жизни, иной раз художественной правды в себе и не несет...

Когда мы шли по парку из театра, я спросил у Пэм, знает ли она, что Бел Кауфман - внучка классика еврейской литературы Шо-лом-Алейхема, писавшего на иврите, идише и по-русски, родившегося и до 1905 года жившего в России, а последние годы - в Штатах, где и умер в 1916 году. Пэм не знала такого писателя, хотя многих наших писателей конца прошлого-начала нынешнего века знает хорошо. Тогда я вдруг вспомнил, что несколько лет назад видел фильм Нормана Джуисона «Скрипач на крыше», поставленный по «Тевье-молочнику» и другим произведениям Шолом-Алейхема.

- О! Это прекрасный фильм! - воскликнула Пэм.-Я и в театре видела спектакль «Скрипач на крыше», но не знала, что это писатель из России.

Конечно, она сообщила потом в машине детям и Дону о таком вот - через литературные поколения - пересечении двух литератур. Хотя и не писал Шолом-Алейхем, как его внучка, по-английски, нет, выходит, преград для понимания, когда говорится правда о народной жизни. А у меня перед глазами стоял Михаил Ульянов в роли Тевье и... так захотелось скорее в Москву.

Девять дней в одном доме, как «Девять дней одного года»,- будто целая жизнь прошла. Или, точнее, в мою жизнь вошла новая для меня и такая естественная, со всеми человеческими радостями и сложностями, жизнь доброй теплой семьи. Я еще долго - когда уже выйдет эта книга и пройдут Игры доброй воли - буду вспоминать наши беседы с Доном и Пэм об импрессионистах, Рембранте и музее Гуггенхейма, о Бахе, битлзах и Майкле Джексоне, буду вспоминать, как показывал Рэйчел наш русский алфавит, а она учила меня пользоваться огромным атласом, как обсуждал с Марго забитый ею гол и слушал в ее исполнении музыкальную пьесу «Эдельвейс» («Правда, в футбол я играю лучше, чем на пианино?»), как мы смотрели с Шоном видеокассету с любительским фильмом, снятым в горах, где мои новые друзья со своими друзьями катались на горных лыжах, буду вспоминать, как воскресным вечером мы обсуждали с их друзьями литературные проблемы (как отражается на писательских судьбах эмиграция) и политические (им предстояло выбирать между Бушем и Дукакисом). И никогда не забуду слов, что сказал мне на прощание старик Монти:

- Какое счастье, что я дожил до того дня, когда в доме у моей дочери живет гость из Москвы, и я уверен, что это - настоящий друг!

... В самолете Нью-Йорк - Москва читаю «Московские новости», номер, который не успел прочитать дома и захватил с собой. В статье французского писателя Алена Боске (к слову, выходца из России), адресованной советским читателям, наталкиваюсь на такие слова: «Как и американцы, мы тяготеем к формуле «быть - значит иметь». Граждане разных западных стран начинают чувствовать себя усредненно одинаковыми и взаимозаменяемыми. Нас подстерегают неграмотность, забвение истории и механизация умов... Вы нуждаетесь в нас для того, чтобы заполучить предметы потребления зримые и ощутимые. Мы нуждаемся в вас для того, чтобы обрести ценности нематериальные и неизмеримые. Душа-понятие упрощенное и трудно определяемое. Вы ее не потеряли».

По ложа руку на сердце: только с последней фразой Боске согласен полностью. Но именно потому, что мы не потеряли душу - а почему, собственно, мы должны были ее потерять?- не могу согласиться с предыдущими его утверждениями. Не буду, конечно, и спорить, он ведь всю жизнь там живет, ему должно быть виднее. Хотя... Лицом к лицу, как гласит наша народная мудрость, лица не увидать... Не буду спорить, но в принципе не согласен даже и с тем, что говорится о нас: разве нуждаемся мы в западных друзьях только для того, чтобы получить «предметы потребления зримые и ощутимые», разве только для этого открыта наша душа? Не буду спорить, хотя мой собственный, безусловно, не такой богатый, как у Боске, опыт говорит совсем о другом. О том, что люди всегда остаются людьми, независимо от того, сколько и чего они потребляют. Потому что-не хлебом единым... Потому что в понятие потребления тот, кто сохранил душу, обязательно вкладывает и потребление духовное. А уж у кого что на первом месте - материальное потребление или духовное,- зависит от человека, невзирая на то, где ему суждено было родиться и жить. И не такое уж это упрощенное понятие - душа. Трудно определяемое? Но когда говорим мы: родная душа, открытая душа - разве это не точные определения?! А души наши открыты для того, чтобы больше было вокруг нас душ родных...