VIII. Время испытаний

Менее чем за месяц до капитуляции фашистской Германии и окончания военных действий на Европейском континенте в Белом доме оказался государственный деятель, процитированный газетой "Нью-Йорк таймс" 24 июня 1941 г., т. е. на второй день фашистской агрессии против Советского Союза: "Если мы увидим, что побеждает Германия, нам следует помогать России, если же будет побеждать Россия, мы должны помогать Германии. И пусть они таким образом как можно больше убивают друг друга, хотя я не хочу ни при каких обстоятельствах видеть Гитлера победителем. Ни Германия, ни Россия не придают значения своим обязательствам", и заявивший 9 мая 1945 г., т. е. на следующий день после капитуляции гитлеровской Германии, в конфиденциальной беседе с государственным секретарем Э. Стеттиниусом, что Соединенным Штатам следует "поставить преграды на пути России" и что США-де "слишком уж потакали ей в прошлом"^*. В конце мая 1945 г. состоялась беседа нового президента США с сенатором Э. Бенсоном, в ходе которой был поднят вопрос о политике США в отношении Советского Союза. Стукнув кулаком по столу, Трумэн заявил: "Мы должны проявить жесткость к русским. Они не знают, как следует себя вести. Они похожи на слонов в посудной лавке. Им от роду всего двадцать пять лет. Нам больше ста лет, англичане существуют уже века. Мы должны научить их, как себя вести"^**.

^* (LaFeber Walter. America, Russia and the Cold War, 1945-1975. New York, 1976. P. 17.)

^** (Walton Richard J. Henry Wallace, Harry Truman and the Cold War. New York, 1976. P. 41.)

Нельзя утверждать, что личность нового президента и вносимые им в рузвельтовский внешнеполитический курс "коррективы" были сразу же встречены с энтузиазмом представителями политических, деловых кругов и американской прессы, включая даже правое крыло этих кругов. Во-первых, о содержании конфиденциальных бесед Трумэна, касающихся отношений с СССР, тогда, в условиях продолжающейся второй мировой войны, было известно лишь ограниченному числу наиболее близких к президенту лиц, и, следовательно, в печати они не фигурировали. Во-вторых, до окончания военных действий в Европе и на Дальнем Востоке позиции и взгляды Трумэна, вполне вероятно, не были бы столь широко поддержаны ни политическими кругами, ни значительной частью прессы, ни тем более рядовыми американцами. И наконец, в правых кругах страны Трумэна все еще рассматривали в качестве политического наследника ненавистного им Рузвельта, т. е. в качестве человека, неспособного на что-либо "дельное" с точки зрения этих кругов. Как представляется, именно последним обстоятельством прежде всего следовало бы объяснить появление в периодической печати США тех лет комментариев на приход в Белый дом нового президента, подобных тому, который был опубликован журналом "Тайм": "Гарри Трумэн является человеком явно ограниченным, особенно с точки зрения опыта политической деятельности на высоком уровне. Он осознает свою ограниченность... В годы его администрации не следует ожидать большого числа нововведений или экспериментов". Не исключено, что подобные комментарии основывались на личных признаниях президента о том, что он не намерен проводить экспериментов, поскольку-де "американский народ прошел через много экспериментов и хочет сейчас отдохнуть от них". Даже спустя девять месяцев после прихода Трумэна в Белый дом херстовские газеты, извечные враги Ф. Рузвельта и демократов, опубликовали серию статей под общим заголовком "Трагедия Трумэна", в которых не содержалось ни единого благожелательного отзыва о президенте или других членах администрации.

Новый президент не обладал ни достаточным политическим опытом, ни теми личными качествами, которые столь импонировали журналистам в бывшем хозяине Белого дома. Для Трумэна было непосильной задачей конкурировать с популярным и незаурядным во всех отношениях предшественником. Даже специально нанятому Белым домом педагогу "драматического искусства" Л. Рейнчу не удалось сделать из нового президента хорошего оратора. Сохранив практику проведения регулярных пресс-конференций, Трумэн сократил их число с двух до одной в неделю, и то при условии, если ее проведение вызывалось острой необходимостью. В результате общее число проведенных им пресс-конференций за без малого 8 лет пребывания на посту президента было втрое меньше, чем у Рузвельта за 12 лет, - 324 против рузвельтовских 998.

Трумэн предоставил журналистам неограниченное право цитировать и ссылаться на него лично в репортажах, основанных па информации, полученной в ходе президентских пресс-конференций. Новая процедура пресс-конференций способствовала несколько большей частоте появления материалов о президенте в ежедневной прессе даже по сравнению с периодом президентства Рузвельта. Однако со смертью Рузвельта, по признанию самих журналистов, из взаимоотношений Белого дома с прессой на многие годы исчез дух дружелюбия и взаимного уважения. Один из опытнейших репортеров того времени охарактеризовал президента Трумэна как бесцветную личность, особенно на фоне его предшественника, отметив к тому же частые непродуманные и импульсивные заявления Трумэна в ходе пресс-конференций. На первой пресс-конференции Трумэна присутствовало 348 корреспондентов, ожидавших от нового президента информативных и интересных встреч, к которым они привыкли за годы пребывания Ф. Рузвельта в Белом доме. Их ожидания, однако, не оправдались, и интерес к пресс-конференциям Трумэна вскоре начал заметно падать. На смену психологически тонко продуманному юмору и аристократизму Рузвельта пришел резкий, нередко граничащий с грубостью язык президента-"простолюдина", усугубляемый природной нетерпимостью Трумэна к критике и несдержанностью в общении с теми, кто имел несчастье оказаться на более низких ступеньках иерархической лестницы. Трумэн мог бесцеремонно оборвать замечанием "не ваше дело" любой представлявшийся ему неуместным или невыгодным по тем или иным соображениям вопрос представителей прессы, которую он, между прочим, именовал в своей частной переписке "нашей подрывной прессой".

Лояльное отношение к нему лично и проводимому его администрацией государственному политическому курсу со стороны журналистов вознаграждалось предоставлением отдельным из них "эксклюзивных" интервью и даже возможностью ознакомиться с его личными дневниками и документами, что давало пользующимся симпатиями нового президента журналистам ощутимые преимущества, включая и материальные блага, перед их менее сговорчивыми коллегами^*. Что же касается тех корреспондентов, которым не удалось найти общий язык с президентом, а тем более тех, кто решался его критиковать или вспоминать тесные связи Трумэна с нечистым на руку политическим боссом штата Миссури Пендергастом, то на их долю приходились весьма часто звучавшие из уст президента угрозы и оскорбления. Известно высказывание Трумэна в отношении журналиста, который позволил себе критически отозваться о вокальных способностях его дочери: "Я берегу четыре или пять хороших зуботычин на тот день, когда покину этот пост, и я намереваюсь нанести их лично"^***. Теряя подчас контроль над собой, Трумэн грозил физической расправой журналистам, даже не дожидаясь окончания президентского срока. Воинственность Трумэна нашла отражение и в его перефразировке старинной ирландской поговорки "если тебе нужны зрители, начни драку", которая в модифицированном им виде звучала так: "Если хочешь попасть на первую страницу газеты, тебе следует затеять с кем-нибудь драку, особенно если ты занимаешься политикой".

^* (Так, незадолго до того как покинуть Белый дом, Трумэн предоставил журналисту У. Хиллмапу право ознакомиться с президентскими дневниками, корреспонденцией и документами, на основе которых в 1952 г. тем была написана книга "Мистер президент", крайне субъективно расписывавшая достоинства Трумэна. "Есть нечто патетическое в попытках президента с помощью запоздалых интервью представителям прессы обеспечить себе благопристойное место в исторической перспективе", - писал под занавес пребывания Трумэна в Белом доме один из "обиженных" журналистов^**)

^** (New York Herald Tribune. 1952, December 31.)

^*** (Crouse Timothy. The Boys on the Bus; Riding with the Campaign Press Corps. New York, 1973. P. 180.)

1946 г. был годом промежуточных выборов в конгресс США и соответственно первым годом политических испытаний для Трумэна и его партии, располагавшей унаследованным от Ф. Рузвельта большинством в обеих палатах конгресса. Тон всей политической кампании этого года был задан в президентском меморандуме от 5 января 1946 г., в котором подвергался критике за "излишнюю уступчивость русским" даже государственный секретарь Дж. Бирнс, недавно возвратившийся с Московского совещания министров иностранных дел союзных держав, и высказывалась мысль о необходимости противостояния Советскому Союзу не только в Иране и Турции, но и в Румынии, Болгарии и других странах, расположенных вдоль берегов Дуная. "Если России не будет противопоставлен железный кулак и жесткий язык, повой войны не избежать", - заявлял президент в меморандуме и категорически заключал: "Я устал нянчиться с Советами".

Полярно противоположную точку зрения высказывал и активно пропагандировал министр торговли в правительстве Трумэна Генри Уоллес, выражавший точку зрения либерально-буржуазных кругов страны. Политический обозреватель Дрю Пирсон опубликовал письмо Уоллеса, в котором тот предупреждал о существовании в США "школы военной мысли", проповедующей "превентивную войну... в настоящее время, прежде чем Россия будет иметь атомные бомбы". Остается лишь гадать, каким образом это письмо, написанное Уоллесом в июле 1946 г., было изъято из архивов государственного департамента США и попало в руки Д. Пирсона. Скорее всего это было делом рук республиканцев, вознамерившихся публикацией этого письма подорвать позиции трумэновской администрации и демократической партии на предстоявших выборах. Отправив Уоллеса в отставку, Трумэн не решил проблемы. Принадлежащие в основном республиканцам органы периодической печати США увидели в высказываниях Уоллеса реальную возможность обвинить всю демократическую партию и даже Трумэна в защите "интересов Москвы".

Движимая политическими интересами прореспубликанских монополистических кругов США кампания антисоветских и антикоммунистических инсинуаций, осуществлявшаяся периодическими изданиями и радиостанциями США, увенчалась успехом. Либерально-буржуазный политический обозреватель М. Чайлдс пришел к выводу, что "обвинение в коммунизме" явилось одной из важных причин увеличившейся поддержки республиканской партии в ущерб демократической в ходе выборов в конгресс 1946 г. В выступлении 30 сентября 1946 г. перед съездом Американского легиона в Сан-Франциско директор ФБР Э. Гувер сослался на по меньшей мере 100 тыс. коммунистов, "проникших в некоторые газеты, журналы, книги, радио и кино... некоторые церкви, школы, колледжи и даже духовные братства". Но не это, как утверждал Гувер, больше всего беспокоило его, а тот факт, что "за каждым коммунистом, имеющим партийный билет, стоят десять симпатизирующих ему людей, готовых выполнять партийные задания", включая так называемых прогрессивных и либеральных союзников коммунистов. В течение оставшихся до выборов семи недель периодическая печать в основной своей массе перепевала подброшенные ей директором ФБР "неопровержимые данные", способствуя все более широкому распространению шовинистических и антикоммунистических настроений в обывательской массе.

В такой обстановке конгресс США стал республиканским: республиканцы получили большинство в обеих палатах.

"Чикаго трибюн" торжествовала на следующий день после выборов: "Те, кто проходил вчера мимо здания нашей газеты, видели его в праздничной одежде флагов, с одним особенно большим флагом, развевающимся на вершине мачты. Мы сделали это для того, чтобы выразить наше мнение, что результаты выборов явились не столько успехом одной партии сколько победой всей Америки... Люди были обеспокоены явной угрозой будущему нашей страны и их собственному благосостоянию. Они сломили зловещий союз, который в течение столь долгого времени довлел над правительством Соединенных Штатов, - союз коррумпированных политических машин больших городов с вероломными коммунистами и не менее вероломными англоманьяками". "Новому курсу капут", - не находила от радости английских слов "Нью-Йорк дейли ньюс".

Уолтер Липпман писал в те дни: "По-моему, не будет преувеличением сказать, что состояние, в котором находится правительство Трумэна, представляет серьезную проблему для страны. Как может проводить национальную политику президент, не только потерявший поддержку своей партии, но потерявший даже контроль над своим собственным правительством?.. Внутри трумэновского правительства... царит вакуум ответственности и авторитета"^*.

^* (Phillips Cabell. The Truman Presidency; The History of a Triumphant Succession. New York, 1966. P. 160-161.)

Симпатизировавшие демократам газеты настойчиво рекомендовали президенту найти эффективное противоядие, способное ослабить действие республиканских обвинений в адрес администрации.

Еще в 1945 г. существовавший ранее временный специальный комитет по расследованию антиамериканской деятельности был преобразован в постоянный комитет палаты представителей конгресса США по расследованию антиамериканской деятельности. Одним из активнейших членов этого комитета и инициатором многих его решений был конгрессмен Дж. Рэнкин. Для характеристики этого человека достаточно привести слова одного из американских историков об этой одиозной личности: "Он ненавидел (не обязательно в указанном порядке) евреев, негров, либералов, родившихся не в Соединенных Штатах, членов профсоюзов, большинство людей, проживающих в городах, интеллектуалов, профессоров колледжей и вообще любого человека, имевшего хотя бы какое-то отношение к семье Рузвельтов или к "новому курсу"... В моменты, когда к нему приходили более обстоятельные мысли, Рэнкин обвинял коммунизм в том, что распяли Христа"^*. В деятельности комитета и лиц, подобных Рэнкину, президент Трумэн усмотрел пример, не только достойный подражания, но и попросту диктуемый политической необходимостью. В ноябре 1946 г. был издан президентский указ № 9806, согласно которому учреждалась временная президентская комиссия по проверке "лояльности" государственных служащих. Через несколько месяцев, 23 марта 1947 г., временная комиссия была преобразована в постоянное управление, вплотную занявшееся проверкой политической благонадежности более двух с половиной миллионов американцев, состоявших на государственной службе. Трумэн не только выступил инициатором очередной антикоммунистической кампании, но и гарантировал ее "законность", создав государственный институт преследования инакомыслящих.

^* (Goulden Joseph. The Best Years, 1945-1950. New York 1976. P 309.)

С самого же начала к преследованию "неблагонадежных" и разжиганию шовинистической истерии подключилась па первых порах правая, реакционная, а затем и чуть ли не вся буржуазная пресса Соединенных Штатов. Характеризуя роль прессы США в развязывании "холодной войны", американский историк Ричард Уолтон писал: "Пресса несет основную ответственность за "холодную войну" и за все трагедии, которые были ею вызваны... Хотя она и гордилась своей независимостью и скептицизмом, она редко задавала основополагающие вопросы, касающиеся американской внешней политики, превратившись в часть национального консенсуса, к формированию которого она сама и приложила руку. И действительно, она нередко была "большим католиком, чем сам папа римский". Понятно, что пресса, будь то издатели или репортеры, является продуктом общества, хотя она и претендует па то, что обладает способностью отделить себя от общества и изучать его. И если бы никто другой не задавал трудных вопросов, можно было бы понять, почему не задают их журналисты"^*.

^* (Walton R. J. Op. cit. P. 322.)

1948 год, год президентских выборов, стал годом активизации реакционных, шовинистических сил, когда один за другим умолкали голоса либерально-буржуазных критиков внешнеполитического курса администрации Трумэна. Отныне любая критика политики "холодной войны" рассматривалась как проявление изменнических, подрывных настроений. Используя широкие возможности прессы, Белый дом ссылался на результаты опросов общественного мнения, отражавшие распространяемое им утверждение о советской угрозе национальной безопасности США для оправдания необходимости жесткой политики в отношении СССР. Однако было бы неверным представлять всю прессу США в роли всего лишь послушного исполнителя воли Белого дома: ведь порой, и довольно основательно, доставалось и правительству и лично президенту за якобы проявляемую ими уступчивость и мягкотелость в борьбе с коммунизмом. Правильнее было, видимо говорить не о принципиальных различиях между позициями Белого дома и прессы, а о существовании различных подходов к проблемам, рожденным "холодной войной".

В преддверии очередных президентских выборов 1948 г. в Соединенных Штатах политическими силами, выступавшими против "засилья демократов в Белом доме", были организованы процессы над "коммунистами" и "коммунистическими шпионами". 30 июля 1948 г. республиканские политические деятели инспирировали выступление в конгрессе некоей Элизабет Бентли. Оно положило начало "делу о коммунистическом шпионаже" в различных ведомствах федерального правительства. "Дело" слушалось в конгрессе в течение целой недели, давая пищу всевозможным утверждениям в печати, а когда слушание завершилось, многие видные чиновники правительства Трумэна оказались обвиненными в связях с коммунистами. Обрушившись на "республиканских провокаторов", Трумэн вовсе не собирался осудить недостойный маневр своих политических противников. Возмущение президента было вызвано тем, что республиканцы прибегали к нему, как он заявлял, из единственного побуждения нанести поражение демократам на президентских выборах, а вовсе не из понятного стремления очистить федеральный аппарат от "нежелательного элемента". Заявление Трумэна дало основание республиканцам расширить начатую ими кампанию в такой степени, что обвинения в пособничестве коммунистам посыпались на многих членов правительства демократов и даже самого президента. К антикоммунистической истерии, спровоцированной летом 1948 г. республиканцами, присоединились консервативные демократы, не менее рьяно выступавшие с требованием покончить с "засильем коммунистов" в государственном аппарате США. "Так призрак "коммунистов в правительстве" впервые лег тенью на политический пейзаж в стране и так были посеяны семена массовой истерии, ставшей впоследствии известной под именем маккартизма", - писал американский историк К. Филлипс^*.

^* (Phillips С Op. cit. P. 228.)

Буржуазная пресса США восторженно встретила новый всплеск антикоммунистической истерии. Газета "Нью-Йорк пост" назвала слушания в конгрессе логическим ответом на подрывные действия "антидемократических сил", "Нью лидер" увидела "метлу, которая выметает тоталитаристов из Вашингтона". Лишь несколько органов периодической печати, включая журнал "Нейшн", угадали в объявленной войне против инакомыслящих "возможность распространения злостных слухов, диффамации личности и сведения личных счетов". И лишь немногие из журналистов решились, подобно обозревателю Т. Стоуксу, предсказать, что в недалеком будущем "начнут жечь книги перед зданием Капитолия"^*. Основная же масса газет и журналов, политических обозревателей и радиокомментаторов была единодушна в позитивной оценке происходящего. "Дело в том, - считает Р. Уолтон, - что и тогда, да и сейчас, существует значительное единообразие в американской прессе, несмотря на встречающиеся иногда серьезные различия в подходе к тому или другому вопросу. Газеты, крупные и небольшие, радио- и телесети в общем придерживаются единых взглядов, поскольку их экономическое благополучие зависит от их способности шагать в ногу с обществом, которому они служат... В 1948 г. пресса, как и значительная часть американского общества, посвятила себя делу разгрома "коммунистического заговора"^**.

^* (Goulden J. С Op. cit. P. 309.)

^** (Walton R. J. Op. cit. P. 324.)

В апреле 1948 г. газета "Питтсбург пресс" начала серийную публикацию фамилий американцев, подписавших предвыборные документы прогрессивной партии, образованной Г. Уоллесом и его сторонниками. За питтсбургской газетой последовали и газеты других штатов США. Публикация (нередко с фотографиями и адресами) фамилий сторонников Уоллеса, называвшегося буржуазными газетами "коммунистом" и "ставленником Москвы", приводила к тому, что их увольняли с работы, крупные университеты США лишали их преподавательских кафедр, заносили в списки "подрывных лиц", заведенные ФБР. Дело доходило до поджога и разгрома их домов и квартир и даже до убийства "уоллесистов", как их стали называть в американской печати.

За четыре дня до президентских выборов 1948 г. были опубликованы предсказания Американского института общественного мнения, основанные на результатах проведенного им опроса общественного мнения, согласно которым ожидалась победа кандидата республиканцев Т. Дьюи значительным большинством голосов. Предсказывали победу Т. Дьюи газета "Нью-Йорк таймс" и журнал "Тайм", а "Чикаго трибюн" в попытке предвосхитить события вышла с огромными заголовками, извещавшими страну, что "Дьюи победил Трумэна". Вопреки прогнозам, из 48,5 млн проголосовавших немногим более 24 млн голосов было отдано Трумэну, за Дьюи проголосовало 21,8 млн человек.

Еще в 1944 г. на средства, выделенные хозяевами голливудской киноиндустрии, была образована "общественная" организация, названная Альянсом работников кино за сохранение американских идеалов. Целью этой организации было как следовало из ее устава, ведение борьбы с "растущим впечатлением, что киноиндустрия состоит из коммунистов, радикалов и безумцев и подчиняется им". Идеологической основой деятельности организации явились положения, выдвинутые писательницей и сценаристкой Эйн Рэнд и сводившиеся к следующим основным положениям: "Не клевещи на систему свободного предпринимательства", "Не обожествляй простого человека", "Не прославляй коллектив", "Не клевещи на жизненный успех", "Не клевещи на промышленников". Именно по инициативе этого Альянса и была направлена группа его членов в Вашингтон, чтобы убедить председателя комитета палаты представителей конгресса по расследованию антиамериканской деятельности начать слушания по делу о "засилье коммунистов в кинопромышленности" США. Эти слушания были организованы, положив начало периоду американской истории, когда "ряд либерально настроенных голливудских деятелей подверг друг друга нападкам в стремлении спасти свою собственную карьеру, наушничая на своих друзей и коллег", - писал Р. Уолтон^*.

^* (Ibid. P. 155.)

У многих сохранилась в памяти судьба 19 деятелей американского кино, вызванных в Вашингтон для дачи показаний по делу о "распространении коммунистического влияния в кинопромышленности США". Среди них было немало писателей и драматургов с мировым именем, таких, как Бертольт Брехт, Лиллиан Хеллман, Альберт Мальц, Джон Лоусон и другие. Десять человек из девятнадцати категорически отказались ответить на вопрос, являются ли они членами коммунистической партии, впрочем, как и на многие другие вопросы. Они были обвинены в неуважении к конгрессу и приговорены к тюремному заключению.

Дело "голливудской десятки" всколыхнуло весь Голливуд, расколов кинообщину на две противоборствующие группировки. Группа видных деятелей американской кинематографии попыталась даже образовать комитет в защиту незаконно осужденных членов "голливудской десятки", но под давлением киномагнатов была вынуждена отказаться от своих благородных намерений. "Одно дело быть отважным мужчиной или женщиной, и совсем другое дело быть безработным", - заметил автор книги "Сделанная фильмами Америка" Р. Склар.

В начале февраля 1950 г. ничем до тех пор не примечательный сенатор от штата Висконсин Джозеф Маккарти буквально ошеломил страну своим заявлением о том, что он располагает списком 205 коммунистов, работающих в государственном департаменте США якобы с ведома государственного секретаря Дина Ачесона. Окружавшие Маккарти журналисты, естественно, поинтересовались упомянутым сенатором списком, но "оказалось", что список остался в чемодане сенатора, находившемся в самолете, на котором тот прилетел. Буквально через несколько часов Маккарти говорил уже о 57 коммунистах, работающих-де там же, но ни этого, ни "более полного" списка так никто никогда и не увидел. Трюк, к которому прибегал Маккарти, был прост до примитивности, но предполагал тонкое знание журналистской психологии: провокационные заявления обязательно содержали информацию "срочного" характера и были предельно коротки. По получении такой информации репортеры стремились как можно скорее передать ее своим редакциям, не удосуживаясь прежде проверить ее или получить убедительные доказательства ее подлинности. Маккарти выполнил поставленную перед ним его вдохновителями задачу - к нему отныне было привлечено внимание прессы США, а с ней и всей американской общественности.

Закулисным организатором кампании маккартистской реакции был газетный магнат Уильям Рэндолф Херст-старший. По признанию близкой к Херсту журналистки Адели Роджерс-Сент-Джон, отождествлявшей себя в более поздних воспоминаниях со всей "организацией Херста", "мы совершили одну-единственную ошибку, но кто же тогда мог об этом знать? Мы искали сенатора, который мог возглавить это дело. Я выезжала в Вашингтон и пыталась заполучить Милларда Тайдингса, этого выдающегося сенатора из Мэриленда (г-жа Септ-Джон вкладывала в слово "выдающийся" всю язвительность, па которую только была способна. - Э. И.). Но он заявил: "Н-е-ет, они забьют меня до смерти, прежде чем вы добьетесь своего. Я готов погибнуть за свою страну, но не таким же образом". Другие сенаторы отказались даже подступиться к этой теме. Они ознакомились с нашим материалом, они знали, что он у нас есть, вопроса тут не возникало. Единственным, кто согласился на это, был Джозеф Маккарти. Мы не знали, что он пьяница. Если бы он не был алкоголиком, все сложилось бы по-иному; у нас ведь был материал, по он без конца делал не то. Он напивался и говорил не то, что было нужно"^*.

^* (Goulden J. C. Op. cit. P. 295.)

У. Р. Херст не ограничивался дирижированием деятельности Дж. Маккарти и его подручных. Согласно воспоминаниям калифорнийского адвоката Роберта Кении, защищавшего интересы "голливудской десятки" - группы видных сценаристов и режиссеров, обвиненных в прокоммунистических симпатиях, "когда комитет по расследованию антиамериканской деятельности начал рыскать в Голливуде, "Метро - Голдвин - Мейер" и некоторые другие киностудии выгнали с работы нескольких членов Гильдии киносценаристов, с которыми у них были многолетние контракты... Когда мы спросили у Луиса Б. Мейера, почему он выгнал этих людей, он ответил, что их выгнал "его друг г-н Херст". Херст отказался поддерживать какую-либо из студий, которая не выгонит с работы людей, которых он считал "красными". Херст полагал, что его мнением пренебрегли во время президентской кампании 1944 г., когда он активно работал против Рузвельта, а "леваки" в киноиндустрии способствовали переизбранию Рузвельта своей рекламой в его интересах... С годами Херст стал исключительно реакционным, и в его руках было достаточное количество газет, чтобы он мог серьезно осложнить жизнь тем, кого он недолюбливал. Он дал понять, что газеты Херста будут бойкотировать любую кинокартину, выпущенную студией, которая не "изгнала красных", - никаких рецензий, никаких положительных откликов, никакой рекламы. Короче говоря, студии поджали хвост и побежали"^*.

^* (Ibid. P. 296.)

Поддерживаемый периодическими изданиями херстовской империи и другими жаждущими сенсаций газетами и журналами, рекламируемый, хотя и с некоторой опаской, рвавшимися к власти республиканскими политическими деятелями, которые усматривали в инсинуациях Маккарти реальную возможность обеспечения своего прихода к власти в 1952 г., как правило, нетрезвый сенатор разъезжал по стране, выступая перед многочисленными аудиториями и давая бесконечные интервью прессе и радио, требовал покончить с "двадцатилетним периодом измен", как он называл годы пребывания демократической партии у власти. "Маккартизм был злобной демагогией, которая разлагала жизнь нации в течение двадцати лет, - писал К. Филлипс в 1966 г. - Он подкреплялся в одинаковой степени теми циничными людьми, которые им манипулировали, и теми лицемерными людьми, которые могли уничтожить его, но не сделали этого. Маккартизм достиг полного размера раковой опухоли уже после того, как окончился срок пребывания Трумэна на посту президента, но болезнь началась и вышла из-под контроля в те дни, когда он был еще в Белом доме"^*. Эта оценка роли Трумэна и проводимого его администрацией политического курса представляется вполне справедливой, хотя сенатор Маккарти и фигурировал в сообщениях печати того времени в роли республиканской Немезиды, карающей правительство демократов за полнейшее-де бездействие и примиренческую внешнюю политику перед лицом "непрекращающегося наступления коммунистов". Дальнейшее развитие событий на международной арене и в самих Соединенных Штатах явилось прямым следствием внешнеполитического и внутриполитического курса администрации Трумэна.

^* (Phillips С Op. cit. P. 354.)

25 июня 1950 г. в Корее началась гражданская война. Уже в конце июня в Корее по личному приказу президента США высадились первые контингенты американских войск, а в начале июля американские войска вступили в боевые действия. Большинство органов периодической печати США расценило это как долгожданную возможность рассчитаться со всей системой социализма. "Корея была благословением свыше, - заявил в 1952 г. американский генерал Ван Флит. - В этом или в другом районе мира "Корея" нам была нужна позарез"^*.

^* (Wittner L. S. Cold War America; From Hiroshima to Watergate. New York, 1974. P. 79.)

Еще до начала корейской войны основной темой разговоров в политических кругах, а следовательно, и комментариев органов периодической печати США стал "хаос в Вашингтоне". К этому времени разразилось несколько серьезных скандалов, в которых оказались замешанными многие видные члены демократической администрации и партийного руководства, в том числе и близкие к Белому дому лица. Личный врач президента оказался заядлым биржевым игроком, секретари Трумэна беззастенчиво брали взятки наличными и предметами роскоши за оказываемые просителям услуги. Всю американскую прессу обошла скандальная история с военным адъютантом президента, получившим в порядке вознаграждения за оказанные им услуги семь холодильников. Под крылышком трумэновской администрации действовала шайка проходимцев, неугомонная кучка комбинаторов, прозванных в прессе "пятипроцентниками" (от 5%, получаемых ими с заключенной с их помощью сделки) и "торговцами влиянием". Уже за полтора года до президентских выборов 1952 г. газета "Нью-Йорк таймс" писала, что "политический престиж президента Трумэна резко падает". Именно к этому периоду обостряются взаимоотношения президента со многими журналистами, представляющими ведущие органы периодической печати. Трумэн заявлял, что оп не считает возможным для правительства нормально функционировать в условиях отсутствия секретности, поскольку-де он не видит разницы, публикуются ли государственные секреты в американских газетах, или же они передаются противнику с помощью средств тайнописи и радиошифровками. После начала войны в Корее решением президента издателям газет и журналов было вменено в обязанность следовать официальным указаниям, что именно подлежит публикации, а что нет; в случае нарушения этих указаний им грозила мобилизация в армию^*.

^* (Freedom of the Press. American Enterprise Inst. Washington, D. C.,1976. P. 7-8.)

Победа на президентских выборах 1948 г. сделала Трумэна до заносчивости самоуверенным - еще бы, ведь он одержал верх над республиканцем Т. Дьюи в условиях, когда из 1769 ежедневных американских газет лишь 10,3% поддерживали демократов, а почти все крупные журналы занимали прореспубликанскую позицию, т. е. в условиях, по наблюдению Эдлая Стивенсона, "однопартийной прессы в двухпартийной Америке". Тогда с присущим ему сочетанием демагогии с лицемерием Трумэн заявлял: "Сейчас в моем сердце нет горьких чувств по отношению к кому бы то ни было, даже по отношению к язвительной оппозиционной прессе и ее подручным, находящимся на содержании обозревателям и редакторам и купленным с потрохами радиокомментаторам"^*. Купленным с потрохами, как он уточнял в других своих критических выступлениях в адрес американской прессы, контролирующим эту прессу "большим бизнесом". Давно уже покинув Белый дом, Трумэн продолжал желчно комментировать "несправедливости", которые ему приходилось читать в изданиях Г. Л юса. "Его журналы, - говорил он тогда, - никогда не рассказывали правды обо мне. В 1948 г. во время избирательной кампании они фотографировали меня таким образом, чтобы доказать, что на мои выступления народ не ходит, что было, конечно, беспардонной ложью. Они утверждают, что фотографии не врут, но они врут. Фотографии врут точно так же, как и слова, если этого желают крупные редакторы и издатели... А крупные издатели всегда были против меня. Подобное отношение началось с "Канзас-сити стар". Она всегда была против меня... Старый Л юс и я познакомились, когда журнал "Лайф" согласился приобрести мои мемуары... Нас с Люсом представили друг другу, и он сказал, что рад со мной познакомиться. Я сказал: "Г-н Люс, человек, подобный вам, должно быть, плохо спит ночами. Поскольку ваша обязанность заключается в информировании людей, а вы дезинформируете их"^*. 78-летнему экс-президенту доставляло явное удовольствие рассказывать об этом, скорее всего выдуманном им эпизоде, хотя в бытность свою президентом он старался не настраивать против себя могущественных владельцев "большой прессы" США, обходясь сведением счетов с "мелкой сошкой" - репортерами.

^* (Hillman W. Mr. President. New York, 1952. P. 149.)

^** (Miller Merle. Plain Speaking; An Oral Biography of Harry S. Truman. New York, 1973. P. 37-38.)

К концу 1951 г. в поведении Трумэна, как отмечали американские политические обозреватели, стали отчетливо проявляться элементы мании преследования: он все чаще жаловался на несправедливое отношение к нему со стороны прессы, но никогда не поднимался в своей критике выше уровня политических обозревателей. Пресса "всегда была против Рузвельта, - не забывал даже в этих условиях проводить выгодные для себя параллели Трумэн, - Она всегда была против меня, и если бы она была за меня, я бы знал, что делаю что-то не так". Дж. Поллард объяснял нападки Трумэна на прессу в эти годы тем, что президент "был самоуверен, а теперь считает, что все, кто его критикуют, делают это из злобных побуждений. Это профессиональное заболевание, которое характерно для любого человека после того, как в течение нескольких лет он был объектом низкопробной лести"^*.

^* (Pollard James A. The Presidents and the Press; Truman to Johnson. Washington, D. C., 1964. P. 54, 39.)

Вместе с тем Трумэн никогда не упускал из виду необходимость поддержания хороших отношений с рядовыми газетчиками, которые в отличие от большинства политических обозревателей и практически всех владельцев газет были традиционно ближе к демократической партии. С явно наигранной беспечностью он заявлял, что ему "наплевать" на то, что пишут о нем в редакционных статьях, пока в колонках новостей о нем пишут непредубежденно.

От рузвельтовской администрации Трумэну достался в наследство разветвленный аппарат сотрудников, в функции которого входило, помимо всего прочего, поддержание связи с общественностью, включая "информационную и редакционную деятельность". За годы пребывания Трумэна на посту президента этот аппарат увеличился вдвое, достигнув 3632 человек. Установленному Трумэном прецеденту назначения на пост секретаря Белого дома по вопросам печати профессионального журналиста, при всей внешней малозначительности этого решения, предстояло сыграть весьма важную роль позднее, когда при его преемниках в Белом доме перспектива возможного назначения на престижный пост в аппарате президента замаячила перед честолюбивыми представителями прессы.

Последний год пребывания Трумэна в Белом доме был полон событий, не свидетельствовавших об улучшении внутриполитической ситуации в стране или о решении сложных внешнеполитических проблем.

Спустя много лет, комментируя попытки ряда политических деятелей, историков и журналистов пересмотреть в позитивном плане наследие, оставленное администрацией Трумэна и лично президентом, американский публицист Г. Уиллс писал: "Он (Трумэн) привел всю нацию в состояние постоянной военной мобилизации со всеми атрибутами секретности, цензуры, призыва на военную службу, быстрой мобилизации новых систем оружия (начиная с водородной бомбы) и внушения кризисных идей. Удивительно не то, что имели место крайности маккартизма, а скорее то, что Трумэну приписывается сопротивление этим крайностям. При этом не замечается даже, что он поддерживал все то, что положило начало этим крайностям". Как давно заметил Мюррей Кемптон: "Маккартизм был всего лишь трумэнизмом, доведенным до логического завершения"^*. Характеризуя период разгула реакции в США, начало которого не просто совпало с периодом администрации Трумэна, но и было вызвано ею, американский историк Дж. Д. Барбер писал: "Шпионские страсти завораживали и пугали народ, предлагая затем удобоваримое объяснение всем несчастьям: от непреклонности русских до высоких цен на мясо"^**. Малопочетная задача запугивания американцев и изобретения удобоваримых объяснений возлагалась правящими кругами США на журналистов.

^* (Esquire. 1975, January. P. 95.)

^** (Barber J. D. The Presidential Character; Predicting Performance in the White House. New York, 1972. P. 291.)

В марте 1952 г. Трумэн официально объявил об отказе выдвигать свою кандидатуру на новый президентский срок. Поиски подходящей замены в демократической партии заняли все оставшееся до выборов время. В республиканской партии дело обстояло лучше - у республиканского руководства уже давно был на примете генерал Дуайт Эйзенхауэр.

Трумэн оставался верен своему драчливому кредо до самого конца. Встречая свой последний Новый год в Белом доме, он пожелал журналистам счастливого Нового года, а себе - выдержки, дабы он смог воздержаться от ругани в адрес прессы.

Дуайт Эйзенхауэр въехал в Белый дом в ореоле славы американского "военного героя № 1". Одно это обстоятельство создавало ему иммунитет от выдаваемых за проявление демократичности американского общества "покусываний" со стороны оппозиционной прессы, если бы та решила критически прокомментировать и явную неподготовленность генерала к выполнению обязанностей главы государства, и его маловнушительный послужной список деятельности в политической сфере. Но попыток такой критики не предприняли ни одна газета, ни один журнал США, ни один радиокомментатор, которые, напротив, как бы сговорившись, обрушили на страну поток восхвалений военного героизма, дальновидности и государственного ума нового президента США. Эта демонстрация лояльности по отношению к новому хозяину Белого дома не была чем-то стихийным, идущим, так сказать, из глубины души, в основе ее лежала тщательная, кропотливая предварительная работа руководства республиканской партии с привлечением возможностей наемных авторов - писателей и журналистов, не жалевших ни времени, ни усилий для того, чтобы расписать достоинства, как личные, так и общественного плана, нового главы государства.

1952 год явился важной вехой в истории развития телевидения и положил начало широкому использованию этого наиболее эффективного средства массовой информации во внутриполитической борьбе в США. Отныне по каналам телевидения транслировались не только работа национальных съездов республиканской и демократической партий, но и наиболее интересные эпизоды предвыборных кампаний.

Придавая особое значение этому новому каналу массовой информации, национальные комитеты обеих партий подготовили инструкции своим кандидатам, в которых содержались советы, как наиболее эффективно использовать возможности телевидения для обеспечения своей победы. Республиканцы выделили на предвыборную рекламу своего кандидата по телевидению не менее полутора миллионов долларов. Повинуясь воле организаторов его предвыборной кампании, Эйзенхауэр послушно участвовал в "инсценировках "задушевных бесед с простыми американцами с улицы", произносил заранее написанные для него фразы и, лишь оставаясь наедине с близкими друзьями, жаловался на то, что его, "старого солдата, вынуждают пасть так низко". Несмотря на обучение Эйзенхауэра искусству выступлений перед телекамерами, на экране телевизоров он выглядел малоубедительным. Телевидение широко использовалось обеими ведущими политическими партиями не только для предвыборной рекламы своих кандидатов, но и для публичной критики противников.

Именно с президентства Д. Эйзенхауэра в политических и журналистских кругах США стало принято говорить о т. н. "медовом месяце" во взаимоотношениях между новым президентом страны и его администрацией, с одной стороны, и оппозицией и прессой, с другой, т. е. об отрезке времени различной продолжительности, на протяжении которого по негласному "джентльменскому" соглашению в адрес президента и его администрации не высказывается особо резких претензий. Введенный в политический и даже научный обиход самой прессой, этот термин был призван подчеркивать независимую позицию прессы, лишь в результате "джентльменской" договоренности и на короткое время соглашающейся воздерживаться от критики высших эшелонов власти. Распространившаяся с тех пор на всех преемников Эйзенхауэра в Белом доме "традиция щадящей критики" предполагала, вне зависимости от того, насколько подготовленными или неподготовленными они вступали на президентский пост, крайнюю желательность предоставления новому главе государства достаточного времени, чтобы возглавляемая им администрация могла "осмотреться" и разобраться в проблемах, стоящих перед страной, не подвергаясь излишне резким нападкам за бездеятельность и "отсутствие стержневой политической линии". Даже в октябре 1953 г., т. е. спустя девять месяцев после вступления Эйзенхауэра на пост президента, один вашингтонский журналист обращал внимание на то, что, по его мнению, "наши читатели еще не готовы к критическим выступлениям" в адрес Эйзенхауэра^*. В действительности были "не готовы" к критическим выступлениям против администрации Эйзенхауэра, а вернее, вовсе не желали какой-либо критики в ее адрес монополистические круги страны, сделавшие ставку на Эйзенхауэра еще в конце 40-х гг., а после прихода его в Белый дом как нельзя более удовлетворенные тем, как новый президент распорядился обретенной политической властью. "Кабинет бизнесменов", сформированный президентом в полном соответствии с желаниями обеспечивших его победу представителей "большого бизнеса", гарантировал соблюдение интересов монополистического капитала, а преобладание в Совете национальной безопасности и на ответственных постах во внешнеполитическом ведомстве военных и ярых антисоветчиков служило убедительным свидетельством того, что новый президент не намерен поступаться "национальными интересами" США на международной арене. Самому генералу с самого начала отводилась почетная роль "отца нации", символа единства американцев перед лицом становящегося все более неуправляемым и непредсказуемым мира. Позицию, занятую большинством органов периодической печати США в ходе предвыборной борьбы за Белый дом, сформулировал старейшина американской журналистики Уолтер Липпман, увидевший в движении за избрание Эйзенхауэра президентом США возможность "вновь объединить американский народ, примирить внутренние разногласия, смягчить противоречия между географическими районами, интересами, классами и сектами"^**.

^* (Lyon Peter. Eisenhower; Portrait of the Hero. Boston, 1974. P. 483.)

^** (New York Herald Tribune. 1952, March 18.)

Оказавшись в новом для него качестве, Эйзенхауэр, к удивлению тех, кто не знал его по годам войны и кто видел в нем только профессионального военного, довольно быстро овладел тонкостями мастерства общения с представителями столичной прессы, без чего не может рассчитывать на политический успех, как утверждают с известной долей справедливости вашингтонские журналисты, ни один американский политический деятель. (Выдвигая подобное утверждение, вашингтонские, да и не только вашингтонские, журналисты склонны гиперболизировать свою личную роль или проявляют общую для многих рядовых журналистов США склонность отождествлять себя с владельцами печатных органов, на которых они работают.) "Ни при каких обстоятельствах не следует терять контроль над собой, за исключением тех случаев, когда это вызывается необходимостью", - высказывал Эйзенхауэр свое убеждение, определившее линию его поведения в ходе большинства президентских пресс-конференций, во всяком случае в первые полтора года пребывания в Белом доме.

Биографы президента описывают случаи, когда в ходе той или иной пресс-конференции Эйзенхауэр резко реагировал на провокационный с его точки зрения вопрос: его лицо багровело, казалось, его душил гнев, но, отчитав "нарушителя спокойствия" и убедившись в том, что президентское негодование должным образом зафиксировано остальными журналистами, он немедленно "успокаивался", и на его лице вновь появлялась столь широко разрекламированная "отеческая" улыбка. Много позднее Эйзенхауэр дал Ричарду Никсону весьма дельный совет, свидетельствовавший о том, что внешне простой и безыскусный президент был в действительности большим докой по части психологического воздействия на собеседников. Никогда не отвечайте с ходу на поставленный вопрос, поучал Эйзенхауэр Никсона, отвечать следует после некоторого раздумья, даже если на этот вопрос и приходилось отвечать тысячу раз; раздумье в сочетании с некоторой долей сомнения в голосе позволяет предстать в глазах слушающих вдумчивым и серьезным человеком, позволяет установить контакт с аудиторией, определенная часть которой, скорее всего, не слышала ранее ни вопроса, ни ответа на него.

Лишь своим дневникам, которые он вел на протяжении многих лет, доверял Эйзенхауэр свое истинное отношение к представителям прессы, которые, по его мнению, были "далеко не столь значительны, как они сами о себе полагали", и специализировались в области "негативной критики", а не "конструктивной помощи". Признавая необходимость "умасливать" репортеров, президент исходил из того, что тех не интересует ничего, кроме анекдотов и фактов личной жизни государственных деятелей^*, т. е. только та рассчитанная на обывательскую читательскую массу информация, которая помогает продавать газеты. В кругу близких к нему людей президент позволял себе отзываться о пресс-конференциях как о "скучном" и тяжелом для него занятии, хотя публично он превозносил их полезность^**.

^* (Ferrell Robert (Ed.). The Eisenhower Diaries. New York, 1981. P. 270-271.)

^** (Hughes E. J. The Living Presidency. Op. cit. P. 22.)

За восемь лет пребывания на посту президента Эйзенхауэр провел 193 длившиеся в среднем около получаса пресс-конференции, значительно уступая в количестве проведенных встреч с прессой двум своим предшественникам в Белом доме. К тому времени, по наблюдению Э. Корнуэлла, "непринужденные, индивидуализированные, кажущиеся чуть ли не спонтанными пресс-конференции прошлых лет превратились во все более детально расписанный, раз и навсегда установленный вид деятельности президентского информационного аппарата. Тщательно формализованной стала не только подготовка, но и само их проведение в новых условиях, отличающихся растущим количеством электронной аппаратуры. И наконец, сам характер пресс-конференций, как частных встреч президента с представителями прессы, быстро менялся - они превращались в полупубличные театрализованные представления (а вскоре и полностью стали публичными), ход которых все чаще становился достоянием широкой общественности"^*. Решающим моментом в процессе превращения президентских пресс-конференций в доступное широкому общественному вниманию мероприятие явилось подключение к их освещению нового канала массовой информации - телевидения. И хотя в течение всех восьми лет президентства Эйзенхауэра лишь ограниченное число пресс-конференций было показано по телевидению, да и то не в прямой трансляции, а заснятыми на пленку, а разрешение на показ отснятого материала по телевидению выдавалось лишь после того, как его просматривал и по необходимости редактировал пресс-секретарь Белого дома Джеймс Хэгерти^**, уже сам факт подключения широкой аудитории телезрителей к президентским встречам с прессой требовал тщательной формализации их процедуры с целью установления контроля над тем, о чем теперь могли не только прочесть или услышать по радио, но и что могли увидеть собственными глазами миллионы людей.

^* (Cornwell E. Op. cit. P. 175.)

^** (Это вовсе не цензура прессы, пытался оправдать действия Белого дома Дж. Хэгерти, "просто мы хотим, чтобы Белый дом сохранял контроль над устными высказываниями президента".)

Неудивительно, что многие сотрудники пресс-службы Белого дома на первых порах выступали категорическими противниками допуска тележурналистов на пресс-конференции Эйзенхауэра, усматривая в этом больше вреда, чем пользы, но условие предварительного просмотра материалов телерепортажа президентским пресс-секретарем умерило их страхи. В 1953 г., когда в стране насчитывалось 28 млн телевизоров и лишь приблизительно каждая вторая американская семья владела телеприемником, телевидение еще не обрело авторитета важнейшего инструмента воздействия на общественное мнение в масштабе всей страны. Однако уже в 1957 г. 17 взрослых американцев из двадцати регулярно смотрели телепередачи, а к концу президентского срока л Эйзенхауэра в стране насчитывалось более 56 млн телевизоров, т. е. несколько больше, чем по одному на каждую американскую семью^*.

^* (Hero A. O. Mass Media and World Affairs. Boston, 1959. P. 107; DeFleur Melvin L. Theories of Mass Communication. New York, 1966. P. 72.)

Президент требовал от своих подчиненных, чтобы его никогда "не беспокоили по пустякам". "Но чем меньше его беспокоили, - писал Р. Ньюстедт, - тем меньше он знал, а чем меньше он знал, тем менее уверенным он был в своих суждениях". Иллюстрируя это высказывание Р. Ньюстедта, другой американский историк, Дж. Д. Барбер, приводил замечание президента излишне часто беспокоившему его по текущим вопросам министру обороны Ч. Вильсону: "Послушай, Чарли. Я хочу, чтобы ты руководил министерством обороны. Мы оба не можем им руководить, а я не собираюсь руководить им. Я был избран для того, чтобы заниматься многими другими вопросами, но не текущей работой одного из министерств"^*. В результате такого отношения президента к своим функциям и обязанностям из поля его зрения оказалась полностью или почти полностью выпавшей ситуация, сложившаяся во многих сферах общественной жизни, тем более что надежды Эйзенхауэра на членов кабинета не оправдались: многие из них оказались попросту неспособными к выполнению возложенных на них обязанностей.

^* (Barber J. D. The Presidential Character. Op. cit. P. 163.)

Победе Эйзенхауэра на выборах 1952 г. во многом способствовало его предвыборное обещание в случае прихода в Белый дом выехать в Корею с целью поиска путей скорейшего урегулирования там военного конфликта. Как заметил биограф Эйзенхауэра П. Лайон, "обещание это было сформулировано таким образом, что создавало впечатление, будто он лично положит конец дикой, бессмысленной бойне на этой многострадальной земле"^*. Именно такое впечатление активно насаждалось и прессой США, из публикаций которой читатели узнавали, что в сложившейся обстановке единственной надеждой на окончание войны может быть лишь приход Эйзенхауэра в Белый дом. После победы на выборах, в начале декабря 1952 г. Эйзенхауэр в сопровождении группы своих ближайших советников выехал в Корею, с тем чтобы на месте разобраться в сложившейся ситуации и выяснить возможности выполнения данного им избирателям обещания. Первые сообщения в американской печати о поездке в Корею появились лишь после того, как генерал уже завершил свою поездку. А до тех пор оставшиеся в Вашингтоне сотрудники аппарата Эйзенхауэра искусно вводили в заблуждение американскую общественность с помощью регулярно передававшихся журналистам пресс-бюллетеней Белого дома о расписании дня выехавшего якобы в Нью-Йорк генерала и списков лиц, "наносивших ему визит" в те дни. Требования исключительной секретности поездки Эйзенхауэра в Корею были полностью соблюдены всеми органами периодической печати США, хотя трудно себе представить, что у журналистов не возникало вопросов по поводу того, как Эйзенхауэру удается вести "столь активную деятельность" в Нью-Йорке, не попадая ни разу на глаза ни одному из них.

^* (Lyon P. Op. cit. P. 465.)

В той части президентских обязанностей, которые имели отношение к деятельности администрации в области внутренней политики и экономики, видимость активных действий Эйзенхауэра умело создавалась аппаратом его ближайших помощников из секретариата Белого дома. Что же касается внешнеполитической деятельности администрации, то в этой области все полномочия были переданы президентом государственному секретарю США Джону Ф. Даллесу. "Тогда как не требующие особых усилий функции символа национального единства были без особой спешки взяты на себя Эйзенхауэром, истинная власть в его правительстве была захвачена Джоном Фостером Даллесом", - писал издатель и главный редактор журнала "Рипортер" М. Асколи^*. Осуществляя строгий контроль над тем, с кем из зарубежных деятелей встречался президент, и над содержанием их бесед, Даллес самолично возложил на себя обязанности не только единственного представителя президента во внешнеполитической области, но и его юрисконсульта и редактора текстов всех внешнеполитических заявлений президента.

^* (Reporter. 1959, March 5. P. 10.)

Учитывая особенности кругозора президента и его отношение к обязанностям главы государства, можно было понять опасения сотрудников пресс-службы Белого дома по поводу возможных нежелательных последствий допуска телевидения на президентские пресс-конференции: несмотря на часто подчеркивавшуюся в прессе телегеничность "отеческой" улыбки Эйзенхауэра и готовность многих американцев прощать президенту и его политический непрофессионализм, и солдатскую безапелляционность, и бесцветный, а подчас даже замысловато запутанный язык, существовала реальная опасность того, что эйзенхауэровские пресс-конференции будут оказывать на телезрителей впечатление, обратное желаемому. Это обстоятельство вызывало необходимость тщательной подготовки текстов вступительных заявлений президента на пресс-конференциях и даже "экспромтных" высказываний, к составлению которых все чаще стали привлекаться профессиональные "кузнецы слова", или "авторы-призраки", как в Соединенных Штатах стали называть составителей официальных заявлений и речей государственных деятелей. Драматическому искусству "общения" с телеаудиторией президента стал обучать один из популярнейших голливудских киноактеров Р. Монтгомери.

Свидетельством важного значения, которое администрация Эйзенхауэра придавала вопросам обеспечения контроля над информацией, проникающей в эфир и на страницы периодической печати, с целью создания образа обаятельного, деятельного, досконально разбирающегося в вопросах государственной политики президента, явилось стремительное расширение аппарата сотрудников "информационной и редакционной службы" - число их с 3632 человек при президенте Трумэне выросло к концу первого четырехлетнего срока пребывания Эйзенхауэра в Белом доме до 6878 человек^*.

^* (Progressive. 1972, November. P. 32.)

Мало кто из специалистов, изучающих деятельность президентской пресс-службы, сможет припомнить фамилии пресс-секретарей в предшествовавших эйзенхауэровской администрациях. Своей известностью в национальных и даже международных масштабах секретари Белого дома по вопросам печати в последующих администрациях - Пьер Сэлинджер при Дж. Ф. Кеннеди, Джордж Риди при Л. Б. Джонсоне, Рональд Зиглер при Р. М. Никсоне, Рон Нэссен при Дж. Форде, Джоди Пауэлл при Джимми Картере и Ларри Спикс (а до него в течение некоторого времени Джеймс Брэйди) при Рональде Рейгане - в немалой степени обязаны той роли, которую сыграл в администрации Эйзенхауэра президентский пресс-секретарь Джеймс Хэгерти. Именно ему было поручено президентом сообщить прессе о допуске телевидения на пресс-конференции Эйзенхауэра, и Хэгерти сделал соответствующее заявление, не оставляющее никаких сомнений по поводу того, в чьих руках будет сосредоточен контроль над всем информационным материалом, исходящим из Белого дома: "Мы живем в век нового средства массовой информации - телевидения. Я намерен отработать с представителями телевидения... систему, согласно которой президент сможет беседовать с народом нашей страны, возможно, давая пресс-конференции по телевидению... раз в месяц"^*. (В конечном итоге отснятый на пленку материал президентских пресс-конференций демонстрировался по телевидению гораздо реже.)

^* (Mirrow N. N. et al. Op. cit. P. 34.)

Предприимчивость Дж. Хэгерти в вопросах обеспечения благоприятного впечатления от деятельности администрации и, в первую очередь, самого президента поистине не знала границ. Лишь лицам из ближайшего окружения президента было известно, что Хэгерти намеренно скапливал у себя в столе подписанные Эйзенхауэром официальные документы или тексты второстепенных по важности заявлений, с тем чтобы передавать их в прессу в периоды частого отсутствия Эйзенхауэра в Белом доме по болезни или в связи с пребыванием на отдыхе. В результате чуть ли не ежедневной публикации этих текстов в прессе американская общественность находилась под впечатлением того, что глава американского государства непрестанно, и даже находясь на отдыхе, занят решением важных государственных дел. Обозреватель газеты "Нью-Йорк таймс" Рассел Бейкер писал: "Существенным вкладом Хэгерти в деятельность Белого дома явилась демонстрация им того, как следует пользоваться слабостями американской системы сбора информации в интересах рекламирования его собственного босса (т. е. Эйзенхауэра. - Э. И.)... Если редакторы газет требуют ежедневно один материал о президенте, то из этого следует, что репортеры будут вынуждены тем или иным способом удовлетворить это требование. В дни отсутствия какой-либо информации они будут слоняться по погруженным во мрак комнатам, заглядывать под ковры или уставляться взором в одну из стен, пытаясь высосать заметку для прессы из производного от дважды два. Когда происходят такого рода вещи, Белый дом ждут неприятности. Хэгерти предотвращал это, не оставляя практически ни одного дня без новостей. Когда их не было, он их сочинял"^*. А прибегать к такого рода "творчеству" Хэгерти приходилось нередко, учитывая заведенную президентом практику отказа от проведения очередных пресс-конференций, когда развитие внутренних или международных событий складывалось не в пользу администрации, а также категорический отказ Эйзенхауэра отвечать в ходе встреч с журналистами на невыгодные для него вопросы.

^* (Progressive. 1972, November. P. 32.)

Осенью 1957 г. произошло событие, потрясшее весь мир и серьезно взволновавшее правящие круги США, - Советский Союз успешно вывел на космическую орбиту первый искусственный спутник Земли. Это было сенсацией, и американская пресса уделила этому действительно выдающемуся событию мирового значения подобающее ему место па первых страницах газет и в радио- и телевизионных передачах. Но республиканское правительство немедленно предприняло попытки убедить американскую и мировую общественность в "заурядности" советского успеха, не заслуживающего-де столь восторженных оценок и внимания. Незадолго до этого ушедший в отставку с поста министра обороны США Ч. Вильсон назвал запуск советского спутника "милым техническим трюком", а ближайший помощник президента Эйзенхауэра Шерман Адаме попросту призвал американцев не обращать внимания на "баскетбольную игру в космосе"^*. Республиканское правительство дало понять владельцам газет, что оно недовольно "сверхреакцией" прессы. Назидания официальных властей средствам массовой информации сделали свое дело: после запуска более мощного советского искусственного спутника Земли с собакой на борту реакция буржуазных средств массовой информации США была не только более сдержанной, но и намеренно сводящей этот успех на уровень тривиальной информации. В кругах вашингтонских газетных остряков распространилась наигранно беспечная "шутка": "Уж не намерен ли Советский Союз забросить в космос со следующим спутником корову?" Много позднее, оценивая более объективно успех СССР, Шерман Адаме был вынужден признаться в своих мемуарах, что, принижая роль советского достижения, он "лишь пытался следовать указанию президента сохранять достойное спокойствие"^**. Можно быть уверенным в том, что аналогичные указания были доведены до сведения хозяев американской "большой прессы" и приняты ими к исполнению.

^* (New York Times. 1957, October 15.)

^** (Manchester W. The Glory and the Dream. Op. cit. P. 788.)

Требования соблюдения "национального достоинства" распространялись не только на чужие успехи и достижения, но и на свои собственные неудачи и провалы. Любопытен пример действий Хэгерти в интересах ограждения символа этого "национального достоинства" - президента США от ассоциации его имени с какой-либо неудачей. Информация о первом успешном запуске американского спутника поступила в прессу не с места запуска, а из Огасты, где в то время находился на отдыхе президент Эйзенхауэр. Позднее на запрос журналистов, где они могут получить сведения о запуске спутника военным ведомством, Хэгерти ответил, что в случае успешного выхода этого спутника па расчетную орбиту информация поступит в прессу из Белого дома. На вопрос же журналистов, явится ли Белый дом источником информации в случае неуспеха, Хэгерти лаконично ответил: "Нет". И действительно, сообщение о неудаче, постигшей запуск этого спутника, было передано представителям прессы от имени военного ведомства. Показателен и другой случай. Получивший от президента указание сообщить представителям прессы информацию негативного характера сотрудник аппарата Белого дома попытался вызвать сочувствие у Эйзенхауэра: "Но ведь они разорвут меня на части". - "Лучше тебя, мой мальчик, чем меня", - ответил президент.

Обозреватель газеты "Нью-Йорк геральд трибюн" Р. Драммонд писал в августе 1954 г., что к этому времени президент Эйзенхауэр "полностью овладел мастерством проведения пресс-конференций" и "стал эффективно использовать их в своих интересах", а обозреватель газеты "Нью-Йорк таймс" Джеймс Рестон высказал утверждение, что пресс-конференции, "которые ранее были кризисным явлением, сейчас рассматриваются в Белом доме как благоприятная возможность"^*. Президентские встречи с прессой, разрекламированные на первых порах как открытое Эйзенхауэром "окно в Белый дом", в которое приглашалась "заглядывать" широкая американская общественность, все более походили на ристалище, где две "противоборствующие" стороны, казалось бы, сражаясь насмерть, на самом деле создавали лишь видимость нанесения друг другу ударов, стремясь завоевать симпатии и "сорвать" аплодисменты падкой до любых зрелищ обывательской массы. Зато как интересно было читать о том или ином "настырном" журналисте, поставившем в тупик своим вопросом самого главу американского государства, или о том, как президент грозным генеральским окриком осадил излишне любознательного корреспондента или в знак протеста против поведения ретивой журналистской братии покинул зал в самый разгар пресс-конференции. Политическая жизнь в столице буквально кишела примерами "бурных перепалок" и "столкновений" президента с журналистами.

^* (New York Herald Tribune. 1954, August 2; Time. 1954, August 23.)

Состояние здоровья президента Эйзенхауэра во второй четырехлетний срок пребывания в Белом доме, ухудшившееся в результате двух перенесенных в 1955-1957 гг. инфарктов и хирургической операции, сыграло роль сдерживающего фактора в проявлениях критического отношения к президенту и его администрации. Когда Эйзенхауэр появлялся па телеэкране, американцы, включая журналистов, интересовались тем, как он выглядит, и практически не обращали внимания на то, что он говорит. Политические обозреватели и репортеры были вынуждены учитывать в публикуемых ими материалах сочувственное отношение читателей, радиослушателей и телезрителей Америки к больному президенту и воздерживались по возможности от излишне суровых оценок его деятельности даже в тех случаях, когда он их явно заслуживал.

Еще до того как Эйзенхауэр официально вступил па пост президента США, "охота на ведьм", которую возглавил сенатор Маккарти, развернулась по всей стране.

Масштаб чистки и увольнений в федеральных ведомствах страны принял такие размеры, что ни один государственный служащий не мог быть уверен в завтрашнем дне. Проверка лояльности охватывала не только впервые поступающих на государственную службу лиц, но и тех, кто уже давно работал. Личные дела государственных чиновников проверялись по многу раз, а самих чиновников вызывали в специальные комиссии по проверке лояльности, где проверялись не только их родственные связи, но и дружеские контакты. Многие из чиновников предпочитали увольняться с работы, не дожидаясь решений комиссий. Те, кто избирал путь борьбы за свои права, оказывались под подозрением в течение многих лет.

В мае 1953 г. администрацией было объявлено, что по указанию президента с государственной службы уволено 1456 служащих. "Тысяча четыреста пятьдесят шесть шпионов? Коммунистов? Нет, Хэгерти (именно пресс-секретарь президента объявил прессе об увольнении этих лиц. - Э. И.) этого не говорил. Но, с другой стороны, он и не говорил, что они не являются шпионами или коммунистами. Вопрос повис в воздухе. Кем бы они ни были, их уволил из федерального истеблишмента Эйзенхауэр, а не Трумэн, республиканцы, а не демократы", - писал П. Лайон^*.

^* (Lyon P. Op. cit. P. 565.)

Пресса США, как правило, слово в слово повторяла измышления сенатора Маккарти. Пока Маккарти был "в силе", мало кто из журналистов Америки решался его критиковать. Более того, сам Маккарти своей известностью, а маккартизм своим размахом в значительной мере были обязаны американской прессе, обеспечившей им беспрецедентную по своим масштабам рекламу. Но каким же единодушным и решительным было осуждение Маккарти на закате его "крестового похода", а тем более после его смерти! По словам американского журналиста Э. Р. Бейли, автора вышедшей в 1981 г. книги "Джо Маккарти и пресса", тогда-то пресса Америки и обрушилась, "подобно волчьей стае", на Маккарти, но к тому времени "это было легко и уже не имело сколько-нибудь большого значения"^*.

^* (Bayley Edwin R. Joe McCarthy and the Press. Univ. of Wisconsin Press 1981.)

Еще в разгар маккартизма, в ноябре 1954 г., по указанию Эйзенхауэра Центральному разведывательному управлению США было выделено 35 млн дол. для строительства высотного разведывательного самолета, способного проникать на территорию Советского Союза, не подвергаясь опасности быть сбитым противовоздушными силами СССР. С июля 1956 г. вплоть до мая 1960 г. с ведома президента США было осуществлено несколько десятков разведывательных полетов в глубь территории Советского Союза, о результатах которых докладывалось самому президенту. Нельзя сказать, что Эйзенхауэр не понимал серьезности нарушения международного права Соединенными Штатами и таившихся в нарушениях советского воздушного пространства опасностях для мира. "Если бы они это сделали в отношении нас, - высказывался президент в частной беседе, - то могла бы начаться ядерная война"^*. Скорее всего подобная психология была свойственна и Джеймсу Рестону, который, как стало известно много, позднее, был в курсе дела относительно столь часто практиковавшихся полетов шпионских самолетов У-2 над территорией суверенных государств, включая территорию СССР, но не считал необходимым доводить эту информацию до сведения американской, а тем более зарубежной общественности. Уже на базе того факта, что один из "столпов" американской "свободной печати" был, по сути дела, соучастником действий, попиравших международное право, можно утверждать, что в деле со шпионскими полетами над СССР американская администрация нашла в печати США сознательного и добровольного союзника, проявившего не меньшую заинтересованность в сокрытии неприглядных сторон деятельности правительства от общественного внимания, чем непосредственно участвовавшие в планировании и осуществлении такой деятельности официальные лица.

^* (US News and World Report. 1986, March 24.)

После того как Советское правительство заявило, что над территорией СССР сбит американский разведывательный самолет, пресс-секретарь Белого дома Дж. Хэгерти попросил инструкций, как реагировать на просьбу представителей американской прессы разъяснить позицию, занимаемую президентом. Эйзенхауэр отказался от встречи с журналистами и запретил Хэгерти комментировать советское заявление: пресс-секретарь Белого дома не входил в весьма ограниченный круг людей, располагавших совершенно секретной информацией по этому вопросу, и мог по незнанию поставить администрацию в тяжелое положение. От имени государственного департамента США представителям американской прессы было зачитано официальное сообщение о том, что, по данным НАСА, числится пропавшим без вести с 1 мая 1960 г. самолет, пилотируемый гражданским лицом и вылетевший с аэродрома в Адане, Турция. Возможно, высказывалось "предположение" в этом сообщении, советское заявление имело в виду именно этот пропавший без вести самолет. 5 мая 1960 г. в США было опубликовано официальное заявление НАСА о том, что сбитый самолет оказался в пределах советского воздушного пространства в результате неисправности аэронавигационных приборов и что данный самолет выполнял вполне невинное задание по составлению метеорологических сводок. В заявлении НАСА содержался полный набор необходимых в таких случаях технических терминов и цифр, долженствовавших подтвердить мирный характер выполнявшихся сбитым самолетом функций. Одновременно с этим государственный департамент США торжественно заверил всех в том, что американские самолеты никогда намеренно не нарушали воздушных границ Советского Союза. Вся эта официальная информация фигурировала на первых страницах американских газет и в сообщениях радио и телевидения не в форме цитируемых официальных документов, а как констатация и репортерское изложение того, что произошло в действительности в воздушном пространстве над Советским Союзом. Советский Союз выглядел в этих репортажах страной, не способной к проявлению сдержанности даже в столь невинной ситуации.

После того как Советский Союз объявил о поимке летчика-шпиона, сотрудника ЦРУ Г. Пауэрса, и об обладании документами и вещественными доказательствами, подтверждающими шпионский характер полета У-2, правительство США было вынуждено признать факт преднамеренного нарушения американским самолетом советской воздушной границы. Но даже в этих условиях государственный департамент заявил 7 мая, что вашингтонские власти не давали-де санкций на осуществление подобных полетов. Этому не поверили даже представители американской прессы. Уолтер Липпман выразил 8 мая широко распространенное в журналистской среде мнение, когда заявил в статье, опубликованной в газете "Нью-Йорк геральд трибюн", что, "отрицая, что она санкционировала полет, администрация признала свою некомпетентность". Однако и тогда откровенная фальсификация представителями администрации фактов, связанных с полетом шпионского самолета над советской территорией, и сознательное введение в заблуждение американской и международной общественности относительно истинных целей таких полетов комментировались буржуазной прессой США в сознательно приглушенных тонах и сопровождались откровенной попыткой найти "козлов отпущения" за пределами Белого дома.

Лишь много позднее нашумевший на весь мир скандал со шпионским самолетом У-2 назван был в Америке "карнавалом глупости, парадом лжи, ошибок и самообмана, впервые в истории США вынудившим американское правительство к унизительному для него признанию факта сознательной лжи с его стороны"^{* **}. После этого скандала, по словам политического обозревателя М. Фрэнкела, американская пресса "утратила привычку сообщать как факт то, что представляло собой всего лишь утверждение наших правительственных чиновников"^***. Однако утверждение М. Фрэнкела следовало бы отнести к категории попыток выдать желаемое за действительное, о чем красноречиво свидетельствовали практически аналогичные случаи послушного следования американской прессы за официальными версиями событий, публикуемыми Белым домом, государственным департаментом, Пентагоном или ЦРУ, будь то в дни высадки контрреволюционных сил в заливе Кочинос в 1961 г., в ходе так называемого "кубинского мини-кризиса" в 1979 г., или агрессии против Гренады в 1983 г. Но об этом ниже.

^* (Lyon P. Op. cit. P. 809.)

^** (Сам Эйзенхауэр заявил, что он не видит "ничего предосудительного в ней, если существует хотя бы один процент возможности того, что тебе поверят"^****.)

^*** (Presidential Studies Quarterly. V. XIV. No. 3. 1984; Summer. P. 394.)

^**** (Alexander Charles A. Holding the Line; Eisenhower Era, 1952-1961. Indiana Univ. Press, 1975. P. 265.)

Близилось к концу восьмилетнее пребывание Эйзенхауэра в Белом доме, не оправдавшее радужных надежд, которые возлагали на него американские избиратели. Даже в симпатизировавшей Эйзенхауэру печати признавалось, что за спокойным фасадом "эйзенхауэровской эры" предавались забвению важнейшие и требовавшие срочного решения социальные проблемы. Внутренние экономические проблемы носили не менее серьезный характер, чем в годы администрации Трумэна. Столь же чреватым опасностями было международное положение США, осложнившееся в годы президентства Эйзенхауэра тем обстоятельством, что даллесовская внешняя политика, нашедшая отражение в провозглашенной Эйзенхауэром в 1957 г. доктрине, связала страну военными договорами со многими государствами. Предпринятая президентом в последний год его пребывания в Белом доме попытка создать вокруг себя ореол миротворца вызвала крайнее недовольство правых кругов США, усмотревших в ней нарушение обязательств, взятых на себя республиканской администрацией в первые годы пребывания у власти.

Отношение прессы США к Эйзенхауэру в последний год его президентства отражало распространявшееся в различных слоях американской общественности, в политических и деловых кругах недовольство президентом. "На лице Эйзенхауэра всегда была улыбка уверенности, улыбка, которую становится все труднее сохранять, - писал М. Чайлдс. - По мере того как приближается к концу его второй срок, становится все более болезненно очевидным явное несоответствие между его репутацией и исполнением им своих обязанностей"^*.

^* (Childs Marquis. Eisenhower; Captive Hero; A Critical Study of the General and the President. London, 1959. P. 20, 250.)

Будучи еще в Белом доме, президент Эйзенхауэр как-то признался, что читает лишь воскресные газеты "по той простой причине, что потребовалось бы слишком много времени, чтобы следить за всем тем, что вы все пишете", "мне попросту не до того, о чем вы говорите, не до ваших карикатур, не до ваших недружественных выпадов", - добавил он, обращаясь к журналистам. В ходе своей последней пресс-конференции, отвечая на вопрос, были ли справедливы к нему журналисты на протяжении всех лет его пребывания в Белом доме, Эйзенхауэр беспечно заявил под смех присутствовавших журналистов: "Честно говоря, я не вижу, а что же такого может сделать президенту репортер"^*. Но президент явно кривил душой, он был убежден, что в последний год пресса США была к нему явно несправедлива.

^* (Pollard J. Op. cit. P. 88, 91.)

В своем прощальном обращении к нации, которое передавалось по телевидению, Эйзенхауэр впервые публично свел счеты с теми, кто пытался, как он считал, осложнить его жизнь в Белом доме, выразив благодарность радио- и телевизионным средствам массовой информации "за возможность обращаться к нашей стране на протяжении многих лет". Периодическая печать Америки в благодарности упомянута не была, и это не было нечаянным упущением уходившего на покой президента. Этот факт был оперативно использован представителями периодической печати для саморекламы в качестве "еще одного свидетельства" ее "принципиальности" в критике Белого дома. Заявления, подобные тому, которое было сделано Эйзенхауэром на съезде республиканской партии в 1964 г. в осуждение "ищущих сенсаций газетных обозревателей и комментаторов", расписывались журналистами как доказательство их объективности даже в отношении президента США и "свободы", которой они пользуются. Однако именно в ходе работы этого республиканского съезда представители прессы получили представление об истинном отношении к ним со стороны профессиональных политиков. После выступления Эйзенхауэра журналистов силой выталкивали из зала, где проходил съезд, им грозили кулаками, а многих так и не впустили в зал. Возможно, столкновения и не носили столь ожесточенного характера, но именно так они были расписаны в печати. "Пресса любит такие конфронтации больше всего на свете, хотя и делает вид, что считает их предосудительными, - писал американский журналист Т. Бетелл. - Дело в том, что сам процесс конфронтации утверждает прессу в ее претензиях на роль хранителя совести"^*, не говоря уже о том, что подобные конфронтации, красочно расписываемые на страницах печати, привлекают читательский интерес и приносят осязаемые материальные дивиденды владельцам печатных органов.

^* (Harper's. 1977, January. P. 35.)