Гроза над кэмпусом

"Придет или не придет?" - прикидывал я, подходя на следующий день к закусочной "Горвард Джонсон", что на 42-й улице близ Публичной библиотеки.

Мы договорились встретиться здесь с Генри Д., тем самым студентом Колумбийского университета, с которым обменялись парой фраз по пути на митинг в Гарлем. По правде сказать, я не очень был уверен, что снова увижу своего мимолетного знакомого Как-никак общение с советским человеком, коммунистом, "красным" считается в Америке делом отнюдь не похвальным. А тем более для студента-"бунтовщика", чье имя шеф охранки Гувер, наверное, уже занес в списки "подрывных элементов" и "агентов иностранной державы".

Но Генри не струсил. Генри был на месте. Я увидел его, еще подходя к кафетерию. Он сидел за крайним столиком у стеклянной стены ресторана. Место напротив занимала девица с белокурыми, русалочьими космами волос.

- Это Линда, - сказал Генри, представляя "русалку". - Она наша, из движения. Узнала, что я познакомился с русским, очень просила захватить ее с собой.

Мы взяли по чашке кофе с традиционным американским "черри паем" - пирогом с вишнями.

Генри сказал:

- Я предлагаю такой порядок нашего саммита¹. Вы корреспондент - вы и спрашиваете. А мы с Линдой отвечаем.

¹ (Совещание на высшем уровне (англ.).)

- Это будет вроде Института Гэллапа, - засмеялась девушка. - Нас, американцев, все время интервьюируют, все время выясняют наше мнение.

- Лишь для того, чтобы делать все наоборот, - вставил солидно Генри.

Я сказал, что уже слышал о причинах волнений в Колумбии, об истории гимнастического зала и о связях университета с Институтом оборонных исследований.

- Это только начало, - сказал убежденно Генри. - Речь идет о большем. Мы в СДО (он указал на значок на груди) считаем, что Америку уже нельзя спасти маршами бедноты регистрацией негров-избирателей, помощью безработным горнякам, Реформы уже не помогут...

- Почему же? - спросил я.

- Потому что в основе всех наших бед лежит система, - сказал студент и посмотрел на меня удивленно и укоризненно, будто говоря: "А мы считали тебя политически подкованным человеком".

- Система посылает нас во Вьетнам, плодит куклуксклановцев, насаждает стяжательство и конформизм.

- Она лишает нашу жизнь смысла, - сказала Линда. - Мне кажется, - продолжала девушка, - ребят тревожат не только сегодняшние заботы, но и опасения за будущее. Сейчас Вьетнам, несправедливая война в джунглях - это главная угроза для парня. Но что потом, после университета? Что нас ждет: должность служащего у "Доу кемикл", выпускающей напалм? Или, быть может, роль учителя, разучивающего с ребятами гимн "Америка, о бьютифул"¹? Ради этого не стоит и учиться.

¹ (Прекрасная (англ.).)

- Нет, реформы уже не помогут, - резюмировал Генри. - Выход один - ниспровержение капиталистической системы.

- Что же потом? Что должно прийти на смену капитализму?

- Какая-то разновидность представительной демократии, - не совсем уверенно ответствовал студент. - Возможно, социализм американского типа... Но не такой, как у вас, в Советском Союзе, - спешит добавить Генри. - Нет, не такой...

Ребята рассказали, что среди участников движения последнее время идут горячие споры. Куда идти? На какие социальные слои опираться? Многие начинают понимать, что лишь своими силами, силами левого студенчества, радикальных перемен не осуществишь. Но что делать?

Мы почти единодушны, говорили они, когда речь идет о критике современного капитализма. Да, именно система порождает такие отвратительные явления, как война во Вьетнаме, бедность миллионов, расизм. Но как со всем этим бороться? Одни говорят, что надо разжигать революцию в рамках кэмпусов, университетских городков. Другие доказывают, что надо читать Маркса и идти к рабочим. Третьи утверждают, что рабочий класс в Америке "обуржуазился", что он стал частью системы.

- Многие в нашем движении, - заметил Генри, - считают, что нельзя доверять любому человеку старше тридцати лет.

- Ну, а когда вам исполнится тридцать? Что тогда?

- У нас в запасе по восемь-десять лет, - смеются ребята.

Я сказал, что видел у студентов-демонстрантов портреты Гевары.

- Да, Че Гевара - наш герой, - сказал Генри.

- Мы черпаем наши идеи у Гевары, Маркса и Иисуса, - добавила Линда.

Крайняя путаность воззрений "молодых радикалов" несколько компенсировалась абсолютной откровенностью, с которой они высказывали свои взгляды. Никаких поправок на то, что перед ними иностранец, корреспондент. Никакой дипломатии. Спокойно, раздумчиво, доброжелательно, стараясь как можно понятнее объяснить чужестранцу смысл событий и свое отношение к ним. Лет пять-десять назад с советским журналистом здесь так не говорили. Передо мной были представители нового поколения, сильно отличающегося от тех молчальников, которых формировало суровое время маккартистской зимы.

Рассказывая о настроениях молодежи, и Генри и Линда то и дело произносили модное нынче в Штатах слово "элиэнейшн" - "отчуждение". Настроения скептицизма, недоверия к власть имущим - от Вашингтона до университетского начальства, - чувства протеста захватили многих молодых американцев. В школах и колледжах официальные заявления о чем бы то ни было встречают обычно с таким недоверием, рассказывали студенты, что парень или девушка, повторяющие официальную точку зрения, немедленно заслужат кличку "дьюп" ("простофиля") или "симплтон" ("простак"). Факты, жизнь настолько отличаются от того, чему нас учат, говорили они, что просто нет выхода: становишься либо скептиком, либо бунтарем. "Лицемерие" - это определение часто услышишь сегодня от американского студента или школьника-старшеклассника.

- Это все начинается еще в школе, - делился своими мыслями Генри. - Может быть, даже с первого класса. Мальчику дают учебник. В нем все так хорошо, так красиво. Яркие картинки рисуют жизнь богатого пригорода: розовый домик, зеленая лужайка, и на ней скачет белая собачка. И вдруг он видит своими глазами трущобы. Если мальчик живет в чистеньком пригороде, он с этого дня начинает подозрительно относиться к учебнику. А если трущобы, гетто - его среда, учебник вызывает ненависть.

А возьмите курс истории! Нам внушают, что главная цель внешней политики Соединенных Штатов - "протянуть руку помощи" другим народам. Но мы ведь знаем об интервенции в Доминиканской Республике, о Вьетнаме!

- В школе, в последнем классе, мы проходили курс, который назывался "Коммунизм", - подхватывает эстафету беседы Линда. - Страниц десять в учебнике занимали "сравнительные таблицы". Каждая страничка разделена пополам. Слева - "Что такое свободный мир". Справа - "Что хотят навязать народам коммунисты". Слева - все блага на земле: уважение к достоинству человеческой личности, свобода слова, право на счастье, благосостояние... Справа - черным-черно.

И еще я запомнила рисунок: человек с восточными чертами лица - для ясности на нем было написано "Ленин" - стоит, опираясь на пушку. Вокруг - орды темных людей-роботов. Они идут в атаку на другую часть земли, где резвятся вокруг статуи Свободы беззаботные граждане "свободного мира", спорят, разбившись на группки, катаются на автомашинах, смотрят телевизоры, подстригают газоны.

Такая пропаганда вызывает лишь недоверие, а то и чувство протеста у думающего парня или девушки. Рождается желание делать все наоборот, узнать, что же такое на самом деле коммунизм.

- Вы знаете, - включается Генри, - что слово "антикоммунист" становится ругательством среди студентов?

"Совещание на высшем уровне" затянулось. Мы выпили не по одной чашке кофе. Затем перебазировались в Брайант-парк - небольшой сквер напротив торжественных ступеней Публичной библиотеки, где отдыхают на скамейках притомившиеся аспиранты и слоняются по дорожкам бурые, заросшие седой щетиной люди - безработные.

Разговор шел, как говорится, начистоту. Ребята отвечали на расспросы с предельной искренностью, требуя того же от меня. Импонировали их честность, вдумчивость, стремление изложить свою точку зрения, готовность выслушать и попытаться понять контраргументы собеседника. По некоторым вопросам, естественно, единодушия на саммите не было. Мы не соглашались друг с другом, спорили. Но чувство доброжелательности, с которым встретили меня, советского человека, два молодых "бунтовщика" из Колумбийского университета, от этого не страдало.

...Свежая почта из-за океана. На стол ложатся глянцевитые журналы, пухлые кипы газет. И почти в каждом журнале, чуть ли не в каждом номере газеты продолжение той истории, с которой я познакомился в Нью-Йорке. Названия университетов и колледжей, переживших потрясение студенческих волнений, выстраиваются в длинный ряд. За Колумбией последовали колледж города Сан-Франциско, Корнельский университет, университет Вашингтона, Фордхэмский университет, университет Брауна, Радклиффский колледж, университет штата Аризона, Нью-Йоркский университет, Гарвард, университет Дьюка...

Отличительная особенность последних студенческих демонстраций в США - активное участие в них негритянской молодежи.

В американских университетах и колледжах студенты-негры составляют незначительное меньшинство. Но голос их звучит сегодня с удесятеренной силой. Наряду с общими требованиями, которые отстаивает левое студенчество, - демократизация системы образования, антивоенные, антиимпериалистические протесты - чернокожие студенты выдвигают свои специфические лозунги. Они хотят приоткрыть двери университетов и колледжей для детей "черной Америки", требуют введения специальных курсов истории негритянского народа, приема на работу преподавателей-негров.

Статьи в журналах словно репортажи с фронтов:

"Массовые аресты в Сан-Францисском колледже; слезоточивый газ и полицейские дубинки против студентов..."

"Национальные гвардейцы с примкнутыми штыками вступают на территорию Висконсинского университета..."

"Жестокая расправа полиции с демонстрантами в Беркли. Губернатор Рейган разрабатывает законы, которые приведут к массовым отчислениям студентов..."

"Войска, газ - или убеждение?" - спрашивает в заголовке журнал "Ньюсуик" (автор статьи без колебаний отдает предпочтение двум первым средствам воспитания).

"Поворот к большей жесткости в отношении смутьянов", - безапелляционно констатирует "Ю. С. ньюс энд уорлд рипорт".

Гроза над кэмпусами продолжает бушевать.

Американская пресса не скупится на эпитеты, когда речь заходит о "возмутителях спокойствия" из университетов. Одни называют их "ужасными революционерами", другие "величайшими путаниками". Третьи считают, что бунтари повзрослеют и "остепенятся". "Молодо-зелено, перебродит - успокоится", - говорят они.

Как бы то ни было, феномен "бунтующего поколения" не оспаривается нынче никем. Так же, как в 50-х годах, характеризуя настроения американской молодежи, сходились на термине "молчаливое поколение", так теперь почти в один голос говорят о "ферменте брожения" среди молодых американцев.

Над объяснением новых веяний бьются социологи и журналисты, политические деятели и психиатры. Они признают, что активно настроения протеста выражает меньшинство молодежи. Но меньшинство это достаточно значительное, чтобы говорить о новых настроениях как о серьезном общенациональном явлении. Суть этого движения - радикально-демократическая: антиимпериалистическая, антивоенная, антирасистская. Оно родилось в 60-е годы в пылающих "рейдах свободы" по глубокому Югу, в рядах антивоенных демонстраций, в нескончаемых спорах о путях подлинной демократизации Америки. Оно радикализировалось по мере того, как дубинкой полицейского, пулей куклуксклановца капиталистическая действительность убивала надежды на улучшение путем реформ.

В бунтарских настроениях левой молодежи ярко отразилась противоречивость социальных процессов, порожденных научно-технической революцией. Численный рост студенчества, демократизация его состава, возрастающая роль технической интеллигенции и в то же время усиливающийся гнет монополий, обостряющийся конфликт между индивидом и обществом - таковы некоторые компоненты той "взрывчатки", которая дает о себе знать в университетах и колледжах Америки.

Это движение молодежи - продукт и составная часть того глубокого социального и политического кризиса, который переживают последнее время Соединенные Штаты.

Настроения молодых радикалов, бросающих вызов капиталистическому "истэблишменту", красноречиво выразил калифорнийский студент Марио Савио, лидер одного из первых студенческих бунтов:

"Наступает момент, когда действия машины становятся столь отвратительными, столь ненавистными, что вы уже не можете оставаться ее частью, даже молча уже не можете. И тогда надо броситься всем телом на колеса машины, на ее сцепления, на ее рычаги и заставить машину остановиться. И надо показать тем людям, которые управляют ею, которые ею владеют, что если вас не освободят, то машина и вовсе не будет работать".

"Новые левые" - этот термин то и дело встречаешь в американской прессе. Так называют тех, кто принадлежит к организациям левого, радикального толка, - студенческим, негритянским, антивоенным, возникшим в последние годы на волне новых настроений среди молодежи. Наиболее известная из них - "Студенты за демократическое общество" (СДО).

Резкая критика "американского образа жизни", антиимпериалистическая, демократическая направленность поиска - таковы несомненные сильные стороны "новых левых". Но им присущи и разительные слабости. Узка социальная база "новых левых", это преимущественно выходцы из так называемого среднего класса, в их рядах почти нет рабочих, не встретишь фермеров. Левое молодежное движение раздроблено организационно и идеологически. В среде его участников сильны анархистские настроения, пытаются орудовать агенты пропекинской "прогрессивной рабочей партии". Идет упорная борьба за умы и души молодых бунтарей.

"Новые левые" - это нечто подвижное и текучее, как ртуть. Трудно предсказать с уверенностью, куда устремится течение завтра, какие формы примет оно под воздействием меняющихся условий страны, находящейся на перепутье.

И все же можно с полным основанием утверждать: рост леворадикальных настроений среди молодежи - важный прогрессивный компонент политических сдвигов в Америке 60-х годов, несмотря на присущие молодым ниспровергателям "детские болезни", невзирая на усложнившиеся проблемы перспектив движения.

Вот почему, говоря о росте демократических сил в стране, Коммунистическая партия США неизменно называет полевение молодежи в одном ряду с такими крупными политическими явлениями последних лет, как негритянское движение и подъем забастовочной борьбы рабочих.

Последнее время среди "новых левых" растет понимание бесперспективности "чисто студенческой" борьбы. СДО пытается выйти за узкие рамки кэмпуса. Студенты-активисты идут в кварталы трущоб, стараются вести работу среди беднейших американцев - негров, пуэрториканцев, белых.

В горячих спорах о перспективах движения прошла сессия национального совета СДО в Анн-Арборе. Большинство проголосовало за резолюцию, призывающую добиваться превращения организации в "революционное молодежное движение", ориентирующееся на рабочий класс.

"В этот момент своей истории, - говорится в резолюции, - СДО стоит перед лицом самого критического идеологического решения - определить свою позицию в отношении рабочего класса. Многие в нашем движении уже поняли, что одни студенты не в состоянии и не могут осуществить ниспровержение капитализма, системы, которая лежит в основе угнетения человека..."

Молодые люди, оказавшиеся в оппозиции к обществу, считают, что долг их - расчистить авгиевы конюшни Америки. Таких сегодня немало в Соединенных Штатах - стране, еще недавно похвалявшейся деляческим конформизмом своих сынов.

Сейчас, когда перед левой молодежью Америки так остро встал вопрос о перспективах движения, многие с интересом приглядываются к тем, кто нашел надежную "стартовую площадку" для своих дерзких помыслов. Это члены марксистских клубов имени Дюбуа, парни и девушки, цель которых - Америка социалистическая. Это, наконец, молодые коммунисты, голос которых в последнее время открыто звучит и в некоторых университетах страны.

Их мало, очень мало, этих молодых американцев, четко видящих свой путь. Им страшно трудно, потому что именно на них - и это не случайно - направляют самые тяжелые удары чиновные маккартисты. И все же они есть. Они живут, работают, борются, спорят и мечтают!

Я листаю журналы, газеты, а перед мысленным взором встают лица нью-йоркских знакомых, бунтарей из Колумбии. Как-то они там сейчас? Что они делают? Что их ждет впереди?

Хорошие ребята - думающие, искренние, стремящиеся к демократическому обновлению своей страны. Они чем-то похожи на наших народников: так же преданы делу, так же "идут в народ", тот же человеческий идеализм и та же теоретическая ограниченность. Они называют себя революционерами, но вырастут ли из них настоящие пролетарские революционеры, марксисты-ленинцы? А может быть, движение сгниет на корню, скатившись в болото анархизма? Или, как полагают некоторые в США, молодые радикалы, не добившись ничего реального, лишь спровоцируют жестокие полицейские репрессии?

...В тот памятный день после долгого саммита мы шли по 42-й улице, направляясь к метро на Таймс-сквер. Генри и Линда вызвались проводить меня. Было часов восемь вечера. Небо в разрезе каменных башен наливалось фиолетовой густотой. На тротуарах было полно народу. Полыхали электрическими заревами распахнутые пасти кинотеатров. Сверкали раскаленные витрины магазинов и магазинчиков, дразня глаз фотоаппаратами, магнитофончиками, кинокамерами, проигрывателями, спиннингами, зажигалками, электрическими сбивателями коктейля, пестрыми обложками грампластинок - всей этой синтетическо-механической мишурой, что определяется непереводимым английским словом "гэджэт" и стремление к обладанию которой начинает играть столь непропорционально большую роль в жизненных стимулах американца.

На углу 42-й и Бродвея в течении людского потока возник затор. Десятка два зевак толпились у стеклянной стены магазина "Уиллиан драге", что-то внимательно разглядывая. Остановились и мы. Протиснулись вперед.

И взорам нашим предстал объект всеобщего внимания. За стеклом магазина в витрине функционировал живой человек.

Пожилой полный мужчина сидел на табуретке. В одной руке у него был топорик, в другой - небольшое полено. Неторопливыми движениями человек обтесывал деревяшку, к округлым носкам его старомодных башмаков падали срезанные острым лезвием стружки.

Потом он положил деревяшку на столик и взял молоток. Несколько раз стукнул им по острию топора. Топорик был искалечен, что человек и подтвердил, бесстрашно ударив им по своей собственной руке.

Но вот в пятерне человека сверкнул продолговатый элегантный брусок. Несколько вязких движений бруска по одной стороне лезвия топора, три-четыре движения по другой - и топорик возвращен к жизни, и въедливое его жало снова сыплет к башмакам тонкую стружку.

Человек рекламировал новейший чудо-брусок фирмы "Николсон". Он делал свое дело, не выказывая никаких эмоций - ни интереса к своему занятию, ни недовольства им, не обращая внимания на зевак на тротуаре. Казалось, стекло витрины было для него непроницаемой кирпичной стеной. Человек был занят делом. Он нашел свое место в жизни. У него было то, что определяется таким весомым в Америке словом "джоб" - "работа".

- Вот и мы, наверное, так... - задумчиво сказала Линда, - пошумим, поволнуемся, а потом определимся в жизни, как этот живой автомат.

- Я думаю, нет, - сказал Генри. - Что-то останется на всю жизнь. Что-то очень важное...

Мы расстались у ступенек бетонного колодца-спуска в подземку. И мне думалось: нет, не пропадут зря кипение и поиски молодых бунтарей.