Цветок на асфальте

В мире, где человек трагически одинок и эгоизм возведен в закон, увидеть пьесу о спасении человеческой души - вещь не обычная.

Обычно другое: драматические рассказы о гибели человеческих душ, о том, как надрываются честные люди в жестокой и непосильной борьбе с миром зла. О такого рода спектаклях можно было бы рассказать, посмотрев пьесы ведущих драматургов США. Но в этот раз мне не удалось познакомиться с американскими постановками пьес популярного у нас Артура Миллера, Уильяма Сарояна и Теннеси Уильямса - автора бесспорно талантливого, но необычайно противоречивого, совмещающего критический трезвый взгляд на собственный мир с пессимистическим мировоззрением.

Рассказать, что было увидено и пережито на спектакле "Совершившая чудо" в театре "Плейхауз", очень не просто. Дело в том, что главным действующим лицом спектакля выступает восьмилетняя девочка - немая, глухая и слепая, она только мычит, конвульсивно жестикулирует и лихорадочно мечется. На сцену врывается мир грубой физиологии, обычно по театральным законам недопустимой.

Как мы уже знаем, сейчас на сценах Нью-Йорка царит страшное поветрие: выворачивать человека наизнанку и демонстрировать его во всей душевной грязи и физической неопрятности.

В "Совершившей чудо" натурализм выступает в резком контрасте с внутренней духовностью и оказывается опровергнутым и побежденным светлым и даже романтическим началом творчества.

Это обстоятельство и позволяет нам, не закрывая глаза на неврастенические черты пьесы, увидеть ее общую здоровую устремленность. Только преобладание этой здоровой человечности и позволило показать ее со сцены советского театра.

Но и человечность "Совершившей чудо" требует комментариев: происходящая в пьесе "борьба за душу" при всем своем драматизме носит чересчур общий, отвлеченный характер. Подобного рода гуманизм, противопоставленный черствому эгоизму и бесчеловечности буржуазного общества, достоин нашего уважения и сочувствия, но он не может не вызвать к себе и критического отношения.

"Борьба за душу", проводимая вне общественной борьбы, обязательно приведет к ложной мысли о возможности "морального перерождения общества", совершаемого силой "доброй воли". А это уже нарушение подлинных норм гуманизма, не отделяемого в наше время от социалистического идеала.

"Совершившая чудо" написана Уильямом Гибсоном; как драматическое произведение это не шедевр. Автору помогли два обстоятельства: во-первых, та жизненная основа, на которой была создана пьеса, а во-вторых, совершенно поразительная игра актрисы Энни Бенкрофт, исполнительницы взрослой героини, и игра девочки Патти Дюк, чей сценический талант предвещает большое будущее.

Жизненной основой пьесы "Совершившая чудо" является реальная история о замечательной женщине Элен Келлер. Родившись в 1880 году, она на девятнадцатом месяце своей жизни перенесла страшную болезнь, которую в те времена называли "мозговой лихорадкой", в результате чего потеряла зрение, слух, а это полностью задержало и развитие ее речи. Росло существо совершенно дикое и уродливое. К девочке была приглашена учительница Энни Салливан, в результате упорных трудов которой Элен выучилась не только читать и писать, но и говорить. Она прошла курс в школе глухонемых в Нью-Йорке, а затем поступила в Редклифский колледж, который закончила в 1904 году с отличием и стала известной писательницей и общественным деятелем.

...Открывается занавес - и перед нами выстроенный художником Джорджем Дженкинсоном дом двухэтажной квартиры семьи Келлеров. Освещена верхняя комната. Мать, отец и врач склонились над детской колыбелью. К радости родителей доктор сообщает им, что их маленькая дочь будет жить и к утру совсем поправится. Но когда отец, проводив врача, спокойно поднимается по лестнице, раздается душераздирающий крик отчаяния. На глазах матери девочка мгновенно, в какие-то секунды, потеряла и зрение и слух. Ребенок не видит мечущихся перед ним рук, ребенок не вздрагивает от вопля матери.

Истерический крик еще звучит в моих ушах - так на сцене не кричат, это запрещено, это неприлично для храма Мельпомены. Но именно так - страшной, резкой, некрасивой, ошеломляющей нотой режиссер Артур Пенн начинает эту трагедию, потрясает зрителей вестью о том, что свершилось нечто более страшное, чем смерть: в живом и здоровом теле ребенка погас светильник души. Маленькое существо, не умерев, погрузилось навек в могильный мрак и тишину.

...Погас и зажегся свет - и 1882 год сменился 1887 годом. Ярко освещенный двор перед домом Келлеров, на правом плане водопро-водная колонка; резвятся ребятишки, степенно пробегает белый дог, появляются и исчезают чопорные господа и суетливые слуги... Идет обычный жизненный круговорот, и вдруг, перерезая сцену по косой, выбегает девочка с вытянутой шеей, с высоко задранной головой, с выпученными мертвыми глазами. Одной рукой она конвульсивно цепляет воздух, а другой рвет себе рот; она движется, циркулем расставляя ноги и раскачиваясь всем телом. Добравшись до края сцены и на мгновение окаменев, девочка сделала резкий поворот и стремительными зигзагами завихляла в противоположную сторону, натыкаясь на ребятишек и опрокидывая их и все время издавая болезненный, глухой стон. Мак все это было непохоже на обычное сценическое появление слепых героинь, эдаких кротких ангелов с широко раскрытыми голубыми очами, с грациозно вытянутой вперед ладонью и кроткой улыбкой на устах! Нет, перед нами был яростно бьющийся клубок живой и дикой плоти. Жестокий, страшный образ человеческого исступления.

Это первое появление Патти Дюк совершенно ошеломляет: ты сразу же понимаешь, что творится трагическое в полном смысле этого слова, что мир этой девочки замкнут, замурован со всех сторон, а душа ее рвется и живет. Представьте себе толстую чугунную оболочку, в которой будет нагнетаться пар, - пар обязательно сделает свое дело и разорвет чугун. Представьте себе каплю, которая будет непрерывно биться о камень, - и капля просверлит толщу гранита. Живое всегда взрывает мертвое. И вот сейчас ты воочию видишь, что человеческая душа - большая сила, чем давление пара или напор струи. Ты видишь, как растущая, клокочущая душа, закованная в материю, рвется и мечется. Кто в изумлении не разглядывал зеленый стебелек, выросший на асфальте, - значит, у него хватило упорства и он нашел расщелину, прогрыз каменную преграду и вырвался к солнцу. Значит, в природе есть эта могучая сила жизни, властная, всесокрушающая энергия, которая требует выхода, свободы, развития.

А здесь выхода нет, тело мечется в исступленном ритме, руки рвут воздух, шея мычит - это рвется, бьется, беззвучно вопит душа, но выхода, выхода ей нет!

У водонапорной колонки слепая натыкается на двух негритянских ребятишек - девочка вырезает ножницами фигурку, мальчик что-то ей советует. И вот в этот покойный детский мирок врывается Элен. Какой-то инстинкт тянет ее участвовать в игре, она рукой нащупывает лицо девочки, замечает, что та двигает губами. Зачем? И лезет к ней пальцами в рот. Перепуганная девочка отталкивает ее, Элен упрямо делает то же самое с мальчиком. Обиженный негритенок кусает ей палец. Элен поднимается, вытягивает шею и почти всей пятерней залезает себе в рот, оттягивает нижнюю губу. Она мычит, стонет - нет, ничего не происходит! Выхода, выхода нет! Нарастает бешенство. Зубы впиваются в собственную руку. Маленькая негритянка в ужасе, она хватает руку Элен и отрывает от ее рта. И мгновенная вспышка бешеного гнева - черная девочка уже сбита с ног, на нее сыплются удары: Элен, как более сильное животное, подмяла под себя жертву, в ее руке блеснули ножницы. Действует вихрь злых инстинктов - сюда направлены все силы физического роста.

Грубая слепая сила - как не соответствуют эти слова восьмилетнему существу, но именно они точнее всего характеризуют сейчас эту страшную слепую девочку. Негритенок в ужасе бежит к двери и изо всех сил дергает за шнур дверного звонка. Тревога! Взрослые мчатся со всех сторон - не в первый раз, наверное, приходится спасать от Элен жертв ее ярости. Даже в объятиях матери слепая продолжает дико мычать и метаться. У нее отнимают ножницы и отводят домой. Кажется, ураган миновал.

...Вот добрая тетушка протягивает девочке тряпичную куклу, и та прижимает ее к своему лицу. Мать склонилась над колыбелью - там ее новое дитя. Мирная семейная картина.

Но почему у куклы не нащупываются глаза? Девочка подбирается к тетушке и грубо рвет с ее платья пуговицы. Пусть это будут куклины глаза. И пусть кукла ляжет в люльку! Миг - и Элен у колыбели, сильный рывок и... ребенок был бы на полу, если бы не руки матери. И снова свирепое мычание Элен. Ей суют в рот конфеты. Это единственное средство утихомирить злое существо.

Взрослые в отчаянии. Идет сцена семейного совета, высказываются разные соображения, вплоть до предложения отослать девочку в психиатрическую больницу. Разговор идет тихо, спокойно - режиссер очень точно противопоставляет бурным ритмам Элен замедленный и вялый ритм всего ее окружения. Люди устали от постоянной тревоги, им жаль слепую, но она уже изрядно надоела им. В мире людей порядка восьмилетняя Элен носитель злостного беспорядка. Все они - отец, тетушка, сводный брат и даже сама мать - потеряли остроту переживаний и, кажется, даже были бы рады избавиться от этого "божьего бича". Только лицемерная необходимость показать любовь к своему чаду заставляла сдерживать их раздражительность. И этот эмоциональный тормоз делал игру взрослых актеров умышленно холодноватой, искусственно огражденной от той трагической, грозовой атмосферы, которая импульсивно излучалась из образа маленькой Элен и заполняла собой все действие спектакля.

Так режиссер бытовой формой игры, совершенно не педалируя сатирических моментов, по существу обличал бездушие и эгоизм, которые в сложившихся обстоятельствах становились преступлением перед человеком.

И этим сытым и довольным существам оказывается противопоставленной учительница Энни Салливан. Первое же ощущение от этого образа - монументальность, хотя актриса Энн Бенкрофт начинает свою роль очень сдержанно, даже суховато и без малейшего пафоса. Она - в черном, монашеского типа платье, у нее гладко зачесанные темные волосы и дымчатые очки. Лицо спокойное и сосредоточенное, фигура торжественно вытянута. Молодая женщина внимательно слушает своего собеседника. Это ее врач и наставник. Ей самой недавно вернули зрение, а теперь она должна войти в жизнь, испытать свои силы. По одному ее внешнему виду можно представить, что перед нами волевая натура. По еле уловимому грубоватому акценту в ней угадывается ирландка.

- Девочка, к которой вы едете в качестве гувернантки, - говорит доктор, - подобна сейфу, который никто не в состоянии открыть. Если вам удастся это сделать, может быть, вы найдете в нем сокровище.

Не без иронии молодая ирландка замечает, что сейф может оказаться и пустым.

Но вот с Энни пришли прощаться ее маленькие слепые воспитанники - черные и белые детишки. Они трогательно обвивают ее стан, что-то говорят, что-то шепчут... Она склоняется к ним, целует их. ...Как не похожи эти слепые, но нормальные дети на страшное существо, с которым нужно будет сражаться Энни Салливан!

Юная Патти Дюк в роли маленькой Элен Келлер

...Раздается наивный паровозный гудок - и через минуту на левой стороне двора появляется учительница в сопровождении семьи Келлер. Идут вялые, вежливые разговоры. Энни отвечает, спрашивает и все время поглядывает по сторонам, видно, что она ждет появления Элен - и насторожена.

И вот слепая девочка слетает с лестницы, пробегает в противоположный край сцены, падает на четвереньки и, стремительно работая конечностями, двигается вперед, навстречу вновь пришедшей, а та, оборвав на полуслове беседу, держа в руках большой чемодан, так же стремительно мчится к девочке. Резко опускается на колени, со всей силой ударяет чемоданом о землю (надо же как-то обратить на себя внимание девочки) и, почти лежа на земле, хватает ее за руку и, не дав опомниться, сразу же начинает выламывать ей пальцы. Элен от неожиданности замирает. Вначале мы даже не понимаем смысла этой динамической сцены. Девочка судорожно щупает лицо учительницы, и та отвечает тем же - ведь до недавнего времени она тоже была слепой и таким же способом узнавала лица людей. Учительница снова выламывает пальцы Элен. Оказывается, это она с первой же секунды начинает учить девочку языку глухонемых, с первой же секунды властно внушает ей рефлекс и язык общения.

Первые урони

И вот борющиеся силы вступили в бой. Девочка, естественно, сразу же возненавидела учительницу,- до сих пор ей ни в чем не перечили, она делала все, что ей хотелось. Вот и сейчас Элен срывает с кровати матрац, швыряет злобно подушки. У вас все время ощущение силы, которая клокочет в этом существе. Она наотмашь может ударить взрослого человека. Во время обеда она бегает вокруг стола и хватает еду руками из разных тарелок... Все это грубо, грязно, некрасиво. Вы невольно отшатываетесь от всего этого, рождается ощущение огромного бедствия для окружающих. Вначале вы даже не очень понимаете трагизм ситуации и готовы, пожалуй, даже встать на позицию родителей, которым все это надоело, которые не знают, что сделать, куда деть это страшное существо.

Первые урони

...Учительница остается одна. Смертельно усталая за день она начинает писать свой дневник. Вдруг из-за спины появляется девчонка и цепкими, сильными руками хватает все, что попало, разрывая на Энни платье, добирается до чернил и опрокидывает их. Все запачкано- лицо, руки, костюм. Воистину можно потерять терпение! Но Салливан продолжает битву. Схватив руку девочки и ломая опять ей пальцы, она настойчиво повторяет: чернила, чернила, чернила. И во всех случаях, когда Элен на что-то натыкается или что-то берет, учительница хватает ее руки и старательно, по многу раз, складывает пальцы в нужном порядке, хотя эти движения для девочки как будто бессмысленны. Ведь они у нее ни с чем не ассоциируются, не дают никакого контакта с реальным миром, с реальными ощущениями. Но Энни упорно заставляет слепую их делать. Она отбирает у девочки ее любимую куклу и делает пальцами знак. Колебаниям места нет, только настойчивость, только борьба!

...Чопорный семейный обед. Слепая исступленно мечется вокруг стола; ее руки жадно нащупывают то одну, то другую тарелку, она пальцами хватает еду, сует ее в рот, роняет на пол, пачкает костюмы обедающих. Все из приличия делают вид, что ничего не происходит, но терпение готово вот-вот лопнуть. Не на цепь же сажать это бешеное животное, а логика говорит, что сделать нужно именно так.

Надо идти в наступление, иначе битва будет проиграна. Энни Салливан поднимается, лицо актрисы решительно и одушевлено. Учительница просит присутствующих удалиться и запирает дверь. Она быстро убирает посуду, сдирает скатерть, сдвигает в сторону стулья. Оставлены только одна тарелка, одна ложка и стул. И вот в течение шести-восьми сценических минут (огромное время) происходило только лишь одно действие: учительница всовывала слепой девочке в руку ложку и сажала ее на стул, а слепая девочка отшвыривала ложку и выбивала из-под себя стул. Учительница подсовывала ей тарелку, девочка рукой смахивала содержимое на пол, учительница собирала с пола кашу, клала ее в тарелку, тарелка с грохотом ставилась на стол, стул пододвигался, ложка всовывалась в руку - пусть ест ложкой, из своей тарелки, пусть ест сидя!

Девочка опять свирепо мычала, стул наотмашь опрокидывался, ложка летела... Учительница бросалась за ложкой, поднимала стул и усаживала девочку. Девочка со всего размаху ударила учительницу по лицу, учительница ответила тем же, девочка ударила учительницу еще раз... Стул снова ставился, ложка снова всовывалась в руку, и снова все летело ко всем чертям. Кажется, что прошло невероятно много времени, а молчаливая, ожесточенная борьба все идет, все нарастает. Девочка уже обессилена, - учительница подставляет стул, и она падает на него; теперь только всунуть ложку и пододвинуть тарелку. Пусть ест сидя и ложкой!

Но девочка, дрожа всем телом, вцепилась руками в стул, зубы у нее сжаты, лицо искажено; наконец, учительница вырвала стул. Снова схватка - доколе же? У Салливан растрепаны волосы, сорваны очки, испачкано, измято платье. Но борьба идет... И кончается только тогда, когда девочка, совершенно обессилев, падает на стул, слабыми пальцами берет ложку и мертвенными движениями подносит ко рту еду.

Девочка насторожена

И неизвестно, что нам делать - сочувствовать ли учительнице, жалеть ли девочку, или попросту радоваться, что эта страшная экзекуция кончилась? Учительница взяла верх, но победа ли это? Ведь истязанием нельзя приручить даже животное.

Но было ли то, что мы видели, истязанием?

Захваченные борьбой, мы воспринимали только ее динамику. Но, сейчас, глядя на утомленное, но решительное и даже гордое лицо актрисы, мы как бы заново переживаем прошедшую перед нами жестокую сцену и устанавливаем непреложный факт: Энни Салливан, "дрессируя" (не побоимся этого слова) запущенную душу, ни на миг не потеряла самообладания. Ни разу сама не впала в ярость. Главенствовала только железная воля и решимость выиграть бой за душу, подчинить произвол дисциплине, но при этом не сломить живой дух. Учительница попала в трудное положение - она вызвала ненависть своей воспитанницы и открытое недоброжелательство ее родителей. Отец требовал изгнания самоуверенной и грубой ирландки, он, как гуманный человек, не должен допускать истязания своей дочери. Энни Салливан уговаривает родителей позволить ей продолжать свои опыты еще две недели, но с условием, чтобы ей никто не мешал. Они должны жить в эти дни с Элен изолированно.

Происходит видимость переезда на другую квартиру (на самом деле меняются только комнаты). Девочка входит в новый дом и, проведя рукой по лицу Энни, узнает ненавистную учительницу. Опять начинаются протесты, и Элен затравленным зверьком забирается под кровать. Выманить ее оттуда и уложить в постель невозможно. Энни приводит маленького черного мальчика. Как приятно смотреть на этого нормального, разумного ребенка, он хоть и заспанный сейчас, но с одного слова понимает, что от него хотят, и тут же лезет под кровать. И вот они уже вместе с Элен сидят на полу. Мальчик дотрагивается до нее, девочка обнюхивает его руку и узнает его. Учительница настороженно следит за детьми. Элен продолжает держать мальчика за руку. Учительница подползает к мальчику, берет его другую руку и начинает обучать азбуке глухонемых, не спуская при этом глаз с Элен. Девочка насторожена, она чувствует, что делается с ней что-то уже знакомое. И сама делает движение пальцами. Это слово "пирожное". Смысл движения ей неведом, но девочка его сделала, желая вступить в общение с мальчиком. Это впервые. Учительница очень осторожными движениями складывает теперь пальцы Элен, получилось новое слово - "молоко". Элен послушно шевелит пальцами. И Энни протягивает ей кружку молока.

На сцене абсолютная тишина. Только быстрые, решительные жесты Бенкрофт и точно зачарованные движения Патти. Идет сложнейший научный опыт: ожило ли сознание или действуют лишь вновь усвоенные рефлексы?

Учительница сажает девочку на постель. И та сама начинает раздеваться. Снимает башмаки, платье, лифчик - делает все это очень медленно, спокойно, и вы не можете оторвать своего взгляда от этих столь заурядных занятий. Потому что с радостью понимаете: девочка свои страшные, бессмысленные движения заменила целесообразными.

Значит уже открылась маленькая щелочка в душе, через которую стала сочиться, нашла себе выход энергия.

Энни осторожно, точно боясь разбудить старое, уложила Элен в постель. Девочка лежала в белой рубашке, светлые волосы разметались по подушке - она, оказывается, даже красива, эта Элен Келлер.

А наутро в комнату вошел знакомый белый дог, девочка обняла собаку, прижалась к ней и стала что-то ей "говорить". Начал работать инстинкт общения, слепая, еще не понимая, что значат ее движения, понимает, для чего они. Наступает час завтрака - и новое достижение: она сама вскарабкивается в кресло, сама подвязывает салфетку, садится и ждет. Учительница ставит перед ней тарелку. Но Элен ждет. А где ее ложка?

Все это "микродела", но смысловая значительность их очевидна. Отрабатывается человеческая автоматика, усвоены азы общественной дисциплины. Энергия натуры после бурных диких вспышек обретает регулярную пульсацию. Мир воспринимается девочкой уже не враждебно, а как среда, в которой она живет и от которой ждет блага.

Удивительное состояние зрителей, которые, кажется, забыли о театре - они свидетели сложнейших и тончайших опытов творца человеческой души Энни Салливан.

Но вот наступает и последний день двухнедельного срока. В программе он обозначен - 7 апреля 1887 года. Что же эта дата знаменует?

Учительница вводит в столовую опрятно одетую, смирную Элен. Ее сажают в центр стола. Все в умилении. Девочка сама повязала салфетку, нащупала ложку. Все углубились в еду.

И вдруг - ложка летит в сторону, салфетка сорвана. Энни коршуном взлетает со своего места. Вскакивают и остальные. Элен сжалась в клубок. Предстоит бой. Учительница гневно топает ногой. Отец кричит, что он не позволит истязать свою дочь. Учительница кричит, что девочка, попав в прежнюю обстановку, вернулась к старому, что она сейчас проверяет их, что если теперь хоть чуть-чуть ослабить дисциплину, вся ее работа погибнет. Погибнет Элен! Но отец упрямо настаивает на своем, он сам возьмется за воспитание, пусть оставят в покое его дочь!

Хлопнув дверью, Энни Салливан уходит.

Тишина. Элен сидит неподвижно.

Взрослые едят, тихо постукивают ложки. Все идет отлично, не надо обращать внимание на детей, когда они немного капризничают. Девочка успокоится и все будет хорошо.

Но через секунду злой звереныш пробуждается, привычная обстановка сработала, и старые рефлексы вспыхнули вновь. Скатерть с посудой летит на пол, стул опрокинут, бурные инстинкты снова на свободе; девочке даже радостно жить в этой стихии, как животному; энергичный дух разрушения ей мил.

Энни врывается в комнату, родители выдворены, начинается обычная возня, но девочка, ненавидящая учительницу, вырывается во двор - Энни за ней. Элен подлетает к водопроводной колонке. Она в страшном исступлении. Случайно ухватившись за водопроводный рычажок, начинает с невероятной силой качать воду, как бы изливая свою истерику в этих движениях. Вода хлещет большой струей. А девочка, слившись с рычагом, все сильней и сильней его раскачивает...

Тут в нашем рассказе надо сделать секундную остановку и сообщить читателю, что мать Элен как-то говорила учительнице, что ее крохотная дочка до своей болезни произносила слово "вода", вернее, первый слог этого слова. И после этого учительница много раз складывала пальцы девочки в это слово.

И вот когда девочка в исступлении дергала рычаг, учительница, чтобы прекратить эту дикую истерику, двумя ладонями стала брызгать ей в лицо водой.

И чудо свершилось. Девочка застыла на месте, лицо ее мгновенно просветлело, и она, опустив рычаг, медленно, но очень внятно начала говорить: "Во!Во!Во!" - и тут же стала показывать это слово пальцами.

Чудо свершилось. Контакт сработал - знак и смысл слова слились воедино. Сверкнула идея, заработал разум, родился человек.

Маленькая Патти Дюк молниеносно преобразилась. Откуда у этой тринадцатилетней американской девочки-актрисы могло появиться такое пламенное вдохновенное чувство! Его подхватил и понес порыв восторга от познания мира и себя.

Страшные шлюзы дрогнули и упали; схватив за руку учительницу, Элен заметалась по двору, а та, держа свою ученицу в объятиях, опустилась вместе с ней на колени и, заставляя щупать землю, делала движения пальцами, которые девочка тут же повторяла. Повторяла мгновенно, радостно, не механически, а познавая предмет, и тут же мчалась уже к другому предмету. Ее движения стали как бы окрыленными, лицо сияло необычайной радостью, со стремительной силой она подскочила к двери и стала энергично дергать за шнур звонка. Учительница сделала движение пальцами, Элен их подхватила, и когда она сделала знак, обозначающий слово "колокол", звон домашнего колокольчика перешел в удары огромного колокола.

Бил набат победы, мерными величественными ударами колокол вещал о совершившемся чуде!

А новорожденная душа мчалась к матери и пальцами говорила "мама"; она бросалась к учительнице, и пальцы выстраивали слово "учительница". Элен обняла ставшую перед ней на колени и плачущую от радости Энни, и девочка "сказала" "Я люблю тебя!".

Чудо совершилось: знак и смысл слова соединились. Вода! - сверкнула идея, заработал разум...

Падал занавес - и казалось, что Элен Келлер все дальше и дальше будет спрашивать, узнавать, мыслить и действовать, что она стремительно и жадно, уже не теряя ни секунды, будет становиться личностью, становиться воистину чудом природы - человеком.

...Отвоевана одна душа, отвоевана ценой огромных нравственных усилий и пущена в мир. Еще один цветок пробился сквозь асфальт!

А вот и сам асфальт: покинув театр, мы идем по Бродвею. Его огни движутся на нас сплошной лавиной, и в этом непомерном блеске есть что-то зловещее. Именно сюда входит человеческая душа, чистая по своей природе и вынужденная реально существовать не в сфере абстрактной гуманности и семейных идиллий, а в жизни, переполненной чудовищными попраниями устоев гуманизма.

Да, мы уносим в своем сознании образ маленькой Элен, да, мы полны восторга от только что увиденного подвига ее учительницы,- они вошли в наше сознание так легко и естественно, ибо все это близко нашему собственному представлению о нравственных нормах жизни. Но ведь реальная жизнь для этой девочки осталась там, на Бродвее,- и пьеса неожиданно стала доигрываться на улице. И ее оптимистический финал сразу же обрел трагическую окраску, как будто бы мы оставили своих любимиц на произвол судьбы. Эту жестокую несправедливую судьбу может сломить не добрая воля, а великая и общая сила, которая действительно совершает чудо, когда вступает в бой с губительным миром, где человек трагически одинок, где эгоизм возведен в закон.

И опять этот вывод делаем мы, люди из Советского Союза, а не спектакль американского театра, который сам по себе, без правильного осмысливания, может привести к проповеди абстрактного человеколюбия. А это значит - к отрицанию общественной борьбы и даже к прямому примирению со злом. И все же в условиях американской действительности, где царит безжалостный закон личного преуспевания, идейная устремленность образа учительницы Энни Салливан, как его сыграла Бенкрофт, становится силой демократической и антибуржуазной по своему объективному идеологическому звучанию.

Мы увидели разные спектакли. И беспечно (и лицемерно) творимые развлекательные зрелища, которые если и говорили о жизни, то лишь в том смысле, что были выражением страусовой политики бизнесменов, полагавших, кажется, таким способом утвердить в людях идею покоя и преуспевания буржуазного мира. Но названные зрелища имеют малое отношение к искусству.

Мы видели и творчество, уводящее в темные миры, и хоть в этих спектаклях и слышны были болезненные вопли, но старческая светобоязнь и у юных и у ветхих оставляла всех их в границах мрака и неразумия. В таких пьесах, как "Связной", звучит мрачный панегирик смерти и разложению, происходит циничная дегуманизация искусства - правда жизни выявляется в самых ее низменных проявлениях, а ее осмысление делается с позиций крайнего индивидуализма и субъективизма; отсюда произрастает "стиль", который точнее всего можно было бы назвать натуралистическим декадансом. Самое существование этого искусства объективно - показатель распада породившего его общества, мрачное свидетельство против него самого.

Видели мы и спектакли, в которых с разной силой убедительности звучали протестующие ноты, будь то обличение фашизма, сделанное в плане исторического напоминания ("Андерсонвильский процесс"), или в виде сатиры (хоть и облегченной) на политическую жизнь страны ("Самый достойный").

На этом я и кончу свои театральные заметки, в которых многого нет, - не рассказано, в частности, о том, какое огромное значение для воспитания американских актеров имеет система Станиславского, о том, с какой горечью относятся лучшие представители американского театра к своему униженному положению, и как, какими методами они борются с засилием коммерческого духа; о том, сколь недоступен американский театр широкой аудитории (билеты туда, по признанию режиссера Келлермана, стоят в три раза дороже, чем в советские театры).

Не рассказано еще, наверное, и о многом другом. И все же главное, как мне кажется, в жизни театра США я подметил.

Идет ожесточенная борьба. Идеология империализма стремится все больше и больше подчинить своему тлетворному влиянию американскую сцену. Впереди еще множество разрушенных иллюзий, много поисков, разочарований, новых надежд и решений. Впереди необходимость доведения моральной критики до выводов социального значения.