IX. У победы тысяча отцов...
Мастерство использования возможностей радио Белым домом в политических целях было доведено до совершенства в годы президентства Франклина Д. Рузвельта. Президент прибегал к этому каналу массовой информации не только в тех случаях, когда требовалось довести до внимания широкой общественности исходящие из Белого дома сведения, но зачастую и тогда, когда ощущалась особая необходимость в получении общественной поддержки его решений, вызывавших возражения со стороны тех или иных политических кругов США или членов конгресса. Наличие в стране к 1945 г. такого количества радиоприемников, которое позволяло охватить радиовещанием более 37,5 млн американских семей (а это означало, что из каждых десяти взрослых американцев 9 были регулярными радиослушателями)*, делало вполне реальной высказанную как-то Рузвельтом угрозу обратиться с помощью прессы к американской общественности через голову конгресса в случае продолжения обструкции законодателей в отношении принятых Белым домом антиинфляционных мер**.
* (DeFleur M. Op. cit. P. 66; Rolo Ch. J. Op. cit. P. 12; Hero A. O. Op. cit. P. 107.)
** (Mirrow N. et al. Op. cit, P. 31.)
Лишь неумению и нежеланию его преемника Г. Трумэна пользоваться широкими возможностями радио можно приписать относительное снижение общественной роли этого средства массовой информации во внутриполитической жизни страны в последующие годы. В последний год пребывания Д. Эйзенхауэра на посту президента количество радиоприемников в США выросло в 3 раза по сравнению с 1945 г., достигнув 166 млн единиц, но к этому времени радио уже заметно сдавало свои позиции наиболее мощного инструмента воздействия на общественное мнение молодому телевидению. К 1957 г. лишь 80% американцев относили себя к регулярным радиослушателям, слушая передачи радио в среднем не более одного часа 45 минут в день, тогда как 17 из 20 американцев причисляли себя к регулярным телезрителям, посвящающим телевидению больше времени, чем другим источникам информации. В 1960 г. уже около 60% американцев назвали телевидение основным источником политической информации, тогда как всего лишь четырьмя годами раньше так считали только 40 % американцев*.
* (DeFleur M. Op. cit. P. 66, 72; Hero A. O. Op. cit. P. 107-108; Sobell R. Op. cit. P. 341.)
В результате к тому времени, когда президентом США стал Джон Ф. Кеннеди, в "табели о рангах" американских средств массовой информации (СМИ) уже произошла перестановка сил и влияния: из преимущественно развлекательного, зрелищного вида СМИ телевидение превратилось не только в основной источник информации для большинства американцев, но и в наиболее эффективный инструмент воздействия на общественное мнение страны. По мере все более широкого охвата телевидением населения США менялось и отношение к его пока еще не полностью раскрытым возможностям со стороны американских государственных деятелей, и в первую очередь со стороны Белого дома. Группа американских исследователей пришла к выводу, что "телевидение предоставило президенту возможность предстать перед всем американским народом и обращаться непосредственно к народу. Ни речи с импровизированных трибун, ни выступления с хвостовых тамбуров поездов, ни пожимание рук на городских площадях, ни газеты, журналы или книги и даже ни радио не позволяли такому огромному числу людей видеть лицо президента и слышать его слова в момент, когда они произносились. Телевидение, и только телевидение, позволяет президенту представить свои планы, свою точку зрения и самого себя глазам и ушам беспрецедентного числа американцев - в их собственном доме, но по своему разумению и под своим контролем. В результате телевидение превратилось во все более важный элемент сложной структуры президентской политической власти"*.
* (Mirrow N. et al. Op. cit. P. 4.)
При всем этом нельзя было не заметить, что возросший интерес Белого дома к возможностям телевидения был всего лишь наиболее очевидной частью сложного комплекса взаимоотношений, сложившихся между президентом и телевизионными журналистами в начале 60-х гг. Во все возрастающей степени полагаясь на телевидение в вопросах обеспечения контакта с широкой общественностью страны, возлагая все больше надежд на расширившуюся возможность воздействия на общественное мнение в выгодном для себя плане и не подвергая президента опасности "обратной связи" в виде контрвопросов и контраргументов, Белый дом, по сути дела, добровольно и, можно сказать, опрометчиво отдал в руки телевизионных магнатов нити потенциально эффективного политического и психологического давления на исполнительную власть, хотя и сохранил возможность контроля над их деятельностью через каналы Федеральной комиссии по связи. Открыв доступ тележурналистам в кулуары исполнительной власти, включая ее самый высший эшелон, и признав тем самым правомерность претензий телевидения на равное с другими каналами СМИ внимание со стороны Белого дома, президент Эйзенхауэр и его советники скорее всего еще не отдавали себе полного отчета в том, что они выдают "путевку в жизнь" средству массовой информации, которое в очень скором будущем окажется в состоянии диктовать свои условия новому поколению политических лидеров США и даже решительнейшим образом влиять на их судьбу. "Ни могущественный король, ни тщеславный император, ни папа римский и ни пророк не могли и мечтать о столь внушительной трибуне, столь могущественной волшебной палочке, - писал американский исследователь прессы и руководитель одной из крупнейших телестанций США Ф. Фриендли, отмечая те качества телевидения, которые прежде всего привлекали политических деятелей США. - Вашингтон и Линкольн могли довольствоваться вниманием лишь тех в людской толпе, до кого доносился их голос. Телеграфный ключ, а затем мегафон, беспроволочный телеграф и звукоусилительные системы несомненно несколько изменили ситуацию. Кулидж и Гувер так толком и не научились использовать радио и стали его жертвами. Рузвельт освоил его возможности... но условия пользования радио, включая относительную дешевизну эфирного времени, открывали доступ к радио и другим... Телевидение изменило все это"*.
* (Friendly F. Foreword to Mirrow N. et al. Op. cit. P. VIII.)
Уже в ходе президентских выборов 1960 г. республиканская и демократическая партии сочли целесообразным израсходовать на телевизионную рекламу своих кандидатов в президенты США около 6,5 млн дол.*, и с тех пор эти расходы росли чуть ли не в геометрической прогрессии, свидетельствуя о все возраставших потенциальных возможностях телевидения "делать" или "разделывать" претендентов на президентское кресло. "Борьба за общественное внимание не является, конечно, чем-то новым в политике, - писал американский политический обозреватель Д. Броудер. - Еще со времени изобретения печатного пресса претенденты на выборные посты ломали голову над тем, каким образом пробиться на страницы газет. И это соперничество не ослабло, как может подтвердить любой вашингтонский репортер, просматривающий ежедневную кипу пресс-бюллетеней. Но усилия, предпринимаемые политическими деятелями с тем, чтобы попасть в телевизионные новости, представляются намного более энергичными по двум вполне понятным причинам. Обычная получасовая программа новостей по местному или общенациональному телевидению может касаться значительно меньшего числа событий или имен по сравнению с дневными выпусками газет. Многим уже знакомо сопоставление текста разового выпуска телевизионных новостей с более многословной первой страницей газеты "Нью-Йорк таймс". И вторая причина того, что борьба за телевизионное эфирное время разворачивается столь активно, заключается в масштабах и важности зрительской аудитории. С самого начала 60-х гг., согласно проведенным организацией Роупера исследованиям, телевидение стало единственным и наиболее важным источником новостей, и разрыв между телевидением и вторым по важности источником информации - газетами - с тех пор все больше увеличивается"**.
* (Thayer George. Who Shakes the Money Tree? American Campaign Financing Practices From 1789 to the Present. New York, 1973. P. 22.)
** (Broder David S. Changing of the Guard. Power and Leadership in America. New York, 1980. P. 389.)
Особую ценность для политических деятелей США телевидение приобрело в связи с его способностью буквально на глазах у телезрителей "делать" перспективных кандидатов на выборные посты из малоизвестных до тех пор или вовсе неизвестных стране фигур, прибегая по мере необходимости к услугам ставших пользоваться широким спросом специалистов в области телевизионной политической рекламы, ораторского мастерства и даже телевизионного грима, "вылепливающих" импонирующий избирателям образ кандидата "супермена" - "сверхчеловека" из не присущих тому в действительности личных и деловых достоинств. И именно телевидению принадлежит "заслуга" в выявлении одной из уникальных особенностей политической жизни США, заключающейся, по словам американского специалиста в области политической рекламы Гуггенхейма, в том, что "люди без послужного списка зачастую оказываются более привлекательными (для избирателей. - Э. И.), чем люди, обладающие таким послужным списком... Телевидение драматизирует такую политическую девственность. До изобретения телевидения человек, не пользующийся известностью, вообще не мог баллотироваться, поскольку он не мог получить выхода на широкие массы. В условиях существования телевидения он может стать известным за очень короткое время"*, особенно, надо добавить, если он "хороню смотрится" на телеэкране.
* (Hess Stephen. American Political Dynasties; From Adams to Kennedy. New York, 1966. P. 63.)
И наконец, ни с чем не сравнимую важность приобрело телевидение для президентов США, выдвигающих свою кандидатуру на второй срок пребывания в Белом доме. Пользуясь правами и прерогативами поста главы государства, президент располагает гораздо большими (чем его соперники в борьбе за выдвижение) возможностями использования, к тому же бесплатного для него, канала телевидения для пропаганды своих достоинств и успехов проводимого под его руководством государственного курса. Эта особенность общественно-политической функции телевидения, именуемая американскими исследователями "президентским телевидением", означает возможность для президента "появляться одновременно по всей общенациональной радио- и телесети в наиболее выгодное для него вечернее время, обеспечивающее огромные аудитории слушателей и зрителей... Это означает проведение пресс-конференции перед потенциальной аудиторией, насчитывающей 60 миллионов человек, или проведение непринужденной беседы по самой популярной в стране развлекательной программе передач. Президентское телевидение предусматривает изложение самим президентом своих собственных планов и позиций политическим деятелям, членам законодательных органов и избирателям, т. е. миллионной национальной аудитории. Это тщательно разработанный президентский "имидж". Это распространяемые в общенациональном масштабе оправдание войны, призыв к миру, хвала в адрес политических союзников, осуждение противников, наложение вето на законопроект, нагоняй в адрес конгресса из уст главы исполнительной власти, главнокомандующего, лидера партии и партийного кандидата"*.
* (Mirrow N. et al. Op. cit. P. 11.)
В начале 60-х гг. наметились контуры такого положения, когда президенты США стали проявлять гораздо большую заинтересованность в открываемых телевидением возможностях выхода и воздействия на широкие слои американской общественности, чем проявлялось телевидением к президентам и исходящей из Белого дома информации. В результате, выступив на начальном этапе "телевизионной эры" в качестве инициатора привлечения телевидения к выполнению важной для себя задачи "войти в каждую американскую семью", Белый дом к концу десятилетия оказался в некотором роде в зависимом от руководства телесетей положении, когда многое стало решаться не тем, насколько политически активной была правящая партия, и не тем, какими достоинствами или недостатками обладал президент и руководимая им администрация, а тем, какой степенью поддержки он пользовался у верхушки правящего класса страны, частью которого были и телевизионные магнаты, и какой образ президента ей было выгодно создать у практически полностью "отелевизионенной" страны. В интересах повышения зрелищности политических выступлений президентов и вообще политических деятелей, что находило выражение во вполне реальных и осязаемых финансовых поступлениях на счета телесетей, к государственным и политическим деятелям предъявлялись ныне такие требования, которые ранее (в условиях доминирования радио и органов печати) не имели никакого значения, а именно актерские способности и телегеничность.
Первым президентом США, в значительной степени обязанным своим успехом на выборах возможностям телевидения, был Джон Ф. Кеннеди. Он же стал и первым американским президентом, не только понявшим огромные возможности телевизионного экрана, но и освоившим мастерство использования телевидения в политических целях. С помощью телевидения молодой, энергичный и телегеничный президент был постоянно и намного чаще, чем кто-либо до него, в центре общественного внимания. "Он и телевизионная камера были рождены друг для друга, - писал Д. Халберстам. - Он был ее первой крупной политической суперзвездой; тогда как он делал телевидение более могущественным, оно делало более могущественным его самого. Они использовали друг друга. Президент использовал телевидение, телевидение использовало президента"*. Джеймс Рестон вспоминал уже после гибели Кеннеди: "Он был президентом из сказки, более молодым и более красивым, чем простые смертные политиканы... изящный, можно сказать, элегантный, готовый в любую минуту удариться в лирику и постоянно сопровождаемый лучезарной молодой женщиной"**. За то короткое время, которое Джон Кеннеди пробыл в Белом доме, такой широкой популярности и симпатий в стране можно было добиться лишь с помощью телевидения, причем только при условии тщательного планирования и неослабного контроля со стороны самого президента и аппарата пресс-службы Белого дома за развитием взаимоотношений с тележурналистами.
* (Halberstam D. Powers That Be. Op. cit. P. 316.)
** (Wittner L. S. Op. cit. P. 236.)
Следуя совету своего пресс-секретаря Пьера Сэлинджера, Кеннеди уже в первые дни своего пребывания в Белом доме дал согласие на прямые радио- и телепередачи из зала, где проходили его пресс-конференции, официально мотивировав свое решение стремлением создать у рядовых американцев впечатление соучастия в государственных делах. Надо сказать, что это предложение Сэлинджера на первых порах было буквально встречено в штыки многими близкими к президенту лицами, а также государственным департаментом США, опасавшимся нежелательных последствий спонтанных ответов и возможных оговорок и ошибок президента перед десятками миллионов радиослушателей и телезрителей. Но к тому времени у Кеннеди уже сложилось убеждение, что его пресс-конференции должны будут "в большей степени, чем пресса, информировать и впечатлять общественность"; к тому же он считал, что прямая трансляция его пресс-конференций обеспечит "непосредственную связь с избирателями во всех частях страны"* и лишит периодическую печать возможности искажать или превратно толковать президентские заявления. Из 64 пресс-конференций, проведенных Дж. Ф. Кеннеди за 34 месяца пребывания в Белом доме, 63 транслировались в прямой передаче по американскому телевидению. Кроме того, президент 9 раз выступал с заявлениями, которые передавались по телевидению непосредственно из Белого дома.
* (Sorensen Theodore. Kennedy. New York, 1966. P. 361-365.)
Сколь бы представительным ни было участие аккредитованных при Белом доме журналистов в президентских пресс-конференциях (а их нередко набиралось в зале до четырехсот), с организацией прямой трансляции огромнейшее большинство их менее именитых коллег получали возможность "присутствовать" на них, не покидая своих редакционных кабинетов, и, возможно, даже с большей оперативностью публиковать свои отчеты и комментарии в самых отдаленных от столицы уголках страны. Видимо, по этой причине в первую очередь идея прямого телевизионного освещения президентских пресс-конференций была встречена не только без энтузиазма, но и откровенно критически информационными агентствами и большинством крупных журналистов и ведущих периодических изданий, усмотревшими в повышающейся роли телевидения не только реальную угрозу своему традиционному статусу наиболее информированных и влиятельных представителей печати, но и опасность того, что в новых условиях им будет отведена подсобная роль чуть ли не бутафории в театрализованных телевизионных представлениях. Одним из видных политических обозревателей была выдвинута компромиссная идея замены многолюдных президентских пресс-конференций встречами президента с узким кругом из пяти ведущих американских журналистов. Несостоятельность этой идеи была, однако, продемонстрирована пресс-службой Белого дома, предложившей инициатору этого предложения выбрать пятерых "счастливчиков" из тысячи с лишним аккредитованных при президентском особняке журналистов*. Ввиду практической невозможности осуществления этой идеи пресс-конференции Кеннеди представляли собой огромное скопище репортеров, старавшихся перекричать и оттеснить друг друга в стремлении привлечь внимание президента именно к своему вопросу. По замыслу пресс-службы Белого дома такая огромная масса представителей прессы была призвана свидетельствовать о неординарной популярности главы государства. В этих же целях по указанию пресс-службы телевизионные камеры, освещавшие ход пресс-конференции, размещались не в противоположном от президента конце зала, а в самой гуще репортеров, чтобы создать впечатление битком набитого зала.
* (Помимо них более двухсот журналистов представляли иностранные информационные агентства, периодические издания, радио и телевидение.)
Вводя в практику новую форму общения с прессой, Кеннеди преследовал сразу несколько целей: во-первых, прямая трансляция из конференц-зала должна была в какой-то мере сдерживать участвующих в президентских пресс-конференциях репортеров, вынуждая их вести себя более корректно во избежание неприятного впечатления, которое могло возникнуть от их поведения у многомиллионной телеаудитории. ("Для двадцати миллионов американцев исключительно полезно регулярно... наблюдать за проявляемыми вашими корреспондентами качествами проницательности, интеллекта и учтивости", - с нескрываемым сарказмом убеждал Кеннеди американских газетных издателей в целесообразности введения в практику новой формы общения с прессой, полагая, что наконец-то найдена управа на доставлявших президентам немало неприятных минут и проявляющих, с точки зрения самого Кеннеди, непомерную настырность репортеров*.) Во-вторых, в условиях, когда за ходом пресс-конференции одновременно наблюдали миллионы телезрителей (первую пресс-конференцию Кеннеди смотрели по телевидению 65 млн человек; обычно же его пресс-конференции видели по телевидению не менее 18 млн человек)** и тысячи представителей прессы по всей Америке, исключалась в какой-то мере возможность искажения или фальсификации президентских заявлений оппозиционно настроенными органами печати. И наконец, кажущееся спонтанным общение Кеннеди с представителями прессы в ходе пресс-конференций должно было убеждать американцев в его высокой компетентности и полном соответствии требованиям, предъявляемым к главе государства. Даже отказы Кеннеди отвечать на некоторые вопросы создавали впечатление убежденности президента в том, что он знает, что делает, и свидетельствовали, как считали многие телезрители, о его способности принимать разумные решения в сложных ситуациях.
* (Ibid. P. 361.)
** (Small William. To Kill a Messenger; Television News and the Real World. New York, 1970. P. 27; Bagdikian Ben. The Effete Conspiracy and Other Crimes by the Press. New York, 1972. P. 108.)
О том, насколько тщательной и серьезной была подготовка к проведению каждой встречи президента с журналистами, было известно лишь самым близким к нему сотрудникам аппарата Белого дома, в первую очередь непосредственным "архитекторам" взаимоотношений Кеннеди с прессой - Теодору Соренсену и Пьеру Сэлинджеру. Брошенный как-то президентом упрек в их адрес в том, что они кидают его "во враждебное море (пресс-конференций. - Э. И.) неподготовленным и незащищенным", можно было считать всего лишь дружеской шуткой. Вот как описывал, в частности, Т. Соренсен (уже после гибели Кеннеди) сложный комплекс подготовительных мероприятий к президентской пресс-конференции: "Накануне пресс-конференции, дата проведения которой объявлялась за два или более дня, Сэлинджер проводил встречи с сотрудниками информационных служб основных министерств с целью получения сведений по текущим проблемам деятельности их ведомств. Государственный департамент подготавливал объемистый фолиант, содержащий все возможные вопросы и ответы по проблемам внешней политики. Президентский Экономический совет готовил список основных вопросов и ответов по наиболее крупным событиям экономического характера. Компоновалась подборка из всех еженедельных докладов министерств и агентств со дня предыдущей пресс-конференции. Президент просматривал эти большей частью бесполезные материалы, а затем завтракал в 8.45 утра того дня, на который была назначена пресс-конференция, с Сэлинджером или его заместителем из пресс-службы, со мной и Фельдманом из Бюро специальных консультаций, (государственным секретарем) Раском, заместителем госсекретаря Робертом Мэннингом, ведавшим вопросами связи с общественностью, а также, как правило, с заместителем госсекретаря Боллом, (помощником по вопросам национальной безопасности) Банди, представлявшим аппарат внешнеполитических советников Белого дома, Уолтером Хеллером из президентского Экономического совета и вице-президентом. На базе всего прочитанного нами, Сэлинджером и мной, подготавливался длинный список наиболее трудных возможных вопросов - обычно гораздо более сложных, чем большинство из тех, которые действительно задавались президенту, - и завтрак обычно проходил в обсуждении этих вопросов и ответов на них"*. В таких встречах нередко участвовал и министр обороны Р. Макнамара.
* (Sorensen Th. Kennedy. Op. cit. P. 362.)
Те, кто потом присутствовали па пресс-конференции, слушали ее по радио или наблюдали по телевидению, скорее всего не могли и предположить, какая кропотливая и трудоемкая подготовка предшествовала ее проведению и какое огромное количество ответственнейших чиновников администрации занималось этим вопросом. Впечатлению спонтанности во многом способствовала та внешняя непринужденность и легкость, с которой президент "разделывался" со многими вопросами (и, естественно, в первую очередь с теми, которые заблаговременно распределялись между симпатизировавшими президенту корреспондентами), нередко перемежая серьезные и обстоятельные ответы с шутками и шпильками в адрес присутствовавших в зале журналистов или отсутствовавших политических противников. "Он либо подавлял вас десятыми долями процента, либо же обезоруживал улыбкой и остротой", - писал Дж. Рестон. В массе фактов, подробностей и статистических данных президент мастерски "топил" суть проблемы. Г. Фэрли писал, что "за три года репортерам едва ли удалось выудить из президента хотя бы одно важное заявление об американском вмешательстве в Южном Вьетнаме"*. Как это ни странно звучит, но многие журналисты, по их собственному признанию, получали удовольствие от того, как их мастерски обводили вокруг пальца.
* (Fairlie Henry. The Kennedy Promise; The Politics of Expectations. New York, 1973. P. 214.)
Помимо того что Кеннеди несомненно обладал необходимыми для американского политического деятеля личным обаянием и способностью чутко реагировать на деловые советы своих подчас более опытных в этих вопросах менторов, успеху его общения с прессой в существенной мере способствовало и то, что у него самого был некоторый опыт журналистской деятельности, приобретенный в середине 40-х гг., когда он в качестве начинающего репортера освещал работу конференции в Сан-Франциско и Потсдамской конференции. (Кеннеди называл себя "неудавшимся журналистом", подчеркивая, что обязательно стал бы журналистом, если бы не заинтересовался всерьез политикой.) "Превосходным представлением" называл пресс-конференции президента один из его ближайших советников Артур М. Шлезинджер-младший*. Критики же президента, правда, уже после его смерти, высказывали негодование по поводу того, что из педели в неделю огромное количество людей, на плечи которых была возложена большая ответственность по ведению государственных дел, затрачивало столько времени и энергии на выполнение второстепенных по важности задач.
* (Schlesinger A. M., Jr. A Thousand Days. Greenwich, Conn., 1966. P. 658.)
Придавая особое значение телевизионному освещению своих зарубежных визитов, Кеннеди руководствовался прежде всего тем, что именно в ходе таких визитов в американском общественном мнении зрело и укреплялось представление о нем как о политической фигуре мирового масштаба, а сам он представал в роли "символа нации".
"Он был первым президентом, увидевшим огромные возможности телевидения в качестве средства политической рекламы и понявшим, что его можно использовать в качеству дополнения и даже замены политики", - писали биографы клана Кеннеди П. Колльер и Д. Горовиц*. Возможности телевидения были распознаны самим Кеннеди и его помощниками задолго до того, как он оказался в Белом доме, и в расчете именно на телевидение строилась вся предвыборная кампания Кеннеди. В октябре 1960 г. корреспондент журнала "Ньюсуик", подключенный своим журналом к "команде", сопровождающей кандидата в президенты от демократической партии, писал: "Новички в окружении Кеннеди получают странный совет: "Следите за "попрыгунчиками". Именно так называли, как выяснилось, женщин различных возрастов - от школьниц до пожилых матрон, - прыгавших "от радости и возбуждения" при виде кавалькады машин, сопровождавших машину Дж. Кеннеди. Помимо "попрыгунчиков" на пути следования обаятельного кандидата в президенты попадались и более сложные варианты "энтузиастов", прыгавших вдвоем, группами и даже шеренгами; были и так называемые "клатчеры", т. е. женщины, обхватывавшие себя руками и визжавшие от восторга: "Он взглянул на меня!", и "бегуньи", прорывавшие полицейские линии заграждения и бежавшие за машиной Кеннеди. А вот что писал организатор подобных проявлений "спонтанного восхищения" Дж. Бруно: "Это произошло в Детройте... Как только самолет приземлился и Кеннеди появился в проеме дверей, толпа начала надвигаться. Она снесла снежное ограждение и навалилась на Кеннеди... "Бог мой, - сказал позднее Кеннеди, - я не могу поверить в такую толпу. Как вам удалось это сделать?" Я и сам не. мог поверить этому. Но эта сцена выглядела настолько хорошо на кинопленке и в прессе, что с тех пор мы намеренно организовывали такой наплыв толпы на Кеннеди. Я поручал двум своим людям держать веревку в аэропорту или на пути следования автомашины Кеннеди, затем в нужный момент они выпускали веревку из рук и толпа бросалась к Кеннеди. И вновь это выглядело случайностью"**.
* (Collier Peter, Horowitz David. The Kennedys; An American Drama. New York, 1984. P. 280.)
** (Fairlie H. Op. cit. P. 56-57.)
Кульминацией предвыборной кампании I960 г. явилась серия телевизионных дебатов между Кеннеди и Никсоном. Оглядываясь назад, многие американские специалисты позднее отмечали, что четыре телевизионные дискуссии, за которыми внимательно следили в общей сложности 120 млн американцев, были заведомо более выгодны Кеннеди, чем его республиканскому конкуренту. Кеннеди был гораздо менее известен стране, и появление на национальном телевизионном экране перед десятками миллионов телезрителей могло, в случае успешного выступления, убедить избирателей в его политической зрелости и способности исполнять требующие государственного ума обязанности главы государства. Телевизионные дебаты, состоявшиеся в сентябре - октябре 1960 г., были посвящены обсуждению позиций каждого из кандидатов по широкому кругу вопросов внешней и внутренней политики. Кеннеди активно наступал, а Никсон явно оборонялся, лишь изредка позволяя себе перейти в контрнаступление. И внешне они производили разное впечатление: Кеннеди выглядел свежим, энергичным, Никсон - уставшим, скованным и к тому же небритым (он отказался от обычного в таких случаях грима). В результате, как утверждают американские авторы, именно это хорошее впечатление телезрителей от поведения и внешнего облика Кеннеди сыграло решающую роль в день национальных выборов - большинство голосов избирателей, хотя и с очень незначительным перевесом, получил Джон Ф. Кеннеди.
Образ энергичного, всем интересующегося и пытающегося вникнуть в существо многочисленных проблем президента США, разительно отличающийся от образа его предшественника в Белом доме, стал складываться в стране с помощью периодической печати и телевидения буквально с первых минут вступления Дж. Кеннеди в должность. Именно при содействии журналистов, многие из которых сразу же прониклись симпатией к молодому, живому и общительному президенту, Кеннеди уже в первые недели своего пребывания в Белом доме изображался в прессе и в телевизионных репортажах не иначе как диктующим указания своим помощникам, читающим на ходу государственные документы, встречающимся и консультирующимся с представителями политических и деловых кругов страны. Древнейшая аксиома "не ошибается лишь тот, кто ничего не делает" служила индульгенцией от возможных промахов и просчетов Кеннеди на посту президента, но и он сам, и его ближайшие помощники не могли удовлетвориться пассивной ролью. Аппарат Белого дома с ведома и согласия президента активно содействовал тому, чтобы те факты, ошибки и неудачи, которые могли отрицательно сказаться на президентской популярности, не проникали в печать, на телевидение и радио. В то же время президентские помощники старались искусственно драматизировать все то, что играло на руку Белому дому и способствовало решению задач проводимого администрацией Кеннеди внешнеполитического и внутриполитического курса.
За первые два месяца на посту президента США Кеннеди издал 32 официальных заявления, 22 президентских указа, произнес 12 речей, направил 28 посланий главам иностранных государств, провел 7 пресс-конференций. Этот необычайно насыщенный событиями период не был случайным. "Я всегда верил в важность первого впечатления, - признавался Кеннеди автору одной из первых книг о нем У. Манчестеру. - На пресс-конференциях я создавал впечатление человека, знающего, что он делает, и вся моя деятельность, по-моему, способствовала рождению уверенности"*. В лице представителей большинства органов буржуазной периодической печати, телевидения и радио президент нашел не просто симпатизирующих ему в личном плане людей, а даже единомышленников. "Если Дж. Ф. Кеннеди вступил в любовную связь с телевидением (впрочем, разве мог столь юношески выглядевший и энергичный человек отказаться от предоставленной ему возможности?), то можно со всеми на то основаниями утверждать, что и американская пресса вступила с ним в любовную связь", - писал 20 лет спустя Г. Фэрли**.
* (Manchester William. Portrait of a President. Boston, 1962. P. 16.)
** (New Republic. 1983, December 26. P. 12.)
Отдавая предпочтение телевидению как основному каналу влияния на общественное мнение страны, Кеннеди вместе с тем, как утверждают американские исследователи средств массовой информации, отдавал себе отчет в нежелательности и даже опасности излишне частого появления на телеэкранах. По свидетельству Д. Халберстама, уже в первые месяцы своего пребывания на президентском посту Кеннеди дал указание своим советникам подготовить ему данные о количестве выступлений Франклина Д. Рузвельта в популярных радиопередачах "Беседа у камина". Ему было доложено, что основной причиной популярности этих бесед было то, что их количество, вопреки широко распространенному убеждению, было весьма ограниченным - в среднем два раза в год в предвоенный период. "Вот видите, - сделал вывод Кеннеди, - люди считали, что Рузвельт постоянно выступал по радио, а на самом деле он внимательно контролировал количество своих выступлений. Более того, - добавил он, - телевидение намного превосходит радио по силе воздействия и драматичности, и тем больше оснований проявлять в этом вопросе консерватизм, поскольку телевидение может вас сожрать". Президент как-то даже дал указание ограничить возможность появления на телевидении материалов о его жене Жаклин*.
* (Atlantic. 1976, February. P. 64.)
Повышенный интерес, проявленный Кеннеди к использованию возможностей телевидения в выгодном для себя плане ("Без телевидения мы но могли бы выявить", - подчеркивал он в беседе с Т. Соренсеном), не только не исключал, но в отмеченных выше условиях даже предполагал использование и других, традиционных каналов массовой информации, и в первую очередь периодической печати. Сложившиеся еще до его прихода в Белый дом деловые, а подчас и дружеские отношения как с видными политическими обозревателями, так и с малоизвестными журналистами, оказались весьма полезными для него уже в ходе избирательной кампании 1960 г. Обращает на себя внимание тот факт, что своей последующей успешной журналистской карьерой многие молодые журналисты были обязаны именно дружеским контактам с будущим президентом США, продолжавшим встречаться с ними в неофициальной, домашней обстановке и в годы пребывания в Белом доме. Дэвид Броудер, Бенджамин Брэдли, Роберт Новак, Роуланд Эванс, Рассел Бейкер, чьи имена впервые появились под статьями в начале 1960 г., позднее нередко фигурировали в числе тех, кто наиболее часто приглашался в Белый дом на дружеские обеды, поплавать в президентском бассейне, и тех, у кого в тесном семейном кругу обедал не раз Кеннеди. "Я больше никогда не буду в состоянии писать бойкие статьи с нападками на президента, не думая об этом обеде и об огромной ответственности, лежащей на американском президенте", - признавался один из этих журналистов П. Сэлинджеру.
В начале 60-х гг. и была, по сути дела, сформулирована аксиома взаимоотношений между исполнительной властью США, олицетворяемой Белым домом, и прессой США, заключающаяся в том, что "средства массовой информации и правительство опираются друг на друга, поскольку они нуждаются друг в друге, чтобы выжить и процветать"*. Новое поколение журналистов - выходцев из состоятельных семей и выпускников наиболее престижных американских университетов - обрело вес в редакциях самых авторитетных газет и журналов США уже в первый год пребывания у власти администрации Кеннеди и с самого начала продемонстрировало свое нежелание придерживаться тех условностей, которыми были скованы менее образованные и обладавшие более низким социальным статусом репортеры военного и первого послевоенного периода. В среде журналистов нового поколения получило широкое распространение немыслимое ранее убеждение в том, что, не уступая ни образованием, ни социальным положением тем, о ком им приходится писать, они обладают такими же правами творить политику и определять и формулировать "общественные интересы". Претензии прессы Америки на роль и функции "четвертой ветви государственной власти", подкрепляемые близостью ее элиты к средоточию государственной власти - Белому дому, обретали социально-экономическую базу.
* (Bethell Tom. The Myth of an Adversary Press. Harper's. 1977, January. P. 33.)
Возможность неофициального общения с президентом предусматривала не только непосредственный выход на источник информации в самом высшем эшелоне государственной власти, но и ответное "благосклонное" отношение журналистов к выполнению "просьб", исходивших из Белого дома. Д. Мойнихэн отмечал лишь то, что хорошо известно, заявляя, что президент "располагает значительной возможностью награждать друзей и наказывать врагов среди журналистов, будь они частными лицами или сотрудниками газет, телевидения, журналов или других органов массовой информации. И при наличии такого желания президент может в течение долгого времени весьма основательно обманывать"*. Известно, в частности, что через Б. Брэдли, представлявшего в те годы журнал "Ньюсуик", президент нередко "внедрял" выгодную ему информацию на страницы этого популярного в стране еженедельника. Позднее Б. Брэдли вспоминал: "Нет сомнения в том, что информация, которой меня снабжал Кеннеди, выставляла его и проводимый им политический курс в выгодном свете, хотя вся такая информация и пропускалась через специальные фильтры сначала мной самим, а затем, боле тщательно, и редакторами "Ньюсуика". Если меня и использовали, так что же - ничего не поделаешь. Я сомневаюсь, что мне когда-либо еще приведется быть в такой близости к политическому деятелю"**. Редкая возможность быть приближенным к главе государства, быть частью узкого круга особо доверенных лиц снимала все возможные "угрызения совести" и смазывала принципы "честного и объективного репортерства" не только у Брэдли, но и у всех тех, кто рассчитывал на особое расположение президента. У многих журналистов складывалось впечатление (а именно к этому и стремился Кеннеди в процессе общения с ними), что президенту доставляет больше удовольствия "дружить" с ними, чем с профессиональными политиканами. Американский журналист Т. Бетелл писал: "Журналист желает быть партнером в отправлении власти, а не простым наблюдателем из-за кулис, а это всегда достигалось путем братания с правительственными деятелями, и по возможности наиболее высокопоставленными - лучше всего с президентом, или его ближайшими советниками, или же с государственным секретарем, располагать такими источниками значит быть "инсайдером" - своим человеком, коим хочет быть чуть ли не каждый в Вашингтоне. Интересно заметить, как часто это слово - "инсайдер" - появляется на суперобложках мемуаров, написанных вашингтонскими журналистами"***.
* (Commentary. 1971, March. P. 41.)
** (Bradley Benjamin. Conversations with Kennedy. New York, 1975. P. 22.)
*** (Bethell T. Op. cit. P. 36.)
Бесспорен тот факт, что определенная часть журналистской элиты Вашингтона, представлявшая ее цвет, проявляла неизменную готовность поддерживать Белый дом во всем, что бы им ни предпринималось. Этим и объяснялось то, что Кеннеди удавалось сохранять в тайне действия администрации в целом ряде случаев, связанных с развитием событий на международной арене. Именно этих своих друзей и единомышленников в среде вашингтонских политических обозревателей и репортеров Кеннеди и называл "солдатами в борьбе против коммунизма"*.
* (Commentary. 1975, July. P. 31.)
Трагическая смерть Джона Ф. Кеннеди перечеркнула в памяти многих американцев, включая и представителей прессы, многочисленные факты, свидетельствовавшие о том, что, широко практикуя фаворитизм и благоволя к шедшим на сотрудничество с Белым домом журналистам, президент и аппарат его ближайших советников никогда не упускали из виду необходимость постоянного и тщательного контроля над средствами массовой информации, сводя к минимуму возможность появления в прессе нежелательных для них материалов. Мифы и легенды "эры Кеннеди" акцентировали в основном внимание на отношениях "взаимного уважения", которыми-де характеризовались деловые и неофициальные контакты президента с журналистами. История, однако, сохранила и другие факты, свидетельствующие о том, что во взаимоотношениях между Белым домом и прессой неизменно и отчетливо присутствовал элемент соперничества за влияние па общественное мнение страны, а в отношении отдельных "много возомнивших о себе" журналистов нередко отмечались и проявления самой откровенной неприязни и вражды.
Дж. Кеннеди уделял особое внимание тому, что печаталось в журнале "Тайм", поскольку считал его "истинно американским" изданием. Получая каждую неделю один из первых экземпляров нового номера непосредственно из типографии, он уже на следующее утро созванивался с вашингтонским бюро журнала, высказывал свои претензии в адрес того или иного не устраивавшего его материала. В особо важных для него случаях президент звонил по телефону самому Генри Люсу. Близкий друг семьи Кеннеди и самого президента Бенджамин Брэдли, являвшийся аккредитованным при Белом доме корреспондентом журнала "Ньюсуик", как-то был подвергнут президентскому остракизму на несколько недель за неосторожное, хотя и достаточно невинное замечание о клане Кеннеди. Корреспондент телекомпании Си-Би-Эс Дж. Герман трижды в течение всего лишь одной недели был свидетелем того, как президент устраивал разнос журналистам за то, что они не могут или не хотят обеспечить ему такую же степень общественной поддержки, которой удостаивался Ф. Рузвельт. Репортер "Чикаго дейли ньюс" П. Лисагор пришел к выводу на основе впечатлений от поездки в группе сопровождавших президента журналистов, что Кеннеди был убежден в существовании у представителей прессы более "узкого и ограниченного по сравнению с его собственным представления о мире и Соединенных Штатах". Другой американский журналист, X. Болдуин, жаловался на "поразительные примеры подавления печати, искажений, управления и контроля, давления и пропаганды"*. Известно, что проявлением президентского недовольства позицией, занятой газетой "Нью-Йорк геральд трибюн" по вопросу о расследовании коррупции в правительственных кругах, явилась временная отмена двадцати двух подписок Белого дома на эту газету. Корреспондента "Нью-Йорк таймс" в Сайгоне Д. Халберстама президент требовал отозвать из Вьетнама за излишне мрачные репортаж, которые он посылал в свою газету. По-видимому, полагая, что откровенным выражением своего негодования по поводу той или иной с его точки зрения несвоевременной или вредной публикации он сможет добиться большего от дорожащих добрым расположением Белого дома журналистов, Кеннеди мог подвергнуть "нарушителя добрых отношений" публичной "словесной порке" в ходе пресс-конференции, на глазах у миллионов телезрителей, не полагаясь на эффективность увещевательных бесед сотрудников президентской пресс-службы.
* (Collier P. and Horowitz D. Op. cit. P. 280-281, 309.)
Один из ветеранов американской журналистики, Артур Крок, чья репортерская карьера охватывала шестидесятилетний отрезок времени, на протяжении которого в США сменились одиннадцать президентов, писал, что политика манипулирования прессой в годы администрации Кеннеди осуществлялась не только в форме "прямых и целенаправленных действий", но и гораздо более "цинично и откровенно, чем какой-либо другой из предшествующих администраций" в форме косвенных, но, следует добавить, от этого не менее целенаправленных действий. Манипулирование прессой, писал Д. Крок, достигалось путем "подавления, сокрытия, искажения и фальсификации фактов", с помощью прямых или скрытых угроз, закрытия источников информации для тех журналистов, от которых можно было ожидать публикаций, способных нанести ущерб престижу Белого дома*. Справедливости ради надо сказать, что именно А. Крок никогда не числился в фаворитах президента и сам его не жаловал, хотя и был близким другом отца Дж. Ф. Кеннеди. Но вместе с тем нельзя не признать, что оснований для таких высказываний администрация Кеннеди давала предостаточно. Одному из ответственных членов этой администрации, помощнику министра обороны Артуру Сильвестеру принадлежало высказывание о том, что "управляемая информация" является "частью арсенала, которым располагает президент". Он же отстаивал как неотъемлемое "право правительства лгать в случае необходимости". Как едко заметил Уолтер Липпман, Сильвестер осквернил основной принцип деятельности управляемой прессы - никогда не признавать, что ею кто-то управляет**.
* (Krock A. Mr. Kennedy's Management of the News. Fortune. 1963, March.)
** (Pollard J. Op. cit. P. 100.)
О том, как осуществлялось "управление информацией" в конкретных ситуациях и к каким серьезным последствиям приводила готовность органов печати и телевидения США быть управляемыми Белым домом, пойдет речь ниже.
Еще в марте 1960 г. правительство Д. Эйзенхауэра одобрило рекомендацию ЦРУ использовать против революционной Кубы воинственно настроенных эмигрантов, бежавших в Соединенные Штаты. На подготовку контрреволюционного вторжения на Кубу было ассигновано 13 млн дол., и в секретном лагере, расположенном в джунглях Гватемалы, срочно обучались военному делу те, кому американское правительство решило доверить осуществление этого вторжения. Кеннеди узнал о лагере и связанных с ним планах уже после победы на выборах, но еще до официального вступления на президентский пост, а всего два дня спустя после инаугурации и Кеннеди, и его ближайшие внешнеполитические советники получили исчерпывающую информацию о готовящейся интервенции от самого директора ЦРУ Аллена Даллеса.
Много позднее станет известно, что о готовящейся интервенции контрреволюционных сил на Кубу знали и несколько журналистов, включая политических обозревателей двух ведущих американских газет - "Нью-Йорк таймс" и "Вашингтон пост". Так, обозреватель "Вашингтон пост" Чалмерс Роберте признал, что он, подобно другим знавшим о планах администрации журналистам, не информировал общественность страны*. По просьбе президента снял с публикации статью о готовящейся контрреволюционной акции в заливе Кочинос и редактор журнала "Нью рипаблик" Г. Харрисон. Нет сомнения в том, что Ч. Роберте, Г. Харрисон и другие крупные политические обозреватели, знавшие о готовящейся высадке из уст самого президента, поддались его заверениям о том, что вторжение на Кубу является единственно возможным решением "кубинской проблемы" в интересах "национальной безопасности США". Точно так же в апреле 1961 г. президент Кеннеди в ходе неофициальной встречи с представителями радио и телевидения США убеждал их в необходимости интервенции в Лаос: "Интервенция таит в себе много опасностей, но потеря этой страны еще более опасна. Альтернативы мрачны. Мы не можем позволить, чтобы Лаос был захвачен группой повстанцев". После разгрома кубинских контрреволюционеров в заливе Кочинос Роберт Кеннеди заметил, что, если бы не было Кубы, Соединенные Штаты оказались бы завязшими по уши в джунглях Лаоса**. Но и о планах администрации в отношении Лаоса радио- и тележурналисты не решились (опять-таки в "национальных интересах") сообщить американской общественности.
* (International Herald Tribune. 1971, April 12.)
** (Ibidem.)
Когда же авантюра в заливе Кочинос окончилась провалом, Белый дом инспирировал в прессе США разъяснения, перекладывавшие всю ответственность за кубинское фиаско па ЦРУ и его директора А. Даллеса, введших якобы в заблуждение малоопытного президента разведывательными данными о слабости правительства Ф. Кастро и Вооруженных сил Кубы и готовности кубинского народа поддержать интервенцию. Эта версия была поддержана достаточно большим количеством газет, чтобы у значительной части американской общественности сложилось твердое убеждение в невиновности президента Кеннеди и в том, что причиной провала были всего лишь некоторые "организационные неполадки" в отдельных звеньях государственного аппарата США. Результаты подобной позиции не замедлили сказаться: популярность президента Кеннеди в стране значительно повысилась. Когда-то Кеннеди говорил, что "у победы тысяча отцов, а поражение является сиротой", но эта поговорка явно не имела отношения к сложившемуся в Соединенных Штатах под влиянием значительной части средств массовой информации психологическому настрою. "Если бы я был британским премьером, меня бы с треском выгнали, а в Америке - по-другому. Ну, совсем как с Эйзенхауэром. Чем хуже мои дела, тем в большей степени я популярен", - радостно констатировал президент, отдавая, по-видимому, себе отчет в том, что такое возможно лишь при поддержке прессы. В дни событий в заливе Кочинос представители буржуазной прессы США лишь один раз возмутились действиями администрации Кеннеди - когда им пытались подсунуть подставного провокатора в качестве "бежавшего с Кубы пилота". Он был хорошо известен в эмигрантских кругах Майами, и американским журналистам не оставалось ничего другого, кроме как возмутиться столь откровенной попыткой ввести их в заблуждение. Несколько появившихся в отдельных органах американской печати критических статей в адрес Белого дома, в основном обвинявших президента в нерешительности при принятии решений о поддержке сил кубинской контрреволюции, были встречены суровой отповедью Дж. Кеннеди, заявившего на встрече с издателями газет, что журналисты обязаны почаще задавать себе вопрос, отвечает ли появление в печати той или иной информации "национальным интересам США". По-видимому, правильней всех других средств массовой информации, по мнению Белого дома, поступило телевидение: на телеэкранах страны не демонстрировалось никаких кинодокументов о провале акции в заливе Кочинос.
Карибский кризис 1962 г. дал Белому дому новый повод предъявить прессе США требование соблюдать специально разработанный список запретных тем и проблем. Усиление власти Белого дома над прессой подтверждалось и официальным указанием президента жестко контролировать всю информацию, исходящую из правительственных учреждений и ведомств. На пресс-конференции 5 мая 1962 г. президент Кеннеди заявил в ответ на вопрос о его отношении к прессе: "И читаю ее все больше, и она нравится мне все меньше". Эти слова явились еще одним подтверждением решения Кеннеди все в большей степени полагаться на телевидение как средство массовой информации, наиболее приспособленное к драматизации нужных Белому дому аспектов внешнеполитического и внутриполитического курсов администрации. Иллюстрацией того, какими методами пользовалось американское телевидение, может послужить, в частности, широко и заблаговременно разрекламированное заявление президента в связи с Карибским кризисом. За минуту до объявленного времени выступления Кеннеди по телевидению по одной из телевизионных программ были показаны кадры фильма с боевым кораблем военно-морского флота США, бороздившим океанские просторы предположительно в непосредственной близости от Кубы. На капитанском мостике стоял капитан корабля, настоящий "морской волк", решительно и не оставляя никаких сомнений в серьезности стоящих перед ним задач закуривавший сигарету. Создавалось четкое впечатление того, что американские военно-морские силы уже приступили к боевым действиям в этом регионе. Но в тревожно-молчаливое ожидание телезрителей ворвался знакомый по ежедневным рекламным объявлениям голос: "Курите сигареты "Коммодор" - сигареты, которые курят решительные люди!" А затем уж последовало телевизионное обращение президента. Желаемый эффект был достигнут: впечатление, произведенное этими телекадрами, нельзя было сравнить с впечатлением от любой публикации в печати по тому же вопросу.
Проявленное Дж. Кеннеди на решающем этапе разраставшегося кризиса политическое благоразумие было положительно оценено большинством американцев и средств массовой информации. Колоссальное напряжение, в котором жили американцы, на протяжении нескольких недель подвергавшиеся не ослабевавшему ни на час натиску предельно шовинистических и агрессивных статей, радио- и телерепортажей, заявлений и интервью, стало постепенно спадать, уступая место чувству нескрываемого облегчения от сознания того, что им, да и всему миру удалось избежать непоправимой катастрофы. Заметный спад напряжения отмечался и в большей части органов периодической печати, в материалах радио и телевидения. Поневоле создавалось впечатление, что, пугая страну возможным катастрофическим развитием событий, представители средств массовой информации вконец запугали и самих себя и теперь наслаждались возможностью спокойно вздохнуть и заняться освещением менее взрывоопасных ситуаций в мире и в своей собственной стране.
Ни провал интервенции в заливе Кочинос, ни то, каким образом удалось предотвратить ядерную катастрофу в 1962 г., ни, естественно, выступление Дж. Кеннеди в Американском университете и подписание Соединенными Штатами Договора о запрещении испытаний ядерного оружия в атмосфере, в космосе и под водой не отвечали интересам правых сил США, усмотревших в "нерешительности" президента в 1961 г., в "уступках Советскому Союзу и Кубе" в 1962 г., в заявлениях и действиях Белого дома в 1963 г. "предательство национальных интересов США", "опасный либерализм перед лицом международного коммунизма". Органы периодической печати, радио- и телевизионные станции, близкие к правым кругам, вели злобную кампанию нападок на те элементы разумного внешнеполитического курса, которые стали было намечаться в политике администрации после июня 1963 г., на попытки президента Кеннеди определить сферу взаимных интересов США и СССР.
В октябре 1963 г. бывший тогда представителем США в ООН Э. Стивенсон посетил Даллас в штате Техас, где на него было совершено нападение. Возвратившись в Вашингтон, Стивенсон предупредил президента о том, что намеченная тем поездка в ноябре в Даллас небезопасна. Внимание президента было обращено на то, что в дни пребывания Стивенсона в Далласе в местных газетах было помещено объявление с портретом Кеннеди и подписью "Разыскивается по обвинению в государственной измене". Накануне приезда Кеннеди в Даллас спортивный обозреватель местной газеты "Морнинг ньюс" опубликовал статью, в которой предлагал президенту во избежание покушения на него воздерживаться от заявлений, касающихся Кубы, гражданских прав, налогов или Вьетнама, и говорить лишь о прогулках по морю на яхте. В этой же газете было опубликовано платное объявление от имени "граждан Далласа, думающих по-американски", которые "согласно конституции, в основном игнорируемой Вами", т. е. президентом Кеннеди, имеют право на выражение несогласия и критику. А ниже приводился список обращенных к президенту вопросов, в числе которых, в частности, фигурировали следующие: почему Кеннеди "разорвал и выбросил доктрину Монро в угоду духу Москвы?"; почему Кеннеди позволил или приказал своему брату Роберту "щадить коммунистов, попутчиков и ультралевых в Америке, разрешая ему в то же время преследовать лояльных американцев, которые критикуют Вас?"; почему Коммунистическая партия США объявила, что она будет поддерживать переизбрание Кеннеди в 1964 г. и т. д. На улицах города были развешаны специальные бюллетени по типу полицейских объявлений о розыске особо опасных преступников с фотографией президента анфас и в профиль, в которых Кеннеди обвинялся в совершении тягчайших преступлений против государства и общества. Лица, сопровождавшие президента в его последней поездке, вспоминали позднее, как Кеннеди, увидев во встречавшей его в далласском аэропорту толпе огромные плакаты со словами "Помоги Кеннеди разделаться с демократией и стань предателем" и собственный портрет, обведенный траурной рамкой, в газете "Морнинг ньюс", заметил своей жене: "Ну, мы действительно попали в край помешанных"*. Пытаясь разобраться в обстановке, царившей в Далласе в связи с его приездом, Кеннеди заключил, что истинной причиной является "непрекращающийся барабанный бой Ультраправой пропаганды, постоянно обрушивающейся на граждан"**. В роли активного инструмента этой пропаганды выступила часть прессы США, на которую справедливо возлагается доля вины за трагические события 22 ноября 1963 г., в результате которых жертвой очередного покушения стал 35-й президент США Джон Ф. Кеннеди.
* (Sorensen Th. Kennedy. Op. cit. P. 845.)
** (Schlesinger A. M., Jr. A Thousand Days. Op. cit. P. 935.)
Завершить свое выступление в Далласе Кеннеди намеревался словами, которые должны были прозвучать приятной музыкой для критиков его внешнеполитического курса: "Американцы являются часовыми у стен свободы"*. Но ему не суждено было их произнести.
* (Fairlie H. Op. cit. P. 347-348.)
Америке показали человека, против которого было выдвинуто обвинение в том, что он произвел три выстрела по президенту из окна шестого этажа здания склада школьных учебников, а затем, пытаясь скрыться, застрелил из револьвера полицейского. Освальд, с лицом, опухшим от побоев, мелькал на телеэкранах, успевая произнести лишь несколько фраз, из которых можно было заключить, что он не признает себя виновным в предъявленном ему обвинении. Во время одной из таких передач он успел крикнуть: "Меня подставили! Меня подставили!" Но полицейские власти Далласа, а с их слов и вся система американских средств массовой информации настойчиво убеждали страну в наличии неопровержимых доказательств его вины. А спустя два дня после гибели президента перед американскими телезрителями развернулась новая трагедия: во время показываемого по телевидению перевода Освальда из одного места заключения в другое он был застрелен в упор владельцем местного ночного бара Дж. Руби. "Мы никогда не услышим рассказа этого человека, - прокомментировал очередное убийство телеобозреватель Эй-Би-Си Э. Морган. - Тут что-то не то, и мы не знаем, что именно"*.
* (TV Guide. 1963, November 30 - December 6. P. 24, 34.)
За истекшие с ноября 1963 г. годы убеждение в том, что "тут что-то не то", не только не рассеялось, но и охватило широкие круги американской и международной общественности. Ежегодно в США выходят в свет всевозможные как серьезные, так и рассчитанные на кратковременную сенсацию публикации, в которых предпринимаются попытки обосновать отличающуюся от официальной версию убийства Кеннеди. Авторами этих версий выступают юристы и журналисты, ученые и общественные деятели, приводящие доказательства, в том числе весьма убедительные, что в президента были выпущены не три, а четыре пули (а это предполагает не одного, а по меньшей мере двух убийц, стрелявших в Кеннеди с разных сторон); что Освальд вообще не был причастен к убийству, а был нанят влиятельной группой правоэкстремистских политических деятелей и бизнесменов с целью отвлечь внимание от истинных убийц; что тело президента было подвергнуто специальной операции с целью введения следствия в заблуждение и т. д. В конце декабря 1978 г. комиссия палаты представителей конгресса США на основе проводившегося в течение двух лет расследования пришла к заключению, что президент Кеннеди "был, по-видимому, убит в результате заговора" и что "имеющиеся данные свидетельствуют о весьма вероятной возможности того, что стреляли два человека"*. В 1966 г. в американской прессе промелькнуло сообщение о том, что все имеющиеся в распоряжении семейного клана Кеннеди вещественные доказательства и документы, способные пролить свет на обстоятельства и причины убийства президента Кеннеди, переданы в Национальный архив США и по решению его близких не будут преданы гласности, пока в живых остается хотя бы один из близких родственников покойного президента. А до тех пор слово остается за авторами очередных версий, время от времени появляющихся на страницах периодической печати США и столь же внезапно и окончательно исчезающих. Одна из подобных версий, особенно импонировавшая правым кругам США и по этой причине довольно долго имевшая хождение па страницах печати в условиях очередного разгула кампании о "советской угрозе", потерпела крах в октябре 1981 г., когда в результате эксгумации тела Освальда было неопровержимо установлено, что в ноябре 1963 г. был похоронен именно он, а не мифический "советский разведчик", якобы скрывавшийся под именем Освальда**.
* (Facts on File Yearbook, 1978. New York, 1979. P. 1002.)
** (International Herald Tribune. 1981, October 5.)
Потрясенные трагической гибелью Джона Ф. Кеннеди американцы восприняли приход Линдона Б. Джонсона в Белый дом с надеждой на то, что ему, опытному политическому деятелю, мастеру закулисных сделок между конкурирующими за влияние на политическую жизнь США группировками правящего класса удастся объединить страну перед лицом сложных политических, экономических, социальных и внешнеполитических проблем, которые встали перед Соединенными Штатами уже в первые годы "тревожного десятилетия" 60-х гг.
"Медовый месяц" Л. Джонсона длился значительно дольше ставших традиционными первых "ста дней" пребывания в Белом доме, захватив остаток четырехлетнего президентского срока, недослуженного Джоном Кеннеди, и первые несколько месяцев пребывания Л. Джонсона в Белом доме после победы на выборах 1964 г. уже в качестве официально избранного главы государства. Весь годичный срок, доставшийся Джонсону в наследство от его предшественника, был посвящен созданию образа откровенного, доступного, непритязательного и "земного" президента, убежденного, согласно его собственному заявлению, в том, что "нет ничего более важного, чем быть подотчетным народу и объяснять ему, чем именно вызываются те или иные действия" Белого дома*. За один год Джонсон появлялся на телевизионном экране чаще, чем Дж. Кеннеди за все без малого три года пребывания в Белом доме. В марте 1964 г. журнал "Тайм" писал, что "в течение всего лишь одной захватывающей дух, исключительно нервной и буквально невозможной недели 36-й президент Соединенных Штатов произнес около двух дюжин речей, проехал 2983 мили, провел три пресс-конференции, трижды появлялся на общенациональном телеэкране, около четверти миллиона человек видели его лично"**.
* (Editor and Publisher. 1964, March 7. P. 57.)
** (Time. 1964, March 1. P. 19.)
История свидетельствует, что еще в Древней Греции отдельные политические деятели старались не злоупотреблять общественным вниманием, не без оснований полагая, что излишне частые появления перед согражданами снижают интерес к их личности и понижают значимость их обращений к массам. Известно, в частности, что Перикл выступал па ареопаге в исключительно редких случаях, предпочитая передоверять произнесение речей по маловажным проблемам своим соратникам. "Периклов комплекс" был чужд Линдону Джонсону, в результате чего уже к концу первых шести месяцев пребывания его в Белом доме журналисты задавали себе вопрос, какое же количество новостей о деятельности президента должно доводиться до внимания общественности без того, чтобы не надоесть ей, В эти полгода президент проводил в среднем по одной пресс-конференции в неделю, причем в особо активные недели проводились две, а то и три встречи с прессой. Аккредитованные при Белом доме журналисты стали привыкать к тому, что пресс-конференции могли проводиться в президентском кабинете и на лужайке перед Белым домом, в кабинете его пресс-секретаря и в кабинете президентского самолета, на техасском ранчо президента, где в качестве "трибуны" использовалась копна сена, и даже просто на бегу, причем с собаками на поводке. Видавшие виды журналисты не скрывали сарказма, замечая, что президенту остается провести пресс-конференции лишь в постели и под водой. История не зафиксировала подводной пресс-конференции Джонсона, но одна из более поздних встреч президента с представителями прессы состоялась в госпитале, где он лежал после хирургической операции.
Почти у всех пресс-конференций Джонсона была одна отличительная черта - они созывались без предварительного уведомления журналистов или, в лучшем случае, с 5-минутным уведомлением. Восхищение неформальным отношением президента к созыву пресс-конференций, контрастировавшим с тщательной подготовкой их проведения при его предшественнике, вскоре сменилось убеждением журналистов в том, что внешне спонтанный характер президентских встреч с прессой был в действительности частью детально продуманного плана Белого дома, имевшего своей целью проводить их в обстановке и в условиях, наиболее выгодных Джонсону. Бросалось в глаза прежде всего, что заметно сократилось - с 300-400 до 40-60 - количество участвующих в таких пресс-конференциях журналистов, поскольку, не располагая никакими сведениями о предстоящей встрече с президентом, многие из них, особенно по вечерам и в субботние дни, уходили домой. К тому же, будучи застигнуты врасплох сообщением о неожиданной пресс-конференции, журналисты, как правило, оказывались неподготовленными к постановке злободневных вопросов, и в конечном итоге все сводилось к пространному заявлению президента по выгодной Белому дому проблеме со сведением к минимуму не устраивающих президента острых дискуссионных ситуаций. И наконец, в проводившихся экспромтом пресс-конференциях могли участвовать по чисто техническим причинам лишь те, кто находился поблизости, т. е. аккредитованные при Белом доме журналисты, тогда как другие вашингтонские корреспонденты, не столь жизненно заинтересованные в президентском благоволении и, следовательно, решавшиеся ставить вопросы в более острой форме, были полностью отстранены от участия в них. При такой практике спонтанных пресс-конференций страдали в первую очередь корреспонденты, специализировавшиеся в области международных отношений, поскольку именно они не имели привычки дневать и ночевать в кулуарах Белого дома.
Лишь на сотый день пребывания Л. Джонсона на президентском посту была проведена заблаговременно объявленная пресс-конференция с участием телевидения. За пять с лишним лет Джонсон провел 126 пресс-конференций, причем большинство из них состоялось в первые три года его президентства и не транслировалось по телевидению. Президент весьма неубедительно объяснил свою нелюбовь к транслируемым по телевидению пресс-конференциям тем, что он предпочитает-де иметь возможность тщательно обдумывать свои ответы, не расходуя впустую общественное телевизионное время. В действительности же Джонсон хорошо понимал, какие опасности ожидают его в случае прямой трансляции пресс-конференций по телевидению, боясь, как пишет его биограф Д. Кирнс, что "у него может вырваться ругательство или грамматически корявая фраза... С застывшими мышцами лица и притворной улыбкой он производил впечатление наигранной порядочности, тупости и нечестности"*. Не потому ли в течение всего своего пребывания в Белом доме из всех средств массовой информации он предпочитал радио?
* (Reams Doris. Lyndon Johnson and the American Dream. New York, 1976. P. 303.)
Американская пресса на протяжении всех лет президентства Л. Джонсона подчеркивала граничащую с патологией предвзятость президента по отношению к плохим (для него лично) сообщениям в прессе и авторам этих сообщений. Болезненная чувствительность Л. Джонсона к критике в его адрес, его явное стремление к тому, чтобы исключить возможность проникновения в прессу каких-либо невыгодных ему материалов и комментариев, проявились буквально с первого дня его пребывания на посту президента. Едва успев возвратиться в Белый дом после похорон Дж. Кеннеди, Джонсон дал указание, чтобы операторы телевидения снимали его с левого, более фотогеничного, с его точки зрения, профиля. Позднее президент предупредил журналистов, если они заинтересованы в сохранении его благожелательного отношения к ним, чтобы внимание читателей не акцентировалось на том, что он порой "пропускает лишнюю рюмку". Став президентом, Джонсон взял за правило "скрупулезно просматривать каждое упоминание его имени в газетах с целью определения, насколько благожелательно или неблагожелательно оно по отношению к нему, - отмечал бывший пресс-секретарь Джонсона Дж. Риди. - К сожалению, его представление о благожелательности сводилось к наличию лестных эпитетов в его адрес, предваряемых фотографией, на которой он выглядел тщательно причесанным, его костюм свежевыглаженным, а его левый профиль четко просматриваемым. Все, что не отвечало этому идеалу, считалось "неблагожелательным", а автор заносился в разряд врагов"*. Один из американских исследователей политической рекламы, Дж. Уикофф, писал, что в стремлении привлекательнее выглядеть на телеэкране Джонсон "стал пользоваться контактными линзами вместо очков, театральным гримом, электронным подсказчиком, не сделав разве что пластической операции лица"**.
* (The Annals of the American Academy of Political and Social Science. V. 427. 1976, September. P. 66.)
** (Wyckoff Gene. The Image Candidates. New York, 1968. P. 243.)
Текст своих выступлений он читал размеренно и, как говорится, с выражением. Подчиняясь пометкам, сделанным на полях его помощником Дж. Валенти, "пауза", "взгляд вправо", "взгляд влево", президент делал паузы, бросал взгляды то вправо, то влево. Техасский говор, столь явно различимый в повседневном обиходе, был сознательно приглушен, но не настолько, чтобы его можно было заподозрить в умышленном подлаживании к аудитории. На вопрос журналистов о причинах его столь заметной чувствительности к неблагоприятной для него информации Джонсон ответил, что он вынужден так реагировать на нее, поскольку-де все это "влияет на общественное мнение, а политический лидер, игнорирующий этот фактор, недолго остается политическим лидером"*.
* (New York Times (Int. edition). 1966, March 3.)
Д. Халберстам писал, что для Джонсона "не существовало ничего, кроме политики. Мысль о посещении симфонического концерта или чтении книги казалась ему нелепой, и, прежде чем он стал президентом, Джонсон хвастал тем, как он мало читал". Но если он не очень любил читать в своей прежней жизни, то, заняв пост президента, он стал весьма чувствителен к любому упоминанию в прессе этого факта, особенно когда его неначитанность упоминалась в контексте ссылок на жадность к чтению, проявлявшуюся Дж. Кеннеди. Обозреватель журнала "Лайф" Хью Сайди, писавший ранее о том, как много читал Кеннеди, решил написать аналогичную статью о Джонсоне. Он начал с Дж. Риди, который сказал ему, что, да, Джонсон много читает. "Какие же книги?" - спросил Сайди. Единственной книгой, которую смог вспомнить Риди, была книга Барбары Уорд "Богатые страны и бедные страны". Затем Сайди обратился к ответственному сотруднику аппарата Белого дома Биллу Мойерсу. "Да, - сказал Мойерс, - президент много читает". - "Какие книги?" - "Ну вот, в частности, книга Барбары Уорд "Богатые страны и бедные страны". Вслед за этим Сайди обратился к Дж. Валенти, который сказал, что Джонсон читает больше, чем кто-либо из знакомых Валенти людей. "Какие книги?" Валенти заколебался, подумал немного, и лицо его просветлело: "Книга Барбары Уорд "Богатые страны и бедные страны"*.
* (Halberstam David. The Best and the Brightest. New York, 1972. P. 439.)
В появлении любого неблагожелательного по отношению к нему материала в печати или в эфире он видел руку того или другого из своих политических недругов, заинтересованных, как он считал, в том, чтобы его воспринимали в стране "провинциальным увальнем, техасским выпивохой и грязным ругателем". Выпады в его адрес приписывались им прежде всего тем журналистам, которые пользовались особым расположением его предшественника или просто считались близкими к семейству Кеннеди людьми. Именно им в первую очередь было отказано в "прямом проводе" на Белый дом. И. Ф. Стоун писал: "Кажется, Джонсон считает, что конституция сделала его не только главнокомандующим всеми вооруженными силами американского государства, но и главным редактором всех его газет"*. Как следует из рассекреченных в 1983 г. документов ФБР, Джонсон неоднократно прибегал к услугам директора ФБР Э. Гувера для оказания давления на журналистов, которых он считал "недружелюбно настроенными". В июне 1962 г., будучи еще вице-президентом, Джонсон выразил одному из руководителей ФБР свое негодование по поводу редакционной статьи в журнале "Фарм энд рэнч", в результате чего по указанию Гувера агенты ФБР провели "беседу" с главным редактором журнала и подготовили соответствующий доклад президенту. В июне 1965 г., уже став президентом, Джонсон пожаловался Гуверу на газету "Вашингтон ивнинг стар", в которой, по его мнению, печаталось много направленных против него критических статей и карикатур. И в этом случае сотрудниками ФБР была проведена серия бесед с сотрудниками редакции газеты, включая ее редактора Н. Нойеса. По просьбе президента ФБР пыталось установить источники информации, получаемой журналистом П. Лисагором.
* (Bagdikian Ben. The Effete Conspiracy. Op. cit. P. 140.)
Вместе с тем президент активно развивал, во всяком случае на начальном этапе своего президентства, контакты с представителями "большой прессы" США, не "запятнавшими" себя симпатиями к администрации Дж. Кеннеди. В числе этих журналистов оказались патриарх американской журналистики Уолтер Липпман, ведущие политические обозреватели Дж. Рестон, Т. Уикер и другие. Их имена стали фигурировать в числе тех, кто чаще всего приглашался на приемы в Белый дом и на техасское ранчо президента. Не были обойдены вниманием и другие, менее известные журналисты, аккредитованные при Белом доме, из среды которых Джонсон энергично пытался вербовать политических союзников, па оставляя у них никаких сомнений насчет того, в чьих руках находится их "ежедневный кусок хлеба". У. Липпман оказался в этой группе в значительной мере благодаря тому, что Джонсону стало известно о сотрудничестве старейшины журналистского корпуса с Дж. Кеннеди в подготовке и редактировании текстов официальных президентских заявлений. Проявлением особого внимания к Липпману Джонсону удалось вскоре добиться согласия на оказание подобной помощи и ему. Буквально в первые же дни после гибели Кеннеди Джонсон позвонил У. Липпману и, не вылезая из ванны, попросил проконсультировать его в отношении личности президента Франции Шарля де Голля. Де Голль явился лишь поводом к установлению контакта с Липпманом, пользовавшимся заслуженным авторитетом в столичных журналистских кругах, но с этого дня встречи и беседы президента с Липпманом приняли регулярный характер. Время от времени Джонсон вставлял в разговор с политическими деятелями или журналистами фразу: "А у меня сегодня был Уолтер Липпман", из которой явствовало, что для него гораздо важнее была констатация самого факта, нежели содержание бесед. На первых порах план Джонсона полностью себя оправдывал: Липпман приветствовал в своих статьях провозглашенную президентом программу строительства "великого общества" и даже заявил, что "Джонсон будет наиболее эффективным президентом со времен Рузвельта". В апреле 1964 г., комментируя сноровку, проявленную Джонсоном в установлении взаимоотношений сотрудничества с членами конгресса, Липпман заявил, что Джонсону удалось добиться того, "чего президент Кеннеди никогда не добился бы, останься он жив"*. В этот период Джонсон имел все основания хвастать (что он и делал безудержно) поддержкой "самого Липпмана". Но сначала интервенция США в Доминиканскую Республику, а затем эскалация американского вмешательства во Вьетнаме дали основание Липпману для выступлений в печати с критикой внешнеполитического курса Джонсона, и "дружбе" пришел конец. Джонсон не упускал возможности съязвить по поводу действительно имевших место в прошлом недальновидных оценок Липпманом событий и людей, а на одной из встреч с журналистами в Белом доме назвал его "политическим комментатором позапрошлых времен". Не остался в долгу и Липпман: в мае 1970 г., уже после того как Джонсон покинул Белый дом, в одной из своих статей он написал: "Я считаю, что Линдон Джонсон нанес самый большой за последние 100 лет вред Соединенным Штатам"**.
* (New Republic. 1964, April 25.)
** (International Herald Tribune. 1970, May 25.)
В ходе приемов в Белом доме президент подчеркнуто внимательно относился к женам "нужных" ему журналистов, танцевал с ними чаще, чем с кем-либо другим. Джонсон даже организовал специальную пресс-конференцию для детей аккредитованных при Белом доме журналистов. "Репортеры испытывали радостное волнение, видя свои фамилии в официальном списке приглашенных (в Белый дом. - Э. И.), а на следующее утро и на страницах "Вашингтон пост" в числе общавшихся с президентом представителей высшего света. Джонсон знал, что это довольно легкое дело - разрешать прессе время от времени общаться с "белыми людьми" - и колоссально на этом выигрывал, завоевывая ее доброе расположение", - писал один из американских журналистов*. Биограф Джонсона Д. Кирнс в свою очередь пишет о многочисленных случаях, когда президент обещал репортерам сделать их "большими людьми", если они согласятся следовать его рекомендациям**. Обхаживание представителей прессы и вербовка из их числа своеобразной агентуры влияния на общественное мнение осуществлялось, однако, президентом столь откровенно, беззастенчиво и грубо, что, несмотря на льстящее их самолюбию внимание хозяина Белого дома, журналисты воздерживались от установления с ним таких отношений, на которые они с готовностью шли или могли бы пойти с его более тонким предшественником. Экспансивный и громогласный техасец шел напролом, резонно считая лицемерными претензии газетчиков на независимость и объективность. "Репортеры - это марионетки. Они просто реагируют на самое сильное натяжение нити. Каждый репортер, когда он пишет свои статьи, имеет в виду определенную клиентуру. Иногда это просто его редактор или издатель, но часто какая-нибудь политическая группировка, которую он хочет удовлетворить, или какое-нибудь интеллектуальное сообщество, за чьим расположением он охотится. Дело в том, что за ним всегда кто-то есть. Любая статья всегда носит тенденциозный характер, чтобы завоевать расположение кого-то из вышестоящих", - излагал Джонсон свое кредо, уже покинув Белый дом***.
* (Сrouse T. Op. cit. P. 248.)
** (Reams D. Op. cit. P. 303.)
*** (Ibid. P. 247.)
Р. Эванс и Р. Новак, особо критически относившиеся к личности Джонсона прежде всего по причине того, что они оказались в числе первых "отлученных" от Белого дома журналистов, писали: "Любой аккредитованный при Белом доме корреспондент, который ел и пил за президентским столом и которого Джонсон считал своим человеком, получал от него ярлык неблагодарного человека и предателя, когда решался уклоняться от джонсоновской линии в своих сообщениях"*.
* (Evans Rowland, Novak Robert. Lyndon Johnson. The Exercise of Power. New York, 1966. P. 434.)
Подобно практически всем своим предшественникам и преемникам, Джонсон решался быть откровенным лишь в кругу близких к нему лиц, называя журналистов "низкооплачиваемыми жертвами системы, требующей от них верноподданнического отражения взглядов их хозяев или... политических деятелей"*. Частое обращение Джонсона к этой теме в личных беседах свидетельствовало о том, что это его твердое убеждение, подсказанное всем его богатым и многолетним опытом общения с журналистами в бытность его конгрессменом и сенатором. Один из ответственных сотрудников пресс-службы Белого дома вспоминал уже после смерти Джонсона, что политика президента во взаимоотношениях с прессой строилась, по его собственному признанию, на убежденности в необходимости "подбрасывать им кусок мяса, когда они пытаются куснуть тебя сзади"**. В публичных же высказываниях, а тем более в присутствии журналистов, он грубо льстил прессе, заявляя, что "ничто не доставляет ему большего удовольствия, чем учтивые, справедливые и трудолюбивые репортеры", и подчеркивал при этом, что он относит к категории обладающих этими качествами всех присутствующих на его пресс-конференциях журналистов***.
* (Ibid. P. 433.)
** (Grossman Michael В., Kumar Martha J. Portraying the Presidents; The White House and the News Media. Baltimore, 1981. P. 10.)
*** (Pollard J. Op. cit. P. 116.)
Эти публичные реверансы не мешали ему, однако, созваниваться с отдельными репортерами, издателями и редакторами в случае появления в печати и в эфире критических выступлений в его адрес и строго выговаривать им за допущенные "несправедливые" высказывания. Собственно говоря, Джонсон не делал ничего нового по сравнению с тем, что делалось его предшественниками в Белом доме, - и свидетельством тому вся история взаимоотношений президентов с прессой. Необычными были лишь масштабы и эмоциональная окраска оказываемого им давления, а также беспрецедентная чувствительность президента к любой форме критики. Дж. Рестон, одним из первых покинувший узкий круг особо приближенных к президенту журналистов, вспоминал о тех нередких случаях, когда, столкнувшись с неприятностями, Л. Джонсон "скисал", делался молчаливым, замкнутым, но время от времени вызывал к себе нескольких репортеров и пытался уговорить их "вступить в его команду". "Ведь я единственный президент, который у вас есть", - увещевал он, рассказывая им не только о своих переживаниях, но и делясь с ними такими секретами, которые им просто не полагалось знать*. В среде журналистов поговаривали о том, что Джонсон проявляет свою обостренную чувствительность даже тогда, когда его называют чувствительным.
* (International Herald Tribune. 1977, February 10.)
Притчей во языцех стала особая чувствительность президента к проникновению в прессу сведений о предстоящих решениях Белого дома. Д. Мойнихэн вспоминает, что "время от времени президент Джонсон бывал вынужден отказываться от реализации того или иного политического курса ли от того или иного кадрового назначения, сведения о котором преждевременно попадали в печать. Вскоре, однако, его помощники сообразили, что такая реакция президента дает в руки бюрократического аппарата исключительно мощное оружие, а именно позволяет им накладывать фактическое вето на решения президента, заблаговременно получая соответствующую информацию и оперативно передавая ее для публикации в "Нью-Йорк таймс" или "Вашингтон пост"*. Известны случаи, когда таким образом было заблокировано назначение нескольких неугодных аппарату лиц.
* (Moynihan Daniel P. The Presidency and the Press. Commentary. 1971, March. P. 44.)
Согласно воспоминаниям современников, болезненная чувствительность Л. Джонсона к "утечке информации" порой доходила до полнейшего абсурда. Так, в августе 1965 г., находясь на своем техасском ранчо, президент поинтересовался у помощника пресс-секретаря Белого дома Дж. Лейтина, чем тот намерен занять внимание журналистов в ближайший уик-энд. Лейтин ответил, что он мог бы сообщить прессе информацию о предстоящем назначении Дж. Гронуски послом в Польшу, а Л. О'Брайена генеральным почтмейстером США, т. е. ту информацию, которую ему сообщил тем же утром пресс-секретарь Билл Мойерс. Джонсон был вне себя от возмущения: "Но это же пока еще секрет. В этом решете нельзя ничего сохранить в тайне". Лейтин попытался успокоить разбушевавшегося президента: "Не возмущайтесь, г-н президент. Я же служу у Вас и не собираюсь никому открывать секрета". - "Но ты уже открыл его мне!" - не мог успокоиться Джонсон*. Как писал американский историк Дж. Э. Хьюз: "Уловки и увертки столь основательно вошли в практику деятельности президента (Джонсона. - Э. И.), что пресс-корпус Белого дома распространил шутку, содержание которой сводилось к утверждению, что ни одна администрация на чьей-либо памяти не верила столь глубоко в то, что кратчайшим расстоянием между двумя политическими точками всегда является тоннель".
* (Washington Post Magazine. 1983, July 31. P. 21.)
Прежде чем продолжить экскурс в историю развития американских средств массовой информации и эволюцию взаимоотношений Белого дома с прессой, представляется уместным уточнить, где проходит порог допустимости критики политической системы Соединенных Штатов средствами массовой информации США.
Ни сотни тысяч сотрудников многочисленных газетных и журнальных редакций, радио- или телевизионных компаний США, ни десятки тысяч вездесущих американских репортеров, и даже ни две с лишним тысячи наиболее привилегированных корреспондентов, аккредитованных при Белом доме и конгрессе США, при всей их неуемной фантазии не решатся всерьез утверждать, что они обладают реальной возможностью контролировать или хотя бы серьезно претендуют на право контролировать решения и действия трех "ветвей" государственной власти - исполнительной в лице Белого дома и федерального правительства, законодательной в лице конгресса и судебной в лице Верховного суда США. Как отмечали американские исследователи М. Гроссман и Ф. Рурке, "репортеры, представляющие малозначительные органы прессы, в гораздо большей степени склонны примиряться с системой взаимной благосклонности, согласно которой президент определяет степень их доступа к Белому дому и уровень передаваемой им информации в процессе общения с ними"*. Претензии на право быть признанными в качестве "четвертой ветви" государственной власти выдвигаются газетно-журнальными и телевизионными монополиями, приобретшими в послевоенные десятилетия, и особенно в последние двадцать лет, политическое влияние и власть, по масштабам и значимости сравнимые разве что с политическим влиянием и властью, приобретенными за тот же исторический отрезок времени другой группировкой правящего класса США - военно-промышленным комплексом. И хотя эти претензии выдвигаются от имени всей прессы страны, на деле число претендентов на роль "общественных контролеров" может быть сведено к десятку крупнейших монополистических объединений, представляющих так называемую "большую прессу" и являющихся своеобразной "центральной нервной системой" правительства Соединенных Штатов: трем телевизионным концернам - Си-Би-Эс, Эй-Би-Си и Эн-Би-Си, двум телеграфным агентствам - Юнайтед Пресс и Ассошиэйтед Пресс и нескольким газетным и журнальным корпорациям, издающим такие претендующие на общенациональный характер периодические издания, как газеты "Нью-Йорк таймс" и "Вашингтон пост" и журналы "Тайм" и "Ньюсуик". Имея в виду именно эти монополистические объединения, американский журналист Т. Бетелл писал, что "средства массовой информации стали сейчас частью правительства со всех точек зрения, за исключением одной - формального конституционного закрепления этого факта"**. Убедительным тому доказательством является тот факт, что все чаще на ответственных постах в аппарате Белого дома и в федеральном правительстве США появляются члены правления Директоров монополистических объединений американской прессы. Вместе с тем все более частыми являются случаи найма бывших президентских пресс-секретарей и сотрудников информационного аппарата Белого дома в качестве политических обозревателей ведущих органов печати и телевидения, проявляющих особую заинтересованность в приобретенных теми на государственной службе знаниях внутреннего механизма деятельности правительственного аппарата и контактах среди официальных лиц.
* (Political Science Quarterly. No. 3. 1976, Fall. P. 468.)
** (Bethell T. Op. cit. P. 33.)
Непосредственными проводниками утверждений о трансформации средств массовой информации в "четвертую ветвь" государственной власти являются ведущие политические обозреватели, журналисты с именем, входящие в "элиту" американского общества. Некогда бывший ученым-социологом, а ныне являющийся сенатором Дэниэл П. Мойнихэн особо выделяет столицу США - Вашингтон, где "высшие журналистские круги представляют собой одну из наиболее важных и стойких социальных (подчеркнуто в оригинале. - Э. И.) элит города, обладающих всеми атрибутами, ассоциируемыми с образом жизни праздного класса"*. Ту же мысль развивает политический обозреватель газеты "Вашингтон пост" Л. Кэннон: "По мере того как репортеры взбираются вверх по шкале доходов, меняются и их социальные ценности... Растет пропасть между репортерами и рабочим классом Америки... Это замечание особенно верно в отношении крупных национальных газет и телекорпораций, репортеры, корреспонденты и редакторы которых принадлежат к 10% населения, обладающего наивысшим уровнем доходов"**, т. е. к наиболее привилегированной группировке американского общества. Уровень доходов и материальный достаток ведущих политических обозревателей и телевизионных комментаторов не уступает доходам и богатству глав многих монополистических объединений и банков. Это обстоятельство не может не оказывать решающего влияния на взаимоотношения, складывающиеся между органами государственной власти и прессой, т. е. группировками правящего класса США, объединенными политическими и социально-экономическими целями и интересами.
* (Moynihan D. P. Op. cit. P. 43.)
** (Commentary. 1931, May. P. 37.)
Претендующий на роль продолжателя традиций американских "разгребателей грязи" начала текущего столетия журналист Джек Андерсон не столько из стремления раскрыть истинную подоплеку взаимоотношений своих сговорчивых коллег с "сильными мира сего", сколько стремясь подчеркнуть свою собственную "самостоятельность" и "независимость", писал: "Слишком много тех, кто пишет о правительстве, было совращено теми, кто правит. Пресса, подобно власть имущим, зачастую забывает о своем долге перед общественностью. Слишком много вашингтонских репортеров считают своим назначением скорее обхаживать сильных мира сего, чем осуждать их, скорее превозносить государственных служащих, чем разоблачать их. Крупные политические обозреватели и авторы подписных статей считают себя журналистами, но не репортерами. Могущественные представители прессы устанавливают тесные и сердечные отношения с могущественными людьми в правительстве. Они общаются друг с другом, обедают друг у друга, встречаются друг с другом на вечеринках. Этого вполне достаточно, чтобы утвердить некоторых репортеров в мысли, что они являются скорее архитекторами, нежели хроникерами политики... Те, кого принимают в высшем свете, воспринимают точку зрения тех, о ком они пишут. Они превращаются в комнатных собачек правительства вместо того, чтобы быть сторожевыми псами, следящими за правительством. Они виляют хвостом и ожидают одобрения вместо того, чтобы рычать по поводу злоупотреблений властью. Репортеры, шагающие в ногу с сильными мира сего и выступающие в роли адвокатов и апологетов тех, кто злоупотребляет общественным доверием, должны считаться соучастниками преступления. Подобно политикам и тем, кто домогается особых благ, эти люди ежедневно распродают себя по частям; приятельские отношения между властью и прессой делают репортеров бесчестными"*. Не следует, конечно, слишком серьезно воспринимать громкие слова и "надклассовое негодование" Дж. Андерсона - в конечном счете, будучи одним из представителей журналистской элиты Америки, он попросту избрал иной путь обеспечения своего личного финансового благополучия, строя его на сенсационности, а подчас и самой откровенной скандальности своих "независимых расследований". Однако обоснованность и справедливость цитируемого выше высказывания Андерсона не вызывает сомнений. Именно такими, едко охарактеризованными им особенностями отличались, в частности, взаимоотношения между Белым домом и газетой "Вашингтон пост", которую бывший сенатор У. Фулбрайт назвал летом 1967 г. "газетой, раболепно поддерживающей политику администрации во Вьетнаме"**. Не скрывая своего удовлетворения по поводу публикуемых этой газетой редакционных статей, президент Джонсон заявлял, что по важности для Белого дома они равноценны целой дивизии. (Позднее Джонсон назначил редактора газеты Дж. Рассела Уиггинса представителем США в ООН.)
* (Anderson Jack (with Clifford George). The Anderson Papers. New York, 1973. P. 5-6.)
** (Johnson Haynes. In the Absence of Power; Governing America. New York, 1980. P. 97.)
Четкое представление о том, "какая сторона хлеба намазана маслом", т. е. какого рода взаимоотношения с Белым домом сулят ей в конкретной ситуации наиболее высокие дивиденды, определяло и определяет позицию прессы Америки при оценке государственного курса, проводимого правительством США в области внешней и внутренней политики. Этим объясняется то, что "большая пресса" страны, нередко воздерживаясь от принципиальной критики решений и действий Белого дома, может перекрывать одновременно каналы доступа к средствам массовой информации тем, кто выражает несогласие с государственным политическим и экономическим курсом, пока этот курс не доказывает совершенно явно свою полную несостоятельность и пока дальнейший альянс прессы с Белым домом не начинает грозить окончательной потерей доверия к ней со стороны широкой общественности. Сенатор У. Фулбрайт мог чуть ли не ежедневно выступать с пространными заявлениями, осуждающими действия США во Вьетнаме, но в лучшем случае он мог рассчитывать лишь на строчку или две в одном из пухлых ежедневных выпусков газеты "Нью-Йорк таймс". 10 марта 1964 г., т. е, в тот период, когда изредка критикуемый по мелочам Джонсон пользовался широкой поддержкой "большой прессы" США, один из наиболее откровенных и последовательных противников американского военного вмешательства в Юго-Восточной Азии, сенатор Э. Грюнинг, выступил в сенате США с речью, в которой требовал вывода американских вооруженных сил из этого региона, однако ни "Вашингтон пост", ни "Нью-Йорк таймс" пи словом не обмолвились о характере этого выступления и не опубликовали ни единого слова из него. В феврале 1966 г. крупнейшие телевизионные компании Си-Би-Эс и Эн-Би-Си предпочитали демонстрировать уже в который раз старые "мыльные оперы" вместо того, чтобы освещать обсуждение в сенатском комитете по иностранным делам вопросов, связанных с расширяющейся агрессией США во Вьетнаме. Как писал Ф. Фриендли, руководство Си-Би-Эс, телекорпорации, пользовавшейся особой симпатией Л. Джонсона, объясняло свое отрицательное отношение к любому освещению по телевидению позиции сил, выступающих против войны во Вьетнаме, тем, что это, дескать, могло "ограничить свободу действий главнокомандующего", т. е. президента Джонсона*.
* (Wittner L. S. Op. cit, P. 257.)
"Если мы уйдем из Вьетнама, - пугал американский президент, - завтра нам придется сражаться на Гавайских островах, а на следующей неделе мы должны будем вести бои в Сан-Франциско"*. В июне 1966 г. Джонсон заявил, что "Соединенные Штаты располагают всем тем, что хотели бы иметь другие страны", и что, приобретая необходимую военную мощь, эти "жадные до чужого добра" страны попытаются отнять у американцев их богатства. Это заявление президента было широко подхвачено прессой, внесшей свой вклад в раздувание страхов обывательской Америки. Ложь, лицемерие, утаивание фактов стали основным оружием джонсоновской администрации в ее попытках оправдать агрессивные действия США во Вьетнаме. Когда президента спросили, почему он скрывает от общественности многие факты, касающиеся хода событий в Юго-Восточной Азии, Джонсон цинично ответил: "Если у вашей тещи один глаз и расположен он притом посреди лба, вряд ли стоит держать ее в гостиной". Президент, писал в 1964 г. сам Джонсон, "не может вести людей туда, куда они не хотят идти", добавляя при этом, что он рассматривает президентство скорее как "институт убеждения, чем просто отправления власти"**. Однако "институт убеждения" понимался Джонсоном, по словам У. Липпмана, как право президента "манипулировать информацией в собственных политических интересах"***. 23 мая 1965 г. в "Нью-Йорк геральд трибюн" была напечатана статья ее корреспондента при Белом доме Дэйвида Уайза, в которой впервые появилась фраза "кризис доверия", и с этого дня она стала широко применяться для характеристики взаимоотношений, сложившихся между представителями администрации Джонсона и американской общественностью.
* (International Herald Tribune. 1968, June 6.)
** (Johnson Lyndon B. My Hope for America. London, 1964, P. 10.)
*** (New York Herald Tribune (Int. edition). 1967, March 31.)
Американцев сознательно вводили в заблуждение относительно степени участия американских вооруженных сил в боевых действиях, интенсивности боев, от них скрывались сведения о понесенных американцами жертвах и поражениях. Военные сводки из Вьетнама подвергались тщательной обработке сотрудниками аппарата Белого дома и Пентагона, прежде чем они начинали фигурировать в официальных сообщениях. В американской прессе время от времени широко публиковались заявления посла США в Южном Вьетнаме Банкера и командующего американскими войсками генерала Уэстморлэнда, в оптимистических тонах расписывавшие "успехи" американских вооруженных сил.
Что же касается освещения самого хода войны, а тем более преступлений, совершавшихся военнослужащими США па вьетнамской земле, то абсолютное большинство американских периодических изданий, ссылаясь на финансовые затруднения, не имело своих военных корреспондентов и полностью зависело от информационных агентств США и официальных сообщений правительства и Белого дома. Из 1739 ежедневных газет США от силы десяток пользовались сообщениями своих корреспондентов во Вьетнаме. "Вмешательство США во Вьетнаме усиливалось, начиная с направления туда небольшой группы советников до переброски полумиллионной армии, не обращая на себя внимания редакторов, ответственных за выделение репортеров для освещения событий", - писал американский журналист Р. Фишер*. Но даже в этих условиях, по замечанию журнала "10. С. пью с энд Уорлд рипорт" от 7 июня 1965 г., "согласно имеющимся сведениям, Белый дом озабочен тем, что ряд крайне левых получает возможность излагать свои взгляды в газетах и по телевидению, осложняя тем самым ситуацию для Соединенных Штатов". И. Ф. Стоун отреагировал на эту статью следующим образом: "Это будет новостью даже для умеренных левых, привыкших к тому, что им закрыт доступ к основным средствам массовой информации. По-видимому, в Белом доме любую критику считают крайне левой"**. Спустя много лет один из ближайших помощников Джонсона признал: "Мы - администрация и военные - были несомненно виновны в том, что с явной недоброжелательностью реагировали на появление любой негативной информации о войне, вопреки фактическому положению дел. Мы предпочитали информацию об успехах, и нам не нравилась информация о наших поражениях, среднего для нас не существовало. С пашей точки зрения, в условиях, когда речь шла о национальных интересах, мы были вправе рассчитывать на то, что американская пресса будет служить пропагандистским органом во имя патриотических целей"***.
* (Saturday Review. 1975. November 1. P. 23.)
** (I. F. Stone's Weekly. 1965, June 7. V. 13. No. 22.)
*** (Christian George. The President Steps Down; A Personal Memoir of the Transfer of Power. New York, 1970. P. 189-190.)
Хотя президент не переставал жаловаться на то, что сложные отношения с прессой существовали чуть ли не с первых дней его пребывания в Белом доме, факты свидетельствуют об обратном. Бывший сенатор Юджин Маккарти придерживался твердого убеждения, что "в период эскалации войны во Вьетнаме пресса регулярно воспринимала все, что ей преподносилось - официальные заявления и сообщения о достигнутых успехах, - и, практически ничего не подвергая сомнению, сообщала эту информацию общественности"*. Специальный анализ, проведенный американскими исследователями М. Б. Гроссманом и М. Дж. Кумар, говорит о том, что 90% материалов, появлявшихся в таких основных изданиях "большой прессы" США, как "Нью-Йорк таймс" и журнал "Тайм", были благожелательными по отношению к Джонсону в течение первого года его пребывания в Белом доме. Поддерживая внешнеполитический курс администрации, приведший в конечном итоге к эскалации войны в Юго-Восточной Азии, "Нью-Йорк таймс" (наряду с "Вашингтон пост") выступала в поддержку Тонкинской резолюции в выражениях, не оставлявших никаких сомнений относительно занимаемой ею позиции: "Решимость Соединенных Штатов гарантировать независимость Южного Вьетнама, если кто-либо и сомневался в ней раньше, не может ныне вызвать сомнений у коммунистов, находящихся к северу от своих союзников (следует читать: у Советского Союза. - Э. И.). Мы переживаем опасный момент, требующий ясного, трезвого понимания как Вьетнамом, так и другими всех опасных последствий"**.
* (Harper's. 1977, June. P. 91.)
** (New York Times. 1964, August 5.)
М. Б. Гроссман и М. Дж. Кумар считают, что "Джонсон пользовался точно таким же благожелательным отношением прессы, как и его предшественники в первые годы их пребывания на президентском посту, но, подобно им, Джонсон резко реагировал на материалы, которые он считал неблагоприятными для себя"*. И лишь после того как поражение во Вьетнаме стало неизбежным, а обещания Джонсона посвятить свое пребывание в Белом доме строительству "общества всеобщего благоденствия" - несостоятельными, когда начали вскрываться факты лжи, лицемерия и утаивания истинного положения вещей, практиковавшиеся администрацией, и антивоенное движение американской общественности приняло колоссальные масштабы, тогда и только тогда пресса Америки "вскочила на ходу" в движение общественного протеста, пытаясь присвоить себе лавры его инициатора. Впрочем, даже в этих условиях, как писал У. Липпман, "с тем, чтобы избежать неприятной необходимости называть вещи своими именами, журналисты молчаливо договорились ссылаться на "кризис доверия" (к президенту Л. Джонсону. - Э. И.). Это обтекаемый эвфемизм обмана, столь явно напоминающий привычки наших викторианских прародителей, которые пользовались выражением "нижние конечности", когда они стыдились произнести слово "ноги"**.
* (Grossman M. В., Kumar M. J. Op. cit. P. 253.)
** (New York Herald Tribune (Int. edition). 1967, March 29.)
Но к тому времени широкая американская общественность уже отказывалась принимать на веру заявления Белого дома и правительства о характере военного вмешательства США в Юго-Восточной Азии. Между январем и мартом 1968 г. резко упала популярность президента в стране. Позиция общественности отразилась и на позиции ведущих средств массовой информации США. В те же несколько недель между январем и мартом 1968 г. Джонсон лишился поддержки семи крупнейших газет, включая "Уолл-стрит Джорнэл". Наконец-то выступили против войны, правда каждый по-своему, журналы "Тайм" и "Ньюсуик" и телекомпании Си-Би-Эс и Эн-Би-Си. Впоследствии руководители Си-Би-Эс в целях придания себе еще большего авторитета в политических кругах заявляли, что Джонсон понял неизбежность конца своей администрации лишь после того, как ведущий телекомментатор компании Уолтер Кронкайт высказал во всеуслышание свои сомнения в возможности успеха американских военных действий во Вьетнаме. Стала превозносить свою роль и периодическая печать США, заявлявшая устами своих политических обозревателей, что именно она "выгнала президента вон".
Созданию ореола славы вокруг прессы США как общественной силы, стоявшей у истоков антивоенного движения в стране и сыгравшей чуть ли не решающую роль в бесславном уходе Джонсона из Белого дома, способствовал, конечно, того не желая, сам президент Джонсон. Отказываясь признать объективный характер антивоенных настроений, Джонсон пытался искать и, как ему казалось, находил организаторов "гнусного заговора" против него, "лавины варварских нападок" в его адрес в американских журналистских кругах и в стоящих за ними своих политических противниках. "В наши дни никто не получает Пулитцеровских премий за то, что поддерживает президента и администрацию", - пытался он мотивировать меркантильными соображениями изменение отношения к нему со стороны американской прессы, добавляя при этом: "Пока лидеры журналистской профессии - Липпман и Рестон - были со мной, все было хорошо. Но как только они покинули меня в погоне за своими дутыми премиями, то меня бросили и все остальные"*. Нет ничего удивительного в том, что представители американской прессы ни в те годы, ни позднее не только не подвергали сомнению обоснованность такого рода обвинений, выдвинутых Джонсоном, но и всячески подчеркивали, что именно благодаря их принципиальности, объективности и энергии было положено начало концу американского вмешательства в Юго-Восточной Азии. Ведь трудно представить себе более убедительное доказательство бдительного пребывания прессы на страже интересов общества.
* (Reams D. Op. cit. P. 313-314.)
В первые месяцы 1968 г. и вплоть до объявления им своего намерения более не баллотироваться в президенты США "в гаснущем свете исчезающих надежд и великолепия раннего этапа "Великого общества" Джонсон выглядел подчас раненым медведем", - писал Р. Донован*, В те дни, по словам биографа Джонсона Д. Кирнс, "сотрудники аппарата Белого дома, которым доводилось слышать яростную ругань президента, пугались этих явных проявлений паранойи. Неожиданно в середине разговора голос президента становился напряженным и тихим. Он не к месту смеялся, а мысли его путались по мере того, как он начинал плести гигантскую паутину обвинений: "Вы знаете, все это начали два или три интеллектуала. Они-то и внесли все сомнения, они да еще эти обозреватели из "Вашингтон пост", "Нью-Йорк таймс", "Ньюсуик" и "Лайф". И это все распространялось и распространялось, пока не сложилось впечатление, что против войны выступает весь народ. Затем за это дело взялся Бобби (Роберт Кеннеди. - Э. И.) и вместе с нанятым им Мартином Лютером Кингом стал поднимать негров, говоря им, что они получат еще больше, если выйдут на улицы. Ну а затем вступили в дело коммунисты. Вы же знаете, что они контролируют эти три телевизионные корпорации и 40 основных органов печати. Все данные на этот счет имеются в ФБР. Они располагают всеми доказательствами. И не только в отношении репортеров, но и профессоров тоже"**. Список "коммунистов" среди ведущих публицистов США возглавили особо ненавидимые президентом У. Липпман и Т. Уайт. Даже незадолго до смерти в 1973 г. Джонсон продолжал недоумевать по поводу причин столь плохого отношения к нему в стране. Ведь единственное, что он желал (делился он с Д. Кирнс) - это "немного благодарности. Всего лишь немного понимания".
* (International Herald Tribune. 1968, March 11.)
** (Reams D. Op. cit. P. 316.)
Претензии прессы на решающую роль в уходе Л. Джонсона с политической арены, низводящие на уровень вторичного, производного фактора охватившее всю страну движение американской общественности за прекращение войны во Вьетнаме, звучат и в наши дни, спустя много лет после смерти 36-го президента США. В экспозиции, открытой при библиотеке имени Л. Джонсона в Остине, штат Техас, под фотографиями, отражающими трагические для вьетнамского народа страницы американской истории, написано: "Война всегда была бесчеловечной, но вьетнамская война была первой войной, проходившей перед телевизионными камерами и наблюдаемой практически в каждом доме, нередко в цвете. Неудивительно, что подаваемые крупным планом разрушения и страдания, повторяемые ежедневно, усилили стремление к миру. В то время как президент Соединенных Штатов читал сообщения с передовой, из которых следовало, что противник терпит серьезное военное поражение, американский народ читал сообщения совершенно иного рода. Материалы газет и телевидения создавали всеобщее впечатление, что несем потери мы сами и что поражение неминуемо"*. Но в этих подписях нет и упоминания о том, что прошли долгие годы, на протяжении которых наиболее дальновидные политические и общественные деятели США и многочисленные представители мировой общественности пытались привлечь внимание к страданиям народа Вьетнама и неизбежности поражения Соединенных Штатов, прежде чем в условиях разросшегося военно-политического и экономического кризиса пресса страны решилась наконец подключиться к движению протеста против войны.
* (International Herald Tribune. 1982, June 12-13.)
Уже после провала военной авантюры США во Вьетнаме один из ведущих политических обозревателей, Том Уикер, признал, что неспособность американской прессы подвергнуть сомнению разумность американских представлений об окружающем мире "привела страну к войне во Вьетнаме"*. Как довольно откровенно признавал известный исследователь Белого дома Р. Ньюстадт, в тот период, когда провал военных планов США во Вьетнаме стал неизбежным, в Вашингтоне уже мало кого волновали сами факты лжи и обмана, на протяжении многих лет практиковавшиеся Белым домом, В создавшихся условиях речь шла о "спасении лица" Америки, поскольку Вьетнам продолжал представлять грозную силу, а общественная поддержка внешнеполитического курса США была слишком слабой, "чтобы можно было продолжать военные действия в существующем или большем масштабе". Предвидя поражение во Вьетнаме, определенные политические круги решили принести в жертву Джонсона, объявив его чуть ли не единственным виновником вьетнамской авантюры и возложив на его администрацию и на него лично всю ответственность за провал внешнеполитического курса США. Джонсона, без сомнения, не устраивала, да и не могла устраивать уготованная ему роль "козла отпущения", но он, как замечает Р. Ньюстадт, "конечно, умел считать и, оглядевшись вокруг, по-видимому, понял, что иного выхода у него нет"**.
* (Wittner L. S. Op. cit. P. 257.)
** (Neustadt Richard E. Presidential Power; The Politics of Leadership; With Reflections on Johnson and Nixon. New York, 1976. P. 9.)
Когда в 1796 г. Джордж Вашингтон обратился к нации со своим прощальным посланием, печатный текст его достиг Нью-Йорка лишь через четыре дня, а более отдаленных уголков страны - через 10 дней. 172 года спустя, 31 марта 1968 г., президент Л. Джонсон выступил по телевидению с заявлением о том, что он не будет выдвигать своей кандидатуры на пост президента США на предстоящих выборах. В эти минуты его слышали и видели одновременно 75 млн американцев: их взору предстал некогда пользовавшийся репутацией "наиболее одержимого оратора века" президент, которому нечего было сказать в оправдание своего внешнеполитического курса. На следующий день, выступая в Чикаго перед Национальной ассоциацией работников вещания, Джонсон обвинил ее членов во всех неудачах США во Вьетнаме. Именно они, заявил президент, настроили против него всю страну. А через полгода, менее чем за месяц до президентских выборов, принесших победу Ричарду Никсону, Дж. Рестон, продолжая линию самовосхваления "низвергнувшей президента прессы", выступил в роли благородного победителя и выразил надежду на то, что в будущем "писатели и драматурги, а может, даже историки, вероятно, будут более добры к нему (Джонсону. - Э. И.), чем журналисты его времени". И там же, предвосхищая дальнейшее развитие событий, Рестон заметил: "Вся ирония заключается сейчас в том, что Ричард Никсон не только прибегнет к использованию джонсоновских технических средств для того, чтобы занять его место, но и будет продолжать пользоваться ими в Белом доме, где они уже доказали свою непригодность для господина Джонсона"*.
* (International Herald Tribune. 1968, October 7.)
|
ПОИСК:
|
При использовании материалов сайта активная ссылка обязательна:
http://usa-history.ru/ 'История США'