"Полупроцентный" губернатор имперского штата

I

В первом штате страны - Нью-Йорке все грандиозно, включая название "имперский штат". Здесь находится подлинная столица Соединенных Штатов, финансово-промышленный мозг республики. Губернатор штата - весьма вероятный претендент на президентское кресло. Из шестнадцати президентов после гражданской войны 1861 -1865 годов девять в то или иное время были губернаторами Нью-Йорка. За пост губернатора и вступил в борьбу ФДР в середине октября, хотя отчетливо понимал, что 1928 год сулит новую победу республиканцам в масштабе страны. Г. Гувер, кандидат в президенты от республиканской партии, ссылался на беспрецедентное процветание в минувшие годы и сулил американцу цыпленка в супе каждый день, а в гараже пару автомобилей.

С помощью бога и на путях традиционной политики республиканцев Г. Гувер обещал "скоро изгнать бедность из страны".

В первые три дня 1300-мильной поездки по штату Ф. Рузвельт выступал с общими заявлениями, нападая на республиканцев и превознося достоинства А. Смита. ФДР считал особенно важным подчеркнуть, что религиозные вопросы - А. Смит был католиком - не должны подменять партийной борьбы. К вечеру третьего дня руководство партии спустило Ф. Рузвельта с небес федеральной политики на землю штата Нью-Йорк. Помощники ФДР получили телеграмму национального комитета партии: "Скажите кандидату, что он баллотируется не в президенты, а на пост губернатора. Пусть он ограничит свои выступления делами штата".

Ф. Рузвельт обратил оружие против своего прямого противника А. Оттингера, опытного политика, выдвинутого республиканской партией. А. Оттингер умело вел кампанию, не забывая, что Нью-Йорк - тигль национальностей. ФДР было нетрудно доказать, что в национальном вопросе обе партии одинаково беспристрастны - на пост заместителя губернатора демократы проводили Г. Лимена, банкира, оказавшего значительную материальную поддержку А. Смиту.

Значит, "ограничить свои выступления делами штата". В подготовке тематически нацеленных речей Ф. Рузвельт нашел неоценимую помощь Самуила Розенмана, его нового тридцатидвухлетнего помощника, рекомендованного А. Смитом. Юрист по образованию и необычайно пунктуальный человек, С. Розенман подобрал объемистые досье по всем вопросам, касавшимся штата: трудовому законодательству, сельскому хозяйству, финансам и т. д. Начало их сотрудничества было тривиальным. "Сэм, - сказал Ф. Рузвельт, - я сейчас бегу, мне нужно повидать кое-кого из местных политических братцев. Боюсь, что буду занят весь вечер. Сделаем так: вы набросаете, что, по вашему мнению, я должен сказать завтра вечером, и утром дадите мне. Затем мы просмотрим проект вместе". Увидев изумление на лице Розенмана, Рузвельт подбодрил его улыбкой и кликнул слугу, который повез кандидата в кресле в другую комнату - переодеваться.

С. Розенман скрупулезно выполнил задание, написал речь, изобиловавшую фактами, о том, как республиканцы в легислатуре штата Нью-Йорк нарушают торжественные обещания в области трудового законодательства.

Подсунув рукопись под дверь спальни Рузвельта, Розенман отправился спать, далеко не убежденный в успехе. На утро ФДР нашел материал превосходным, хотя и суховатым. Рузвельт "оживил" речь, сделав несколько вставок. И вечером произнес. Аплодисменты. "Прекрасно, Сэм, хорошо сделано", - заметил после митинга ФДР. Так и пошло.

Они ездили по штату: впереди легковая машина кандидата, следом два автобуса. В одном корреспонденты, в другом помощники ФДР. Розенман неустанно трудился, подготавливая проекты речей, Рузвельт бегло читал их, подправлял и произносил. Избиратели тепло встречали Ф. Рузвельта. Почему? О чем говорил Франклин Д. Рузвельт?

"Вы знаете, - сказал он задумчиво, - обстановка сегодня не слишком отличается от тех дней, когда я был в сенате в 1911 и 1912 годах. Альфред Смит, Боб Вагнер, Джим Фоли и я боролись за социальное и рабочее законодательство. Я помню, что нас именовали социалистами и радикалами в то время. Я помню, как была взбешена моя бедная мамочка, решив, что ее сын стал социалистом". Эти рассуждения стали его излюбленной темой, когда бы его позднейшие программы ни именовались социалистическими или коммунистическими. Что было "социализмом" в 1911 году, стало неоспоримым американизмом в 1928 году.

Равным образом: 'большая часть "коммунистического и радикального" "нового курса" 1933 года стала частью республиканской платформы 1944 года"^*, - писал С. Розенман.

^* (S. Rosenman, Working with Roosevelt, p. 19.)

На выборах 1928 года влияние левых организаций было крайне незначительным, однако ФДР счел необходимым связать проблемы штата - улучшение судебной и местной администрации, помощь фермерам, использование водной энергии под контролем штата и т. д. - с общими проблемами, изображая выборы как борьбу сил прогресса против реакции. Один только пример. Ссылаясь на прошлую деятельность губернатора А. Смита, Рузвельт говорил: "Если его программа сокращения рабочей недели женщин и детей является социалистической, тогда мы все социалисты; если его программа улучшения больниц и тюрем штата является социалистической, тогда мы все социалисты. И если его программа заботы о здравоохранении, его громадная помощь народному образованию является социалистической, тогда мы все социалисты и с гордостью говорим об этом... Любого человека в общественной жизни, кто идет вперед и отстаивает улучшения, зовут радикалом. Демократическая партия в этом штате шла вперед и отстаивала улучшения, и она заслужила название радикальной здесь и в других штатах".

ФДР теперь стал отличным оратором и научился производить весьма благоприятное впечатление. Его выступления были удачными не только то содержанию, но и по форме. В заключение каждого он неизменно просил слушателей обратить внимание на то, как он выглядит. ФДР старательно избегал того, чтобы не создалось впечатления, что он инвалид. В одном городке зал, арендованный для предвыборного митинга, не имел входа на сцену, чтобы попасть на нее, нужно было пройти через центральный проход между рядами кресел. ФДР не хотел вызывать сочувствия, он взобрался по пожарной лестнице снаружи здания и так проник на сцену. Карабкаться по лестнице было мучительно трудно. Франклин мог использовать только руки. Но ни один из сидевших в зале ни о чем не догадался.

Успешная кампания ФДР в штате не могла спасти положения партии в национальном масштабе. Г. Гувер уверенно вел за собой страну. А. Смит, избравший в качестве основного лозунга кампании еще большее процветание, мог давать только обещания, республиканцы же опирались на факты. При аналогичном подходе партий к материальным вопросам можно было бы провести различие в духовной сфере, акцентируя внимание на "прогрессе", как поступил Рузвельт. Смит не сделал этого. В результате кампания, не развившись, деградировала, и споры велись вокруг религии (республиканцы со всей серьезностью заявляли, что, если католик Смит будет президентом, все браки протестантов в США окажутся недействительными, дети от них признаны незаконными, а папа римский станет верховным арбитром страны) и "сухого закона" (республиканцы кричали, что демократы положат конец "благородному эксперименту" - запрещению употребления спиртных напитков в США, введенному 18-й поправкой к конституции в 1920 г., и тем самым погрузят морально чистых американцев в пьяное болото остального мира).

ФДР с явным огорчением следил, как предвыборная кампания демократов заходит в тупик. Оставалось только горько шутить. В письме к другу: "Благодарю тебя за присланное ужасное фото моей лучшей половины. Она, очевидно, рассматривает муху на потолке, стараясь выяснить, можно ли одновременно быть мокрой и сухой". Элеонора со вновь выработанным ригоризмом была "сухой" и начисто изгнала спиртные напитки из своего дома, что изрядно досаждало Франклину, умеренному любителю коктейлей.

Он со значительной тревогой наблюдал и за действиями Раскоба, который стал председателем национального комитета демократической партии. Появление миллионера на этом посту было трудно совместить с утверждениями, что демократы - партия "пропресса". Раскоб говорил слишком много, чтобы исправить складывавшееся неблагоприятное впечатление. ФДР обратился к другому миллионеру - Б. Баруху. Раскоб и Барух внесли самые крупные взносы в кассу демократической партии. В отличие от Раскоба, Барух, еврей из штата Южная Каролина, лучше понимал значение идей. Именно он отчеканил накануне кампании фразу: "Миру нужно выбрать между конструктивным радикализмом Вудро Вильсона и разрушительным радикализмом Ленина"^*. Усилия ФДР и Баруха не привели к заметным результатам, им удалось очень поздно, к 4 ноября, побудить колебавшегося Мака Аду, видного деятеля демократической партии, безоговорочно поддержать Смита. Это не могло изменить течения кампании.

^* (J. Daniels, The End of Innocence, Philadelphia, 1954, p. 326.)

6 ноября состоялись выборы. ФДР со своими помощниками следил за сообщениями о ходе голосования в отеле "Билтмор" в Нью-Йорке. Хотя демократы затратили на кампанию 7 млн. долларов, всего на два миллиона меньше, чем республиканцы, деньги были выброшены на ветер. Уже к середине дня выяснилось, что демократы проигрывают по всей стране. Что касается выборов губернатора штата Нью-Йорк, то стало запаздывать поступление данных от ряда округов. ФДР и его советники хорошо знали американскую политическую жизнь и недолго гадали о причинах задержки: на местах ожидали окончательного национального вердикта, чтобы "подправить" собственные результаты. Тогда Рузвельт пошел на крайнюю меру, по существу блеф. Он связался по телефону с шерифами округов, откуда не поступали сообщения об итогах голосования.

"У телефона Франклин Рузвельт, - говорил он. - Я слежу за голосованием из отеля "Билтмор" в Нью-Йорке. Данные из вашего округа запаздывают, и мне это не нравится. Если это будет продолжаться, я займусь вами, вы лично отвечаете за то, чтобы не было мошенничества при подсчетах. Если вам нужно поддержать порядок ил л обеспечить правильный подсчет, сообщите мне сюда и я попрошу санкции губернатора штата на использование частей национальной гвардии, чтобы помочь вам". Дополнительно шерифам было сообщено, что "сто юристов" выедут в округа для проверки правильности выборов (что потом и было сделано, злоупотребления оказались незначительными). Это помогло.

Ф. Рузвельт был избран губернатором штата Нью-Йорк, получив 2 130 193 голоса против 2 104 629 голосов, отданных Оттингеру. Смит в том же штате получил на 100 тыс. голосов меньше Гувера, по всей стране преобладание республиканцев было громадным. Успех Ф. Рузвельта был исключением на выборах 1928 года, личной, а не партийной победой. При всем этом большинство в 25 тыс. голосов было ничтожным.

ФДР имел разумные основания в последующие два года шутливо именовать себя среди друзей "полупроцентным" губернатором.

II

"Он не проживет и года", - заметил А. Смит о ФДР. Смит, четыре раза избиравшийся на этот пост, знал, что говорил. Исполнение обязанностей в Олбани, где находилась резиденция губернатора, требовало не только интеллектуального, но и большого физического напряжения. Население имперского штата уже тогда превышало 12 млн. человек, а административная машина штата была крайне неуклюжей и требовала каждодневного присмотра. Легислатура находилась многие годы в руках республиканцев, не говоря уже о Таммани, проводившей собственную политику в Нью-Йорк Сити.

А.Смит был убежден, что Ф. Рузвельт лишь продолжит его в общем успешную деятельность в штате Нью-Йорк. К концу двадцатых годов как-то забылось, что ФДР имел громадный административный опыт, тем не менее о нем отзывались как об умном человеке, но главным образом теоретике. Смит снял номер в одном из отелей Олбани, дабы руководить новым губернатором, и порекомендовал ему не производить никаких перемещении среди руководителей штата. ФДР согласился с ним, а затем уволил двоих, на которых опирался Смит, - секретаря губернатора Б. Московии, и секретаря штата Р. Мозес. Первая третировала ФДР в период кампании 1928 года, второй имел раньше столкновения с ним по ряду дел. Взбешенный Смит расценил поступки Ф. Рузвельта как черную неблагодарность, но так и не понял, что неверно оценил личность своего преемника. Раскоб предложил Смиту занять место управляющего "Эмпайр стейт билдинг" в Нью-Йорке. Смит согласился. ФДР остался в Олбани один.

В губернаторский дворец вселился новый хозяин, сорокашестилетний Ф. Рузвельт. К этому времени он давно сформировался как политик, приобрел те черты, которые неизменно отличали его и в бытность президентом. Окружающие по-прежнему были склонны видеть в нем прежде всего чрезмерный оптимизм, бьющую через край жизнерадостность, он порой походил на бой-скаута-переростка. Тяжкие испытания болезни, казалось, не подорвали его бодрости, хотя он и не мог ходить, не опираясь на трость, а еще лучше - на чью-либо руку.

Близкие находили, что после болезни ФДР как бы вторично родился, утратив свои прошлые неприятные качества-зазнайство и плохо скрытое высокомерие. Он стал более человечен. Раньше ФДР разбрасывался, теперь научился сосредоточиваться. Встречавшиеся с ним поражались обширным познаниям Франклина в самых различных областях. Он объяснил одному из них: "Вы, ходящие на двух ногах, проводите свободное время, играя в гольф, стреляете уток и т. д., в то время как все мои упражнения ограничиваются книгами".

Победа на выборах в глазах ФДР была победой и над болезнью. Он твердо считал, хотя обычно и избегал разговоров на эту тему, что судьба готовила его к некоей миссии. Преодолев недуг, ФДР был убежден, что действует по предначертанию провидения. "Но под внешней оболочкой, - пишет А. Шлезингер, - скрывался другой человек: более сильный, более твердый, более честолюбивый, более мелкий, более злой, более злопамятный, более глубокий, более сложный, более интересный. Лишь самые близкие друзья видели эти стороны характера Рузвельта и то усматривали лишь их отдельные и иногда устрашающие проявления. Его глаза дружественные, но непроницаемые, улыбка приветливая, но ни к чему не обязывающая, манеры открытые, которые, однако, нельзя было разгадать, - все это говорило о его недоступности извне. Он любил людей, но очень редко открывался перед ними. Отдаление даровало ему мастерство в политике и расчетах, иногда даже в жестокости в отношении к людям. Тех, кто любил его больше всех, он терзал особенно безжалостно. Почти каждым он мог пожертвовать. Поскольку он мог быть беззаботным и неглубоким интеллектуально, он мог быть коварным и скользким морально. Он казался мягким и услужливым, однако в действительности был ужасающе тверд внутри"^*.

^* (К этой характеристике А. Шлезингер дает примечание: "Суждения эти, конечно субъективные, являются результатом бесед со многими членами кружка Рузвельта.., а также изучения книг и статей Шервуда, Перкинс, Моли, Стимсона и Банди, Фрейделя, Розенмана, Гюнтера, Тагвелла, Линдли и др."A. Schlesinger, The Crisis of the Old Order 1919 - 1933, pp. 422-423, 547).)

В окружавших его людях ФДР ценил прежде всего верность. По этому принципу, а затем уже по деловым качествам он подобрал себе помощников в Олбани. С. Розенман, знавший ФДР всего несколько месяцев, был очень удивлен, получив назначение советника губернатора. Рузвельт откровенно сказал ему: "Я быстро распознаю людей и довольно хорошо пониманию их. Иногда инстинкт оказывается полезнее, чем длительное и всестороннее изучение". Г. Моргентау-младший был назначен председателем совещательного комитета по вопросам сельского хозяйства. Семья Моргентау всегда щедро финансировала политические предприятия ФДР. Секретарем штата стал Э. Флинн, профессиональный политик из Бронкса, воспитанный в циничных традициях Таммани. Тем самым ФДР отдал должное и этой организации. Комиссаром по вопросам промышленности была назначена Фрэнсис Перкинс. Впервые в истории штата женщина занимала столь ответственный пост. Выдвижение ее в глазах ФДР было необходимо, дабы показать избирательницам равноправие женщин.

Ф. Рузвельт не оставил ни малейших сомнений у своих сотрудников, что ключевые решения будут приниматься только им, а помощники имеют право совещательного голоса. "Я должен быть губернатором штата Нью-Йорк, и я буду им сам", - напутствовал он Ф. Перкинс, приступившую к исполнению своих обязанностей. Очень скоро выявилась и другая черта ФДР: нетерпимость к критике. "Франклин, - пишет Р. Тагвелл, - уже тогда имел тенденцию, хотя публично и сохранял хорошую мину, рассматривать критику в лучшем случае как недружественный акт, а в худшем - вредительство. Он решительно не терпел никакой попытки поставить под сомнение его намерения или попытаться выяснить его мотивы... Он считал, что обладает привилегией иммунитета от критики. Те, кто не признавали этого и не предоставляли ему необходимого иммунитета, запечатлевались в его памяти. У него была поистине способность слона запоминать тех, кто причинил ему вред. В один прекрасный день виновный удивлялся, что не получил тех или иных благ. В конце концов таких лиц оказалось много. Никакие мольбы не могли изменить их положения и допустить их в кружок доверенных сотрудников. Что касается Франклина, они навеки-вечные были подвергнуты остракизму"^*.

^* (R. Tugwell, Democratic Roosevelt, p. 192.)

Даже зная или догадываясь об этих качествах ФДР, все равно работать с ним было необычайно трудно. Помимо всего, лаконично замечает Д. Бирнс, "Франклин Рузвельт никогда не был одинаков с двумя любыми людьми"^*. О его намерениях даже близкие в конечном счете могли только догадываться.

^* (J. Byrnes, All in One Lifetime, N. Y., 1958, p. 281.)

III

В Олбани Ф. Рузвельт взял старт, намереваясь финишировать в Белом доме, в Вашингтоне. Крупнейшим препятствием на пути мог оказаться 1930 год, когда истекали его полномочия и нужно было добиться переизбрания. Следовательно, было необходимо показать товар лицом и произвести внушительное впечатление прежде всего на ньюйоркцев. Их избирательные бюллетени превращались в пропуск в Белый дом.

В редкую минуту откровенности Ф. Рузвельт сказал Розенману: "Знаете ли вы, что должен прежде всего сделать президент, чтобы провести в жизнь хорошее законодательство? Он должен добиться избрания! Если бы я сейчас был частным гражданином в Гайд-парке, я мог бы сделать очень мало. Поэтому не отпугивайте опрометчиво голосов, если только для этого нет разумной причины. Вы должны сначала заполучить голоса, а тогда вы сможете сделать хорошие дела". Для успеха на выборах необходимы "хорошая, позитивная либеральная программа и хорошая партийная организация". Об этом неустанно хлопотал ФДР, одновременно настаивая, что его пребывание на посту губернатора открывает "эру доброго согласия" в штате - эру сотрудничества обеих партий.

В связи со вступлением в должность 1 января 1929 г. Ф. Рузвельт обратился с посланием к легислатуре, в котором сформулировал свою программу: сбалансированный бюджет штата, помощь фермерам, улучшение парков, упорядочение работы судов и т. д. В обстановке "просперити" в стране, по-видимому, 'большего предложить было нельзя. С первых дней в Олбани ФДР почувствовал тяжесть работы, выпадавшей на плечи Губернатора, не желавшего передоверять ведение дел своим подчиненным. Он получал в день в среднем по 250 писем, на 50 из них приходилось отвечать лично. Стоимость недвижимого имущества, принадлежавшего штату, оценивалась в 1929 году примерно в 1 млрд. долл., а ежегодные ассигнования по бюджету штата на новое строительство превышали 80 млн. долларов. ФДР стремился уследить за вcем и удовлетворительно претворить в жизнь свои идеи руководства строительством. Стены кабинета губернатора украшали схемы, на которых еженедельно отмечался ход строительства каждого из 150 возводившихся объектов. Если плановые сроки по любому из них нарушались, следовало личное вмешательство губернатора.

ФДР имел перед собой враждебную легислатуру, в которой большинство принадлежало республиканцам. Сердца ее членов, понаторевших в профессиональной политике, было просто невозможно растопить самыми убедительными речами, хотя все публичные выступления ФДР теперь готовились штатом квалифицированных сотрудников во главе с С. Розенманом. Легислатура была преисполнена решимости блокировать любые "прогрессивные" меры, квалифицируя их не как заботу о благе штата, а как попытку обеспечить партийные интересы. Укрепление аппарата демократической партии имело вдвойне важное значение - так можно было установить связь с рядовыми избирателями через головы законодателей. Главное - довести до сведения всех в штате титаническую борьбу губернатора с легислатурой, если когда-либо она разразится. "Наш моральный долг - распространять евангелие демократической партии", - поучал ФДР, поставивший на службу высокой цели все средства современной массовой информации.

Уже в январе 1929 года в Олбани было учреждено пресс-бюро, демократическая организация отпустила для него на первый случай 100 тыс. долларов. Отныне все газеты штата стал затоплять поток бесплатных материалов о деятельности губернатора. ФДР указал: "Если пять лет тому назад девяносто пять (процентов избирателей черпали свои сведения из газет, то теперь по крайней мере половина избирателей, сидя у камина, слушают выступления политических деятелей обеих партий и выносят свои суждения не из того, что прочитали, а из того, что услышали". Для начала демократическая партия купила час вещания в месяц у всех станций штата, с 3 апреля 1929 г. Ф. Рузвельт стал сам выступать со своими "беседами у камелька", тщательно подготовленными речами перед микрофоном. Возможности осветить предстоявшую схватку с легислатурой были созданы, а она не заставила себя ждать.

Бюджет штата издавна служил для удовлетворения партийных потребностей. Не случайно он обсуждался на закрытых заседаниях комиссий легислатуры. При господстве республиканцев в комиссиях целевое назначение расходов было очевидно. ФДР предпринял решительную попытку сломать этот порядок. Во-первых, он наложил вето на бюджет, во-вторых, высказался за полную гласность обсуждения финансов штата. Последовала сложная борьба, в том числе в судах, спорной оказалась интерпретация прерогатив исполнительной и законодательной властей. ФДР стоял на том, что легислатура не имеет права вмешиваться в исполнение бюджета, что всецело входит в круг Обязанностей губернатора.

Спорили до хрипоты. В разгар разногласий с легислатурой Ф. Рузвельт в одном из писем родственникам извинялся за то, что пишет от руки, а не на машинке. Это, однако, невозможно "до тех пор, пока глупая старая республиканская легислатура не возьмет в толк, что пора разъехаться по домам и оставить меня на покое заниматься делами штата". В конечном итоге суды высказались за позицию ФДР. Противники были посрамлены - юридическая власть поддержала незыблемость функций власти исполнительной.

ФДР обнаружил, что губернатор мог использовать небольшую речную яхту "Инспектор". Летом 1929 года вместе с семьей и многочисленными помощниками он отправился по каналам в поездку по штату. Зрелище было презабавным: толпа людей на палубе, яблоку негде упасть, среди них выделялась внушительная фигура губернатора, а по ближайшей дороге параллельно каналу с черепашьей скоростью передвигался торжественный кортеж: машина губернатора, многочисленные полицейские на мотоциклах. ФДР инспектировал различные учреждения штата: школы, 'больницы, тюрьмы, приюты и т. д. Элеонора служила глазами и ушами мужа. В первые дни ее ответы на вопросы Франклина были анекдотичны. Например, она делала вывод о достаточном питании, ознакомившись с меню, или не думала, что помещения переполнены, так как кроватей было немного. "Глупышка! - восклицал Франклин, - нужно было посмотреть, не сложены ли кровати в кладовых или не спрятаны ли за дверью, и заглянуть в кастрюли". К чести Элеоноры, она очень быстро научилась устанавливать истинное положение вещей.

То была первая из летних поездок губернатора, предпринимавшихся в политических целях. Внешне он не делал различия между местными политиками - демократами и республиканцами. И те и другие были желанными гостями на утлом суденышке. Губернатор сумел очаровать многих. После обстоятельных бесед с ним местные профессиональные политики возвращались преисполненные сознания своей важности. ФДР умел вести разговор так, что собеседник невольно понимал: перед ним хозяин штата. Но людям несомненно льстило, как хозяйственный ФДР обсуждал с ними на равной ноге местные дела: состояние посевов, дороги, лесонасаждения, положение в школах и благотворительных учреждениях.

Его энергичные усилия, очевидно направленные на достижение выдающейся национальной известности, не на шутку встревожили республиканскую партию. Хотя сам Ф. Рузвельт неоднократно публично заверял, что не имеет в виду выставить свою кандидатуру на пост президента, ни один здравомыслящий политик не верил этому. Республиканские политики и недоброжелатели ФДР в демократической партии не щадили усилий, чтобы безнадежно подорвать его репутацию. Они решили нанести удар в самое уязвимое место - отношения губернатора с Таммани.

Республиканским стратегам нельзя было отказать в дьявольской изобретательности. Коррупция Таммани вошла в пословицу, даже "Нью-Йорк тайме" отзывалась об этой организации как о "первой в войне, первой в мире и первой в карманах своих сограждан". Поэтому, когда осенью 1929 года республиканцы внезапно потребовали положить конец злодействам Таммани в Нью-Йорке, они не сделали сколько-нибудь значительного открытия. Новым было, однако, то, что республиканцы истерически настаивали, чтобы губернатор Ф. Рузвельт назначил расследование. Это с головой выдавало подлинные цели борцов за чистоту нравов.

Их замысел был прост и в то же время сложен. Дальнейшее политическое продвижение ФДР зависело от его деятельности в Олбани. Он просто не смог бы вынести провала на выборах 1930 года, то есть переизбрания губернатором. Однако успех на них мог быть обеспечен только поддержкой Таммани. Любое глубокое расследование дел организации неизбежно сводило шансы на выборах 1930 года к нулю. В то же время отказ всерьез заняться расследованием несомненно преступной во многих случаях деятельности Таммани давал веские основания представить губернатора Рузвельта в глазах страны как соучастника грязных политических боссов Нью-Йорка, что принесло бы неисчислимый вред при попытке выдвинуть свою кандидатуру на пост президента. Противники ФДР заранее торжествовали: им представлялось, что губернатор, претендовавший на звание прогрессивного деятеля, загнан в тупик.

Действительно, обстановка сложилась серьезная. В конце 1929 года происходили выборы мэра Нью-Йорка. Тогдашний мэр Д. Уокер, пьяница и развратник, пользовался скандальной известностью. Один его соперник на выборах Ф. Ла Гардия прямо обвинил мэра, что полиция не расследовала должным образом убийство известного гангстера Ротштейна. Другой соперник, социалист Н. Томас, указал, что судья в Бронксе получил от Ротштейна взятку в 20 тыс. долларов. Как Ла Гардия, так и Томас громко обвиняли Ф. Рузвельта в бездеятельности. Но ему нужен был еще по крайней мере год. ФДР официально заявил, что может начать расследование лишь в том случае, если ему будут представлены точные факты. Как можно добыть их, не проведя расследования, он не объяснил. Своим ближайшим помощникам ФДР сказал: в случае необходимости он вызовет Ла Гардия и иных обвинителей и "в присутствии стенографа заявит, чтобы они подкрепили свои требования фактами, если их нет - они будут выглядеть идиотами".

Естественно, что к этой процедуре прибегнуть не пришлось. Уокер был переизбран мэром, но 175 тыс. голосов, собранных Н. Томасом, показали степень недовольства ньюйоркцев. Роль ФДР была явно неблаговидна и вызвала серьезную тревогу честных людей. Не говоря о статьях, пронизанных духом партийных распрей, общественное мнение все же склонялось к тому, что банде Таммани вольготно живется в штате Нью-Йорк. Тогда ФДР избрал поразительный путь: он стал всячески пропагандировать себя как ревностного защитника американской демократии!

Одному из своих друзей, на которого не произвела впечатления эта аргументация, ФДР писал: речь идет -вовсе не об отношениях между Таммани и губернатором, "все сводится к разнице между сохранением конституционного правления и политической кампанией. Более того, речь идет об охране конституционного правления^*. Применение крупнокалиберной артиллерии из арсенала американских буржуазных политических партий по мелкой на первый взгляд цели - критерий важности, которую придавал ФДР кампании против коррупции Таммани для собственной политической судьбы.

^* (J. Burns, Roosevelt: the Lion and the Fox, p. 121.)

Рузвельт всегда учил своих единомышленников не принимать боя на позициях, предложенных противником. Если недруги били по чувствительным местам, лучше умолчать об этих ударах, как бы чувствительны они ни были, а проявлять инициативу в других вопросах. Требования расследования коррупции Таммани, отравлявшие жизнь ФДР все годы пребывания в Олбани, были дополнительным аргументом в его глазах в пользу смелого проведения прогрессивной программы в делах штата. Только прогрессивные меры могли укрепить его плацдарм для штурма Белого дома и парализовать вполне обоснованные обвинения в потворстве преступникам в Таммани. Короче говоря, цель оправдывала средства. Так думал он.

IV

Не личные усилия Ф. Рузвельта, а обстановка в Соединенных Штатах в 1929-1932 годах определила громкое звучание его программы и практической деятельности в штате. Он начал работать под безмятежным небом "просперити", выдвинув обычные либеральные пожелания - улучшить там-то, обратить внимание на то-то и т. д. Единственным обширным проектом было предложение об использовании энергетических ресурсов реки Св. Лаврентия, по которой проходит граница штата. Хотя проблема на первый взгляд носила в основном технический характер, ФДР рассматривал ее как необычайно важную социально. На последнее обстоятельство, по-видимому, впервые обратил его внимание профессор Гарвардского университета Ф. Франкфуртер, впоследствии ставший одним из наиболее влиятельных советников Рузвельта. Коротко говоря, монополии, снабжавшие страну электроэнергией, жесточайшим образом грабили потребителей, установив абсурдные тарифы.

Рузвельт предложил использовать энергетические ресурсы реки Св. Лаврентия так: гидростанции должны принадлежать государству, а передачу и отпуск электроэнергии производят частные компании. Он открыл активную пропагандистскую кампанию в поддержку своего плана. "Одним из наиболее веских аргументов в пользу развития ресурсов федеральными властями или штатом, - говорил он, - является то, что в этом случае всегда будет критерий для определения стоимости производства электроэнергии". Рузвельт напомнил, что государству принадлежали всего три крупных источника, где можно было вырабатывать гидроэнергию, - река Св. Лаврентия, Маскл Шоалз и Болдер Дэм. "Если мы в Соединенных Штатах утратим полностью контроль над энергией, тогда последует наступление на другие свободы", ибо "очень мощные финансовые группы хотят использовать электроэнергию для собственных компаний".

Предвидя неизбежные обвинения в "неамериканском" образе мыслей, ФДР счел необходимым подчеркнуть: тех, кто выступает за развитие энергетики государством, "не следует поносить как большевиков или опасных радикалов, в конце концов они стремятся лишь вернуться к древнейшим принципам и защитить разумные потребности обычного человека". Усилия ФДР не увенчались успехом - монополии горой встали против его проекта. Различные трудности нарастали с каждым днем. Ни губернатор, ни президент Рузвельт так и не смог сдвинуть бесспорно полезное дело с мертвой точки. Лишь в 1954 году началось практическое использование гидроэнергии реки Св. Лаврентия, разумеется, совершенно по-иному, чем планировал Ф. Рузвельт.

Борьба ФДР по этому специальному вопросу полностью соответствовала его давним взглядам о необходимости всемерного сохранения естественных ресурсов страны. "В широком плане, - говорил Ф. Рузвельт в 1931 году, - задача сохранения и защиты наших подлинных богатств - будь то материальные ценности, здоровье людей или их счастье - настолько обширна, что целиком и полностью должна поглощать функции правительства". В Олбани Рузвельт попытался быть губернатором-строителем. Он сумел провести через легислатуру очень ограниченный закон, дававший возможность штату за небольшую плату продавать участки земли городским беднякам. Цель этой утопической меры, давшей ничтожные результаты, заключалась в том, чтобы выселить бедноту из города.

В 1931 году он добился поправки к конституции штата - ассигновывалось 19 млн. долларов на приобретение властями штата истощенных и заброшенных земель. На них проводились лесопосадки. Эти разумные начинания не могли не укрепить репутацию ФДР как рачительного хозяина вверенной ему избирателями собственности штата. Но одновременно они усиливали недовольство Ф. Рузвельтом со стороны крайне реакционных деятелей. Ему на каждом шагу приходилось отводить обвинения в "опасном радикализме".

За несколько дней до вступления в должность губернатора в конце декабря 1928 года Ф. Рузвельт говорил на пресс-конференции: "Я считаю, что в будущем государство, а, когда я говорю "государство", я не имею в виду только штат Нью-Йорк, будет играть значительно большую роль в жизни граждан. Здравоохранение, на мой взгляд, является заботой государства, и я думаю, что его деятельность будет расширяться в интересах обеспечения всеобщего блага. Государство несет ответственность за обучение детей своих граждан. Тогда почему не делать это хорошо? Некоторые заявят, что это социализм. Мой ответ им - это социальные, но не социалистические меры".

Обычно не принято говорить о философских воззрениях Ф. Рузвельта, он, естественно, не был философом в академическом смысле, но совокупность его взглядов, высказанных к концу двадцатых годов, говорит о довольно стройной концепции, центральное место в которой занимало соотношение эволюции и революции. Еще в 1926 году в лекции в академии Милтона он настаивал, что изменения неизбежны в любом обществе, беспокойство в нем - "признак здоровья", а социальные беспорядки вызываются в равной степени "теми, кто боится изменений, и теми, кто стремится к революции". Опасность для США заключалась не в радикализме, а "в слишком длительном периоде бездействия или в господстве реакции". Речь по случаю национального праздника 4 июля 1929 г. Ф. Рузвельт посвятил тогдашнему состоянию Соединенных Штатов. Республиканцы, не видя близкого исхода "просперити", на все лады превозносили благодеяния большого бизнеса. ФДР был настроен не только скептически.

"Есть все основания спросить, - говорил он, - не находимся ли мы перед лицом опасности возвращения к временам троглодитов, возникновения новой феодальной системы, создания такого высокоцентрализованного контроля со стороны промышленников, что нам потребуется принять новую Декларацию независимости?" Если американцы, подобно их предкам в период войны за независимость, не поднимутся против "нового экономического феодализма", то в конечном счете собственность сосредоточится в руках немногих, а "преобладающее большинство народа окажется рабами". К счастью, добавил ФДР, народ США имеет возможность отстаивать свои права "скорее избирательными бюллетенями чем мушкетами". Речь получила очень большой резонанс в стране, на нее неоднократно ссылались деятели демократической партии, если не как на евангелие партии, то во всяком случае как на символ веры ФДР.

Когда в середине 1930 года один конгрессмен в публичном выступлении вновь обратился к этой речи, ФДР в письме к нему разъяснил, что он имел в виду: "Нет никакого сомнения.., что коммунистические идеи наберут силу по всей стране, если мы не сумеем поддержать старые идеалы и первоначальные цели демократии. Я знаю, что вы согласитесь со мною в том, что в США перед нами стоит не только опасность коммунизма, но равная опасность концентрации всей экономической и политической власти в руках тех, кого древние греки называли олигархией"^*.

^* ("F. D. R. His Personal Letters", Ed. by E. Roosevelt, vol. 3, N. Y., 1950, pp. 119-120.)

Пока продолжались "нормальные времена" - беспрецедентный рост американской экономики двадцатых годов, ФДР мог только взывать к совести монополистов. Но то был глас вопиющего в пустыне. Лишь крутое изменение экономической конъюнктуры с сопутствующими ему социальными и политическими явлениями могло потребовать перехода от зловещих предостережений к делам. И это время наступило осенью 1929 года.

V

Несмотря на многочисленные предсказания Ф. Рузвельта о неизбежности краха спекулятивного бума, он, как и другие американские деятели, был захвачен врасплох, когда разразился кризис 1929-1933 годов. Слова политика ФДР в адрес ростовщиков и менял всегда были жесткими, но дела губернатора Рузвельта далеко не соответствовали им. Из Олбани никогда не выходило официальных предостережений против бесчестных махинаций Уолл-стрита, а власти штата не сделали ничего, чтобы обуздать разгул спекуляции на нью-йоркской бирже, хотя регулирование дел денежного рынка прямо входило в компетенцию штата.

В середине октября 1929 года началось резкое падение курса акций на нью-йоркской бирже. 24 октября, в "черный четверг", было продано за день 12,9 млн. акций, крах был отсрочен на несколько дней поспешно созданным пулом крупнейших финансистов во главе с Морганом, но на следующий вторник, 29 октября, на бирже было продано 16 млн. акций. В целом за месяц стоимость акций уменьшилась почти на 16 млрд. долларов, что повлекло разорение многих тысяч мелких и средних вкладчиков, втянутых в спекуляции.

Вместе с другими американскими лидерами Ф. Рузвельт далеко не сразу понял размах катастрофы. Он, как и Г. Гувер, полагал, что происходит временный спад, вызванный безрассудными спекуляциями. На следующий день после "черного четверга" ФДР телеграфировал нью-йоркской газете из Уорм-Спрингс: "Я не знаю подробностей, но твердо убежден, что промышленность и торговля в основном здоровы". Кризис все же нарастал, по всей стране закрывались предприятия, увеличивалось число безработных. ФДР, однако, не усматривал в этом чрезвычайного положения. В ответ на призыв Г. Гувера в конце ноября к губернаторам расширить общественные работы он сообщал, что в штате Нью-Йорк осуществляется программа строительства больниц и тюрем, "размеры ее ограничиваются только возможными поступлениями без увеличения налогов". И все.

Принимая бразды правления, Г. Гувер обещал покончить с бедностью в стране. Зимой 1929/30 года наступил второй год ликвидации бедности - свыше 4 млн. американцев оказались без работы.

В то время в Соединенных Штатах не было никакого социального законодательства. Безработный мог рассчитывать только на себя. Тысячи и тысячи обездоленных людей безуспешно искали работу, а занятые зачастую неполную неделю с ужасом думали о будущем. Ежедневно новые отряды пополняли ряды безработных. Частная благотворительность, подачки богачей были каплей в море, они скорее раздражали, приводили в бешенство людей, лишенных возможности трудиться.

Правительство пока шло по самому легкому, как представлялось в Вашингтоне, пути: не понимая причин кризиса и не видя возможностей преодолеть его, министры чуть ли не каждую неделю коллективно или индивидуально выступали с успокаивающими заявлениями. Они уподоблялись средневековым астрологам, точность предсказаний которых немедленно опровергалась жизнью. Американские трудящиеся знали лучше, что им было делать.

Весной 1930 года появились первые грозные признаки народного недовольства. 6 марта с лозунгами компартии на улицы городов вышли почти полтора миллиона демонстрантов, требовавших работы и хлеба. Полиция жесточайшим образом расправилась с ними. Нью-Йорк, штат прогрессивного губернатора Ф. Рузвельта, не был исключением. Здесь 35 тыс. демонстрантов выслушали речи ораторов-коммунистов на Юнион-сквер. У. Фостер призвал их пойти к городской ратуше. Демонстрация двинулась, и в этот момент полиция обрушилась на нее. Корреспондент буржуазной "Нью-Йорк тайме" писал: полицейские действовали дубинками и кистенями, "раздавались вопли мужчин и женщин с окровавленными лицами и головами. Полицейские избивали десятки людей, сбитых с ног на площади".

Полиция очистила улицы от демонстрантов, но причины недовольства нельзя было устранить дубинками и кистенями. Белый дом оценивал падение занятости к весне 1930 года в 9 процентов, в Олбани твердо знали, что это фальсификация, данные, собранные Ф. Перкинс по поручению ФДР, показали 15 процентов. Количество лиц, обращавшихся за помощью, возросло в два раза, тысячи бездомных переполняли ночлежные дома, громадные очереди выстраивались за бесплатной тарелкой супа в благотворительных учреждениях. Власти города разрешили бездомным ночевать на баржах, швартовавшихся в нью-йоркском порту. Росла нищета, а вместе с ней недовольство. Через полгода после начала кризиса ФДР был настроен по-иному, чем осенью 1929 года. "Обстановка серьезна, - признал он в конце марта 1930 года, - для нас пришло время хладнокровно и конструктивно подойти к ней, подобно ученому, разглядывающему пробирку со смертоносными бактериями, стремящемуся, во-первых, понять их характер, соотношение причин и следствий и, наконец, пути победы над ними и технику предотвращения приносимых ими несчастий".

При всем этом губернатор Рузвельт был все еще склонен рассматривать несчастье, обрушившееся на страну, как сезонное колебание. Он отдал указание властям штата всеми мерами способствовать повышению занятости, упорядочить помощь, а также создал первую в США комиссию в целях изучения методов ликвидации сезонных колебаний в занятости. Через легислатуру был проведен закон, ограничивавший вмешательство судов в трудовые конфликты, и одобрены некоторые меры, смягчавшие эксплуатацию. Он публично выступил за введение пособий по безработице. В совокупности все это было очень скромно, но губернатор Рузвельт действовал, в то время как подавляющее большинство государственных и общественных лидеров пребывало в прострации. Штат Нью-Йорк постепенно становился примером для страны.

Политические комментаторы подчеркивали, что перед демократами открылись блистательные возможности. Но, как писал трезвый публицист Уильям Аллен Уайт, считавшийся совестью либералов, "для вас, демократы, наступили великие дни, однако не будьте слишком уверены. Если старый бриг выровняется на следующий год либо в результате искусного управления, либо из-за изменения ветров и волн, народ забудет, что он когда-то лежал на боку. Но я боюсь одного: если корабль не выпрямится, экипаж выскочит и выбросит за борт всю офицерскую толпу в расшитых мундирах - демократов, республиканцев, решительно всех". ФДР целиком и полностью был согласен с этим анализом.

Одному ортодоксальному экономисту, который дал губернатору Рузвельту академически бесстрастный совет: единственная надежда пробудить страну к изменениям - подождать, пока государственный корабль прочно не сядет на мель, ФДР холодно ответил: "Люди не скоты, вы должны это знать!". В личной переписке в конце 1930 года он откровенно признал: "У меня нет никаких сомнений в том, что для страны пришло время на целое поколение стать радикальной. История показывает, что там, где это случается, нации избавлены от революции".

Радикализм губернатора имперского штата возрастал прямо пропорционально развитию кризиса. Все чаще и чаще он обрушивается публично на недостатки американской экономической системы, к пониманию которых народ пробудил кризис. Его выступления были созвучны настроениям масс, а политически были просто необходимы. ФДР отвоевывал себе не иллюзорную славу трибуна, а преследовал реальную щель - переизбрание его губернатором. Обращение к общим экономическим проблемам было чрезвычайно важно также и потому, что на выборах 1930 года республиканцы сосредоточили все внимание на коррупции в Нью-Йорк Сити.

Их кандидат в губернаторы - прокурор южного района города Ч. Таттл, собственно, и прославил себя борьбой со взяточниками и казнокрадами. По мере развертывания кампании Таттл делал все новые открытия. Оказалось, что Таммани открыто торговала должностями судей. Один из нью-йоркских судей получил из неизвестного источника 190 тыс. долларов, другой получил взятку в 30 тыс. долларов от гангстера, третий, когда занялись им, таинственно исчез и никогда не был найден и т. д. и т. п. Таттл гневно вопрошал: "Почему бездействует губернатор, почему он вооружает расследователей только деревянным мечом?".

Рузвельт, однако, вел кампанию так, как будто коррупции не существовало. Он, походя, заметил в адрес Таттла: "Разрешите мне сообщить ему, что я не давал большому жюри деревянного или какого-нибудь другого оружия. Оружием правосудия являются весы справедливости и меч юстиции, чтобы защищать невиновных и карать виноватых...". По мере того как совершенно обоснованные обвинения нарастали, ФДР сообщил газетам: "Я дам мистеру Таттлу время рассказать ньюйоркцам все, что он знает о Таммани. Я сам либерал. Возможно, для рассказа ему потребуется два часа. Я даю ему две недели. К тому времени, я уверен, штат будет готов выслушать истинные вопросы, стоящие в центре внимания кампании".

Тем временем ФДР умело пропагандировал свои достижения как губернатора. Одной из первых звуковых картин, выпущенных в США, был фильм "Что сделал Рузвельт", где с кинематографическими преувеличениями рассказывалось о его деятельности в штате Нью-Йорк. Фильм вышел на экраны летом 1930 года. ФДР все чаще выступал по радио. В начале октября с большой помпой было проведено обследование врачами физического состояния губернатора, при котором присутствовали представители 22 страховых компаний. Было найдено, что в 48 лет Рузвельт здоров, как тридцатилетний мужчина, страховые компании выдали ему полисы на 560 тыс. долларов, а если бы он захотел - были готовы увеличить сумму до 1 млн. долларов. Между тем обычно страховые полисы одному лицу не превышали тогда 50 тыс. долларов.

Кампания по перевыборам ФДР губернатором покоилась и на прочном финансовом основании: несмотря на то что она происходила в разгар кризиса, было истрачено 207 тыс. долларов, немного меньше, чем в 1928 году. Лимен и Моргентау сделали самые большие взносы в кассу кандидата. Описок других лиц, давших средства, достаточно красноречив: В. Астор, Д. Раскоб, У. Вудин, Р. Пулитцер, Ф. Уорбург и другие представители большого бизнеса. Поддержка пришла и со стороны профбюрократии: в конце августа президент АФТ У. Грин официально одобрил кандидатуру ФДР.

Суть выступлений Рузвельта сводилась к следующему: он обвинял республиканскую администрацию в том, что она не приняла мер для обуздания спекулятивного бума 1928-1929 годов, а когда разразился кризис, лживыми заявлениями пыталась отвлечь внимание народа и, наконец, "не действовала, а ограничивалась словами", тогда как были необходимы решительные меры для преодоления бедствия. В речи в Буффало ФДР процитировал выступления республиканцев, в канун кризиса предсказывавших продолжение "просперити", сделал паузу и заметил: "Они странно звучат сегодня". В Рочестере он отстаивал программу расширения общественных работ, а в Сиракузах вернулся к излюбленной теме: как монополии очищают карманы потребителей, взвинтив стоимость электроэнергии. Лейтмотивом речей ФДР было - действовать и действовать.

В Вашингтоне по достоинству оценили его силы. В штат Нью-Йорк отправились государственный секретарь Г. Стимсон, заместитель министра финансов О. Миллс и военный министр П. Харли. Президент поручил им сокрушить губернатора. Пилигримы из Вашингтона, однако, не нашли ничего лучшего, как поддержать кампанию Таттла по обвинению ФДР в потворстве коррупции Таммани. Рузвельт, давая указания своим помощникам по подготовке ответных речей, подчеркнул: "Самое главное - не создать впечатление, что мы извиняемся или обороняемся".

1 ноября ФДР в речи в Карнеги-холл нанес решителный удар. Его выступление свидетельствовало о высоком уровне ораторского мастерства, а момент был чрезвычайно уместным - в президиуме собрания находилось все руководство Таммани, что не могло не подогревать пыла ФДР на трибуне. Он начал с того, что обвинил правительство в попытке скрыть неудачи собственной внутренней политики, представив в извращенном свете обстановку в Нью-Йорке. Больше того, Вашингтон стремился уверить жителей города, что нельзя доверять большей части из 220 судей. "Если есть нечестные судьи в наших судах, - заверил ФДР, - они будут уволены. Они будут уволены конституционным путем, а не инквизицией, не судом печати, а судом закона".

Затем Рузвельт издевательски отозвался о вашингтонском трио, явившемся в Нью-Йорк, не зная проблем штата. "Однако они и их партия, нынешняя национальная администрация два года тому назад просили голоса жителей штата, давая различные обещания. Они изображали себя создателями благополучия в стране... При них благосостояние всегда было и будет. Бедность находится на пути к уничтожению. Мне нет необходимости говорить вам, насколько лживыми оказались их обещания и предсказания. Нет необходимости указывать вам на то, что, к сожалению, испытал каждый мужчина, каждая женщина и каждый ребенок в стране. Я говорю этим джентльменам: мы будем благодарны вам, если вы вернетесь к своим делам в Вашингтоне и посвятите свои усилия разрешению проблем, терзающих всю страну при вашей администрации. Будьте уверены, что мы в имперском штате сумеем сами позаботиться о себе"^*.

^* (S. Rosenman, Working with Roosevelt, pp. 44-45.)

Гром аплодисментов покрыл заключительные слова речи. Особенно неистовствовали лидеры Таммани. ФДР оправдал их самые смелые надежды.

Выборы 1930 года явились крупной вехой в политической истории штата - Ф. Рузвельт был переизбран большинством в 725 тыс. голосов. Хотя республиканцы понесли серьезный урон по всей стране, нигде их поражение не было столь катастрофичным, как в имперском штате.