"Сто дней"

I

День 4 марта 1933 г. выдался ветреным и холодным. Сильный северо-восточный ветер, низкие тучи, затянувшие небо, дождь. Вашингтон выглядел мрачным. К полудню, к началу церемонии вступления в должность нового президента, около ста тысяч человек собрались у Капитолия. Люди усеяли площадь, взобрались на крыши домов, некоторые вскарабкались на голые деревья, гнувшиеся от ветра. На всем лежала печать уныния. В толпе почти не было слышно разговоров. Подняв воротники пальто, люди зябко ежились от холода. Молчаливыми квадратами стояли войска, выстроенные для парада.

Около полудня у выхода из Капитолия толпа оживилась, через нее, энергично работая локтями, пробирались новый вице-президент Гарнер, члены семьи Рузвельта, министры. В черном цилиндре вышел председатель верховного суда Ч. Юз. Ему предстояло принять присягу президента. Он взобрался на трибуну, ветер нещадно трепал белую бороду и черную мантию старика. Проход от Капитолия к трибуне очистили. Ровно в двенадцать появился Ф. Рузвельт. Бледный, чрезвычайно серьезный, он медленно шел под руку с Джеймсом к трибуне. Раздались жидкие аплодисменты, редкие возгласы приветствия. Грохот встречного марша оркестра морской пехоты заглушил все. "Обстановку, сопровождавшую смену правительства в Соединенных Штатах, - писал А. Крок, - можно сравнить с атмосферой, царившей в осажденной столице во время войны".

Оркестр смолк. Юз громко и внятно прочитал присягу. Вместо обычного короткого "клянусь" ФДР повторил ее целиком слово в слово. Перед ним лежала старинная семейная библия, привезенная из Гайд-парка. Присяга принята, и президент Соединенных Штатов Франклин Д. Рузвельт обратился с речью к народу. Громкоговорители разносили его размеренный и твердый голос по площади, а десятки миллионов американцев слушали у радиоприемников. "Сегодня день национального посвящения, - торжественно и сурово произнес Рузвельт. - Пришло время сказать правду, и всю правду". "Единственное, чего нам следует бояться, - самого страха, безрассудного, безликого, неоправданного ужаса, который парализует необходимые усилия по превращению отступления в наступление". В энергичных выражениях президент обрушился на виновников кризиса - руководителей обмена товарами. Они "провалились из-за собственного упрямства, своей неспособности, признали свой провал и бежали... Они не имеют воображения, а когда его нет, народ погибает. Ростовщики бежали со своих высоких постов в храме нашей цивилизации". Первые, теперь дружные аплодисменты толпы.

Президент призвал действовать и действовать быстро. "Мы должны идти вперед, как обученная и верная армия, готовые нести жертвы ради общей дисциплины, ибо без дисциплины невозможен прогресс, а никакое руководство не может быть эффективным". Он предупредил: если конгресс не примет необходимого законодательства, а кризис будет продолжаться, "я обращусь к конгрессу за единственным орудием для борьбы с кризисом - широкими полномочиями, столь же большими, какие бы потребовались нам в случае настоящей войны с вторгшимся врагом". Рузвельт драматически закончил свою речь: "Народ просил меня ввести дисциплину и указать путь под моим руководством. Народ сделал меня инструментом своей воли. В духе дара я принимаю его... Мы смиренно просим благословения бога. Пусть он защитит каждого и всякого среди нас. И пусть он ведет меня в грядущие дни".

Рев кавалерийских труб, возвестивший о начале парада, последовал за речью президента. В радиоприемниках сигнал к прохождению войск прозвучал, как трубный глас. Американцы услышали голос вождя. По возвращении с церемонии в Белый дом газетчики окружили Элеонору Рузвельт, прося первую леди республики поделиться впечатлениями. "Было очень, очень торжественно и немножко страшно, - сказала она. - Собралась громадная толпа, и было ясно, что она готова сделать все, если только кто-нибудь подскажет ей, что делать". А Вашингтон - город чиновный, в нем нет промышленных предприятий... Фашистская печать Германии и Италии усмотрела в первой речи президента США новое доказательство бесполезности парламентаризма и демократии. Критиканствующий буржуазно-либеральный журнал "Нью рипаблик" подчеркнул, что из сказанного Рузвельтом "наиболее ярко вырисовывается одно - преддверие диктатуры".

В день вступления в должность Ф. Рузвельт собрал членов назначенного им кабинета. Утро они посвятили молитве в церкви поблизости от Белого дома. Служил Э. Пибоди, приехавший из Гротона. В овальном кабинете Белого дома они были вместе приведены к присяге. Рухнула еще одна традиция. Никогда раньше министры не давали присяги в Белом доме, да еще коллективно. Политически кабинет Рузвельта был весьма разнородным, при подборе его ФДР жаждал, как объяснил он Херсту, сформировать "радикальное" правительство, "в нем не будет ни одного, кто бы знал дорогу на Уолл-стрит, 23 (резиденция Моргана. - Н. Я.). Не будет ни одного, кто был бы связан каким-либо образом с магнатами США или с международными банкирами". Слова звучали громко и не очень искренне. Руководящим принципом подбора кабинета был "FRBC" - "за Рузвельта до конвента в Чикаго" (for Roosevelt before Chicago), то есть вознаграждались верные. Ни один из числа колебавшихся на конвенте не получил сколько-нибудь заметного поста.

Государственным секретарем был назначен К. Хэлл. Изысканные манеры, приятный голос, постоянно опущенные глаза и внешняя мягкость старика скрывали за собой закаленного политического бойца. Хэлл был сторонником снижения тарифов и специалистом в области внешней торговли. Он мог послужить прекрасным связующим звеном с консервативными сенаторами, Хэлл провел многие годы в Капитолии, представляя в сенате штат Теннесси. Министром финансов был назначен У. Вудин, глава крупной промышленной компании. Он долгие годы крупно финансировал демократическую партию, теперь расходы окупились сторицей. Вудин отлично подходил под категорию тех, кого ФДР бичевал как "ростовщиков" и "менял". И, конечно, он никогда не был радикалом. Д. Ропер, личный друг Рузвельта, получил портфель министра торговли. Эксцентричный Г. Уоллес, сын министра сельского хозяйства в республиканской администрации, сел в кресло отца в министерстве сельского хозяйства. Несмотря на протесты руководства АФТ, Рузвельт впервые в американской истории назначил женщину в состав кабинета - Ф. Перкинс стала министром труда. ФДР просил Г. Икеса стать министром внутренних дел. Престарелый либерал из Чикаго был удивлен, но Рузвельт заверил его, что мы "говорим на одном языке вот уже двадцать лет". Икеc согласился. Д. Фарли стал министром почт.

Члены "мозгового треста" получили правительственные назначения: Р. Моли стал заместителем государственного секретаря, Р. Тагвелл - заместителем министра сельского хозяйства, А. Берли сначала работал в финансовой корпорации реконструкции, а позднее стал заместителем государственного секретаря. Розенман, да и другие члены "мозгового треста" считали, что назначение их на административные посты - ошибка. Успех "мозгового треста" и был достигнут тем, что профессора работали вместе, свободные в мире идей и не связанные определенными должностями. Рузвельт превратил их в чиновников со всеми вытекающими последствиями, не говоря уже о том, что непосредственные начальники Моли, Тагвелл а и Берли с плохо скрытым раздражением смотрели на то, как их подчиненные имели свободный доступ к президенту.

Понятие "мозговой трест" стало применяться ко всем, кто в то или иное время был близок к президенту. В числе их были Г. Гопкинс, Д. Ачесон, Т. Коркоран, У. Вудин, Д. Кеннеди, Ф. Франкфуртер и др. Л. Хоу, здоровье которого расшаталось, был назначен секретарем президента, его помощниками - С. Эрли и М. Макинтайр.

II

Президент - личность историческая и ведет личный дневник, решил ФДР. Первые два дня президентства он заполнял дневник. На третий день бросил навсегда. Поэтому, что делал Рузвельт 4 - 5 марта, известно из первоисточника.

Утром 5 марта Франклин проснулся раньше обычного в еще незнакомой спальне в Белом доме. В постели он позавтракал, оделся, и камердинер отвез его в кабинет президента. Он остался один. Гувер выехал накануне, пустой кабинет, голые стены - картины вешались по вкусу президента. На блестящем лаком столе чисто: ни клочка бумаги, ни карандаша. Он выдвинул ящики - один, другой, - они были очищены. Поискал кнопку звонка, не нашел. Несколько минут он сидел в оцепенении, в душу невольно закрадывался страх. Малоподвижный инвалид в центре власти громадного государства. Он часто много спустя с содроганием вспоминал (на ум пришла аналогия): пораженный полиомиелитом президент во главе парализованной нации. На мгновение перед ним встало видение: президент не может двинуть ни рукой, ни ногой, страна без руководства из центра распадается. Возникают необычные движения, другие люди берут власть. Дурной сон.

Рузвельт откинулся на спинку кресла и отчаянно закричал. Звук собственного голоса и появление секретарей - Мисси Лихэнд и М. Макинтайра - вернули его в реальный мир. Начинались трудовые будни.

Первый вопрос на повестке дня - финансы. Все банки закрыты, нигде, даже в Вашингтоне, невозможно получить по чеку. Катастрофа. Политический художник Рузвельт сумел изобразить меры, принятые до него директорами банков, как увертюру "нового курса". Президент издал прокламацию о закрытии банков до 9 марта. На этот день была созвана чрезвычайная сессия конгресса. По стране разнеслась волнующая весть - президент повелел закрыть банки.

9 марта конгрессмены и сенаторы собрались в Капитолии. Они были готовы вотировать любой закон. Сенаторы Лафоллет и Костиган посетили накануне вечером президента, пытаясь внушить ему, что необходимо национализировать банковскую систему. "Не надо, - ответил ФДР, - банкиры заявили о своей готовности сотрудничать". Конгрессу был предложен "чрезвычайный закон о банках", федеральная резервная система предоставляла займы банкам, министр финансов может предотвращать массовое изъятие вкладов, а банки будут открыты только тогда, когда их состояние будет признано "здоровым". Экспорт золота запрещался. Обсуждение закона в палате представителей не продолжалось и сорока минут. Раздались голоса: "Голосовать! Голосовать!". Закон был принят единогласно, через несколько часов сенат 73 голосами против 7 одобрил его. Оппозиции не существовало, лидер республиканцев в сенате Бирнс заявил: "Дом горит, президент Соединенных Штатов говорит, что так мы потушим огонь", - и призвал коллег по партии поддержать предложение правительства.

Вечером 9 марта Рузвельт подписал закон, и он вступил в силу. "Ростовщики" и "менялы" вздохнули с облегчением - грозу пронесло. Рузвельт, несмотря на досадные, с их точки зрения, левые речи, на деле оказался здравомыслящим человеком: он не нанес удара банкам, а укрепил их государственными субсидиями. Сенатор Б. Катинг спустя несколько лет комментировал: "Когда я думаю о событиях 4 марта, мое сердце болит. Тогда... национализация банков президентом Рузвельтом прошла бы без слова протеста. Президент, не сделав этого, совершил серьезную ошибку". Финансисты придерживались иного мнения, они вновь укрепились в своих замках, а министерство финансов стало их родным домом. Отделались испугом, хотя и значительным.

Кредит покоится на доверии. Решительный закон успокоил страну. Через несколько дней банки вновь стали открываться. Вкладчики больше не штурмовали обитые бронзовыми листами двери. Но свыше двух тысяч банков не получили разрешения продолжить свою деятельность - они не были признаны "здоровыми". Инъекция займов через финансовую корпорацию по реконструкции утвердила твердыни капитала, а обанкротившихся никто не жалел, если не считать вкладчиков, потерявших сбережения. В мире капитала выживает сильный и чрезвычайно изворотливый. Затем последовало распоряжение президента, отменявшее свободное хождение золотой валюты. Под страхом тюремного заключения на 10 лет и штрафа 100 тыс. долларов было предложено обменять золото на бумажные банкноты.

Чрезвычайное мартовское законодательство было расширено и закреплено в законе Гласса - Стигала о банках, вступившем в силу 16 июня 1933 г. Инвестиционные и коммерческие банки разъединялись, что положило конец наглым спекуляциям типа практиковавшихся в двадцатые годы - банкиры пускали в рискованные предприятия доверенные им деньги. Была создана федеральная корпорация, страховавшая вклады в банках до 5 тыс. долларов. Предполагалось, что это даст возможность навсегда избегнуть острой паники, подобной возникшей в конце февраля 1933 года.

Рузвельт собирался распустить конгресс сразу же после принятия закона о банках. Первый успех окрылил его, и он начал бомбардировать конгресс законопроектами. 10 марта в Капитолий поступил проект закона о поддержании кредита правительства США - президент рекомендовал резкое снижение заработной платы федеральным служащим, членам конгресса и пенсий ветеранам. "Священная корова конгрессменов-политиканов - управление ветеранов - получила тяжелый удар"^*. Всего предполагалось экономить 750 млн. долларов ежегодно, из них 300 млн. долларов на ветеранах. Это шло вразрез с американскими традициями обеспечивать ветеранов войн. Билль почти вызвал бунт и прошел в палате представителей 206 голосами против 138, а также встретил резкое сопротивление в сенате. Однако 20 марта закон все же был принят.

^* (D. Perkins, The New Age of Franklin Roosevelt 1932-1945, The University of Chicago Press, 1957, p. 14.)

Свободомыслие конгресса пришлось не по душе ФДР. Он полагался на то, что, имея значительное демократическое большинство в обеих палатах, сумеет без проволочек проводить все. В самом деле, в сенате было 65 демократов против 30 республиканцев, в палате представителей соответственно 310 и 117. Закон был одобрен только потому, что 69 конгрессменов-республиканцев голосовали "за", но 90 демократов подали свои голоса "против".

Рузвельт, не откладывая дело в долгий ящик, дисциплинировал депутатов-демократов. Был учрежден неслыханный в истории конгресса комитет: страна разбивалась на 15 округов. Конгрессмены-демократы каждого округа выбирали представителя в комитет, а последний зорко наблюдал за тем, кто как голосует. Чтобы никто не сомневался, что и президент не дремлет, демократическую фракцию информировали: "Когда экземпляр "Конгрешнл рекорд" (стенографический отчет о заседаниях. - Н. Я.) поступает на стол президента Рузвельта утром, он просматривает итоги нашего голосования и вновь избранные среди вас предупреждаются: поберегитесь, если вы окажетесь не там, где надо"^*. В ответ раздались горестные вздохи, но урок пошел впрок. Посты "американского легиона", славшие телеграммы с проклятиями, были далеко, а президент рядом.

^* (W. Binkley, President and Congress, N. Y" 1948, pp. 241-243.)

Рузвельт разрядил тягостную обстановку. Окончив ужин во второе воскресенье своего президентства, ФДР заметил: "Пришло время для пивка". Луи извлек избирательную платформу демократов, написали короткое - семьдесят два слова горячее послание о разрешении продажи пива и 13 марта отправили в конгресс. В обстановке всеобщего ликования законодателей и мужской половины страны в Соединенных Штатах к концу года было разрешено употребление спиртных напитков, а одновременно введен порядочный налог на их продажу. Гангстеры, наладившие незаконное производство и ввоз спиртных напитков в страну, не остались без работы, они переключились в другие сферы - кривая ограблений, похищений детей и т. п. резко пошла вверх.

Пожалуй, наиболее личной из всех реформ "нового курса" этого периода было учреждение по предложению Рузвельта Гражданского корпуса сохранения ресурсов - ССС (Civil Conservation Corps). ФДР, как свидетельствует Э. Рузвельт, очень давно вынашивал эту идею, и она была особенно близка его сердцу. 21 марта он предложил конгрессу направить безработных городских юношей на работу в лесные районы. Тем самым, считал президент, удастся улучшить естественные ресурсы страны, укрепить здоровье молодежи, а главное, о чем ФДР публично умалчивал, убрать из городов горючий материал. Внутри кабинета знали истинную цель ССС. Как писала Ф. Перкинс, "речь шла о том, чтобы привлечь в него безработных, нежелательных лиц из больших городов".

В мае 1933 года ветераны устроили второй поход на Вашингтон. Их ожидал совершенно иной прием, чем при Гувере. Рузвельт предоставил в их распоряжение военный лагерь, распорядился кормить трижды в день, не ограничивать в потреблении кофе, а для совещаний руководителей похода отвели громадную палату, где они наговорились вдоволь. Военный оркестр развлекал ветеранов, военные врачи бесплатно лечили больных. Наконец Э. Рузвельт вместе с Луи Хоу явились к ним в лагерь. Скептик Луи остался дремать в машине, энергичная Элеонора месила грязь по щиколотку в лагере, а затем дирижировала хоровым пением участников похода. Контраст был очевиден: Гувер выслал против них армию, ФДР прислал жену. Президент тепло принимал делегации ветеранов, сердечно беседовал с ними, и не прошло двух недель, как подавляющее большинство участников похода записалось в ССС. Белый дом ликовал. Хоу в несколько необычном для него романтическом духе уже рисовал картину массового исхода безработных (разумеется, с оркестрами и знаменами) в дремучие леса. Идея, однако, получила чисто практическое воплощение в жизнь.

Закон о ССС предусматривал, что уже в начале лета должны быть созданы лагеря для 250 тыс. молодых людей в возрасте от 18 до 25 лет из семей, получающих помощь, а также безработных ветеранов. Там они имели бесплатное питание, кров, форму и доллар в день. Работы проводились под наблюдением инженерно-технического персонала, во всем остальном юноши подчинялись офицерам, мобилизованным из резерва американских вооруженных сил. В лагерях вводилась почти воинская дисциплина, включая даже строевые занятия. Профсоюзы резко осудили ССС, заявляя, что идет милитаризация труда и сбивается заработная плата. У. Грин сообщил объединенному комитету конгресса: "От идеи попахивает фашизмом, гитлеризмом". Масла в огонь подлило заявление заместителя военного министра Г. Вудрина, который в 1934 году указал: "Лагеря ССС - предвестники великих грандиозных армий труда будущего. Я считаю, что их следует расширять, полностью поставить под контроль армии" и превратить ССС вместе с ветеранами войны и безработными в "экономических штурмовиков". Белый дом был вынужден опровергнуть заявление Вудрина.

ССС превзошел ожидания Рузвельта и оказался очень популярным. К 1935 году лагеря были расширены вдвое - до 500 тыс. человек, а всего до второй мировой войны, когда Гражданский корпус сохранения ресурсов был распущен, в них побывало около 3 млн. человек. ССС проделал основательную работу: лесонасаждение, чистка лесов, мелиорация, рытье прудов, улучшение парков, мостов, дорог и многое другое. ФДР постоянно следил за ССС, был поразительно осведомлен о мельчайших деталях его деятельности. ФДР в середине тридцатых годов предложил устроить лесозащитную полосу по 100 меридиану от границы Канады до города Абилена, штат Техас. Консерваторы протестовали, указывая, в частности, что если бог не захотел выращивать деревья на великих равнинах, то и "новый курс" окажется бессильным. ССС доказал обратное, высадив свыше 200 млн. деревьев в этой полосе.

Помимо прямого выигрыша для естественных ресурсов страны ССС дал допризывную подготовку миллионам юношей. В ССС отличился полковник К. Маршалл, руководивший организацией 17 лагерей на юго-востоке страны.

III

С весной 1933 года никогда не прекращавшееся движение фермеров пробудилось с новой силой. Мелкий собственник вставал горой на защиту своего заложенного и перезаложенного имущества - фермерская задолженность оценивалась почти в 12 млрд. долларов. Он стоял перед реальной угрозой потери достояния семьи, накопленного своим трудом, сокрушающей силы работой отца и деда. Над миллионами фермеров вот-вот должен был опуститься беспощадный молоток аукционера.

Консервативные фермерские организации видели выход в подъеме цен на сельскохозяйственные продукты. Отсюда требование "дешевых денег" как средства разрешения кризиса деревни. Они указывали, что в 1932 году доход от сельского хозяйства составил около одной трети от 1929 года, а соотношение цен промышленных товаров и продовольствия упало до 55 против 89 в 1929 году (1910 - 1914 гг. = 100). Конгресс сочувственно отнесся к идее инфляции. Часть фермеров, в первую очередь объединенная в фермерскую стачечную ассоциацию во главе с М. Рено, громко призывала к насильственным действиям, дабы покончить с трудностями. Они взывали к старой американской доктрине священности частной собственности и были готовы, если понадобится, отстаивать ее с оружием в руках - свои фермы во всяком случае против банков. Вековечная борьба банкиров Новой Англии и фермерского Запада возродилась. В ней не было ничего нового для знатоков американской истории, но совершенно необычным был высокий накал страстей.

Даже президент федерации фермерских бюро Э. О'Нил в начале 1933 года предупредил комитет сената: "Если что-нибудь не будет сделано для американского фермера, менее чем через двенадцать месяцев в деревне разразится революция". Боевая часть фермеров высмеивала официальные заявления, что во всем повинен кризис перепроизводства, за доказательствами не нужно было далеко ходить: в стране голодали многие миллионы людей. Как говорил М. Рено, "неоспоримо одно: наши беды вызваны не перепроизводством, а недопотреблением, что является результатом монополизации и махинаций посредников". Среди фермеров все громче раздавались голоса, чтобы правительство рефинансировало с низким процентом всю фермерскую задолженность, провело инфляцию и тем самым подняло цены.

Рузвельт 16 марта предложил конгрессу компромиссный план. В целях восстановления покупательной способности фермеров и поддержания цен на сельскохозяйственные продукты намечается сокращение посевных площадей, правительство гарантирует выплату процентов с фермерской задолженности на сумму не свыше 2 млрд. долларов. На компании, перерабатывающие сельскохозяйственные продукты, устанавливается налог для выплаты компенсации фермерам за сокращенные посевные площади. План вызвал распри в конгрессе. В палате представителей депутат Ф. Бриттен восклицал: "Законопроект, находящийся на рассмотрении конгресса, является более большевистским, чем любой закон, существующий в Советской России". Да, подтвердил другой конгрессмен Д. Мартин: "Мы находимся на дороге в Москву". В Капитолии вспыхивали бесконечные споры, обсуждение затягивалось.

Пока законодатели взвешивали все "за" и "против", вмешалась жизнь. Фермеры перешли от слов к делу, события лета 1932 года повторились в куда более угрожающей форме. 27 апреля в маленьком городе Ле-Марс, штат Айова, более пятисот фермеров ворвались в здание суда, где ретивый судья охотно выносил решения об отчуждении собственности за долги. Судья обратил внимание толпы на то, что в здании суда не носят шляп и не курят. В ответ ему разъяснили, что "здание суда не его. Мы, фермеры, оплатили его налогами", а затем судью вытащили на улицу. Принесли веревку, поставили его на колени и предложили помолиться перед смертью. В конце концов фермеры смилостивились и ушли, оставив в дорожной грязи избитого до полусмерти блюстителя закона.

Когда в другом округе в штате Айова толпа фермеров разогнала агентов, явившихся продавать за долги ферму соседа, губернатор ввел военное положение в дюжине округов. Солдаты национальной гвардии наводнили местность, около полутораста человек арестовали. Во многих штатах попытки продать ферму с молотка проваливались: вооруженные фермеры являлись на аукцион и назначали свою смехотворную цену за имущество. Когда вокруг стояли мрачные, решительные люди, язык покупателя прилипал к гортани, он прекрасно видел веревочную петлю, небрежно свисавшую где-либо поблизости. Выкупленное за гроши имущество тут же возвращалось владельцу. Аукционы повсеместно прекратились. А фермерская стачечная ассоциация, первоначально наметившая национальную забастовку на 3 мая, установила крайним сроком 13 мая.

Что бы ни утверждали озлобленные писаки буржуазных газет, бунт фермеров развивался в соответствии с традициями буржуазной республики: они восставали в защиту частной собственности. За день до начала всеобщей фермерской забастовки конгресс принял закон о регулировании сельского хозяйства - AAA (Agricultural Adjustment Act). В его первой части подробно излагались меры по сокращению посевных площадей и поголовья скота в интересах восстановления цен. Во второй - предусматривались чрезвычайные меры по рефинансированию государством фермерской задолженности и в третьей, в соответствии с прокламацией президента от 19 апреля, объявлялось о том, что доллар больше не привязан к золоту. Президент Рузвельт встал на путь инфляции.

Если подход к делу президента полностью отвечал концепциям Уолл-стрита, когда имелось в виду ортодоксальными мерами восстановить финансовую стабильность в США, то ААА, в первую очередь его положения, предусматривавшие инфляцию, вызвали почти панику. Директор бюджетного бюро Л. Дуглас, назначенный ФДР и восхищавшийся новым президентом, воскликнул: "Это знаменует конец западной цивилизации!"^*. Рузвельт сверг с пьедестала идола Дугласа и финансистов старой школы - золотой доллар. Они не могли понять, что ФДР четко разграничил цели и средства, к последним он отнес инфляцию.

^* (Е. Lindley, The Roosevelt Revolution, L., 1934, p. 109.)

Рузвельт заверил конгресс: "Я откровенно говорю вам, что это (ААА) новая и неведомая дорога, но в равной степени искренне я говорю: беспрецедентная обстановка требует испытать новые методы для спасения сельского хозяйства. Если закон пройдет справедливую административную проверку и окажется, что он не приносит желаемых результатов, тогда я первый признаю это и сообщу вам".

Проведение ААА было возложено на министерство сельского хозяйства, а вновь созданная фермерская кредитная ассоциация во главе со старым другом Рузвельта Г. Моргентау-младшим уже до конца года открыла фермерам кредиты на 100 млн. долларов. Продажа с аукционов почти прекратилась, закладные продлевались. Банкиры негодовали: вторжение правительства привело к тому, что вместо 16% и больше с суммы займа они могли получать 5%.

IV

Добиваясь избрания президентом, Рузвельт обещал американцам работу. Весной 1933 года мало что изменилось в стране, а безработные нуждались в срочной помощи. 21 марта президент в энергичном послании потребовал создания Чрезвычайной федеративной администрации помощи - FERA (Federal Emergency Relief Administration), на которую следовало ассигновать 500 млн. долларов. Эти средства правительство должно было израсходовать на прямые дотации штатам, которые распределят средства среди нуждающихся. На один федеральный доллар дотации штат добавит три своих.

Предложения Рузвельта вызвали обычный прием у реакционеров в Капитолии. Сенатор Р. Люс заявил: "Это социализм, хотя я затрудняюсь сказать, не коммунизм ли это". Другой сенатор Ч. Биди: "Господи! Спаси американский народ"^*. То было мнение твердолобого меньшинства, конгресс вотировал закон. FERA строилась по принципу TERA штата Нью-Йорк. Рузвельт вызвал в Вашингтон Г. Гопкинса, который 22 мая стал администратором FERA и, не дожидаясь, пока его стол передвинут из коридора в кабинет, приступил к работе.

^* (A. Schlesinger, The Coming of the New Deal, N. Y., 1958, p. 265.)

Раздача пособий могла облегчить положение прозябавших в нищете, но она не подвигала ни на шаг к решению проблемы занятости. ФДР и его советники понимали временный характер FERA. Проблема, как вновь пустить в ход колеса американской промышленности, оставалась нерешенной. Они соглашались в одном: во всем повинен хаос, вызванный конкуренцией, но не могли прийти к единым выводам относительно путей его преодоления. Тем временем в стране получили большое распространение различные планы "распределения работы" - сенат даже принял 6 апреля закон об ограничении рабочей недели 30 часами, чтобы повысить занятость. ФДР нашел его непрактичным: а "как быть, если приходится устанавливать рабочий день в соответствии с циклом дойки коров?" - поинтересовался он. Инициатива сената внесла еще большую сумятицу.

Крупный капитал давно добивался укрепления промышленных ассоциаций, разделения рынков между ними и прекращения действия антитрестовского законодательства. Эти идеи пропагандировались Национальной ассоциацией промышленников и Торговой палатой; за них и ухватился Рузвельт. Он стал высказываться за совместное "планирование" правительства и предпринимателей, иными словами, отстаивал укрепление государственно-монополистического капитализма. Р. Моли осторожно указал президенту, что это идет вразрез с главными догматами свободного предпринимательства и основной философией американского капитализма, на что ФДР резонно возразил: "Если бы эта философия не потерпела банкротства, сегодня здесь сидел бы Герберт Гувер". В начале мая, выступая на съезде Торговой палаты, Рузвельт призвал: "Не допускать перепроизводства, несправедливой заработной платы и уничтожить неподобающие условия труда". Это звучало в высшей степени заманчиво для предпринимателей - сам президент хотел уравнять условия конкуренции под флагом заботы о трудящихся.

Закон о восстановлении национальной промышленности - NIRA (National Industrial Recovery Act), вступивший в силу 16 июня 1933 г., как в зеркале, отразил смятение умов администрации по поводу путей оживления экономической деятельности. В первой части закона, названной "Восстановление промышленности", заявлялось, что в стране - чрезвычайное положение, справиться с которым необходимо путем сотрудничества правительства и промышленников. Во всех отраслях промышленности предлагалось ввести "кодексы частной конкуренции", то есть обязательные правила относительно объема производства, применения равных технологических процессов, техники безопасности и т. д. Важное значение имел раздел 7А закона. В нем провозглашалось право рабочих на коллективный договор и организацию профсоюзов. Раздел 7А несомненно являлся уступкой трудящимся. Кодексы запрещали детский труд, устанавливали минимальную заработную плату и максимальную рабочую неделю. Каждый кодекс подлежал утверждению президентом.

Вторая часть закона - "Общественные работы и строительные объекты" - предусматривала ассигнование невероятной по тем временам суммы - 3,3 млрд. долларов на государственные работы, от постройки новых военных кораблей до расчистки трущоб и ремонта дорог. Ни одно строительство, однако, не должно было начинаться без утверждения его военным ведомством. ФДР смотрел очень далеко, в то же время предполагалось, что ассигнованные миллиарды долларов решат непосредственные проблемы: повысится занятость и взлетят вверх индексы экономической жизни.

NIRA вводился на два года; все меры, проводимые в соответствии с ним, изымались из действия антитрестовского законодательства. Крупный капитал, собственно и настоявший на NIRA, был удовлетворен: "кодексы честной конкуренции" - применение равных правил к неравным по своему оснащению предприятиям, - вне всяких сомнений, давали возможность подавить слабейших конкурентов, а отмена антитрестовского законодательства сулила ускорение процесса монополизации. Иные крупные бизнесмены теперь уверенно смотрели в будущее, полагая, что NIRA, необычайно похожий на систему корпоративного государства Муссолини, сотворит на американской почве те же "чудеса", что и в Италии. Аналогия между NIRA и организацией хозяйства по типу фашистской Италии в кризисные годы не пугала руководителей Америки.

Американский историк Д. Фримен в 1939 году попросил секретаря Рузвельта М. Макинтайра конфиденциально выяснить у президента, каких взглядов на фашизм он придерживался до 1933 года. ФДР откликнулся на просьбу. Он ответил: "Следует помнить, что в то время Муссолини еще сохранял видимость парламентарного правления и многие, включая меня, надеялись, что, восстановив порядок и мораль в Италии, он по доброй воле пойдет к восстановлению демократических институтов". Коротко говоря, суммировал Рузвельт, фашизм до 1933 года "был еще в стадии эксперимента"^*. Рузвельт был прирожденным экспериментатором.

^* (Т. Greer, What Roosevelt Thought. The Social and Political Ideas of Franklin D. Roosevelt, p. 32.)

Прогрессивные силы страны без труда рассмотрели эти тенденции. Организованное рабочее движение сказало спасибо президенту за раздел 7А NIRA, однако не питало необоснованных надежд на то, что теперь все пойдет на лад. Провозглашенное право на коллективный договор и профсоюз можно было осуществить только борьбой: закон устанавливал лишь принцип. Суть NIRA коротко охарактеризовал совет безработных Нью-Йорка - "святой союз предпринимателей, правительства и чиновников АФТ".

Рузвельт оптимистически указал: "История отметит закон о восстановлении национальной промышленности как наиболее важный и далекоидущий, когда-либо принятый американским конгрессом". Генерал Джонсон, душа подготовки NIRA, не сомневался, что ему поручат проводить закон в жизнь. Президент, однако, поближе познакомился с генералом, чья самоуверенность не всегда равнялась деловым качествам. Хотя ФДР уже заверил Джонсона: "Хью, тебе придется сделать эту работу", он сделал генерала только руководителем Национальной администрации восстановления (NIRA), а тратить 3,3 млрд. долларов налогоплательщиков поручил Г. Икесу. Администрация общественных работ - PWA (Public Work Administration) подчинялась министру внутренних дел. Негодованию Джонсона не было пределов. Он предсказывал, что экономика с одним легким - NIRA задохнется. Генерал так и не уразумел, что ФДР хотел держать все нити в своих руках, разделив ответственность между подчиненными, и заставить их конкурировать друг с другом.

V

В горячке первых месяцев президентства ФДР действовал под влиянием событий. Законы, принятые по его инициативе, имели в виду оборонительные цели - укрепить американский капитализм и предотвратить социальные последствия кризиса. Это было чрезвычайное законодательство, порожденное чрезвычайными обстоятельствами. Единственным исключением явилось создание Управления долины реки Теннесси - TVA (Tennessee Valley Authority), в котором воплотились мечты Рузвельта-строителя о лучшей Америке. TVA было предметом его особой гордости до самой смерти.

Бассейн реки Теннесси охватывает семь южных штатов страны. В первой половине прошлого столетия это был район процветающего хлопководства. Беспощадная эксплуатация земли истощила почвы, хищническая вырубка лесов после гражданской войны усилила начавшуюся эрозию. Грязевые потоки, вызывавшиеся частыми дождями, стали бичом земледельцев. В начале века долина реки Теннесси являла собой пример того, к чему приводит бездушное расточительство естественных ресурсов. Повинен был в этом, разумеется, капитализм, но широкое осознание простой истины не помогало коренному населению долины: в двадцатые годы доход семьи в этом районе не достигал и половины среднего дохода в США.

Во время первой мировой войны в южных штатах было намечено развернуть производство нитритов для взрывчатых веществ. У маленького городка Маскл Шоалз в штате Алабама приступили к постройке крупной плотины, получившей имя Вильсона. Война окончилась раньше, чем завершилось ее сооружение. Недостроенные плотина Вильсона, еще четыре плотины и заводы остались памятниками военных усилий США. Гидростанций у этих плотин так и не успели соорудить. В двадцатые годы вопрос об использовании гидроресурсов Теннесси отнял больше всего времени в конгрессе. Монополии были не прочь взять на себя "развитие" ресурсов реки, планируя на основе дешевой электроэнергии наладить производство химических удобрений. Сенатор Д. Норрис, сплотивший вокруг себя либералов, блокировал их попытки: в 1928 и в 1931 годах ему удалось провести через конгресс закон об использовании ресурсов Теннесси федеральными властями. Президенты Кулидж и Гувер последовательно наложили вето на закон как на вводящий "социализм" в благословенной стране частного предпринимательства. Закон Норриса, с отвращением заявил Гувер, "отрицает сами основы нашей цивилизации".

Рузвельт давно с большой симпатией следил за борьбой Норриса. В конце двадцатых годов они познакомились. Идеи Норриса целиком и полностью совпадали с воззрениями ФДР - задача правительства всемерно сохранять и развивать дары природы. Хотя неотложные дела выматывали силы президента, он 10 апреля направил конгрессу специальное послание, предлагая создать в бассейне реки Теннесси "правительственную корпорацию, обладающую гибкостью и инициативой частного предприятия". Послание президента, романтически взволнованное, звало сенаторов и конгрессменов "возродить дух и чаяния первых пионеров". ФДР обещал, что вслед за учреждением TVA последуют "аналогичные проекты для развития других наших районов". По мысли Рузвельта, TVA предстояло наладить производство электроэнергии, бороться против эрозии, провести лесонасаждения, контролировать промышленность, получающую электроэнергию Теннесси, и помочь бедствующим фермерам. В общем планировалось комплексное развитие экономики района.

Раздались исступленные вопли рыкарей наживы, в их авангарде шел У. Уилки, президент "Коммонуэлс энд Саузерн", компании, контролировавшей энергетику Юга. На выборах 1932 года У. Уилки голосовал за ФДР, теперь он нападал на президента. "Забрать наш рынок (сбыта электроэнергии. - Н. Я.) значит лишить нас собственности", - утверждал Уилки. Пусть правительство, если желает, производит электроэнергию на Теннесси, но передачу и отпуск ее должны производить частные компании. Капиталистическая печать вне всякой меры распропагандировала Уилки, что подбодрило его, и он понес явную несуразицу - электроэнергия просто не найдет потребителя, деньги налогоплательщиков истратят зря, а производство удобрений - чистейшая химера. В палате представителей реакционеры размахивали уже истрепавшимся жупелом. Конгрессмен Д. Мартин заявлял: TVA "точно строится по образу и подобию советских планов". Конгрессмен Ч. Итон вторил: "Этот закон и аналогичные ему являются попыткой внедрить в американскую систему русские идеи". Оппозиция проиграла, в палате представителей учреждение TVA было одобрено 306 голосами против 91, в сенате 63 против 20. 18 мая 1933г. Ф. Рузвельт подписал закон.

В океане свободного предпринимательства возникло TVA, деятельность которого затронула в той или иной степени 640 тыс. кв. миль. В последующие годы TVA преобразило лицо этого еще недавно забытого и запущенного района. К пяти плотинам на Теннесси было добавлено двадцать - река стала судоходной. Значительно улучшено земледелие, остановлена эрозия, поднялись молодые леса. Показателем успеха был резкий рост доходов населения бассейна Теннесси. Соревнование между TVA и частными компаниями кончилось поражением последних. В 1939 году "Коммонуэлс энд Саузерн" У. Уилки продала свои предприятия TVA. Однако блага, которые принесло TVA, распределялись далеко не равномерно - мелкие фермеры получили немного, значительно выиграли товарные фермы, а также промышленники, к услугам которых была дешевая электроэнергия с государственных гидростанций.

Опыт TVA - комплексного развития экономического района - больше не был повторен нигде в Соединенных Штатах. Путь преградили монополии, да и в вашингтонских министерствах косо смотрели на самостоятельность на местах. Г. Уоллес и Г. Икес во всяком случае были против. Рузвельту часто бросали обвинение в том, что TVA - "социализм", и упорно допытывались, какими соображениями, собственно, он руководствовался, настояв на учреждении этой организации. Он отвечал: "Называйте TVA хоть рыбой, хоть мясом, но оно удивительно вкусно для жителей долины Теннесси". Так ФДР говорил публично. Философия все же существовала. В 1934 году его восхитил рассказ американца, приехавшего из Австрии, о том, что социалисты, владеющие клочком земли, не поддерживают своих воинственных городских партийных товарищей. "Эта флегматичность, - заметил ФДР, - объясняется тем, что они землевладельцы". Его идея заключалась в том, чтобы "предотвратить возникновение пролетарской психологии в Америке, дав заводскому рабочему землю", что и практиковало TVA.

"Могут называть новый курс социализмом, - добавил он, - но цель нового курса увеличить число держателей акций. Разве это социализм?"^* - и первый разразился смехом.

^* (A. Schlesinger, The Coming of the New Deal, p. 320.)

Теперь, когда песок десятилетий засыпал пропасти разногласий, возникших в тридцатые годы между сторонниками "свободного" и государственно-монополистического капитализма, в Соединенных Штатах буржуазия больше не ставит под сомнение мотивы ФДР. Как пишет современный буржуазный историк профессор Д. Вудс, "Рузвельт, хотя на него и нападали капиталисты, был спасителем капитализма. Ему никогда не приходило в голову подорвать основную структуру американской системы, которая при нем не потерпела ущерба и поздоровела. Он сопротивлялся соблазну ввести принцип общественной собственности в уже сложившиеся секторы экономики. Он не думал о национализации банков, когда их двери были закрыты, или железных дорог, в большинстве своем обанкротившихся. Однако он учредил Управление долины реки Теннесси с целью разрешить проблемы, которые были не под силу частному предпринимательству"^*.

^* (Y. Woods, Roosevelt and Modern America, N. Y., 1959, pp. 174-.175.)

TVA было первым опытом "встроенного стабилизатора" (этот термин появился в США в пятидесятые годы) - вмешательства государства в интересах класса капиталистов в целом, укрепления государственно-монополистического капитализма.

VI

16 июня 1933 г. конгресс разъехался на каникулы. "Сто дней" Франклина Д. Рузвельта пришли к концу. Можно было подвести итоги. Экономика страны заметно оживилась, хотя подъем был вызван не столько реальными факторами, сколько следствием оптимистических надежд, возникших с приходом ФДР. Официальный индекс промышленного производства вырос с 56 в марте до 101 в июле, цены на сельскохозяйственные продукты поднялись с 55 до 83 пунктов, розничные цены на продовольствие подскочили на 10 пунктов. Каждая хозяйка, отправлявшаяся в магазин, живо ощущала цену "восстановления". Однако занятость в июле на 4 млн. человек превысила мартовский уровень, 300 тыс. юношей выехали в лагеря ССС, а стремительное расширение системы федеральной помощи явилось проблеском надежды для безработных.

Хотя в Вашингтоне знали, что хозяйственная конъюнктура взвинчена чрезвычайными мерами, обстановка в стране разрядилась. "Не будет преувеличением сказать, - писал Р. Тагвелл, - что 4 марта мы стояли перед выбором: либо упорядоченная революция - мирный и быстрый отход от прошлых концепций, либо насильственное свержение всего капиталистического строя в стране". Никто не может сказать, заметил X. Джонсон, "насколько близко мы были к краху и революции. Диктатору у нас было появится легче, чем в Германии". Характеризуя "сто дней", популярный буржуазный журнал "Коллиерз" подчеркнул в редакционной статье: "У нас произошла наша революция, и она нам понравилась".

Деловой мир, за небольшими пока исключениями, благословлял Франклина Д. Рузвельта, иные даже считали, что он сделал больше, чем Христос. Сам ФДР, по-видимому, не претендовал на заоблачные выси, гиперболизм сравнения разве позволяет измерить глубины отчаяния и страха монополистического капитала накануне прихода к власти новой администрации. Президент подчеркивал лишь своевременность своей политики. В 1936 году на закрытой пресс-конференции он провел аналогию между Францией Народного фронта и Соединенными Штатами: "Вообразите на мгновение, что братик Гувер остался бы президентом до апреля 1936 года, продолжая свою политику четырех предшествовавших лет, не сделал бы никаких шагов в направлении социального обеспечения или помощи фермерам или ликвидации детского труда и сокращения рабочего дня, введения пенсий по старости. Если бы это случилось, в апреле нынешнего года положение в нашей стране весьма напоминало бы обстановку, которую нашел Блюм, придя к власти. Французы в течение двадцати пяти или тридцати лет ничего не сделали в области социального законодательства. Блюм приступил к осуществлению его, ибо получил всеобщую забастовку уже в первую неделю пребывания у власти. Забастовщики потребовали 48-часовой рабочей недели... Блюм провел закон, сокращавший рабочий день. Они потребовали один оплачиваемый выходной день в неделю, затем они потребовали немедленно создать комиссию для подготовки плана обеспечения пенсиями престарелых. Блюм сделал все это, но разве это не было слишком поздно?"^*.

^* (Т. Greer, What Roosevelt Thought. The Social and Political Ideas of Franklin D. Roosevelt, pp. 210-211.)

Попытки приклеить ярлыки к его программе ФДР просто-напросто высмеивал. Выступая в июне 1934 года с речью по радио, он сказал: "Некоторые робкие люди, боящиеся прогресса, попытаются дать новые и незнакомые названия тому, что мы делаем. Иногда они назовут это "фашизмом", иногда "коммунизмом", иногда "регламентацией", иногда "социализмом". Поступая так, они пытаются запутать все и превратить в теоретическое нечто самые простые и практические дела. Я верю в практические объяснения и практическую политику. Я считаю, что то, что мы делаем теперь, является необходимым выполнением неизменной миссии американцев - претворением в жизнь старых и проверенных идей американизма"^*.

^* (S. Rosenman, Working with Roosevelt, p. 97.)

В 1944 году, выставив свою кандидатуру на пост президента в четвертый раз, Ф. Рузвельт был еще откровеннее. Выступая на массовом митинге в Бостоне, ФДР с удовлетворением обозревал пройденный путь: "Если когда-нибудь было время, когда духовные силы нашего народа были подвергнуты испытанию, то это было во время ужасной депрессии в 1929-1933 годах. Тогда могло случиться, что наш народ обратится к чужеземным идеологиям - вроде коммунизма или фашизма. Однако наша демократическая вера была достаточно прочной. В 1933 году американский народ требовал не урезывания демократии, а ее расширения. Именно этого он добился"^*.

^* (Р. Шервуд, Рузвельт и Гопкинс, т. I, стр. 120.)

Рузвельт сумел мобилизовать веру и гордость за свою страну у американцев, умело пробудив воспоминания 'тех временах, когда юные Соединенные Штаты с азартом бросали вызов тиранам Старого света. Он предложил очистить американское наследие от наслоений монополий. Хотя все это были только слова, народ поверил ему.

Сила рузвельтовской "революции", проявившаяся уже в первые "сто дней", заключалась в том, что любые улучшения преподносились как плоды работы американской системы. Она опиралась на американский национализм и в свою очередь питала его. Воинствующий буржуазный шовинизм выступал против идей классовой борьбы.