VI. На пороге бурных событий

Ноябрьской ночью 1920 г., после закрытия избирательных участков, радиостанция Питтсбурга вышла впервые в эфир с объявлением, что очередным президентом США стал Уоррен Гардинг, и обратилась ко всем, кто слышал это сообщение по радио, с просьбой направить в адрес радиостанции письмо. 1920 г. стал годом рождения нового мощного инструмента формирования общественного мнения, хотя таковым радио было признано далеко не сразу и не всеми, тем более что, казалось, совсем недавно, в годы первой мировой войны, оно считалось технической новинкой, имеющей лишь сугубо военное назначение. К 20-м гг. радио оценили как средство развлечения, подобное пианино или фонографу, но даже в годы президентства У. Гардинга радио не стало еще эффективным средством воздействия на общественное мнение, оставаясь для большинства американцев все еще диковинкой, доносящей до них незнакомые голоса знакомых звезд немого кино. После первого выступления самого Гардинга по радио им было получено большое количество телеграмм, в которых с восхищением констатировалось, что президента слышали "как будто он находился у нас в гостиной", однако никто из писавших не отреагировал на содержание президентского выступления.

Периодическая печать продолжала оставаться в глазах Гардинга единственным каналом выхода на американскую общественность.

Возможности воздействия на широкое общественное мнение страны со стороны контролируемой крупным капиталом прессы возрастали по мере развития процесса концентрации печатных органов в руках все меньшего количества владельцев: активно создавались "газетные цепи", империи, владеющие десятками газет, разбросанных по всей стране. В 1900 г. было всего 8 таких "цепей", контролировавших 27 газет; в 1923 г. их насчитывалось уже 34, и контролировали они 158 газет (31% ежедневного тиража) в различных частях США^*.

^* (Emery E., Smith H. L. Op. cit. P. 536.)

Оснований жаловаться на предвзято отрицательное или излишне критическое отношение к нему со стороны газетчиков у президента в первый год пребывания в Белом доме практически не было. Возобновив проведение прекращенных B. Вильсоном пресс-конференций, Гардинг превратил их в доверительно-задушевные беседы с журналистами, чем за служил на первых порах их признательность и, самое главное для него, готовность прощать оказавшемуся в Белом доме "коллеге" и слабое знание обсуждавшихся вопросов, и частые промахи, и "армию помпезных фраз, продвигающуюся по необъятной территории в поисках одной мысли" (как назвал президентские выступления сенатор Мак Аду)^*. C. Адаме пишет, как в присутствии газетчиков президент, попытавшись пару раз произнести сложное предложение, оторвал глаза от письменного текста и с обезоруживающей прямотой сказал: "Первый раз вижу этот текст. Я его не писал и не верю в то, что только что сам прочел"^**. Гардинг отлично понимал важность завоевания симпатий репортеров. Он сделал правилом распространение печатных текстов своих заявлений среди представителей прессы за некоторое время до того, как он делал эти заявления. Проявляемое им внимание к рядовым газетчикам, простота в общении сними (он мог совершенно спокойно "стрельнуть" у них сигару или понюшку табака) сделали Гардинга довольно популярным в журналистской среде. Однако уже к концу первого года его пребывания на президентском посту в кругах столичных газетчиков все чаще стали поговаривать о коррупции среди крупных правительственных чиновников, включая членов кабинета. Поговаривали и о небезгрешности самого президента.

^* (Henry Laurin L. Presidential Transitions. Washington, D. C., 1960. P. 141.)

^** (Adams S. H. The Incredible Era; The Life and Times of Warren Gamaliel Harding. Boston, 1939. P. 172.)

Попытки Гардинга продолжать играть роль "своего парня" на встречах с журналистами стали все чаще наталкиваться на стремление последних выведать у президента что-либо достойное публикации. Ветеран американской журналистики Ричард Страут, вспоминая о своем первом участии в президентской пресс-конференции в 1922 г., писал, что его поразила просьба Гардинга к проявлявшим особую ретивость репортерам: "Джентльмены, пощадите. Мне ведь хочется выбраться отсюда живым и сыграть в гольф".

Сам президент не вызывал в отличие от своего предшественника сколько-нибудь повышенного интереса у газетчиков: за два с половиной года его пребывания в Белом доме Гардингу посвящалось в среднем ежегодно меньше печатных материалов, чем кому-либо из его предшественников или преемников на протяжении всего текущего столетия, хотя именно в 20-е гг. заметно увеличилось число американских газет, представленных в столице собственными корреспондентами (в 1910 г. - 180, а в 1930 г. - 300 газет)^*. К 1923 г. Гардинг предпринял попытки более активного использования радио, в частности для повышения авторитета своей администрации, серьезно подорванного в результате разоблачения скандальных историй, в которых оказались замешанными лица из ближайшего окружения президента, в том числе "главный законник" Соединенных Штатов, министр юстиции Гарри Догерти, министр внутренних дел Альберт Фолл и другие. Президентский поезд, в котором Гардинг совершал поездки по стране, был оборудован радиопередатчиками, чтобы американцы могли слушать делаемые президентом по пути следования заявления. Однако, как отмечала тогда газета "Нью-Йорк таймс", президент предпочитал более привычные для него выступления "на публику", продолжая чувствовать себя "не в своей тарелке" в присутствии громоздкой радиоаппаратуры того времени^**.

^* (Emery E. and Smith H. L. Op. cit. P. 560.)

^** (Chester E. Radio, Television and American Public. New York, 1969. P. 16.)

Перечисляя крупнейшие национальные и международные события после окончания первой мировой войны и до начала "Великой депрессии" - мирового экономического кризиса 1929-1933 гг., привлекшие своей сенсационностью особое внимание прессы США, американские историки называют в первую очередь скандалы периода президентства У. Гардинга, получившие известность под именем "скандалов Типот-Доум". Конкретные факты преступных действий видных членов администрации, злоупотреблявших президентским слабоволием и беспринципностью и, судя по всему, даже втянувших президента в противозаконные действия, получили широкую огласку лишь после внезапной кончины Гардинга в августе 1923 г. Но справедливость "восторжествовала" чисто по-американски: несколько "злоумышленников" было приговорено к номинальным срокам тюремного заключения и штрафам, кое-кто без излишнего шума покинул теплые местечки в правительстве, а в прессе, получившей от специально раздутой сенсационности разоблачений конкретные материальные выгоды, стала набирать силу кампания против тех лиц, включая нескольких сенаторов, которые осмелились выступить с разоблачениями близких к Гардингу людей. Представители монополистического капитала, общенациональные и местные организации деловых кругов выступали на страницах газет и журналов с предупреждениями о том, что продолжение "кампании преследования и клеветы" против лиц, замешанных в скандалах, угрожает успешной деятельности бизнеса и, следовательно, наносит ущерб экономике страны, от состояния и дальнейшего развития которой зависит в конечном счете всеобщее благосостояние.

В психологическом климате, искусно созданном прессой "с подачи" правящих кругов страны, "большой бизнес" представлялся единственным гарантом "благосостояния нации", а лица, возводящие на него "напраслину", - специальными уполномоченными "международного коммунизма", подрывающего устои общества свободного предпринимательства, дабы не допустить его процветания. Мошенник и взяткодатель Э. Догени, среди "клиентов" которого были министры юстиции в правительстве В. Вильсона - А. М. Палмер и в правительстве Гардинга - Г. Догерти, министры внутренних дел в этих правительствах Ф. Лэйн и А. Фолл, вильсоновские министры Л. Гаррисон, Т. Грегори, У. Мак Аду и многие другие высокопоставленные чиновники, именовался в прессе "одним из наиболее выдающихся демократов нации". К маю 1924 г. информация о скандальных махинациях правительственных чиновников и крупнейших корпораций, как не обеспечивающая более сенсационности и, следовательно, "не продающая" газеты и журналы, была вытеснена другой, "более общественно ориентированной" информацией.

Материалы проходившего при пустых залах открытого судебного заседания по делу о махинациях в правительстве Гардинга удостаивались лишь поверхностного освещения в печати, но преимущественно в сочетании с "доказательствами" того, что разоблачение мошенников было результатом "гигантского международного заговора... интернационалистов, а может быть, их следовало бы называть социалистами и коммунистами"^*. "Я был первым официальным лицом, - без зазрения совести плакался впоследствии Г. Догерти, - которого бросили на растерзание волкам по приказу красных боссов Америки"^**. "Праведный гнев", который овладевал новым президентом Кулиджем при упоминании махинаций бесчестных людей в администрациях двух его предшественников и который какое-то время привлекал внимание газетчиков, постепенно сошел на нет. Некогда активные критики этих махинаций из числа сенаторов нашли вскоре объяснение противозаконным действиям, полностью устроившее политические и деловые круги США: дескать, расцвет коррупции и бесчестности является обычным следствием крупных войн, а республиканская партия со всеми ее недостатками по-прежнему олицетворяет надежду на "примерное и добропорядочное правительство". Платформа республиканской партии в преддверии президентских выборов 1924 г. без обиняков декларировала: "Невозможно представить себе нанесение большего урона людям, чем попытка подорвать их доверие к слугам народа"^***. Периодическая печать США ждала новых сенсаций.

^* (Allen Frederick L. Only Yesterday. New York, 1946. P. 178-179.)

^** (Daugherty Harry M. The Inside Story of the Harding Tragedy. New York, 1932. P. 228.)

^*** (The American Historical Review. V. LX, No. 2. 1955, January. P. 319-320.)

На протяжении всего 1924 г. вначале подробные, а затем с каждым месяцем все более скупые сообщения о процессе над комбинаторами соседствовали с ликующими заголовками статей о явных признаках расцвета американской экономики - растущих дивидендах и прибылях монополий и расширяющемся сбыте производимых ими товаров. Попытки немногих оставшихся "прогрессистских" изданий и отдельных органов либерально-буржуазной печати привлечь общественное внимание к несправедливостям социальной системы капитализма и противозаконной деятельности олицетворяющих ее лиц в политических и деловых кругах буквально растворялись в потоке печатных материалов, превозносивших экономические успехи этой системы и обещавших "златые горы" обществу в целом.

Четыре года пребывания К. Кулиджа на президентском посту после победы на выборах 1924 г. совпали с периодом экономического бума в Соединенных Штатах. Пресса Америки захлебывалась от восторга, расписывая ожидания, связываемые с предстоявшими годами республиканского правления. Американский историк У. Бинкли писал, что за всю предшествующую историю страны "не было другого такого периода, когда бизнес был бы более удовлетворен поведением правительства, чем в "процветающие" двадцатые годы"^*. Удовлетворение деловых кругов новым президентом и его внутренней и внешней политикой проявилось, в частности, в провозглашении Кулиджа газетой "Уолл-стрит джорнэл" "подходящим со всех точек зрения президентом".

^* (Binkley Wilfred. The Powers of the President. New York, 1973. P. 308.)

Однако при всей положительной оценке "деловых" качеств президента личной популярности у газетчиков Кулиджу так и не удалось завоевать. Дело было в том, что "молчаливый Кэл", как прозвали Кулиджа в журналистской среде, никогда не отличался ни стремлением, ни способностями к установлению доверительных отношений с кем бы то ни было, и эта особенность его характера наложила соответствующий отпечаток и на его взаимоотношения с прессой. Признавая, что Кулидж соответствовал предъявляемым монополистическими кругами требованиям к президенту США, ни эти круги, ни контролируемая ими пресса не проявляли намерения приписывать Белому дому заслуги в способствовании экономическому процветанию Америки. Просчеты, промахи и преступления приписывались отсутствию государственного мышления, бесчестности и корыстолюбию отдельных личностей, включая президентов США, успехи же заносились в послужной список капиталистической системы.

Довольно часто проводившиеся президентские пресс-конференции были малоплодотворными, не вызывая интереса у участвующих в них журналистов. Возможно, это объяснялось тем, что Кулидж отвечал лишь на заблаговременно переданные в его секретариат в письменной форме вопросы. Президент запрещал, как правило, ссылаться на него лично, как источник той или иной информации, и вновь ввел в журналистский обиход ссылку на анонимного "представителя Белого дома", впервые предложенную в годы администрации В. Вильсона и позволявшую запускать в печать "пробные шары" без политического ущерба престижу Белого дома. За пять с половиной лет пребывания Кулиджа в Белом доме ежегодно в среднем в печати публиковались 56 статей, посвященных лично президенту, т. е. лишь немногим больше, чем посвящалось его предшественнику. Вместе с тем обращало на себя внимание то, что президентские пресс-конференции посещались большим числом журналистов. Парадоксальность этого явления объяснялась до примитивности просто: журналисты, посещавшие президентские пресс-конференции, получали бесплатные обеды за счет Белого дома. Не этим ли (конечно, еще и редакционной политикой их газет, представлявших интересы "большого бизнеса") объясняется тот факт, что в комментариях прессы президент, как правило, выглядел более "сильным" государственным деятелем, чем он был на самом деле.

А. М. Шлезинджёр-младший считает Кулиджа единственным президентом США, которого абсолютно не волновало, что о нем пишут. Так, приводит А. М. Шлезинджер пример, когда кто-то поинтересовался реакцией Кулиджа на резко критическую в личном плане статью, опубликованную журналом "Американ меркюри", президент без тени интереса ответил: "А, вы имеете в виду этот журнал в зеленой обложке? Он был против меня, и я его не читал"^*. Забегая несколько вперед, можно было бы вспомнить, что даже в столь ответственный для него лично момент, как объявление решения не выдвигать своей кандидатуры на пост президента на новый четырехлетний срок, Кулидж ограничился тем, что продиктовал одну-единственную фразу машинистке, отпечатавшей ее 25 раз, разрезал страницу на узкие полоски и раздал их нетерпеливо ожидавшим журналистам. На каждой полоске содержались следующие слова: "Я не хочу выставлять своей кандидатуры на выборах". И это было все: президент, некогда высказавший свое кредо - "то, что я не говорил, никогда не доставляло мне неприятностей", - сохранил верность себе даже в столь исключительных обстоятельствах. Но именно после этого объявления Кулидж с особой охотой стал встречаться и беседовать с газетными издателями, оставляя их иногда даже ночевать в Белом доме, и все это для того, чтобы лишний раз услышать из их уст или прочесть на страницах издаваемых ими газет, что "страна не согласна с таким опрометчивым решением президента". Очень уж много времени и внимания для столь незаинтересованного в том, что о нем пишут, государственного деятеля уделял Кулидж и отбору одобряемых им для публикации в газетах своих фотографий, посвящая подчас этому занятию весь рабочий день президента.

^* (Schlesinger A. M., Jr. A Thousand Days; John Kennedy in the White House. Greenwich, Conn., 1966. P. 658.)

Можно было бы предположить, что в этих условиях безличное общение со страной посредством все более распространяющегося радио^* должно было лучше удаваться президенту при том, что инициатива более широкого использования Белым домом возможностей радио исходила от представителей процветающей радиоиндустрии. Именно они дали президенту "дружеский" совет "беречь свое здоровье" и полностью положиться на радио.

^* (К 1924 г. американцы израсходовали 358 млн дол. на приобретение радиоприемников и другого радиооборудования. К 1927 г. в Соединенных Штатах функционировали 732 радиостанции. К 1923 г. в стране насчитывалось 2,5 млн радиоприемников^**.)

^** (Barber J. D. The Pulse of Politics. Op. cit. P. 233.)

Со снисходительной улыбкой гражданина последних десятилетий XX в., не воспринимающего всерьез страхи далеких (а если разобраться, то и не столь уж далеких) предков, читает наш современник предупреждения о сложностях, ожидающих-де американских политических деятелей с подключением возможностей новинки 20-х гг. - радио - к политической борьбе. "Необходимо что-то сделать до начала следующих президентских выборов, - призывал в июле 1924 г. журнал "Нейшн", - чтобы обучить политических деятелей ораторскому и исполнительскому мастерству с учетом специфики радио". И высказывая предположение, что эта "новинка может приесться со временем" и потерять свое общественное значение, журнал отваживался вместе с тем на захватывающее дух предвидение: "А может быть, изобретатели зайдут настолько далеко с идеей радиоизображения, что... вся нация получит возможность не только слышать по радио, но и видеть партийные съезды "в эфире"^*.

^* (Nation. 1924, July 9. P. 34.)

Уже предвыборная кампания Кулиджа в 1924 г. дала основание некоторым органам печати заявлять о неравенстве возможностей пользоваться каналами радио, предоставляемых президенту страны по сравнению с другими политическими деятелями. А съезд демократической партии, ход которого впервые в истории транслировался по радио, поставил вопросы иного плана: многочисленные радиослушатели в различных уголках страны были неприятно поражены, познакомившись, так сказать, из первых рук с особенностями американской политической борьбы, с балаганной шумихой съездов и обилием словесной грязи, выливаемой друг на друга политическими противниками в пылу как межпартийной, так и внутрипартийной борьбы.

Инаугурационное обращение Кулиджа к стране в марте 1925 г. было передано 21 радиостанцией, аудитория которых составляла около 15 млн радиослушателей. "Мне повезло, - делился Кулидж с одним из сенаторов, - что я пришел вместе с радио. Я не могу произносить захватывающих дух, вызывающих энтузиазм или ораторски утонченных речей перед толпой, как это умеете делать Вы... но я обладаю голосом, хорошо звучащим по радио, и теперь я могу донести свои мысли до людей, не ставя их в известность об отсутствии у меня ораторских способностей..."^*. "Молчаливому Кэлу" действительно больше импонировала возможность безличного общения со страной. В течение первого года пребывания на посту президента Кулидж произносил по радио, в среднем 9 тыс. слов в месяц, охватывая неслыханную по масштабам тех лет аудиторию^**, хотя верность немногословию сохранял даже в этих обстоятельствах. Рассказывают о случае, происшедшем в 1924 г. на одной из железнодорожных платформ во время кратковременной остановки президентского поезда, возвращавшегося в столицу из поездки по стране. Оказавшийся рядом с президентом предприимчивый радиокомментатор неожиданно спросил у Кулиджа, что бы тому хотелось сказать по радио американскому народу. В поднесенный к губам президента микрофон было произнесено лишь резкое "гудбай"^***.

^* (The American Heritage History of the Presidency. Op. cit. P. 292.)

^** (Chester E. Op. cit. P. 23.)

^*** (World. 1972, August 15. P. 13.)

Но и в ту пору радио еще не было в состоянии составить сколько-нибудь серьезную конкуренцию печатному слову. Владельцы первых радиостанций видели свои функции в том, чтобы развлекать слушателей, "прослаивая" музыкальные передачи, составлявшие 65% всего радиовремени, краткой коммерческой рекламой и не менее краткими резюме наиболее важных или сенсационных газетных материалов. "Читайте подробности в...", - звучало в 1925 г. в 3,5 млн американских семей, владевших "техническим чудом XX века", но по-прежнему полагавшихся на газеты как на единственный источник не только политической информации, но и информации о том, что именно и в какое время дня можно будет услышать по радио.

15 ноября 1926 г. объявила о своем создании первая радиокорпорация США Эн-Би-Си, открывшая регулярные передачи радиорепортажем с бала в фешенебельной гостинице "Уолдорф-Астория" на аудиторию, насчитывавшую по крайней мере 12 млн человек. В американской печати к тому времени уже отмечались широкие пропагандистские возможности радио как средства воздействия на общественное мнение страны. Отражая эти взгляды, один из журналистов писал в "Нейшн": "Дайте мне контроль над воздухом, которым дышит человек, и он откажется от своего мнения, и воспримет мое, и будет голосовать так же, как и я... Дайте мне контроль над тем, что воспринимает человек ушами, и я буду контролировать его органы речи. Общественное мнение воспринимается через уши. Дайте мне контроль за источниками информации, к которым прислушивается общественность, и я смогу исключить все противоположные мнения и сформировать общественное мнение по своему вкусу"^*.

^* (Nation. 1924, July 23. P. 91.)

Со дня прихода в Белый дом нового президента до экономического кризиса 1929-1933 гг., именуемого в США "Великой депрессией", и связанных с ним трагических событий оставалось еще более полугода эйфории экономического бума, безрассудных спекуляций и фантастических надежд на безоблачное будущее.

Герберт Кларк Гувер не был новичком на политической арене. В администрациях Гардинга и Кулиджа он был министром торговли США и выполнял еще несколько важных государственных функций, которые привлекали к нему внимание американской и зарубежной прессы подчас чаще, чем к самим американским президентам. Особенно широкую известность Гувер приобрел после того, как президент Вильсон назначил его руководителем Американской администрации помощи, благотворительной организации по оказанию экономической помощи зарубежным странам. Именно в эти годы закладывалась основа будущей политической поддержки Гувера газетной империей Скриппса - Говарда и особенно газетой "Чикаго трибюн", принадлежавшей полковнику Р. Маккормику, не говоря уже о "Вашингтон геральд", совладельцем которой был сам Гувер вплоть до 1922 г., когда он продал принадлежащие ему акции У. Р. Херсту. В печати 20-х гг. Гувер именовался хозяином миллионов тонн продовольственной помощи голодающим, верховным распорядителем жизнью миллионов нуждающихся. По воле президента и по иронии судьбы именно ему, непримиримому антикоммунисту, было поручено распоряжаться продовольственной помощью голодающему населению Советского Поволжья и других пораженных засухой районов молодой Республики Советов. Газета "Сатердей ивнинг пост" от 30 апреля 1921 г., ссылаясь па заявление Гувера, выражала уверенность в том, что американский доллар в виде продовольственной помощи добьется успеха там, где войска Антанты потерпели поражение, "спасая Россию от большевиков". (Лишь много позднее стало известно, что Гувер направлял президенту Вильсону тайные послания, в которых рекомендовал оказывать России продовольственную помощь лишь в том случае, если Советское правительство прекратит военные действия против интервентов.)

Именно в результате того, что Гувер пришел в Белый дом после довольно продолжительного периода особого внимания к нему со стороны представителей прессы, ему удалось буквально в первые же дни президентства наладить тесные рабочие отношения с аккредитованными в столице журналистами. С их помощью Гувер продолжал поддерживать у общественности страны впечатление о себе как о государственном деятеле, стоящем выше тривиальных событий внутриполитической жизни страны. На первой же своей пресс-конференции, созванной на следующий день после въезда в Белый дом, Гувер объявил ста участвовавшим в ней журналистам, что намерен "расчистить по возможности ту сумеречную зону, которая существует между авторизованным и подлежащим цитированию материалом, с одной стороны, и таким материалом, который я время от времени буду в состоянии давать вам сугубо для вашего сведения, с другой". Корреспондент, представлявший журнал "Нью рипаблик", выражал мнение и других журналистов, когда писал, что, судя по всему, новый президент "будет в большей степени откровенен во взаимоотношениях с прессой, чем когда-либо ранее в Америке"^*. Спустя полтора месяца президент заявил, что "абсолютная свобода прессы при обсуждении вопросов общественной значимости является краеугольным камнем американских свобод"^**. Однако уже в первые месяцы излишне оптимистично воспринимавшим все эти заверения президента журналистам пришлось убедиться в том, что отличительной чертой пресс-конференций Гувера оказалась не ничем не ограничиваемая свобода общения, а строгая регламентированность и, как следствие этого, весьма незначительная их продуктивность. В соответствии с жестким распоряжением президента, все вопросы, задаваемые корреспондентами, подлежали заблаговременному, не менее чем за 24 часа представлению в письменном виде, и из их числа Гувером отбирались лишь те, на которые ему было выгодно отвечать. Ни один из журналистов не мог рассчитывать на получение ответа на вопрос, возникший по ходу пресс-конференции. Все заявления и ответы президента зачитывались им с листа, и случалось, что присутствовавшим на пресс-конференции корреспондентам так и не удавалось встретиться с ним взглядом. Вся сообщаемая президентом информация подразделялась на три четко определяемые категории: первая - разрешенная для прямого цитирования, вторая - предназначенная для изложения без ссылки на президента, и третья - конфиденциальная, для сведения журналистов, но не для использования в печати. Игра в "свободу печати", во всяком случае пока в нее был готов играть президент, должна была подчиняться строгим правилам, сформулированным в Белом доме. Или никакой игры.

^* (Robinson Edgar E., Bornet Vaughn D. Herbert Hoover; President of the United States. Stanford, Calif., 1975. P. 42.)

^** (Burner David. Herbert Hoover; A Public Life. New York, 1979. P. 253.)

Инаугурационная речь президента прозвучала в домах миллионов владельцев радиоприемников, а газеты услужливо напомнили американцам, что именно Гувер, будучи министром торговли США, активно содействовал принятию федерального закона 1927 г. о радио, обеспечивавшего государственный контроль над радиовещанием. К этому времени, как писал Э. Честер, "радио превратилось в важнейшую общественную силу... революционизирующую политические споры, лежащие в основе политической деятельности, и в буквальном смысле объединяющую нас в единое целое во всех случаях, представляющих всеобщий интерес"^*. Став президентом, Гувер на первых порах активно пользовался каналами радиовещания для выхода на широкую общественность страны, хотя и довольно сдержанно относился к идее более эффективного использования его в политических целях, полагая сложным для себя "касаться в выступлениях по радио чего-либо, кроме самых общих тем"^**. В результата такого отношения президента к возможностям радио в американской истории сохранились сведения лишь об одной из 24 радиоречи, произнесенной Гувером, да и то не по причине особой важности того, что он говорил, а всего лишь потому, что, объявляя передачу, диктор оговорился и представил президента США как "Губерта Гивера". Еще одна речь Гувера по радио запомнилась своей продолжительностью: президент говорил в течение двух часов, из-за чего радиостанции пришлось отменить популярную регулярную передачу, вызвав гнев многих радиослушателей.

^* (Chester E. Op. cit. P. 28.)

^** (Ibidem.)

Еще в августе 1928 г. Гувер заявил в ходе предвыборной кампании: "Мы в Америке сегодня ближе к окончательной победе над бедностью, чем когда-либо за всю историю нашей страны"^*. Ему вторили представители крупнейших трестов страны. "Моя точка зрения в отношении 1929 г. основывается на убеждении, что общая экономическая и промышленная ситуация вполне прочна, и я поэтому не вижу препятствий к тому, чтобы общий прогресс продолжался и далее и обеспечил бы для нас отличное развитие деловой активности и еще более высокое процветание", - заявлял в октябре 1928 г. президент "Дженерал моторе" А. Слоун. "Я с уверенностью заявляю, что в нашей стране создана основа, на которой может быть построено процветание, далеко превосходящее все, что мы испытали до настоящего времени", - говорил в ноябре 1928 г. президент "Бэтлехем стил корпорейшн" Ч. Шваб^**. Эти и подобные им высказывания истинных хозяев страны печатались на первых страницах газет вплоть до начала кризиса - 23 октября 1929 г., способствуя распространению бездумной эйфории непреходящего экономического успеха среди значительной части американского общества. К хору поющих дифирамбы в адрес администрации Гувера и экономической политики республиканцев подключились даже их былые либерально-буржуазные и "прогрессистские" критики из числа видных журналистов. "Более или менее бессознательная и бесплановая деятельность бизнесменов стала наконец более современной, более смелой и, в целом, более революционной, чем теории прогрессистов", - заявлял Уолтер Липпман. "Большой бизнес в Америке обеспечивает то, что ставилось целью социалистами, - пищу, пристанище и одежду для всех. Вы увидите все это в годы администрации Гувера", - не отставал от своих собратьев по перу бывший "разгребатель грязи" Линкольн Стеффеыс^***.

^* (Lyons Eugene. Our Un-Known Ex-Presidents; A Portrait of Herbert Hoover. New York, 1948. P. 267.)

^** (Schlesinger A. M., Jr. The Crisis of the Old Order; The Age of Roosevelt. Boston, 1957. P. 162.)

^*** (Mitchell Franklin D., Davies Richard O. (Ed.). America's Recent Past. New York, 1969. P. 169.)

23 октября 1929 г. либерально-буржуазный еженедельник "Нейшн" все еще писал по инерции, что "1929 г., во всяком случае до сих пор, был годом процветания бизнеса", и начал было публикацию серии статей под общим ликующим заголовком "Процветание - хотите верьте, хотите нет". Но серии статей не получилось: в тот день произошли события, возвестившие о начале самого тяжелого в истории США и всего капиталистического мира экономического кризиса, погубившего и разорившего миллионы людей и положившего конец мифу об американском капиталистическом рае.

Спустя три недели после первых серьезных проявлений наступившего кризиса, выразившихся в обесценении на бирже акций на колоссальные суммы, начавшейся волне разорения мелких и средних предприятий, Г. Гувер попытался "разъяснить" собравшимся на пресс-конференцию репортерам опасности, кроющиеся как в проявлении сверхоптимизма при констатации экономического бума, так и в крайнем пессимизме, выражаемом по поводу кризисных явлений. 19 ноября на очередной пресс-конференции Гувер вновь затронул вопрос чрезвычайного положения в стране, подчеркнув, однако, что сложившаяся в стране ситуация вызвана скорее психологическими, нежели экономическими, причинами. "Весь вопрос заключается в страхе", - заключил президент пресс-конференцию, информация о которой не подлежала опубликованию в печати^*. Тщетно пытался Белый дом запретить журналистам пользоваться терминами "финансовый кризис" или "безработица" в своих статьях, описывающих экономическую ситуацию в стране. Возмущенные журналисты отказались подчиниться этому требованию президента, справедливо считая, что, не пользуясь этими словами, нельзя адекватно отразить сложившееся в стране положение.

^* (Robinson E. E., Bornet V. D. Op cit. P. 129.)

"Если ты сможешь исполнить песню, которая заставила бы людей позабыть о своих невзгодах, я награжу тебя медалью", - пообещал президент популярному певцу того времени Руди Вэлли, но у Вэлли, так же как и у самого президента, не было необходимых слов, которым поверили бы американцы. Все чаще проявлявшееся Г. Гувером нежелание встречаться с журналистами привело к почти полной отмене практики проведения пресс-конференций. После 25 ноября 1932 г. не состоялось ни одной президентской пресс-конференции вплоть до 4 марта 1933 г., когда в Белый дом въехал новый президент. Уже в 1930 г. Гувер заявлял: "За все время моего пребывания в Вашингтоне мне не приходилось видеть ничего более отвратительного, чем отношение прессы к президенту Соединенных Штатов"^*. Будучи креатурой деловых кругов и прессы США, Гувер теперь считал, что те, кто привел его к власти, отныне вознамерились уничтожить его как политического деятеля. В этих условиях, пришел он к выводу, лучше держать страну в неведении относительно мер, предпринимаемых или планируемых администрацией с целью борьбы с разразившимся кризисом. "Государство (с которым он стал ассоциировать себя. - Э. И.) может быть настолько право, - говаривал Гувер и упрямо следовал этому своему убеждению, - что не считает необходимым убеждать кого-либо в своей правоте"^**.

^* (Burner D. Op. cit. P. 253-255.)

^** (Shaw Albert. The Messages and Papers of Woodrow Wilson. New York, 1924. P. 117.)

Еще в конце 1931 г. в американскую печать все чаще стали проникать провокационные сообщения о зреющем "коммунистическом заговоре" с целью свержения законно избранного правительства США. Нараставшее в массах недовольство бездеятельностью администрации и президента в условиях обрушившегося на страну экономического кризиса выдавалось за результат "целеустремленной деятельности коммунистических агитаторов, наводнивших страну в это трудное для нее время по указанию Москвы". Американская печать начала очередную кампанию антикоммунистической истерии.

В этой взвинченной политической атмосфере американские ветераны войны, объединенные во множестве местных организаций, приняли решение об организации "похода на Вашингтон" с целью добиться немедленной правительственной помощи доведенным до отчаяния участникам первой мировой войны и выдачи им денежного пособия, намеченного к выплате лишь в 1945 г. С того момента как в Вашингтоне появились первые несколько сотен участников марша, сопровождаемые женами и детьми, газеты США стали регулярно печатать сообщения о намерении коммунистов поддержать цели похода, а затем воспользоваться ситуацией для организации беспорядков в столице и в стране и после убийства президента начать кровавую революцию с целью свержения республиканской системы правления. Согласно словам редактора газеты "Нью-Йорк дейли миррор" Пола Уильямса, шайка хулиганов спровоцирует участников марша на насильственные действия, в результате которых они "силой ворвутся в Белый дом или на территорию у Белого дома и по возможности вызовут огонь на себя со стороны охраны". Если кому-либо из коммунистов "повезет и он окажется раненым или убитым", этот инцидент "предоставит исключительную возможность для последующих действий"^*. Против участников похода могут быть использованы войска, если этого потребует обстановка, предупреждали газеты, получившие соответствующие инструкции из уст представителя Белого дома. Армейская разведка подготовила доклад для штаба вооруженных сил США о том, что "первая же капля крови, пролитая участником похода на Вашингтон, явится сигналом к коммунистическому восстанию во всех крупных городах, которое положит таким образом начало революции"^**.

^* (Lisio Donald J. The Presidents and Protest; Hoover Conspiracy and the Bonus Riot. Univ. of Missouri Press, 1974. P. 95.)

^** (Ibid. P. 131-132, 192.)

Именно в эти дни, будто следуя полученной "сверху" инструкции, абсолютное большинство газет страны принялись публиковать оптимистические прогнозы близкого конца экономического кризиса. Основная мысль, присутствовавшая в такого рода "прогнозах", сводилась к утверждению о бессмысленности требовать улучшения положения нуждающихся в условиях, когда оживления экономики и улучшения положения всех американцев следовало ожидать со дня на день. Американское информационное агентство "Интернэшнл ньюс сервис" распространило обзорную статью, начинавшуюся следующими вселяющими надежду словами: "То, что солнце нового преуспеяния начинает всходить над тучами экономических бедствий, подтверждается развитием событий во многих частях страны". "Деловой пульс бьется чаще", "Возрождение торговли набирает скорость по всему востоку страны", "Ожидается подъем торговли в ближайшие 90 дней", "Растет число ярких пятен на карте бизнеса США", "Бум вселяет жизнь в текстильные фабрики Новой Англии" - вот всего лишь некоторые из характерных для тех дней газетных заголовков. В тот самый день, когда агентство "Интернэшнл ньюс сервис" опубликовало статью с оптимистическими прогнозами, Белый дом отдал распоряжение войскам приступить к очищению столицы от нежелательных элементов, "нарушающих общественный порядок".

Периодическая печать США на первых порах встретила ликующими комментариями сообщения о решительных действиях армейских подразделений вооруженных сил США по рассеиванию и изгнанию из Вашингтона участников "голодного похода" и похода ветеранов: испугавшийся за свое будущее правящий класс страны не жалел восхвалений в адрес президента и одобрения предпринятых им действий по "защите общества от радикализма и анархии". В газетных материалах Герберт Гувер выглядел не иначе, как героем дня и даже спасителем республики. В* отсутствие каких-либо доказательств "подрывной коммунистической деятельности" в организации походов безработных и ветеранов на Вашингтон газеты с поразительным единодушием приняли на веру и подхватили подброшенное им властями обещание представить в ближайшее время такие доказательства и раструбили об этом обещании по всему миру.

Но доказательства так представлены и не были. Испуг оказался ложным и, более того, сознательно спровоцированным на уровне правительства и Белого дома с целью отвлечения общественного внимания от насущных проблем, стоящих перед страной в условиях экономического кризиса. Журнал "Нью рипаблик" писал, что ему неизвестны причины, по которым участников маршей изгнали из столицы. Судя по всему, эти отчаявшиеся люди были не коммунистическими революционерами, а лояльными американцами, бедными, но мирными, которые заслуживали лучшего с ними обращения, чем тот прием, который был оказан им властями. Во всех ведущих газетах сообщались сведения о количестве пострадавших во время операции по изгнанию участников маршей из столицы (эти цифры разнились от издания к изданию). Количество органов буржуазной периодической печати, выступавших со статьями, критикующими действия президента Гувера и обвиняющими его в жестокости, росло буквально с каждым днем.

"Оказалось, - как пишет в наши дни американский публицист и историк Д. Халберстам, - что он (Гувер. - Э. И.) был очень хорош, когда было необходимо отметить просчеты и слабости правительства, во главе которого стоял кто-то другой"^*. Когда же критика коснулась его собственных решений и действий, Гувер оказался неспособным следовать поучению К. Кулиджа: "Не нравится, не читай". Помощники Гувера не скрывали того, что президент возмущен материалами, публикуемыми о нем в печати. Белый дом отменил подписку на вашингтонскую газету "Дейли ньюс" за то, что ею были проявлены "революционные тенденции" в ходе освещения событий в столице, а помощники президента стали обсуждать способы "наказания" особо ретивых критиков Гувера, в числе которых оказались издания газетных цепей У. Р. Херста и Скриппса-Говарда. Одной из немногих защитниц президента оставалась маккормиковская "Чикаго трибюн".

^* (Halberstam David. The Powers That Be. New York, 1979. P. 8.)

Напуганные масштабом и силой кризиса, монополистические круги США начали планомерную и целеустремленную кампанию по убеждению американцев в прочности американской политической и экономической системы и в скором возрождении экономики США. В условиях практически полного бездействия гуверовской администрации и самоизоляции президента в борьбе с кризисом основным источником оптимистических, обнадеживающих сообщений стали периодическая печать и радио страны. Но наряду с ролью катализатора надежд на американские средства массовой информации была возложена роль катализатора общественного возмущения беспомощностью в обуздании кризиса... нет, не системы капитализма и даже не гуверовского "правительства миллионеров", а всего лишь одного человека - президента Герберта Кларка Гувера. "Г-н Гувер до отвращения непопулярен в Вашингтоне, - писал обозреватель журнала "Нью рипаблик". - Я никогда не слышал, чтобы об обитателе Белого дома говорили с большей злобой, чем сейчас"^*. Наличие конкретного объекта критики в лице президента было своеобразным громоотводом. Можно сказать, что если бы не было Гувера, то его следовало бы найти или придумать.

^* (New Republic. 1931, October 14. P. 219.)

В первых рядах критиков действий или, вернее, бездеятельности президента, его "нерешительности и неспособности покончить с ненормальным положением в стране" была пресса США, не только не пытавшаяся вскрыть истинные причины экономического кризиса, но даже сознательно и с редким единогласием сосредоточивавшая внимание общественности страны на личности президента. В аналитических статьях и комментариях, в "солидных" обзорах и политических карикатурах Гувер, и только он, фигурировал в качестве непосредственного и единственного виновника обрушившихся на страну бед.

Выборы 1932 г. принесли поражение Гуверу, хотя его поддержало в самом преддверии выборов 52% американских газет, издатели которых ни тогда, ни в последующие 12 лет не могли согласиться с мыслью, что власть в стране будет принадлежать демократам, а президентом будет "беспринципный оппортунист", а "может быть, даже и социалист" Франклин Делано Рузвельт.