"Сегодня я сумасшедший - дай-ка мне авторучку"

Зимой - я буддист. 
Летом - я нюдист. 

Джой Голд, "Моя религия"

Об американских дорогах нужно писать гекзаметром...

Еле слышно гудит могучий мотор, машина методично постукивает на швах бетона, лениво играет Джаз, встречным шорохом обдают лимузины, напоминающе сплюснутые торпеды, а мимо проплывают улыбающиеся неоном рекламы, чистенькие, уютные, словно вчера построенные и выкрашенные домики. Лишь порой автомобильную романтику нарушает ряд будок, пересекающих путь. Словно гигантский гребень, они вычесывают из пассажиров монеты, и тогда наш любезный водитель тянется за кошельком.

Щелкает автомат, загорается довольная надпись: "Добро пожаловать". И снова - калейдоскоп причудливых грез, ритм, погружающий в забытье.

...Американские дороги, асфальтовая нирвана.

В этот воскресный вечер мы возвращались из Принстона, куда меня пригласил один социолог, "специалист по советской молодежи". Уже второй час ночи. Позади 250 километров. Все реже встречные машины. Скоро и Покипси, где проходит наш семинар. Решено заехать в бар за кока-колой.

И сразу же из царства шоссейной геометрии мы попали в другой мир - мир изломанных жестов и хриплых голосов. В полутемное кафе набилось около полусотни юношей и девушек. Постоянно хлопают дверцами прибывающие машины, другие срываются с места, полностью укомплектованные изрядно выпившими юнцами. Трое подростков самозабвенно играют рок-н-ролл. Один завывает а ля Элвис Пресли. На маленьком "пятачке", судорожно кривляясь всем телом, танцуют девицы лет 16 - 18. На них пьяными, невидящими глазами смотрят юноши. Они перебрасываются короткими "мужскими" оценками. А дальше, за столиками, в табачном дыму плавают лица других юношей и девушек.

Вдруг голоса становятся громче, с решительными лицами подростки устремляются к выходу: с помощью кулаков там сводят житейские счеты. Потом являются победители, лихо заказывают виски. И снова истерическое верчение...

Мы вопросительно смотрим на провожатого. "Обычная картина для субботнего и воскресного вечера, - говорит он. - Здесь собирается молодежь. Это ее время". И действительно, в каждом городе по вечерам можно наблюдать такие же сцены. В пьяном чаду, под рваный ритм рок-н-ролла молодые американцы пьют виски и остервенело топчут пол. Дело, как говорится, привычное.

Как-то я сказал американцам: "Неверно, будто рок-н-ролл изобрел Элвис Пресли. Его знали еще русские хлысты". В этой шутке немалая доля правды. Более двух веков назад хлысты уже двигались в такт и хлопали в ладоши, доводя себя до экстаза, до нервных припадков. Они тряслись всем телом, выкрикивали бессвязные слова. Этим до сих пор занимаются некоторые христианские секты (например, пятидесятники; кстати, их немало в США). И причины понятны с точки зрения психофизиологии: повторяющиеся ритмы, звуки, движения приводят к экстатическому состоянию.

Каковы же были причины этих невеселых хлыстовских плясок? Как-то один из последователей хлыстовства пытался объяснить то ощущение, которое он испытывает во время моления. В конце концов он махнул рукой: "Разве вам понять? Для этого вам нужно граммов двести-триста выпить". "Духовной сивухой" были для хлыстов молитвенные собрания, во время которых они старались забыться, хотя бы на время уйти от окружающего их мира крепостного зла и несправедливости. Такой же сивухой, таким же опиумом служат эти танцы в барах, во время которых юные граждане "свободного мира" пытаются убежать от себя. Такова болезнь века.

В последнее время на Западе много говорят о молодежи, которая бросает вызов респектабельной пуританской морали. Это "хипстеры", пустоголовые рыцари "морали развлечения", и, конечно, "битники", которым посвящена масса книг и статей. Что же они такое? Почему, говоря словами Артура Миллера, так много в США "мальчиков и девочек, легионов сбитых с толку людей, которые... ищут немного человеческой теплоты, надежды в жизни, какого-нибудь символа, в который они могли бы верить и с помощью этой веры восстановить свои разбитые сердца и надломленные души"?

Дело, конечно, не в числе "битников" - к ним примыкает незначительная часть американской молодежи. Но в их причудливом облике явственно проступают те подспудные и обычно остающиеся незамеченными процессы, которые типичны для умонастроений и поведения современной американской молодежи.

В западной литературе все чаще и чаще мелькают образы юношей и девушек, которые не приемлют общества. Словно "с того берега" смотрят они на сытое самодовольство, на идеи и заботы этого мира. Они циничны и грубы. Нет у них ничего святого, и на все им наплевать. Но у современных Чайлд-Гарольдов за душой нет ничего, кроме всеразъедающего скепсиса...

Как христианские отшельники, они бегут от мира, стараются вытравить все, что связывает их с его привычками, страстями, мыслями, проблемами. "Не надо нам вашего общества, вашей культуры", - говорят они. Их характерная черта - незнание, что делать с собой. Один из героев романа Джека Керуака "На дороге" так объясняет причину своих беспрестанных метаний: "Не знаем, куда и зачем. Просто мы должны двигаться". Это постоянное нервическое движение, стремление куда-то уйти, предельно интенсифицировать свои чувства, чтобы погрузиться в исступленность рок-н-ролла, одурманить себя наркотиками, забыться в безудержном пьянстве и сексе, постоянная неудовлетворенность, разочарование в своей судьбе, смутная тоска по какой-то другой жизни, неспособность и нежелание ее добиваться - таковы отличительные черты так называемого "разбитого поколения". "Битники" - его признанные авторитеты.

Теперь почти каждый рассказ о молодежи Америки так или иначе затрагивает "битников". О них пишут по-разному. Недавно мне пришлось спорить с журналистом, вернувшимся из поездки в США. "Считают, что "битники" выражают протест против "американского образа жизни", - говорил он. - Я этого не понимаю. Что за протест такой - уход в джаз, в наркотики? По-моему, это скорее ловкие клоуны, желающие привлечь публику эксцентрическим поведением". Другой турист, напротив, уверял, будто по своим взглядам "битники" чуть ли не марксисты, осознавшие "исторически преходящий характер буржуазного строя". Между этими крайними взглядами разместилась развернутая гамма неодинаковых оценок.

Кто же они, эти неприкаянные бородачи? Социальные протестанты или бездумные чудаки? Что их судьба - опереточный фарс или трагедия изломанных душ? Что их бороды - дурная жажда рекламы или печать отчаяния и одиночества?

Развинченный, ожесточившийся против всего света молодой человек с душой, изъязвленной скепсисом, стал устойчивым персонажем многих зарубежных произведений. Одни его осуждают, другие пишут с сожалением, скрывающим глухое непонимание. Но есть авторы, которые защищают запутавшихся юнцов.

На первый взгляд такое отношение может показаться странным. Но если мы вспомним содержание модных буржуазных учений, то увидим, что "битники" добросовестно воплощают в жизнь их принципы. Ведь с точки зрения, например, философии экзистенциализма главное - личное существование индивида, а законы морали - лишь тормоз на пути проявления свободных инстинктов. Жизнь сама по себе абсурдна, иррациональна, доказывает экзистенциалист. Ту же мысль внушают различные фрейдистские и неофрейдистские школы, считающие подсознательные инстинкты сокровенным двигателем цивилизации. Стремление вырваться из "условностей" общества и есть якобы проявление подлинной "свободы" индивида. В подобном духе, например, рассуждает прожигатель жизни Бэзил Деметомос, один из героев недавно нашумевшей в Америке книги Глендона Свортхаута "Там, где есть парни". "Наш век, - говорит он, - не время для больших и серьезных дел. Наш век - это век секса, ночных кабачков, джаза и конвульсивных ритмов, в которых индивид обретает свою свободу".

Если исторический процесс вызывает ужас и страх, если признается абсурдность самого существования, то подлинным выразителем дум общества становится психопат, маньяк, спасающийся от собственной совести в безудержном пьянстве и разврате. Тогда голосом современности оказывается истерическое завывание. "Завывание - это утверждение личным опытом бога, секса, наркотиков, абсурдности", - пишет в поэме "Вой" "битник" Аллен Гинзберг, которого журнал "Лайф" объявил "самым волнующим юным поэтом Америки".

Другие авторы подчеркивают в поведении "битников" прежде всего социальную сторону, видят в них черты "нового" поколения, преодолевающего ханжество и моральную опустошенность современного общества. Мировоззрение "битников" они расценивают как появление нового "Апокалипсиса" и в духе библии проклинают всех инакомыслящих. Особенно велеречив Джек Керуак. "Горе тем, - пишет он, - кто думает, будто "разбитое поколение" означает грех, преступность, безнравственность... Горе тем, которые нападают на него потому, что они просто не понимают истории и тоски человеческих душ... Горе тем, кто не верит в невероятную сладость половой любви; горе тем, кто является заурядным предъявителем смерти... кто верит в конфликт, и ужас, и насилие... подлинное горе тем, кто создает дурные картины о "разбитом поколении", в которых "битники" насилуют невинных домохозяек. Горе тем, кто являются действительно мрачными грешниками, которых забыл даже бог... Горе тем, кто плюет на "разбитое поколение", ветер принесет плевок обратно".

По-разному в американской печати объясняются и причины, вызвавшие к жизни взгляды "битников". Приведу несколько наиболее типичных высказываний. Отмечая, что характерной чертой "битников" является "культ примитивизма и беспорядочности", Норман Подорец пишет, что в основе этого культа лежит не просто бунт против социального, а скорее "восстание духовной задавленности и искалеченности души подростка, который сам не способен мыслить правильно и ненавидит всякого, кто может это делать, подростка, который не в состоянии выбраться из трясины собственного "я".

На иные причины указывает Давид Рейнгольд: "...Разбитое поколение, как бы его ни называть, - это естественное выражение наших дней, международное по своей сути и глубоко укорененное в хаосе нашего общества. Несмотря на все свои недостатки, хипстер - это герой нашего времени, потому что он восстал против общества, которое рационально, но уже неразумно, общества, которое, поскольку оно отрывает человека от его внутреннего собственного "я", может спокойно рассуждать о риске ядерной войны. Способность хипстеров с непосредственностью вести себя в обществе, которое требует конформизма, является подтверждением способности человеческого существа жаждать собственных действий..."

Преимущественно социальные мотивы подчеркивает Джон Холмс в статье "Философия разбитого поколения". Историческая обстановка, в которой выросли "битники", отмечает он, "является насильственной и оскорбляет как идеи, так и человека, который в них верит... Традиционные понятия об индивидуальной и общественной моральности за последние десять-пятнадцать лет были основательно подорваны разоблачениями измены в правительстве, коррупцией в труде и бизнесе, скандалами среди верхушки Бродвея и Голливуда". Эта обстановка, продолжает он, включает в себя "геноцид", "промывание мозгов", воинскую повинность, ограничение свободы личности, угрозу ядерного уничтожения. "Старшее поколение так или иначе приспособило свои представления к современной обстановке. Но разбитое поколение является характерным продуктом этого мира, и этот мир - единственный, который оно когда-либо знало".

С последним можно согласиться: вопрос о "битниках" затрагивает не отдельные стороны жизни молодого поколения, а судьбу его в целом, В этом явлении как бы аккумулируется все уродливое, что есть в заокеанском образе жизни, здесь конденсируется тот идеологический туман, который висит над молодыми американцами, и преломляются на практике модные идеи буржуазной мысли.

Прежде всего о самом термине "разбитое поколение". Слово "beat" в английском языке имеет много значений, но в данном случае важны следующие: разбитый, раздавленный. Кроме того, это слово употребляется для обозначения джазового удара, ритма. Термин "битник" образуется в результате присоединения к нему специфически русского суффикса "ник". В обиход это слово было пущено Джеком Керуаком в конце 40-х годов, а в ноябре 1952 года "Нью-Йорк таймс" напечатала статью Джона С. Холмса "Это разбитое поколение".

В 1957 году Керуак издал повесть "На дороге", в которой передал мироощущение мечущейся группы юнцов "безумных, чтобы жить, безумных, чтобы разговаривать, безумных, чтобы быть спасенными". Она принесла автору шумную известность и была признана ходким бестселлером. Постепенно термин "битник" прочно закрепился за определенной группой "отклоняющейся" молодежи и подчеркивал прежде всего ее отрицательное отношение к конформизму, протест против давления общества на "свободомыслящую личность". Джон С. Роберт писал о такой молодежи: "За заметными исключениями, их социальное мировоззрение негативно и их программа - нуль... Они убеждены в том, что могут благородно творить, только оставаясь непринуждаемыми, даже если речь идет лишь о последовательной идее". Но они уходят из мира не молчаливо, как восточные дервиши. Они много говорят. Аллен Браун отмечает: "Больше всего "битники" хотят умереть. Но следующее после смерти, что они любят, это поговорить".

А какова позитивная программа, что заменило обычный образ жизни, работу, любовь? Обостренная чувственность, искусственная интенсификация нервных возбуждений, половая распущенность, употребление наркотиков и тоска, глухая и безысходная, словно неизлечимая хроническая болезнь. Как отмечал Керуак: "Жизнь - это выбор между скукой и пинками..."

Поэтический термин "пинок" (kick) в лексиконе "битников" означает искусственное средство, которое "обостряет ощущения и тем самым дает возможность входить в контакт с другими людьми". Таков специфический для "битников" путь познания; он проходит через кабаки, кабаре, вечеринки. "Для хипстера, - писал Джой Низанс в своей статье "Прощайте, битники", - бездельник с Бауэри (улица бедняков в Нью-Йорке, где много дешевых ресторанов и увеселительных заведений. - Л. М.) может дать больше для понимания жизни, чем профессор колледжа".

Здесь мы сталкиваемся с новым термином - "хипстер". Оно происходит от английского слова "hip", что значит "бедро". Хипстер - это человек с особой развинченной походкой, он вихляет бедрами и волочит ноги, имитируя движения танцующего рок-н-ролл.

В статье "Происхождение разбитого поколения" Керуак писал: "К 1948 году хипстеры или "битники" разделились на холодных и горячих. Много ошибок относительно хипстеров и разбитого поколения в целом проистекает из факта, что имеется два различных стиля хипстеризма: 1. "холодный" - это не часто встречающийся бородатый мудрец, речь которого медленна и недружелюбна, девушки, которые ничего не говорят и одеваются в черное; 2. "горячий" - это сумасшедший болтливый чудак с горящими глазами (часто невинный и добродушный), который ездит от бара к бару, от дома (pad^*) к дому, разыскивая каждого, стреляя безостановочно, буйно, старается "иметь дело" с угрюмыми "битниками", которые его игнорируют".

^* (У "битников" принят особый жаргон. В частности, "pad" означает квартиру или дом (местожительство хипстера).)

В принципе это родственные явления. Различие между ними заключается лишь в форме выражения. Хипстеры - это более массовидное, более широкое явление. "Битники" - это преимущественно художники, музыканты, писатели, которые выражают свое мировоззрение в нарочито необычных, мрачных, фантастических рассказах и поэмах. Они оказывают несомненное влияние на современную американскую литературу и поэзию. "Битники" - это, так сказать, "теоретики", философы этого течения; хипстеры - его вертлявые гонцы.

В настоящее время это течение в какой-то мере оформилось, выработало свои специфические идеи и нормы, которые регулируют отношения "битников" между собой и их отношение к общепринятой житейской морали. Само собой разумеется, что наиболее четкое и осязательное представление о "битниках" может дать конкретное знакомство с их жизнью, с разноречивыми судьбами живых людей, с образцами их художественного творчества. Постараемся на основе зарубежных публикаций воссоздать образ жизни этих угрюмых бородачей, и это покажет всю ту зияющую пустоту и деградацию, которая отмечает их существование.

Для "битников" прежде всего характерно отвращение ко всему окружающему миру, к традиционной науке и культуре. Поэт Мохамед Карбасси выразил его в поэме, названной им "Наука":

Я спросил звезды, почему они далеко. 
Они померцали и сказали: 
"Расстояние - иллюзия, 
Умозаключение науки".
Я спросил у ветров, куда они дуют.
Они просвистели и сказали:
"Пространство - это иллюзия,
Умозаключение науки". 
Я спросил весну, долго ли она будет. 
Она торопливо ответила: 
"Время - это иллюзия, 
Умозаключение науки".
Я спросил розы, что заставило их улыбнуться.
Они покраснели и сказали:
"Скромность - заблуждение,
Неразбериха ума".

"Битники" враждебны ко всему свету. Даже о родном доме, где выросли, они вспоминают с неприязнью и злостью. Дом, детство описываются как чуждый им, принудительный образ жизни, который идет вразрез с душевными порывами, ломает и истязает "битников". В этом плане показательны следующие слова из поэмы "Гимн странника" Ричарда Гумбинера:

...Дом - это где таится западня темноты, 
Где гнездится паутина муарового лунного света. 
Паук жаждет любви и не беспокоится, 
Если пауки в муках любви находят смерть.
Так как дом - это где есть ненависть, 
Где начинается любовь и печаль.

Причины, которые привели этих людей в богему, довольно однотипны. Вот характерная история Джима, описанная в книге "Настоящая богема" (Нью-Йорк, 1961). Отчим много пил, увлекался женщинами. В доме мальчик чувствовал себя чужим. "Читал Дарвина и библию все время начиная с двенадцати лет". Семнадцати лет Джим вступил в военно-морские силы. "Именно там я действительно родился как личность. Я открыл мои религиозные чувства". Джим служил на эскадренном миноносце и, когда ему было двадцать лет, принял участие в одиннадцати больших операциях. "Мой лучший друг был убит в одном из этих боев, и с тех пор я не имею другого друга... Может быть, мои тревоги начались с войны". С двадцати лет он начал пить и к двадцати пяти годам превратился в запойного пьяницу. Вскоре стал наркоманом.

Что-то подобное пережил каждый "битник": условия личной жизни или какое-то событие в ней ожесточило его против окружающих, вызвало вражду ко всему миру.

"Битники" сворачивают с обычной жизненной колеи, пытаются создать новые ценности, отыскать какой-то особый, другими неизведанный смысл бытия. Главное - избежать влияния общества, в котором они и видят корень зла.

Себя "битники" называют "разбитыми" людьми, но обычно не в смысле какой-то святости или "блаженства", что им приписывают "теоретики", а раздавленными, погасшими эмоционально, подавленными, пессимистическими, отчаявшимися, полными бессильной ярости и даже умственно больными. Они бегут от общества, потому что их страшит его конформизм, стереотипность его оценок и поведения, принудительность и "условность" его морали, сковывающей их "индивидуальность". Самое ненавистное для них состояние - это "следование диктату других... регламентациям и страху... такому поведению, какого общество от тебя ждет... совершение действий безотносительно к своему собственному выбору". Отсюда и их главный лозунг: "Не продавать себя толпе".

Многие американские авторы отмечают особую набожность "битников", своеобразную "небесную ориентацию" их ума, а порой даже рассматривают их как новоявленную религиозную секту. На этом особо настаивает Д. Керуак. "Однажды в полдень, - писал он в 1954 году, - я пошел в церковь моего детства... и вдруг со слезами на глазах я обрел видение того, что я действительно должен иметь в виду под "битничеством" всякий раз, когда я слышу святое молчание в церкви".

Впоследствии Керуак прямо отмечал, что "разбитое поколение в основе своей религиозное поколение", а на вопрос, что оно "ищет", отвечал - бога. Оно хочет, чтобы "бог показал ему свое лицо". Иногда и в нашей литературе отмечается религиозная подкладка "протеста" "битников". Едва ли это все соответствует истине. Сами "битники" обычно заявляют так: "Я терпим ко всему, включая религию", "Я верю в благородство человека", "Я следую христианской этике, но не верю в бога как такового". Как однажды признался Д. Керуак: "Я молюсь моему маленькому брату, который умер, и моему отцу, и Будде, и Иисусу Христу, и деве Марии... Я молюсь этим людям..."

Однако определенное родство взглядов "битников" с религиозной моралью можно нащупать. Оно порождено одинаково враждебным отношением к "миру". Для христианской религии также характерно отвращение к окружающему миру, бегство от него, стремление найти небесный суррогат человеческого счастья. Но в отличие от христианства, оформляющего своей отказ от мира в строгую теологическую систему, "битники" остановились на стадии неясных грез и чисто негативной программы. Для них неприемлемы строгие каноны христианского догматизма, и они довольно произвольно интерпретируют положения "священного писания", так сказать "экспрессионистически" трактуя образы библейских героев.

Одним словом, они поклоняются религии без церкви, любви без обязанностей, молитве без слов. Отсюда некоторое сходство их смутных религиозно-мистических томлений с восточными культами и прежде всего буддизмом с его идеями всепрощения, непротивления и нирваны. Но и здесь сходство скорее по духу, чем по точной догме.

Обитатели колонии "битников" в городе Сан-Франциско открыто и благожелательно говорят о своих умственных болезнях. Их лозунг: "Сегодня я сумасшедший - дай-ка мне авторучку". Но отказ от общества мстит. Уйти от него "битники" - эти бородатые анахореты XX века, - конечно, не могут. И дело не только во внешних "деловых" связях, которых они не могут избежать: взаимоотношений с издателем, официантом ресторана, а нередко и с полицейским инспектором. Дело серьезнее.

Общество создает человека, все его интеллектуальные и эмоциональные способности формируются обществом. Истории о Тарзане и Маугли - это красивые сказки, плод досужего воображения романистов: вне общества все человеческое гаснет, как уголек, вынесенный из очага. По "природе своей человек - существо общественное. Жить вне общества, не насилуя, не уродуя свою природу, он не может. Человек, как Робинзон, всегда стремится к людям.

"Битники" стремятся к уединению и личной "свободе", но создается парадоксальная ситуация: "битник" "свободен" до той поры, пока он ощущает на себе "взгляд" общества. Это ощущение поэтично запечатлено Манном Каролом в его программной поэме "Детский танец", описывающей танец "на снегу без одежды".

...Снег на моем лице,
И ветер румянит щеки.
Снег сидит на всегда зеленых ветках,
Ветках, словно перья.
Я тоже перо, чувствую себя превосходно,
И мне не холодно
Танцевать на снегу без одежды.
И мне не холодно. Мне не холодно. Мне не холодно.
До тех пор, пока я видел их глядящими на меня.

Иллюзорность пути "битников" заключается в том, что их протест против определенной формы общественного устройства перерастает в борьбу против всего общественного; непринятие определенных идей они доводят до отказа от всякой логичности и последовательности, стремление вырваться из пут пуританской морали отождествляется ими с ликвидацией морали как таковой. Они пытаются, словно ангелы, оттолкнуться от грешной земли, но люди - они остаются на ней. Отсюда духовное одичание, пустота. В этом смутном брожении, отсутствии какого-то разумного отношения к жизни остаются только "пинки", единственное средство интенсифицировать свои невыясненные чувства. Роль "пинков" играют наркотики, безудержная половая жизнь. Последняя, кстати сказать, занимает весьма важное место в поведении и настроениях "битников": и как "протест против условностей" и как проявление искомой чувственности. Высказывания самих "битников" на этот счет достаточно определенны: "Секс - это сама суть нового откровения, его проза и поэзия". В их стихах и поэмах изобилуют описания безотчетной инстинктивной любви с явственным привкусом эротики, постоянно мелькают фразы о благословенном "сгорании на ложе любви", о "горячих прикосновениях" и "мелькании белых тел". Одним словом,

Твоя сила и огонь - 
Это все, что я желаю 
В этот момент.

"Этот момент" "битник" стремится растянуть на всю жизнь.

Другим сильнодействующим "пинком" служат наркотики. Один американский автор характеризует "битника" как "рыскающего", от употребления наркотиков безразличного кота... подражателя с детским лицом, страстно желающего быть порочным". Керуак отмечает, что именно под влиянием наркотиков "битник" "действительно чувствует электрический контакт с другими человеческими существами".

Наркотики разные. Почти все "битники" употребляют марихуану, подмешивая ее в сигареты. Уже две сигареты оказывают одурманивающее воздействие, а "настоящий" "битник" таких сигарет выкуривает за день не менее десятка. Марихуана приводит к болезненному веселью либо к чувству тоски и страха. Мысли путаются, человек впадает в прострацию, появляются галлюцинации, порой заведомо чувственные.

Многие предпочитают пейот - алкалоид, получаемый из особого вида мексиканского кактуса. Он вызывает сильные, фантастические видения, когда в воспаленном сознании встают причудливые картины, необычные краски и оттенки. Один из художников - "битииков" так передает свои видения после употребления пейота: "Я видел новые цвета... цвета, скрытые от меня сознательным умом... Я смотрел на белое и видел пятнадцать различных цветов". Другой "протестант" описывает свои ощущения в таких словах: "Я употреблял пейот. Это был фантастический опыт... Очень мучительный физически и психологически устрашающий. Он выгнал меня из нормы, и я чувствовал, будто я кастрирован. Вселенная померкла в моих глазах, и содержание исчезло; почти немедленно она впала в состояние растворения и появления из неизвестного центра или источника".

Особенно вредное воздействие оказывает на психику и здоровье человека сильнодействующий наркотик - героин. По своему действию он в восемь раз сильнее морфия. Мы уже отмечали, что торговля героином приняла в США широчайший размах.

Таковы "битники", несчастные бородачи.

Причины появления "битников" социальные. Это болезненная уродливая реакция на условия, в которых живет человек. Именно этим, кстати сказать, и объясняются их "наряды", столь шокирующие достопочтенных обывателей. "Битники" словно говорят: "Нам наплевать на вашу мораль, на ваши обычаи, на ваши привычки. Мы не ваши, "не от мира сего". Мы не хотим смешиваться с вами даже в одежде, а наши бороды и кофты проводят между нами и вами приметную грань". Это не самодовольный поиск, не обретенное блаженство, а бессильное бегство от общества.

Сам факт появления "битников", их умонастроения отразили в извращенной, превратной форме существенную черту современного американского общества: империализм пришел в противоречие с классическим буржуазным индивидуализмом. Личность все более и более охватывается жесткими внеэкономическими связями, принудительно диктующими ей не только способ поведения, но и образ мышления. Человек теряет свою индивидуальность, ощущает себя "манипулируемым", "делаемым" существом, которому навязывается стереотипная манера поведения и мышления. Об этом говорилось раньше.

Но "битничество" - это превратный болезненный протест. "Битники" считают злом все общественное. Представления "битников" о зле предельно ясно выразил Джек Керуак в своем недавнем романе "Доктор Сэкс". Его герой Джек Дулуз, который выступает выразителем идей автора, размышляет об истории старого замка, и в воспаленном сознании Джека она воспринимается как символическая картина истории мирового зла. Замок опустел, в нем нет больше живых существ, но правят духи - посланцы мирового зла. Во главе их могучий предводитель - демонический король змей. Образ доктора Сэкса - прямая полемика с гётевским Фаустом. Когда-то Гёте, порывом вдохновения вырываясь из теснин немецкого фи-листерства, прославил радость борьбы, как главную и сокровенную цель человеческого бытия: "Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой". В наше время - такова основная идея Керуака - бесцельны поиски жизненной истины и смысла человеческого бытия, поиски, которые когда-то воодушевляли Фауста. Современная жизнь иррациональна по самой своей основе. Зло со всех сторон преследует человека, словно хоровод духов, и только забытье и безумие спасают от него. Время борцов минуло. Прометей врастает в скалу, высшая мудрость говорит устами нервического параноика. Происходит прямая перекличка с экзистенциалистскими идеями.

Отвергая специфические условия жизни людей в буржуазном обществе, "битники" отвергают все, что связано с обществом: коллективизм, науку, искусство, социальные проблемы. Они стремятся утвердить робинзонаду в современном городе, насадить тарзаньи джунгли среди рекламы и небоскребов. Но человек - существо общественное, богатство его духовной жизни определяется богатством тех реальных отношений, в которых он находится с другими людьми. Попытка же обрубить эти связи, выключиться из общественного организма может вести лишь к духовному одичанию, утере человеческой индивидуальности. Образуется пустота, которая должна быть заполнена. Группа, отвергнувшая все общественное, теряет и все человеческое, она рассыпается на совокупность скучающих персон, содержанием жизни которых становятся болезненные, патологические возбуждения, вызываемые различными "пинками".

Вообще говоря, истории известно немало случаев, когда протест против тех или иных сторон социальной жизни перерастал в борьбу против всего общественного, против общества как такового. Так было со многими примитивными, неосознанными формами социального протеста. Достаточно напомнить движение луддитов - "ломателей машин", которые в технике видели источник всего земного зла.

Более близкая аналогия напрашивается с некоторыми религиозными сектами, например с хлыстами. Стремясь порвать с несправедливостью, они стремились порвать и с обществом, со всеми его институтами. Отвергая обычаи "грешного" мира, хлысты провозгласили обет безбрачия, носили особую одежду, не брили бороды. Нечто похожее мы имеем и в движении разного рода христианских отшельников. Но если у всех у них была хоть какая-то, пусть ложная, пусть фантастическая "позитивная" программа, то у "битников" таковая отсутствует. Они с порога отвергают социальное в жизни и в качестве альтернативы предлагают безудержную чувственность. Отвергая интеллектуальное, они закономерно обрекают себя на духовную нищету. Это ложный протест, потому что он не видит разницы между уродливой формой организации общества и самим обществом - колыбелью, непременным условием развития индивидуальности людей.

"Битники" напоминают человека, который, обнаружив, что его дом построен плохо, решил отныне переселиться в пещеру, или человека, которому претит недоваренное мясо, и он полагает, что лучший способ выйти из положения - есть его сырым.

Каждое движение социального протеста имеет свою неумолимую логику. Если оно соответствует объективной общественной тенденции, имеет реальную программу, то по мере развития его социальное значение растет, оно все более отстаивается в категориях классового самосознания, глубже постигает социальный антагонизм. Если же, наоборот, оно не опирается на действительные общественные силы, а ищет свое будущее в переделке психики, распыляет общественный протест по индивидуальным каналам - его социальное звучание постепенно глохнет. "Битники" - пример второго. Социальная сторона этого движения, выразившаяся в разрыве с моралью общества, постепенно перерождается в самодовлеющую проповедь секса и неврастении.

В этом отношении показательна эволюция Джека Керуака. Если его первые романы - "На дороге" (1957 г.), "Люди подземелья" (1958 г.) - поднимали острые социальные проблемы, содержали критику современного буржуазного общества, то герои его последних романов безвозвратно загипнотизированы своими ночными кошмарами, патологическими галлюцинациями, бредовыми фантазиями и вытравили из своей души всякие социальные мотивы. Керуак все более погружается в сферу авторского подсознания и алогизма, его главным мотивом становится "позитивное" утверждение абсурдности жизни и великой миссии доктора Сэкса - нового апостола.

И этот взгляд - жизнь абсурдна по самой своей сути, по самой своей основе и лишь инстинктивное, безотчетное, биологическое существование имеет значение для индивида - предельно ясно выражен в другой книге Керуака - "Мэгги Кэссиди", являющейся продолжением "Доктора Сэкса". Тот же герой - Джек Дулуз говорит: "Танцы, болтовня, выглядывание из окна на Центральный парк и огни Нью-Йорка - все это ужасно, и мы потеряны - наши руки сжаты, но в тщетной надежде - только страх, пустое огорчение - длиннолицая вечеринка в реальной жизни".

"Битники" - не борцы за новое общество, а жертвы старого. Они обличают лишь фактом своего существования. Как писал Т. С. Эллиот:

Я не пророк - я раб тягучих будней; 
Решений час и миг я упустил...

Логика протеста "битников" превратна. Разумеется, жизнь в условиях засилья капитала объективно вызывает у человека неприязнь к его законам, к принудительным оковам, Значит, нужно стараться понять причины социальной несправедливости, устранить ее, и тогда общество станет источником радостных, светлых чувств. Но движение "битников" развивается не в сторону разумного отношения к обществу, а по линии все большего углубления антисоциального содержания, бегства во все более безраздельную чувственность. Поэтому социальный момент выветривается, и на поверхности разрекламированный "протест" "битников" выступает лишь как болезненная аномалия человеческой психики. Они таким образом полностью наследуют тот "вакуум идей", который сейчас образовался в Америке.

Так всегда было: при непонимании людьми природы общественного зла, при неумении сформулировать позитивную программу борьбы протест принимает форму социального шутовства, где весь пафос исчерпывается тем, что они "не такие", как все остальные, и тогда борода, апатия, пассивность оказываются единственным, что выделяет их среди других. А поэтому, хотя "битники" и несут в себе трагический разлад человека и общества, их милое и умеренно скандальное, с точки зрения властей, поведение скоро становится объектом спекуляций ловких дельцов, приманкой для праздношатающихся туристов.

'Я раб тягучих будней'

...Гринвич Виллидж просыпается вечером. Если пройтись по этому району днем, то ничего особенного не увидишь. Обветшалые кварталы, обшарпанные, прокопченные здания, многие из которых не ремонтировались, кажется, с библейских времен, кучи мусора и ржавых консервных банок на плохо вымощенных улицах; маленькие, пока пустующие кафе - таких районов немало в Нью-Йорке. Необычна разве только выставка картин (среди них немало талантливых) молодых художников, устроенная прямо на улице, да обилие антикварных лавок, где по дешевке можно купить поддельную античную безделушку.

Но затишье временное. Где-то на исходных позициях музыканты уже настраивают свои смычки, женщины наносят последние косметические штрихи; туристы допивают последние глотки кофе, а бармены в последний раз оглядывают многоярлыковый винно-водочный арсенал. Все готово. Здесь экзотику меняют на доллары.

Часов в девять вечера на Гринвич Виллидж сплошная толчея. Смешались, кажется, все слои и народности. Вот идет почтенная пара, видимо туристы. С брезгливым интересом они оглядывают полуобнаженных и полупьяных женщин, повисших на кратковременных партнерах; в толпу вклинивается ватага юнцов в "абстракционистских" свитерах - они кричат о чем-то своем; по зданиям мечется реклама; из полуоткрытых дверей кафе на улицу выскакивают и прыгают по мостовой упругие джазовые ритмы; на многих кафе на ветру полощутся вывески, * напоминающие штандарты средневековых орденов...

А вот и наш старый знакомый "битник". Он, как говорится, "на службе". Вооруженный косматой бородой и на редкость грязной кофтой, он стоит у входа" в кафе на Блеккет-стрит, самодовольно поглядывая на публику. Всем своим видом он как бы говорит: "Не пытайтесь казаться равнодушными. Я вижу ваши быстрые испытующие взгляды. Я знаю, что, даже отвернувшись, вы говорите обо мне. От меня вы никуда не денетесь. Только проверьте ваши кошельки, джентльмены, - экзотика нынче в цене". Это вынесенный вперед аванпост "битников", их живая реклама и зазывала.

"Хэлло, Клиф! - окликает его мой спутник. - Этот парень из России. Он хочет сказать тебе несколько слов". Глаза бородача засветились смешанным чувством удивления и честолюбия. "Хэлло!" - говорит он и принимает картинную позу Будды, поучающего заблудший мир. "Ты бы ему показал свою конуру", - предлагает мой спутник.

Мы заходим в кафе. У двери стоит бесстрастный "администратор" и снимает обильную долларовую жатву с любителей новомодных редкостей. Бородач с нескрываемым удовольствием оглядывает свое безотказно действующее хозяйство. Помещение отделано в нелепых, фантастических тонах. На небольшой сцене мечется ошалелая сухопарая девица и "на разрыв души" обрушивает в зал безумные вирши про радость прикосновения и невыразимый экстаз слияния тел. За столиком два бородатых мальчика с изобретательно накрашенными девицами толкуют о ракурсах и сюжетах. Я улавливаю слово "Пикассо". И еще:

О страхе жить.

О страхе не жить.

О страхе любить.

О страхе не любить.

На стенах картины, рассказывающие о содержании выгребной ямы. Начинает играть джаз, воспроизводя звуки ремонтной мастерской. Шум, гам. Но турист, только что заплативший два доллара за вход, терпеливо сносит все это, хотя ему и не по себе. Сносит, потому что за этим, собственно, он и завернул сюда, потому что, вернувшись к добропорядочной семье, он будет рассказывать про удачливых мистификаторов, сила которых в бороде, как у сказочного Черномора.

Пора уходить - впечатления более чем ярки. Да и нашему экскурсоводу время занять свой пост. Вдруг в нем просыпается что-то совсем земное. "Ну как?" - с многозначительной улыбкой спрашивает он. "Все на месте, - отвечаю я. - Только вот над сценой я бы повесил большой череп. Это неплохо действует на воображение и кошелек". Он понимающе кивает. Прощаемся. "Желаю успеха", - говорю я ему. Он жмет руку. "Приходите еще, для вас вход бесплатный". У выхода он снова принимает вид пророка, парализованного потусторонней мудростью. Мы оборачиваемся. Он машет рукой. И мне чудится - вот сейчас он войдет в кафе, отклеит бороду и скажет устало: "Надоело. Дайте выпить, хип. А сколько у нас сегодня набежало?"

Мой спутник чем-то всерьез озабочен. "Я его знаю давно, - говорит он. - Хитрый парень, переменил много профессий. Сейчас работает в строительной конторе, а по вечерам вот так стоит у бара. Говорит, что скоро накопит на дом". Одна мысль все не дает покоя моему спутнику: "Не могу понять, как это он пропустил нас бесплатно".