Мифы против человека

Здесь изобилуют мифы о природе человеческого общества, которые, распространяя тлетворный дух, опутывают науку и проникают в самое ее сердце.

Бэрроуз Данэм

Ко мне зашел товарищ. Завтра он улетает в Нью-Йорк. Я рассказываю ему о моих американских встречах. Мы вместе разглядываем карту предстоящей поездки. "Что в Америке произвело на тебя самое большое впечатление?" - спрашивает он.

Тысячи раз я слышал этот вопрос. От американских журналистов и рабочих, студентов и предпринимателей. Часто об этом спрашивают друзья. Но сейчас я ловлю себя на мысли, что до сих пор так и не сумел передать это главное, найти для него подходящие слова и понятия. Оно, по-видимому, разное для каждого. Для меня это прежде всего сами американцы: встречи с ними запечатлелись бесконечной кинолентой, содержание наших бесед до сих пор звучит гомоном голосов, обрывками фраз. И сами поездки вспоминаются теперь как долгая дискуссия, которая лишь изредка прерывалась переездами, сном, обедами, но и обеды и ужины часто заканчивались спором. Он был постоянным, порой открытым, резким, порой шутливым, порой внутренним, невысказанным. Но всегда это был спор о главном - о людях, об обществе, в котором они живут, об идеях, в которые верят.

Эти дискуссии выявляли нечто гораздо большее, чем несогласие в оценке отдельных событий. Это была неодинаковость самих принципов подхода к проблемам общества. Вот эта несхожесть точек зрения в целом, различие жизненных философий, неодинаковость образа мышления, которая проявлялась на каждом шагу, и поразили меня больше всего.

Мне вспоминается молодежный семинар в США, состоявшийся в 1961 году. В нем участвовали юноши и девушки из различных стран. Более полумесяца мы чинно занимали свое место за длинным столом, вооружались наушниками и спорили. Как-то речь зашла о колониализме. Выступил советский делегат и обстоятельно раскрыл эксплуататорскую природу колониализма, новые формы колониальной политики. Он привел статистические данные, многочисленные признания самих западных деятелей.

Затем слово взяли американские участники. И сразу же четкие политические оценки, расстановка классовых сил, сама суть происходящих событий стали расплываться. Ораторы отмечали "положительные стороны колониализма", говорили об отдельных благородных миссионерах, о том, что старый колониализм давно уже умер, а теперь речь, мол, идет о том, будто метрополии сами "готовят" колониальные страны к принятию национальной независимости. Снова замаячил добрый дядюшка Сэм, который мотается по белу свету, подрывая здоровье в хлопотах о неблагодарных азиатах и африканцах. Говорилось о посадках земляного ореха в Танганьике, о посылке врачей в Конго, о строительстве школ, больниц, железных дорог, о великодушных проповедниках христианства...

И здесь произошло многозначительное событие. Среди участников семинара было несколько представителей Африки. Они стали выступать один за другим, и свежая струя ворвалась в аудиторию. Это был единый по идеям, страстный, эмоциональный по чувствам рассказ. Да, они знали о больницах и о железных дорогах. Но они говорили о главном - о судьбах своих стран, о своей истерзанной Африке.

"Когда мы пытаемся отыскать "положительные" стороны колониализма, - говорил представитель Ганы, - мы обращаем внимание на средства, а думаем, что говорим о целях. Да, колониалисты заботились об обучении определенной части людей, но делали это лишь для того, чтобы лучше и выгодней их эксплуатировать". С блестящей речью выступил молодой африканец из Ньясаленда.

"Если бы вы жили в моей стране, - говорил он, - вы бы увидели, как лишь один ребенок из 20 тысяч детей в рваных ботинках, с рваными учебниками идет в школу. Его неграмотная мать работает ночью, чтобы скопить средства, а утром провожает его до полдороги и долго с благоговением вглядывается в удаляющуюся фигурку. И когда наши дети идут в" школу, они видят прекрасные особняки, видят пустующие спортивные площадки и пианино, на которых никто не играет. Но никому не приходит в голову отдать их детям. Разве можно защищать колониализм? Он несет самое худшее, он относится к народам свысока, как господин к слуге, и грошовыми подачками старается заставить забыть о своей грабительской политике. Как же можете вы, американцы, не зная толком фактов, не понимая их, так легкомысленно, так поверхностно и легко говорить о вещах, которые для нас составляют вопрос жизни? Ведь вы сами когда-то боролись против колониализма и изображаете своего Георга Вашингтона на белом коне. Где же теперь Георг Вашингтон и где его белый конь?"

И все стало на свое место. Африканцам не задавали вопросов, не решались спорить с ними.

Мне часто приходилось присутствовать при дискуссиях такого рода. И я всегда задумывался: почему же американские юноши и девушки оказываются столь беспомощными, столь неискушенными, когда речь заходит о политических проблемах? В глаза бросался разительный контраст между высоким уровнем развития техники, естественных наук, высоким уровнем жизни в США и удивительной бедностью, нереалистичностью, какими-то дремучими джунглями ложных идей и иллюзий, в которых сразу же запутывались молодые заокеанские умы, как только речь заходила о социальных проблемах. При этом я имею в виду не тех штатных присяжных "американского образа жизни", которые, настроившись на волну госдепартамента, заботились лишь о том, чтобы построить мостик к сомнительной политической карьере, и не об озлобленной кучке белоэмигрантов, готовых оплевывать свою родину, а о тех симпатичных, искренних американцах, которые честно стараются разобраться, что же творится вокруг них.

Именно подытоживая дискуссии на социальные темы, можно говорить о специфически американском образе мышления, специфически американском принципе подхода к событиям внутренней и международной жизни. Конечно, он объясняется не этнографическими особенностями, а взлелеян, расцвечен могучей буржуазной пропагандой. О ее влиянии можно говорить и на основании изучения Америки по литературе. Но, пожалуй, только побывав в США, можно непосредственно ощутить, насколько она искусна, понять, какой тяжелый и плотный идеологический туман висит над этой страной. Он глушит трезвые голоса, искажает перспективу.

А огромный интерес к проблемам политики в наши дни закономерен. Современный человек тысячами нитей связан с обществом. Сама его жизнь зависит от многообразных социальных явлений, и она рождает у людей потребность в понимании социальных связей. От общества, от реальных отношений человека с ним, от того, насколько точно и дальновидно решает он проблемы, которые перед ним каждодневно встают, насколько активно и сознательно он участвует в них, и зависит богатство духовной жизни индивида, его место и роль в обществе. Проблем этих много, они актуальны и сложны, подчас они требуют незамедлительного решения. Такой, например, является проблема войны и мира, практически затрагивающая интересы каждого человека.

Первым условием выработки самостоятельной линии поведения является глубокое понимание законов развития человеческого общества, широкий социально-политический горизонт, точное и адекватное восприятие окружающих событий. Громадную роль в этом играет собственная жизненная практика. Но она, естественно, не может быть всесторонней; только личного опыта недостаточно, чтобы проследить истоки явлений, с которыми сталкивается человек, особенно если речь идет о событиях международной жизни. Здесь человек неизбежно оказывается в зависимости от господствующих в обществе идей и принципов. Они могут ему помочь разобраться в окружающей обстановке, могут, наоборот, мешать этому.

Растущий интерес американцев к политике, к осмысливанию больших социальных проблем теперь невозможно ни отбросить, ни заглушить, и официальная пропаганда стремится отвести политическую активность в русло, удобное для господствующих классов, придать ей фиктивную направленность. Реальное содержание социальных проблем выхолащивается, общественной активности придается символический, так сказать "пиквикский", смысл. Создается целая система своеобразных идеологических компенсаторов, в которых глохнут и амортизируются подлинные общественные страсти, где плевелы выдаются за злаки. Господствующий "стиль мышления" сложился в Америке как результат взаимодействия и переплетения ряда идейных течений, политической науки, социологии и философии. Мы уже отмечали основные проблемы и понятия, типичные для него. Это понятия "индивидуализм", "свобода", "равенство" и т. п. На их основе сформированы теории "равных для всех возможностей", "народного государства", "народного благосостояния" и др.

В наших спорах часто вставал вопрос о правительстве США. Американские юноши и девушки упрекали нас: "Вы неправомерно противопоставляете наш народ и наше государство, когда обвиняете последнее в антинародной и реакционной политике. Мы свободно выбираем наше правительство, а следовательно, если принять вашу логику рассуждений, получается, что все американцы агрессивны и защищают колониализм". Это, конечно, дешевый софизм. Мы оцениваем политику государства, правительства США не на основании того, что о нем думают сами американцы, а на основе совершенно объективных реальных фактов. То же самое можно сказать о выборах.

Многие американцы действительно убеждены, что они, участвуя в выборах, сами определяют внешнюю политику США. Да, американец убежден, что ему обеспечена свобода политического волеизъявления. Поэтому он бросается в спор, как игрок в покер с четырьмя тузами на руках:

"Разве у вас, в Советском Союзе, может быть демократия? У вас ведь только одна партия".

"А у вас сколько?"

"Две - республиканцы и демократы".

"А какая между ними разница?"

Оппонент задумывается: "Разницы, собственно говоря, никакой нет, но в каждой партии есть разные люди, и мы знаем их и голосуем за тех, которые лучше могут выполнить нашу волю".

В этом рассуждении проявляется, может быть, самая характерная черта восприятия американцем политической жизни: неумение видеть классовую обусловленность политической позиции того или иного деятеля. За каждым политическим деятелем он признает способность быть независимым от его классовой принадлежности, руководствоваться абстрактными лозунгами "справедливости" и "гуманизма". С этой же точки зрения американец подходит и к выборам. Его гипнотизирует внешняя форма - сменяемость людей. Однако он не видит, что речь идет лишь о тех или иных исполнителях заранее написанного сценария. Символ свободы выбора заслонил главное - классовое содержание политики государства, классовый состав тех, кто осуществляет законодательную и исполнительную власть. Американец убежден, что "свободно" выбирает президента. Но выборы эти, если судить трезво, не что иное, как грандиозный "шоу", бум фразеологии и льстивых обещаний с полной гарантией относительно классовых симпатий будущего обитателя Белого дома. "В американской политической жизни утвердилась традиция, требующая, чтобы кампании, посвященные выборам президента, как можно больше напоминали цирковые представления", - справедливо пишет прогрессивный американский философ Бэрроуз Данэм.

На последние президентские выборы израсходованы десятки миллионов долларов. Кто их платил? А каковы были возможности выбора, которыми располагал американец, ошарашенный светом рекламы и плакатов, оглушенный надсадными голосами политических зазывал? Ведь даже самые тертые политиканы не могли обнаружить существенной разницы между политическими платформами кандидатов обеих партий, если не считать того, что Никсон уверял, будто престиж США в современном мире несравненно вырос, и предпочитал носить пуританские двубортные костюмы с жилеткой, а его соперник, наоборот, полагал, что авторитет США катастрофически упал, и склонялся в пользу более либеральных однобортных пиджаков. Это не мною придуманная оценка - подобных заявлений немало в американской печати^*. Возможность выбора была примерно такой же, как "свобода" предпочесть кока-колу пепси-коле.

^* (Выразительно об этом писала "Нью-Йорк геральд трибюн": "Один раз в четыре года у нас есть шанс сделать историю... Вот и сейчас наступает такое время. Кандидаты в президенты застенчиво отрицают, что они дали согласие баллотироваться, заправилы избирательной кампании поднимают дикий шум вокруг их имен, уподобляясь зазывалам из бродячего цирка. Политическая атмосфера накаляется, все в ожидании премьеры. А касса уже открыта, вы можете купить билет на самое грандиозное представление в Америке, которое ставят раз в четыре года".)

Но официальная пропаганда факт согласия кандидатов в президенты в принципиальных вопросах политики пытается затушевать, подчеркивая их несходства в индивидуальных привычках и качествах. Отсюда, например, и так раздутая прессой рекламная перебранка между женами кандидатов, в президенты, все эти сусальные семейные портреты, рассказ о привычках и ужимках будущих кормчих страны. Однако речь шла не о выборе самого удачливого кавалера или изысканного гастронома, а ответственного политического деятеля, наделенного огромными полномочиями. Причем здесь все эти семейные портретики и галерея сентиментальных фотокарточек?

"Мы верим в Кеннеди", - с энтузиазмом говорили нам американцы осенью 1960 года. Они верили Кеннеди, а он санкционировал нападение на Кубу. Позднее я напомнил американским друзьям об их словах. Они развели руками: "Мы были несогласны с этим поступком Кеннеди, мы протестовали". Они писали письма, это было их политическое волеизъявление, "свобода" выразить свое "несогласие с этим поступком президента". Эти письма тоже предмет особой гордости. Часто нам говорили: "У нас полная свобода мнений. Я могу свободно выйти на улицу и публично ругать сенаторов, конгрессменов и даже самого президента". - "Хорошо, а что толку в этом?" Это главный вопрос, и он оставался без ответа.

Убеждение, будто жизнь общества определяется волей отдельных людей и представляет собой результат воплощения в жизнь некоторых абстрактных принципов, широко бытует среди американцев. Я бы назвал такой подход мифологизацией политики: именно в мифах все в конце концов зависит от отдельных личностей, все сводится к единоборству хороших и плохих персонажей.

Поэтому не удивительно, что современная буржуазная социология единодушно насаждает идеалистический взгляд на общество. При этом выступает характерная черта, Социологи объявляют, что они совершенно "беспристрастны" и руководствуются лишь стремлением найти истину. В современной американской социологии существует множество школ и школок. Порой их положения очень абстрактны и кажутся далекими от злободневности нынешней жизни. Но это только иллюзия. На деле же самые абстрактные и заумные рассуждения так или иначе связаны с современной идеологической борьбой, навязывают человеку определенное понимание злободневных проблем современного общества. Приведу один лишь пример.

Известно, что в США большим влиянием пользуются школы так называемых психосоциологов. Одни из них объясняют общественные процессы врожденными, чисто инстинктивными чертами человеческой психики (фрейдисты), другие основной упор делают на приобретенных в ходе жизни навыках и привычках (бихевиористы). Это течение представлено крупнейшими социологами, начиная с Г. Тарда и Э. Богардуса, которые издают десятки книг, печатают сотни статей. Но не с этой, так сказать, профессионально-социологической точки зрения они нас интересуют сейчас. Важно, что идеи профессиональных психологов становятся устойчивыми предрассудками миллионов американцев. Можно сказать, что 9 из 10 американских собеседников, если речь заходит о социальных проблемах, начинают рассуждать на манер этой школы.

Причины этого не только во влиянии названной группы ученых. К социальным иллюзиям людей может толкать и превратно осознанный "жизненный опыт". Внешние явления, повторяясь многократно, могут служить источником устойчивых предрассудков. Получается нечто аналогичное представлениям древних об астрономии: гораздо легче и праще считать, что солнце всходит и заходит над землей. И хотя мы теперь наверняка знаем, что это не так, наш каждодневный опыт по-прежнему толкает нас к этой иллюзии. Но одно дело - бесстрастная астрономия, а другое - социология: здесь стихийно складывающиеся предрассудки сознательно закрепляются всей силой буржуазной пропаганды.

Найди разницу

Нередко американец рассуждает так. Во всяком общественном явлении участвуют люди. Оно всегда представляет собой результат определенных действий того или иного коллектива людей. Но каждый человек действует не механически, не в состоянии беспамятства, он ведет себя в соответствии со своими желаниями, идеями, стремлениями. Значит, для того чтобы понять то или иное общественное явление, нужно ознакомиться с тем, какие идеи и оценки лежат в его основе, являются его первопричиной. Понять настроение людей - значит понять их действия, а понять их действия - значит понять общественные явления, которые - возникают на пересечении поступков отдельных людей. Такова, собственно, эта нехитрая логика идеализма, которая прочно укоренена в умах многих американских юношей и девушек.

Во время Международного семинара студентов и молодежи, который проходил в Ленинграде (1960 год), зашла речь о причинах войн. Одна из участниц сформулировала свою точку зрения так: чтобы понять, почему была развязана первая мировая война, нужно ознакомиться с духовной обстановкой того времени, с настроениями, которые сложились перед войной в европейских странах. Характер настроений, предшествующих войнам, уточнил другой участник семинара - молодой доктор философии из США. Он начал издалека и рассказал об эксперименте, который был проведен в Англии. Двум группам детей постоянно давались заманчивые обещания и столь же постоянно не выполнялись. Дети стали угрюмыми, раздражительными, они плохо слушались своих родителей. И, наконец, в один прекрасный день среди детей завязалась серьезная потасовка. Какая же, как говорится, отсюда следует мораль? Очевидная. В основе развязывания войн лежит особое чувство раздражения, которое исподволь накапливается в душе человека, а потом по случайному поводу прорывается и приводит ко вселенской потасовке с применением всего наличного военного арсенала. Причем спорить с философом было довольно сложно: как только мы начинали говорить о политической ситуации в мире, он рассказывал об опытах над мышами и обезьянами, которые временами очень "раздражались".

Мост Джорджа Вашингтона через Гудзон

Это был способный, искренний молодой ученый, который сам провел немало опытов над обезьянами и считал себя прямым последователем Павлова. Пристрастие американца к нервным зверюшкам вполне объяснимо. Если психику рассматривать как исходное, определяющее жизнь общества, то отрицается ее зависимость от общественных условий. А как объяснить сами эти психические черты? Возможных ответов немного: или признать, что они "от бога", или утверждать их врожденный, инстинктивный характер. И здесь поневоле начнешь искать ответ в эмоциях четвероногих.

Это мы слыхали из уст молодого представителя "академической" школы. А вот более "обмирщенный" вариант.

В городе Покипси нам довелось встретиться с председателем местной фермерской организации. Зашла речь о судьбе американских фермеров. Да, признал он, число фермеров сокращается. "Почему? Трудно ответить за всех, у каждого свои причины. Одни перестают быть фермерами потому, что не желают жить в деревне, так как в городе детям легче ходить в колледж. Другие считают для себя более выгодным работать на заводе, третьим надоели хлопоты по ферме, четвертым..." Для каждого он находил особую причину. Но руководитель фермерской организации не сказал главного, того, что причина сокращения числа фермеров лежит в жестокой конкурентной борьбе, в которой независимо от желаний и эмоций крупные фермеры постепенно поглощают более мелких, что все эти индивидуальные поводы - лишь форма выражения этой объективной закономерности.

Может показаться, что упор на психологию отдельных персон - это невинная забава, нечто вроде театрализованного варианта общественных коллизий. На деле эти концепции имеют свою четкую классовую, политическую подкладку.

Возьмем, например, центральный вопрос современности - вопрос о войне и мире. Что порождает войну? Как ее избежать? Кто ответствен за военный психоз? Эти вопросы волнуют миллионы людей. Если войны порождаются специфическими условиями развития империализма, значит пути борьбы против войны одни. Если же они вытекают из свойств человеческой натуры, то, собственно, бороться с ними нет резона. Если придерживаться второго объяснения, то агрессивная политика милитаристов выглядит "естественной", а следовательно, борьба с ней бесперспективна. Вспомним в этой связи псевдонаучные рассуждения немецких геополитиков, теоретически расчищавших путь немецким танкам. И вот оказывается, что всякого рода биологические и психологические теории войн играют ту же классовую роль.

Типичной в этом смысле является статья Джона Г. Ломакса "Почему мы любим войну?" (см. "За рубежом", 1960, № 24). Решающую роль в поведении людей и даже в развитии общества играют, по мнению автора, агрессивные инстинкты, изначально присущие всем людям. Отсюда Ломаке делает вывод, что "склонность человека к раздорам и борьбе является не извращением, а его нормальным поведением". После этого остается сделать лишь один шаг - объявить бессмысленной борьбу за мир, поскольку война неотвратима. По существу, автор и делает это, заявляя, что "человечество не может избежать своей эдиповой судьбы" - самоуничтожения.

Ту же социальную роль играют и разного рода психосоциологические школы. При всей своей внешней "академичности" и политической беспристрастности их теории они, по существу, оправдывают носителей международной напряженности, подменяя анализ специфических общественных причин войн ссылками на туманные подсознательные моменты "соответственной" человеческой психики. Известен, например, случай, когда американский социолог Б. Шеффнер объяснял появление фашизма в Германии "привычкой к подчинению власти отца в немецкой семье". Вот, оказывается, в чем дело! Фашизм, реваншизм - это всего-навсего результат того, что Аденауэра и его генералов слишком часто и несправедливо пороли в детстве.

Разумеется, нельзя считать всех психосоциологов приверженцами войны. В своем большинстве это честные ученые, на свой лад стремящиеся разобраться в пружинах человеческого общежития. Но, как отмечал Маркс, идеологу лавочников вовсе не обязательно быть лавочником. Идеологом определенного класса марксизм считает человека, который в своих теоретических суждениях приходит к тем выводам, к которым класс приходит практически. И когда честный и желающий остаться беспристрастным профессор колледжа, оторвавшись от своих неуравновешенных зверят, начинает уверять, будто война есть проявление "естественной" натуры человека, то он выступает как рупор защитников идей о неизбежности войны. Что думает на этот счет сам профессор, как он лично относится к Пентагону, существенной роли не играет.

Воздействие на молодого американца всех этих социальных мифов и приводит к тому, что он не видит классовую природу политических и экономических процессов, сводя их к деятельности различных людей. Одни "хорошие", другие "плохие", "хорошие" по мере своих сил творят добро, "плохие" вольно или невольно порождают зло.

Да, колониалисты принесли немало горя, но ведь среди них были и хорошие люди, добропорядочные христиане, которые строили школы и раздавали милостыню бедным "туземцам". Да, нехорошо эксплуатировать рабочих, но вот, например, мистер X, он баснословно богат, но он образцовый семьянин, он регулярно ходит в церковь, и у него такие симпатичные ребятишки. А когда он идет мимо нашего дома, то приветливо снимает шляпу и подает мне, заметьте, руку. Разве можно сказать, что миллионеры плохие люди. Это типичная для американцев черта - судить о политическом деятеле не по его политике, а по тому, как часто он улыбается, что коллекционирует и хороший ли он семьянин.

Особую роль в распространении социальных мифов играют американские газеты.