Небоскребы и пустыни [1989 Русаков Е.М. - Америка без стереотипов]

Лицо Америки. Многим оно кажется монотонным до скуки. Небоскребы, одноэтажная Америка, бензоколонки, гостиницы "Холидей инн"...

А если приглядеться? Забыть о стандартных бензоколонках, о "Холидей инн"?

Однажды с группой иностранных корреспондентов мне довелось совершить путешествие по Америке самолетом. Как заяц с кочки на кочку, прыгали мы из одного города в другой. Они мелькали перед глазами, как аттракционы Диснейленда.

Утопающие в зелени коттеджи пригородов Вашингтона и домики шахтеров Миссури. Рыночная площадь Альбукерке в колониальном испанском стиле и массивный каменный центр Сент-Луиса. Благообразный чопорный Солт-Лейк-Сити и переливающийся ярким огнем рекламы, осоловевший от круглосуточной игры в рулетку Лас-Вегас. Лазурная бухта Сан-Франциско, свежий ветерок, 20 градусов тепла и заснеженный север Миннесоты, единственное место, где почувствовали, что на дворе - февраль.

Даже газета везде^ своя. Конечно, в Сан-Франциско можно купить "Нью-Йорк тайме", но так же как и лондонскую "Тайме" или парижскую "Монд" - в порядке очень большой любознательности или по долгу принадлежности к местному кругу избранных интеллектуалов.

Порой казалось, что я перелетаю из одной страны в другую. В конце концов бензоколонки "Эссо" или популярные закусочные "Гамбургер инн" встречаются в Мадриде, Маниле и Токио...

Казалось, что страна соткана из пестрых кусков разноцветной ткани, кое-как соединенных вашингтонскими новостями национальных телевизионных программ.

От перелетов оставалось ощущение разорванности. Не хватало цельности.

Я мечтал пересечь Америку на машине. Эта мечта сбылась.

Десятки раз пересекал широченную реку Гудзон по Вашингтонскому мосту. За ним - зеленые холмы Нью-Джерси.

Остановка. "Таможенная" граница: сбор платы за проезд по мосту.

Этот раз особенный. Смотрю на спидометр. Сколько он покажет, когда вернусь на Вашингтонский мост? Впереди - трансконтинентальное путешествие.

Напрямик по автострадам от Атлантического океана до Тихого около 4800 километров. Но для советских журналистов или дипломатов закрыты многие районы Америки. Чтобы объехать иное графство, приходится делать здоровенный крюк даже на главных артериях страны - широких федеральных автострадах. Иной раз вместо часа на автостраде приходится кружить по местным дорогам в пять-шесть раз дольше. Правда, на некоторых магистралях в запрещенных районах разрешается проезжать без остановок.

Времени было в обрез - 17 дней. В них входили встречи и беседы: в Толидо - один день, в Сан-Франциско и Лос-Анджелесе - пять дней. Да еще, конечно, не мог не завернуть в знаменитый Иеллоустонский национальный парк и к Великому каньону, на каждый из них ушло еще по полдня.

Дорога заняла десять дней: пять - туда, пять - обратно.

Когда вернулся на "таможню" Вашингтонского моста над Гудзоном, спидометр показал, что позади осталось 7100 миль, почти 12 тысяч километров.

В день приходилось преодолевать 1200-1300 километров. Выезжал в 7 часов утра, а до следующего пункта добирался часов в 11 вечера, а то и за полночь. Места незнакомые, иной раз плутал. Порой хотелось остановиться в первом попавшемся городке, но по правилам в ноте госдепартаменту США указана заранее зарезервированная гостиница. Отдыхать позволял себе только во время заправок бензином, их было три-четыре в день. Даже есть часто приходилось на ходу: в одной руке руль, в другой - бутерброд, приготовленный сидевшей сзади с детьми женой.

Путь от Атлантического до Тихого океана покорился без каких-либо приключений. Если не считать, что бойкий мальчишка с бензоколонки в штате Юта убедил меня сменить покрышки на двух колесах, красноречиво постукивая по ним и доказывая опасность езды на облысевших шинах. Потом я пожалел о деньгах...

Машина корпункта "форд-гэллакси" принадлежала к тем типично американским автодинозаврам, которым за их непомерный бензиновый аппетит грозит участь ископаемых животных. Но им надо отдать должное: мощные, как танк, громадины очень устойчивы, да и рассчитаны, если верить спидометру, на скорость до 300 километров в час. Во всяком случае, когда позволил себе в "ковбойском" штате Вайоминг развить скорость до 130 километров, все равно казалось, что едешь на тихоходном транспорте.

Когда путешествие по Калифорнии было позади и я собрался выезжать из Лос-Анджелеса в долгий путь к Нью-Йорку, меня ожидал неприятный сюрприз: стал протекать радиатор.

На бензоколонке что-то заменили, но из радиатора продолжало капать, потом вода хлынула, как из крана. А впереди почти вся Америка. Пришлось ехать в мастерскую.

В Америке это, конечно, не проблема. Но... Я стал жертвой отголосков древней, полуторавековой давности распри. Еще при президенте Эндрю Джексоне союз нарождавшейся промышленной буржуазии, городских низов и фермеров Запада одолел федеральный банк - опору старой "денежной аристократии", разбогатевшей на торговле или плантациях. С тех пор в Америке нет национального банка, есть только местные, региональные. Я же надеялся на кредитную карточку "Чейз Манхаттан бэнк". Увы... Деньги на счету корпункта были, но ближайший филиал "Чейз Манхаттана" находился в Пенсильвании - в 3,5 тысячи километров.

Такова была расплата за слабое знание истории.

И вот недалеко от Великого каньона я сидел в мастерской и с содроганием думал, сколько с меня возьмут за радиатор. Достаточно ли денег на обратную дорогу? После расчета понял, что не хватает самую малость.

В таком настроении я и подъехал к Великому каньону. Оставалось только пофилософствовать. Что мои мелкие невзгоды по сравнению с этим величием? Что мгновение по сравнению с вечностью?

И все же попытался уложиться в оставшуюся небольшую сумму. Деньги нужны были на бензин: счета за гостиницы оплачены вперед. Заправлялся на мелких бензоколонках, где горючее, особенно в Техасе и Оклахоме, дешевле. Ну, а пропитание... Считал каждый цент, вернее, считала мой "бухгалтер" - жена, не дававшая денег ни на что, кроме бензина.

Палило жаркое июльское солнце, мучила жажда. На юге Миссури наскреб в карманах центов семьдесят и хотел купить баночку пива. "Продаем только дюжинами", - отрезал продавец. Там "библейский пояс", очаг религии, по воскресеньям пивом в розницу не торгуют. Местные нравы...

В Кентукки за мной прицепился "хвост". По телефонным разговорам с Нью-Йорком местные "друзья" узнали о моих денежных невзгодах. И, судя по всему, с нетерпением ждали, как я буду выкручиваться, когда кончатся деньги и бензин. Отстали они только недалеко от Нью-Йорка. Я все-таки доехал...

Прямо по центру Америку с севера на юг пересекает невидимая линия. К востоку от нее простирается зеленая Америка лесов и полей, к западу - желтая Америка выжженных степей и пустынь. Это необычное и поразительное зрелище.

Мы привыкли, что климат и природа меняются с севера на юг. Холоду, пасмурному небу, неброским краскам сосен бросают вызов зной, лазурный небосвод, ослепительно яркие рододендроны.

Пальмы Флориды и пляжный сезон в декабре тоже не чета заснеженным зимним холмам Новой Англии. Но в Америке в течение всего года разница между севером и югом почти не ощущается. Переходы мягкие, как краски на картинах старых голландских мастеров. Сосновые леса, зеленые холмы, на склонах которых пасутся коровы, кукурузные поля тянутся от Ниагары почти до Нового Орлеана. Вечнозеленые лавры, линяющие платаны и даже ^тюльпановые деревья покрывают окрестности Нью-Йорка и Атланты. Правда, южнее Вашингтона уже появляются душистый табак, зеленые кусты хлопчатника и сои, персиковые рощи, цветет белая пахучая магнолия - символ американского Юга. Но совсем рядом с побережьем Мексиканского залива, в центре штата Алабама, испытываешь, как и в Пенсильвании, ощущение чего-то знакомого и близкого. Пруд, ивы, дубовая рощица, запах сена и парного молока, стрекот кузнечиков, лягушачий хор. Закрой глаза, и покажется, что лежишь в пахучей траве где-нибудь на Полтавщине или Рязанщине. И лишь на самом берегу Мексиканского залива попадаешь в субтропический мир пальм и солнечных пляжей.

Два-три столетия назад почти все пространство от Атлантического океана до Миссисипи покрывал девственный лес. И сейчас в разных местах, например в Новой Англии или штате Нью-Йорк, много лесов. Редко попадается там одинокое кукурузное поле, пастбище с коровами. Они тонут среди нескончаемых сосновых или кленовых лесов.

Но уже Пенсильвания желтеет покрытыми рожью холмами. А чуть западнее, сразу за Аллеганскими горами, в соседнем штате Огайо, где начинается плоская, как блин, Центральная низменность, шумит кукурузный океан, тянущийся на сотни километров - за Миссисипи.

Леса вырублены топором американских пионеров. Это был громадный и адский труд. Землю оросил пот первых поселенцев. Непроходимый лес казался бесконечным. И когда недалеко от Миссисипи, в будущем штате Иллинойс, американцы вдруг увидели перед собой степь и небольшие рощицы, то растерялись. Прерии с буйной и высокой травой казались чужими и враждебными.

Как уберечься в ней от индейцев? Как жить без дерева? Ведь из него делали столы, фургоны, бревенчатые хижины, ставшие непременными спутниками переселенцев. Как вспахать эту бесплодную землю?

Трудно тогда было предположить, что здесь разольется крупнейшее в мире кукурузное море. Теперь кукуруза - хлеб Америки, ее кормилица. Без нее не было бы ни столь любимых американцами хлопьев, ни стейков и гамбургеров из мяса вскормленных на кукурузе коров.

Одинокие фермы и пастбища Новой Англии, Нью-Йорка и Пенсильвании переходят в Огайо в сплошную цепь ферм. И чем дальше на запад, тем больше расстояние между серебряными куполами силосных башен. За Миссисипи разрыв между ними возрастает до 6-7 километров. И все выше кукуруза. Она как будто хранит память о тех буйных степях, в которых мог скрыться всадник на лошади.

Но вдруг ощущаешь, что пересек невидимую линию. Ту самую, что прямо по центру разделяет Америку. За ней намного суше. Здесь выпадает 25-50 сантиметров осадков в год, а дальше на запад - еще меньше.

Пионеры торопились миновать,(эти места. Их пугало безводье, палящее солнце, настораживала прихоть природы: высокая густая трава вдруг уступала место жесткой невысокой траве, столь неприветливой, что край назвали "великой американской пустыней".

Чуть больше ста лет назад здесь был слышен топот огромных табунов могучих бизонов. Железная дорога помогла бледнолицым не более чем за 20 лет стереть с лица земли и бизонов, и индейцев, охотившихся на них.

В 30-х годах XX века была трагедия пыльных бурь, запечатленная в "Гроздьях гнева" Джона Стейнбека. А сейчас это житница Америки, один из самых крупных в мире пшеничных краев. Фермеры научились бороться с засухой, с эрозией, с ветрами.

За прериями, где раньше росла "короткая трава", возвышаются Скалистые горы, еще западнее тянется до самой Калифорнии, до гор Сьерра-Невада пустыня - пески с жесткими кустарниками в центре страны и кактусами на юге. А Калифорния - это тепло, пляжи и пальмы.

Вот почему, когда пересекаешь Америку от Атлантики до Тихого океана, то кажется, что едешь не с востока на запад, а с севера на юг.

История заселения каждого уголка Америки, определявшаяся его местоположением и природой, в свою очередь сильно отразилась на лице регионов страны.

"Чтобы определить самое основное в различии трех главных районов, - писал еще в начале века В. И. Ленин, - мы можем назвать их: промышленный север, бывший рабовладельческий юг и колонизуемый запад".

В целом это деление остается в силе до сих пор.

Современный Новый Юг совпадает со Старым Югом. Он охватывает всю южную часть страны - от Атлантического побережья до Миссисипи, от Виргинии до Луизианы.

А вот промышленный Север теперь сам подразделяется на три региона. Новая Англия и среднеатлантические штаты, расположившиеся между Новой Англией и Югом, совпадают с границей заселения первых двух волн колонистов. Средний Запад сотворен руками третьей волны переселенцев.

Четвертая волна пионеров освоила два далеко отстоящих друг от друга региона - Юго-Запад и Тихоокеанское побережье, включая Калифорнию.

Дальний, или, как его еще называют, "дикий", Запад достался пятой, последней волне колонистов.

В определении границ регионов и даже их числа есть разночтения. Ведь многие штаты стоят на их стыке - географически и исторически. Не случайно в Америке есть такое понятие "пограничные" штаты. Они принадлежали к Югу, но тяготели к соседнему Северу и во время Гражданской войны разделились на два лагеря.

А куда отнести штат Миссури? Он расположен на стыке трех регионов. Его северо-восточные города и местечки - и Сент-Луис, и Ганнибал - это типичный Средний Запад. Юг мало чем отличается от Арканзаса или Алабамы, еще лет тридцать назад там были разделены "для белых" и "для черных" места в автобусе и городские удобства. А Канзас-Сити с его бойнями всеми узами связан с ковбойским Дальним Западом.

Но в Америке чаще всего принято делить страну, не считая стоящих особняком Аляски и Гавайев, на семь регионов.

Это - Новая Англия, среднеатлантические штаты, Юг, Средний Запад, нефтяной Юго-Запад (Техас, Оклахома, Луизиана), Дальний Запад и Тихоокеанское побережье.

Самый устоявшийся, самый однородный, поистине эталонный регион Америки - Новая Англия.

Любой американский школьник скажет вам, что Новую Англию основали "отцы-пилигримы", а теперь в нее входят штаты Массачусетс, Нью-Гэмпшир, Коннектикут, Мэн, Вермонт и крохотный Род-Айленд.

Новая Англия сама стала главным источником третьей волны переселенцев, достигших правобережья Миссисипи. Их руками вспаханы западные земли штата Нью-Йорк и поля Огайо, Индианы, Иллинойса и Айовы, возведены Чикаго и Кливленд, Буффало и Индианаполис.

Но многие переселенцы остались в родных краях, тех самых, о которых другие американцы с издевкой говорили: "Новая Англия производит только гранит да лед".

Зеленые горы и холмы их края были не самым лучшим местом для пахоты. Но больше всего хлопот доставляли камни. Каждую весну крестьянам приходится собирать каменный "урожай" со своих земель. Почва здесь тяжелая, бедная, малопригодная для посевов.

Они выжили за счет присущего фермерам необычайного упорства и унаследованной от торговцев побережья предприимчивости, изобретательности и деловитости. Новая Англия торговала чуть ли не со всем миром. "Все без исключения новоанглийцы, кроме калек, - бизнесмены", - писали в начале прошлого века.

"Тот, кто отступает при первой неудаче и опускает руки, не нанеся второй удар, никогда не был и не будет героем ни на войне, ни в любви, ни в бизнесе" - таков был девиз Фредерика Тюдора, делового человека из Бостона.

Если нет полезных ископаемых и Новая Англия богата гранитом и льдом, то можно и на них делать деньги. Тюдор наладил продажу по всему миру новоанглийского... льда. Для этого нужно было "только" научиться распиливать его на стандартные прямоугольные глыбы и для начала построить ледовое хранилище в тропической Гаване. А затем в Нью-Йорке и Париже, Калькутте и Пекине приучил Тюдор людей есть мороженые овощи, фрукты, мясо, утолять жажду охлажденными напитками, сделал любимым лакомством мороженое. Новоанглийский бизнесмен стал отцом морозильного дела.

Новоанглийцы заставили работать даже камни. Из них сооружали водопады для водяных мельниц.

Именно этот край стал родиной промышленной революции в Америке. Именно здесь проявились первые чудеса организации производства, ставшей любимым коньком американской деловитости. Новая Англия оставалась всеамериканской мастерской до тех пор, пока не вырос промышленный Средний Запад.

"В девятнадцатом веке сделанными в Новой Англии пилами и топорами раскорчевывали леса Огайо, плугами распахивали целину прерий, новоанглийскими весами отмеряли в Техасе мясо и муку, из новоанглийского сукна шили костюмы для бизнесменов Сан-Франциско, новоанглийскими ножами разделывали скот в Милуоки и резали яблоки перед сушкой, китовым жиром из Новой Англии освещали дома по всему континенту, новоанглийскими одеялами укрывали детей вечером и по новоанглийским книгам читали им проповеди днем, новоанглийскими ружьями снабжали армию, штамповочными, токарными и ткацкими станками, горнами, прессами и отвертками из Новой Англии были оснащены повсюду фабрики и заводы". Это строки из книги Джеймса Джекоба "Экономика городов". Звучат они как гимн промышленному гению Новой Англии.

Был там и свой фронтир, свой Запад. Тот самый, который осваивала вторая волна переселенцев в канун Американской революции. Они корчевали леса, собирали камни, пахали. И в поисках земли поднимались все выше и выше в горы. Но когда стали привозить хлеб и мясо с полей Среднего Запада, с прерий "дикого" Запада, фермы зеленых гор совсем захирели. Многие из них были заброшены. До сих пор среди сосновых и кленовых лесов можно встретить сгнившие каркасы одиноких хижин. Лес вновь покрыл пять шестых территории Новой Англии. Здесь есть такие глухие места, до которых можно добраться только пешком или на каноэ.

Новой Англии не везло. Вслед за зерном и мясом, рынок которых у нее отобрали Средний и Дальний Запад, в Нью-Йорк уплыли торговля и финансы. Уже в нынешнем веке машиностроение перекочевало в Детройт, текстильные фабрики - на Юг или еще дальше - в Сингапур и Гонконг (Сянган). В Вермонте я зашел в фирменный магазин местной фабрики. Каково же было мое удивление, когда на свитерах увидел этикетку "Сделано в Макао по модели"... здешней текстильной компании. Свитер продается как новоанглийский, а сделан дешевыми руками далеких азиатских рабочих. Тоже, конечно, знак изобретательности, но без работы остаются новоанглийцы. На каждом шагу встречаются немые свидетели промышленного расцвета Новой Англии - полуразрушенные краснокирпичные здания с зияющими огромными бойницами окон. Да еще в 70-х годах по Новой Англии сильно ударил энергетический кризис.

И вновь этот край пытается улучшить свое положение за счет изобретательности и мастерства. Ставка сделана на высокое качество, надежность, на компьютеры и уникальные точные инструменты. Электронное сердце Новой Англии - автострада № 128 вокруг Бостона.

Есть две Новые Англии: городское побережье и фермерская глубинка. Такое разделение происходит еще с колониальных времен. Уже тогда разошлись пути "денежной аристократии" побережья и небогатых, но гордых духом фермеров местного Запада.

Камертоном жизни первой волны поселенцев был океан как источник рыбного промысла, как двигатель торговли.

Новоанглийцы побережья открыты миру, восприимчивы к его идеям. Побережье стало оплотом Американской революции, а затем оплотом борьбы с рабством.

Религиозный фанатизм первых пуритан, беспрекословное почитание Священного писания давно перекочевали на Юг и Юго-Запад. Здешние протестанты питают к церкви чисто платонические чувства. "Вино - от бога, пьяница - от дьявола", - поговаривают они.

Новая Англия - родина первых в Америке профсоюзов и забастовок. Родина Торо, Лонгфелло, Эмерсона, Мелвилла, Бичер-Стоу.

Всякий раз прибрежная Новая Англия проявляет свою независимость мысли. Она бросила вызов маккартистской "охоте за ведьмами" и грязной войне во Вьетнаме. В 1972 году Массачусетс стал единственным в стране штатом, проголосовавшим за кандидата демократической партии в президенты Джорджа Макговерна, который обещал "масло вместо пушек".

В годы разгула милитаристско-шовинистических страстей в Америке в начале 80-х годов в Новой Англии проросли "корни травы" - новое движение за замораживание ядерного оружия. В конце 80-х годов Массачусетс был представлен в сенате Эдвардом Кеннеди, влиятельным деятелем либерального крыла демократов, а губернатор штата Дукакис стал кандидатом в президенты.

Одинокие фермы с пастбищами для коров, лотки у дороги с сыром, яблоками и тыквами, маленькие гостиницы - такой выглядит сельская Новая Англия. Белые ребристые домики утопают в зелени.

Мне нравятся люди маленьких городов и ферм Новой Англии. Сдержанные, но приветливые, они как бы сливаются с покоем, тишиной, неторопливым течением жизни этого края. Здесь, как и у нас в селах, здороваются с незнакомцем, здесь еще не умерло чувство локтя, традиция взаимовыручки.

В Нью-Гэмпшире на развороте я съехал с глухой дороги и завяз в песке. Тихое отчаяние постепенно подступало к сердцу. До городка далеко, да и как туда доберешься? В километре, правда, виднелись два одиноких домика. Из одного из них вышел худощавый рыжеватый мужчина в джинсах, заправленных в сапоги. Он посмотрел на беспомощно крутившиеся колеса машины и молча ушел. Вернулся на маленьком грузовике. Ему помогал стройный бородач в ковбойке. Через мгновение машина стояла на твердом грунте. Я чистосердечно поблагодарил спасителей. "Не за что. В другой раз будьте внимательнее". Я понял, что совать зеленые долларовые бумажки было бы бестактно.

Люди там небогаты. Но так уж повелось, что голосуют они за республиканцев. Ведь "великая старая партия" сейчас исповедует кредо "каждый должен полагаться только на себя". Да и провинциализм, проповеди американской "исключительности" как-то ближе и понятнее глубинке.

Иностранцы называют "янки" всех американцев, американские южане - северян, а северяне - новоанглийцев.

Об этом я спросил в Нью-Гэмпшире местного политического деятеля, бывшего журналиста Леона Андерсона. "Соль земли" - так назвал знакомый американский газетчик Род Пол этого кряжистого мужчину с массивной челюстью и крупным носом. Сын норвежских иммигрантов, в молодости он долбил гранит в каменоломнях. Своим трудом выбился в люди. "Каждого нового губернатора штата Леон поучает: "Слушай меня. Я политикой штата занимаюсь с довоенных лет"", - с легкой иронией, но с симпатией сказал о нем Пол.

Мы встретились в комнатушке редакции "Нью-Гэмпшир таймс" в столице штата-местечке Конкорд. На Андерсоне был пестрый пиджак в светло-коричневых крохотных цветочках.

- Что представляет собой янки? - переспросил он меня, сосредоточенно глядя выцветшими от времени голубыми глазами, довольно живописно контрастировавшими с седым ежиком волос. - На юге люди мягче, нежнее. Наверное, потому, что там теплее. А здесь зимой - снег, холод, скалы, камни. Мы, как и обитатели других северных стран, стали закаленными, привыкли ко всем невзгодам.

- Но прежде всего янки - это торговец, - продолжал с гордостью Андерсон. - Мы можем продать что угодно, убедив кого угодно, что ему нужна именно эта покупка. Нас начали презрительно называть "янки" еще английские вояки во время революции. А в период Гражданской войны южане стали всех северян ругать одним словом "янки". Мол, вы - мерзкие лавочники. Как вызов чистоплюям с Юга прозвучала песня о патриоте-янки. Знаменитая песня "янки-дудль". Так и закрепилось это прозвище.

И мне на Юге доводилось слышать, какое презрение частенько вкладывают в это слово и сейчас. Даже выговаривают его протяжно и гнусно: "Е-е-н-к-и-и", то есть: "Хам. Деляга". С легкой руки американских южан это слово приобрело нелестное звучание по всему миру. Как, наверное, странно слышать южанам где-нибудь за границей: "Янки, убирайтесь домой!"

А ведь по происхождению Джонатан-янки - народный герой, новоанглийский Иванушка. Этот сельский недотепа, попадая в город, теряется, становясь легкой добычей ловких прохвостов.

Еще перед Гражданской войной Джонатан-янки из фольклора попал на театральную сцену. Превратившись в дядюшку Сэма, он стал любимым героем северян. Облаченный во фрак, длинные полосатые панталоны и высокую шляпу, он изображает из себя модника. Городские снобы потешаются над этим зрелищем. А также над тем, как он стоит, раскрыв рот, перед античными статуями, потрясенный их бесстыдством, или над его изумлением в театре, где дядюшка Сэм пребывает в полной уверенности, что ему дали возможность подсмотреть в щелку жизнь соседей.

Но Джонатан-янки силен крестьянским умом. Он любознателен, независим духом, полон собственного достоинства. Его природная сообразительность со временем берет верх.

Одним из прообразов Джонатана-янки был солдат Сэт Хоуп. Попав в плен к англичанам во время Войны за независимость, он так умело притворялся дурачком, что генерал Хоу не выдержал: "Да этот парень круглый идиот! Гоните его в шею!"

Этот персонаж появился на подмостках за столетие до бравого солдата Швейка...

В беседе со мной Леон Андерсон особенно выделил одну черту характера янки - изобретательность.

- Возьмите наш Нью-Гэмпшир. Это единственный штат, в котором нет подоходного или торгового налога.

Он имел в виду местную подать. В Нью-Йорке покупатель доплачивает восемь процентов сверх обозначенной цены. За счет этих "чаевых" держатся финансы города.

- А как же вы справляетесь с бюджетом? - поинтересовался я.

- Крутимся. На то мы и янки. Власти штата взяли в свои руки торговлю алкогольными напитками. Виски у нас наидешевейшее, за ним едут издалека, приезжие дают половину доходов с алкоголя. Немалые деньги приносит и тотализатор на скачках.

Впрочем, как резонно говорят другие американцы, такого рода "изобретательность" выходит боком: на школы, больницы здесь выделяют крохи. Общественная помощь безработным и беднякам тоже пребывает под подозрением как "расточительство". Действует правило: "спасение утопающих - дело рук самих утопающих".

В Америке не устают повторять, что янки - воплощение индивидуализма. Доля истины в этом есть. Но только доля. В Новой Англии под индивидуализмом понимают прежде всего независимый характер, чувство собственного достоинства, привычку полагаться на себя. И еще - некоторое упрямство.

У многих новоанглийцев в отличие от ньюйоркцев или техасцев торгашество и голый практицизм несколько смягчены остатками пуританской этики трудолюбия, большей духовностью, демократизмом, наследием общинной жизни. "В Новой Англии, - заметил историк Джеймс Адаме, - хрящики добросовестности, трудолюбия, бережливости, рассудительности, чувства долга затвердели и превратились в хребет".

Расхваливая индивидуализм янки, Андерсон сокрушался:

- Телевидение лишило нас способности и желания думать. Я имею в виду общественные дела. Когда-то мы держались вместе, чтобы сохранить жизнь. Теперь каждый думает только о себе. Мне это не нравится. Раньше мы встречались частенько. Теперь же утратили многое, и прежде всего интерес к другим людям. Еще тридцать - сорок лет назад община встречала каждого нового переселенца, мы делали общие свадебные подарки. Теперь этого нет и в помине.

- У нас в штате двести сорок два местечка и лишь пятнадцать городов. И везде общественные дела решают местечковые или городские собрания. Вот это и есть настоящая демократия. Каждый гражданин может выступить, поспорить. Каждый близок к политической власти. Правда, ходят на собрания не все, - расхваливал достоинства нью-гэмпширской демократии Леон Андерсон. - Ни одна страна в мире не имеет такого широкого представительства в выборном органе, как Нью-Гэмпшир. У нас один член законодательной ассамблеи штата приходится на две тысячи взрослых, детей и собак. Все избиратели знают его лично. Собираемся мы дважды в год. Правда, мои друзья из интеллигентов полагают, что, если бы законодателям больше платили, они чаще собирались бы и состав был бы более пригоден к решению сложных дел штата. Но я не согласен. Главное, чтобы в ассамблее были простые люди.

- Есть один безработный. Мой друг. А вот рабочих нет. Был как-то один, но отказался. Сказал, что из-за прогулов во время заседаний в ассамблее компания лишила его премии. Фермеры? Есть, но мало, и становится все меньше. А вот женщин до черта. По-моему, больше, чем нужно. Ведь женщины - новички в политике. Они не ведают, что такое спорить, не обижаясь друг на друга. Мужчины могут после бурных дебатов пойти все вместе выпить по рюмке. Женщины на это не способны. Они не владеют искусством компромисса, взаимных уступок.

Походя пожурив женщин за их поползновения на нью-гэмпширскую демократию, мой собеседник продолжал расхваливать ее достоинства:

- У нас в штате единственная в мире исполнительная власть, все дела которой обсуждаются публично. Так записано в конституции штата. До ее принятия господствовал английский губернатор, царили коррупция, произвол, злоупотребление властью. Чтобы пресечь все это, мы создали при губернаторе совет из пяти человек. Без поддержки большинства в совете губернатор не имеет права принять ни одно решение. Ибо история нас научила, что политическая власть развращает больше, чем военная или денежная. Если у политического деятеля начинается головокружение от власти, он теряет целиком здравый смысл и приличия.

Суть публичного обсуждения в том, чтобы люди знали, почему тот или иной политический деятель голосует "за" или "против", - говорил Андерсон. - Ясное дело, избранники могут встретиться в неофициальной обстановке, обсудить все заблаговременно. Но свое мнение каждый должен выразить публично. Что греха таить, бывают закулисные сделки и в нашем совете, но все же совету из пяти человек мы доверяем больше, чем одному человеку - губернатору. А вообще проблем много: в палате представителей народ у нас нетерпеливый, неразумный, хоть ее и уравновешивает сенат. Впрочем, как сказал Черчиль, демократия - наихудшая форма власти, но лучшую никто не придумал. А он умел говорить.

После бесед с певцом нью-гэмпширской демократии я перечитал обстоятельную книгу Нила Пейрса "Новая Англия. Люди, политика и власть". Свой анализ тамошней политики автор подытожил так: "Практически во всех отраслях, кроме строительства автострады, результаты правления властей штата Нью-Гэмпшир катастрофичны".

Леон Андерсон, сын домработницы и каменщика, когда-то, по его словам, сочувствовал и иммигрантам, и коммунистам: "После Октябрьской революции у нас был русский бум. Но сейчас, ясное дело, это давно вышло из моды". Откровенно. Хотя этот бум возродился в годы второй мировой войны. Да и в конце 80-х годов перестройка заинтриговала американцев.

- После Гражданской войны к нам в Нью-Гэмпшир двинулась лавина иммигрантов: шведы, немцы и еще франкоканадцы. Квебек ведь по соседству. Они все ехали, ехали, ехали... Работящий народ, и профсоюзы были у них крепкие. Но чтобы сохранить протестантское наследство - а среди пришельцев было немало католиков, - в нашем штате право голоса давали лишь тем, кто может читать и писать на английском языке. Это ограничение было отменено только... в 1975 году.

Недоброжелательно отозвался мой собеседник о франкоканадцах: все-то они цепляются за свой язык, культуру, не то что в былые времена немцы и скандинавы, спешившие американизироваться.

- Негритянская проблема? Ее в штате Нью-Гэмпшир нет, - заверил Леон Андерсон. - Негров, впрочем, тоже почти нет. Почему? Наверное, холодно у нас, - дипломатично объясняет он. - И предпочитают они большие города. Лишь несколько сот чернокожих американцев приходится на весь штат. Такая же картина в скалистом Мэне, на зеленых холмах Вермонта.

Больше двухсот лет Новая Англия оставалась белой, англосаксонской, протестантской. Но появились ирландские католики, потом франкоканадцы, итальянцы, славяне, наконец, в Массачусетсе - негры.

Янки враждебно встретили ирландских иммигрантов. Соперничество между двумя этническими группировками не утихает, ирландцам, к которым принадлежи! клан Фицджералдов - Кеннеди, удалось захватить политическую власть в Бостоне. Вместе янки и ирландцы оттеснили других белых иммигрантов, которым была суждена одна участь - тяжелая работа на фабрике. Казнь итальянцев Сакко и Ваыцетти имела не только классовую, но и этническую подоплеку.

Лишь через полвека власти Массачусетса признали приговор несправедливым.

Белые отгородились от черных. Я видел замызганные, чем-то напоминающие большую свалку негритянские кварталы Бостона. Видел возмущенных черных школьников у бостонской мэрии. Их товарища застрелили под знаменитым Банкер-Хиллом, символом войны американцев за независимость, за демократию.

Сегодняшний Бостон, как и другие крупные города Америки, напоминает сшитое из лоскутов пестрое одеяло.

Сердце города - "общинная земля", "тропа свободы", тихие уголки старых особняков, увитых зеленым виноградом. Изумрудные, как небо, зеркальные небоскребы над бронзовыми волнами реки Чарльз, высокие эстакады вдоль залива Массачусетс, забитый океанскими судами порт. На другом берегу реки Чарльз, западнее порта, - зеленый Кембридж, цитадель науки и просвещения. А по соседству с историческими зданиями "колыбели революции", с модернистскими небоскребами вызывающе сияет яркими неоновыми огнями "улица греха" с порнографическими кинотеатрами, стриптизами, девицами с панели. Здесь же устроился благоухающий запахами восточных специй квартал китайских ресторанов и магазинов - Чайнатаун.

Как островки, отделенные друг от друга морем отчуждения, настороженности, разного достатка, несхожего образа жизни, стоят рядом англосаксонский центр, итальянский Норт-Энд, довольно ветхие деревянные дома рабочего ирландского Саут-Энда в южной части города и нищие кварталы негритянского Роксбери.

На прощание бывший каменщик, ныне местный политический деятель, сказал: "Приходили тут ко мне и из "Нью-Йорк тайме", и из "Лос-Анджелес тайме". Но газеты - это не телевидение. За телеинтервью мне хорошо заплатили. А вот газетчики не дали ни цента. А ведь я им своим рассказом сэкономил несколько дней работы и поисков".

Это был единственный случай в моей журналистской практике, когда за интервью пытались содрать деньги.

Если вычесть из американского Севера времен Американской революции Новую Англию, то останется край, названный сред неатлантическими штатами. Нет в Америке более разношерстного региона.

Это и высокомерный, деловой "имперский" штат Нью-Йорк, и основанная в конце XVII века Уильямом Пенном квакерская Пенсильвания. Это и промышленный Нью-Джерси, и бывший "пограничный" рабовладельческий штат Мэриленд, после долгих колебаний ставший на сторону Севера в годы Гражданской войны и тем самым обеспечивший себе место под солнцем в разгар промышленного бума второй половины прошлого века.

Наконец, это самый маленький после Род-Айленда штат Делавэр. Он гордится официальным титулом первого штата Америки. Почему именно Делавэр? Да потому, что он первым ратифицировал конституцию США. А неофициально штат приобрел отнюдь не лестную славу вотчины химических магнатов Дюпонов. Здесь их штаб-квартира, громадные заводы, раскинувшиеся над широченной рекой Делавэр.

Среднеатлантическую Америку осваивали две первые волны переселенцев. Здесь западный фронтир не наложил своего отпечатка. Как и в Новой Англии, камертоном жизни побережья стал океан. И прежде всего - морская торговля.

Вот здесь-то и вырос янки-деляга. Лишь в Пенсильвании почитались пуританские традиции, заповеди бережливости, трудолюбия, самоограничения, проповедовавшиеся в "Альманахах простака Ричарда" Бенджамина Франклина. Но и там квакеры постепенно становились меньшинством.

Несколько десятилетий Манхаттаном владели голландцы, принесшие в Новый Свет опыт финансистов амстердамской биржи, практицизм буржуа, не нуждавшихся в пуританских обращениях к Библии за советом. Пенсильванские немцы научили американцев коптить колбасы, печь "стопроцентный американский" яблочный пирог, варить пиво, мастерить фургон. Знаменитый сруб "движущейся границы" первыми начали ставить шведы Делавэра. Среднеатлантические штаты, прежде всего Нью-Йорк, стали воротами для новых волн иммиграции - ирландцев, итальянцев, евреев, славян.

Немолодой возраст среднеатлантических городов можно определить не только по традициям и достопримечательностям. Лучшие годы здешней промышленности остались позади еще до "великой депрессии". Повсюду полным-полно опустевших, полуразрушенных фабрик. По другую сторону реки Гудзон, в штате Нью-Джерси, на десятки километров тянется серая громада живых и мертвых фабрик, заводов, нефтехранилищ, линий электропередачи.

Каждый из среднеатлантических штатов своеобразен, даже самый неприметный из них - Нью-Джерси. Беда Нью-Джерси в том, что он близко расположен к Нью-Йорку. Тот буквально подавил соседа, сделав его своей тенью. Промышленный Нью-Джерси - придаток Нью-Йорка, его мастерская. Зеленый Нью-Джерси - пригород Нью-Йорка, куда устремляются и зажиточные ньюйоркцы, и корпорации. Громадные универмаги и рестораны тоже предназначены прежде всего для ньюйоркцев, которых привлекают более доступные цены: торговый налог здесь в два раза меньше, чем в Нью-Йорке.

Жители Нью-Джерси любят свой штат. Но они стыдятся своих чувств, побаиваясь насмешек ньюйоркцев, которые смотрят на соседа свысока. Остается патриотам Нью-Джерси гордиться только тем, что их приморский Атлантик-Сити - родина конкурса красоты, а с 70-х годов - еще и "восточный Лас-Вегас": там законно процветает игорный бизнес.

На обложке журнала "Нью-Йоркер" была нарисована карикатура, изображающая, как видит ньюйоркец свою страну и остальной мир. Бродвей, Девятая авеню, Десятая авеню, река Гудзон, узенькая полоска штата Нью-Джерси, за которой где-то между Канадой и Мексикой раскинулась до Тихого океана пустынная земля с несколькими цепями гор и немногими достойными внимания городами и штатами - Вашингтоном, Чикаго, Техасом, Ютой и Лас-Вегасом. А за океаном - Япония, Россия, Китай. Всё...

Осень в Новой Англии

Крайняя точка Северо-Востока США. Побережье штата Мэн

'Старый альманах фермера' издается с 1792 года

Фермер ремонтирует крышу

Так жили первые переселенцы из Старого Света. Деревня 'Плимутская плантация'

Переселенец-мужчина из Старого Света

Переселенец-женщина из Старого Света

Памятник пилигриму в кембридже

Дом Пола Ривера, 'полуночного всадника', героя Американской революции. Он известил 'людей минуты' в Лексингтоне о наступлении английской армии

Бостон. Сбор средств детям - жертвам полпотовского террора

Памятник Джона Гарварду. Он завещал старейшему в США университету половину своего состояния и библиотеку

На улицах студенческого Кембриджа. Букинистические магазины, ресторанчики, катание на роликовых коньках. И такая раскованность...

Протестанская церковь - неотъемлемый штрих пейзажа Новой Англии. Но времена религиозного фанатизма там давно прошли

Монтпилиер, штат Вермонт. Местный Капитолий

Пятая авеню. Борец за 'освобождение мужчин' от 'засилья матриархата'

'Я люлю Нью-Йорк'

86-я Восточная улица. Парад американских немцев

Нью-Йорк. Манхаттан, набережная бухты Аппер-Бей

Статуя Свободы подарена французами в 1886 году

Дон-Кихоты в розницу. Ежегодная выставка-продажа изобразительного искусства

Нижний Ист. Пуэрториканский квартал

Зима в нью-йоркском Центральном парке

Американские комики

В музыкальном ка фе в Гринвич-Виллидже

Гринвич-Виллидж. Воскресный день

Труд пахаря почитался в Новом Свете

'Поющий' плуг, изготовленный из тонкой стали

Штат Пенсильвания. Богатый урожай пшеницы

Валли Фордж. Здесь воссоздан лагерь армии Дж. Вашингтона

Переправа Дж. Вашингтона через реку Делавэр. Впереди-решающая победная битва

В парке Памяти переправы Дж. Вашингтона и его армии через реку Делавэр в 1776 году

Так видится Капитолий американскому журналу 'Дайалог'. Конгресс и сегодня имеет огромные полномочия

Вашингтон. Белый дом. Резиденция президента и музей

20 июня 1782 года конгресс одобрил Большую гербовую печать Соединенных Штатов. С тех пор она не менялась

Вашингтон. Арлингтонское кладбище. Здесь покоится прах Роберта Кеннеди

Штат Джорджия. Фигуры вождей мятежной Конфедерации, высеченные в скале. На Юге их чтят и в наше время

Поля Джорджии

Традиции архитектуры Старого Юга сохранились и после Гражданской войны

Атланта. Могила Мартина Лютера Кинга

Нашвилл. Музей Элвиса Пресли

Поток литературы об Элвисе Пресли не иссякает

Нашвиллские безработные. Кажется, они уже смирились со своей судьбой. А это - первый шаг к 'дну'

На этот вопрос в Сан-Франциско и Толидо, в Бостоне и Атланте мне отвечали: там люди заняты только тем, что делают деньги и карьеру. Им неведомо наслаждение радостями жизни.

Один техасец привел в Центральный парк своего отпрыска. Сдвинув на затылок фирменную широченную шляпу, он обвел рукой обступившие парк дома. "Видишь?" - "Вижу, отец". - "Taic вот, запомни, сын. Это - не Америка".

Вероятно, в чувствах американцев к Нью-Йорку затаилась зависть, а может быть, мещанское лицемерие, показное целомудрие. Стыдливые обитатели предместий и глубинки вырываются на Манхаттан, чтобы всласть поплескаться в греховных наслаждениях, а потом вернуться домой и в кругу семьи и соседей благопристойно и невинно обличать Нью-Йорк - это средоточие всех возможных и невозможных пороков.

Но есть в нелестных суждениях о Нью-Йорке доля истины. Даже в Америке трудно встретить такую отчаянную погоню за успехом, измеряемым долларом, такое неистовое стремление выкарабкаться наверх - в банкиры, актеры или "звезды" стриптиза.

Мне довелось изнутри увидеть биржу на одном из этажей самого высокого в мире небоскреба - Мирового центра торговли. Собственно, там разместилось несколько бирж, торгующих оптом разной разностью - от кофе до золота. У каждого товара свой уголок, огороженный металлическими поручнями. На возвышении стоит стол. Вокруг толпится несколько десятков мужчин в темно-синих куртках. Они напряженно вглядываются в человека, стоящего за столом. Вот он вскрикнул. По телам маклеров будто прошел ток напряжением в несколько сот вольт. Они вздрогнули, подняли правую руку вверх, завопили, как янычары на поле боя.

"Председательствующий" ткнул пальцем в один из орущих в полную глотку раскрытых ртов. Мгновение - и все кончилось. Сделка состоялась. Передо мной стояли нормальные люди. Казалось, дикий шабаш только померещился.

Даже внешний вид Манхаттана демонстрирует господство принципа "пан или пропал". Тоненькая невидимая грань в несколько домов отделяет на Пятой авеню фешенебельные здания с баснословно дорогими квартирами от гарлемских трущоб. А на Бродвее стены театров, где на сцене блистают всемирно известные актеры, подпирают девицы с панели, сутенеры и нищие. На Манхаттане толкаются сильнее, ругаются забористее и злее, чем где бы то ни было в Америке.

Нью-Йорк пропитан страхом. Страхом, что тебя ограбят, изнасилуют, убьют. На улице, в парке, в метро, в кафе, в собственной квартире. Правда, меня и других иностранных корреспондентов в штаб-квартире местной полиции "порадовали", что, оказывается, вопреки распространенному мнению в Америке среди крупных городов Нью-Йорк занимает по преступности не первое, а десятое или пятнадцатое место. После этого "приятного" сообщения полицейские прочитали лекцию, как уберечься от изнасилования (среди журналистов были и представительницы прекрасного пола). Мне запомнилась и памятка для иностранцев о "технике безопасности" для проживающих в Нью-Йорке: "Если вы увидите, что на вас собираются напасть, выбегайте на середину мостовой и кричите "Спасите!"". Очень доходчивый совет... Люди легкомысленно перестают думать об опасности, предусмотрительно избегают многие районы. Как-то под вечер я прошелся пешком от Гринвич-Виллиджа до Уолл-стрита. Днем заполненные до краев людским потоком улицы вымерли: здесь нет жилых домов, одни конторы. Когда я рассказал знакомым американцам о прогулке, они всплеснули в ужасе руками: "Да ты что, рехнулся?! Там ведь охотятся за одинокими клерками, задержавшимися на работе".

Мне повезло. Все дело - в везении. Я нередко пользовался метро: на машине бывает и ехать долго, и платить за парковку много. Особых приключений со мной не было. Жена же спускалась в подземку всего дважды. На ее глазах первый раз пассажира ограбили, второй - устроили драку с поножовщиной. С тех пор она пользовалась только автобусом.

Город привлекает своим темпом, людским водоворотом, многообразием мыслей, развлечений, достоинств, пороков, мод, культурных и национальных традиций. Манит мечтами, надеждами, пусть чаще всего мишурными. Но ведь так не хочется бросать "американскую мечту" в "радугу за горизонтом"...

Издали Манхаттан похож на сказочный Багдад из "Тысячи и одной ночи": на горизонте вздымается в мареве стена небоскребов, напоминающая крепостной вал. За ним - острые, как минареты, "Эмпайр стейт билдинг", "Крайслер билдинг". Ближе тени густеют, небоскребы превращаются в черные, как пожарище, чудовища, обступившие небольшие дома, готовясь их растоптать. Но вот добираешься до чрева Манхаттана, и уже одинокие каменные динозавры вызывают скорее сочувствие, чем страх.

Так и весь Нью-Йорк соткан из бесконечных превращений и неожиданностей.

Откройте двери неприметного серого дома, и вы попадете на выставку известнейших современных художников Запада или на нашумевший мюзикл. На Бродвее театров больше, чем во всей остальной Америке. За темноватым фасадом Карнеги-холла находится сцена, на которой играли Сергей Рахманинов и Владимир Горовиц. В Метрополитен-опера пели Федор Шаляпин и Энрико Карузо. В Музее современного искусства много лет хранилась "Герника" Пикассо, его и сегодня украшают Ренуар и Матисс, Руссо, Дали и Кандинский. В Метрополитен-музее находятся знаменитые врата Вавилона, полотна Рафаэля и Гойи.

В небоскребах на Шестой авеню решают, какие новости показывать для всей страны в вечернем выпуске и какие супертелефильмы - в будущем году.

Когда Нью-Йорк вечером или в выходной замедляет свой стремительный бег, он вдруг преображается. На его лице появляется приветливая улыбка. Теплым вечером он самозабвенно, бескорыстно и радостно играет в парках Гринвич-Виллиджа или просто на улице. Веселятся трубы и саксофоны.

Неповторим и удивителен Нью-Йорк. На Нижнем Исте можно встретить белых, черных, желтых американцев, услышать не только английскую, но и испанскую, китайскую, итальянскую, еврейскую, украинскую речь... По соседству с иероглифами Чайнатауна над улицей повисло яркое полотнище с надписью на итальянском языке: "Добро пожаловать в "маленькую Италию"". Там царит мир итальянских праздников, обычаев, статуэток, кофеен. Чуть дальше расположена площадь Святого Марка, район, где живут американцы украинского происхождения. Рядом бросаются в глаза нарисованные на стенах флаги и лозунги "Да здравствует независимое Пуэрто-Рико!". Еще дальше тянутся негритянские кварталы, потом средоточие индийских магазинов, где продают восточные специи...

Может быть, Нью-Йорк - кривое зеркало Америки. Но без этого зеркала трудно понять душу страны.

Один раз в жизни мне удалось испытать ощущение, как будто я очутился среди персонажей чеховского "Вишневого сада". В уходящем мире.

Оно возникло на американском Юге. Там, где прямо среди персиковых рощ в сладко-розовом цвету высятся фабрики.

Мириам Мэрф тяжело вздыхает: "В молодости в нашем городе все знали друг друга с деда-прадеда. А как, бывало, поджаривали поросенка на костре! Аромат! Свежий воздух! Лет десять назад у нас просто не знали, что такое салатная капуста. А сейчас наши ресторанчики ничем не отличаются от тех, что на Севере или Западе. А свежемороженые фрукты? Мои племянники едят их с удовольствием. Да раньше этой мороженины никто бы не коснулся. Разве можно есть ее, если у нас все свежее, натуральное? Разве кому-нибудь пришло бы такое в голову?!"

Темно-русая, зеленоокая, с немножко детским выражением лица, Мириам ничем не походила на классический образец южной "леди". Удивительно, но и до сих пор здесь, на широте Сицилии и Сирии, народ как на подбор нордического типа: светловолос, голубоглаз, прямо как в Стокгольме или Осло. Ибо здесь свято блюли "чистоту" англосаксов. Не то что на Севере, где англосаксы смешались с романцами и славянами, где брюнетов, пожалуй, больше, чем блондинов.

Несмотря на североамериканскую внешность, Мириам принадлежала к местной родовитой семье. Когда мы проезжали мимо краснокирпичного особняка - частного колледжа для избранных, она кивнула в его сторону: "Этот колледж основал мой дед". Отец же работал в известной юридической фирме вместе с госсекретарем США первых послевоенных лет Бирнсом. "Ах, какой это был джентльмен! Воплощение учтивости и любезности! Как-то я зашла к нему. Так он сам открыл двери. Мне, молодой девушке!"

Вплоть до 60-х годов, когда наконец чернокожие американцы выбросили на свалку надписи "Только для белых", семья Мэрф могла еще сохранять привычки бывшей рабовладельческой аристократии: "У нас были служанки, кухарки. Я так и не научилась стряпать. А сейчас все приходится делать самой".

Мириам чуть больше сорока, а все ее мысли, чувства в прошлом.

- Я живу в старом коттедже. Муж умер. Дети разъехались. Осталась я да мои кошки. Зачем мне эти девять комнат? Но я не могу покинуть их. В них мои воспоминания, моя память в каждой вещи, в каждом уголке.

Барская сентиментальность? Возможно. Но это так человечно. И так несхоже со стереотипным образом американцев.

- Ушло то время, - вздыхала Мириам. - Молодежь стала совсем другой, не такой, хотя нас разделяют всего пятнадцать - двадцать лет.

Разрыв поколений. Не вечный спор "отцов и детей", зрелости и нетерпения, а тот самый, не столь уж частый разрыв, когда "отцы" выросли в одном мире, а "дети" - совсем в другом.

- Даже свой родной говор теряем, - говорит Мириам по-южному певуче. - Вот как ты, - добавила она, обращаясь к Джону Эдмунсу. (Нас было трое.)

Джон, полнеющий сорокалетний крепыш с залысинами на рыжей голове, говорил на "правильном" американском языке, почерпнутом из нью-йоркских телепередач.

С Мириам они друзья детства. Выросли у соседних костров, тех самых, на которых слуги поджаривали поросят. Сейчас оба преподают в местном филиале университета штата Южная Каролина.

Но Джон куда больше, чем иной ньюйоркец, похож на напористого, порой бесцеремонного янки. Говорит громко, фамильярно хлопая по плечу. Все, что коробило Мириам - наступление Севера, поклонение доллару, "свободному предпринимательству", манеры, говор, новые блюда, - вызывало у него приступы восторга.

Граница - не административная, а естественная - между ними почти неуловима. Она проходит под Ричмондом - столицей Виргинии, километрах в ста пятидесяти южнее Белого дома. Ее ловишь скорее обонянием. Сначала ощущаешь сладковатый запах. А потом среди пастбищ и кукурузных полей вдруг выныривают зеленые кусты с бело-розовыми цветами.

Табак. Проклятие американского Юга. Табак отравил здесь организм всего общества.

На табачных плантациях можно было сделать то, что в Старом Свете стало невозможным еще во времена поздней Римской империи, - выжимать прибыль из рабского труда.

Первое постоянное поселение англичан появилось в Северной Америке, в устье реки, названной в честь тогдашнего короля Якова (Джеймса) I. Местечко Джеймстаун было основано на 13 лет раньше Плимута.

На месте исчезнувшего Джеймстауна сейчас разбит национальный парк. Рядом с музеем высится серый столб, напоминающий столичный памятник Вашингтону в миниатюре. На нем красноречивая надпись: "Здесь 30 апреля 1619 года было основано первое в Америке выборное правительство - палата берджесов". Мол, вы там, янки, можете молиться на "Мэйфлауэрское соглашение", но родоначальники американской демократии - это мы, южане. Северяне снисходительно отмахиваются: здесь-то свобода была дарована Виргинской компанией. Куцая свобода. Сначала и ее не было.

- Работали под надзором, как на барщине. Под барабанный бой ходили строем и на поле, и в церковь, - рассказывает Крис, стройная голубоглазая девушка в форме служащих национальных парков: светло-серая блузка, юбка защитного цвета, белая шляпка. - Частной собственности не было.

Впрочем, даже лондонские владельцы Виргинской компании быстро сообразили, что полу рабский труд не даст прибылей, и от общего поля отказались. Колонистам разрешили пахать и сеять на собственном участке, который сначала сдавался в аренду, а со временем переходил в их полную собственность. И произошло чудо. "Пока всех наших людей кормили из общего котла, пока все работали вместе, счастливым себя считал тот, кто бездельничал или работал спустя рукава, - удивлялся свидетель превращения капитан Джон Смит. - Даже честнейшие люди с трудом делали за неделю столько, сколько сейчас они делают за день".

Ни в полурабском Джеймстауне, ни в свободной Плимутской общине уравниловка не прижилась.

- Несколько раз колония была на грани вымирания. Спас табак. Его завезли из Англии, - рассказывает Крис. - Табак стал основой всего уклада жизни. Платили тоже табаком. Если упоминали фунт, то имели в виду не фунт стерлингов, а фунт табака. Но много ли возьмешь его с собой? Поэтому расплачивались бумажками, долговыми обязательствами - часто до нового урожая. Так что Виргиния - родина кредита в США. Как и выборного правительства, - улыбнулась Крис, глядя на "янки" - туристов. - Но королю Чарльзу (Карлу) I нужны были дрова. Англия уже тогда переживала энергетический кризис! Ведь почти весь лес шел на флот. Вот король и наложил ограничения на выращивание и продажу табака. Здешний королевский губернатор отличался буйным и злым нравом. Одному члену избирательного совета палаты берджесов дал пощечину" другого упрятал за решетку. Колонисты возмутились, посадили губернатора на корабль и отправили обратно в Англию.

Хватит страданий, бед, болезней, - снова улыбается Крис. - Сейчас мы находимся в Джеймстауне, каким он стал через двадцать - тридцать лет после основания. Город растет, становится центром всей колонии. Беспрерывно прибывают все новые и новые колонисты.

Мы стоим под платаном на заросшем травой низком берегу реки Джеймс.

Представьте себе, что после двухмесячной качки вы сходите на берег. Какого черта вас сюда занесло? Вас прельстили бесплатные пятьдесят акров земли? Или вы сбежали от долгов и налогов? Или удрали от мужа-лентяя? - говорит Крис. - Кстати, сколько среди вас незамужних? Не стесняйтесь. Здесь женщины ценятся высоко. Их очень мало. Это самый дорогой товар. Не зря женщины живут вдвое дольше, чем мужчины, что и дает им шанс умножить наследство, путешествуя от одного мужа к другому, третьему... Вот по этим улицам бродили женщины, выискивая себе очередную жертву. И небезуспешно.

Почти вся история американского Юга, история его расцвета и падения спрессована в узкой полоске Южной Виргинии, между Джеймстауном и Ричмондом. Эта полоска тянется от Чесапикского залива вдоль реки Джеймс.

Северо-восточнее Джеймстауна расположена вторая столица Виргинии - Вильямсберг. Колониальный Вильямсберг - популярнейший в Америке город-музей, воссозданный на деньги Рокфеллеров в том виде, в каком он был в XVIII веке. Толпы туристов бродят по рыночной площади, тенистым аллеям, среди старинных блестящих белых коттеджей и красновато-коричневых кирпичных домов. В небольших магазинах старые ремесла показывают портные, сапожники, оружейники, кузнецы, облаченные в костюмы грегорианской эпохи. Бойко идет торговля сувенирами. Есть и таверна "Роли": теперь здесь кафе. Она находилась метрах в ста от законодательной ассамблеи Виргинии. В таверне "отцы-основатели" Соединенных Штатов - Томас Джефферсон, Ричард Генри и Патрик Генри - образовали вслед за Массачусетсом первый на Юге комитет связи. В этой же таверне проходил политическую школу Джордж Вашингтон.

Колониальный Вильямсберг - развлечение и посильное приобщение американских туристов к истории своей страны. И разумеется, бизнес: за счет города-макета кормится современный Вильямсберг с традиционными для туристических центров залитыми неоном гостиницами, ресторанами, магазинами.

- Ну, как? - с затаенной гордостью спрашивали меня знакомые американцы, узнав, что я побывал в Вильямсберге.

- Интересно, но сказать, чтобы что-то необычное...

- Ну, конечно, для вас, европейцев, восемнадцатый век - это не такая уж седая старина...

Макет - это все-таки макет. На меня своими историческими святынями большее впечатление произвели Джеймстаун, "Плимутская плантация", Бостон, Филадельфия.

Немного западнееВильямсберга, на берегу Чесапикского залива, стоит Иорктаун. Там английская королевская армия сложила оружие, и под звуки марша "Весь мир перевернулся вверх дном" завершилась победой война американских штатов за независимость.

Третья - нынешняя - столица Виргинии - Ричмонд расположен на реке Джеймс, километрах в семидесяти северо-западнее Джеймстауна.

Когда южане отделились от Соединенных Штатов, столицей сепаратной Конфедерации был провозглашен Ричмонд. А судьба мятежного Юга решилась в битве в городе Питерсберге, от которого рукой подать до Джеймстауна и Ричмонда.

Больше века прошло с той битвы. Но и по сей день посреди леса остаются заросшие травой следы укреплений и окопов. Теперь здесь парк-музей "Питерсбергская битва". У бывшей батареи номер пять гремят динамики: "Пушки оставались, но людей не хватало. На каждого солдата Конфедерации приходилось семнадцать федералистов. Роберт Ли делал невозможное. Но, как сказал Вашингтон, в битвах, как и в жизни, бывают мгновения, которые не вернешь. У Ли горстка войск, но надо защищаться..."

Десять месяцев длилась окопная война. Она стала прообразом первой мировой войны. Здесь погибло 70 тысяч человек. Когда северяне наконец выбили своих противников из позиций, Конфедерации настал конец. Через неделю генерал Роберт Ли, главнокомандующий войсками Конфедерации, выбросил белое полотенце. Это случилось в Аппоматоксе, крошечном городке километрах в ста западнее Ричмонда.

А расстояние между крайними точками цепи городов, где вершилась история американского Юга, - Иорктауном и Аппоматоксом чуть больше 200 километров. Юг же огромен: от Мэриленда до Техаса - почти 2 тысячи километров.

В Аппоматоксе рухнул целый мир. Рухнул южный уклад жизни.

Трагедия Юга начиналась на его табачной родине - в Джеймстауне.

Табак породил большие плантации. Крупные землевладельцы правдами и неправдами вытесняли мелких фермеров. И все время двигались на запад: табак быстро истощал почву. Шла погоня за новыми, плодородными землями.

Одна из первых крупных плантаций - Беркли - была основана чуть западнее Джеймстауна, на берегу реки Джеймс, в 1619 году. От просторного трехэтажного каменного дома с мезонином к реке террасами спускается широкая лестница. Вокруг - скульптуры, цветы, аккуратно подстриженные кусты.

Здесь шли бои и во время Войны за независимость, и во время Гражданской войны. Из рода Гаррисонов, владевших плантацией, вышло два президента США, много деятелей колониальной и революционной эпох. Начиная с Вашингтона и до Линкольна, в усадьбе побывали почти все президенты.

Виргинцы гордятся не только этим. Они доказывают, что на плантации Беркли переселенцы, сойдя на берег, возблагодарили небесного владыку и положили начало столь любимому американцами празднику - Дню благодарения. Здесь, а не в Плимутской колонии, как полагают северяне.

И еще плантация Беркли - родина американского виски. Шотландское виски гонят из ячменя. В Новом Свете на заре колонизации этого злака не выращивали. Но находчивые пионеры пустили в ход подручный материал - кукурузу. И уже через два-три года после того, как на землю будущей плантации Беркли ступил первый переселенец, местный епископальный проповедник сделал памятную для каждого американского любителя выпивки запись: "Варево из пшеницы и кукурузы получилось намного лучше английского эля". Это первое историческое упоминание о знаменитом американском бурбоне. Есть и вещественное доказательство. На кухне господского дома стоит самогонный аппарат образца 1620-х годов.

Правда, позднее с некоторым удивлением я обнаружил странную вещь. Девять из десяти американцев свято верят в то, что родина бурбона - штат Кентукки. Наверное, потому, что самый лучший бурбон делают там. А этот крепкий напиток для южан то же самое, что для французов - вино, для нас - водка, для шотландцев - виски. От шотландского виски бурбон отличается немножко сладковатым привкусом. Пьют его, как и шотландское виски, с содовой или обычной водой, со льдом.

Кирпичный дом плантации Беркли еще довольно прост по своей архитектуре. Позже,в золотую "довоенную" (до Гражданской войны) пору расцвета южной аристократии,плантаторские усадьбы стали изысканнее. Роскошные дома украсились колоннами, портиками, галереями, парадными лестницами, французскими чугунными кружевами. Высокие, просторные гостиные соперничали с бальными залами. Во внутренних двориках статуи и беседки утопали среди цветов, бело-розовых магнолий и зеленых кипарисов.

Богатые дома южных аристократов имели мало общего с непритязательными коттеджами северян. Они больше напоминали помещичьи усадьбы крепостнической России. Сходство было не только внешним. Гениально описанный Львом Толстым мир высшего дворянства, в котором царили культ изысканного безделья, свои правила игры и предрассудки, мир балов, картежничества, баловства с дворовыми девками, - этот мир как будто нарочно был воспроизведен на американском Юге.

Южный "джентльмен" во всем хотел походить на английского сквайра. Он учился в Оксфорде, читал английские романы, сиживал в кабинете из резного дерева с пылающим камином, увлекался дерби и охотой на лисиц. Южная "леди" - голубоглазая блондинка с золотыми локонами - носила юбку-колокол по лондонской и парижской модам.

Как ни подражали южане английской аристократии, но получалось у них что-то близкое к русскому помещику средней руки. Англия уже жила промышленным переворотом, а Юг жил, как будто этого переворота не было и никогда не будет.

И на плантации Беркли, и в усадьбе под Атлантой бросалось в глаза, что хозяйство держалось на самообеспечении. Здесь были своя пекарня, кузница и даже небольшие текстильные мастерские.

Связь с внешним миром плантаторского Юга, как и помещичьей России, панской Польши или Австро-Венгрии, носила извращенный характер. Туда они поставляли излишек, полученный от рабского труда подневольных. А себе черпали из внешнего мира предметы роскоши - в товарах или услугах. Подобно провинциальному русскому помещику южный плантатор вырывался в город, транжирил деньги на карты, кокоток, попойки, подарки, возвращался домой без гроша в кармане и копил деньги для следующего "выхода" в город.

Южные "джентльмены" презирали северян-янки за торгашество, как русское дворянство презирало купцов. Южане гордились своим неписаным кодексом чести. Если на Севере господствовали сделка, письменный контракт, юридическая процедура, то на Юге царили слово чести, джентльменское соглашение. Боязнь запятнать свою честь или, как говорят в Японии, "потерять лицо" на Юге действовала сильнее любых законов Севера.

Революция нарушила младенческую привязанность Юга к матери - Англии.

В южном "рыцарстве" проглядывали провинциализм, опереточность, бутафорность. Образцом для "джентльменов" были герои романов Вальтера Скотта. Они пытались воссоздать беллетризованную Англию средних веков. Но они опоздали на полтысячелетия. Получилось наивно, смешно и лицемерно.

Города на Юге исчислялись единицами, как школы или колледжи. Это была страна плантаторских усадеб.

А над всем довлел "особый институт". Всем благосостоянием, всем мишурным блеском Диксиленд, как еще называют Юг, был обязан самому позорному, самому отсталому институту - рабству.

Удивительное дело, но рабство в Америке приобрело более уродливые формы, чем даже рабство в поздней Римской империи. Колон по крайней мере хоть имел семью, дом, землю. Чернокожий раб в Америке считался частной собственностью, живой движимой собственностью наравне с домашним скотом. На плантации Беркли можно посмотреть хозяйственную опись, где рабы оприходованы вместе с движимым и недвижимым имуществом. Самая большая сумма стоит против имени кузнеца, самая мизерная - против прозвища какого-то сумасшедшего бедолаги. Чернокожих разлучали с семьями, насиловали, подвергали пыткам, убивали. И кнутом заставляли работать от зари до зари. Ютились рабы в деревянных халупах не больше собачьей конуры. Там они спали на лохмотьях, прямо на полу.

По иронии судьбы именно промышленная революция, начавшаяся в текстильной отрасли, упрочила рабство. Табак сходил на нет: его плантации давали все меньше прибыли. Но в 1793 году американец Эли Уитни изобрел хлопкоочистительную машину. Спрос на хлопок резко подскочил.

"Король-хлопок" воцарился на Юге. Он питался кровью и потом черных рабов.

История пошла вспять. Чем богаче, тем честолюбивее становилось южное плантаторство, тем крепче оно Держалось за источник своих доходов. Когда в годы Американской революции плантатор Томас Джефферсон призвал отменить рабство, его предложение было отклонено большинством всего в один голос! Но то были времена господства табачных плантаций. Через несколько десятилетий любой намек на критику "особого института" расценивался на Юге как государственная измена.

И так уж получается, что неуемное стремление закрыть глаза на подлость ведет к безоглядному свыканию со всеми мерзостями, к бегству от всех споров и "вредных" проблем.

Во имя единства перед лицом американского Севера и Европы, осуждавших рабовладение, Юг душил любой намек на вольнодумство. "Юг единодушно отклоняет все "измы", заполонившие Европу, восточные и западные штаты Америки, - писала в те годы одна из местных южных газет. - Газеты, поддерживающие в любой форме или оттенках социализм, общественное равенство, нигилизм, коммунизм и супружескую неверность, не могут существовать в Северной Каролине".

Дешевый рабский труд мешал повышению производительности труда. В то время, когда северяне пустили по полям первые стальные плуги, южане все еще ковырялись в земле мотыгой. Паровые двигатели были запрещены законом! Зачем лишние хлопоты? Зачем конкуренция скоту, к которому причислялись рабы?!

На Юге не было акционерных компаний, кредитных учреждений и других предтеч экономического прогресса.

Конкуренция со стороны рабов мешала организации рабочих. Забастовки были запрещены. И по сей день профсоюзы на Юге исчисляются единицами.

А расовая "чистота" Юга? Она и была сохранена за счет потери рабочих рук и энергии иммигрантов из Старого Света. Им наглухо были закрыты двери в южные штаты. Да и самих переселенцев не тянуло в этот заповедник рабства и косности.

Еще Томас Джефферсон прозорливо заметил, что рабовладение плохо влияет и на господ. Оно развращало южных "джентльменов", приучало их к безделью и произволу, а не к предприимчивости и работоспособности.

Углублялась пропасть между плантаторской аристократией и свободными белыми фермерами. Господа посылали своих детей в привилегированные колледжи и военные академии, оставляли им в наследство не только усадьбы, но и места в законодательных собраниях штатов.

Забитых, нищих фермеров плантаторы презрительно называли "белыми отбросами". У них оставалось одно достоинство - цвет кожи. Не имея рабов, задавленный всей косной громадиной плантаторского Юга, бедняк становился расистом до мозга костей. В отрядах милиции он вместе с рабовладельцами охотился за беглецами-неграми.

Во имя сохранения рабства южане готовы были отделиться от Соединенных Штатов. Гражданская война по сей день остается самым кровопролитным испытанием в истории американской нации. Почти 50 тысяч американцев погибли в первую мировую войну в боях, еще 57 тысяч - от болезней. Во вторую мировую войну американская армия потеряла 400 тысяч человек. А столкновение между Севером и Югом унесло более 600 тысяч жизней, да еще миллион солдат были тяжело ранены или перенесли серьезную болезнь!

И не раз, когда я говорил американцам, что им неведомы ужасы войны, они удивлялись: "А Гражданская война?!" Пожалуй, все же трудно сравнивать битвы столетней давности с катастрофическими мировыми войнами XX века, в которых гибли десятки миллионов людей.

В Атланте перед местным Капитолием есть небольшой скверик с площадкой, окруженной чугунными стволами пушек, и плитами с выбитыми на них надписями. И первая же сообщает: "22 июля враг окопался на востоке и на юге Атланты. Началась долгая ужасная осада. На шесть недель город стал адом. Его обстреливали с окрестных гор. Снаряды взрывались в городе, женщины и дети становились жертвой свинцового града. Но с героизмом, достойным спартанцев, жители Атланты выдержали это высочайшее испытание. Рассказывал генерал Худ: "Старики, дети и женщины сооружали подземные убежища, в которых они укрывались во время обстрела. Но ни разу я не слышал от них нареканий на то, чтобы мы сложили оружие"".

"Враг" - это войска северян. Плиты, установленные уже в 1920 (!) году, с болью и ненавистью рассказывают всю сагу о защите города до того момента, когда "2 сентября 1864 года генерал Шерман захватил Атланту и через несколько дней по его жестокому приказу город был превращен в пепел".

Генерала Шермана, кажется, помнят на Юге до сих пор. Его войска прошли с северо-запада на юго-восток, до Атлантического океана, топча и разрушая все на своем пути. Генерал уже тогда придерживался тактики "выжженной земли".

В знаменитом романе "Унесенные ветром" Маргарет Митчелл так описывает чувства Скарлетт О'Хара, вызванные приближением войск северян:

"Янки подходят! А ведь она об этом позабыла! Спазм сдавил ей горло, и она не могла произнести больше ни слова. Тень удалилась, слилась с другими тенями, и стук сапог стал замирать во мраке. "Янки подходят! Янки подходят!" - выбивали дробь их шаги, громко выстукивало ее сердце. "Янки подходят!"

- Янки подходят! - взвизгнула Присси, сжавшись в комочек возле Скарлетт. - Ой, мисс Скарлетт, они нас всех убьют! Выпустят кишки! Они..."

Война шла почти целиком на территории мятежной Конфедерации. Юг был опустошен. Плантаторская аристократия уничтожена одним махом. Что уцелело от боев, забрали янки-дельцы, метко прозванные "саквояжниками".

Гражданская война даровала неграм свободу. Это была подлинная Вторая американская революция. Но земли чернокожим не дали. И вчерашний раб пошел арендатором к "саквояжнику" и бывшему плантатору или двинулся на Север, разнося, как чуму, по всей стране нищету, гетто и проклятие расизма.

После Гражданской войны в период Реконструкции Юг был оккупирован войсками северян. Военные губернаторы держали в своих руках всю полноту власти. Это помогло уничтожению рабства.

Но из песни слова не выкинешь: процветали коррупция, произвол, надругательство над местным людом.

Белые южане - и богатые, и бедные - почувствовали себя второразрядными американцами. Это чувство укоренилось, наложившись на порожденную войной и грабежом "саквояжников" ненависть к янки. Оно подспудно сохраняется до сих пор, проявляясь то в подозрительном отношении ко всему "чужому", новым веяниям, то в необычайно болезненной реакции на критику со стороны.

Как южанам хотелось отомстить за уничтожение мира усадеб с магнолиями, за жертвы и руины войны, за унижения!

Но победителей не тронешь. И южане нашли козла отпущения. Всю свою злобу они вымещали на самых беззащитных - на вчерашних рабах. Сразу после ухода северян чернокожих лишили почти всех прав. Начали гореть кресты, зажженные куклуксклановцами, воцарился один закон - звериный суд Линча. Прошло еще почти столетие, потребовалось мощное выступление негров и многих белых за гражданские права, чтобы наконец чернокожий получил право сидеть рядом с белым в школе или кафетерии.

Но родимые пятна рабовладельчества, отсталости и косности с трудом сходят с Юга.

По Югу проходит "библейский пояс" - оплот фундаменталистов. Кое-где проповедникам удалось запретить преподавание дарвиновской теории в школе. Масса церквей. В южном городке на одном перекрестке я увидел удивительное зрелище: методистская, пресвитерианская, епископская и еще какая-то церковь.

Здесь процветает провинциализм, хотя его источник - скорее духовная, чем географическая изоляция.

Юг - благодатная почва для пропаганды консерватизма, антикоммунизма. Он стал оплотом движения "новых правых", родиной таких ультраконсерваторов, как сенатор Джесси Хелмс.

Еще с плантаторских времен здесь почитается военная карьера. И сейчас, когда Юг отстает, когда рабочих мест не хватает, многие южане ищут счастья в армии.

- У нас крепкие ребята, - хвалился Джон Эдмунде. - Они умеют воевать.

Да, один из этих "крепких ребят" - бывший лейтенант Уильям Колли, палач вьетнамской деревни Сонгми.

И все же было бы величайшей несправедливостью видеть во всех южанах лишь расистов, в Юге - лишь отсталость и косность. Это означало бы смотреть на них глазами тех "либералов" - северян, которые всегда смотрели сверху вниз на южан, считая их неотесанным мужичьем, позорящим американскую демократию. Тех "либералов", которые сейчас травят негров на Севере, переметываются в стан "новых правых".

Есть другой Юг, более человечный, чем Север. Юг, способный иной раз поставить честь и порядочность выше чистогана. Юг, в котором осталось - или оставалось - место человеческому теплу, бескорыстности, благородству. Осталось место любви к малой родине, родственным чувствам, гостеприимству, розам, гладиолусам и сирени. 'ЗОжане даже говорят не так жестко, как северяне, а певуче, протяжно, мягко. Пусть образ южной "леди" - романтический миф, но южанки женственнее, нежнее, домашнее их северных соотечественниц.

"Наше единство глубже и сильнее, чем предрассудки. Наше единодушие перевешивает противоречивость убеждений и интересов, - писал историк Ходдинг Картер. - Это великое достоинство кланового общества, хотя в глаза больше бросаются его недостатки. Мы, может быть, слишком полагаемся на своих патриархов, особенно в политике. Мы можем быть дружественными и в то же время недоверчивыми, ограниченными и в то же время открытыми, нежными и в то же время жестокими, самоуверенными и в то же время сомневающимися. Мы живем в близком к природе сельском обществе, том самом, которое меньше всего благоприятно для перемен, даже перемен к лучшему. Но я полагаю, что мы также избежали и некоторых социальных зол. Мы не содержим так много врачей-психиатров, не так часто кончаем с собой и разводимся, не так увлекаемся прелюбодеянием, как соотечественники в остальной части страны, хотя последнее из упомянутых достоинств объясняется не какими-то особыми нравственными качествами, а неписаным законом".

Юг - самая богатая в Америке сокровищница народных традиций.

Юг - родина спиричуэлз, блюзов, джаза, родина "кантри" и рок-н-ролла. Родина Джерри Ли Ролингса, Луиса Армстронга и Элвиса Пресли.

Пороки, ограниченность и чувство вины, жажда к искуплению, трагичность судьбы, человечность - все это создало непривычную для Америки широченную гамму чувств и настроений, почву для психологического самоанализа в искусстве, близкого к духовным поискам Достоевского и Толстого. На этой почве произрастает неповторимая южная школа, ставшая явлением не только в американской, но и в мировой литературе. Уильям Фолкнер, Роберт Пени Уоррен, Трумэн Капоте, Уильям Стайрон не скрывали пороки Юга. Но их пугало связанное с Севером наступление торгашества, потеря нравственных устоев, человечности, близости к природе.

Они предвидели тот крутой поворот, который породил Новый Юг.

О Новом Юге заговорили как о свершившемся факте во второй половине 70-х годов. Официальным признанием этого факта сочли избрание президентом США впервые со времен Гражданской войны южанина Джимми Картера.

Мне посчастливилось несколько раз побывать на Юге в ту пору больших надежд. Перемены видны были невооруженным глазом.

В Атланте я встретился с мэром города Мейнардом Джексоном. Над письменным столом Джексона, рядом с флагами США и штата Джорджия, распластала крылья огромная птица. Это герб города - феникс, символ возрождения Атланты, сожженной янки в годы Гражданской войны, ныне воплощает в себе экономическое возрождение Юга.

Джексон рекламировал Атланту как самый динамичный город в Америке. Он назвал ее столицей Диксиленда "во всех отношениях". В городской организации бизнесменов - Ассоциации прогресса центральной Атланты - уточнили, что столица Юга никогда не была промышленным центром и не собирается становиться им.

Хозяйственная основа города - торговля, банки, учебные заведения. Это - полированные фешенебельные небоскребы Международного дворца конгрессов с гостиницей, напоминающей огнями созвездие, по которому двигаются светила - прозрачные внешние лифты. На смену модерновым сооружениям в 80-х годах пришли супермодерновые мегаструктуры - целые ансамбли небоскребов. Дельцов, туристов, всех гостей привлекают не только эти центры и гостиницы, но и университеты, театры, крупный городок развлечений "Атланта под шестью флагами", "подземная Атланта" с аттракционами и ресторанами, магазинчиками, музеи-усадьбы плантаторской "довоенной" поры.

Атланта расположена почти в самом центре Юга и соединена первоклассными федеральными автострадами практически со всей Америкой. Ее пассажирский аэропорт-второй по величине в стране.

Мейнард Джексон - первый за всю историю города Атланты чернокожий мэр (потом его сменил бывший постоянный представитель США при ООН Эндрю Янг). Высокий, моложавый, энергичный, он говорит без южного акцента, четко, уверенно, немножко заученно, как это часто бывает с американскими политиканами. У Джексона короткие курчавые волосы, зеленые глаза на полноватом круглом лице светло-оливкового цвета.

- Новый Юг терпимее, гибче, - говорит гордо Джексон. - Он не так догматичен, как Старый Юг. Он намного разнообразнее - и в хозяйственном, и в этническом отношениях. Это Юг, привлекающий теплым климатом людей со всех концов страны. Это Юг, где люди четче воспринимают себя уже не южанами, а американцами. То есть и раньше мы понимали, что политически, географически наш регион - часть США. Но тогда пересиливало чувство преданности своему краю. Новый Юг - это наиболее динамично развивающаяся промышленность. Это - образование на подъеме. Это - мощный транспорт, ставший очень важным стимулом хозяйственного возрождения. Наконец, Юг более интегрирован в расовом и этническом отношениях. Сейчас черные занимают здесь больше, чем когда-либо, выборных должностей. Правда, их удельный вес остается незначительным.

О расовой дискриминации Джексон говорил осторожно, явно не желая выносить сор из избы. Он ссылался на то, что в отношения между черными и белыми тяжело вникнуть даже северянам, не говоря уж об иностранцах. Напирал на положительные сдвиги: "В возрождении Атланты немалую роль сыграло то, что здесь большую часть населения составляют афроамериканцы. Именно они показали, что такое умело управлять городом, как навести порядок в финансах. Наш город существует для черных и для белых, для бедных и богатых, для молодежи и стариков. Конечно, не все у нас хорошо, но мы стараемся делать как можно больше".

- Типичные для крупных городов: безработица, преступность, плохой транспорт, нехватка доступного всем жилья.

Сотрудник Ассоциации прогресса центральной Атланты-Лик, тоже темнокожий, признал, что и в условиях процветания главная проблема-структурная безработица. Его белый коллега Фонте, чувствовавший себя гораздо раскованнее, добавил: "Дело упирается в недостаточную образованность. Для сферы сервиса - а на ней зиждется экономика города - нужны люди, умеющие считать, вступать в деловое общение. Малоквалифицированный труд может понадобиться лишь строительству, переживающему спад".

То, что Лик дипломатично назвал "структурной безработицей", - самая настоящая беда для многочисленных его соотечественников, которым в отличие от него не удалось выкарабкаться из негритянских гетто. Работа в Атланте вроде есть, но черные не годятся для нее. И доучиваться им негде.

Между встречами с Джексоном и бизнесменами у меня оставалось несколько часов. Я присел на лавочке в небольшом скверике, чтобы собраться с мыслями и сделать пометки о некоторых впечатлениях (сама беседа с мэром была записана на диктофон). Лишь несколько одиноких деревьев поддерживали претензии этой серой бетонной площадки именоваться сквером.

В разных уголках площадки кучками, как стаи ворон, стояли и сидели негры. Один из них, пожилой мужчина в полосатой майке, дырявых джинсах и стоптанных туфлях, без носков, подошел ко мне. Его голова была повязана белым прозрачным платком.

- Я не испытываю ненависти к вам. Я уважаю вас, - начал он. - Ведь бог сотворил всех равными - и белых, и черных.

Чернокожий говорил неуверенно, как будто извиняясь. Даже с диктофона, который я незаметно включил, мне потом с трудом удалось расшифровать его бессвязную, корявую речь с южным акцентом. Да еще она была пересыпана цитатами из Библии: глава такая-то, заповедь такая-то. Но в этой словесной сумятице просматривалась большая житейская мудрость. В слезящихся красноватых глазах светились искренность и доброта. Нежданно-негаданно у "неуча" с улицы я получил куда более глубокое интервью, чем у его поднаторевших соотечественников.

- Почему здесь такое множество людей? - спросил я, имея в виду молодых и зрелых мужчин, которые убивали время среди бела дня, опровергая один из главных постулатов американского образа жизни: "Время - это деньги".

- Ты видишь вот тот деревянный дом? - перешел на приятельский тон мой новый знакомый Вилли Трой. - Если из него сделать тюрьму и засадить туда человек сто, то понадобится охрана, кормежка и так далее. И обойдется каждый заключенный не меньше долларов десяти в день. Да еще устроят бунт. А ведь можно давать всего три доллара на нос. И оставить их на улице, на воле. Что бы ты выбрал? Наверное, второе. Все эти ребята получают пособие по бедности.

- Нет, - тяжко вздохнул Вилли. - А ведь у каждого есть семья, есть жена. И полагается, чтобы жена любила мужа, чтобы дети уважали своего отца. Но для этого он должен кормить их. А ты не несешь домой денег день, другой. И тогда готов на любое преступление, даже на убийство.

Нет, вам, белым, этого не понять, - продолжал он. - Нас в семье семеро братьев. Был у нас кусочек земли, за который еще приходилось и гхлатить. И по двору ходил цыпленок, и не дай бог, чтобы он вышел за межу. Таков был закон. Разве так проживешь? Я стал строителем, малярничал, штукатурил, укладывал кирпичи, делал все, что угодно. Но сейчас мне пятьдесят один год. И работы больше не дают. И я здесь, в Атланте, а семья живет без меня. Вот такая проклятая жизнь. Как в том рассказе, когда собрались двое, один с руками, но слепой, а другой - зрячий, да безрукий. Ну и что с того, что они вместе? - закатился смехом Вилли, показывая алое нёбо и щербатые белые, как молоко, зубы, которые буквально светились на черном лице.

- Деньги - великая вещь, - говорил он. - Но я бы не давал много денег беднякам. Ведь нас полно. Разве напасешься денег? Нужно давать не подачки, а работу. А иначе что делать? Шляться без дела, пьянствовать, если перехватишь где-нибудь грош...

У меня было такое ощущение, что я беседовал с обывателем Гарлема. Да, в этом отношении Новый Юг Догнал Север. Или наоборот?

- Новый Юг - это сравнительно дешевая рабочая сила, - считает Джон Эдмунде, тот самый университетский преподаватель, который опекал меня в Спартанберге. - И здесь меньше налоги на бизнес. Первые пять лет новые компании вообще их не платят. Да и профсоюзов у нас нет.

Он весь буквально светился, рекламируя Новый Юг, и особенно родной Спартанберг.

- А почему таким благом почитается отсутствие профсоюзов? - нарочно задаю наивный вопрос.

- Мешают, - рисуясь своей откровенностью, поведал спартанбергский профессор. Он к месту и не к месту заученно повторял: "Что касается лично меня, то я вполне доволен плодами капитализма и его наступлением на Юг". - Профсоюзы все время чего-то требуют, заставляют владельцев платить рабочим больше, чем полагается, нести другие ненужные расходы. Все это бизнесу мешает. Да и вообще у нас профсоюзы не приживаются. Дешевой рабочей силы хватает. А квалифицированные рабочие не нужны. Каждый может трудиться на текстильной фабрике. Я тоже мальчишкой подрабатывал там.

Спартанберг - одна из промышленных витрин Диксиленда. Он напоминает гигантскую ящерицу. Ее хребет - автострада, к которой приросли дома, огромные светлые фабрики, персиковые сады, шеренги кипарисов, платанов, плакучих ив, пирамидальных тополей, крытых фруктовых базарчиков, бензоколонок.

- На примере Спартанберга хорошо видно, что Новый Юг - это современные заводы и фабрики, - говорил Джон. - Наше графство занимает первое место в США по иностранным капиталовложениям. Здесь находятся самая крупная в мире полиэстеровая фабрика западногерманской фирмы "Хёхст", предприятия французского "Мишелена" и японских компаний. А когда я был мальчишкой, здесь не было ни этих фабрик, ни новых домов. Царила нищета. Хозяйственное развитие улучшило жизнь, изменились и традиции. Теперь здесь царят деньги. Все пропитано деньгами. Когда я учился в колледже, больше всего ценились имя, родовитость, принадлежность к местной аристократии. А сейчас главное - как ты работаешь или, вернее, сколько ты получаешь. Людей оценивают по деньгам: по тому, в каких гостиницах они останавливаются, в какие рестораны ходят. Деньги открывают все двери - в те же частные клубы, еще недавно доступные только местной аристократии.

Под аристократией Эдмунде имел в виду потомков бывших плантаторов.

О южном "джентльмене" он говорил с чувством, с подъемом: "Это было наше дворянство. Его отличали благородство, чувство долга, забота о тех, кто зависим, кто беднее. Мой отец всегда учил: "Будь честным, учтивым, уважай других. Держи свое слово, оно должно быть нерушимым. Если борешься за что-либо, то будь готов доказать, что ты прав". Впрочем, у нас и правота не всегда спасает. Пьют много. Споры привыкли решать в лучшем случае кулаком, а еще чаще - ружьем или пистолетом. Здесь превыше всего ценилась честь, южане бурно реагировали на любое оскорбление. К тому же они темпераментнее, чем северяне, быстро вспыхивают. И вместе с тем южане не так грубы, как, скажем, ньюйоркцы, не так вульгарны. Особенно женщины, наши прославленные южные "леди". Впрочем, все это исчезает..."

Многое претило Эдмундсу в Старом Юге. Он ругал его косность, размеренный, замедленный ритм жизни: "Неторопливость была первой заповедью. Мой отец всегда спал после обеда". Ругал даже южное гостеприимство: "Это миф. Змея, притаившаяся среди цветов магнолии. Цветы пахнут чудесно, но..."

Руди Ривс, главный редактор местной газеты, высокий, худощавый, голубоглазый, говорил несколько по-иному: "У нас много предрассудков и пороков. Но здесь самое лучшее сочетание прекрасной природы и чистосердечных, приветливых людей". А глава местного филиала университета Олин Сэнсбери заметил, что Юг, пожалуй, единственное место в Америке, где люди любят свой очаг, свой край, свое прошлое, пусть даже потому, что они не так мобильны, как другие американцы, менее склонны к перемене мест.

Впрочем, любые суждения о Старом Юге сопровождались рефреном: "Все это меняется..." Исчезает, уходит в небытие...

- Наши обычаи, привычки, быт меняются. Вот лет пять-шесть назад здесь в барах и ресторанах была запрещена продажа крепких напитков. Каждый сам приносил с собой бутылку, притом обязательно в бумажном пакете, - рассказывал Сэнсбери.

- Разве это не поощряло пьянство? - удивился я, имея в виду, что порция выпивки в Америке стоит недешево, обычно берут две-три порции, это грамм семьдесят - сто. Но не бутылку же!

- Конечно. Этот закон поддерживался странным союзом борцов за трезвость и торговцев крепкими напитками.

- Получалась чепуха какая-то, - вступил в разговор бизнесмен Кливленд Харви. - Был в этом баре один завсегдатай. Каждую субботу он приносил с собой огромную бутылку виски, заказывал лед и цедил его часами. А на следующий день, в воскресенье, шел в церковь слушать проповеди о трезвости.

Разговор шел во время ужина в кругу небольшой компании, представлявшей Спартанберг. И тут произошел еще один казус, как бы поведавший о новых временах на Юге. Когда заказывали традиционную вступительную порцию горячительного напитка, то кто захотел виски, а кто бокал вина. И лишь один я соблазнился бурбоном. Компания даже слегка смутилась от своего "непатриотизма". Впрочем, это могло быть и самое распространенное на бытовом уровне международное взаимонедопонимание, когда обе стороны пытаются сделать друг другу приятное и в конце концов расходятся, не подозревая, что американцы далеко не каждый день пьют водку, а русские - бурбон.

Моим спартанбергским хозяевам еще почему-то казалось, что мне как иностранцу близко все импортное, даже если это венский шницель и рейнское вино. Они искренне гордились тем, что хозяином ресторана недавно стал самый натуральный немец, прибывший из ФРГ и наладивший высококачественное производство этих самых шницелей: "Это наше окно в мир".

Может показаться странным, но мои собеседники свою довольно неплохую осведомленность об отношениях между нашими странами, о Договоре ОСВ-2 упоминали как признак расширения кругозора южан в новые времена через запятую со все теми же шницелями.

Само собой, их знания не выходили за рамки трактовки американского телевидения и газет. И дело даже не в деталях, не в отношении к конкретному событию или документу. Важнее другое: общее отношение. Двоюродный брат бывшего президента Джимми Картера сказал так: "Советский Союз для нас - загадочная страна. Мы боимся вас. Ведь наши две страны - самые могущественные в мире. Но политически вы очень отличаетесь от нас. Мы привыкли все делать без вмешательства государства или руководства партии. Мы сами избираем всех - от членов окружного совета по образованию до президента США. А у вас все наоборот. Все решает какое-то Политбюро. Я, как и Джимми, христианин, баптист, а в вашей стране не очень-то любят религию. Впрочем, наверное, если бы мы знали вас лучше, то и боялись бы меньше. А сейчас мы боимся вас, а вы - нас. Но в любом случае ясно, что нам надо найти общий язык". Что ж, и на том спасибо. По-моему, Хью Картер, с которым мы беседовали в его антикварном магазине в местечке Плейнс, Штат Джорджия, довольно откровенно и точно описал противоречивые мысли и чувства не только южанина, но и любого "среднего" американца, сбитого с толку пропагандой, инстинктивно страшащегося загадочной для него далекой огромной страны.

Сегодня можно сказать, что и мы небезгрешны: темные страницы нашей не столь уж давней истории, сталинизм конечно же не придавали привлекательности образу нашей страны. Медленное оттаивание американца началось лишь тогда, когда в его обиходе появились слова "перестройка", "гласность", "новое политическое мышление".

Впрочем, южанам прекрасно ведомо, что такое быть заложником собственной истории. И для Нового Юга вопросом вопросов остается его вечный порок - расизм.

- После Гражданской войны Старый Юг дал выход своим чувствам в ненависти к неграм, - сказал Эдмунде. - То же самое произошло на моей памяти и в шестидесятых годах, когда Север начал навязывать нам интеграцию белых и черных.

Ясное дело, - спохватился он. - И рабство, и сегрегация были злом, вопиющей несправедливостью. Но мы потерпели поражение в Гражданской войне. Нас эксплуатировали. Нам диктовали свою волю.

Тут в разговор вступил коллега Эдмундса, представитель младшего поколения, лет двадцати пяти:

- Но без вмешательства федерального правительства сегрегация в школах, в автобусах, в общественных местах наверняка сохранилась бы до сих пор. Закон обошли бы так же, как в конце прошлого столетия четырнадцатую поправку к конституции.

Четырнадцатая поправка узаконила равноправие черных и белых. На бумаге.

- Наверное, - неохотно согласился Эдмунде. - Я бы покривил душой, если бы не признал, что часть белых ненавидит черных. И наоборот. Впрочем, интеграция на Юге прошла лучше, безболезненнее, с меньшими эксцессами, чем мы предполагали. По-моему, это объясняется ускорившимся развитием экономики. Когда я был мальчишкой, негров брали только чернорабочими. А теперь они стали у нас самым большим источником рабочей силы, в том числе квалифицированной.

И все-таки, что вы ощущали, когда существовала сегрегация? Равнодушие? - поинтересовался я.

Да, равнодушие, - ответил представитель старшего поколения. - Вон около того ресторанчика стояло четыре туалета: для белых мужчин, для чернокожих, для белых женщин и для негритянок. Но я никогда не задумывался, почему четыре туалета, а не два. Я никогда не учился вместе с чернокожими - ни в школе, ни в университете. Первые студенты-негры появились, когда я уже закончил его. Интеграция для меня была как разорвавшаяся бомба. Но с другой стороны, у нас никогда не было такой дискриминации в жилье, как на Севере.

- Мы тоже были равнодушны, - добавил представитель младшего поколения. - Лишь немногие сочувствовали неграм. Но чтобы жить спокойно на Юге, они мирились с существовавшим порядком, лишь как-то лично проявляя свои чувства. И только выступления Джона Кеннеди, пламенные проповеди Мартина Лютера Кинга донесли до нашего сознания весь трагизм судьбы чернокожих.

- И все же интеграция вызвала у нас меньше взрывов страстей, чем на Севере, - гнул свою линию Эдмунде. - Я сам занимался интеграцией в Спартанберге и не могу назвать ни одного острого инцидента. Ведь мы в отличие от северян не шарахаемся от негров. Это янки навязали нам расовый вопрос. Ведь до того ни мы не ощущали себя белыми, ни негры - черными. Но все эти телеоракулы вроде Кронкайта, все эти газеты вроде "Нью-Йорк тайме" только и занимались подстрекательством чернокожих. И теперь негры полны злости и ненависти. Конечно, я понимаю, что с сегрегацией нужно было покончить. Но мы, южане, сами должны были прийти к пониманию такой необходимости. А нас лишили права на собственное решение. Возникло чувство, как будто нас обокрали. В конце концов мы жили вместе с чернокожими, общались с ними, чего никогда не было и нет на Севере. Янки часто ненавидят черных намного сильнее, чем мы. Южный джентльмен никогда не выругался бы "проклятый ниггер!"

- Никогда, - горячо подхватила аристократка Мириам Мэрф. - Северяне относятся хорошо к неграм вообще, но ненавидят конкретных негров. Мы же на Юге ненавидели черную расу вообще, но хорошо относились к конкретным неграм. Мой отец, что бы ни случилось, держал постоянно места для тех чернокожих, которые подрабатывали у него поденно на хлопке и персиках.

- Есть у нас его отделение, - презрительно хмыкнул Эдмунде. - Кучка свихнувшихся типов.

Такие "типы" несколько лет терроризировали черную Атланту, оставив за собой почти тридцать трупов черных подростков. Преступники не были найдены...

И все же куда больше на чернокожих южан давит скрытая сегрегация. Как о само собой разумеющемся говорил Эдмунде о том, что негры пребывают на дне общества. Местный политический деятель Ник Теодор с нескрываемой иронией сказал об Атланте: "Мирное сосуществование. Экономическая власть в руках у белых, а политическая - у черных..."

Впрочем, с моими собеседниками можно было согласиться в одном: в экономической и бытовой дискриминации негров Север не только догнал, но далеко опередил столь презираемый им когда-то Диксиленд.

Южане находят в таком повороте дел большое утешение для себя.

Когда мы говорили о том, как Север давил на Юг, я спросил, не создало ли это у южан комплекс неполноценности.

- Наоборот, - полушутя, полувсерьез откликнулся Эдмунде. - Скорее комплекс превосходства. Но мы никак не могли его доказать. Ведь мы потерпели поражение. Конечно, мы беднее других американцев. Но это нас никогда не беспокоило. Мы никогда не чувствовали себя бедняками. Имеешь крышу, пищу - и доволен.

- Ну, а сейчас наконец-то Север и Юг интегрируются?

- Нет. Нас просто объединили сверху. Но мы еще покажем Северу. Мы возьмем реванш за свое поражение.

Как же южане собираются взять реванш у "проклятых янки"?

Оказывается, они питают надежду утереть северянам нос в искусстве... делать деньги. Такое впечатление, что на Юге с опозданием на добрых сто лет от остальной Америки ожила вера во всемогущество доллара, бизнеса. Вера в дельца, в человека, "сделавшего самого себя", в чистильщика обуви, выбившегося в миллионеры за счет трудолюбия и бережливости.

Особенно распинался Джон Эдмунде. Вот дом Милликена, владельца одной из самых больших в стране текстильных фабрик. Чудесный дом, чудесный человек. Вот самый большой в мире "драйвин", то бишь ресторан со стоянкой для машин. А когда-то была небольшая забегаловка, в которой управлялась одна семья. Теперь же здесь работают десятки людей, оаходим. Самая обыкновенная столовая, ничем не отличающаяся от "Макдональдов", встречающихся в Америке на каждом шагу. Я вспомнил фельетон нэпма-новских времен, как на одной улице несколько парикма-херских пытались переманить друг у друга клиентов.

На одной из них была вывеска: "Самая лучшая в городе парикмахерская". На другой - "Самая лучшая в России парикмахерская". На третьей - "Самая лучшая в мире парикмахерская". А на последней - "Самая лучшая на этой улице парикмахерская"...

Эдмунде знакомит меня с Кливлендом Харви. Модная аккуратная прическа, костюм с жилетом. Сам Харви говорит о своем бизнесе слегка смущенно и иронично. Но Джон не унимается: вот человек, который знает толк и в женщинах, и в вине, и в бизнесе. Человек, который умеет жить. И который сам сделал себя! И на чем? Как вы думаете? На пакетах для собачьей еды! Мелочь, а ведь теперь вся Америка покупает эти пакеты!

Я заметил, что в Нью-Йорке не очень-то распространяются о неограниченных возможностях "свободного предпринимательства". Эдмунде парировал: "Еще бы! Там господствуют крупные корпорации. А у нас сейчас такое положение, как на Севере после Гражданской войны". И тут же, не останавливаясь, принялся расхваливать "Хёхст", "Мишелей" и другие западноевропейские и японские монополии.

Правда, мои собеседники не закрывали глаза на те беды, которые принесло "свободное предпринимательство" северянам. "Мы не хотим повторять их ошибки!" - провозгласил местный университетский глава Сэнсбери. Как? Оказывается, путем создания парниковых условий для дельцов: "Высокие налоги выживают тех, кто делает бизнес в производстве. Через эту перекачку денег в административный аппарат люди, которые хотят хорошо зарабатывать, идут в бюрократы. А хозяйство хиреет, экономическая основа размывается" .

В самом деле, необыкновенно разбухшая вашингтонская бюрократия, особенно Пентагон, стала гирей на ногах экономики и всего общества. Но в Америке лозунг борьбы с бюрократией имеет свои особенности. Многие из поклонников "свободного предпринимательства" и не заикаются о том, чтобы умерить аппетиты военно-промышленного комплекса. Наоборот! Они больше озабочены тем, чтобы подвести теоретическую базу под "социализм для богатых" - перераспределение пирога в пользу корпораций за счет уменьшения подачек обездоленным американцам. И в пользу крупного бизнеса за счет мелкого и среднего.

Рассчитывать на то, что в этих условиях "свободное предпринимательство" мелких и средних дельцов-индивидуалистов может стать основой хозяйства Юга и противостоять монополиям Севера - все равно что пытаться христианскими проповедями усмирить выпущенных из клетки голодных львов.

Что-то не верится, что реванш Юга над Севером состоится на том самом поприще, где янки съели не одну собаку, - на поприще погони за долларом...

Сразу за зелеными Аллеганами открывается равнина, которая тянется до самых Скалистых гор. После бесконечных холмов и гор Новой Англии и среднеатлантических штатов она поражает своей безукоризненной, немного надоедливой равнинностью. Восточную часть равнины занимает Средний Запад.

Так же ровен и характер обитателей этого края. Если есть типичные американцы, то это они. Хотя, конечно, утверждать, что обитатель этого региона представляет собой этакого среднестатистического американца, было бы преувеличением. Скорее это американец, лишенный крайностей других его соотечественников. Он в меру, по американским меркам, увлечен погоней за долларом, в меру предприимчив, в меру религиозен, не отличаясь ни вольнодумством бостонцев, ни фанатичной нетерпимостью правоверных "библейского пояса". Он не так привержен поискам "сладкой жизни", как калифорниец, не так воинственно провинциален, как обитатель Дальнего Запада.

- У нас люди менее агрессивны, чем на Востоке. Даже дельцы не столь фанатически отдаются своему бизнесу, как ньюйоркцы. Мы стараемся не переусердствовать, не слишком торопиться. У нас более размеренный, менее напряженный ритм жизни и работы. Остается время для того, чтобы передохнуть, осмотреться. Мы не так быстры, как на Востоке. Мы не так гонимся за успехом. Если удалось его добиться - хорошо. Если нет, то трагедии из этого не делаем.

Это говорит Том Стэндли. Он сам бизнесмен, сотрудник торговой палаты города Толидо, штат Огайо, учится на адвоката. Но на нью-йоркского или бостонского дельца не похож. В свои 25-26 лет Том полноват, а на Уолл-стрите даже людям старше его полагается быть поджарыми.

Обитатель Среднего Запада разговорчивее и шумнее новоанглийца, напористее южанина, но скромнее ньюйоркца, сдержаннее техасца. Он подвижнее, легче на подъем, чем южанин или новоанглиец, но тяжелее, нем ньюйоркец или житель Дальнего Запада.

Мы любим простор, не переносим тесноту, - говорит Том. - В Толидо за пятнадцать минут можно доехать в любую точку города. Если и бывают пробки, то мизерные.

Толидо со всех концов пересекают автострады, но машины на них редки. Город раскинулся привольно, занимает значительную площадь, хотя и живет здесь всего полмиллиона человек. Лишь в деловом центре города можно увидеть обшарпанные кварталы. Толидо больше напоминает пригород. По обе стороны бульваров и широченных улиц в зелени утопают коттеджи. А ведь Толидо - большой порт на озере Эри, пристанище многих штаб-квартир транснациональных корпораций, единственного в США завода, выпускающего знаменитые "виллисы".

Провинциализм, замкнутость, оторванность от остального мира чувствуются, но не достигают таких крайних форм, как в иных местах Юга, ковбойского Запада или Техаса.

Средний Запад занимает уникальное место в формировании американской нации, национального характера американцев. Это то историческое и географическое звено, которое связывает Атлантическое побережье с Западом, с Тихоокеанским побережьем.

Этот край был своеобразным полигоном, на котором после революции проходил испытание американский образ жизни и самоуправления.

Здесь был первый фронтир в том буквальном понимании, которое вкладывают в это слово американцы. Для американцев первым Западом был Северный Запад, названный Старым после того, как граница двинулась дальше.

Именно здесь переселенцы окончательно разрубили пуповину, соединявшую их со Старым Светом. Европейская традиция осталась в их генах, но уже не как простое заимствование, а как нечто свое, органически впитанное. Она была здесь воспринята уже в переработанном новоанглийцами, ньюйоркцами и виргинцами виде и развивалась своим путем.

Здесь был впервые применен новый способ землевладения, самоуправления и жизни. Здесь расцвел американский фермерский путь развития сельского хозяйства.

Фермы, обрабатываемые одной семьей, были основаны пионерами, самовольно занимавшими земли либо покупавшими их по дешевке из образованного после революции федерального земельного фонда.

Среди леса высоченной кукурузы разбросаны одинокие фермы. Поблескивают, как ртуть, крыши силосных башея, а среди сараев и деревьев стоят дома. Местечки здесь служат центральной усадьбой. Там покупают провизию, товары, удобрения, ремонтируют сельскохозяйственную технику. В тамошнюю школу собирает детей с ферм желтый школьный автобус.

На семейных фермах и вырастала та черта характера, которую принято называть индивидуализмом. "У нас привыкли больше полагаться на себя, чем на общину или правительство", - подчеркнул Том Стэндли, сам сын фермера.

Да, жители Среднего Запада индивидуалисты. Но...

- Мы не такие индивидуалисты, как на Востоке. Там люди чувствуют себя самостоятельнее, - сказал Стэндли. - У нас же, особенно в местечках, люди хорошо знают друг друга, помогают друг другу. Но зато приходится куда больше считаться с тем, что думают соседи.

Огайо - ворота Среднего Запада. Он стал первым штатом, образованным на новых землях после революции и принятым в лоно США. Впервые на практике был применен завоеванный революцией демократический принцип, предусматривавший, что каждая новая территория, достигнув определенного населения, получает статус полноправного штата. Так был проложен путь к образованию трех четвертей нынешних штатов страны, в которых сейчас живет большая часть американцев.

Из фронтира, из новых штатов в Вашингтон дул свежий ветер вольницы. По их настоянию были отменены многие ограничения права избирателей.

Средний Запад не так молод, как Дальний Запад, но и не так стар, как Северо-Восток.

- У нас не слишком долгая история традиций и учреждений. Колледж, основанный полвека назад, считается на Северо-Востоке молодым, а у нас - старым. Поэтому там люди настроены более скептически, склонны подвергать традиции сомнению. У них больше снобизма.

Парадокс: на Среднем Западе обычаи чтят потому, что они не столь давние. А может, и не парадокс? Часто меньше всего ценят то, что имеют. Традиции кажутся вечными, естественными, как воздух. Иной Раз с ними расстаются легко. Но у американцев, особенно западнее Аллеган, еще свежо в памяти, как тРУДно они доставались.

Хранят традиции и общины белых иммигрантов.

Нью-Йоркский Элис-Айленд был вратами в Америку Для переселенцев. Но большинство из них, миновав эти врата, двинулось дальше - на шахты Пенсильвании, заводы Детройта и Чикаго, поля Миннесоты и Айовы. 1ам рождалась американская промышленность, и ей нужны были дешевые рабочие руки.

Тот же Толидо, как рассказали местные знатоки, сначала заселили англосаксы и немцы. Но в конце прошлого столетия туда приехали славяне и венгры, а затем и чернокожие с Юга.

В Детройте есть целое польское местечко - Хэмтрак, есть район украинцев. В Чикаго есть не только свой Чайнатаун, но и славянские, итальянские кварталы и даже, пожалуй, единственный в стране корейский. Огромнейшие негритянские кварталы занимают добрую половину Чикаго, Детройта, других городов.

Большой отпечаток на штат Висконсин наложили переселенцы из Германии; не случайно здесь расположена пивная столица страны - Милуоки. А соседний штат, Миннесота, славится скандинавскими корнями.

Не нашлось места только французам, первооткрывателям этого края. Лишь отдельные названия напоминают о бывших хозяевах Луизианы.

Во время работы XXII съезда Компартии США, летом 1979 года, мы остановились в Детройте, в гостинице "Пончтрейк". "Был такой индейский вождь", - снисходительно объяснил любознательным пассажирам водитель автобуса. Потом в холле я обратил внимание на портрет холеного французского вельможи. Внизу стояла подпись: "Маркиз Поншатрейк". Его именем раньше назывался Детройт, а затем по-английски стали величать Пончтрейком.

Средний Запад - край, где движение на запад совпало с движением хозяйственным. И не только с фермерской, но и с промышленной революцией.

Если промышленный переворот зарождался в Новой Англии, то расцвета он достиг на Среднем Западе.

Средний Запад богат всем тем, что двигало первую промышленную революцию: углем Аппалачей, железной рудой Миннесоты, домнами стальной столицы страны - Питтсбурга, автомобильными конвейерами Детройта, железными дорогами и машиностроительными заводами Чикаго.

Родившийся в Новой Англии организационный талант американских бизнесменов расцвел здесь, на Среднем Западе. В отличие от дельцов побережья здешний янки делал бизнес не на торговле или финансах, а на промышленном производстве. Чикагские бойни - родина первого в мире конвейера, детройтские заводы "Форда" - первой в мире поточной линии.

- Здесь бьется промышленное сердце Америки, - говорил Ричард Поглад - вице-президент компании "Интернэшнл проджектс". - Это индустриальный фундамент страны. В радиусе полутора тысяч миль вокруг сосредоточено почти две трети населения Америки. Да, Средний Запад - становой хребет промышленного пролетариата Америки. Родина крупнейших забастовок, прогрессивных движений. Родина сенатора Уильяма Фулбрайта и многих других либералов последних десятилетий.

Но Средний Запад - это и край хуторов, местечек. Край провинциальных политиканов средней руки. Отсюда, из западной части штата Миссури, вышел отец "холодной войны" Гарри Трумэн. А штат Висконсин представлял в сенате оголтелый антикоммунист, вдохновитель "охоты за ведьмами" Джозеф Маккарти.

И все же понемногу Средний Запад выходит из изоляционистской "ура-патриотической" спячки.

- В Чикаго с конца шестидесятых годов начала складываться элита, интересующаяся международными делами, - бизнесмены, банкиры, учителя, муниципальные служащие, - рассказывал мне президент Чикагского совета внешней политики Дж. Рейнолдс. - Это не случайно: значительно расширились наши деловые связи со многими странами, особенно с западноевропейскими и социалистическими. "Ферст нэшнл сити бэнк" имел в середине шестидесятых годов всего один филиал в Лондоне, а через десять лет - филиалы в девяносто одной стране!

В работе нашего совета участвуют бизнесмены из компаний "Интернэшнл харверстер" и "Катерпиллар трэктор", поддерживающие добрые деловые связи с Советским Союзом. Есть у нас и люди из других штатов Среднего Запада - Висконсина, Индианы, Мичигана, Айовы. И конечно, фермеры, которые хотят продавать зерно вашей стране. Чикаго стал третьим после Восточного побережья и Калифорнии центром американского внешнеполитического истеблишмента.

То, что в Чикаго всерьез интересуются международными делами, можно было понять и по моему собеседнику: Рейнолдс имел хорошие связи в кругах внешнеполитической элиты. Строго одетый, подтянутый, моложавый, уверенный в себе мужчина в темно-синем костюме выглядел бы вполне естественно в вашингтонских или нью-йоркских коридорах власти.

На всю страну прославился в 1975 году Чикагский совет внешней политики своим опросом местного населения. Тогда большинство высказалось за разрядку, за развитие отношений с Советским Союзом.

Конечно, с тех пор настроения менялись не раз. Но, как говорится, лиха беда начало.

С Рейнолдсом я встретился на Лейк-Сайде, в украшенном лепными узорами многоэтажном доме конца прошлого века. "Озерная страна" - так переводится Лейк-Сайд - это чудесный зеленый оазис на берегу необозримого, как море, озера Мичиган. Даже соседний деловой центр с оригинальными небоскребами как бы растворяется в пляжах, парках, цветах, плакучих ивах, невысоких старинных домиках этого оазиса.

От Лейк-Сайда рукой подать до расположенной в деловом квартале витрины города - Мичиган-авеню с самыми модными магазинами, рассыпанными среди банков и офисов корпораций. Как и нью-йоркская Пятая авеню, она проходит по двум мирам.

Сразу за Технологическим институтом штата Иллинойс, разделяющим два мира, Мичиган-авеню мрачнеет.

Это - негритянский Саут-Сайд. Он протянулся на сто улиц, занимая чуть ли не половину всего города. В Гарлеме или Южном Бронксе живут в полуразрушенных четырех-пятиэтажных кирпичных домах. На Саут-Сайде - в деревянных коттеджах, тоже полуразрушенных. Одеваются здесь черные не так ярко, как в Нью-Йорке.

Судя по реакции в небольшом магазинчике, куда я заскочил по дороге, белые американцы Саут-Сайд обходят стороной.

Гетто есть гетто. Там грабят и убивают чаще, чем где-либо. В том же магазинчике виски продавали через окошко с крепкой железной решеткой.

Как и черный Саут-Сайд, город разъедает копоть Уэст-Сайда и других промышленных районов.

Как черные кресты, тянутся без конца прямоугольники заводов с осыпавшейся штукатуркой и громадными грязными окнами, заржавевшие кружева арматуры, покосившиеся железные опоры высоковольтных линий, полуразрушенные мосты и поросшие бурьяном рельсы. Лишь полустертые громадные буквы на фасаде напоминают, что когда-то эти руины были заводами, офисами, депо, складами.

Чикаго вырос на дрожжах пароходного и железнодорожного бумов. После открытия канала Эри он стал перевалочным пунктом между Атлантическим побережьем и прериями Среднего Запада и Великих равнин. Зерно и мясо глубинки направлялись на восток, а навстречу двигались промышленные товары. До сих пор крупнейшие в мире биржи зерна остаются здесь. Чикаго стал железнодорожным центром страны, крупнейшим речным портом.

Потом город с его знаменитыми бойнями, заводами сельскохозяйственных машин стал промышленной столицей всей Америки.

Сказочный взлет Чикаго воплощал в себе мощь американского промышленного движения, которое, казалось, не остановить. Воплощал в себе "американскую ечту" конца XIX - начала XX века. Город стал родиной небоскребов. Город стал родиной Первого мая, здесь, на небольшой площади Хеймаркет, были расстреляны забастовщики.

Город стал ареной стремительного взлета и падения прогремевшей на весь мир гангстерской банды Аль-Капоне.

Сказочный взлет Чикаго и всего Среднего Запада тоже прервался в годы "великой депрессии".

А когда Америка стала выкарабкиваться в годы второй мировой войны, Чикаго, Детройт и Питтсбург тоже поднялись на ноги.

Но они все больше начали отставать от Калифорнии, Техаса, Нового Юга, процветающих за счет передовых отраслей - электронной, аэрокосмической, нефтехимической.

Чуть ли не единственной чикагской корпорацией, преуспевшей в последние десятилетия, стал журнал "Плейбой". На обольстительной обнаженной натуре он создал целую деловую империю со своими клубами, курортами, издательствами. Небоскреб "Плейбоя" гордо возвышается над всем городом.

Но глянцевым красоткам тяжело тягаться с компьютерами и ракетами. Средний Запад отстает, теряет темпы. Теряет людей. Приходит в упадок.

Горе тому в Америке, кто отстал. Горе человеку, городу, целому краю.

Край, регион - это не просто географическая или хозяйственная единица. Не просто своя история, свои традиции, не просто мировосприятие. Это - ощущение. На Западе сразу проникаешься им.

Представьте себе необозримый простор, сливающийся с голубым куполом неба. До самого горизонта расстилаются гигантские волнистые ковры желтых и зеленых цветов. Робко жмутся на холмах потерявшиеся в этой необозримости одинокие деревца.

Еще совсем рядом граница Миннесоты. Еще реклама зовет во "дворец кукурузы". Еще виднеются серебристые купола силосных башен. Но расстояние между фермами становится все больше, и они отступают все Дальше к горизонту от автострады. И вот уже исчезают силосные башни и кукурузные поля. Беспощадно жжет солнце.

Не глядя на карту, ощущаешь, что здесь начинаются прерии Великих равнин. Начинается Запад. Дальний Запад.

Вот он, знаменитый сотый меридиан. Невидимая граница, за которой начинается сушь. Та самая, за которой осадков выпадает 25 - 50 сантиметров в год. Та самая, которая как бы делит Америку на две части.

Здесь буйные высокие травы уступили место жесткой невысокой траве бутелоуа, которую называют "бизоньей", поскольку она служила кормом для бизонов.

Все дальше разбегаются друг от друга ранчо - до 15 - 20 километров, иначе не хватит пастбищ. Самих усадеб уже и не видно, лишь ворота, прибитый к столбику почтовый ящик да тропинка говорят об их существовании. Ни души.

За железной проволокой, далеко-далеко, у самого горизонта, виднеются черные точки на зеленом фоне. Это коровы.

Голова кружится от крепких медовых запахов, от полыни, сена, аккуратно сложенного кубами или рулонами.

Вот желто-зеленые цвета светлеют, становятся более свежими. Здесь река или пруд. Оазис. Одно ранчо так и называется.

Южнее, в Небраске, преобладают засушливые желто-коричневые тона сухой травы, сквозь которую проглядывают залысины серой песчаной земли. Там, где холмы переходят в плато, земля вновь зеленеет. На широких полях раскинулась пшеница.

На границе западного соседа Небраски путешественников приветствует рекламный щит:

"Добро пожаловать в великий прекрасный Вайоминг - рай отдыха на Западе! Это край чудесных контрастов, седьмой штат в США по площади, сорок седьмой - по населению. Это - край вершин и долин, волнистых равнин и суровых гор. Край простора. Самая высокая точка - 13 785 футов". 13 785 человеческих стоп, то бишь футов, - это чуть более четырех тысяч метров.

Как голубые крепостные стены, вздымаются на горизонте горы. Когда к ним приближаешься, они становятся больше, зеленеют, меняя, как хамелеон, свои краски. А вдали уже белые снеговые вершины. Несколько разных планов гряд создают непередаваемое буйство красок.

В долинах и на склонах зеленеют пастбища с черно-белыми пятнами коровьих стад и серыми полосками овечьих отар.

Дорога извивается змейкой, пытаясь пробраться вверх меж черных скал и камней. Среди глины местами проглядывают красноватые выступы гранита.

На желто-голубой ковер цветов вдруг посыпался град. А вот уже под пушистыми елями и соснами забелели островки снега.

Спускаюсь по краю отвесного ущелья. На дне пенится желтая горная речка. Над ней склонились плакучие ивы.

Скалы, виднеющиеся вдали, как бы состязаются в буйстве красок и форм. Желтые, голубые, розовые, белые, они напоминают то сфинкса, то средневековый кампучийский храм Ангкор Ват, то укрытый клинописью вавилонский дворец.

Величие Скалистых гор на севере воплотил Йеллоустонский национальный парк. Это чудо природы расположилось в северо-западном углу Вайоминга, на границе с Монтаной и Айдахо, тем самым, чья знаменитая серебристая ель стоит у Кремлевской стены.

Медно-желтые сосны с зелеными кронами поднимаются террасами от зеркальных озер, как будто берут осадой белые снеговые вершины. Нежно розовеют глубокие каньоны. Над гейзерами курится пар.

В густой траве пасутся бывшие хозяева прерий - бизоны. Путеводитель не разрешает приближаться к ним: опасно для жизни. Но как удержишься, чтобы не запечатлеть редкостного красавца, разгуливающего на воле. Подбираюсь с фотоаппаратом поближе: может, это единственный шанс в жизни. Вдруг огромный бизон начинает двигаться в мою сторону. Становится немного не по себе. Приходится перебежками ретироваться назад. Но снимок есть.

Величие южного Запада вобрал в себя Великий каньон. Самое большое, самое старое и самое знаменитое ущелье в мире воплощает вечность и красоту природы. Стена роскошных изумрудных сосен стала оправой этого розовато-огненного великолепия.

Великий каньон образовался еще тогда, когда наша планета была юной, вдвое моложе. Природа трудилась вместе со временем, накладывая слой за слоем породы красного, розового, свекольного цветов. И создала одно из чудес Старого и Нового Света, настоящий шедевр бесконечного таланта матери-Земли...

Как бы истощив свое вдохновение на предгорья и восточные гряды Скалистых гор, природа явно поску

пилась на западных землях. За Скалистыми горами сквозь траву пробиваются песчаные залысины. Они проступают все больше и больше. И вот в Неваде песок побеждает. Пустыня.

Признаюсь, до этого никогда в жизни не видел пустыню воочию. И был слегка удивлен, что не обнаружил безнадежно голых барханов. Были, правда, мертвые белые солончаки. Но в других местах в песок крепко вцепились жесткие высохшие кустики, а на юге, ближе к границе с Мексикой, - кактусы, почему-то похожие на худосочные пальмы.

Этот край оказался как бы в западне между Скалистыми горами на востоке и грядой Сьерра-Невада на западе. И остался без облаков, без дождей.

Весь Запад - от сотого меридиана до плодородных долин Тихоокеанского побережья Калифорнии - мучит жажда. Без воды земля здесь не родит. Две трети драгоценной влаги приносят горные весенние потоки. Но и их надо удерживать и сохранять.

На реке Колорадо - главной водной артерии самых засушливых штатов - создана целая система сохранения и распределения воды. Ее основа - высокогорная дамба имени президента Г. Гувера - построена еще на заре президентства Франклина Рузвельта, в начале 30-х годов. По тем временам это было новое слово в мировом строительстве гидроэлектростанций. Понадобилось много технической выдумки и смелости, чтобы перегородить глубоченное ущелье беловатой массой бетона, отвесно падающей вниз.

Сотрудник электростанции пожилой загорелый мужчина в красном фирменном пиджаке, рассказывая ее историю, добавил: "Теперь с нами соревнуется высокогорная Нурекская ГЭС в Советском Союзе". Но один из западных корреспондентов не удержался от въедливого комментария: "А это великая стройка капитализма".

Дамба Гувера создала посреди пустыни голубое озеро Мид с яхтами, парком, рыбным рестораном. Рыба в озере есть, и неплохая.

Еще чуть больше столетия назад весь Запад называли "великой американской пустыней". Судьбу ее решила железная дорога. И "бизонья" трава.

Есть такая легенда. В конце Гражданской войны снежный буран настиг в восточной части Вайоминга фургон, который тянули быки. Возница пробивался дальше пешком. Весной он вернулся за покинутым скарбом. На то, что быки выжили, пионер и не надеялся. Каково же было его удивление, когда вместо скелетов он увидел живых, здоровых, хорошо упитанных животных.

"Бизонья" трава оказалась прекрасным кормом. Грубая, суховатая трава высыхает и сохраняется на корню целый год. Ковбои вдруг обнаружили перед собой огромное сенохранилище, занимающее площадь, равную всей Западной Европе.

А когда железная дорога соединила в 1868 году эти пастбища с Северо-Востоком, там открылся огромный рынок мяса.

Началась "ковбойская лихорадка". Героическая пора ковбоев. Началась эпоха "дикого" Запада, известная всему миру по голливудским вестернам.

Раньше я почему-то считал ковбойскими только штаты Юго-Запада с их пустынями и полупустынями. Но никак не Северо-Запад, где много лесистых гор.

И вдруг в Южной Дакоте рядом с сотым меридианом встречается форт Буффало-Ридж - "Бизоний кряж". Этот музей под открытым небом напоминает "Плимутскую плантацию" высоким деревянным забором со сторожевой башней. Но в остальном ничего общего с пуританской общиной нет даже внешне.

Вдоль пыльной улицы выстроилось несколько деревянных домов. Но в них вместилось все, чем жил телом и духом человек "дикого" Запада, - от кузницы, магазина, китайской прачечной до фактории "Багги чип трейдинг пост энд фер компани, 1874 год". Сюда докатилась и "цивилизация" времен зарождения массового потребления американского образца: фотоателье, мороженое, бар, "опера-цирк", то бишь шоу с гёрлз, танцующими канкан. И с кока-колой, таблетками для похудения, рекламным плакатом в местной аптеке, взывающим: "Полнота - враг, укорачивающий твою жизнь! Но он повержен! Ешь, ешь в свое удовольствие! И оставайся стройным. Не нужно ни диеты, ни физических упражнений". Да, тогда все решалось проще.

А вот тесная комната шерифа. Здесь же, за решеткой, - тюрьма. На столе записка: "Шерифа нет: он возглавил отряд граждан, разыскивающий преступника". Два помощника в широкополых шляпах с загнутыми полями сторожат человека за решеткой.

Посреди шеренги домов на дощатом возвышении стоит виселица - непременный спутник фронтира на "диком" Западе. Там приговор выносили так же быстро, как и приводили его в исполнение. Гроб для очередной жертвы "правосудия" прислонился к виселице. Объявление извещает: "Следующая казнь - в полдень". Рядом призыв голосовать за шерифа.

Прямо за виселицей разместилось крохотное кладбище. Его "обитатели" - большей частью шерифы, служившие "недолго, но хорошо".

Такие форты стояли на расстоянии нескольких сот километров друг от друга. А между ними простиралась высушенная земля, "короткая" трава. Здесь еще обитали последние свободные племена индейцев. Они и воевали, и торговали с бледнолицыми захватчиками.

Что привело ковбоев сюда, в эти безводные, малолюдные, опасные места?

Трансконтинентальная "железка" шла по параллели - от Атлантики до Тихого океана. А по меридиану, по вертикали, оставались те же степные тропы. По ним на тысячи километров перегоняли из Техаса, Оклахомы, Аризоны огромные стада коров по громадному открытому пастбищу, которым стал весь Дальний Запад восточнее Скалистых гор. Перегоны длились месяцами.

Ковбои отражали нападения бандитов и индейцев. Но даже у самых смелых ковбоев замирало сердце, когда начинала дрожать земля под копытами обезумевших от страха тысяч животных. Эту огромную массу, сметавшую все на своем пути, надо было остановить. Даже ночью, когда не видно ничего и не слышно ничего, кроме дикого рева и топота. Не остановишь - больше стада не видать. Оно затеряется в необозримости степей.

Эти страшные воспоминания дали американскому политическому лексикону новый термин: паническим бегством называют массовый переход избирателей на сторону побеждающего кандидата. Мол, попробуй останови их.

На склоне жизни ковбой Чарльз Гуднайт - а он дожил до девяноста трех лет - вспоминал: "Самой счастливой в моей жизни была пора, когда я перегонял скот. Конечно, было много трудностей и опасностей, требовавших всей выносливости и мужества, на какие способен человек. Но и не было большего счастья, когда путешествие завершалось благополучно".

Вот это и есть характер настоящего ковбоя и его подлинная слава. Как далек от него ковбой голливудского разлива!

Одно историческое мгновение - около 20 лет - длилась пора расцвета ковбоев, пора открытого пастбища. Но в легендах она осталась на века.

Тогда на Дальнем Западе дух фронтира достиг своего апогея.

Даже янки Новой Англии почитают дух ковбойской льницы. В штате Нью-Гэмпшир сооружено бутафорское местечко Дальнего Запада - Сиксган-Сити, то есть город шестизарядного кольта".

"Кодекс края открытого пастбища запомнить нетрудно, - гласит надпись на золоченой доске у входа в родок шестизарядного кольта. - Его заповеди просты: их всего пять-шесть, меньше, чем в Библии.

Самая первая заповедь - гостеприимство, которое режде всего отличает человека Дальнего Запада. Мой ривал - это твой привал, а твой - мой, и так по всему овбойскому краю.

Уважай женщину, как свою сестру. Возвращай оседу его заблудившихся коров. Никогда не называй овбоя мистером. Когда уходишь из ранчо, закрывай алитку. Убивай гремучих змей.

Говори и стреляй прямо. Никогда не нарушай своего лова. Можешь быть грубым, жестким, но никогда не удь мелочным.

Вот и все заповеди, соблюдение которых делает еловека ковбоем".

Предки ковбоя не "отцы-пилигримы". Они скорее происходят от Рыцаря печального образа, ставшего конкистадором.

Родина ковбоев - Техас, Аризона и другие штаты Юго-Запада - до присоединения к США принадлежала сначала Испании, а потом Мексике.

От Лос-Анджелеса до Канзас-Сити есть немало уголков, напоминающих эти страны. В архитектуре преобладает мавританский стиль: покрытые красной черепицей ярко-розовые или белые дома с арками, причудливой чугунной вязью решеток на окнах и воротах, с патио - внутренними двориками. Четырехугольная центральная площадь Альбукерке - столицы штата Нью-Мексико - с католическим собором и сплошной стеной глиняных домиков мало чем отличается от площади в мексиканском городе.

От испанцев и мексиканцев ковбои унаследовали кодекс чести, гостеприимство и другие рыцарские Достоинства.

Унаследовали поклонение лошади, лассо, широкополые шляпы, вышитые серебром куртки, гитары, песни, Родео. Даже внешне многие смельчаки Дальнего Запада напоминали испанского идальго.

Так выглядит на фото легендарный Буффало Билл - полковник Коди. Узкое лицо с тонкой длинной бородкой, высокий конус черной широкополой шляпы, камзол и ботфорты, остроносые сапоги со шпорами. Вылитый Дон-Кихот!

Именем полковника назван городок в штате Вайоминг - Коди. А перед местным музеем запечатлен в бронзе на вздыбленном коне и сам идальго "дикого" Запада.

Приспосабливая свое наследство к суровой границе, американские пионеры Среднего Запада лишали его лицемерия и манерности. Но и огрубляли, упрощали. Так получилось и у ковбоев.

Выше всего ценились независимость, чувство собственного достоинства, честь, храбрость, простота, даже грубоватость. И умение полагаться только на себя. А это значило - и стрелять с бедра.

Эта странная смесь донкихотства, рыцарства с нравами фронтира, дикого фронтира - почти в конце прошлого века! - породила самих ковбоев и романтический ореол "дикого" Запада. Перестрелки в барах, ставшие каноном для вестернов, продолжали традицию дуэлей в ковбойском варианте на далекой границе.

Рыцарское слово чести на "диком" Западе приобрело новое качество. На нем держались ковбои во время перегонов скота и общины местечек. Как и переселенцы, ковбои перед перегоном договаривались о нормах поведения их временного товарищества. Но в отличие от янки контракта не подписывали. Все держалось на слове чести.

Основной закон таких товариществ - дисциплина. Делалось все, чтобы сразу же пресечь вспышки страстей. "Если один ковбой убивает другого, то его будут судить товарищи. И повесят на месте, если он окажется виновным".

Для многих любителей вестернов может стать откровением то, что ковбои сами во время перегонов скота запрещали выпивку, игру в карты и даже брань.

Но, как моряки после долгого плавания, ковбои, добравшись до своей гавани, какого-нибудь форта Буффало-Ридж, пропивали там все до копейки - и снова шли в поход через прерии. Вот эта салунная жизнь ковбоев - а она была лишь малой толикой - и известна всем по голливудским вестернам.

Но настоящих ковбоев конечно же было немного. Дальний Запад не зря назвали диким. Он кишмя кишел авантюристами, преступниками, мошенниками. Кто сильнее, тот и прав - таков был закон этого сброда.

"Дикий" Запад опозорил себя невиданной жестокостью и вероломством. Правосудие нередко превращалось в самосуд. Коллективное линчевание прикрывалось звездой шерифа.

На "диком" Западе появились и предшественники современных профессионалов-гангстеров, которых за определенную мзду можно было нанять для убийства. Там их называли испанским словом "десперадо" - "отчаянные". Правда, в отличие от современных профессионалов, стреляющих из-за угла, "десперадо" шли на своеобразную ковбойскую дуэль, давая своей жертве возможность защищаться.

"Дикий" Запад вписал и последнюю кровавую страницу в историю изгнания коренных американцев с их единственного уцелевшего оплота - "великой американской пустыни". Тот же Буффало Билл прославился в так называемых битвах с индейцами, в которых вооруженные до зубов федеральные войска вместе с местными "десперадо" с янычарской жестокостью добивали последних свободных аборигенов.

Это происходило как раз в то время, когда на островке в Нью-Йоркском заливе устанавливалась Статуя Свободы...

Последняя американская волна переселенцев докатилась до Дальнего Запада после Гражданской войны. "Великая американская пустыня" оставалась тогда единственным местом в Америке, где бесплатно давали землю - целых 64 гектара на семью.

Но эта земля находилась на громадном открытом пастбище, по которому ковбои перегоняли стада.

Война фермеров и ковбоев длилась около 20 лет. Ее исход решила обыкновенная железная проволока. Проволока? Дерева на Западе нет, а без ограды невозможно сохранить посевы в этих безлюдных краях. Победа фермеров и владельцев огороженных ранчо датируется 1887 годом, когда "великая метель" занесла снегом "бизонью" траву, миллионы голов скота погибли от холода и бескормицы.

Но любой житель Запада - и фермер, и горняк - в душе все же ковбой. Его отличает и сейчас особое чувство собственного достоинства, независимость, мужественность, трудолюбие. Он приветлив, но сдержан.

В широких кожаных наштанниках, он крепко сидел в седле, позади на поводке трусил жеребенок. Ковбой приветливо помахал мне широкополой шляпой. А я ехал на машине!

На бензоколонке, расположенной над желтой горной речкой за Гранитным перевалом, со мной заговорил ее владелец, стройный, худощавый мужчина с рыжими казацкими усами. В конце концов он задал традиционный вопрос:

- Бьюсь об заклад, что здесь не часто бывают русские.

В его глазах, смотревших прямо из-под козырька бейсбольной кепки с надписью: "Родео - это чудесно", я прочитал спокойную настороженность. Мой собеседник не стал больше задавать вопросов - то ли из-за природной сдержанности, то ли из-за растерянности при виде "инопланетянина".

- Здесь немало ковбоев. Ведь скотоводство остается ведущей отраслью хозяйства.

Меня поразило, что он сказал "отрасль хозяйства", а не "бизнес", как это всегда говорят на американском Северо-Востоке.

Полагайся на себя - это кредо остается у жителей Дальнего Запада. Несмотря на свою сдержанность, они очень щепетильны, вспыхивают, как искра. И тогда, как в добрые старые времена, в ход идут кулаки, а то и оружие. Местные же заправилы охотно пользуются испытанным способом затыкать рот непокорным - пулей в лоб.

Дальний Запад лелеет свое ковбойское наследство - от широкополых шляп до песен и родео. Родео популярно там не меньше, чем у нас футбол. Вместо футбольных полей на окраинах повсюду разбросаны стадионы с загонами для быков и коней.

Слово "родео" происходит от испанского "окружать".

Во времена открытых пастбищ границы были условными. Скот нарушал их, перемешивался. Различали эту движимую собственность по клейму хозяина. Два раза в год скот собирали вместе и сортировали. Весной ставили клеймо телятам, а осенью отбирали самых упитанных коров для перегона к далекой железной дороге. Ловить и клеймить телят, догонять верхом полудикие стада - все это требовало немалого мастерства.

Сейчас проводятся соревнования родео. Профессионалы выступают даже в знаменитом нью-йоркском "Мэдисон-сквэр-гарден".

Начинают с необъезженных лошадей. Ковбой сидит на коне без шпор, держась за уздечку одной правой рукой, если же он хватается еще и левой рукой, то записывают штрафные очки или даже дисквалифицируют. Конь мчится, подкидывает круп, пытаясь сбросить наездника, но тот прицепился крепко, как громадный овод. Главное - удержаться. Не всем это удается. Судьи оценивают и стиль, как в фигурном катании.

А вот всадник уже без седла, уздечкой ему служит олстая веревка. Говорят, родео начиналось с этого омера.

Потом из загона выскакивает и несется сломя олову бойкий упитанный бычок центнера три весом, го догоняют два всадника. Один набрасывает лассо на евый рог, другой - на правую ногу. Еще мгновение - оторопелый бычок стоит словно вкопанный. Очки ачисляются и за быстроту, и за стиль. Есть и кзотические номера, когда бычка берут, как футболиста, в "коробочку". Ковбой на ходу прыгает с коня, дной рукой хватает бычка за рог, а второй проводит орцовский прием и кладет его на лопатки. Несчастное ивотное только ревет, не в силах даже шевельнуться.

Во время родео бывают и комические моменты. То садника сбрасывает конь, то ковбои никак не могут оймать и укротить бычка.

Мода на родео, на ковбоев время от времени захватывает всю Америку, да и не только Америку. Ковбойские костюмы, ранчо, вестерны, бары и дискотеки, куда пускают только в джинсовых костюмах и сапогах со шпорами, - все это встречается повсюду - от Калифорнии до Нью-Йорка.

Впрочем, это уже тоже традиция. Мода на "дикий" Запад захлестнула Америку, а потом и Европу еще во времена открытых пастбищ. Тогда взахлеб читали риключенческие книги с яркими обложками, дети играли в ковбоев и индейцев.

Буффало Билл прославился своим бродячим "цирком", который так и назывался "Дикий Запад", не меньше, чем "подвигами" в битвах с индейцами. Шоу бывшего полковника Коди видели не только в разных уголках Америки, но и во Франции и Германии.

Первый американский игровой фильм, выпущенный в 1903 году, изображал нападение на поезд на "диком" Западе. А вскоре потоком пошли голливудские вестерны.

На ковбойских традициях делают бизнес и на их родине. "Бар "Серебряная шпора". Приглашаем туристов, шахтеров и ковбоев" - взывают рекламные щиты.

Но для жителей Запада ковбойское наследство - сама их душа, их гордость. Ковбойские доспехи - знак любви к своей малой родине. И еще - знак антипатии к янки Востока.

Обитателям Дальнего Запада свойственна довольно сильная отчужденность от остальной Америки. Особенно от Северо-Востока, от Нью-Йорка, от вашингтонских чиновников. Это отчуждение возникло, когда Запад был далеким и малодоступным фронтиром.

Но и сейчас этот край остается самым отсталым в США. Больные для него проблемы - безводье, сохранение пастбищ или борьба с саранчой - волнуют остальную страну не намного больше, чем засуха в Африке. Для Новой Англии или Юга проблемы взаимоотношений с индейцами на Дальнем Западе почти так же экзотичны, как и для нас.

В свою очередь жителей этого края мало волнует загнивание крупных городов или отток промышленности и жителей с Северо-Востока. Или болезненная негритянская проблема.

В большинстве штатов Дальнего Запада негритянской проблемы нет по той простой причине, что нет самих негров. Правда, на Юге - в Нью-Мексико и Аризоне - есть чиканос - американцы мексиканского происхождения. Но у них своя судьба, свои традиции, своя борьба против расовой дискриминации.

На Дальнем Западе все просто американцы, белые американцы, забывшие о своем европейском прошлом.

Но там, на последнем рубеже, среди пустынь и гор, сохранились остатки коренных жителей Америки. Посмотрите на карту, и вы увидите, что за пределами Дальнего Запада индейские резервации можно пересчитать по пальцам. Там же их много.

Самая большая индейская резервация - племен навахо и хопи - занимает те самые полупустыни Юго-Запада,что так поражают буйством красных тонов.

Среди гор, ущелий, камней то там, то сям встречаются небольшие пастбища, глинобитные хижины, дома на колесах. Кто перебивается разведением скота, кто продажей туристам у Великого каньона ожерелий и других индейских украшений. Эти селения напоминают негритянские гетто толпами вынужденных бездельничать людей, нищетой.

И все же ощущаешь тепло людского братства. В американских местечках редко встретишь прохожего: кто на работе, кто дома, а кто - в машине. Здесь же люди ходят, о чем-то говорят, смеются. Вот индейцы собрались у огромного костра. Дети пристроились на изгороди. Пасутся кони. И нежно-розовые лучи заходящего солнца, зависшего над самым горизонтом, вплетаются в темно-красные тона гор и алые отблески костра...

Индейцы требуют возвращения отобранных у них силой и обманом земель. Белые пытаются прибрать к рукам куски индейских резерваций. Борьба продолжается. Борьба, столь малопонятная другим американцам.

Но в этом краю, последнем фронтире, больше всего земель досталось не индейцам, не ковбоям, не фермерам и даже не "денежным мешкам", а Вашингтону, ели восточнее Миссисипи федеральному правительству принадлежит ничтожных пять сотых территории, о в западных штатах - по меньшей мере треть, в Юте Айдахо - две трети, а в Неваде - четыре пятых. У ителей Запада, конечно, не вызывает восторга то, что х землями распоряжаются не местные власти, а алекое вашингтонское чиновничество и конгресс.

Борьба за федеральные земли стала своеобразным имволом противостояния между Западом и Вашингтоном, всей остальной Америкой, которой принадлежит ?шающее слово и в Капитолии, и в Белом доме, ротивостояния, конца которому не видно.

Федеральное же правительство позаботилось о том, гобы превратить принадлежащие ему земли в военные езервации. Едешь по пустыне, и вдруг возникает етчатая ограда, а за ней - защитного цвета танки, ушки, бронетранспортеры. Такую же картину можно аблюдать и у здешних гостиниц "Холидей инн", где ередко останавливаются командированные воинские асти.

В пустыне Нью-Мексико была изобретена и впервые испытана атомная бомба. В Северной Дакоте азмещены шахты межконтинентальных баллистических ракет, в Колорадо - штаб-квартира НОР АД - бъединенного командования аэрокосмической обороны Северной Америки, "мозга" американского стратегического оружия, в Неваде - полигон для подземных дерных испытаний.

Конечно, местным жителям кое-что перепадает от бслуживания баз. Да и вообще "ура-патриотизм" ровинциального пошиба здесь в почете. Судите сами: в тих степях, горах и пустынях даже Нью-Йорк кажется ему-то бесконечно далеким. А что уж говорить о "таром Свете!

Перед въездом в городок Коди среди зеленых лугов не повстречался щит с кричащим призывом: "Выйдем з ООН!" Для иных жителей Дальнего Запада даже ОН - "прокоммунистическая" организация, ибо она озволяет себе не соглашаться с некоторыми воинственными претензиями Америки.

С другой стороны, традиционное недоверие здешних людей к Вашингтону не ослабевает, их возмущает бесцеремонное пентагоновское хозяйничанье на их землях. Да и кому приятно, когда рядом рвутся на полигонах ядерные бомбы или по ошибке распыляют боевые отравляющие вещества?

Эта двойственность как в зеркале отражается в политике.

Юго-Запад регулярно поставляет правоконсервативных деятелей, таких, как бывшие сенаторы Барри Голдуотер из Аризоны или ближайший политический и личный друг Рейгана Поль Лэксолт из Невады. А вот севернее картина пестрее: оттуда вышли либеральный кандидат в президенты от демократов в 1972 году Джордж Макговерн и умеренный Гэри Харт из Колорадо.

Дальний Запад - кладовая природных богатств.

Словно птицы с конструктивистских полотен, ритмично клюют землю нефтяные качалки в горах Вайоминга. Могучие экскаваторы прямо с поверхности берут уголь: его запасы на Западе просто фантастические. Есть здесь золото, серебро, цинк...

С начала века добывают медь в открытом руднике Бингем в Юте. И за эти годы среди гор с белыми вершинами возникла огромная рукотворная яма - 800 метров глубиной и 3500 - шириной. Она напоминает опущенный вниз конус, в котором террасы спускаются до самого дна. Здесь под аккомпанемент взрыв&в экскаваторы добывают каждую двадцатую тонну меди в несоциалистическом мире.

В Нью-Мексико тоже трудятся экскаваторы. Прямо из земли машины берут черную руду с серебряными блестками. Оттуда она поступает на очистительный завод, напоминающий увеличенный в тысячи раз аппарат для опытов на школьном уроке по химии. Дробилка, чаны с зеленой жидкостью, гигантские колбы.

И вот он - "желтый кекс". Порошок цвета нежного яичного желтка. Открытые бочки с ним стоят прямо у выхода.

Признаюсь, никогда не думал, что добывание и очистка урана так просты и будничны.

- Не опасно ли? - поинтересовался у Джеймса Крегга, невысокого худощавого мужчины с обветренным моложавым лицом.

- Опасно? - удивился Крегг. - За тридцать четыре года работы в урановой промышленности не встречал ни одного пострадавшего. Конечно, я бы не советовал глотать "желтый кекс" или держать в спальне бочку с этим порошком. А так нужна лишь хорошая вентиляция, чтобы люди не вдыхали с воздухом урановую пыль. Опасность же начинается там, где уран расщепляют, - на атомных электростанциях. А у нас, как и у химиков, больше производственных травм от неумелого обращения с кислотами.

Когда-то рудник находился в руках Пентагона. Сверхсекретный объект усиленно охранялся. Но с 1960 года он перешел к частной компании. Правительство сначала уменьшило, а затем и вовсе прекратило закупки урана, возобновив их при Рейгане. И сейчас рудник и завод охраняют лишь забор да одинокий сторож.

- А что - охрана? - пожал плечами Крегг. - Кто хотел - а такие находились, - просто брал немного "желтого кекса". Только воришки не знали, куда его сбыть.

И он сослался на историю, о которой как раз в то время писали газеты. Один инженер на очистном заводе умудрялся занижать процентный состав золота в руде. Разницу прикарманивал. "Если человек хорошо знает технологию, то он всегда найдет способ украсть. Не помогут ни охрана, ни суровые правила, - подвел итог Крегг. - Нужно полагаться на честность, а не на предохранительные меры".

Говорил мой собеседник со знанием дела, властно, уверенно. Его голос и прямой взгляд голубых глаз не очень вязались с внешностью - спортивной курткой, расстегнутой на две пуговицы рубашкой, обнаженной грудью с индейским украшением из серебра и бирюзы. Крегг когда-то был президентом этой самой урановой компании, а после выхода на пенсию пошел работать в Федеральное горное управление.

Мне довелось побывать в Нью-Мексико в те годы, когда энергетический кризис был в самом разгаре. Ощущение бума буквально носилось в воздухе. Горняки в барах строили радужные планы. Как грибы росли новые шахты, коттеджи и забегаловки.

Городок Гранте объявил себя урановой столицей мира.

- Запасы урана здесь почти неисчерпаемы, - захлебывался от восторга сотрудник одной из урановых компаний Керр Макги. - Мы находим все новые и новые залежи. Скважины здесь начали бурить ещеЛ в двадцатых годах в поисках нефти и газа. А с пятидесятых годов ищут уран и ванадий. Настоящий же бум начался после вспышки энергетического кризиса. Цены на "желтый кекс" подскочили в несколько раз. Только за два года было построено полтора десятка шахт. Строили прежде всего крупные корпорации - "Галф ойл", "Анаконда", "Филипс петролеум", "Юнайтед ньюклиэр". Свою продукцию продаем атомным электростанциям. Урана здесь хватает, но сооружение новых шахт отстает от спроса на уран.

В середине 80-х годов цены на нефть на мировом рынке упали. За собой они потянули вниз и цены на "желтый кекс". Заставила американцев задуматься и чернобыльская беда: не все так уж благополучно с безопасностью и на заокеанских АЭС.

Впрочем, Дальнему Западу к превратностям судьбы не привыкать.

Дети "движущейся границы" умеют выживать. Любым способом.

Об этом лучше всего может рассказать история двух столь непохожих друг на друга "полынных" штатов - Юты и Невады.

А столица Юты - Солт-Лейк-Сити, лежащая у самого подножия снежных Скалистых гор, была окутана в светло-фиолетовый туман, такой, каким его увидел в Лондоне Клод Моне.

От гор веяло сырой прохладой. Еще большей прохладой веяло от здешних нравов.

Иную, непохожую на остальную Америку атмосферу мы, иностранные корреспонденты, ощутили сразу.

Если в других штатах нами интересовались лишь несколько функционеров по долгу службы, то здесь на встречу гостей вышел целый коллектив белых пиджаков с эмблемой во главе с влиятельным деятелем церкви, одним из "отцов города".

Нас сразу же после размещения в гостинице отправили на коктейль с беседами, многоэкранным фильмом о Солт-Лейк-Сити и мормонах. Это было единственное за всю нашу поездку угощение за счет хозяев. На второй день нас просвещали во время экскурсии по городу, в молельном доме, выставочном зале.

Я остался благодарен за теплый прием, насыщенную, если не сказать перенасыщенную, программу. Но уезжал с чувством, что на два дня превратился в нечто вроде болванки, которую обтесывали на гигантском пропагандистском конвейере.

Над невысокими домами Солт-Лейк-Сити возвышается, как сторожевая башня, 26-этажный небоскреб - штаб-квартира секты мормонов.

Главное здание центральной площади города - серо-фиолетовый храм с шестью шпилями. Площадь так и называется - Храмовая.

В эту мормонскую Мекку иноверцам и атеистам вход строго запрещен. Даже среди мормонов только "самые достойные" становятся завсегдатаями храма. Остальные же допускаются лишь на свое венчание и другие церемонии по поводу важнейших событий в их жизни.

Изгоев пускают в соседний молельный дом. Там молятся мормоны всех рангов, поет знаменитый хор прихожан. Зал славится чудесной акустикой. Звон упавшей на сцене монеты отчетливо слышен в другом его конце.

На этой же площади выстроен модерновый выставочный зал. Скульптуры, картины, диапозитивы прославляют веру и историю "святых наших дней", как "скромно" именуют себя мормоны.

В галерее пророков, которых признают мормоны, представлены не только Христос, апостолы и основатель их секты Джон Смит, но и библейско-иудейский Моисей. Когда мы спокойно осмотрели эту галерею, вдруг взорвался арабский корреспондент: "А где же пророк Мухаммед?" Началась бурная полемика правомерного мусульманина и гида-мормона. А мы уже опаздывали на самолет. С трудом удалось разнять доморощенных богословов.

- Мы буквально верим в непорочное зачатие и воскресение Христоса, во второе пришествие мессии, - рассказывал наш гид-мормон, розовощекий, невысокий, кругленький, как отшлифованный морем камешек. - Наш основатель Джон Смит не мог выбрать ни одну церковь. Их было много в его родном штате Нью-Йорк, и все соревновались друг с другом, заверяя в своей истинности.

Полный сомнений и раздумий, Джон Смит пошел в рощу искать в молитве совета всевышнего. И тогда к нему явился святой дух - ангел Морона. Он молвил: "Возроди святую веру, ибо она сбилась с пути истинного". И дал Смиту золотые скрижали - "Книгу мормонов". Эта священная книга поведала о том, что пророк Лех вывел одно из израильских племен в Америку, что еще до Колумба здесь побывал воскресший Христос, что впоследствии потомки израильтян в Новом Свете перебили один другого до последнего человека.

Гид говорил заученно и елейно, как горьковский Лука. Мормоны очень гордятся тем, что у них нет штатных священников: их избирают на определенный срок из достойных мирян. Вот таким временным попом был и наш экскурсовод.

Каждое проявление любопытства или недовольства он встречал с елейным, обезоруживающим энтузиазмом: "Очень интересный вопрос".

И все же чья-то репортерская душа не выдержала, и последовал непочтительный вопрос: "А где же золотые скрижали?"

- После того как при помощи волшебных очков Джон Смит перевел "Книгу мормонов" со староиндейского письма на английский язык, святой дух забрал золотые скрижали на небо.

Но вот служитель культа по совместительству заговорил торжественно и печально:

- Как в это ни трудно поверить, но в нашей свободной демократической стране были случаи жестокого преследования за религиозные убеждения.

История секты мормонов - классический пример выживания американских инакомыслящих за счет фронтира, не заселенных белыми земель. За счет движения на Запад.

От вражды и преследований мормоны бежали сначала в Огайо, потом в Миссури, в Иллинойс. Но покоя нигде не было. В Иллинойсе был убит "пророк" Джон Смит. Его наследник Бригем Янг создал отряд "ангелов-мстителей". Началась необъявленная война с иноверцами.

И тогда мормоны двинулись на Запад в поисках сказочного Дезерета - "Земли пчел". Их фургоны достигли нынешней Юты в 1847 году, задолго до первых поселенцев "дикого" Запада.

Новый "пророк" Бригем Янг объявил Дезеретом пустынный, неприветливый край в долине у подножия Скалистых гор. Мормонов ожидали испытания и невзгоды не менее тяжкие, чем "отцов-пилигримов". Умелая игра на религиозных чувствах, железная дисциплина и практическая сметка помогли Янгу сохранить общину и со временем наладить жизнь.

Ни наш гид-священник, ни рекламные издания, живописующие мормонскую одиссею, не упоминают причину лютой ненависти к этой секте - многоженство.

У Янга был целый гарем - больше десяти жен и более пятидесяти детей. Резиденция Янга, ставшего и первым губернатором штата Юта, своими яркими оранжевыми красками, воздушными колоннами и башнями напоминает восточный гарем.

В 1890 году мормоны якобы по подсказке святого духа все же отменили многоженство. И теперь это самый большой грех после убийства. Сейчас секта исповедует суровые пуританские нормы поведения. Юноши и девушки должны соблюдать до свадьбы обет целомудрия, а потом седьмую библейскую заповедь: "Не прелюбодействуй!"

Нашим хозяевам и здесь досталось от бывалых и дотошных журналистов, хорошо разбиравшихся в нравах самых злачных мест:

- Ну, а если невеста все же не сберегла свое целомудрие?

- Тогда жених может помолиться за нее и простить грех.

- А как часто такое бывает? Тут последовал уклончивый ответ.

Церковные власти просматривают на благопристойность фильмы и телепередачи, кромсают или запрещают их.

Так называемый мормонский кодекс здоровья предписывает не увлекаться мясом, воздерживаться от кофе и даже чая. Само собой, мормону полагается быть трезвенником. В барах виски и вино не продаются, но иноверцы могут пить из собственной бутылки.

Жизнь каждого мормона - "святого наших дней" - запрограммирована от купели до гроба. И даже после: душам праведников обещаны всякие льготы на том свете.

Работа, досуг, образование, лечение - все это регулируется церковью. За всем следит недреманное око - не далекого бога, а близкой религиозной общины. Каждый "святой наших дней" платит церкви десятину. У мормонов есть свои школы, колледжи, магазины, даже фирмы и заводы. Бедным семьям продают товары в этих магазинах по сниженным ценам или выдают бесплатно. Религиозными церемониями, материальной помощью, другими светскими делами заведует священник.

С трех лет дети состоят в мормонских организациях, где их обращают в веру в перерывах между играми. Начиная с 12 лет их уже избирают "священниками". В юности каждый мормон должен год-два пропутешествовать миссионером и привлечь в лоно своей церкви по крайней мере одного-двух неофитов. Другие церкви возмущаются нахрапистостью и вероломством новоявленных миссионеров, не гнушающихся силой и обманом умножать ряды своих единоверцев. Мормоны огрызаются, заверяя, что они не трогают чужую паству, а занимаются лишь "заблудшими овцами", не принадлежащими ни к какой церкви.

Ежедневно по расписанию и стар, и млад заняты в свободное время всякого рода мероприятиями, организуемыми религиозной общиной, - теннисом, баскетболом, танцами, художественной самодеятельностью, туристскими походами. Девушки и женщины в обязательном порядке проходят курсы домоводства, шитья, воспитания детей.

Еженедельно проводится день семьи, отданный целиком общению родителей и детей, прежде всего коллективным семейным молебнам. Семейная жизнь строится на принципах модернизированной домостроевщины. Женщины не могут быть избраны священниками.

В то время, когда я побывал в Юте, чернокожие тоже не удостаивались чести стать священниками. Почему? На этот вопрос последовал категоричный ответ наших гидов: "Так повелел святой дух, явившийся Джону Смиту". Всевышний тоже, оказывается, расист. Правда, вскоре после этого на небе прислушались к требованиям цветных. Согласно официальной версии мормонской церкви, святой дух ниспослал ее руководителям божье откровение и милостивейше разрешил чернокожим быть пастырями. О женщинах святой дух и на этот раз промолчал.

От мормонов требуется слепая вера во все библейские и мормонские чудеса. Наш водитель автобуса, услышав "святотатственные" шутки журналистов на сей счет, буквально взорвался и яро, с фанатическим блеском в глазах доказывал существование загробного мира. Мне лично столь безоглядных поклонников своей веры доводилось встречать только среди мусульман.

Впрочем, если кто-либо из "святых наших дней" и засомневался бы, то как вырваться из вполне реальных светских пут, которыми его связала мормонская церковь? Вызов общине означал бы крах семьи, карьеры, материального благополучия, а может быть, и жизни.

Практицизм мормонских "апостолов" проявился не только в железной организации, но и в их сверхлояльности. Американскую конституцию они провозгласили божьим даром, а любые поползновения против американского образа жизни считаются тяжелейшим грехом. Нетрудно вычислить, что мормонская церковь испытывает самую большую духовную близость к правым консерваторам, поддерживая и их борьбу с новыми веяниями в американском обществе, и "крестовый поход" против "безбожников-коммунистов".

Отцы церкви со мной держались дипломатично, чувствовалось, что мормонская школа сродни иезуитской. Вопросы были от наивных "А можно ли в Советском Союзе владеть домом?" и нейтральных "Как работает советская печать?" до настороженных "Есть ли в вашей стране свобода вероисповедания?" и враждебных "Почему СССР стремится к военному превосходству?". Искренне, без дипломатии выразил свои чувства рядовой мормон, тот самый водитель автобуса. С нескрываемой ненавистью он стал упрекать меня за преследования, которым-де подвергаются в нашей стране... мормоны. Услышав, что у нас нет не только преследований, но и самих мормонов, он зловеще блеснул глазами: "Ага! Так я и знал!"

Две трети жителей штата Юты - мормоны, немало их в Айдахо, Аризоне. Как чувствуют себя в Юте иноверцы? Большинство из них предусмотрительно обходят эту тему. Но один из сотрудников меднорудной компании все же сознался: "Атмосфера удушливая. Общественная жизнь, досуг, знакомства - все вращается вокруг церкви. Тот, кто не принадлежит к мормонам, автоматически оказывается за бортом. Да и вся эта трезвенность, целомудрие - разве это не лицемерие? В барах - запреты, даже шоу не разрешены, а на домашних вечеринках пей, гуляй, смотри порнографические фильмы. Тяжело здесь жить. Моя жена не выдержала и уехала домой".

Пересекая границу Юты с Невадой, трудно узреть какую-либо разницу. Те же пески, покрытые редкой кустистой травой. Те же предупреждения: "Осторожно! На шоссе может выйти скот".

Первый раз из Юты в Неваду я попал на самолете. И как только сошел с трапа, уже в аэропорту очутился в объятиях "одноруких бандитов". Так называют в Америке игральные автоматы. Внешне они слегка напоминают наши автоматы размена монет в метро, но выглядят значительно импозантнее - высокие, в рост человека, блестяще-металлические, с различными украшениями. Бросаешь монету в одну из четырех прорезей, дергаешь за ручку - и жди. Внутри что-то скрежетало. Но желанного звона монет не последовало. Пробуешь еще раз, еще... пока не повезет или пока не кончатся деньги и терпение.

По залу ходит девушка в фартуке с накладными карманами, разменивая деньги на монеты - четвертаки, полудолларовые монеты с изображением Кеннеди и долларовые - Эйзенхауэра. Если повезет, то посыплются десятки и сотни монет - такого же достоинства, как и брошенные в автомат. Даже по четвертаку можно выиграть двадцать, а то и пятьдесят долларов - вот звона-то!

"Однорукие бандиты" стоят длинными рядами. Шум, как на старом заводе: все грохочет, звенит, сыплется. А над автоматами склонились в поте лица искатели дешевого счастья. Бывают и крупные выигрыши: реклама есть реклама. Во время нашей поездки в Лас-Вегас газеты сообщили, что кто-то выиграл 30 или 40 тысяч долларов.

После серо-сиреневых цветов Солт-Лейк-Сити праздничное сияние ярких разноцветных огней Лас-Вегаса поражает вдвойне.

Об этом городе один американский комик горько шутил: "Каких-то полвека назад здесь была пустыня. Но в нее попали смельчаки. Они и стали первопроходцами. Это были люди с автоматами из Чикаго".

Так оно и было. Город основали чикагские гангстеры. Но лавры надо делить поровну между мафиози и местными законодателями. Последним принадлежат всякие выдумки, как делать деньги... из ничего. В самом деле, можно ли считать источником дохода... законы (кроме налоговых)?

С тех пор как на заре возникновения штата Невада из него вычерпали серебро, на огромной территории не осталось ни полезных ископаемых, ни воды, ни людей. Один песок.

"Отцы" штата решили зарабатывать на... быстром оформлении разводов. Приняли соответствующий закон, и со всей Америки, где развод был длительной и дорогостоящей процедурой, в пустыню двинулись брачные пары. На них могли поживиться владельцы гостиниц, баров, магазинов и, разумеется, адвокаты. Более того, оказалось, что, собираясь расторгать узы Гименея, парочки отнюдь не пребывали в минорном настроении. Наоборот, они жаждали веселья и развлечений. И потекли доллары...

Но во времена "великой депрессии" на одних быстрых разводах зарабатывать стало трудно. И тогда законодателей осенило. Узаконить азартные игры!

Речь идет о "стрипе" в его первозданном смысле - о длинной узкой полоске, а не о "стрипе" в смысле стриптиза.

Вот на эту полоску земли и пришли чикагские "первопроходцы с автоматами". Выросли фешенебельные казино и гостиницы. Шоссе засияло огнями.

На краю Стрипа, у самого серо-желтого песка, стоит "Стардаст" - "Звездная пыль". И от него через полкилометра-километр тянутся импозантный "Дворец Цезаря", гостиница в мавританском стиле "Дезерт", в которой скрывался от всего мира миллионер-эксцентрик Говард Хьюз, шикарный "Фламинго", тот самый, с которого гангстерский синдикат начинал освоение Стрипа, солидный МГМ ("Метро Голдвин-Майер"), в который вложены деньги одной из ведущих голливудских компаний... Между ними - дешевые казино, бары, магазинчики для рядового туриста.

Таков "стрип", где раздевают клиентов. Между огненными сполохами гостиниц и казино чернеют почти не освещенные провалы. На тротуаре ни души. Лишь слышно шуршание лимузинов, посылающих мощные столбы света. Как-то не по себе идти среди этой тьмы, разрываемой исчезающими огнями фар да отдаленным сиянием гостиниц-казино.

- Здесь безопаснее, чем в любом другом месте Америки, - успокоили меня западные коллеги-журналисты. - В Лас-Вегасе не грабят на улице. Это делают в казино. Мафия, зарабатывая на азартных играх баснословные деньги, сама следит за порядком, чтобы мелкие воришки не отпугивали клиентов.

Казино есть в каждой гостинице. Чем дороже гостиница, тем выше ставки игры, больше постоянных клиентов, бдительнее оберегается их покой. Во "Дворце Цезаря" в отдельных кабинетах на втором этаже играют в покер, ставя на кон тысячи долларов. Любопытных туристов останавливает метрдотель: "Чего изволите? Чем могу помочь?" Имеется в виду: "Катитесь отсюда к чертям! Не мешайте настоящим игрокам".

Мы остановились в гостинице "Стардаст", рассчитанной на массового туриста. Как только входишь в холл, сразу попадаешь в какой-то странный, подобный экзотическому сну мир. Мигающий, блестящий, горячечный, пьянящий. Огромный зал без окон забит десятками "одноруких бандитов", какими-то другими автоматами, стойками для картежников, столиками для игры в рулетку и поло. Время здесь остановилось, превратившись в нечто сплошное, не имеющее ни конца, ни края. Без перерыва, круглые сутки горят огни, которым не мешает дневной свет, звенят автоматы, крутятся рулетки и большие колеса с разноцветными полосами и цифрами. Зал заполнен людьми и днем, и ночью.

За стойками банкометы мастерски тасуют карты с помощью автомата. Люди молча подходят к высоким круглым стульчикам, им тут же дают карты. Так же молча они играют, а потом встают и уходят. Играют в "черного Джека", то есть в "очко". На стойке табличка с надписью: "Минимальная ставка - доллар". Минут через пятнадцать подошел старший банкомет и перевернул табличку: "Минимальная ставка - два доллара". "Потолок" - пять долларов, а в МГМ с этого только начинают. Банкометы играют так, что всегда оказываются в выигрыше. Как? Тайны ремесла.

Тем, кто играет полчаса, девушки подносят бесплатную порцию выпивки. Во-первых, это материальное и моральное стимулирование, во-вторых, рюмка-другая Разжигает азарт.

Я подсел к одной из стоек. Полчаса поиграл в "черного Джека" ради интереса (надо же отметиться в Лас-Вегасе!). Играл осторожно - и даже выиграл. А когда надоело, сам повысил ставки, проиграл выигранное и остался при своих.

Большинство обычных туристов так и делают, оставляя Лас-Вегасу в конечном счете сравнительно небольшой проигрыш - своеобразную плату за острые ощущения. Но не дай бог войти в азарт!

Гостиницы-казино всячески завлекают клиентов. Номер здесь стоит вдвое дешевле. Некоторые заведения предлагают бесплатные завтраки и со скидкой жетоны для игры. Лишь бы гость сел за стол для игры, а там, может, и распробует. Фешенебельные гостиницы-казино посылают в Нью-Йорк денежным людям бесплатный авиабилет в оба конца.

Нигде в Америке не встретишь такой парад "звезд" - от идола 40-50-х годов Фрэнка Синатры до самых современных рок-ансамблей. Знаменитые варьете "Фоли бержер" и "Лидо" делят пополам свои представления между Парижем и Лас-Вегасом.

Есть здесь и другие "развлечения". Около игроков сидят девчонки из так называемого "бюро услуг спутниц". В Рино же служительниц древнейшей профессии рекламируют без излишней скромности. Невада - единственный штат, в котором официально разрешена проституция.

Вот так и живут рядом ханжи из Юты и грешники из Невады...

На границе Техаса стоит тяжелая чугунная плита. На ней выбито:

Это край контрастов. Край, где гармонично соединились различные культуры, старое и новое.

Над этой землей развевались флаги шести государств - Испании, Франции, Мексики, Республики Техас, Конфедерации, Соединенных Штатов Америки. Эхо прошлого слышится в таких святынях, как Аламо, Форт-Дейвис, как Вашингтон-он-Братос, где 12 марта 1836 года Техас покончил со своей зависимостью от Мексики, как Сан-Хасинто, где 21 апреля 1836 года Техас провозгласил свою независимость. В 1845 году Техас присоединился к США на правах штата.

Откройте для себя Техас на тысячах миль суперавтострад. Сегодняшние многорядные шоссе имеют мало общего с бывшими индейскими тропами. Попутешествуйте по дорогам между фермами и ранчо. Посетите наши зоны отдыха и парки. Посмотрите сонные техасские местечки и устремившиеся ввысь города. В Техасе есть 25 городов с населением более 50 тысяч человек, и есть глухие закутки, где соседи живут друг от друга на расстоянии многих миль.

Морское побережье Техаса растянулось на 450 миль. Немало в штате и пресноводных озер.

Охотники найдут здесь полно дичи. Разнообразные почвы содействуют развитию сельского хозяйства, разведению цветов и кактусов, скотоводству. В Техасе произрастает пять тысяч растений, в том числе цветок штата - василек. Наслаждайтесь красотой каньонов, ущелий и других чудес природы, сохраненных человеком.

Название штата происходит от индейского слова "техас", означающего "друзья". Штат дружбы приветствует гостей этого края контрастов, края хлопковых полей и цитрусовых рощ, высоких гор и субтропических долин, волнистых песчаных дюн и наполненных талым снегом озер, края симпатичных ранчо и фешенебельных курортов, вымерших местечек, привидений и нефтяных скважин.

Техас соединяет в себе простоту растягивающих слова ковбоев и утонченность городов, очарование старины и новые идеи, захватывающие родео и фиесты.

Техас, который полтора века назад был непроходимой глушью, сегодня воплощает в себе все самое современное, как путешествие человека на Луну. Техас бурлит, как его растущая промышленность.

Техас - это воплощение радостей всей Америки".

Витиеватый чугунный панегирик лишний раз засвидетельствовал, что по рекламе и самоуверенности Техас опережает другие штаты. В стране он пользуется славой края широкой натуры, большого размаха. Здесь все огромно, как знаменитая "десятигаллонная" шляпа техасца.

С пеленок Техас был воплощением "дикого" Запада, краем отчаянных людей и авантюристов, родиной ковбоев и знаменитых долгорогих коров, приспособленных к прериям.

Техас в самом деле целая страна, с территорией в пол-Европы, достаточно многочисленным населением, развитой экономикой.

Техас частенько оказывался на гребне нового. Во времена открытых пастбищ штат стал центром всего ковбойского Запада. Потом на "черном золоте" стали Делать больше денег, чем на скоте и земле. В 60-х годах Техас охватил космический бум. Здесь, в центре пилотируемых космических полетов имени Линдона Джонсона, американские астронавты готовились к путешествию на Луну.

Но такого бума, как во времена энергетического кризиса, штат, наверное, не переживал никогда.

Если человек на подъеме, то он весь сияет - глазами, движениями, интонацией. Так и в походке делового Хьюстона - неофициальной столицы Техаса, в новеньких небоскребах, в самом большом в мире крытом стадионе на 90 тысяч мест - Астродоме, в модернистских зданиях театров - все буквально дышало самодовольством и просперити.

Реклама захлебывалась от восторга: "Хьюстон - это перламутровая пряжка "солнечного пояса"! Это пятый по населению город и третий по величине порт Америки! Это родина независимости Техаса! Всемирно известный медицинский центр!"

"Америку создали традиции добросовестного труда и привычка полагаться на себя", - провозглашало хьюстонское радио. В других американских городах, переживавших жестокую нехватку денег, предпочитали об этих традициях не вспоминать.

- Хьюстон по темпам роста населения занимает первое место в Америке, - с гордостью просвещал меня Эрл Райт, сухощавый мужчина в годах. Он говорил горячо, проникновенно, как будто впитал любовь к городу с молоком матери, хотя перебрался сюда вместе со штаб-квартирой нефтяной компании "Шелл" всего лишь пять-шесть лет назад. - Хьюстон растет равномерно, стабильно. В начале тридцатых годов в нем было триста тысяч жителей, а сейчас - полтора миллиона. Другие же города нашей страны, как правило, уменьшаются: люди бегут из них в предместья. Секрет успеха Хьюстона - в огромном спросе на рабочие руки, безработных здесь меньше, чем где-либо в Америке. В городе созданы прекрасные условия для бизнеса: местных налогов на прибыль нет.

Лысоватый, в очках, вице-президент другой крупной нефтяной компании, "Тексако", расхваливал природные прелести Техаса: чудесную рыбалку, охоту на уток и морских голубей, простор, море, прогулки на морских лодках, ранчо, безлюдье.

- И конечно, прекрасная погода, - добавил Эрл Райт.

Погода в Хьюстоне в самом деле чудесная: даже в январе глаз тешит весенняя зелень пальм и подстриженных газонов. Бывают почти летние солнечные дни с температурой до 20 градусов тепла. В Галвестоне, под Хьюстоном, я даже рискнул искупаться в море. Вода была осенняя, холодноватая, но вполне терпимая. А на обратном пути в Вашингтоне попал в снежную метель.

Погода всегда фигурирует, когда американцы пытаются объяснить рывок "солнечного пояса". Но больше, чем пальмы, привлекают дельцов на Юг льготы для бизнеса. Да и здесь им не противостоит сила организованных рабочих старых промышленных районов: в Техасе лишь один из восьми трудящихся входит в профсоюз.

Самыми удачливыми оказались южные штаты, которые смогли погреть руки на "черном золоте". Это Техас, Оклахома и Луизиана.

В Оклахома-Сити даже колоннады портиков местного Капитолия окружены светло-серыми нефтяными вышками-качалками.

Оклахома - сравнительно молодой штат, для него воспоминания и традиции "дикого" Запада - неотъемлемая часть сегодняшнего дня. На каждом шагу можно встретить местечко или музей фронтира, а в столице штата создан всеамериканский пантеон славы ковбоев. Без шляпы с закрученными полями оклахомец чувствует себя неловко.

Восточный сосед Техаса - Луизиана-еще не так давно представлял собой типичный глубокий Юг со старинными усадьбами плантаторов, остатками времен рабовладельчества, южного "джентльменства" и господства "короля-хлопка". Как воспоминание о былом остается неповторимый Новый Орлеан, родина джаза, впитавшая в себя три культуры - французскую, испанскую и американскую.

Но достаточно взглянуть на протянувшиеся вдоль автострад огромные цилиндры нефтехранилищ, на высокие газовые факелы, на химические заводы, чтобы убедиться, что Луизиана ушла далеко и от Старого, и от Нового Юга.

В Хьюстоне же "черным золотом" пропитано все: банки, мысли, сам воздух. Стену просторного обеденного зала в клубе нефтяных компаний украшает огромное панно. Искривленные линии и полосы в ярких тонах напоминают не то дерево, не то фонтан.

- Нефтяная скважина в разрезе, - объяснил, перехватив мой взгляд, вице-президент компании "Камко" Сэм Пирс.

Хьюстон - нефтяная столица Америки. Здесь собрались штаб-квартиры практически всех нефтяных корпораций страны или, вернее, их филиалы, занимающиеся Добычей "черного золота" в самой Америке. Операциями же за границей руководят из нью-йоркских небоскребов.

То, что в Хьюстоне называли "добросовестным тРУДом и умением полагаться на себя", нередко было обыкновенным грабежом штатов, лишенных источников энергии. Богатые на нефть штаты "солнечного пояса" перекачивали из старых промышленных районов страны не только деньги, но и целые компании, квалифицированных рабочих.

Нефтяной бум окончательно убедил техасцев, что они "самые лучшие" в Америке (и, разумеется, во всем мире), что именно здесь находится "земля обетованная", которую так упрямо искали за горизонтом американские пионеры.

"В Техасе все огромно, грандиозно", - говорят другие американцы. Они имеют в виду необозримые просторы, "десятигаллонную шляпу", Астродом и широкую натуру техасцев.

"В Техасе все еще стреляют с бедра", - презрительно говорил мне журналист из "Ридерз дайджест". Речь шла не только и не столько о ловкости в стрельбе, хотя и этого хватает в крае, где право на владение огнестрельным оружием ценится особенно высоко. Речь шла больше всего о взрывном темпераменте техасцев, их задиристости.

Что ж, одна из твердынь "дикого" Запада, родина ковбоев, крепко держится за свои традиции. Здесь по субботам и в самом деле еще случаются перестрелки в барах.

Техас объединил в себе традиции Запада, Юга и даже Севера.

Наследие Запада здесь больше, чем где-либо, срослось с агрессивностью нуворишей. И хотя далеко не все в штате "одинокой звезды" стали ковбоями или разбогатели, эти традиции наложили заметный отпечаток на характер белого техасца.

Воинственный провинциализм обитателей Дальнего Запада, традиционное пристрастие южан к мундиру с погонами, развитый бизнес на оружии, податливость пропаганде о "советской угрозе" аравийской нефти, о которой здесь очень пекутся, да и собственная история ("Помни Аламо!") - все это питает довольно агрессивное отношение к внешнему миру. Но вообще-то техасец в душе дружелюбен. Подумывает он и о том, стоит ли ему влезать в конфликты далекого Старого Света. Сказывается и противоречивость интересов нефтяных корпораций. С одной стороны, они склонны обеспечивать свои позиции в разных уголках планеты военной силой Америки, с другой - понимают, что международная напряженность далеко не всегда благоприятствует хорошему бизнесу, многие из них заинтересованы в деловых связях с "самой большой нефтяной державой мира", как называли нашу страну в разговорах со мной руководители компаний "Эль-Пасо", "Теннеко", "Камко", "Экссон". Приятно было слушать, как самые кровенные из них от души ругали администрацию и онгресс за те препоны, которые они воздвигают в орговле с Советским Союзом: "Ну и чурбаны сидят в ашингтоне!"

Штат "одинокой звезды", пожалуй, одно из немногних мест, где к настроениям арабского мира прислушиваются более чутко, чем к произраильскому лобби, 'естная организация дружбы с арабами насчитывает ольше 10 тысяч человек, в нее вошла практически вся естная нефтяная элита.

Техас был и остается главным проводником испано-мексиканского влияния на Америку во всем от архитектуры до магазинчиков с сомбреро и статуэток "под айя и ацтеков". Размеренность, даже сонливость, щущается в ритме жизни Сан-Антонио и других родов юга Техаса, граничащих с Мексикой. Техасцы говорят, по-южному растягивая слова, но по-западному напористо.

Они сохранили простоту, искренность, приветливсть, равнодушие к чинам. Снобизм, конечно, есть, но _ой, техасский, провинциальный. В нем, пожалуй, меньше наивного местного патриотизма, чем надменности.

Остальная Америка смотрит на техасцев с некоторым оттенком иронии. Да и стереотип техасца подозрительно похож на героев голливудских вестернов.

Перед поездкой в штат "одинокой звезды" я вычитав в весьма уважаемом популярном еженедельнике Ньюсуик", что в Техасе прямо-таки свирепствует мода ранчо. Каждый мечтает заполучить хотя бы клочок мли, завести там живность и щеголять в "десятибальнной" шляпе и при других ковбойских атрибутах.

Спросил у одного, второго, третьего... Все - а это ыли не случайные прохожие, а сотрудники крупных омпаний - отрицательно качали головой.

- Я бы не сказал, что здесь так уж распространена ода на ранчо и ковбойские одеяния, - просветил меня мололодой нефтяник Макгрудер. - Ранчо - это не забава, солидное капиталовложение. Я раньше работал в айоминге. Там земля значительно дешевле, и то ранчо стоит больших денег. А что уж говорить о Техасе! Да и "город будущего", как именует себя Хьюстон, весь Техас далеки от рекламного образа "суперштат", которому неведомы болячки Северо-Востока мерики.

В Хьюстоне прямо за новеньким небоскребом с одерновыми, вылизанными кабинетами штаб-квартиры компании "Эль-Пасо" я увидел знакомую по Нью-Йорку картину. Увидел полуразрушенные дома и другие атрибуты американской бедности. Это был один из многих островков негритянских гетто. За благополучие штата, который так рьяно отстаивает стародавнее "свободное предпринимательство", вынуждены расплачиваться постоянные "неудачники" Америки - малоквалифицированные рабочие, безработные, цветные. Уже до Рейгана каждый пятый в Техасе был бедняком, а по затратам на помощь им штат занимал одно из последних мест в стране.

Пытаясь избежать болезней старых городов, Хьюстон подобно Лос-Анджелесу так разросся, что и сам стал похож на предместье. Вроде и хорошо: ведь предместье - это зелень и тишина. Но - увы! Вместо зелени в городе частенько встречаешь заброшенные пустыри, вместо тишины - гул автострад.

- В Хьюстоне большие расстояния, - рассказывал один из нефтяников. - Мы с братом живем в сорока шести милях друг от друга.

А практически единственный способ передвижения - собственная автомашина. Такая зависимость порождает немало болезней - от хозяйственных перекосов до безудержного поглощения средств и земли автострадами, гаражами и стоянками.

Интересное и поучительное зрелище предстало передо мной с высоты того самого клуба, что украшен панно с нефтяной скважиной в разрезе. В центре города возвышается несколько стеклянных небоскребов, на последнем этаже одного из которых расположен и сам клуб. А прямоугольные исполины окружены кольцом автостоянок, лишь кое-где разорванных островками двух-четырехэтажных домов.

Вечером небоскребы пустеют. А вместе с ними и деловой центр города. Как показал опыт всей Америки, это первый шаг к упадку.

В 60-х годах Хьюстон жил под девизом "Вчера - ковбои, сегодня - нефть, завтра - космос".

Будущим 70-х годов оказалась нефть. В коттеджах на главной улице соседнего с Хьюстоном городка, в котором живут сотрудники центра пилотируемых космических полетов, нефтяные дельцы потеснили астронавтов.

А потом пришли 80-е годы с падением цен на "черное золото". С гибелью "Чэлленджера"...

Техас, питавшийся соками старых штатов, сам оказался в их положении.

Казалось бы, за песками Невады, за голыми, неприветливыми холмиками будет еще суше, еще безлюднее, еще дальше от "цивилизации", последним форпостом которой станет ее лас-вегасский вариант - городок Рино с "однорукими бандитами" и домами терпимости.

Но на границе с Калифорнией как будто кто-то нарочно высыпал сосновую зелень.

Горы Сьерра-Невада поднимаются за пустынной равниной сразу. Вот и сосновые леса, с которыми ришлось расстаться в Вайоминге и Айдахо. А над екой Траки нависли причудливые каменные гроздья, ак напоминающие валуны далекого новоанглийского тата Мэн.

Повеяло прохладой. Перевал Доннер. Не так уж и ысоко - 2200 метров. Но в разгар лета между роскошными соснами и громадными камнями белеет снег. После перевала автострада круто идет вниз. И, как горах на пути к голубизне Южного берега Крыма, десь хвою сменяют листья, а еще ниже появляются ипарисы, пальмы, лавр.

После запыленных простеньких бензоколонок Невады попадаешь как будто в другой мир, мир сияющих истотой, яркой свежей краской и рекламными огнями рамов заправки машин бензином. Таков "золотой" тат.

За Оберном начинается мегалополис - цепь городов, :естечек и предместий, которая тянется километров на вести до Тихого океана. У Сан-Франциско цепь завораживает на юг и уходит вдоль побережья далеко, до амой границы с Мексикой.

Природа как будто на десерт после засушливых рерий, Скалистых гор и пустынь преподнесла американским пионерам плодородные долины и золотые ески берегов Калифорнии. Все, что предназначалось альнему Западу, - Тихий океан, глубоководные реки, краденные Сьерра-Невадой дожди, - все здесь.

Таков был последний фронтир. Дальше двигаться .mo некуда.

И пионеры, что так рьяно столетиями искали частье "за горизонтом", поверили, что этот благодатный край со сказочной природой и есть легендарный льдорадо.

Не искать же "золотую землю" в прериях и пустынях Запада, в оставленных далеко позади городах Северо-Востока, где не то что свою "звезду", а порой и уска хлеба не найти!

"Двести лет мы стремились к чему-то, называемому американской мечтой. Мы никогда не могли определить, что это такое. Но суть американской мечты - искушение, надежда, вера, что если не сегодня, то завтра можно добыть все блага мира, что до них рукой подать. И не было, пожалуй, города, где эта мечта была бы более привлекательной и постоянной, чем в Сан-Франциско", - прочитал я на обложке книги, приобретенной в городе Золотого моста.

Книга так и называлась - "Калифорния: зеркало мечты".

Именно в этом штате поиск новых фронтиров во всех их ипостасях достиг апогея.

Где еще так быстро меняются мода, привычки, времена?

Нью-Йорк? Пожалуй. Но там есть своя закостенелость, вечное кредо - погоня за долларовым успехом любой ценой. Там давно почти нет места для новичков, аутсайдеров.

А Калифорния всегда влекла к себе и всегда давала почти каждому больше простора в погоне за "синей птицей".

В прошлом веке сюда ринулись золотоискатели, в годы первой мировой войны - служители киномузы, в 30-е годы - жертвы пыльных бурь, в 60-е - хиппи...

Начало истории американской Калифорнии, возникшей на месте мексиканской глухомани, можно определить с точностью почти до часа.

Это произошло 12 мая 1848 года. По улицам заштатного местечка Сан-Франциско шел Сэм Броннен, владелец магазинчика из форта Саттер. Он показывал прохожим бутылочку, наполненную желтыми самородками.

Как лесной пожар, вспыхнула эпидемия "золотой лихорадки". Из Сан-Франциско она перекинулась в соседние селения, земли...

Половина мужского населения Орегона двинулась за золотом. Наперегонки спешили люди из Мексики, с Восточного побережья Америки, из Перу, Чили, с Гавайев, из Европы и Азии. Добирались на фургонах через прерии и пустыни, на судах, огибая Огненную Землю, на лодках через реки Панамского перешейка.

Аргонавтом становился каждый. А рядом такие же баснословные барыши гребли лавочники, владельцы постоялых дворов и салунов, даже фермеры. Калифорния купалась в деньгах. Порция виски стоила щепотку золота. Одно яйцо - почти доллар, равный десяткам современных долларов.

Калифорния стала воплощением мечты о сказочно быстром обогащении. Может, это и есть "американская мечта"?

За несколько месяцев население Сан-Франциско выросло с 850 человек до 20-25 тысяч. Всего через два года после вспышки "золотой лихорадки" Калифорния получила права американского штата.

И даже когда "золотая лихорадка" миновала, немало калифорнийцев уже успели познать прелесть плодородных долин, преимуществ самого близкого к Дальнему Западу делового центра, железных дорог, морской 'торговли.

Потом был бум спекуляций на продаже земли. Нефтяной бум. Ракетный взлет "Банка Америки", обогнавшего даже всемогущих финансовых воротил Уолл-стрита.

То было время, когда казалось, что в Калифорнии озможно всё.

То было время, когда местный историк Хьюберт анкрофт говорил, что Западное побережье стало юплощением всего лучшего, созданного человеком... таких прекрасных условиях, которые никогда ранее е выпадали на его долю".

То было время, когда ходила такая шутка: "Ты наешь, в Калифорнии есть десятиэтажный дом без естницы и без лифта". - "Как же люди добираются аверх?" - "Климат, парень, климат".

То было время, когда за несколько лет на голом 1есте вырос Голливуд. Первые кинодельцы добрались святую рощу", удирая подальше от платы за атенты: ведь тогда было запатентовано все - и кино-аппараты, и киноленты.

Почти постоянная солнечная погода и чудесные ейзажи оказались очень подходящими. Кинобизнес авсегда перебрался из Нью-Йорка в Калифорнию, скоре после первой мировой войны голливудская "Фабрика грез" заработала на полную мощность.

Был, конечно, и крах спекулятивного земельного ума. И разрушенный землетрясением Сан-Франциско в 06 году. И конечно, "великая депрессия".

Но последний крупный бум длился почти 30 лет. колько бы ни расписывали очарование золотых пляжей, солнца и плодородных долин Калифорнии, они .еют к этому буму весьма отдаленное отношение. Бум чался в тот день, когда запылал Перл-Харбор под мбами японских самолетов.

Калифорния стала главной базой войны Америки на ихом океане. Как грибы росли на обширных федеральных землях военные базы, порты, аэродромы, юды, судоверфи, склады.

Огромные военные базы остаются и по сей день на побережье, в пустыне Мохаве, где одна только база морской пехоты под романтическим названием "Двадцать девять пальм" занимает добрую тысячу квадратных километров. На военно-воздушной базе Эдварде делают посадку космические "челноки".

После 1945 года мощная военная машина заработала на "холодную войну", на войны в Корее и Вьетнаме. Из авиационной промышленности выросла аэрокосмическая.

Три четверти штата закрыты для советских журналистов и дипломатов, хотя в отличие от Южной Дакоты или Миссури там нет баз стратегических ракет.

В начале 60-х годов "золотой" штат обогнал Нью-Йорк и вышел на первое место в Америке по населению. Губернатор Калифорнии Рональд Рейган, ставший потом президентом, любил повторять, что его штат - это шестая в мире по промышленной мощи держава. Калифорнию провозгласили "суперштатом", "штатом будущего".

Нигде в Америке не увидишь такого собрания самых роскошных вилл, как в Бел-Эре и Голливуде, где живут "звезды" кино, телевидения, шоу-бизнеса и просто обладатели толстых кошельков. Их рекламируют как людей, достигших верха блаженства в "обществе потребления".

Есть и довольно большая по сравнению с остальной Америкой прослойка калифорнийцев, которые тоже в меру своих возможностей и фантазии пытаются роскошествовать. Это - дельцы, верхушка корпораций, высокооплачиваемые ученые, инженеры, адвокаты, врачи, нахлебники шоу-бизнеса и тому подобные. У них, конечно, нет таких вилл, "роллс-ройсов" и бриллиантов, как у самых больших "звезд" и богачей. Но у них денег больше и коттеджи лучше, чем у других американцев. У них есть претензии. Есть склонность "красиво" жить.

Калифорния - первооткрыватель многих веяний американского образа жизни в XX веке. Главная витрина "общества потребления".

Если Детройт - автомобильная столица в смысле производства машин, то Калифорния с конца 20-х годов - главный их потребитель. Сейчас на каждые пять калифорнийцев - от младенцев до глубоких стариков - приходится четыре легковые автомашины. Еще в 1925 году в Лос-Анджелесе открыли первый в Америке универсальный магазин для покупателей, добирающихся до него на колесах.

"Золотой" штат стал едва ли не первым форпостом "автомобильной цивилизации" с ее мотелями, автострадами, бензоколонками. И еще до второй мировой войны в Калифорнии состоятельные люди стали перебираться в пригороды, к собственным коттеджам с зеленью, а на работу в город ездили на машине. Сейчас в пригородах живет чуть ли не каждый второй американец.

Большинство калифорнийцев работают на расстоянии полусотни и более километров от своего дома. А общественный транспорт как таковой почти отсутствует, за исключением Сан-Франциско. Горе оказаться в Лос-Анджелесе без автомашины. Город расползся на многие десятки километров, как гигантский спрут со воими щупальцами-автострадами.

Из штата, ставшего символом просперити, по всему западному миру прокатилась волна самых разных движений, мод и увлечений - от хиппи и студенческих демонстраций до нового варианта оргий - "группового секса", марихуаны, поклонения дзэн-буддизму и дискотек на роликовых коньках.

С момента своего возникновения Голливуд поставляет моды на одежду, косметику, образ жизни. Именно оттуда "звезды" разнесли по всей Америке моду на стройность, худощавость, на умеренность в еде. И даже изобрели салатную капусту, ставшую неотъемлемым атрибутом меню американцев.

Если есть родина бунта западной молодежи 60-х годов, то это Сан-Франциско и его окрестности, прежде всего Беркли.

На одном из книжных магазинов Сан-Франциско становлена не совсем обычная мемориальная доска, на извещает, что именно там было положено начало битникам" - "сердитым молодым людям" далеких 50-х годов. Они пробили первую брешь в стене самодовольства, которой окружило себя американское "общество отребления".

А в 1964 году в Калифорнийском университете в Беркли состоялся первый "сит-ин" - "великое сидение" студентов, захвативших здания своей "альма-матер" в знак протеста против заскорузлой системы обучения. Студенческое движение переросло в борьбу против догм американского образа жизни, против "грязной войны" во Вьетнаме. Беркли отозвался мощным эхом демонстраций в Вашингтоне и Нью-Йорке, стычек на парижских баррикадах мая 1968 года.

Сан-Франциско стал родиной "детей цветов". Пресыщенные вещизмом, погоней за долларом, лицемерием рекламного облика американского образа жизни, его рутиной и домостроевщиной, хиппи бросились в другую крайность - поиск "свободы" личности в безделье, вседозволенности, марихуане, половой распущенности.

Немудрено, что именно там зарождалась и "сексуальная революция". Недалеко от книжного магазина, где собирались "сердитые молодые люди", где выступали Джон Керуак и Аллен Гинсберг, есть еще одно заведение с памятной доской: "Здесь впервые в США в 1964 году официантки стали ходить без верха и без низа". Конечно, можно было выражаться не столь витиевато, написать просто, что девицы бара были в чем мать родила. Но так звучит поцветастее, да и отражает историю вопроса: сначала были сброшены лифчики, а потом и все остальное. И шуму наделали на всю Америку. Но не зря висит юбилейная доска. Сенсация давно приелась. Как ни хватают за руку зазывалы, как ни бьет в глаза реклама "Самое неприличное, самое декадентское шоу", "Половой акт в натуре", а любителей подсматривать в замочную скважину, превращенную в сцену, почти нет...

В Калифорнии же впервые был взорван и весь фасад просперити. Взорван ненавистью, пожарами и кровью в негритянском гетто Лос-Анджелеса - Уоттсе. Взорван борьбой бесправных сельскохозяйственных рабочих, выходцев из Мексики, за создание профсоюза.

Да, даже Калифорния - это не только молочные реки и кисельные берега.

Добрая половина "золотого штата" - это типичный Запад. Это горы Сьерра-Невада, пустыни юго-востока, отгороженные от Тихоокеанского побережья горными грядами. Трудно представить, что всего через час-полтора путешествия на машине на восток от Лос-Анджелеса начинается потрескавшаяся желтая земля.

Песок все больше окружает жухлую траву. Холмы, едва прикрытые темно-зелеными жесткими кустарниками, становятся совсем лысыми, похожими на гигантские мрачные кучи желтой глины или черной, как лава, породы. Вот уже и пустыня Мохаве. Ни одного деревца, никаких следов человека или другого живого существа, кроме нескольких военных баз. И лишь у границы с Аризоной появляются оазисы с чахлыми пальмами и кипарисами.

А ведь немного севернее - в горах Сьерра-Невада - буйно зеленеют сосновые рощи с настоящим калифорнийским чудом - секвойей.

Еще в прошлом веке, когда по случаю столетия Соединенных Штатов калифорнийцам захотелось утереть нос снобам из Северо-Востока, они решили принести в жертву своему честолюбию гигантскую секвойю. Девять дней рубили ее два лесоруба. Четверть ствола привезли на выставку в Филадельфию. Недоверчивые янки заподозрили жульничество. Пришлось везти все дерево.

Так и остался с 1875 года Большой пень. Он апоминает круглую танцплощадку, на которой могли бы плясать несколько десятков человек.

А рядом целая вереница экскурсантов проходит через тоннель, образовавшийся в трухлявом стволе упавшей секвойи.

Гигантская секвойя, названная в честь генерала Шермана, гордо стоит на фоне снеговых вершин. Из земли вздымается могучий ствол. И где-то там, высоковысоко на нем, шумит зелеными кронами целая сосновая роща из веток-деревьев. Их золотисто-медные стволы как будто излучают солнце.

Два мальчугана лет шести-семи задрали головы.

- А говорят, что это самое высокое дерево в мире. Эти дети выросли уже в век, когда их мало что поражает.

А секвойи - это ведь неподдельное, не рекламное чудо. Поражает не только красота и мощь.

Секвойе Шермана три тысячи лет. Деревце прорастало, когда еще не было Гомера и Платона, когда еще в Древнем Египте правили местные династии. В горах, где растут секвойи, даже в самый разгар лета царит риятная прохлада. Но чем ниже, тем становится суше жарче.

А вот и начинается равнина, плодородные земли ежду Сьерра-Невадой и Тихоокеанским побережьем, оры, загибающиеся на юге в направлении к Тихому " еану, задерживают драгоценную влагу, отделяют ее т пустыни Мохаве, от жарких ветров Дальнего Запада. А реки Сакраменто и Сан-Хоакин с их каналами овершили цветущую картину этого солнечного края.

Это знаменитая Центральная долина. Виноградники, ахчи, ранчо, персиковые рощи. Это - родина "фабрик а полях". Здесь нет "семейных ферм". Мощными грокомбинатами управляют из корпораций в Сан-Франциско. Здесь полигон самых передовых методов гробизнеса. И поточной системы. Вот ее жертвы - клонившиеся над зеленью полей сельскохозяйственные рабочие в соломенных мексиканских шляпах, 'алифорнийские "фабрики на полях" - последнее слово высокоразвитого сельского хозяйства Америки. Но в ерновых районах их нет.

За ярко-зелеными, как картинка, полями ближе к обережью появляется сплошной ряд коттеджей.

Это - Калифорния городов и пригородов. Она сосредоточена в двух мегалополисах, тянущихся вдоль Тихого океана на сотни километров.

Северный мегалополис сложился вокруг Сан-Франциско и соседнего Окленда. Южный вырос вокруг Лос-Анджелеса.

Как и на Северо-Востоке, здесь Север и Юг не просто географические понятия.

- Фактически есть две Калифорнии. Они очень не похожи друг на друга. Иногда нам даже казалось, что стоит разделиться на два штата. Но брала верх мысль, что, несмотря на все отличия, лучше все же держаться вместе, - рассказал мне молодой бизнесмен из Сан-Франциско Льюис Лензен.

Сиско, как любовно называют город Золотого моста, разноплеменностью близок к Нью-Йорку, Бостону, Чикаго. В кафе звучат итальянские песни, здесь родина великого тенора Марио Ланцы. На Рыбачьей пристани длинными пахучими французскими батонами торгуют потомки галлов, которым Калифорния пришлась по душе еще в прошлом веке. На улицах можно встретить надписи греческие, польские, армянские, украинские.

За красными буддийскими воротами, напоминающими иероглиф своими завитками и пересечениями, расположился самый большой в Америке китайский городок - Чайнатаун. Отсюда китайские кварталы распространились по всей стране - вплоть до Нью-Йорка и Бостона.

Дыхание Восточной Азии ощущается в толпах японских туристов, в громадном комплексе зданий Японского центра, в острых запахах паленых крабов и креветок на базарчике Рыбачьей пристани.

Есть и в Лос-Анджелесе Чайнатаун, целый городок американцев японского происхождения, черное гетто и многие кварталы чиканос.

Но белых этнических общин мало. Как и на Дальнем Западе, все выходцы из Европы растворились в англосаксонской массе. А между белыми и цветными сохранились высоченные перегородки.

В Сан-Франциско есть нечто похожее на этнический коктейль. В Лос-Анджелесе им и не пахнет. Каждая община сама по себе.

В Калифорнии произошла редкостная, исключительная перестановка местами южного, романского и северного, англосаксонского образа жизни.

В колыбели Старого Света - Европе - даже внешне отличаются Север с его суровым климатом, спокойными красками природы и домов и солнечный Юг с сочной голубизной Средиземного моря, яркими цветами, светлыми тонами храмов и жилищ.

Солнце, полуденная сиеста, благодатная природа, наложили неизгладимый отпечаток на своеобразный южный, романский образ жизни и темперамент. Южан отличает врожденная способность наслаждаться бесценным даром жизни, земными радостями - погожим днем, красотой женщины, искристым юмором, мелодичной песней, стаканом вина, вкусным обедом, веселым карнавалом. Но в то же время и некоторая замедленность ритма жизни, неторопливость, склонность не переутомлять себя без особой нужды.

Средиземноморье стало колыбелью античного мира, европейской цивилизации. Неукротимый творческий дух южан воплотился в гомеровском эпосе, в мудрости Платона и Аристотеля, в афинской демократии, в римском праве, в гениях Возрождения. Но позднее глубинные традиции стали покрываться феодальной и церковной тиной.

Северные народы заявили о себе во весь голос на мировой арене лишь в средние века. От первобытных общин они сразу перешли к господам и крепостным, минуя рабство.

Глубина традиции была у северян намного меньше, чем у южан. Стало быть, и консерватизма не столь много. А природа научила их быть находчивыми и порными до изнеможения. Северянам приходилось ормить себя на плохонькой земле с коротким летом, отвоевывать землю у моря, искать счастья в далеких ледовитых водах и землях.

Практичность, пуританские обычаи, почти аскетизм, одчинение жизни конечной цели - праведности или Согащению - помогли тому, что Германия, Швейцария, Нидерланды, Англия, Северная Франция пошли ервыми по пути Реформации, капитализма, промышленной революции. А буржуазное общество в свою чередь развивало такие черты характера, как предприимчивость, деловитость, рационалистическое мышление.

Позднее история повторила себя в Новом Свете. Каменистая земля, холодный климат заставляли ново-английцев, пенсильванцев, ньюйоркцев проявлять необыкновенное упорство и изобретательность.

А на Юге теплая погода, хорошие земли, табак и хлопчатник дали возможность многим американцам жить на широкую ногу без особых усилий. У бывших северян, англосаксов, проросли романские черты - неторопливость, расслабленность, даже застойность, но в то же время антипатия к жрецам погони за долларом.

В Калифорнии же центр "долларовой лихорадки" переместился в XX веке с севера на юг.

Размахом спекулятивных бумов прибывшие сюда дельцы с Северо-Востока перешибли даже Нью-Йорк или Техас. Земельный бум, нефтяной, голливудский, военный, аэрокосмический, компьютерный... Всеамериканский центр военного бизнеса расположен здесь, на юге Калифорнии. Здесь же знаменитая Кремниевая долина, электронная столица Америки.

Город Желтого Дьявола на Тихоокеанском побережье тоже расположен здесь. Это - Лос-Анджелес. В нем сохранились высокомерие и безграничный оптимизм времен "баронов-разбойников". Вера в силу доллара, в возможность молниеносного обогащения здесь живуча как нигде.

Если в Нью-Йорке богатство прячется за серыми фасадами многоэтажных домов Пятой авеню, то в Лос-Анджелесе оно выставлено напоказ. Гиды благоговейно рассказывают туристам со всей Америки, как купаются в роскоши обитатели вилл в Беверли-Хилс и Бел-Эре. Рассказывают об охранниках, бриллиантах, кутежах, умопомрачительных нарядах.

Лос-Анджелес - столица нуворишей. До сих пор там с завистью и умилением рекламируют счастливчиков, во дворе которых стоит нефтяная качалка. Стоит и качает хозяину доллары прямо из нефтяного колодца.

- Лос-Анджелес агрессивен, напорист, поэтому он и опередил Сан-Франциско за последние пятнадцать - двадцать лет, - с неприязнью говорили мне в Сиско.

Самым богатым и консервативным в Америке считается графство Орэндж под Лос-Анджелесом. Там окончательно созрел как политический деятель Рональд Рейган - с его обходительностью с оружейными магнатами, склонностью поощрять шикование богатством, с его холодным равнодушием к страданиям оставшихся за бортом.

На фоне кричащей роскоши южнокалифорнийских магнатов нищета и безысходность негритянского гетто Уотте, кварталов чиканос, дешевых номеров бульвара Заходящего Солнца просто невыносимы для непривычного человека. Лос-анджелесские нувориши привыкли.

Вернее, они никогда не отвыкали. Они живут как будто в прошлом веке, когда искренне верили, что бедность - от лени и праздности, а богатство - от трудолюбия и напористости.

Когда в беседе о советско-американских отношениях я пожаловался на ядовитое наследство "холодной войны", адвокат Джеймс Грин, блеснув глазами из-под кустистых седых бровей, напомнил: "Не только это. Все началось в девятьсот семнадцатом году".

А ведь на дворе стоял 1978 год, и мне не доводилось своими ушами слышать, как доказывают полную непримиримость и невозможность для наших двух стран жить хотя бы в относительном мире и согласии.

В Сан-Франциско же меня заверили, что придерживаются отнюдь не таких пещерных взглядов: "Из крупных городов Сан-Франциско - самый большой сторонник разрядки. Не зря у него репутация либерального космополитического города, чуткого к новым идеям, разным взглядам, чужеземным культурам".

Сан-Франциско вырос на "золотой лихорадке". А егодня это тихоокеанский Уолл-стрит, протянувший свои щупальца по всему Западу.

Но тон в Сиско задают не финансисты, как на Уолл-стрите, и не нувориши, как в Лос-Анджелесе, а тамошние "белые воротнички".

Здесь, на севере Калифорнии, царят южный дух, умение ценить радости жизни, даже какая-то сладкая истома.

Может, сохранилось испано-мексиканское наследство, обогащенное многочисленными пришельцами из Италии. Может, после мимолетного всплеска "золотой лихорадки", после разрушительного землетрясения 1906 года город стал мудрее, менее уверенным во всемогуществе доллара, в способности богатства сделать человека счастливым. Может, подспудно продолжают жить лучшие традиции западного фронтира. Может, до Сиско долетает с другого берега Тихого океана дыхание Востока с его философским, слегка созерцательным взглядом на бренную жизнь...

- Лос-Анджелес, как и Нью-Йорк, пропитан духом конкуренции, достижения успеха любой ценой, - говорит Льюис Лензен. Он не просто патриот своего края, а представитель местной родовитой знати: "Мои предки приехали сюда еще до "золотой лихорадки"". - Мы же, жители Сан-Франциско, больше упираем на качество жизни, спокойствие, непринужденность, комфорт, чем на карьеру. Мы пытаемся высвободиться от тягот этой гонки за жизненным успехом, борьбы за существование. Для нас важен не только досуг, но и размеренный ритм работы и всей жизни. Для нас Нью-Йорк воплощает в себе отчуждение человека. И многие люди убегают с Востока к нам - убегают от ^лода, от неистового ритма жизни.

Да, Сиско - любимец всей страны. Если где в Америке и умеют жить по-настоящему, считают американцы, то это в Сан-Франциско и еще, пожалуй, в Новом Орлеане.

И достаточно упомянуть, что побывал у Золотого моста, как сразу же собеседники проникаются искренней гордостью: "Понравилось, правда?"

Эту всеамериканскую любовь к городу на Тихом океане хорошо передает чудесная песня "Я оставил свое сердце в Сан-Франциско".

И в наш век тяжелого рока и "металла" эта мелодичная песня звучит в Сиско везде и всегда. Как гимн. И сразу погружаешься в раскованную, легкую атмосферу города.

У города есть свои трущобы. И все же в целом он оставляет впечатление более целостного, не столь безжалостно разделенного на бедные и богатые кварталы, как Нью-Йорк, Чикаго, Бостон или Лос-Анджелес. Да и живут, и ходят здесь белые, желтые и черные американцы как-то ближе друг к другу.

Вечером деловой центр города не пустеет, как в Нью-Йорке или Лос-Анджелесе. Он живет. Небоскребы корпораций окружены невысокими магазинами, гостиницами, кинотеатрами, барами. А ближе к Рыбачьей пристани тянутся светлые мавританские домики среди зеленых островков пальм, кипарисов, магнолий.

Сан-Франциско сохранил трамвайную линию. Теперь она стала местным аттракционом, любимой игрушкой. Антикварный трамвай, открытый всем ветрам, несется по горкам, даже дух захватывает, почти как на "американских горках".

Впрочем, и за рулем машины чувствуешь себя поначалу странно. Как будто на качелях. Горки - одна из изюминок Сан-Франциско, придающих ему неповторимый колорит. Среди них есть и Русская, названная так в честь поселенцев Русской Америки.

Мне Сиско своим духом напомнил Одессу. И не только портом, морскими волнами, глиняными стенами и террасами на верхних этажах. Но острым и в то же время добродушным характером, слегка богемной атмосферой, раскованностью, юмором, фанатичной любовью к своему городу и его истории, чувством земляческой общности.

Бары не имеют ничего общего с манхаттанскими забегаловками, куда заглядывают опрокинуть свою рюмку чужие друг другу люди. В Сан-Франциско это клуб. Люди заходят встретиться с друзьями, поговорить, сыграть в кости. Йх лица светлеют, когда они узнают, что рядом с ними оказался гость с другого конца Америки или иностранец. Его потчуют порцией виски, ревниво допытываясь о впечатлении от чудесного города и щедро изливая свои чувства к своему любимому Сиско.

Крепкого слова в Сан-Франциско не стыдятся. Но в остротах нет такой злости, как у ньюйоркцев. Вот танцевальная студия "Танцуйте, пока не оторвется ваш зад". На футболках красуется ироническая надпись: "Не пейте речную воду, в ней совокупляются рыбы".

По улице движется грузовик, на котором пританцовывает громадная обезьяна из фильма "Кинг Конг", а из громкоговорителя звучит: "Теленовости - на свалку! Ваши души продают ради прибылей!"

А у трамвайной остановки захлебывается низенький бородач с пылающими темно-синими глазами: "Спасите ваши души! Если вы не с Иисусом, то вы с дьяволом! Любите Христа! Чему учат ваших детей в школе?! Математике, а не любви к богу!" Его длинноволосый коллега-блондин, тоже синеглазый, завопил не своим голосом: "Хвала всевышнему! Молитесь!" Оба воздели руки к небу. Но толпа равнодушно разглядывает самозваных миссионеров. Через несколько минут один из них изливает душу случайному прохожему: "Мы сделали все, что могли. Но они предпочитают оставаться с дьяволом". Да, Сан-Франциско - не Лос-Анджелес, подверженный влиянию закоснелых нравов "библейского пояса".

В Сиско даже одеваются по-своему, с иронией, с изюминкой. Какая-нибудь умело вставленная экстравагантная деталь - мужская кепка к девичьим брюкам, шелковая жилетка с джинсами, длинная цыганская юбка к босым ногам - придает своеобразный шарм.

На Рыбачьей пристани - веселой ярмарке, устроенной на месте бывших складов, - раскладывают самодельные кувшины, пряжки, кольца юноши и девушки. Своими заросшими бородами, длинными волосами, яркими индийскими сорочками и ожерельями они напоминают хиппи.

- Куда девались хиппи? - спросил я у Льюиса Лензена.

- Подавляющая часть молодежи шестидесятых годов - будь то хиппи или студенческие бунтари - превратилась в обыкновенных консервативных граждан, - ответил мой собеседник.

Его судьба - лучшая иллюстрация метаморфозы молодого поколения 60-х годов. Вчерашний участник студенческого бунта в Беркли теперь отвечает за иностранные операции транснациональной нефтяной корпорации "Стандард ойл компани оф Калифорния". Той самой одной из "семи сестер", которые считались бывшими единомышленниками Лензена воплощением всех зол общества, против которого они бунтовали. Даже своим внешним видом - строгим темно-серым костюмом, короткими прилизанными волосами - Лензен воплощал ревностного служащего корпорации. Единственная вольность, которую себе позволил бывший бунтарь и пламенный патриот Сиско, - это широченные подтяжки в клетку.

- Карьеризм, борьба за успех, измеряемый материальными благами, сменил дух протеста, - продолжал Лензен. - Лишь единицы ушли в горы, в "коммуны", либо скатились к наркомании и преступности. На большинстве же свой след оставила, пожалуй, лишь "сексуальная революция". Слабее стали супружеские узы, а женщины - напористее.

- В шестидесятых годах работа выпускникам вузов была обеспечена. Можно было демонстрировать. А сейчас пришло поколение, порожденное "бумом детей". Молодежи избыток. И борьба за рабочее место начинается со студенческой, даже со школьной скамьи. Им не до демонстраций.

- Ну а нашло ли счастье поколение шестидесятых годов?

- Они по крайней мере стали честнее с собой, - полагает Лензен. - Но не надо забывать, что тогда юноши боролись против призыва в армию, против посылки во Вьетнам. А сейчас лишь работа имеет значение. И поколение шестидесятых годов, и современная молодежь сосредоточились на поиске наслаждений. Люди погрузились в себя. Их интересуют не общественные, а личные дела.

- Еще в шестидесятых годах обозначились болезни - перенаселение, нехватка работы, доступного жилья, загрязнение окружающей среды. А наплыв искателей счастья, прослышавших про "калифорнийское чудо", лишь обострил эти проблемы, - считает Лензен.

- Мы слишком быстро развивали экономику, не обращая внимания на высокую цену прогресса. В конечном счете и окружающая среда, и условия труда ухудшились. Возникло и много других проблем. Теперь приходится пересматривать свои позиции, - поведал Р. Хегги из сан-францисского Совета мировых дел.

Мне довелось побывать в Калифорнии в те дни, когда была утверждена так называемая тринадцатая поправка к конституции штата. Налоги, особенно на недвижимое имущество, были значительно уменьшены. Это был стихийный бунт против беспрерывного повышения налогов, против местной бюрократии. Но одновременно состоятельные калифорнийцы таким образом отказывались протянуть руку своим менее удачливым землякам.

- Придется вскоре сокращать помощь беднякам, расходы на образование, на общественный досуг и так далее, - призналась работница администрации штага Джейн Аллиото.

"Штат будущего" в очередной раз опередил остальную Америку. На этот раз - по взращенному на юге Калифорнии консерватизму.

Калифорнийцы, особенно из Кремниевой долины, сделали мощный рывок в ходе структурной перестройки американской экономики в 80-х годах. Здесь, как нигде, стремительно росло производство новейших компьютеров, другой наукоемкой продукции.

Южнокалифорнийские оружейные магнаты и их единомышленники из Ливерморской лаборатории под Сан-Франциско стали и самыми рьяными толкачами программы СОИ. В годы президентства их выдвиженца - Рональда Рейгана - Калифорния далеко опередила другие штаты в получении пентагоновских заказов. "Калифорнийское чудо" вновь пытаются возродить, прежде всего за счет военного бизнеса...

Льюис Лензен рассказал мне об одном модном увлечении в Северной Калифорнии: "Садишься в лохань с кипятком, расслабляешься, забываешь обо всем".

Этакий дзэн-буддизм по-калифорнийски. Вчерашние "дети цветов" и бунтари погружают свое бренное тело в лохань и расслабляются физически и духовно.

Таков последний американский фронтир. Фронтир "потребления".