VII. Прерванный диалог

Американцы, лично общавшиеся со своим президентом и имеющие возможность составить о нем впечатление на основе собственного опыта общения с ним, исчислялись всегда сотнями или, в лучшем случае, тысячами. Остальные же, составляющие народ Соединенных Штатов, узнают о человеке, распоряжающемся их судьбами, от журналистов. Хорошо, если какой-то, желательно достаточно продолжительный, отрезок допрезидентской жизни "народного избранника" протекал на глазах широкой общественности. Но в истории Соединенных Штатов бывало, и не раз, когда главой Белого дома становился человек, в прошлом лишь изредка мелькавший на периферии политической жизни страны, а затем усилиями, причем весьма энергичными, средств массовой информации оказывавшийся в центре общественного внимания уже со всеми "обретенными" с помощью журналистов личными достоинствами и даже заслугами перед американской нацией. Шли годы, и к старому и долгое время остававшемуся единственным средству массовой информации - периодической печати - прибавилось радио. "Всего лишь пять лет назад, - отмечал Франклин Рузвельт в начале 1929 г., - 95 из ста человек черпали свои аргументы из передовых статей и информационных материалов ежедневной прессы, сегодня же по крайней мере половина избирателей, сидящих у своих очагов, слушает слова, произнесенные непосредственно политическими лидерами обеих партий, и решает скорее на основе того, что она слышит, чем того, что она читает"^***.

^* (Barber J. D. The Pulse of Politics. Op. cit. P. 246.)

^** (Когда Ф. Рузвельт вступил в борьбу за Белый дом в 1932 г., расходы обеих ведущих буржуазных партий США на ведение предвыборной борьбы с использованием возможностей радио превысили затраты на любую другую статью расходов предвыборной кампании.)

15 февраля 1933 г., за две недели до вступления Ф. Рузвельта на пост президента США, была совершена попытка покушения на его жизнь. Остававшиеся до въезда в Белый дом дни Рузвельт посвящал выступлениям перед американской общественностью, в ходе которых он разъяснял самые общие контуры намеченных им мер по борьбе с охватившим страну экономическим кризисом. Очередное выступление должно было состояться в парке Бейфронт (Майами, штат Флорида). Рузвельт прибыл туда в открытом автомобиле и, оставаясь сидеть в нем, обратился к 10-тысячиой аудитории с речью. Закончив ее под аплодисменты собравшихся, он подозвал находившегося поблизости мэра Чикаго А. Чермака и вступил с ним в беседу. В этот момент на находившийся неподалеку стул взобрался мужчина небольшого роста и выпустил в направлении машины Рузвельта пять пуль. Было ранено пять человек, причем А. Чермак смертельно. Рузвельт остался невредим. Покушавшимся оказался 32-летний безработный каменщик из штата Нью-Джерси Джузеппе Зангара, собиравшийся до этого, как он сам признал, убить президента Г. Гувера, но, соблазненный более теплой погодой в курортном городе Майами, в последний момент решил избрать Своей жертвой Ф. Рузвельта. Немногим более чем через месяц после совершения покушения Зангара был казнен на электрическом стуле за убийство Чермака. До последних минут своей жизни он выражал сожаление, что ему не удалось убить Рузвельта.

Франклин Рузвельт не был новичком на американской политической арене: в администрации В. Вильсона он занимал пост заместителя министра военно-морского флота США, был даже кандидатом от демократической партии на пост вице-президента США в 1920 г., а в годы, непосредственно предшествовавшие приходу в Белый дом, занимал Политически очень влиятельный пост губернатора штата Нью-Йорк. К президентской предвыборной кампании 1932 г. речь шла не о том, что его знали недостаточно хорошо в стране, а скорее о том, что к этому времени уже сложилось достаточно четкое представление о его качествах как политического деятеля, разделившее политические и деловые круги США на два подчас противоположные по своей оценке Рузвельта лагеря, причем в антирузвельтовском лагере оказалось немало влиятельных и опытных людей. На первых порах отрицательное отношение к Рузвельту проявлялось лишь в сдержанно высказываемых сомнениях в его способности быть эффективным президентом США, подобных тому, которое сделал уже в 30-х гг. пользовавшийся заслуженным авторитетом дальновидного и опытного журналиста Уолтер Липпман, назвавший Рузвельта приятным человеком, который очень хотел бы стать президентом США, не обладая для этого необходимыми качествами (позднее Липпман коренным образом изменил свою точку зрения на Рузвельта). Как и следовало ожидать, после первых же реальных шагов рузвельтовской администрации, необходимых с точки зрения президента и его советников для решения стоящих перед страной острых экономических проблем, но затронувших интересы монополистической буржуазии, сдержанность и рассудительность в критике президента полностью сошли на пет. Многие решения Рузвельта стали именоваться в печати примерами "ползучего социализма" или "делового фашизма", проявлениями тоталитаризма. Отражая позицию недовольной рузвельтовской экономической политикой части общества, консервативная пресса обвиняла президента в том, что он выступает против "американского образа жизни", называла его "непрактичным", "ненадежным", "не знающим, чего хочет" государственным деятелем. Уолтер Липпман предъявил Рузвельту обвинение, что своими действиями и решениями тот удовлетворяет свое давно питаемое чувство мести по отношению к деловому сообществу страны^*. "Нью-Йорк таймс", представлявшая противоположный лагерь сторонников Рузвельта и предпринимаемых его администрацией шагов по нормализации экономической ситуации, писала в то же время, что Рузвельт превратил беспрецедентный в истории США кризис в свой личный триумф, поскольку "он казался американскому народу человеком, оседлавшим ураган и укротившим бурю. Страна была готова и даже стремилась признать любое руководство. От президента Рузвельта она получила серию быстро следующих одно за другим заявлений и достижений, которые дали основание миллионам его соотечественников считать его посланцем небес"^**. Причина столь различного отношения к личности и действиям Рузвельта заключалась не столько в неспособности определенных кругов и лиц проявить объективность, непредубежденность, сколько в невозможности однозначного отношения к нему. "Много книг будет написано о Франклине Рузвельте, но не будет и двух книг, которые рисовали бы его одинаково, - писала Ф. Перкинс, занимавшая пост министра труда в рузвельтовском кабинете в течение всех 12 лет его президентства. - Он был наиболее сложным из всех знакомых мне людей"^***.

^* (Tugwell Rexford G. Roosevelt's Revolution; The First Year - A Personal Experience. New York, 1977. P. 93.)

^** (Manchester William. The Glory and the Dream; Л Narrative History of America, 1932-1972. Boston, 1974. P. 90.)

^*** (Agar Herbert. The United States; The Presidents, the Parties and the Constitution. London, 1950. P. 679.)

Проявлявшуюся на первых порах сдержанность в критике личности и решений президента Рузвельта деловыми кругами и средствами массовой информации можно объяснить, помимо понимания всеми серьезности сложившейся в стране ситуации и поддержания хотя бы внешне видимости "национального единства" в целях спасения системы, и тем, что Рузвельту удалось найти верный тон (об эффективности или неэффективности предлагаемых им путей решения проблем говорить было тогда еще рано) в общении с широкой аудиторией своих соотечественников путем умелого приспособления к своим нуждам возможностей средств массовой информации. "Новый курс" Рузвельта охватывал, таким образом, и взаимоотношения Белого дома с прессой.

В день инаугурации, после исполнения духовым оркестром популярной песенки "Счастливые деньки вернулись вновь", американцы услышали по радио приятный баритон нового президента, уверенно произнесшего: "Наступило время, чтобы сказать вам правду, всю правду открыто и смело. Не пристало нам также уклоняться от честной оценки ситуации, в которой находится сегодня наша страна. Эта великая нация выстоит, как она выстояла в прошлом, возродится и будет процветать". И затем была произнесена фраза, звучавшая заклинанием и вынесенная на следующий день в заголовки газетных статей и радиокомментариев: "Единственное, чего нам следует опасаться, это страх". Рузвельт заверял американцев в наличии у страны всех необходимых средств и возможностей для преодоления экономического кризиса^*. В ближайшее после инаугурационного дня воскресенье Рузвельт выступил с первой из завоевавших широкую популярность в стране "бесед у камина", для передачи которой в эфир был использован один из подвалов Белого дома. Камин в этом подвале действительно был, но никому не пришло в голову разжечь в нем огонь. Рядом с президентом сидела Элеонора Рузвельт, его жена, и молча что-то вязала. Ведущий радиопередачи подал знак, и в миллионах домов раздался голос Ф. Рузвельта. Впоследствии журналисты писали, что у слушателей возникло впечатление, будто президент заглянул к ним "на чашку чая" и решил поделиться своими заботами. Сложнейшие финансовые проблемы, понимание которых предполагало наличие у слушателей если не специального университетского образования, то по крайней мере знания основ банковского дела, были преподнесены на уровне, доступном пониманию каждого. И вновь прозвучал призыв к доверию и мужеству, без которых невозможен успех в борьбе с кризисом. В ходе второй "беседы у камина" в июле 1933 г., посвященной проблемам социального вспомоществования, Рузвельт остановился на полуфразе и попросил стакан воды. Радио донесло до слушателей бульканье наливаемой в стакан воды и обыденную ремарку президента: "Друзья мои, сегодня в Вашингтоне очень жарко".

^* (Flynn John T. The Roosevelt Myth. New York, 1948. P. 7-8.)

Позднее Ф. Перкинс писала, вспоминая о президентской манере радиовыступлений и реакции на них слушателей: "Его голос и выражение лица, когда он говорил (в микрофоны. - Э. И.), были голосом и мимикой близкого друга... Его лицо расплывалось в улыбке и светлело, будто он сидел с ними (слушателями. - Э. И.) на крылечке или в гостиной. Люди чувствовали это, и это привязывало их к нему чувством признательности... Я видела мужчин и женщин, собравшихся вокруг радиоприемника, даже тех, кто его не любил или был в числе его политических противников, и слушающих его с приятным, радостным чувством общности и дружбы с ним"^*. Даже с учетом того, что эти восхищенные отзывы принадлежали близкому к Рузвельту человеку, нельзя не признать, что президент, без сомнения, был незаурядным актером, способным заставить людей верить в то, что он говорил.

^* (Perkins Frances. The Roosevelt I Knew. New York, 1946. P. 71-73.)

Рузвельту удалось передать чувство уверенности в способность нового правительства решить сложные экономические проблемы и представителям прессы в лице встречавшихся с ним на пресс-конференциях журналистов. Заголовки статей и репортажей в газетах, вышедших после первой "беседы у камина" и первой президентской пресс-конференции, были спокойными и внушающими уверенность в завтрашнем дне американской экономики, хотя ни о каком решении сложных проблем в столь короткие сроки, естественно, не могло идти и речи. (Многие экономические проблемы периода "Великой депрессии" оставались нерешенными вплоть до начала второй мировой войны и вступления в нее Соединенных Штатов.)

Начиная со своей первой пресс-конференции, созванной 8 марта 1933 г., Ф. Рузвельт отменил требование своих предшественников о заблаговременном представлении вопросов в письменном виде и заверил журналистов, что те всегда могут задавать ему любые и самые неожиданные вопросы. Согласно своему обещанию Рузвельт регулярно, дважды в педелю, встречался с корреспондентами, в результате чего Белый дом стал источником не менее двух-трех тем газетных статей ежедневно. На многих журналистов производили впечатление и свободная и в то же время уважительная форма общения президента с ними, и его чувство юмора, и то, что чуть ли не с первого дня президент обращался к каждому из них по имени, хотя число присутствовавших на пресс-конференции представителей печати и радио достигало порой двухсот человек. Дж. Поллард, посвятивший многие годы исследованию взаимоотношений Белого дома с прессой, считал, что никому из других президентов США не удалось даже приблизиться к Рузвельту "по количеству, размаху, драме или привлекательности" проводимых им пресс-конференций"^*. Проведение пресс-конференций Ф. Рузвельт считал "искусством особого рода"; они нередко проходили на лоне природы, в президентской резиденции в Гайд-парке, где обсуждение важных вопросов принимало нередко форму дружеских пикников.

^* (New York Herald Tribune. 1952, December 31.)

Конечно, Ф. Рузвельт особенно выделялся на фоне трех своих предшественников в Белом доме. В ходе встреч с журналистами он проявлял именно те качества, которых так недоставало Гардингу, Кулиджу и Гуверу. Президенту доставляло огромное удовольствие скрещивать шпаги остроумия и находчивости с представителями прессы, ощущать то восхищение, которое вызывали у них его удачные, порой язвительные ответы. По свидетельству Л. Ростена, "его ответы были быстрыми, уверенными, разъясняющими. Он располагал исчерпывающей информацией. Он проявлял впечатляющее понимание общественных проблем и административных методов руководства. Он был прост, общителен, весел. Когда он избегал ответа на вопрос, это делалось открыто. Он вел себя самым непринужденным образом"^*. И вместе с тем процедура президентских пресс-конференций не оставляла никаких сомнений в том, кто является на них хозяином положения: она подчинялась строгим правилам, сформулированным самим Рузвельтом. Его можно было цитировать, лишь получив соответствующее разрешение или же в случае распространения официального текста президентского заявления. Он нередко подсказывал журналистам структуру их будущих статей: "Если бы мне пришлось писать эту статью, я бы написал ее так..." - и уж заодно диктовал им предложения, с которых должна была начинаться, по его мнению, статья.

^* (Progressive. 1972, November. P. 31.)

Именно при Рузвельте получила распространение практика проведения "бэкграундеров" - неофициальных пресс-конференций, участники которых негласно договаривались не ссылаться на президента как источник полученной ими в ходе такой встречи информации, соблюдая так называемое правило Лэндли (названное по имени предложившего такую процедуру журналиста). Особого мастерства достигло применение практики намеренных "утечек информации", которыми Белый дом пользовался как для апробации общественной реакции на готовящееся решение или акцию администрации, так и для дискредитации политических противников. Известен случай, когда, усмотрев в поведении Джозефа Кеннеди, отца будущего президента США Дж. Ф. Кеннеди, амбициозные намерения, Рузвельт дал указание своему пресс-секретарю С. Эрли довести неофициально до сведения оппозиционно настроенной к Белому дому газеты "Чикаго трибюн" информацию о планах Кеннеди-старшего воспользоваться постом посла США в Великобритании в качестве ступеньки в Белый дом. Информация была опубликована и серьезно повредила амбициозным планам Кеннеди. Еще одним новшеством, введенным в практику при Ф. Рузвельте, было разрешение министрам и руководителям ведомств проводить свои собственные пресс-конференции.

Представителям прессы никогда не передавалась полная стенограмма президентских пресс-конференций. В одном из случаев, когда подробная стенограмма одной из президентских пресс-конференций была затребована палатой представителей американского конгресса для включения ее в "Конгрешнл рекорд", Рузвельт ответил отказом, заявив, что он не хочет создавать прецедента, так как это заставило бы его проявлять большую сдержанность в ответах на вопросы, а также вынудило бы постоянно готовиться к пресс-конференциям. Для этого, поставил точку президент, он просто не располагает временем. По окончании пресс-конференций нередко были слышны аплодисменты, которыми довольные журналисты награждали президента. Только за первые четыре года пребывания в Белом доме Ф. Рузвельт провел почти 340 пресс-конференций^*, не считая других выходов на широкую общественность страны с использованием каналов радио, возможностями которого президент пользовался, как никто другой за всю историю страны. (Мало кто помнит, что он был первым президентом США, появившимся на телевизионном экране: Эн-Би-Си передала 30 апреля 1939 г. выступление Рузвельта на церемонии открытия Всемирной выставки в Нью-Йорке.)

^* (За 12 лет пребывания в Белом доме Рузвельт провел в общей сложности 998 пресс-конференций. Не регламентируемые характерными уже для нашего времени строго расписанными программами радио иди телепередач, пресс-конференции Рузвельта могли продолжаться в зависимости от необходимости от пяти минут до часа.)

Из исторических трудов и других источников известно о рузвельтовских "беседах у камина", называемых чуть ли не основной и наиболее эффективной формой общения президента со своими соотечественниками. Достаточно много писалось и о пропагандистской эффективности этих бесед, хотя за 12 лет президент провел в общей сложности не так уж и много таких бесед - во всяком случае, не более 30 (в трудах американских авторов называется и меньшее количество, поскольку нет единого мнения, какие из них подпадают под эту рубрику). Однако, как отмечали американские исследователи, "жившие в те годы люди были под впечатлением, что ФДР (Франклин Д. Рузвельт. - Э. И.) чуть ли не постоянно общался с ними посредством "бесед у камина"^*. Получасовые беседы президента передавались по радио в самое удобное для слушателей время - с 9 до 11 часов вечера, охватывая самую массовую в истории радиовещания США аудиторию - до 64% владельцев радиоприемников^**. В 1941 г., согласно подсчетам Э. Барноу, аудитория радиослушателей, внимательно следивших за всеми выступлениями президента, насчитывала в среднем 50-60 млн человек, а президентское обращение к нации и к конгрессу после нападения японцев на Перл-Харбор услышали по радио почти 80% американских семей. К началу 1942 г. в США насчитывалось уже 55 млн радиоприемников из 100 млн радиоприемников, зарегистрированных во всем мире^****.

^* (Mirrow N. N., Martin J. В., Mitchell С. М. Presidential Television. New York, 1973. P. 30.)

^** (В 1933 г, т. е. в год вступления Ф. Рузвельта на пост президента США, 20,4 млн американских семей владели 22 млн радиоприемников^***.)

^*** (So bell R. Op. cit. P. 148.)

^**** (Barnow E. The Golden Web. Oxford Univ. Press, 1968. P. 152; Rolo Charles J. Radio Goes to War. New York, 1942. P. 12.)

Уже к концу первых ста дней пребывания в Белом доме, пишет У. Бинкли, "достаточно было Рузвельту посмотреть в сторону микрофона или заявить, что он может опять выступить по радио, как конгрессмены сдавались". А газета "Нью-Йорк таймс" писала: "Использование (Рузвельтом) этого нового инструмента политических дискуссий является откровенным намеком конгрессу на то, что президент может обратиться к этому средству, если возникнет необходимость в поддержке законопроекта, который он вносит, но который законодатели не расположены утверждать"^*. Отдавая себе отчет в силе своего влияния на радиослушателей, Рузвельт, столкнувшись с излишней строптивостью законодателей, мог даже пригрозить им передать решение того или иного вопроса "американским домохозяйкам" и таким образом добивался позитивного решения конгресса.

^* (Binkley W. President and Congress. New York, 1962. P. 35; Sussman Leila A. FDR and the White House Mail. Public Opinion Quarterly. 1956; Spring. P. 14.)

С учетом усиливавшегося с течением времени враждебного отношения к нему со стороны владельцев большинства американских органов периодической печати Рузвельт, стремясь завоевать общественную поддержку проводимому его администрацией политическому и экономическому курсу, сделал основную ставку на радио, назвав его "одним из наиболее эффективных средств распространения информации: оно не может ни представить в ложном свете, ни исказить"^*. (В этих условиях можно понять то беспокойство, с которым он воспринимал сообщения об учащавшихся случаях приобретения радиостанций газетными цепями.) Общественная роль и значение радио в жизни американцев росли вместе с количеством радиостанций: в 1935 г. их в стране было 605, а всего лишь через 5 лет, в 1940 г., - 814.

^* (Cornwell E. Op. cit. P. 255.)

В годы пребывания Ф. Рузвельта в Белом доме, в условиях широкой популярности президента в стране, глубокого уважения, которое питало к нему большинство рядовых американцев, а также чрезвычайности событий, происходивших в те годы как в самих США, так и на международной арене, трудно было представить себе возможность того, что какая-то радиостанция, воспользовавшись своим неписаным правом, откажет президенту в трансляции его выступления в эфир. Однако не особенно полагаясь на свое, также неписаное право запрашивать у радиостанций удобное для себя время выступлений по радио, президент не гнушался пользоваться самым откровенным нажимом на владельцев радиостанций. Федеральная комиссия по связи (ФКС), в ведении которой находятся все вопросы деятельности радиостанций (а ныне и телестанций), включая выдачу лицензий на право функционирования и предоставление диапазонов вещания, комплектовалась самим президентом и, следовательно, полностью зависела от Белого дома. Конечно, в подобных условиях, как писал журнал "Бродкастинг" 24 ноября 1969 г., владельцы радиостанций "склонны, хотя, возможно, и бессознательно, подумать дважды, прежде чем принять безрассудные решения"^*, грозящие опасностью правительственного возмездия. Нажим, к которому прибегал по необходимости Ф. Рузвельт, выражался в том, что владельцам радиостанций давали понять, при каких обстоятельствах инициатором того или иного решения Федеральной комиссии по связи, противоречащего их интересам, может оказаться Белый дом. В то же самое время Рузвельт отверг предложение радиомагнатов ввести в практику регулярные еженедельные выступления президента по радио, сославшись на то, что слишком частое появление его голоса в эфире может надоесть американцам.

^* (Public Opinion Quarterly. 1956, Spring. P. 14.)

Требования, предъявляемые Федеральной комиссией по связи к радиостанциям, запрашивающим лицензию на функционирование, были сформулированы в 1929 г. следующим образом: "Радиостанции получают лицензии на право обслуживать общественность, а не для того, чтобы содействовать Удовлетворению частных или корыстных интересов отдельных личностей или групп. Понятие общественного интереса предусматривает именно это, и ничто иное... В этих условиях нет места для функционирования радиостанций под исключительным контролем или в частных интересах личностей или групп, когда это касается характера программ..." В более позднем своем решении, принятом в 1941 г., т. е. еще при Ф. Рузвельте, Федеральная комиссия по связи заявляла! "Радио может служить инструментом демократии лишь в том случае, когда его деятельность посвящается передаче информации и обмену идеями в духе справедливости и объективности. Действительно свободное радио не может быть использовано для пропаганды суждений лица, обращающегося за лицензией. Оно не может быть использовано в целях поддержки кандидатов друзей того, кто обращается за лицензией. Оно не может быть использовано в целях поддержки предпочитаемых им принципов. Короче говоря, радиостанция не может выступать в роли адвоката... Свобода слова на радио должна быть достаточно широка, чтобы предоставлять полную и равную возможность доведения до сведения общественности всех аспектов проблем общественного звучания... Главное - общественный, а не частный интерес"^*. Формулировка требований, предъявляемых ФКС к радиостанциям (а позднее и к телестанциям), предоставила исполнительной власти и президенту США практически неограниченные возможности для оказания давления на владельцев радиостанций и для всевозможных злоупотреблений. От использования этих возможностей не был в состоянии отказаться ни один президент США со времен Франклина Д. Рузвельта.

^* (Friendly Fred W. The Good Guys, the Bad Guys and the First Amendment. New York, 1976. P. 19-22.)

Тонким психологическим расчетом веяло от высказывавшегося Рузвельтом на первых порах пребывания в Белом доме сожаления по поводу того, что ему редко приходится слышать критику в свой адрес, и от обращения к прессе с призывом почаще критиковать его, дабы предупредить от возможных ошибок. В 1933 г. этот призыв еще не казался неуместным и даже способствовал повышению популярности президента среди журналистов, хотя еще с тех пор, когда Рузвельт был губернатором штата Нью-Йорк, было известно о его крайней нетерпимости к критике. Р. Тагуэлл, один из ближайших сподвижников Рузвельта, автор многих книг о нем, примкнувший позднее к лагерю активных критиков президента, писал, что тот "рассматривал критику в свой адрес как недружественный акт в лучшем случае и как злобное действие в худшем. Он положительно не любил вмешательства с чьей-либо стороны в его намерения или разбора мотивов его действий, т. е. он считал себя исключением, личностью, не подлежащей критике. Тех, кто не признавал этого и не предоставлял ему такого иммунитета от критики, он запоминал на всю жизнь. Он никогда не забывал плохого отношения к нему"^*. Но столь же верно было то, что тем, кто не подвергал сомнению его действия и решения и считал его выдающейся личностью, предоставлялась возможность быть рядом с ним на протяжении долгих лет.

^* (Hardin Charles. Presidential Power and Accountability. Univ. of Chicago Press, 1974. P. 25.)

Имя президента практически не сходило с первых страниц американских газет все 12 лет его пребывания в Белом доме: в среднем ежегодно публиковалось не менее 110 статей, посвященных лишь личности президента Рузвельта. Своеобразным свидетельством уважительного отношения рядовых журналистов к президенту было неизменное соблюдение ими неписаного "джентльменского" соглашения фотографировать парализованного Рузвельта только по грудь. (Можно себе представить, принимая во внимание нравы прессы США, сколько скандальных, неприятных для Рузвельта кадров могло быть опубликовано, если бы рядовые фоторепортеры и журналисты не испытывали столь искреннего уважения к нему. Как это не похоже на отношение прессы к Дж. Форду и Дж. Картеру, в годы пребывания которых в Белом доме пресса, казалось, специально следила за каждым шагом президента, чтобы улучить момент и запечатлеть его в неловкой позе, с комическим выражением лица, в испуге, падении, изнеможении и т. п. Сегодня подобное неуважительное отношение к главе государства фигурирует в сознании обывателя, да и в высказываниях самой прессы в качестве чуть ли не самого убедительного свидетельства "свободы печати" и "всеобщей демократии" в Соединенных Штатах.) Именно личными симпатиями рядовых газетчиков и репортеров к Рузвельту объясняет, в частности, У. Бинкли тот факт, что "ни один президент не получал на протяжении такого продолжительного периода в условиях мирного времени столь благоприятного освещения своих планов в прессе"^*.

^* (Binkley W. The Powers of the President; Problems of American Democracy. New York, 1973. P. 278.)

Однако вместе с тем надо отметить, что ни один президент США не получал на протяжении такого продолжительного периода столь большого количества неблагожелательных и, более того, крайне злобных оценок в прессе, как Франклин Рузвельт. Уже начиная с 1934 г. обращение к прессе с просьбой почаще критиковать его лично и предпринимаемые им действия было бы не только неуместным, но и излишним, поскольку "новый курс" Рузвельта, сам президент и его ближайшие советники стали и вплоть до смерти президента в 1945 г. оставались объектом небывалой по своим масштабам и применявшимся средствам враждебной критики. В 1935 г. 60% американских газет выступали против Рузвельта, отражая взгляды их владельцев, связанных тесными узами политических и финансовых интересов с крупными монополиями.

В двух статьях, опубликованных в мае 1936 г. в журнале "Харперс" и в сентябре 1938 г. в журнале "Нью рипаблик", американский публицист Маркие Чайлдс, лично знавший президента, подверг анализу ту часть американского общества, которая не скрывала своей ненависти к Рузвельту, и пришел к выводу о том, что этой "фанатической ненавистью" (никаким другим словом нельзя охарактеризовать это отношение, подчеркнул он) охвачены "тысячи мужчин и женщин, принадлежащих к американскому высшему классу". "Это страсть, это ярость абсолютно безосновательная... она пронизывает, в большей или меньшей степени, весь верхний слой американского общества. Это чувство стало их idee fixe". M. Чайлдсу принадлежит определение этого верхнего слоя как "2% американского общества". Поистине поразительно, с какой готовностью подхватывались этой частью американцев и контролируемой ими прессой все самые грязные слухи о президенте, включая даже те, которые распространялись геббельсовской пропагандой. Уильям Рэндолф Херст собственноручно писал передовые статьи, публиковавшиеся всеми принадлежавшими ему газетами, со злобной критикой президента и его "нового курса". В преддверии выборов 1936 г. по указанию хозяина газеты полковника Р. Маккормика телефонистки коммутатора "Чикаго трибюн" отвечали звонившим мелодичными голосками: "Доброе утро! Знаете ли вы, что у вас осталось лишь (указывалось точное количество) дней, чтобы спасти нашу страну?" М. Чайлдс писал, что Рузвельт так и не смог понять, за что "его собственный класс, привилегированное сословие, люди с положением были столь враждебно настроены к нему".

Попять причины такого отношения Рузвельт не мог, но и простить тоже. Даже в тех случаях, когда президент высказывался критически о прессе, его критика адресовалась не "работающей прессе", как называют в США рядовых журналистов, а их хозяевам. "Это в большинстве случаев не человек, сидящий за письменным столом. Это не репортер. Это ведет к владельцу газеты... Вы знаете очень хорошо, что заведующие специальными бюро пишут то, что им приказывают писать владельцы газет, и они опускают половину правды", - разъяснял Рузвельт механику организации направленной против него кампании в прессе. Подобное отношение президента к газетным магнатам па протяжении всего его пребывания в Белом доме объяснялось и тем, что фаворитами "большой прессы" США неизменно оказывались его политические противники: 57% газет США поддерживали в 1936 г. республиканского кандидата А. Лэндона, 64% - республиканского кандидата У. Уилки в 1940 г, и 61% - республиканского кандидата Т. Дьюи в 1944 г.

Враждебное отношение к Рузвельту, в частности У. Р. Херста, предполагало, что все возможности херстовской газетной империи, владевшей в 1935 г, помимо 26 ежедневных газет, издававшихся в 19 городах США, также несколькими информационными синдикатами, радиостанциями и кинокомпаниями, использовались для того, чтобы обрабатывать во враждебном по отношению к Белому дому духе миллионы американцев^*. В августе 1935 г. редакторы всех херстовских газет получили распоряжение своего издателя именовать в редакционных комментариях и статьях рузвельтовский "новый курс" "нечестным курсом". Враждебность "2% американского общества" к Рузвельту не ограничивалась злобной критикой: в 1937 г. в одном из пресс-бюллетеней газетного синдиката Макклюра, распространявшихся по меньшей мере среди 270 американских газет, было процитировано высказывание правоэкстремистского дельца из компании "Американ сайанамид", который заявил на званом обеде в Нью-Йорке, что "параноик, обитающий в Белом доме, губит нацию" и что "пара точно адресованных пуль может оказать величайшую услугу стране".

^* (So bell R. Op. cit. P. 27.)

Ф. Рузвельт не оставался в долгу. Сознательно пытаясь вбить клин в отношения между рядовыми газетчиками и владельцами газет и сохранить первых в своем "лагере", Рузвельт мог делать заявления, подобные тому, которое было им сделано в 1935 г. в ходе ежегодного съезда Американской ассоциации преподавателей журналистского мастерства: "До каких пор вынужден оставаться в штате газетной редакции человек и, дабы не потерять работу, писать по указке свыше, вещи, в правдивость которых он лично не верит или которые он лично не считает справедливыми?" Когда корреспонденты задавали ему вопрос, на который он не был склонен отвечать, президент язвительно выражал сочувствие репортерам по поводу того, что им приходится задавать "глупейшие вопросы", навязанные их боссами. Выражая "соболезнование" журналистам по поводу того, что над ними пытаются властвовать диктаторски настроенные владельцы и редакторы газет, Рузвельт с тонким расчетом подключал "работающую прессу" к числу своих сторонников.

В ходе пресс-конференции, состоявшейся в Начале 1939 г., Рузвельт заявил, что "довольно большое число владельцев газет сознательно вводят в заблуждение американский народ, сознательно! Я всегда предполагал и до сих пор верю в то, что внешняя политика Соединенных Штатов не должна быть замешана в... газетное политиканство... Передо мной сейчас лежит около восьми или десяти газет. И ни в одной из них нет статьи или заголовка, который, мягко выражаясь, не создавал бы ошибочного представления, ни в одной... Это является результатом сознательного искажения фактов, имеющихся фактов... Американский народ начинает осознавать, что все, что он читал и слышал от агитаторов... из числа владельцев газет, является чистейшей чепухой - ч-е-п-у-х-о-й, чепухой, однако эти агитаторы рассчитывают на невежество, предубеждения и страхи американцев и действуют не по-американски"^*. Рузвельт не скрывал своей личной антипатии к крупнейшим издателям США - У. Р. Херсту и Г. Люсу. О Херсте он говорил: "Я иногда думаю, что Херст нанес больше вреда делу демократии и цивилизации в Америке, чем любые три его современника, взятые вместе". О Г. Люсе и одном из его изданий - журнале "Тайм" Рузвельт говорил: "Начиная с первого номера "Тайма", я обнаружил, что единственным секретом финансового успеха журнала является политика умышленного преувеличения или искажения. Не обращайте на него внимания. Я лично не обращаю". Но это было неправдой - он обращал.

^* (Keogh J. Op. cit. P. 28-29.)

Впрочем, Рузвельт мог обрушиться иногда и на рядового репортера, если излишне настырное поведение этого человека или написанная им статья вызвали его недовольство, и тогда президент не знал пощады. Одного из журналистов, фельетониста Дж. О'Доннела, вызвавшего у него особую ярость, Рузвельт "наградил" железным крестом, дав понять, что своими статьями тот оказывает услугу фашистской Германии. Говорят, что возмущенный задававшим неуместные вопросы журналистом Рузвельт предложил тому напялить дурацкий колпак и занять место в углу зала.

Сложные аспекты и противоречия рузвельтовского "нового курса" стали основной темой выступлений периодической печати и радио США с первых дней рузвельтовской администрации, но ни одной газете, ни одному журналу не удалось дать сколько-нибудь четкой и исчерпывающей характеристики этой "программы возрождения нации" или хотя бы ее конкретных направлений и целей. Причиной тому было отсутствие ясного представления о программе действий не только у органов массовой информации, но даже у самого Рузвельта и его ближайших советников. "Новый курс" представлял собой, по сути дела, комплекс отдельных, не всегда взаимосвязанных идей и предложений, которые после одобрения их в законодательном порядке составляли основу "нового курса". А поскольку эти идеи и предложения выдвигались, во всяком случае на первых порах, чуть ли не каждый день, то и ежедневная периодическая печать США изобиловала комментариями - "однодневками", не претендовавшими на глубокий или хотя бы логически последовательный анализ происходившего. Сам термин "новый курс", предложенный Рузвельтом и его помощниками, был, однако, оперативно подхвачен прессой, падкой до всего "нового", и с ее помощью превратился вскоре в символ исторической вехи между гибельным старым государственным курсом и политикой новой администрации. Буржуазно-либеральные круги страны и их органы печати видели в "новом курсе" прежде всего попытку оздоровления существующей системы и установления некоей "социальной гармонии" в ее рамках. Херстовская пресса перепевала на все лады утверждение Национального комитета республиканской партии, что введение планируемой экономики в США ведет прямым путем к уничтожению капиталистической системы и "победе социализма". 6 июля 1936 г. газета "Чикаго трибюн" информировала читателей о том, что "Москва дала указание красным в Соединенных Штатах поддерживать Рузвельта" против республиканского кандидата А. Лэндона. А "Вашингтон пост" назвала выступление Рузвельта по поводу выдвижения его съездом демократов на второй срок "речью, прокладывающей дорогу к фашизму". И вновь, комментируя общественный настрой незадолго до выборов 1936 г., журнал "Тайм" констатировал: "Вне зависимости от партийной принадлежности и района проживания все члены "высшего класса", за небольшим исключением, сегодня открыто ненавидят Франклина Рузвельта".

Основным решением правительства Ф. Рузвельта и лично президента, вызывавшим наиболее яростные нападки на американский внешнеполитический курс и являвшимся, по существу, главной причиной яростной антирузвельтовской кампании в монополистических кругах и в значительной части американской буржуазной прессы, было решение об установлении дипломатических отношений с Советским Союзом и признании Советского правительства. В марте 1931 г. анализом передовых статей в 183 газетах было установлено, что лишь 13% газет США поддерживали идею установления дипломатических отношений между СССР и США, тогда как 63% выступали за сохранение прежней политики в отношении СССР. В октябре 1933 г., незадолго до подписания соглашения об установлении дипломатических отношений между СССР и США, проведенным опросом среди 1100 газет было установлено, что за признание СССР выступают издатели 63% из них, тогда как против признания лишь 27%^*. Столь разительная перемена в отношении буржуазной печати к СССР за два с половиной года объяснялась, как представляется, опасениями за дальнейший ход международных событий, вызванными приходом к власти в Германии фашистов, а также экономическими, внешнеторговыми расчетами.

^* (Stoessinger J. G. Op. cit. P. 142-143.)

В прогрессивной и либерально-буржуазной печати США оживленно комментировалось заявление М. М. Литвинова в Лондоне о готовности СССР разместить за рубежом заказы на сумму примерно 1 млрд дол. Американские деловые круги или, во всяком случае, значительная их часть явно опасались остаться в стороне от ожидаемого ими потока заказов в случае сохранения ненормального положения в межгосударственных отношениях между СССР и США. В условиях продолжающегося кризиса Соединенные Штаты продолжали испытывать крайнюю нужду во внешних рынках сбыта не находившей спроса внутри страны продукции. Позиция этих кругов была весьма наглядно отражена в политическом рисунке, опубликованном журналом "Нейшн" 29 ноября 1933 г. На этом рисунке Россия была изображена сидящим в кресле бородатым мужиком. Возле кресла стояла "американская пресса" в образе раскормленной матроны, которой "американский бизнес" шептал на ухо, скосив глаза на "Россию": "Будь к нему добра, дорогая". Коль скоро Советский Союз сможет сыграть важную, если не решающую роль в создании десятков тысяч новых рабочих мест и тем самым помочь в сокращении армии безработных, писали авторы в различных либерально-буржуазных и прогрессивных изданиях США, развитие политических и торгово-экономических отношений с ним следует лишь приветствовать. "Опасным красным, - "шутила" газета "Эль-Пасо геральд", - можно считать такого красного, который появится в Соединенных Штатах без заказа на машинное оборудование"^*.

^* (Ibid. P. 143.)

Официальное признание Соединенными Штатами Советского Союза, объявленное 17 ноября 1933 г., нашло поддержку у широких слоев американской общественности и значительной части прессы. "Без сомнения, наиболее явным и важным аспектом возобновления отношений является его влияние на мировую ситуацию, - писал журнал "Нью рипаблик". - Лет через двадцать историки, вспоминая сегодняшний день, вполне вероятно, придут к выводу, что возобновление дипломатических отношений между Соединенными Штатами и Россией было одним из двух или трех наиболее выдающихся событий за пятнадцать лет, прошедших со дня окончания (первой мировой) войны"^*. Журнал выражал уверенность, что большинство американцев разделяет такую точку зрения. Судя по реакции крупных американских газет в различных уголках страны, отношение большей части американской общественности к этому шагу рузвельтовской администрации было несомненно позитивным. Заголовки статей, опубликованных в тот памятный день, говорили сами за себя: "Начало новой эры" ("Бостон геральд"), "Акт здравого смысла" ("Балтимор сан"), "Триумф реализма" ("Кливленд плейн дилер"), "Все будут надеяться на лучшее" ("Индианаполис стар"), "Конец ненормального положения" ("Сент-Пол пайонир пресс"). Газета "Нью-Йорк таймс" вновь и вновь напоминала читателям о готовности СССР закупить в США товаров более чем на полмиллиарда долларов и характеризовала русских как надежных партнеров в финансовых делах.

^* (New Republic. 1933, November 29. P. 61.)

"Можно лишь предполагать, насколько иным был бы мир, если бы Советскому Союзу и Соединенным Штатам удалось бы эффективно сотрудничать в 30-х гг. в вопросе сдерживания подъема держав фашистской оси и предотвращения таким образом последовавших вскоре бедствий, - справедливо писал Дж. Стоссинджер. - Нет сомнения в том, что остаточные проявления старых клише помешали такому истинному сотрудничеству"^*. Лишь живучестью подобных клише в сознании довольно большого числа американцев можно объяснить тот факт, что даже в 1938 г. около 30% американцев не знали, кому отдать предпочтение в "возможной войне" между Советским Союзом и гитлеровской Германией. Сохранению этих старых клише и стереотипов способствовали в особенности периодические издания, контролируемые и финансируемые правыми кругами США.

^* (Stoessinger J. G. Op. cit. P. 145.)

Биржевой крах 23 октября 1929 г. и последовавшее за ним разорение буквально за одну ночь сотен тысяч мелких вкладчиков капитала, владельцев мелких и средних предприятий приучили американцев к мысли о том, что беда может поджидать человека ежеминутно и обрушиться на него внезапно и безжалостно, не оставляя надежд на спасение. Сложная международная обстановка 30-х гг., приход к власти в Германии Гитлера и открыто проповедуемый им агрессивный курс, мюнхенское соглашение, открывшее "зеленую улицу" территориальным притязаниям Германии в Европе, и практическое начало реализации агрессивных планов гитлеровцев с захвата в 1938, г. принадлежавших Чехословакии Судет продемонстрировали американцам (как, впрочем, и всему миру) неминуемость, возможно даже в недалеком будущем, катастрофических событий. Так что к происшедшему в тот памятный и вошедший в американскую историю вечер 30 октября 1938 г. американцы были подсознательно готовы.

В девятом часу вечера, когда миллионы американцев уселись перед своими радиоприемниками с намерением скоротать остаток дня в кругу семьи, радиотеатр "Меркьюри", возглавляемый режиссером Орсоном Уэллсом, начал передачу инсценировки романа Г. Уэллса "Война миров". Надо сказать, что этой радиопередаче предшествовала довольно кропотливая подготовительная работа по переводу языка повествовательного литературного произведения на язык радиорепортажа "с места происшествия". Кроме того, место действия было перенесено из Англии в Соединенные Штаты, в штаты Нью-Джерси и Нью-Йорк. Явно предвидя нежелательные последствия, О. Уэллс вставил в радиосценарий четыре объявления от радиостанции Си-Би-Эс, в которых слушатели предупреждались, что идет передача художественного произведения.

"Успех" радиопередачи, на который рассчитывали ее организаторы, превзошел все ожидания. После концерта и сообщения о погоде, изредка прерываемые рекламными объявлениями в эфир пошли сообщения радиокомментатора о поездке основных персонажей постановки - Карла Филлипса и профессора Пирсона к месту приземления странного предмета. Дальнейшее происходило на фоне тревожных сигналов сирен и гула огромной массы людей. (К этому времени, по позднейшим подсчетам, радиопередачу слушало около 6 млн человек.)

Комментатор: ...Я пододвину микрофон поближе. Вот так. (Пауза.) Сейчас мы находимся на расстоянии не более двадцати пяти футов. Теперь вы слышите? О, профессор Пирсон!

Пирсон: Да, г-н Филлипс?..

Комментатор: Вы по-прежнему считаете, что это метеор, профессор?

Пирсон: Я даже не знаю, что и думать. Металлическая поверхность явно неземного происхождения... на земле такого не найдешь. Трение при входе в земную атмосферу обычно повреждает поверхность метеорита. А у этого предмета поверхность гладкая и, как вы видите, цилиндрической формы.

Комментатор: Минутку! Что-то происходит! Леди и джентльмены, это потрясающе! Верхняя часть предмета начинает отвинчиваться изнутри. Предмет, судя по всему, сделан из металла!

Голос комментатора прорывается сквозь возбужденные крики толпы.

Комментатор: Леди и джентльмены, я не видел ничего более ужасного... Подождите минутку! Что-то выползает из отверстия в верхней части. Что-то или... кто-то. Я вижу два блестящих диска, выглядывающих из черной дыры отверстия... неужели это глаза? Возможно, это лицо. Возможно... (Слышны крики ужаса.).

Комментатор (захлебываясь, его будто выворачивает наизнанку): О боже, что-то вроде серой змеи выползает из черного отверстия. Вот еще одно и еще! Это похоже на щупальца. Теперь мне видно и все тело. Оно большое, пожалуй, с тушу медведя, и лоснится, точно мокрый ремень. Но лицо. Оно... оно неописуемо. С трудом заставляю себя смотреть на него. Глаза черные и блестят, как змеи. Треугольный рот со слюной, капающей из бесформенных губ, которые дрожат и пульсируют...

(Несколько музыкальных аккордов, после которых другой, бесстрастный голос комментатора сообщает: "Мы передаем репортаж свидетеля происходящего в настоящее время на ферме Уилмут, Гроуверз Милл, Нью-Джерси".)

Следуют одно за другим сообщения о попытке полиции вмешаться, об уничтожении полицейских огнем пришельцев, прерываемые воплями ужаса. Раздается взрыв, и наступает полная тишина, после чего слышится голос второго комментатора: "Леди и джентльмены, по причинам, не зависящим от нас, мы вынуждены прервать наш репортаж. Видимо, что-то произошло с передатчиком на месте. Мы продолжим передачу при первой возможности". После возобновления репортажа оказывается, что события развиваются молниеносно: уничтожен отряд полицейских, посланный в район высадки кораблей пришельцев, объявляется чрезвычайное положение, растет количество приземляющихся марсианских кораблей, уничтожающих все живое вокруг лучевым оружием. Голос "члена правительства", несколько напоминающий голос президента Рузвельта, призывает к спокойствию, к исполнению долга перед страной и... просит молиться богу.

К этому времени количество охваченных ужасом радиослушателей растет с каждой минутой. Многие местные радиостанции прерывают свои регулярные передачи, чтобы заверить радиослушателей в том, что Си-Би-Эс передает всего лишь инсценировку романа Г. Уэллса, но эти сообщения мало на кого действуют. А тем временем передача продолжается.

События развиваются согласно сценарию радиопостановки: марсиане движутся в направлении Нью-Йорка, они размером с небоскреб.

Комментатор: ...Вот они поднимают свои металлические руки. Это конец. Дым... черный дым распространяется над городом. Он виден людям на улицах. Они бегут к Ист-Ривер... их тысячи, они падают, как крысы. Дым распространяется все быстрее. Вот он достиг Таймс-сквер. Люди пытаются убежать от него, но безуспешно. Они падают, как мухи. Дым уже пересекает Шестую авеню... Пятую авеню... вот он в 100 ярдах... в пятидесяти...

Радиоцентр: 2×2Л вызывает СК... 2×2Л вызывает СК... 2×2Л вызывает СК... Нью-Йорк. Есть там кто? Есть кто-либо живой?.. 2×2Л...

Прежде чем передача радиопостановки закончилась, сот-пи тысяч истерично рыдающих американцев высыпали на улицы, церкви были заполнены людьми, в ужасе просившими отпущения грехов. Никто не обращал внимания на заверения властей в искусственности всего происходящего. По подсчетам, произведенным позднее учеными Принстонского университета, 1,7 млн американцев полностью поверили в реальность "опасности", еще 1,2 млн американцев поверили в такой степени, что предприняли соответствующие обстановке шаги, т. е. либо уезжали на машинах в отдаленные районы страны, либо молились в церквах.

В течение двух последующих дней все американские газеты были полны комментариев по поводу "фантастической" радиопередачи, оттеснившей на второй план сообщения из Европы о действительно развивающихся там опасных событиях. Орсон Уэллс стал одним из самых знаменитых людей Америки, а руководимый им радиотеатр получил право рекламировать концентрированный суп фирмы Кэмпбелл. Сведений о несомненно имевшихся жертвах "радиошутки" в американской истории не сохранилось.

А десять месяцев спустя периодическая печать и радио разнесли по всей стране сообщение о начале второй мировой войны на Европейском континенте.

Реакционные круги США с первых же дней войны сделали ставку на расширение боевых действий на Европейском континенте и на Дальнем Востоке в надежде на взаимное ослабление основных империалистических конкурентов Соединенных Штатов. Сторонники выжидательной позиции утверждали, что в послевоенном мире США не составит труда диктовать свои условия истощенному войной и экономически ослабевшему миру, если они воздержатся по возможности подольше от участия в войне и вступят в нее в выгодный для себя момент (о "желательности и целесообразности такого решения писал в своих статьях известный политический обозреватель Дрю Пирсон).

Журналы империи Генри Люса вплоть до 1939 г. вели линию защиты Гитлера от "незаслуженных нападок", настойчиво проводя мысль о том, что гитлеровские идеи и личность их автора просто "еще не понимают в мире". Имеются сведения, что именно по настоянию Люса Гитлер был назван журналом в 1938 г. "личностью года", хотя уже 2 января 1939 г. он фигурировал на обложке "Тайма" в образе монстра, что явилось причиной запрета распространения журнала на территории Германии. Лишь после того как началась вторая мировая война, критика фашизма перестала открыто называться в правой прессе США "проявлением симпатий к коммунизму".

Вопрос о степени участия США в новой войне па Европейском континенте, как и двадцатью пятью годами ранее, стал основным вопросом внутриполитических дебатов и разногласий, а также комментариев прессы. Постановка вопроса в США об участии в войне в Европе ныне испытывала заметное влияние нового, по сравнению с ситуацией 1914-1916 гг., фактора существования Советского Союза. Обозреватель журнала "Нью рипаблик" Дж. Флинн открыто ставил в 1941 г. вопрос: "Следует ли нам воевать, чтобы облегчить победу коммунизма в Европе?"^*. В ходе своей первой пресс-конференции после начала войны на вопрос корреспондента газеты "Нью-Йорк сан" Ф. Адамса, сможет ли Америка остаться в стороне от войны, президент ответил: "Я не только искренне надеюсь на это, но и верю, что сможет, и наша администрация предпримет все необходимые усилия с этой целью"^**. Основным тезисом "изоляционистов" того периода было утверждение о том, что Соединенные Штаты должны вступать в войну только в том случае, если опасность будет угрожать им самим.

^* (Burns J. M. Roosevelt; The Soldier of Freedom, 1940-1945. New York, 1970. P. 111.)

^** (Manchester W. The Glory and the Dream. Op. cit. P. 203.)

Нападение фашистской Германии на Советский Союз явилось, судя по реакции ряда американских газет, долгожданным ответом на ожидания правых сил США. "Ну вот и стало легче дышать", - облегченно вздохнула маккормиковская "Чикаго трибюн", отражая позицию тех, кто, подобно сенатору Роберту Тафту, считал "победу коммунистов более опасной, чем победу фашистов". Журнал "Тайм" прокомментировал фашистскую агрессию против Советского Союза следующими словами: "Подобно двум громадным доисторическим монстрам, полуслепым и злобным, поднимающимся из трясины, два крупнейших тоталитарных государства мира ныне вцепились друг другу в глотку"^*.

^* (Ibid. P. 233.)

Можно представить себе взрыв возмущения печатных органов правых и "изоляционистских" кругов США после решения президента Рузвельта о распространении на Советский Союз в октябре 1941 г. условий помощи по ленд-лизу, если само принятие закона о ленд-лизе в марте 1941 г., распространявшегося тогда только на Англию, было встречено истошным воплем "Чикаго трибюн", усмотревшей в законопроекте план "разрушения Американской республики", наметки "не ограниченной ничем диктатуры, обладающей властью над собственностью и жизнью американцев и навечно предоставленными полномочиями объявления войны и образования альянсов". Обвиняя президента в "политической слепоте", антисоветски настроенные политики, дельцы, профсоюзные боссы и газетчики предрекали близкую гибель Советского Союза, бессмысленность и даже вредность оказания ему помощи с точки зрения национальных интересов США, считая нападение фашистской Германии на СССР "даром провидения" для Соединенных Штатов^*.

^* (Burns J. M. Roosevelt. Op. sit. P. 45, 58.)

Делая заявление о том, что Америка, "конечно, собирается оказать любую возможную помощь России", Рузвельт руководствовался прелюде всего политическими и стратегическими интересами США, оставаясь убежденным противником коммунистической идеологии и социально-экономической системы социализма. Когда после 22 июня 1941 г. редактор журнала "Либерти" Ф. Урслер прислал президенту на согласование текст передовой статьи, озаглавленной "К черту коммунизм", Рузвельт посоветовал: "Окажись я за Вашим рабочим столом, я бы написал передовую, осуждающую русскую форму диктатуры наряду с германской формой диктатуры, но вместе с тем я бы уточнил, что наибольшую опасность для Соединенных Штатов в настоящее время представляют гитлеровские армии". "Таким образом, - заключает приводящий этот факт Дж. М. Берне, - первая реакция Рузвельта на обращение России за помощью была сочувствующей, быстрой и осторожной. Конечно, он не собирался издавать трубный клич, призывающий к созданию величественной коалиции против фашизма или хотя бы к оказанию всеобъемлющей помощи России"^*. Представителям прессы было объявлено, что помощь России будет эффективной лишь в случае превращения войны в затяжную, т. е., по сути дела, Советскому Союзу была обещана весьма не скорая помощь, предполагалось, что советские вооруженные силы не смогут долго выдержать и вопрос о помощи будет снят сам по себе. Так Белый дом успокаивал принципиальных противников какой-либо помощи Советскому Союзу.

^* (Ibid. P. 103.)

Но советский народ встал на защиту своего Отечества и, судя по всему, не собирался уступать агрессору. Развитие событий требовало от Рузвельта более решительных шагов по оказанию необходимой экономической и военной помощи воюющим с гитлеровской Германией странам, и в первую очередь Англии и СССР. Значительная часть прессы, видя в усилиях этих стран в борьбе с фашизмом определенную гарантию того, что США удастся остаться в стороне от непосредственного участия в войне, пожертвовав лишь некоторой частью своей товарной продукции (да и то временно), приветствовала заявления Рузвельта о намерении способствовать уничтожению тирании Гитлера, хотя другая, менее значительная, но более громогласная часть прессы продолжала вести пропагандистскую кампанию против внешнеполитического курса рузвельтовской администрации и против президента, объявляя Рузвельта, подобно газете "Чикаго трибюн", "достойным преемником своего прадеда Джеймса Рузвельта, принесшего клятву на верность английскому престолу" в годы американской войны за независимость.

Лишь трагедия американского флота в Перл-Харборе и вступление США в войну со странами фашистской "оси" вынудили оппозиционную прессу несколько умерить пыл своей антиправительственной критики, целью которой был подрыв даже тех ограниченных усилий, которые предпринимала администрация США в вопросе активизации борьбы с агрессорами. Впрочем, издания Г. Люса на всем, протяжении второй мировой войны были в авангарде тех печатных изданий США, которые предпринимали попытки подорвать союзное единство в войне с фашизмом. Журналы "Тайм", "Лайф", "Форчун" - ведущие органы печати империи Генри Люса, по замечанию Б. У. Кук, подчеркивали в своих публикациях "вызывающую во всем теле дрожь" тему опасности доминирования России и неустанно требовали изоляции Советского Союза во имя "интересов Американского века". "Взгляды, которые популяризировал Люс, - считает Б. Кук, - стали оказывать влияние на решения на всех уровнях правительства"^*. Не проходила бесследно подобная пропаганда и с точки зрения влияния на позицию широкой американской общественности.

^* (Cook Blanche W. The Declassified Eisenhower. New York 1981. P. 43-44.)

В декабре 1943 г., накануне рождественских праздников, американцы услышали по радио очередную "беседу у камина" президента, только что вернувшегося со встречи с И. В. Сталиным и У. Черчиллем в Тегеране. Тегеранская встреча "Большой тройки", как стали называть руководителей трех стран - участниц антигитлеровской коалиции, в еще большей степени обострила внутриполитическую ситуацию в США, способствовала консолидации сил оппозиции, выступавшей против рузвельтовской внешней и военной политики вообще и против политики политического и военного сотрудничества с СССР в особенности.

После возвращения из Тегерана Рузвельт, выступая на пресс-конференции, порекомендовал журналистам воздерживаться в будущем от употребления термина "новый курс", объявив его изжившим себя. Программа 1933 г. была рассчитана только на 1933 г., заявил он, "доктор - "новый курс" сделал свое дело, уступив дорогу "доктору - "победить в войне". Журналисты усмотрели в этом заявлении Рузвельта заявку на четвертый по счету четырехлетний срок президентства в преддверии выборов 1944 г. А менее чем через год, утром 8 ноября 1944 г., над фронтовыми сводками, над сообщениями о готовящемся новом наступлении Красной Армии в газете "Нью-Йорк таймс" было сообщено об очередной победе популярного в стране президента большинством в 25,6 млн голосов против 22 млн голосов, отданных за Т. Дьюи. Голосуя за Рузвельта, американские избиратели голосовали прежде всего за скорейшую победу над фашизмом и установление мира. Своей активностью, настойчивостью и решительностью Рузвельт, несомненно, снискал уважение большинства своих соотечественников.

Четвертую по счету речь по поводу вступления на пост президента Рузвельт посвятил в основном теме мира. А спустя две недели он вылетел в Ялту, где принял участие во встрече с И. В. Сталиным и У. Черчиллем, в ходе которой были приняты важные решения, касающиеся будущего освобожденной Европы и послевоенного мирного сотрудничества. Решения, принятые Рузвельтом в последние годы пребывания в Белом доме, и особенно все чаще и отчетливее проявлявшееся им стремление к развитию сотрудничества в интересах мира с СССР дали повод политическим противникам президента и поддерживающей их позиции прессе для обвинения его в "предательстве национальных интересов", в "измене Атлантической хартии", в "сговоре с коммунистами" и т. д. Люсовский журнал "Лайф" назвал встречу "Большой тройки" в Ялте "высшей точкой умиротворения России".

Абсолютное большинство органов периодической печати США, однако, приветствовало результаты Крымской встречи руководителей трех держав и подчеркивало их решающее значение в послевоенном мире. Газета "Нью-Йорк геральд трибюн", выражая превалировавшее в американской печати мнение, назвала коммюнике Крымской конференции "замечательным документом", а газета "Нью-Йорк таймс" писала 13 февраля 1945 г., что соглашения, достигнутые участниками встречи в Крыму, "оправдывают и превосходят большинство надежд, возлагавшихся на эту важную встречу", и что эти соглашения "указывают путь к скорой победе в Европе, к установлению мира и к более светлому будущему всего мира".

Рузвельту не суждено было дожить до мира. До разгрома фашистской Германии оставалось немногим менее месяца, когда 12 апреля 1945 г. он скончался от кровоизлияния в мозг. 16 апреля 1945 г. в регулярно публикуемом в газете "Нью-Йорк пост" списке погибших за последние дни американских военнослужащих было напечатано короткое извещение: "Рузвельт Франклин Д. Главнокомандующий вооруженными силами. Жена - г-жа Элеонора Рузвельт. Белый дом".