Под развесистой клюквой

Пусть саламандры, лишь бы не марксисты!
Слова одного из персонажей "Войны с саламандрами"

К. Чапека

Меня всегда изумляла способность человека привыкать к новой обстановке. Живешь в столице в вечной заботе о каких-то неоконченных делах, в жестком ритме телефонных звонков, разговоров, бумаг, книг. А потом оказываешься у моря. И уже на второй день вживаешься в ленивый санаторный режим, и кажется, ты всю свою жизнь носил с собой мохнатое полотенце, сосредоточенно выбирал меню, вел бесконечные пляжные разговоры.

Вот и теперь. Столько чувств, переживаний было связано с этой поездкой, раздумий о незнакомой стране, столько новых впечатлений. Прошла неделя. Мы сидим в уютном кафе "Ховард Джонсон" и потягиваем кока-колу, как будто всю жизнь, этим только и занимались. А за столиками люди, которых мы видим в первый раз и больше никогда не встретим. Слышны их веселые, озабоченные, грустные разговоры. Рядом улыбается официантка, точеная, словно шахматная фигура. Она предлагает "гамбургер" - нечто вроде бутерброда с куском лохматого мяса. От радиолы к нам протянулась песенка о чужой неразделенной любви. Но сейчас это декорация. Нашим вниманием завладела беседа с американским служащим. А она принимает неожиданный оборот.

"Скажите, - спрашивает он нас, - почему в вашей стране так плохо относятся к неграм?" По инерции мы болтаем соломинкой в стакане. Можно было ожидать любого вопроса - нелепого, заинтересованного, формального, провокационного. И вообще вопросы-то эти нам теперь знакомы: видимо, где-то они берутся напрокат. Но такого пока не было, и сразу трудно понять, чем он вызван. Не сам же американец в конце концов его придумал!

Где еще так тепло относятся к неграм, как в странах социализма? Советские люди щедро раздают неграм сочувствие и любовь, вкладывая в это отношение всю свою ненависть к колониализму, все сочувствие освободительной борьбе. Конечно, негры бывают разные.

Вспоминается разговор с одним из руководителей негритянского движения в Бруклине. Он рассказывал о возмутительных фактах расовой дискриминации в США, о наглых выходках расистов в Нью-Йорке и особенно на Юге, о сложных перипетиях борьбы. "В ней, - говорил он, - не так опасны белые мракобесы, потому что их нетрудно распознать. Несравненно вреднее продажные братья по крови. Они спекулируют на принадлежности к негритянскому населению и стремятся выдать свое мнение за голос всего народа". Мы нередко видели этих иуд в безвкусно пестрых костюмах и галстуках. Они впитали в себя расистскую идеологию, во всем стремятся походить на белых. Они равнодушны к трагической судьбе негритянского народа. Кстати сказать, именно со стороны такого рода аудитории чаще всего и раздавались злобные, явно провокационные вопросы и заявления.

Ставка на национальных предателей - такова главная стратегия современных колонизаторов. Они поняли, что при помощи штыков им уже не удержаться в колониях, и стараются опереться на подкупленную национальную верхушку. Порой империалисты даже идут на признание политического суверенитета, но все ключевые позиции в экономике сохраняют за собой. Такова характерная черта неоколониализма. Так что разные бывают негры.

Но на вопрос следует отвечать. И прежде всего нужно выяснить, каков его источник. Скоро он прояснился. Речь шла о журнальной статье, в которой как свидетельство "преследования негров в СССР" рассказывалось о двух студентах из Южно-Африканской Республики, исключенных из московского Университета дружбы народов имени Патриса Лумумбы.

Я знал почти все подробности этого инцидента. Никаких "преследований", разумеется, не было. Эти студенты были исключены за грубые нарушения элементарного общественного порядка. Учебой они не интересовались. Видимо, цель своего пребывания они усматривали в другом. И вот известие об этом факте, многократно отражаясь в кривых пропагандистских зеркалах, теряя истинные очертания, донеслось до жителя провинциального американского городка и стало для него "самой главной", "самой волнующей" проблемой жизни в Советском Союзе.

Так бывает нередко. По каким-то каналам отдельные, случайные факты в ложном виде, в цинично гипертрофированной форме доходят до юношей и девушек, прочно западают в их сознание и становятся основой для оценки жизни в Стране Советов, выражением ее сути.

У нас было множество откровенных бесед с американскими юношами и девушками. Одни проходили спокойно, другие вызывали взаимные эмоции. И, конечно, наиболее острыми, наиболее сложными были дискуссии, касающиеся наших стран, их политического строя и господствующих в них общественных отношений. Именно в этих спорах яснее, чем где-либо, выявлялось то глубокое различие в философских и социальных представлениях, которое отмечало наши позиции.

Конечно, полный перечень разногласий неисчерпаем. Не имеет смысла также полемизировать здесь против ложных и лживых утверждений о нашей стране - тема моего рассказа иная. Я останавливаюсь на представлениях американцев о Советском Союзе лишь для того, чтобы проиллюстрировать одну существенную сторону духовной жизни в нынешних США - резкое обострение интереса американцев к проблемам политики.

В наши дни внимание, как принято говорить, "интеллигентного" человека не ограничивается национальными кордонами. Порой он знает о положении дел в своей стране меньше, чем о событиях в некоторых отдаленных уголках земного шара. Насчет каждого из них "интеллигентный" американец стремится иметь собственное и, конечно, "беспристрастное" мнение. Но именно его суждения о международных событиях оказываются почти в полной зависимости от официальной пропаганды, от содержания газетных и журнальных статей, от радио- и телепрограмм. А необъективность, предвзятость оценок американской печати и радио стали притчей во языцех. Здесь много заведомой лжи, искажения фактов, пережевывания различных слухов и пересудов.

Но ложная информация о событиях - это далеко не главный прием в создании превратного общественного мнения. Более изощренным и зловредным методом является "направленная информация", о которой мы уже говорили. Речь, таким образом, идет о навязывании определенного подхода к политическим событиям, определенного угла зрения на факты международной жизни. Во многом это объясняется направлением официальной пропаганды, которая тщательно отфильтровывает все идеи, идущие в разрез с узаконенными идеологическими шаблонами. Эта практика оказывалась успешной до недавнего времени постольку, поскольку политическая жизнь внутри США была в значительной мере изолирована от мировых событий и проблемы международной жизни не включались в круг повседневных интересов и забот "среднего" американца.

Вообще говоря, даже изощренная и многоветвистая американская пропаганда отнюдь не всемогуща в своих попытках навязать обществу определенные идеи и интересы. Имеется очевидная связь между тем, что мы называем общественным мнением, и реальными условиями, в которых живут носители этого мнения. Социальные интересы человека вызываются не "бескорыстным" теоретическим любопытством, а отражают реальные проблемы, с которыми он так или иначе сталкивается в своей практике. Стойкий интерес не может быть привит извне, если он не имеет реального эквивалента в повседневной жизни, если он не преломился через призму житейских проблем. Однако если уж такой интерес возник, то пропагандистская машина не может его парализовать, не может его заглушить. Правда, она может влиять на его форму и направленность, может пытаться выхолостить его реальное содержание, направить по ложному руслу.

Интерес американцев к политике объясняется прежде всего тем, что ныне многие политические проблемы (например, проблема сохранения мира, вопрос о Западном Берлине, о Кубе и т. д.) непосредственно вторгаются в круг повседневных проблем "человека с улицы". Иными словами, в современном мире происходят глубокие катаклические процессы, которые, если употребить библейскую терминологию, "творят все новое". И рядовой американец отчетливо осознает, что от этого нового ему теперь уже не убежать, не отсидеться в "башне из слоновой кости".

Интерес к политике тоже должен быть осознан, привит. Если человек интересуется зарубежной великосветской хроникой или закордонными миграциями кинозвезд, то это еще не "интерес к политике". Политика - это прежде всего взаимоотношения классов. Устойчивый интерес к ней появляется лишь тогда, когда человек стремится во внешних явлениях, в разноречивых поступках государственных деятелей, в международных событиях найти определяющие, подспудные законы, их внутренний механизм. Американец может восхищаться игрой Святослава Рихтера и кордебалетом Большого театра СССР и быть далеким от проблем политики. Но если он пытается понять суть противоречий в современном мире, причины успехов Советского Союза, корни национально-освободительных движений (мы говорим о международной политике) - это значит, что у него пробудился политический интерес. Одним из ярких проявлений такого интереса и является острое внимание к нашей социалистической Отчизне.

Внимание американца ко всему, что связано с нашей страной, порождено объективным ходом истории. В самом деле, что определяет сущность международных отношений за последние десятилетия? Прежде всего образование и быстрое развитие лагеря социализма, бурный взлет национально-освободительного движения в колониальных и слаборазвитых странах. Глубокое понимание этих явлений - ключ к правильному взгляду на международную жизнь в целом. Выяснение глубоких общественных закономерностей - такова единственно адекватная форма удовлетворения этого интереса. Но порой интерес читателя ограничивается вопросами, касающимися несущественных, поверхностных аспектов социалистического общества. В разговоре выясняется, что его волнуют прежде всего те вопросы, которые подсказаны ему недобросовестной информацией о СССР. Такая позиция буржуазных авторов имеет глубокие классовые корни.

Ощутимые потери, которые за последние несколько десятков лет понес мировой капитализм, - результат действия глубоких неотвратимых законов общественного развития. Защитнику буржуазного строя они могут внушать лишь страх. И совершенно не случайно многие видные американские государственные деятели, в том числе и президент, постоянно впадают в философствование, пытаясь опровергнуть существование объективной закономерности. "Вопреки Карлу Марксу не существует неизбежных законов истории, - заявляет, например, один из руководящих деятелей госдепартамента, Честер Боулс. - Основное испытание успеха или неудачи зависит от силы воли отдельных человеческих существ".

Буржуазная пропаганда пытается увести американца от фундаментальных закономерностей социализма, от его коренных преимуществ и источника неоспоримых успехов. В качестве, так сказать, идеологических компенсаторов, в которых глохнет, получает извращенную направленность интерес к Советскому Союзу, выступает испытанный метод "персонификации" общественных событий, сведение социологических закономерностей к некоторым вопросам быта. Такой поворот оказывается впечатляющим для "реалистически мыслящего" читателя и позволяет уходить от невыгодных обобщений. Таков тот идеологический контекст, в котором разворачивались дискуссии о Советской стране.

Где бы мы ни были в США, мы постоянно ощущали пристальное внимание к нам и понимали, что это лишь незначительная доля того огромного интереса, который американский народ испытывает ко всему, что касается Советского Союза. Во время многочисленных встреч нас буквально засыпали вопросами. Почти всегда встречи выходили за рамки регламента, но и после них к нам подходили юноши и девушки и различными способами выражали свое уважение к Советской стране. Мы постоянно убеждались в глубоком впечатлении, которое произвел визит в США Н. С. Хрущева. О нем американцы вспоминали каждый раз, когда речь заходила о нашей стране. Часто американцы говорили так: "Я видел ваш балет - это грандиозно!", или: "Молодцы ваши хоккеисты!" А уж когда произносились слова "спутник", "Гагарин" - восхищенным улыбкам не было конца. По-своему подытожил чувства американцев на этот счет аспирант - физик: "Нам нужно дружить. Что ни говорите, а мы - американцы и русские - два великих народа, которые всего достигли собственными руками".

Некоторые встречи были по-настоящему трогательны. Как-то мы ехали поездом в Спрингфилд (Иллинойс), чтобы присутствовать на заседании "молодежного правительства". Это довольно популярная здесь игра в органы федеральной власти, в ходе которой тщательно копируется процедура заседаний в Капитолии. Вагон был битком набит "конгрессменами". Каждого из нас окружили десятки юношей и девушек. Проговорили до самого Спрингфилда. При расставании одна негритянская девушка подарила мне открытку, на которой старательно вывела: "Мы были очень, очень рады познакомиться с вами. Мы ничего не знаем о вашей стране, но мы слышали о спутнике и Гагарине. Приезжайте к нам". Дальше адрес и имя. Видимо, настоящий конгресс мог бы многому поучиться у своих юных "коллег".

На заседании 'молодежного правительства'

Как-то мы стояли на пригородном вокзале Филадельфии и ждали поезда в Хавефорд. Видимо, на наших лицах блуждала такая растерянность перед множеством линий, что полицейский решил помочь нам. Узнав, что мы из Советского Союза, он, казалось, забыл про свои обязанности. Поезда подходили и отправлялись, а он шутил с нами, рассказывал о соседях, которые знают многих русских, предлагал свой адрес - "заходите в гости". А под конец вытащил бумажник, достал выцветшую фотокарточку, на которой он был изображен в военной форме вместе с каким-то генералом. "Это я, - показал он с характерной для американцев энергичной мимикой всего лица. - Конечно, постарел с тех пор. А тогда мы охраняли Северный путь во время войны с немцами". Подошел поезд, он расстался с видимой неохотой, еще долго приветливо жестикулировал. А ведь это все было в тот самый момент, когда США охватил неистовый приступ антикоммунистической истерии, связанной с советскими испытаниями ядерного оружия.

Нередко, правда, объявлялись и такие диспутанты, которые заботились лишь о том, чтобы поднять температуру споров, сорвать атмосферу доверия и взаимопонимания. Они выскакивали с провокационными заявлениями, перебивали нас и т. д. В ответ мы, кажется, не очень деликатничали. И вот во время такого рода дискуссий у меня всегда возникало ощущение того, что большинство аудитории искренне радовалось, когда незадачливые крикуны садились в калошу. А если они не унимались, то американские юноши порой просто предлагали им замолчать. Что ж, американский народ - великая нация, и ему чужды квасная обидчивость и зависть.

В Омахе нас представили редактору местной микрогазетки. Год назад ее тираж составлял около 700 экземпляров, а теперь удвоился. Редактор был молод, важен, напорист. Едва он произнес свое первое суждение о коммунизме, мы чуть не потеряли самообладание: газетчик был так восхитительно невежествен, так поразительно самоуверен, что мы устроили подлинное соревнование за право задать ему хотя бы один вопрос.

Скоро настала наша очередь отвечать. Редактор с ходу выпустил по нас заряд таких замшелых и нелепых рассуждений, что мы сначала усомнились: не пародирует ли он некоторых своих коллег? Спор был недолгий: мы торопились на встречу со студентами. Газетчик объявил о своем желании "поприсутствовать". Нам оставалось согласиться - мы гости.

На этой встрече газетчик показал себя в полном блеске. Видимо, беседа с нами пробудила у него необузданную жажду деятельности. Он еще раз прокрутил свою пластинку банальных вопросов. Мы дали соответствующие разъяснения, сделав скидку на официальность обстановки и присутствующих студенток. Были и забавные эпизоды. Об одном из них я, пожалуй, расскажу: он передает обстановку такого рода полемики.

После нескольких фраз об "отсутствии свободы мышления за железным занавесом" газетчик попросил разрешения задать "специальный вопрос" советскому философу. Я поднялся с места. Мы стояли друг против друга, и вся огромная аудитория притихла.

"Скажите, - с подчеркнутым вызовом начал он, - изучаются ли в ваших университетах какие-либо зарубежные философы?" Оставалось лишь пожать плечами: вопрос был нелеп. "Да, изучаются, - предельно кротко ответил я. - Маркс, например". Аудитория одобрительно засмеялась. Но мой оппонент не унимался: "А вы, например, знаете хоть одного современного американского философа?" Бог видит, знал я этих философов; в аспирантские годы ими преимущественно и занимался.

- Знаю. Но вам-то самим кто-нибудь из них известен?

Газетчик слегка оторопел. Такого оборота он, видимо, не ожидал. Он стал сосредоточенно тереть лоб, чтобы добыть искру знания, - так, наверное, древние, желая получить огонь, терли друг о друга куски дерева. Студенты вежливо молчали: спектакль им начинал явно нравиться.

- Хорошо, вот, скажем, Мельвиль.

- Какой же он философ? Это писатель, путешественник. Кстати сказать, он переведен на русский язык.

- Но он все-таки философ.

- Каждый человек философ в некотором роде. Но мы-то говорим о философах - ученых, философах - исследователях. Как насчет них?

Газетчик немного помолчал. Наконец он торжествующе просвистел: "Сэроу", - имя мне незнакомое. "Ну вот, доигрался, - тоскливо подумал я. - Наверное, это какой-нибудь мыслитель местного масштаба, - разве всех упомнишь?"

- А кто он, жив ли, к какому направлению принадлежит?

- Не помню точно. Кажется, он жил в семнадцатом веке. Взгляды? Вроде близкие к коммунистам.

- Приятно слышать: у вас уже в семнадцатом веке были коммунисты (не упускать же такой случай!).

- Он не любил города и призывал жить в лесах.

Диалог становился скучным: мы явно не могли договориться. Вдруг меня осенило:

- Да это же Торо, Генри Дэфид Торо, тот самый, который написал книгу "Уолден, или жизнь в лесу"?

- Да, - обрадовался газетчик (мол, все-таки назвал философа).

- Но при чем же семнадцатый век? Торо жил в прошлом столетии. Да и к коммунизму он никакого отношения не имел. Может быть, назовете кого-нибудь посовременней?

Нет, такого желания борец за "свободу мысли" уже не имел. Оставалось составить резюме. Смысл его был прост: предпочтительней рассуждать о том, о чем имеешь какое-то представление.

Надо было видеть, как ликовали студенты!

Американцы любят шутку. Бывало так, что даже во время пресс-конференции удачный ответ снимал возникшее напряжение.

Дом - музей Ф. Рузвельта в Гайд - парке

- Кого вы хотели бы видеть президентом США?

- Я хотел бы, чтобы избрали Рузвельта.

- Но он уже умер.

- Да, к большому сожалению.

Или еще:

- Вы вот говорите - Пауэре, Пауэре! А вот вчера в газетах было сообщение, что у берегов Бразилии видели советскую подводную лодку. (Была такая фальшивка.) Что вы на это скажете?

- Видели советскую подводную лодку! Так что же вы ее не поймали?

- А вы согласились бы обменять Пауэрса на X. (в ту пору газеты наперебой писали о нем, как о "советском шпионе"; потом сами признали, что это очередная утка).

- Нам трудно судить: мы не видели ни того, ни другого. Покажите их нам. Мы посмотрим и решим, стоит ли это делать.

Кажется, наибольший успех имела следующая шутка.

Нью-йоркская фондовая биржа. Мечутся маклеры, связывая и развязывая узелки финансового счастья держателей акций. "А теперь мы пойдем в святую святых биржи, туда, где совершаются самые крупные сделки", - сказали местные начальники и сопровождавшие нас дельцы. Ладно, пойдем. Поднялись на лифте. Большой зал. Плотные бархатные портьеры, тяжелые пудовые кресла. На стенах портреты президентов биржи и известных финансистов. Настроение торжественное. И вдруг один из моих товарищей решительно направился к кафедре. Он поднялся на председательское место, взял ритуальный молоток и прокричал: "Господа, внимание!" Джентльмены послушно примолкли и с интересом уставились на оратора. "Господа, - веско произнес он. - Господа, все ваше имущество национализировано!"

Что тут поднялось! Заколыхались нейлоновые животы, от смеха раскраснелись лица, забелели носовые платки. Наверное, в этом зале никогда так не смеялись. Судя по последним событиям на нью-йоркской бирже, с тех пор повода для смеха также не было.

И так далее и т. п.

Но вернемся к встрече со студентами.

Когда она мирно кончилась, председатель пригласил нас к себе домой. Расселись по машинам. И первое, что мы увидели, когда вошли в квартиру, был тот самый газетный нахал. Правда, оставалась какая-то надежда, что он угомонится. Не тут-то было! Он снова заверещал. Становилось невмоготу. Но что предпринять? Больше всего нас смущало подчеркну-то вежливое отношение к нему американцев, обычно столь нетерпеливых к таким типам. Мы ломали голову: в чем дело? Наконец поняли. Ведь мы приехали в университет вместе с ним. Все это видели и теперь считают, что он, так сказать, наша креатура. Этого нельзя допустить! Мы стали усиленно расхваливать его чисто журналистскую прыткость: как ловко, мол, узнал, что нас пригласили на частную квартиру! Как быстро ее разыскал! Только мы раскрыли рты, как хозяин поднялся: "Так ты не с ними? - И не дожидаясь ответа: - А ну-ка, выкатывайся отсюда!" И уже потом, когда мы прощались, сказал: "Теперь, наверное, когда вы будете думать о нашей встрече, то вспомните этого типа. Но мы не хотели бы этого".

Нью-йоркская биржа. Рядовые фортуны

Нас часто приглашали на частные квартиры. Обычно комната набивалась битком, собирались соседи. Некоторые из них, по-видимому, приходили лишь для того, чтобы "посмотреть" на русских. Часто за весь вечер они не произносили ни одного слова. А когда мы были в Нью-Йорке, нас пригласил к себе сын генерального секретаря ИМКА Паркер Ландсдейл. На обратном пути он сказал нам: "Я слышал, как моя дочь заявила своим подругам: "У нас, в доме русские, но вы их ни за что не отличите от американцев". И вот для того, чтобы к этому выводу пришли бы все - и дети и взрослые, - мы должны встречаться чаще".

Вспоминая наши встречи, я ясно вижу характерную для простого американца манеру говорить, спрашивать, смеяться. В целом это симпатичные, общительные люди. Вас может поразить обилие странных вопросов, но если американец что-либо пообещал, можете быть уверены, он все точно сделает, Если вы спросите у прохожего дорогу, он не только расскажет, но и проводит вас, пока не убедится, что его совет понят и исполнен правильно. Об этом можно рассказывать долго. Я недавно перечитал "Одноэтажную Америку" И. Ильфа и Е. Петрова и поразился, как верно и глубоко схвачен сам колорит американского характера. Может быть, только за прошедшие годы мистер Адаме стал более нервным - поиски работы, военный психоз, дороговизна, - но в нем неистребима человеческая простота и естественность.

Об огромном интересе американцев к Советскому Союзу говорит и то, что в последние годы здесь резко возросло число людей, изучающих русский язык.

Нам приятно было читать это

В Иллинойском университете заведующая кафедрой русского языка Соботко сообщила нам интересные данные: "До 1957 года группа по изучению русского языка обычно насчитывала 30 - 40 человек. В 1957 году она включала уже 63 человека, а в 1958 (после запуска спутника, пояснила она нам) - 299 человек. В прошлом году в этой группе было уже свыше 350 человек". Прогнозы она сформулировала так: "Каждый ваш спутник добавляет нам новых студентов. Я просто боюсь подумать, что будет, когда вы запустите в небо человека. Где тогда мы возьмем преподавателей?" Это было в 1960 году.

Интерес огромный, и было больно видеть, что он направляется по ложному пути, подсказанному нечестной прессой и легионом "специалистов по России". Это чувствовалось уже в характере вопросов. Они были разные - порой здравые, но чаще наивные, а порой и просто нелепые: "Можете ли вы свободно переезжать из одного города в другой?", "Есть ли часовые на границах республик?", "Могут ли юноша и девушка свободно выбирать себе профессию?", "Правда ли, что комсомольцы сейчас бьют стекла в церквах?" и т. п. А когда однажды нас спросили: "Может ли юноша свободно выбирать себе жену?" - мы, не сговариваясь, дружно и громко закричали: "Нет, у нас жен назначает правительство!" И все же пальму первенства я бы отдал одной студентке, которая озабоченно пропищала: "Есть ли у вас мороженое?"

Все это, конечно, комично. Смеялись мы, смеялись и многие американцы. Но речь-то идет об очень серьезной вещи - о постоянной, хорошо отрегулированной, хорошо оплачиваемой, так сказать, самими штатами "свободной прессы" предусмотренной системе клеветы на СССР и социалистические страны. И мы, естественно, не обижались на нелепые вопросы наших слушателей, потому что во сто раз больше нелепостей мы читали в газетах и слышали по радио.

Многие наши беседы самим американцам напоминали анекдоты. Помню такой разговор:

"Вы вот говорите о расцвете у вас литературы.

Нью-Йорк. Вдали Эмпайр стейт билдинг

Я знаю, есть у вас один известный писатель. Он написал большую поэму, в которой рассказал про коммуниста, который проспал целый век и потом не узнал окружающей жизни. И вот его за эту поэму стали преследовать. Правда, я слышал, что в последнее время он восстановлен в правах и сейчас даже является руководителем советских писателей". Нам потребовалось немало времени, чтобы понять, что речь идет о В. В. Маяковском и его "Клопе".

Как-то во время обеда я случайно услышал, что мой сосед по столу оживленно рассказывает про Советский Союз, ссылаясь на свои личные впечатления многолетней давности. До меня донеслись слова: "У них нет металлических монет, и, когда человек идет на рынок, он несет с собой чуть ли не мешок бумажных денег..." А рядом сидели внимательные и любознательные американцы и, раскрыв рот, слушали эти арабские сказки. Пришлось подарить ему двадцать копеек.

Подобных примеров можно привести много. Но это все волонтеры вранья. Не они, конечно, определяют общественное мнение. Они - явление "вторичного порядка".

Борьба против идей коммунизма возведена на уровень государственного мероприятия. Для нее созданы многие каналы. Витрины завалены карманными книгами в пестрых обложках, посвященными клевете на Советский Союз, в журналах, газетах постоянно печатаются соответствующие статьи. Образуется единый фронт от желтой прессы до почтенных социологов, которые всеми мерами пытаются убедить американца в том, что его безопасности постоянно угрожает Кремль. Громадная пропагандистская машина настигает американца везде. Однажды даже в туалете одного из учреждений города Вашингтона мы обнаружили призыв "Наступление - лучший способ борьбы против коммунизма".

Сейчас в США часто издаются "исследования" о Советском Союзе. В них обычно немало реверансов в сторону тех или иных достижений социализма. Говорится, конечно, об успехах в освоении космического пространства, о размахе жилищного строительства, о многочисленных новостройках. Но главное внимание уделяется описанию тех неудобств, "странностей", с которыми американцу приходится сталкиваться. Это и есть то, что можно назвать злобно обывательским взглядом на социальные процессы.

Если подсчитаешь, какое место в такого рода опусах занимает описание различных сторон жизни, то с изумлением обнаружишь, что изрядная доля посвящена в них описанию санитарно-канализационных устройств. Взволнованные монологи, целые гимны, речитативы посвящены, например, простой пробке. Не винной, не водочной а скромной металлической пробке, которой затыкают раковину водопровода.

В 1947 году в России побывал Джон Фостер Даллес. Прошло всего два года после окончания войны. Целые республики в руинах. Но у американского дипломата был свой особый взгляд на происходящие события. Он писал: "На каждую ванную комнату с умывальником и ванной приходилось всего по одной металлической пробке. Сначала я подумал, что это недосмотр, и попытался добыть вторую пробку. Но я обнаружил, что даже в лучшей гостинице Москвы... пробок не хватало для того, чтобы снабдить ими ванные и умывальники". Тема отсутствующей пробки - одна из самых эмоциональных и волнующих. Во многих руководствах для туристов настойчиво рекомендуется захватывать дефицитные пробки с собой.

Откуда же все эти терзания?

Американцы умываются по-своему. Они затыкают раковину этой самой драгоценной пробкой, напускают в раковину воды и затем с удовольствием плескаются в лужице. Трудно объяснить, где корни этой не столь уж гигиенической привычки. Я понимаю, что для авторов этих сочинений неприемлем наш социальный строй. Но почему бы им не использовать возможности немного продвинуться, так сказать, по части гигиены?

Обратимся к книге Джона Гантера "Внутри современной России" (1957), которая, по мнению многих американцев, представляет собой "капитальное" и серьезное исследование Советского Союза. Здесь также реверансы ь сторону того, что невозможно замолчать, и самая бессовестная спекуляция на предрассудках обывателя. Вот некоторые примеры: "Город (речь идет о Москве. - Л. М.) насчитывает 4,8 миллиона жителей, но я никогда не видел девушки в темных очках или русского с зажигалкой. Однажды я показал официантке мой карманный электрический фонарь, она никогда не видела его и не могла поверить своим глазам..." Есть еще удобный способ демонстрировать "дикость" русских. Достаточно перечислять специфические американские кушанья и заведения. Разве "цивилизованный" человек может прожить без жевательной резинки и кока-колы! А вот фраза почище: "Советский Союз покрывает 8 602 700 кв. миль и не имеет ни одной площадки для игры в гольф. Серьезная страна!" Глубокомысленный автор!

Во многих высших учебных заведениях читаются специальные курсы о Советском Союзе. Существует разветвленная сеть научно-исследовательских институтов, специально изучающих "русские проблемы". Они готовят "специалистов по России". Что им говорят?

Мне довелось встречаться с такого рода "специалистами". С одним из них мы спорили довольно долго. Я понимаю, что можно "не соглашаться" с Марксом, не принимать идеи коммунизма. Но уж если ты сделал своей профессией "опровержение" марксизма-ленинизма, то по крайней мере постарайся его понять. С полной ответственностью я могу удостоверить: ничего этот "специалист по России" в марксизме не смыслит. И вот, используя интерес студентов к Советскому Союзу, он занимается тем, что сбивает с толку своих студентов, сворачивает им мозги набекрень.

Человек, который не знает русского языка, может пользоваться лишь разного рода исследованиями разнообразных "русских центров", которые тесно координируют свою деятельность с госдепартаментом и озабочены больше всего тем, чтобы оболгать нашу страну. Вот почему даже высокообразованные представители интеллигенции часто имеют превратное представление относительно советского общественного строя. В беседах с нами многие американцы открыто говорили, что они не доверяют этим работам, однако выбора у них, собственно говоря, нет никакого.

Но, несмотря на идеологические шоры, дыхание лагеря социализма доносится до американской молодежи. Свидетельством этому служит интерес к Советскому Союзу, к идеям коммунизма. Мы говорили уже об этом на основе личных впечатлений. Они, естественно, "отборочны". Более общую картину дает статья, помещенная в декабрьском номере "Сэтердей ивнинг пост" (1961 г.). В ней опубликованы результаты опроса, проведенного среди молодежи Американским институтом общественного мнения, руководимым Джорджем Гэлапом. Опросив 3 тысячи человек, инициаторы опроса обнаружили, что около двух третей опрошенных полагают, что "коммунизм становится сильнее и что Россия опередит Соединенные Штаты во многих важных областях". Многие из них считают, что, по существу, им не дают возможности узнать, что фактически представляет собой коммунизм. 16-летняя Линда Грин (Альбукер, Нью-Мексико) заявила: "Я знаю слишком мало о коммунизме, чтобы говорить о нем. Все утверждают, что он плох, но нам никогда не говорили, что он собой представляет. Мне кажется, что люди, которые хотят, чтобы наша молодежь была лучше, должны сказать нам, что представляет собой коммунизм".

Молодежь хочет знать правду об учении коммунизма. Ныне вся прогрессивная Америка выступает против закона Маккарэна - Смита, противоречащего демократическим правам американского народа. Вопреки всей антикоммунистической истерии студенты многих крупнейших университетов активно выступили за то, чтобы добиться возможности для лидеров Коммунистической партии США говорить перед студентами. Им пришлось преодолевать ожесточенное сопротивление реакции. Вот один пример.

Несколько сот студентов выдержали в конце января 1962 года яростную борьбу с американскими "ультра" и добились для лидера компартии Гэсса Холла права выступить на организованном ими митинге в Беркли. Это была напряженная борьба, которую вела группа американской молодежи, входящая в "Студенческий комитет борьбы за конституционные свободы" и борющаяся против закона Маккарэна - Смита. Гэсс Холл должен был выступить в аудитории "Союза христианских молодых людей" при Калифорнийском университете. Местные дельцы и торговцы повели активную кампанию за то, чтобы сорвать это выступление. Газеты пестрели такими лозунгами: "Христиане, к оружию! Враг у ворот! Разобьем наголову коммунистического врага. Вперед, к победе!" Подобные вопли неслись по радио, по телевидению. "Ультра" прибегли к прямым угрозам и финансовому нажиму. Им активно помогала местная организация "Антикоммунистического похода христиан". Но студенты не сдавались. Они проводили демонстрации, распространяли петиции, посылали депутации к соответствующим властям и добились своего: 26 января Холл выступал перед молодежью. Такие же встречи состоялись в Колумбийском, Корнельском и в ряде других университетов и колледжей.

Молодежь Америки хочет знать правду о коммунизме, о Стране Советов. И поэтому так полезны встречи молодежи.

Вскоре после первой поездки в Америку мы встретились с четверкой работников ИМКА, которые приехали в СССР в ответ на наш визит в США. "Это была замечательная поездка, - с воодушевлением говорили они. - Мы увидели много нового, много интересного". Прошел год, и я с удовлетворением прочитал статьи членов этой группы, напечатанные в журнале ИМКА "Форум". "Большое впечатление на нашу делегацию, - писал Фрэнк С. Кине, генеральный секретарь из города Сент-Луис, - произвели целеустремленность этих молодых юношей и девушек (комсомольцев. - Л. М.), огромная ответственность, возложенная на их плечи, и их готовность идти на жертвы для блага государства". К аналогичному выводу пришел и другой деятель ИМКА, Фрэнк С. Миннерли (Совет района Огайо - Западная Вирджиния): "В уме и в жизни молодежи, с которой встречалась делегация, очевидно, на первом месте стоит ее общественный долг. Отношение здесь определяется не формулой: "Пусть этим занимается Джордж", - а скорее вопросом: "Что я должен сделать?"

Конечно, многого американцы не поняли, многое им показалось странным. Но они сумели увидеть главное - народ, влюбленный в свои идеи, уверенно строящий новое общество, и честно написали о своих впечатлениях.

Заметную роль в антисоветской пропаганде играют враждебные СССР эмигрантские круги, которые всеми мерами пытаются испортить отношения между нашими странами. У нас много раз описывали действия различных "освободителей" родины, махровых монархистов. Я не буду повторять этих рассказов. Расскажу лишь об одной встрече с эмигрантами другого рода.

Помню, когда я в первый раз прочитал заметки Н. М. Грибачева об Америке, меня особенно поразила глава, рассказывающая о встрече с молоканами, с этими добрыми русскими людьми, которые накануне века, спасаясь от преследований царского правительства, отправились искать "вольные" земли за океаном. Трудно описать все те мытарства, которые им пришлось перетерпеть. А теперь у всех у них неистребимая тоска по родине. И ярко пишет об этом Грибачев: "Прощались мы долго и трогательно. Было и отрадно, что повидали таких простых и сердечных людей, и грустно. Видно, нет ничего на свете горше и тяжелее, чем навсегда потерять надежду увидеть отчие края - тропинки, по которым бегал в детстве, поля, озаренные полднями и зорями, луга, осыпанные крупной холодной росой, вечно синеватые, загадочно манящие родные дали, где скакали былинные богатыри и сражались с недругами прадеды и деды". И мне вспоминались эти Слова, когда я встречался с русскими эмигрантами.

Таких встреч было много. Очень часто на улице, в магазинах, в кафе люди, встрепенувшись, подходили, заслышав русскую речь. Откуда? Когда приехали? И грустно смотрели на нас, когда прощались. Но особо запомнилась одна встреча.

Это было в городе Уотербери, где мы знакомились с работой местной ИМКА. Завтра возвращаемся в Нью-Йорк. Последний вечер. Неоконченные дела, недоговоренные темы, невыясненные вопросы. Часов в 10 вечера к нам подошли два человека и, немного помявшись, изложили свою просьбу. Оказывается, более пятидесяти лет назад здесь поселилась большая группа выходцев из Литвы, спасавшихся от голода и великодержавной политики царизма. Они говорили: "Все собрались, ждут вас. Пришли многие русские. Вы будете первыми людьми из Советской России, которые побывают у нас. Без вас мы не можем возвратиться". Дела были отложены, из сна вычеркнуто несколько часов.

Когда мы подъехали к дому, то сразу увидели, что нас ждут: стояла пестрая толпа. А дальше было то, что никогда не забывается.

В Америке не едят черный хлеб, и американское меню сильно отличается от нашего. А здесь в большой комнате стояли тарелки с ржаным хлебом, тарелки с кислой капустой, колбаса, похожая на нашу любительскую, и, конечно, водка. Русская водка, прозрачная как слеза. А в почетном углу, как национальный флаг, как икона и святыня, сверкал начищенным боком маленький самовар. И в нем кривилось американское благополучие.

Мы сели за стол. Подняли стопки за здоровье хозяев. Все едва сдерживали волнение. А потом стали петь песни про бурлаков, про Волгу, которая на всю жизнь осталась для этих людей "матушкой", про колокольчик, который когда-то звенел для них в бескрайных родных землях. И они не вытирали глаз, не стыдились своих слез. Они рассказывали нам о жизни. О том, каким унижениям они подвергались здесь, особенно после второй мировой войны, когда свирепствовал маккартизм, о тех предателях и американских прихвостнях, которые выслеживали своих же земляков. Мы пели песни. Пели по-русски. И было так странно слышать полуисковерканные слова от людей, для которых русский язык когда-то был родным.

Они смотрели альбомы, находили родные переулки и дома. И слушали, слушали без конца. А когда мы уходили, все плакали, судорожно обнимали нас, целовали, гладили руки. Стояло сплошное рыдание.

Я смотрел на рекламные щиты: "Приезжайте в Америку! Она стала родиной для тысяч людей". Но нам никогда не забыть этой встречи, этих людей. Их черный хлеб и кислую капусту. Их ностальгию в этом бессердечном долларовом раю. Их слезы. И мне обидно за их исковерканные судьбы, за то, что они не выстояли в борьбе и уехали, в то время когда их братья по крови в тяжелых муках, в страданиях пронесли гордое знамя борьбы по застенкам и тюрьмам и подняли к счастью родную нам Литовскую республику. Ее успехи волнуют теперь сердца этих людей.