Как остались зелены гроздья гнева

I

"Новый курс, - сообщил ФДР на митинге в штате Висконсин летом 1934 года, - стремится сцементировать наше общество, богатых и бедных, работников физического и умственного труда в добровольное братство свободных людей, стоящих вместе, работающих вместе ради блага всех". Через несколько месяцев на собрании банкиров Ф. Рузвельт объяснил: правительство "является внешним выражением единства и руководителем всех групп в стране", а обязанность президента - "найти среди многих противоречивых элементов единство цели, наилучшим образом устраивающей всю нацию". Подняв этот идеологический штандарт, ФДР выступил в поход в знаменательном 1935 году.

В январе он сообщил конгрессу, что "федеральное правительство должно покончить со всем этим делом предоставления помощи" нуждающимся, предложив заменить ее планом обеспечения работой, ассигновав на него 4,9 млрд. долл. Астрономическая сумма составляла менее половины минимальных потребностей, определенных прогрессивными деятелями. Сославшись на то, что в списках получавших помощь значилось до 5 млн. человек, ФДР заявил: "Я не хочу допустить, чтобы жизненные силы нашего народа еще больше подрывались выдачей пособий наличными деньгами, продовольственными пакетами или предоставлением на несколько часов в неделю работы по уходу за газонами, сгребанию листьев или уборке мусора в общественных парках. Мы должны спасти рабочих не только физически, но мы должны также сохранить их уважение к себе, мужество и решимость". Смысл плана - не подачки, а обеспечение работой.

Обычные вопли реакционеров в конгрессе и закон, учреждавший Администрацию по обеспечению работой - WPA (Work Progress Administration), был принят сенатом 67 голосами против 13 и палатой представителей - 317 против 70. Оппозиции удалось добиться немногого. По настоянию сенатора Бора была внесена поправка: "Ассигнования... не должны быть использованы на боеприпасы, военные корабли или военные и военно-морские материалы". Дело в том, что по указанию Рузвельта PWA уже истратила миллионы долларов на военные цели, в том числе на достройку авианосцев "Энтерпрайз" и "Йорктаун". Поправка Бора впоследствии практически не имела значения; как PWA, так и WPA служили дополнительным источником для обеспечения нужд вооруженных сил.

Руководителем WPA Рузвельт назначил Гопкинса, свергнувшего FERA. Икес был взбешен, вновь существовали две параллельные организации - теперь WPA и PWA. Разницу между ними было невозможно установить, если не считать различных подходов обоих руководителей. Икее стоял на позициях либерального буржуа: покупательную способность населения можно повысить, оказав помощь частным предприятиям, чем и занималась PWA. Гопкинс, отнюдь не ортодокс, считал, что его задача - побыстрее занять побольше людей. ФДР солидаризировался с Гопкинсом. Самостоятельное существование PWA в конце концов объяснялось нежеланием Рузвельта обидеть Икеса.

ФДР не хотел мешать самоуслаждению министра внутренних дел, руководителя PWA. Как замечает Р. Шервуд, если бы PWA влилось в WPA, что вообще было бы логично, "Икес, несомненно, ушел бы в отставку, подняв большой шум, а Рузвельт был всегда готов сделать все, чтобы предотвратить отставку кого-либо из близких к нему по службе людей... Он был очень мягок по отношению к тем членам правительства, которые были бездеятельны или даже непокорны, или безнадежно неспособны, но все-таки лояльны. Он затрачивал драгоценное время и бесконечное количество энергии и изобретательности, чтобы подыскать должности, сохраняющие престиж, или найти способы почетной отставки некомпетентных людей, которых следовало попросту прогнать".

WPA в разгар своей деятельности заняла свыше 3млн. человек. Ей были подчинены вновь созданная Администрация по переселению, которая делала попытки создать коллективные фермы для обанкротившихся фермеров, а также Администрация по электрификации сельских районов. Если успех первой был незначителен (переселенный на коллективную ферму в штате Арканзас фермер, например, признал, что ему живется хорошо, но, заявил он, "здесь стоит поработать пять-шесть лет, скопить денег и купить в другом месте собственную ферму"), то вторая много сделала для электрификации сельского хозяйства. В 1930 году менее 10 процентов ферм имели электричество, к 1945 году в США было электрифицировано свыше половины всех ферм.

Гопкинсу пришлось ставить дело WPA с большими трудностями, он подвергался ожесточенным нападкам справа. Один только пример: "Чикаго трибюн" в хлесткой статье под заголовком "Изгнать мошенников" писала: "Гопкинс - упрямый человек, завоевавший высокое положение в период нового курса своей способностью тратить больше денег в более короткий срок и на более абсурдные дела, чем мог придумать какой-нибудь другой злой шутник в Вашингтоне". Частично эти нападки объяснялись межпартийными распрями: республиканцы видели в WPA мощное орудие для поднятия престижа ФДР. Большой гласности было предано заявление, приписанное Гопкинсу: "Правительство будет тратить, тратить и избираться, избираться". Реакционеры усматривали в нем зловещие замыслы "диктатора" ФДР.

В мае 1935 года, когда Верховный суд ликвидировал NIRA, надеждам ФДР добиться улучшения экономической конъюнктуры прямым вмешательством правительства в бизнес был нанесен тяжкий удар. Монополии торжествовали, рабочий класс лишился ограниченных преимуществ, обещанных ему разделом 7А NIRA. Но движение трудящихся за обеспечение своих прав находилось на подъеме, отмена NIRA совпала с угрозой национальной забастовки шахтеров, которую собирались поддержать рабочие других отраслей промышленности. Демократические силы высказывались за создание третьей партии. ФДР не примкнул к ликующим монополистам, а употребил свое влияние на поддержку законопроекта Вагнера, который проходил заключительную стадию обсуждения в конгрессе. 16 мая сенат принял его 63 голосами против 12.

Еще недавно, в лучезарную эпоху успехов NIRA, Рузвельт не придавал большего значения кардинальной проблеме организованного рабочего движения - праву на коллективный договор и ведение переговоров с предпринимателями подлинными представителями рабочих. В мае 1934 года на пресс-конференции президент, не скрывая раздражения, бросил, что рабочим вольно выбирать в качестве своих представителей кого угодно: "короля Ахнуда Сватского или Королевское географическое общество, или профсоюз, или кронпринца Таиланда". Прошел ровно год, и ФДР был вынужден очень серьезно подойти к требованиям организованного рабочего движения.

31 мая 1935 г. корреспонденты, приглашенные на очередную пресс-конференцию, заполнили овальный кабинет президента. За столом восседал торжественно собранный Рузвельт. Перед ним с одной стороны лежало решение Верховного суда об отмене NIRA, с другой - гора телеграмм протеста. В углу кабинета сидела Элеонора, она вязала синий носок. Президент, как обычно, осведомился у газетчиков, какие новости. Те поставили контрвопрос: как президент оценивает отмену NIRA четыре дня назад. Рузвельт закурил сигарету и произнес тщательно подготовленный полуторачасовой монолог. Он говорил как человек, оскорбленный в лучших помыслах: то были отнюдь не слова разгневанного либерала, а государственные суждения президента, не преуспевшего в своей задаче - наладить сотрудничество бизнеса и труда. Одну за одной с надлежащими внушительными паузами президент читал телеграммы протеста, "трогательные призывы", как он назвал их, от владельцев аптек в штате Индиана, торговца кондитерскими изделиями в штате Массачусетс, бизнесмена из штата Джорджия и т. д. Отнюдь не от рабочих.

Выводы президента клонились к тому, что решение Верховного суда делает невозможным национальную политику помощи всем, в том числе бизнесу. Открылось, что водораздел между ФДР и стариками-судьями проходил по старой американской границе - прерогативы федерального правительства versus 1(Против) права штатов. Генезис этого конституционного конфликта восходил к "отцам" - основателям республики.

С известным оттенком пренебрежения, квалифицировав правовые концепции Верховного суда как относящиеся ко времени "лошади и коляски", Рузвельт задал вопрос: "Суждено ли Соединенным Штатам принимать решения, суждено ли народу нашей страны считать, что его федеральное правительство в будущем не будет иметь юридической власти решать национальные экономические проблемы, а их должны разрешать только штаты?". ФДР указал, что совершенно невозможно добиться улучшения положения страны, если передоверить это дело сорока восьми легислатурам.

В отношении дальнейших намерений правительства ФДР почти ничего не сообщил, ограничившись предупреждением: "Не называйте нашу политику правой или левой, это достойно мышления первокурсника. Она не правая и не левая...". Вслед за пресс-конференцией начались вторые "сто дней" Франклина Д. Рузвельта - поток законопроектов обрушился на конгресс. Разница между первым и вторым периодом "ста дней" заключалась в том, что если в 1933 году ФДР был инициатором и архитектором, то в 1935 году он работал на основе уже имевшихся материалов, был просто строителем.

Рузвельт теперь не просил конгресс, а требовал. Все средства нажима, которыми может воспользоваться президент, были пущены в ход: он действовал через лидеров конгресса, вызывал к себе сенаторов и конгрессменов, убеждал и прямо грозил. Законопроект Вагнера прошел палату представителей без голосования. 5 июля 1935 г. ФДР подписал его. Этот закон явился вершиной завоеваний организованного рабочего движения в годы "нового курса". Философия его составителей отчетливо видна из преамбулы закона: "Отказ предпринимателей признать право рабочих на организацию профсоюза и согласиться с коллективными договорами ведет к стачкам и другим формам борьбы и смуты в промышленности.., что усугубляет повторяющиеся экономические кризисы". Иными словами, перед лицом решительно настроенного организованного рабочего движения президент и конгресс отступили все и тех же интересах укрепления капиталистической системы.

Закон Вагнера не открыл каких-либо новых возможностей профсоюзам, он лишь подтвердил их права в усиленной формулировке прежнего раздела 7А NIRA, завоеванные десятилетиями тяжелой борьбы. Предпринимателям, правда, запрещалось создавать компанейские профсоюзы, ставить препятствия при возникновении рабочих профсоюзов, отказываться заключать коллективные договоры. Однако в случае возникновения трудовых конфликтов они должны были рассматриваться сначала в созданном по закону национальном управлении трудовых отношений, а затем в судах. Как и прежде, завоевания профсоюзов зависели в каждом отдельном случае от конкретного соотношения классовых сил.

У. Липпман был недалек от истины, когда заметил: "Закон говорит рабочим: "Отправляйтесь в суд и посмотрите, что вам дадут. Мы благословляем вас. Но будьте любезны избавить нас от неприятного дела определять конкретно права и обязанности капитала и труда. Хотя мы законодатели, мы предпочитаем не составлять законов, мы приглашаем вас сутяжничать, но если вы не получите от судов всего, что мы, как кажется, обещаем вам, тогда вините суды, а не конгресс Соединенных Штатов", Важнейшим орудием в классовой борьбе американского пролетариата остались стачки, а не закон Вагнера.

19 июня президент потребовал от конгресса внести изменения в налогообложение - снизить ставки налогов на небольшие доходы и увеличить их для крупных. Он объяснил, что "богатство ныне не является результатом индивидуальных усилий". Денежная элита реагировала очень болезненно: президент замахнулся на святая святых - их карман. В действительности внесенные изменения оказались незначительными для крупного капитала: для лиц с доходом в 50 тыс. долларов налог увеличивался на 1 процент, имеющих 100 тыс. долларов - на 6 процентов и с 3,5 млн. долларов - на 7 процентов. Налог на наследство максимально увеличивался на 7%. Президент благочестиво рекомендовал обратить собранные таким путем средства на погашение государственного долга. Ему нельзя отказать в чувстве юмора, и легко понять, почему финансовая община чуть не задохнулась от бешенства: президента постоянно поносили за громадный рост государственного долга. Теперь закон был принят; монополистам, держателям государственных бумаг и самым ожесточенным критикам дефицитного бюджета была предоставлена возможность собственными средствами сократить долг, к чему они давно призывали!

Пришел черед и социального обеспечения. С ним нельзя было больше медлить. ФДР понимал, что голос противника соответствующего законодательства прозвучал бы резким диссонансом в национальном хоре. По этой причине, а также потому, что Рузвельт считал себя сердобольным, он заявил: "Я не вижу причин, по которым каждый ребенок со дня своего рождения не должен быть членом системы социального обеспечения. Когда он подрастет, он должен знать, что будет иметь обеспечение в старости от системы, к которой принадлежал всю свою жизнь. Если он не работает, он должен получить пособие. Если он болен или стал инвалидом, он также должен иметь пособие". В общем система социального обеспечения должна покрывать всю жизнь человека "от колыбели до могилы". Это противоречило прежним американским стандартам: каждый заботится о себе, а об остальных печется дьявол. Но сокрушительное большинство за" в конгрессе - в сенате и палате представителей соответственно 76 против 6 и 372 против 33 - было знамением времени.

Закон о социальном обеспечении вступил в силу 14 августа 1935 г. Система пенсий и пособий оказалась очень сложной, и в различных штатах они выплачивались по- разному, но принцип - забота, хотя и ограниченная, государства о гражданах - был установлен. Реакционерам всех мастей и оттенков представлялось, что попраны священные основы американца. Они так и высказывались, горестно оплакивая конец "свободного предпринимательства". Федеральное правительство, по их словам, вторгалось даже в семейные очаги.

Рузвельт ответил в речи 24 августа 1935 г. перед молодыми демократами. Президент честно признался, что тридцать лет тому назад никто в США не думал, что когда-нибудь "мрачный призрак необеспеченности" будет бродить по стране, и он сам крепко верил в это. "Тогда я не знал об отсутствии возможностей, недостатке образования и отсутствии многих важнейших благ цивилизации для миллионов американцев". Кризис 1929 - 1933 годов научил Соединенные Штаты, что они не пользуются "иммунитетом". Отсюда потребность в новых способах в экономической, социальной и политической жизни для обеспечения народа. При всем том ФДР подчеркнул: "Я не верю в то, что необходимо отказаться от системы частного предпринимательства".

Действительно, развитие ФДР шло гигантскими шагами. Он объективно признал невыносимо тяжелое положение народных масс и сделал практические выводы, что выразилось в рабочем и социальном законодательстве 1935 года. Свой курс в это время он именовал "немного левее центра", однако то были действия руководителя капиталистического государства в целях укрепления капиталистических порядков. Г. Грин глубоко прав, когда предлагает емкую формулу: "Говоря о сдвиге политического курса Рузвельта "влево", мы пользуемся этим термином не в абсолютном смысле, а лишь по отношению к расстановке политических сил в Соединенных Штатах. Сдвиг "влево" в данном случае не означал превращения президента в противника капитализма и сторонника социализма"^*. Крупный бизнес и его идеологи тем не менее считали, что ФДР подрывает основы капитализма.

^* (Г. Грин, Забытый враг, стр. 162-163.)

В сентябре 1935 года Р. Говард, руководитель реакционнейшего газетного концерна Скриппс - Говард, обратился к ФДР с письмом, в котором утверждал, что предприниматели рассматривают все законодательство вторых "ста дней" как крайне враждебное им. Говард от имени бизнеса заклинал президента прекратить "эксперименты" и дать "передышку". ФДР воспользовался письмом Говарда, чтобы еще раз объяснить свою политику. Он указал, что новые законы исчерпывают все цели правительства на этом этапе. "Программа налогообложения, о которой вы пишете, имеет в виду широкие и справедливые социальные задачи. Нет необходимости говорить, что речь идет не об уничтожении богатых, а о создании более широких возможностей, ограничении нездорового и бесцельного накопления и о более рациональном распределении финансового бремени правительства". По существу, объяснял ФДР, администрация отказалась от прямого вторжения в бизнес, что практиковалось NIRA или ААА и другими мерами первых "ста дней", а выступала в роли мощного резерва свободного предпринимательства. Ее усилия были направлены к тому, чтобы оздоровить конкуренцию, но не ликвидировать ее.

В своем письме ФДР заверял: "Если вы хотите передышки, то она действительно уже наступила". Комментируя этот документ, Р. Тагвелл замечает: "Программа полностью соответствовала теориям laissez faire, за что бились бизнесмены. Им предлагалось, конечно, согласиться на уменьшение их доходов, необходимое для поддержания покупательной способности (и между прочим благосостояния народа), и принять регулирование, необходимое для успеха конкуренции. Однако незачем было волноваться, программа отнюдь не была революционной. С позиций самого сурового реализма - она была реакционной. Это был шаг назад. Им бы следовало поддержать ее, а не выступать против"^*. Уровень просвещения и понимания экономических проблем в деловом мире, однако, был куда ниже, чем у профессора Р. Тагвелла. Борьба против ФДР продолжалась, хотя он сам протянул руку примирения и говорил о "передышке".

^* (A. Tug well, The Democratic Roosevelt, p. 377.)

Наконец, основное соображение, без учета которого невозможно удовлетворительное понимание политики Рузвельта. Объем и серьезность уступок администрации объяснялись не только и не столько накалом классовой борьбы в США. К середине тридцатых годов воочию стали видны исполинские силы социализма. Успехи Советского Союза представлялись еще более разительными на фоне застоя, царившего в Соединенных Штатах после "великой депрессии", как именовали американцы кризис 1929 - 1933 годов. Прогрессивные силы устанавливали прямую зависимость между постоянными триумфами СССР и социальным законодательством США в 1935 году. Американский писатель Теодор Драйзер по поводу появления социального законодательства в США в тридцатых годах говорил: "За это я благодарю Маркса и Красную Россию"^*.

^* ("Правда", 7 ноября 1957 г.)

II

Введение дел Ф. Рузвельтом вызывало широкий резонанс во всем мире. Он был президентом первого по экономической мощи капиталистического государства. В тридцатые годы, когда лагерь капитала стоял на перепутье, сотрясаемый классовыми боями, истерической демагогией фашистов, а гроздья гнева зрели в самих Соединенных Штатах, направление политики ФДР внимательно изучалось. В 1933 году Гитлер вынес свой вердикт: "Мне нравится президент Рузвельт, ибо он прямо идет к своей цели, не считаясь с конгрессом, лобби и упрямыми бюрократами". В Риме также ФДР в то время был в числе героев. "Рузвельт со сдержанным восхищением относился к Муссолини, и диктатор отвечал добрыми словами в адрес президента и нового курса"^*,- свидетельствует Д. Барнс. Исходя далеко не только из принципа: "скажи, кто твои друзья, я скажу, кто ты" (ни Гитлер, ни Муссолини никогда не были друзьями Рузвельта!), но и на основе поверхностного анализа и соблазнительных аналогий, иные в США были склонны видеть в ФДР человека с замашками диктаторского толка.

^* (J. Burns, Roosevelt: the Lion and the Fox, p. 256.)

Даже прогрессивные силы в Соединенных Штатах, в том числе некоторые руководители американской компартии, в 1933-1934 годах не раз клеймили ФДР как сторонника тоталитаризма или фашизма. Доказательства усматривались в ССС, NIRA и рузвельтовских методах руководства вообще. Потребовался разбор этих концепций на форуме международного коммунистического движения - VII конгрессе Коминтерна, чтобы положить им конец.

В своем докладе на конгрессе Г. Димитров указал: "Но и сейчас еще имеются остатки схематического подхода к фашизму. Разве не проявлением такого подхода является утверждение отдельных товарищей, что "новый порядок" Рузвельта представляет собой еще более ясную, острую форму развития буржуазии в сторону фашизма... Нужна значительная доля схематизма, чтобы не видеть, что самые реакционные круги американского финансового капитала, атакующие Рузвельта, как раз прежде всего представляют ту силу, которая стимулирует и организует фашистское движение в Соединенных Штатах. Не видеть за лицемерными фразами о "защите демократических прав американских граждан" таких кругов зарождающегося в Соединенных Штатах действительного фашизма - это значит дезориентировать рабочий класс в борьбе против его заклятого врага"^*.

^* ("Георгий Димитров", М., 1937, стр. 177.)

Американские коммунисты и все прогрессивные силы плодотворно использовали анализ Г. Димитрова. Они поняли политическое место ФДР. Были даны и соответственные оценки его деятельности. "Хозяин, - обратился к ФДР его старый друг во время вторых "ста дней", - вы читали сегодняшнюю "Таймс"? Не о чем больше беспокоиться. Коммунистическая партия решила поддержать вас". Рузвельт рассмеялся. Он не ждал и не искал поддержки от компартии США. Реакционное крыло демократической партии тем не менее старательно ассоциировало ФДР с "социализмом". Выступая в Нью-Йорке, А.Смит сообщил о великом открытии. "Ньюдилеры" застигли социалистов в момент, когда они купались. Они "стащили их платье, оделись в него и проповедуют классовую борьбу". Это было очень несерьезно.

ФДР, как огня, боялся ярлыков, и в то время, когда вокруг него ломались копья в идеологических схватках, а его политика интерпретировалась в рамках той или иной концепции, он публично подчеркивал сугубо прагматические цели своей политики и пути ее исполнения. Он не теоретизировал, а просто говорил: "Дело создания программы для нации в некоторых отношениях напоминает постройку корабля. В различных портах нашего побережья, где мне приходилось бывать, строят большие океанские суда. Когда такой корабль стоит на верфи и установлены стальные конструкции на киле, для человека, не знающего судостроение, трудно сказать, какой вид приобретет корабль, когда со стапеля он выйдет в открытое море".

Друзья и единомышленники Рузвельта были положительно в отчаянии: почему президент упускает возможность внести свою лепту в теоретическое обсуждение, в конечном итоге его политика интерпретировалась и справа и слева. Отвечая на письмо профессора Р. Бейкера, биографа В. Вильсона, ФДР в середине 1935 года высказался на этот счет с исчерпывающей полнотой. "Психология масс такова, - утверждал он, - что из-за обычной человеческой слабости они не могут выдержать в течение длительного периода постоянное повторение высоких идеалов... Люди устают каждый день видеть одно и то же имя в заголовках газет и ежедневно слышать все тот же голос по радио. Пусть выговорятся другие, а я буду готов к новому стимулированию американского действия в надлежащий момент". ФДР имел в виду избирательную кампанию 1936 года.

Завершив дела вторых "ста дней", Рузвельт в сентябре 1935 года отправился в месячное плавание на крейсере "Хьюстон", оставив конгресс, по словам одного сенатора, "усталым, больным и в смятении". С собой ФДР взял двух соперников - Икеса и Гопкинса. На борту корабля царила непринужденная атмосфера здоровой мужской компании на отдыхе. Мало сожалели о Ф. Перкинс, ее отсутствие позволило энергично выражаться (на заседаниях кабинета министры иной раз придерживали язык, памятуя, что среди них женщина, говорившая со скоростью авиационного пулемета). На корабле издавалась газета "Синяя шляпа", и, сочетая шутку с серьезным, ФДР пытался примирить Икеса и Гопкинса. Он сам писал в заметке, опубликозанной в газете, под названием "Похоронена в море":

"Сегодня были устроены торжественные похороны ссоры между Гопкинсом и Икесом. Флаги были приспущены... Президент присутствовал на торжественной церемонии, которая, как мы надеемся, навсегда устранит имена этих двух парней с первых страниц газет. Гопкинс, как всегда, был одет в синие, коричневые и белые тона, и его красивая фигура выглядела великолепно на фоне залитого луной моря. Икес, как всегда, был в сером, улыбался улыбкой Джиоконды, и при нем была его коллекция марок... Гопкинс выразил сожаление по поводу неприятных вещей, которые Икес говорил о нем, а Икес, со своей стороны, обещал выражаться еще крепче, как только он сможет получить стенографа, который тут же будет записывать его слова. Президент дружески похлопал их по спине, толкая обоих в море. "Полный ход вперед", - приказал президент".

Шуткам на борту не было конца, ФДР весь искрился весельем, заражая ворчливого Икеса и сумрачного Гопкинса. Франклин не оставлял в покое никого из своего окружения. Игра в покер до полуночи, рыбная ловля, обставленная шутливо-торжественным церемониалом, бесконечные анекдоты и сплетни и т. д. и т. п. Прослышав, что его адъютант "папаша" Уотсон и адмирал Грейсон услаждают друг друга охотничьими рассказами, безбожно хвастаясь количеством убитых фазанов, ФДР серьезно напомнил, что он не только президент, но и главнокомандующий вооруженными силами США. Следовательно, оба прямо подчинены ему и он решит их спор. ФДР торжественно составил правила проверки достоверности охотничьих рассказов: привязать обоих к деревьям на расстоянии ста метров, "вооружить каждого луком и стрелами, завязать им глаза, потребовать, чтобы они кудахтали, как фазаны, и вслед за тем пусть откроют огонь". В безмятежном плавании на "Хьюстоне" ФДР проявлял лучшие качества невинного профессионального шутника, мало соответствовавшие мрачному и содержательному понятию "диктатор".

Дела, однако, звали президента. Если внутренние проблемы, зависевшие от ФДР, были хоть на время разрешены, он не был властен над международными событиями. На борт "Хьюстона" были получены известия о нападении Италии на Эфиопию. Из Вашингтона сообщили, что государственный департамент задерживает издание прокламации президента о нейтралитете Соединенных Штатов в ожидании решения Лиги наций. Президент был крайне раздосадован и, не вставая из-за обеденного стола, набросал указание Хэллу немедленно опубликовать прокламацию. "Они сбрасывают бомбы на Эфиопию, а это - война. Зачем ждать, пока Муссолини объявит об этом?" - заявил ФДР. Что это была за прокламация и почему торопился президент? Обратимся к делам внешним.

III

В свое первое поезидентство Ф. Рузвельт "почти полностью доверил ведение внешних дел"^* К. Хэллу, а следовательно, и профессиональному дипломатическому аппарату Соединенных Штатов. На то были основательные причины. Внутренние проблемы требовали неустанного внимания и поглощали силы президента. Он не хотел растрачивать наживавшийся с таким трудом политический капитал в бесконечных спорах по вопросам внешней политики. Обращение к иностранным делам могло легко подорвать в глазах народа репутацию ФДР как политика, озабоченного прежде всего судьбами собственной страны. Помимо того, международная обстановка была очень сложной. В частном письме в 1934 году ФДР признался: "При нынешнем положении дел в Европе я чувствую себя человеком, пытающимся найти дверь в глухой стене. Обстановка может проясниться, и тогда мы сможем осуществить хоть какое-то руководство".

^* (С. Hull, Memoirs, vol. 1, p. 194.)

Единственной крупной инициативой правительства в области внешней политики явилось принятие закона о торговле. Хэлл считал, что в кризисе повинна в известной степени внешнеторговая политика США, отгородившихся от остального мира абсурдно высокими тарифами. Рузвельт разделял его мнение и 2 марта 1934 г. предложил конгрессу принять закон, предусматривавший при подписании торговых договоров взаимное снижение тарифов на 50 процентов по усмотрению президента "в интересах американской промышленности и сельского хозяйства". Его противники в конгрессе, несомненно, видели преимущества расширения экспорта США для целей "нового курса", однако они ожесточенно атаковали ФДР за то, что он стремился сузить возможности конгресса во внешних делах. "Это предложение, - заявил сенатор А. Ванденберг, - является фашистским по своей философии и фашистским по своим целям, в Америку пришла экономическая диктатура".

Однако подавляющее большинство законодателей уразумело цель президента - увеличить экспорт, открыть для США иностранные рынки и вотировало закон, вступивший в силу 12 июня 1934 г. Закон был революционной мерой в самой протекционистской стране и дал через несколько лет ощутимые выгоды для США. К концу 1935 года соответствующие торговые соглашения были подписаны с 14 странами, а к 1945 году - с 29 странами. С 1934 по 1939 год ежегодный американский экспорт вырос почти на миллиард долларов, а импорт только на 700 млн. долларов. Превышение экспорта товаров над импортом, составлявшее 477 млн. долларов, в 1934 году достигло в среднем миллиарда долларов в год в 1938 - 1939 годах. Монополии извлекли из этого осязаемые выгоды, а тенденция превращения США в международного кредитора, ясно обозначившаяся уже в двадцатые годы, продолжала развиваться. В этом смысле закон имел прямо противоположный результат, чем тот, о котором говорили его инициаторы, - выравнивание условий внешней торговли. В канун второй мировой войны программа взаимного снижения тарифов приобрела очевидный политический оттенок и использовалась ФДР в экономической борьбе с блоком фашистских держав.

1934 - 1935 годы в Соединенных Штатах ознаменовались могучим ростом "изоляционизма", набравшего силы в кризисные годы. Многие пропагандисты этого политического течения указывали, что Соединенные Штаты претерпели неслыханные беды в 1929 - 1933 годах из-за бывших союзников по первой мировой войне. По их мнению, "эти европейцы" по собственному недомыслию затеяли войну, не смогли выпутаться из нее, заняли у американцев деньги, а потом пригласили США принять в ней участие. И вот простодушные американцы миллионами отправились через океан. Они воевали, победили, но прожженные циники Старого света не только не помнят о благодеяниях Америки, но даже не платят долгов. Так звучали основные тезисы "изоляционистов". "Поскольку козлы отпущения всегда полезны в нашем мире, - пишет Д. Перкинс, - было легко поверить, как верил тому президент Гувер, что Америка легче вышла бы из экономического кризиса 1931 года, если бы враждующие нации Старого света не усугубили собственных экономических трудностей политическими распрями, если бы они не увеличили собственные несчастья глупостью и политикой силы. Все это венчало убеждение, существовавшее тогда и существующее поныне, что политическая и экономическая структура Соединенных Штатов уникальна и только вредоносное заражение может последствовать от тесных связей с испорченным миром, лежащим за пределами американских границ"^*.

^* (D. Perkins, The New Age of Franklin Roosevelt 1932-1945, pp. 82-83.)

Бессмысленная империалистическая бойня - первая мировая война оставила глубокий след в памяти народной. Отвращение к войне вообще охватило самые широкие круги американского общества. Уже в двадцатые годы прозвучали гневные слова мастеров культуры в адрес тех, кто бросил человечество в кровавую трясину войны. "Прощай, оружие!" Э. Хемингуэя, увидевшая свет в 1929 году, была лучшей, но отнюдь не единственной книгой, в которой доказывалась величайшая бессмыслица войны. "Изоляционисты" умело использовали направление умов, возникшее в результате войны 1914 - 1918 годов. Исподволь стал разрабатываться тезис, что США совершили ошибку, вступив в первую мировую войну, ибо конфликт в Европе якобы не затрагивал их интересов. Способные историки профессора С. Фей и А. Барнс в ряде своих книг показали, что не вся ответственность за войну лежит на кайзеровской Германии. Дальше - больше. К 1934 году "ревизионистское" направление в американской исторической науке с достаточной для убеждения обывателя степенью вероятности доказало, что Соединенные Штаты были "втянуты" в войну.

В марте 1934 года журнал "Форчун" в сенсационной статье рассказал о торговцах оружием, главным образом в Европе, о связях между фабрикантами смерти и политиками. Виновники были названы. "Изоляционисты" добились создания специального сенатского комитета для выяснения ответственности промышленников вооружения за вступление США в первую мировую войну.

Нетрудную задачу - подтвердить правильность подозрений - взял на себя суровый молодой карьерист сенатор Д. Най. Представление было устроено в отделанном белым мрамором зале Капитолия. Морально чистые члены комитета, преисполненные негодования, восседали за длинным столом, а перед ними дефилировала вереница нечистых - фабрикантов смерти. Руководители концернов вооружений, припертые к стене фактами, каялись в смертных грехах: подкуп политиков, уклонения от налогов, а главное - всемерное развитие военной экономики страны в интересах пошлой наживы. Вздохи и ропот негодования слышались со скамей, где сидели зрители. Расследование велось публично.

Свирепые слова Д. Ная, членов комитета, столпов "изоляционизма" сенаторов А. Ванденберга, Б. Кларка, X. Бона усиливались рупором печати и радио и звучали на всю Америку, вызывая могучее эхо: "Это не должно повториться!". Возникали общества защиты мира, студенческая молодежь шла в необычные организации "ветеранов будущих войн". Юноши считали, что правительство должно выплатить им пособия немедленно, еще до того, как они падут героями на полях сражений. Поскольку, вне всяких сомнений, было доказано, что "торговцы смертью" заинтересованы в войне, в стране поднялось сильное движение за запрет экспорта вооружения и военных материалов воюющим сторонам в случае возникновения вооруженных конфликтов между другими государствами.

Народ выступал за это, исходя из простых соображений: война - зло, а "изоляционисты" - поболее сложным причинам: обеспечить Соединенным Штатам свободу рук на международной арене. В середине тридцатых годов в мире сильно пахло порохом. Межимпериалистические противоречия углублялись с каждым годом. Фашисты в Германии и Италии, милитаристы в Японии наглели. Они не скрывали своих намерений - пойти войной во имя установления "нового порядка", причем постоянно подчеркивали, что стремятся в первую очередь расправиться с Советским Союзом. Эту цель - вооруженное нашествие на первое в мире государство рабочих и крестьян - всецело одобряла международная империалистическая реакция. Политики Лондона и Парижа лишь заботились о том, чтобы не возникло препятствий на пути крестового похода против коммунизма. Отсюда известная политика "невмешательства" западных держав Европы.

Курс американских "изоляционистов" объективно не расходился с политикой руководящих сил Англии и Франции и был на руку агрессорам. Единственное различие состояло в том, что "изоляционисты" стремились обеспечить полную самостоятельность американской внешней политики даже от своих английских и французских духовных единомышленников.

Где был Рузвельт? Он не мог не считаться с подъемом "изоляционистских" настроений в Соединенных Штатах и понимал, что они необычайно сильны. Президент шел за "изоляционистами", хотя в частных беседах уже в это время не одобрял их образа действия. Поразительно и необъяснимо, однако, что его поддержка "изоляционистов" не была пассивной. Д. Най никогда бы не смог сделать своих сенсационных разоблачений, если бы правительство любезно не открыло перед его комитетом двери самых секретных архивов. Известно, что ФДР с первых месяцев своего президентства стоял за укрепление вооруженных сил США, в основном флота. Но когда в 1934 году поступили предложения провести неделю национальной обороны в стране, ФДР запретил без объяснений. В ежегодном послании конгрессу 4 января 1935 г. ФДР высказался без обиняков: "Среди наших целей я ставлю на первое место безопасность мужчин, женщин и детей нашей страны".

Летом 1935 года стало очевидно, что фашистская Италия готовится напасть на Эфиопию. Это ставило на повестку дня вопрос о необходимости определить позицию в отношении агрессии. По инициативе "изоляционистов" конгресс почти единодушно принял объединенную резолюцию, предусматривавшую, что в случае возникновения войны между двумя другими государствами президент, объявив об этом прокламацией, запрещает экспорт вооружения и боеприпасов из США в эти страны. Американским судам запрещается доставлять вооружение и военные материалы в их порты, а гражданам США - использовать суда воюющих сторон. Объединенная резолюция не делала различий между агрессором и его жертвой. Хотя этот документ формально имел в виду обеспечить "нейтралитет" Соединенных Штатов, речь шла несколько о другом. Как заметил сам ФДР, цель объединенной резолюции - "уменьшить возможные поводы для конфликта с воюющими странами" и тем самым свести на нет риск вовлечения в войну США.

31 августа 1935 г. Рузвельт подписал объединенную резолюцию, и она вступила в силу сроком на полгода. Есть сведения, что ФДР сделал это довольно неохотно и даже вынашивал мысль изменить резолюцию так, чтобы президент мог делать различие между нападающей и обороняющейся стороной, применяя эмбарго только к первой. На деле ничего не было сделано. ФДР прекрасно понимал последствия американского "нейтралитета".

Послу США в Италии Б. Лонгу он пишет 19 сентября 1935 г. в связи с планами Муссолини напасть на Эфиопию: "Какой свет все это бросает на то, что мы считаем нашей современной и прекрасной цивилизацией. Вы и Додд (посол США в Германии. - Н. Я.) были значительно более правы в своих пессимистических оценках, чем все мои другие друзья в Европе. В любом случае я думаю, что наша американская позиция неуязвима, и поэтому считаю возможным, даже если начнутся военные действия, отправиться в плавание" (на "Хьюстоне"). Додд из Берлина сообщил ФДР, что объединенная резолюция - "явное зло". Президент ответил, что он не согласен и стоит за расширение законодательства о "нейтралитете", включив в эмбарго и военные материалы. ФДР заверил посла, что добьется этого от конгресса.

Остальное известно. 3 октября 1935 г. итальянские войска вторглись в Эфиопию. 5 октября была опубликована прокламация президента США о "нейтралитете". Ни Англия, ни Франция не приняли никаких мер по оказанию помощи жертве агрессии, а американский "нейтралитет" оказался выгодным Италии. Она не нуждалась в вооружении и боеприпасах, но объем ее закупок в США стратегических материалов, в первую очередь нефти, резко возрос. Правительство США не ограничило ее импорта. В свою очередь, президент Рузвельт подтвердил в речи в Сан-Диего 2 октября 1935 г.: "Американский народ имеет лишь одну заботу, выражает лишь одно чувство: что бы ни случилось на континентах за морем, Соединенные Штаты Америки будут и должны, как о том давным-давно молились "отцы" - основатели страны, оставаться не связанными ни с кем и сохранять свободу рук... Мы не только искренне стремимся к миру, нами движет твердая решимость избежать тех опасностей, которые могут поставить под угрозу наши мирные отношения с остальными странами".

Франклин Д. Рузвельт полагал, что эта политика наилучшим образом отвечала национальным интересам страны и его собственным политическим видам: "изоляционистские" настроения были особенно сильны на Западе и Среднем Западе США, а с этими штатами нужно было считаться в предстоящей президентской кампании. Личная крупная цель, несомненно, заслонила неизбежный результат взятого курса - воцарение на международной арене нравов джунглей, наглого разбоя агрессоров. Соединенные Штаты, вне всяких сомнений, способствовали этому исходу.

Между тем был другой путь, встать на который Советский Союз неустанно звал мир. В Соединенных Штатах ответом на осложнение международной обстановки был взрыв "изоляционистских" настроений, в Советском Союзе ЦК ВКП(б) еще 12 декабря 1933 г. принял решение о развертывании борьбы за коллективную безопасность. Правительство Рузвельта видело выход в том, чтобы вывести из-под огня только собственную страну, объективно разжигая аппетиты агрессоров. Советское правительство сформулировало доктрину - "мир неделим", предлагая остановить сползание к войне коллективными действиями против агрессоров. Как говорил М. М. Литвинов в 1934 году, все пограничные столбы на всех границах "являются опорами мира и удаление хотя бы одного такого столба повлечет за собой падение всего здания мира". Соединенные Штаты отнюдь не стремились вступить на путь, на котором настаивал Советский Союз, хотя Рузвельт не мог не понимать серьезности международной обстановки.

В ежегодном послании конгрессу 3 января 1936 г. президент указал: "Остальной мир, увы! Вот где зарыта собака. Если бы мне пришлось сегодня обращаться к американскому народу с посланием по случаю вступления на пост президента, я не мог бы ограничиться одним абзацем, посвященным международным делам. С большим сожалением я был бы вынужден посвятить большую часть послания международным отношениям. Начиная с лета 1933 года события развернулись так, что создалось положение, когда народы Америки должны принять во внимание рост недобрых чувств, явную тенденцию к агрессии, увеличение вооружений, нетерпимость. В этой обстановке уже присутствуют многие элементы, которые ведут к трагедии всеобщей войны". Выводы? Никаких.

IV

Пришел 1936 год, пришла и очередная кампания по выборам президента. Три года претворялся в жизнь "новый курс". В актив записано немало, но в стране 9 млн. безработных. Многие представители крупного капитала поносили президента, по самым консервативным подсчетам, 85 процентов газет выступали против ФДР. Реакционеры кричали на всех перекрестках, что коммунисты двигают "новый курс". Они требовали возвращения к старым временам и стопроцентному американизму. Атака была направлена против Рузвельта. Однако эти утверждения, как выяснилось позднее, отражали взгляды неумной части привилегированного меньшинства. Народ в целом одобрял сделанное президентом. Девять миллиардов долларов, истраченных через PWA, WPA и другие федеральные и местные органы помощи, оставили ощутимый след. Закон о социальном обеспечении и закон Вагнера открывали лучшее будущее. В организованном рабочем движении наметились серьезные сдвиги. В 1935 году ряд профсоюзов во главе с объединенным профсоюзом горняков Д. Льюиса резко порвал с АФТ. Их руководители звали к организации производственных профсоюзов, объединяющих рабочих не по "цехам" (профессиям), как было в узкокастовой системе АФТ, а в масштабах предприятий и целых отраслей промышленности. Это предвещало большую сплоченность американского рабочего движения. Комитет по организации производственных профсоюзов начал активную кампанию, связывая ее успех с переизбранием ФДР. КПП основал рабочую беспартийную лигу, призывавшую рабочих голосовать на выборах за Рузвельта.

То, что самой логикой борьбы труда и капитала американское рабочее движение пошло по дороге производственных профсоюзов, вне всяких сомнений, подтвердило правоту коммунистов. Со дней основания коммунистической партии они боролись за это, указывая, что гигантским трестам необходимо противопоставить единые, сильные профсоюзы в монополизированных отраслях промышленности. Компартия сыграла выдающуюся роль в трансформации американского организованного рабочего движения, начавшейся в 1935 году. Рост производственных профсоюзов был бы невозможен без деятельности коммунистов, в свою, очередь, Коммунистическая партия США окрепла в этой борьбе, а коммунисты возглавили мощное левое крыло КПП. Коммунистическое движение в США стремительно развивалось, к 1938 году партия достигла максимума своей численности - около 80 тыс. членов, и еще 20 тыс. человек объединял комсомол.

Вооруженная решениями VII конгресса Коммунистического Интернационала, компартия США добилась известных успехов в проведении тактики "народного фронта" в американских условиях, объединяя вокруг себя демократические силы. Даже в высшей степени консервативный американский историк Э. Робинсон, обозревая тридцатые годы, в 1955 году писал: "Естественно, что многие думавшие о новой утопии, в которой американцы смогут опять достигнуть равенства, видели возможных союзников в коммунистах, а в государственной форме - в России. Главный аргумент тех, кто чувствовал, если прямо не думал о необходимости открытой революции, заключался в том, что никто не был уверен в завтрашнем дне. Безусловно, следует отыскать новую дорогу в будущее. Некоторые доктрины коммунизма в этих условиях легко одобрялись и принимались, а тактика "народного фронта" "сделала возможным для американских радикалов заявлять, что коммунизм является естественным развитием демократии"^*. Во всяком случае деятельность КПП считалась в США коммунистической, хотя то было основательным преувеличением.

^* (Е. Robinson, The Roosevelt Leadership 1932-1945, N. Y., 1955, pp. 225-227.)

Рузвельт очень серьезно относился к этим тенденциям. В кампании 1936 года он приложил большие усилия, чтобы доказать, что его политика не имеет ничего общего с коммунистическими целями, как обвиняли президента правые критики. Д. Льюис никогда не был коммунистом, но буржуазная печать уже создала соответствующую репутацию возглавлявшемуся им КПП. В начале избирательной кампании он явился в Белый дом с чеком на 250 тыс. долларов в фонд демократической партии и с собой привел фотографа, дабы запечатлеть исторический момент: посланец рабочего движения передает трудовые доллары на избирательные нужды ФДР. Рузвельт сиял, он благодарил, жал руки, шутил, улыбался, но не взял чек. "Нет, Джон, - убедил он Льюиса, - оставь деньги у себя, я обращусь к тебе, если понадобиться покрыть кое-какие мелкие траты". Льюис ушел ни с чем, бормоча, что его обвели вокруг пальца. Так и случилось. В кампанию 1936 года помощники ФДР неоднократно черпали средства из касс профсоюзов КПП. Д. Льюис безуспешно пытался получить письменную просьбу президента. Рузвельт ограничивался телефонными разговорами, по большей части шутливыми. В итоге профсоюзы КПП передали демократической партии в два раза больше: 500 тыс. долл.

В августе - сентябре 1936 года Рузвельт провел три секретных совещания с К. Хэллом и директором Федерального 'бюро расследований Э. Гувером. Президент приказал установить пристальное наблюдение за Коммунистической партией. Э. Гувер, не видя ничего удивительного в этом, попросил только письменного распоряжения ФДР. Президент отказался. Он предложил иную процедуру: документ, написанный лично им, будет храниться в сейфе Белого дома. В нем будет указано, что в соответствии со старым законом, по которому ФДР подчиняется государственному департаменту, он отдал указание К. Хэллу распорядиться об установлении слежки за компартией. Старик Хэлл вызвался написать такой приказ Гуверу. Рузвельт, однако, запретил, настаивая, что об этом должны знать лишь они трое. В директиве Федерального бюро расследований, вменявшей своим агентам в обязанность следить за коммунистами, указывалось: "По понятным причинам вести работу самым незаметным образом и в строжайшей тайне".

Об административных восторгах президента страна, естественно, не знала, но в первой же речи во время президентской кампании в Сиракузах в конце сентября1936 года ФДР заявил: "Я не искал, я не ищу, я отвергаю поддержку любого сторонника коммунизма или любого чуждого "изма", стремящегося честными путями или обманом изменить нашу американскую демократию. На том я стою. На том я стоял. На том я буду стоять". Президент также сообщил, что "новый курс" спас страну от "угрозы коммунизма", созданной социальным и экономическим крушением 1932 года. Однако ФДР отверг советы некоторых из своих помощников обрушиться в речи на центр международного коммунистического движения - Советский Союз^*. Он мыслил погосударственному.

^* (См. J. Burns, Roosevelt; the Lion and the Fox, pp. 279-280.)

Еще в 1932 году, сразу после избрания президентом, Ф. Рузвельт заверил единомышленников либерального толка: "Нам предстоит пробыть в Вашингтоне восемь лет. К концу их демократической партии уже может не быть, а будет существовать какая-то прогрессивная партия". По глубокому убеждению ФДР, президентство не было только административной должностью. "Это прежде всего место, откуда исходит моральное руководство. Все наши великие президенты были лидерами в духовной области, когда оказывалось необходимым сделать ясными определенные исторические идеи для жизни народа". Выборы 1936 года явились прелюдией к давним планам ФДР (которые так и не осуществились) реорганизовать политическую жизнь США, создав новую, крепкую партию.

ФДР выступил на выборах как кандидат всего народа и лишь формально как выдвиженец демократической партии. "В этой кампании лишь один вопрос, - заявил ФДР Р. Моли, - это я сам, и народ должен быть либо за меня, либо против меня"^*. С этой точки зрения противники президента самой логикой ФДР зачислялись в разряд врагов народа.

^* (J. Burns, Deadlock of Democracy, N. Y., 1963, pp. 155, 159, 167.)

Старый прием Рузвельта - обращаться к народу, а не только к сторонникам демократической партии - определил стратегию его избирательной кампании. Да иначе и поступить было нельзя. Лига американской свободы, состоявшая из реакционных демократов, просто неистовствовала. В нее к середине 1936 года входили представители корпораций с совокупными активами в 37 млрд. долл. О единстве демократической партии не приходилось и говорить. На этих выборах Рузвельт создал очень широкую коалицию. Он как-то заметил на пресс-конференции: "Я пытаюсь пробить идею: когда нам попадаются подходящие люди, их партийная принадлежность не имеет большого значения". В 1936 году в поддержку ФДР выступил вновь созданный прогрессивный национальный комитет под руководством Лафоллета, сенатора Д. Норриса, Ф. Ла Гардия, избранного мэром Нью-Йорка в 1933 году, Д. Льюиса, С. Хилмена и др. Они боролись за переизбрание Рузвельта, а не за демократическую партию.

Среди республиканцев действовала лига добрососедства. Во время предвыборной поездки по стране ФДР в штате Небраска поддержал кандидатуру в сенат Д. Норриса против кандидата, выставленного организацией демократической партии. Республиканец сенатор Норрис, заявил ФДР, "один из наших лучших сторонников". В Нью-Йорке Рузвельт помог созданию американской рабочей партии, поддерживавшей его, но агитировавшей против многих кандидатов демократической партии. Д. Фарли, руководитель национальной партийной машины демократов, по уши погрязший в политических интригах, не понимал, куда клонил президент. Фарли заботился только об укреплении партии, полагая, что в 1936 году основная задача - "сделать" президентом ФДР, а на выборах 1940 года опять нужно провести президентом демократа, но отнюдь не Рузвельта, ибо никто никогда в США не выбирался на третий срок. Профессионал-политик Фарли не видел, что в 1936 году ФДР выступал как представитель "сил прогресса", а не как кандидат демократической партии.

ФДР поручил подготовить свою речь на конвенте демократической партии двум группам помощников одновременно, причем каждая из них сначала не догадывалась, что кто-то еще работает над речью. Первая (С. Розенман, С. Хай и У. Буллит) составила свой проект, вторая (по существу Р. Моли единолично) - свой. Затем ФДР собрал обе группы в Гайд-парке. Началось сравнение проектов речей. Р. Моли стоял за умеренность программы, ФДР резко возразил и язвительно осведомился у профессора о его вновь приобретенном консерватизме и влиянии "новых, богатых друзей" на направление журнала, основанного Моли ("Тудей", финансировавшийся Асторами, предшественник еженедельника "Ньюсуик"). Журнал выступал против "нового курса".

Моли взял под защиту свое детище, бесцеремонно напомнив Рузвельту, что "неспособность выносить критику влечет его по ложному пути". По мнению Моли, президент "вставил в речь положения, рассчитанные на возбуждение классовой борьбы и резких антагонизмов". Рузвельт вспылил и, по словам С. Розенмана, "единственный раз в моей жизни я видел, как президент забыл о том, что он джентльмен". Не считаясь с тем, что Моли был гостем, Рузвельт осыпал его площадной бранью, профессор не остался в долгу. Этой тягостной сценой завершилось сотрудничество ФДР с Моли; последний скоро оказался в авангарде самых злейших противников Рузвельта. В свое время к ним присоединились и некоторые другие советники ФДР. Беда Моли и иных заключалась в том, что они обнаруживали отвратительные качества в президенте лишь после разрыва с ним.

Вечером 27 июня 1936 г. на стадионе в Филадельфии по завершении конвента демократической партии, вновь выдвинувшего Рузвельта в президенты, состоялось грандиозное театрализованное представление: более ста тысяч человек собралось, чтобы выслушать речь кандидата. К приезду президента дождь прекратился, вызвездило. Когда большой черный лимузин президента выехал на стадион, шум голосов стих. Он скрылся за трибуной. Настала тишина, все ждали появления президента на освещенной прожекторами трибуне. Там за кулисами Франклин, опираясь на сына, начал мучительно трудное для него восхождение по довольно крутому трапу. Он увидел знакомого среди толпившихся людей, потянулся пожать ему руку, потерял равновесие и упал. Небольшое замешательство - и охрана поставила президента на ноги. Злой, бледный и потрясенный, он приказал: "Отряхните меня". Спустя несколько секунд, когда он появился на трибуне, зрители увидели знакомого ФДР - улыбающегося и бодрого, хотя он больно ударился при падении.

Уверенным тоном и твердым голосом Рузвельт перечислил достижения администрации, достигнутые не партийной политикой, а "всеми нами". В Филадельфии 4 июля 1776 г. была уничтожена политическая тирания, теперь пришло время покончить с экономической тиранией. Президент прочитал суровое обвинительное заключение в адрес "экономических роялистов" (термин предложил С. Хай). "Эти привилегированные принцы новых экономических династий, - гремел голос президента в репродукторах, - жаждущие власти, стремятся поставить под контроль само правительство. Они создали новый деспотизм, освятив его законом... Экономические роялисты жалуются, что мы хотим опрокинуть американские институты. В действительности они жалуются на то, что мы стремимся взять у них власть". Президент отлично играл своим голосом, то громко и отчетливо произносил фразы, то доверительно, вполголоса сообщал: "Жизнь людей следует таинственному циклу. Некоторым поколениям многое дано, от других многое требуется. Нынешнее поколение американцев встретилось со своей судьбой (фразу предложил Т. Коркоран.- Н. Я.)". Рузвельт торжествующе закончил речь: "Я принимаю ваше посвящение. Я присоединяюсь к вам. Я призван в армию на время всей войны".

Президент, как популярный актер, приветствующий зрителей, поднял над головой сжатые руки, обнял кандидата в вице-президенты Д. Гарнера. Затем под неистовые вопли толпы дважды в автомобиле объехал стадион. Избирательная борьба началась.

Республиканская партия выдвинула своим кандидатом в президенты бесцветного губернатора штата Канзас. А. Ландона. Республиканцы слепо обрушились на все меры "нового курса" только потому, что их провел Рузвельт. Они даже высказались против социального обеспечения. Рузвельт в числе пропагандистских материалов распорядился подготовить и напечатать большим тиражом книгу "Жизнеописание губернатора Ландона", в которой подчеркивалось, как губернатор умолял федеральное правительство о помощи нуждающимся в его штате. Следуя своей обычной манере, ФДР не называл во время кампании имени противника, чтобы не создавать ему излишней популярности. Когда Д. Фарли в одной из речей отозвался о Ландоне, как о губернаторе "типичного степного штата", президент одернул его, указав: нужно говорить "одного из этих прекрасных степных штатов", слово "типичный" в устах ньюйоркца послужит пищей для противников. "Отец" Кофлин, Таунсенд и Смит, преемник Лонга, сплотили силы, образовав партию "Союз", и выдвинули своим кандидатом конгрессмена У. Лемке. На их шумную, демагогическую кампанию ФДР почти не обращал внимания.

Рузвельт едко высмеивал своих противников, в первую очередь крупный капитал. "Летом 1933 года приятный старый джентльмен в шелковой шляпе, - говорил он в Сиракузах, - упал в воду с мола. Он не умел плавать. Друг прыгнул с мола и вытащил его, но волна унесла шелковую шляпу. Когда старого джентльмена привели в чувство, он просто рассыпался в благодарностях. Сегодня, спустя три года, старый джентльмен бранит друга за то, что его шелковая шляпа была утрачена". В речи в Чикаго: "Некоторые из этих людей забыли о своей тяжелой болезни. Но я знаю, насколько больны они были. Я держал их температурные листы. Я знаю, как годами дрожали колени у всех наших грубых индивидуалистов и как екали их сердца. Они громадными толпами сбежались в Вашингтон. Тогда Вашингтон не представлялся им опасной бюрократией. О, нет! Он выглядел скорее как больница скорой помощи. Все эти достойные пациенты хотели двух вещей - немедленного укола, чтобы снять боль, и курса лечения, чтобы исцелиться. Они просили сделать и то и другое, мы сделали. А теперь большинство пациентов очень здоровы. Некоторые из них уже настолько поправились, что швыряют костыли в доктора".

Он обрушил могучие словесные удары на традиционную цель американских "прогрессистов" - большой бизнес и монополии, которую в свое время успешно поражали Брайан и Вильсон, Теодор Рузвельт и Лафоллет, Толпы людей на митингах горячо аплодировали ФДР, который, как Георгий Победоносец, схватился с Драконом денежного мешка. В экстазе восторженных одобрений как-то забывалось, что все прежние крестовые походы указанных лиц против названных злодеев заканчивались тем, что монополии набирали силы и вновь полнокровными ожидали очередного крестоносца. Между словами и делами борцов с большим бизнесом в конечном счете всегда оказывалась дистанция огромного размера.

Рузвельт отлично понимал это и в заключительной речи кампании 29 октября 1936 г. сказал: "Никогда на протяжении всей нашей истории эти силы не были так объединены, как сегодня. Они единодушны в своей ненависти ко мне, и я приветствую их ненависть. Мне бы хотелось указать, что во время моей первой администрации силы эгоизма и жаждущие власти встретили равного по силе противника. Мне хочется сказать о моей второй администрации, что во время ее они встретили своего хозяина (подчеркнуто мною. - Н. Я.)". ФДР брал на себя ни много ни мало, как задачу обуздать монополистический капитал! "Тем, кто, умалчивая о собственных планах, спрашивает, каковы наши цели, мы отвечаем. Конечно, мы будем стремиться улучшить условия труда рабочих Америки - сократим рабочий день, повысим заработную плату, ныне обрекающую на голодную смерть, положим конец детскому труду, уничтожим потогонную систему. Конечно, мы будем всеми силами бороться с монополиями в бизнесе, поддерживать коллективные договоры, прекратим несправедливую конкуренцию, покончим с постыдными приемами в торговле. За все это мы только начинаем бороться (подчеркнуто мною.- Н. Я.)". ФДР уверенно обещал продолжить лучшее в "новом курсе". Никто и никогда из живших в Белом доме не давал столь определенных и далекоидущих обязательств.

Предвыборная кампания Ф. Рузвельта превратилась в триумф. Он зажег сердца народа верой в светлое будущее, и миллионы людей стекались на пути следования президента, чтобы бросить хоть мимолетный взгляд на пророка грядущих славных дней, рыцаря борьбы с несправедливостью, исцелителя униженных и задавленных нуждой. В Нью-Йорке на пятидесятикилометровом пути по улицам города не было ни одного квартала, где бы тротуары не были забиты народом. В Бостоне встретить его собралось 150 тыс. человек. Растроганный Рузвельт рассказывал Икесу, что собственными ушами слышал возгласы из толпы: "Он дал мне работу", "Он спас мой дом" и подобные.

Лидер американских социалистов Н. Томас, наблюдавший кампанию ФДР, с нескрываемой завистью заметил: "Его лозунг не был социалистическим - "Рабочие мира, объединяйтесь!", он кричал: "Рабочие и мелкие вкладчики, объединяйтесь, чтобы очистить Уолл-стрит!". Этот лозунг восходил по крайней мере к Эндрю Джэксону. Что мистер Рузвельт, его "мозговой трест" и политические советники проделали со списанными ими ближайшими социалистическими требованиями, просто-напросто показывает: если вы хотите правильно воспитать ребенка, оставьте его у родителей, а не вверяйте незнакомым людям".

В начале ноября 1936 года ФДР вернулся в Гайд-парк ожидать исхода выборов. В старом доме собрались его семья, ближайшие друзья и помощники, сопровождавшие президента в поездке по стране. Все они были уверены в победе и спорили лишь о размерах большинства при переизбрании ФДР. С. Розенман, С. Хай, Т. Коркоран, Б. Коген, готовившие речи президента в эту кампанию, с удовлетворением подводили итоги; кажется, ничего не забыто и не допущено грубых промахов. Вспоминали трудные и веселые эпизоды кампании. Даже на близких производило громадное впечатление, когда во время поездки по стране Франклин Д. Рузвельт возвращался с митингов в свой поезд. Вид инвалида, карабкающегося по специальному трапу в вагон, заставлял замолкать толпу провожающих. Недруги не могли не отдать должного физической выносливости президента.

ФДР был в отличном расположении духа. "Знаете, мальчики, - сказал он своим помощникам, - прошлым вечером мне пришла в голову веселая мысль. Я подумал: вот было бы смешно, если бы мне пришлось баллотироваться против Франклина Д. Рузвельта. Не знаю, побил бы я его, но уверен, что ему пришлось бы значительно труднее, чем с Ландоном. Во-первых, я отмежевался бы от Херста! Затем я бы отмежевался от Дюпонов и всего, за что они стоят. Потом я бы сказал: "Я за социальное обеспечение, помощь работой и т. д. и т. п. Но демократам нельзя доверить претворение в жизнь этих отличных идей". Я бы цитировал положения закона о WPA и разглагольствовал о ее неэффективности. Знаете, там масса ошибок, которые неизбежны в такой громадной, чрезвычайной программе". Немного подумав, Рузвельт добавил почти серьезно: "Чем больше я размышляю, тем больше убеждаюсь, что смог бы победить себя"^*. ФДР предвосхитил события, примерно такой тактики республиканцы придерживались в 1940 году и 1944 году, взяв на вооружение многое из программ Франкелина Д. Рузвельта 1932 и 1936 годов.

^* (S. Rosenman, Working with Roosevelt, p. 132.)

Ноябрьские выборы 1936 года дали неслыханное большинство Ф. Рузвельту. За него было подано 27 752 309 голосов, Ландон собрал 16 682 524 голоса. Партия "Союз" получила около одного миллиона, социалисты - двести тысяч и коммунисты - восемьдесят тысяч голосов. С 1820 года, когда в США существовала "эра доброго согласия" - практически однопартийная система, ни один президент не имел такого большинства - 60,8 процента. ФДР победил в 46 штатах, получил 523 выборщика и только 8 выборщиков были против. Стратегия Ф. Рузвельта, объявившего себя избранником народа, тем, кто приведет его к желанным целям, оправдала себя. В речи по радио накануне выборов ФДР сказал: "Кто бы ни был избран, завтра он будет президентом всего народа". Итоги выборов давали основание верить, что избиратели в подавляющем большинстве рагифицировали программу, как она была изложена ФДР^*.

^* (На выборах 1936 года демократическая партия достигла вершины своего успеха:

)

Вечером в день выборов несколько сот человек, соседи ФДР, с духовым оркестром и факелами пришли к дому в Гайд-парке поздравить президента. Услышав звук барабана и нестройные звуки труб музыкантов-любителей, ФДР застегнул на ногах ортопедические приборы и вышел на крыльцо поблагодарить собравшихся перед домом. Красноватый, неверный свет факелов, лица внуков, поднятых с постели шумом и прильнувших к стеклам окон, одетый по-домашнему в старый мятый костюм президент придавали сцене, повторявшейся в 1940 и 1944 годах, какой-то провинциальный характер. Соседи поздравляли соседа в округе, который только в 1930 году голосовал за демократов. Позднее президенту никогда не удавалось повести их за своей партией. Том Коркоран, примостившись на ступеньках крыльца, играл на аккордеоне.

"Я похож на кота, - говаривал Ф. Рузвельт,- .делаю стремительный прыжок, а затем притаюсь". Борясь за голоса народа в 1936 году, он ни на минуту не забывал о Верховном суде, хотя публично не сказал о нем ни слова, как будто не существовало решений, уничтоживших NIRA и ААА. 20 января 1937 г. Рузвельт под проливным дождем принимал присягу президента. Промокший и продрогший до костей председатель Верховного суда Юз читал присягу. Когда он дошел до слов "и обязуюсь поддерживать конституцию Соединенных Штатов", дрожавшему от холода Рузвельту, по собственному признанию, хотелось закричать во весь голос:

"Да, но конституцию, как я понимаю, достаточно гибкую, чтобы разрешать новые и любые проблемы демократии, а не конституцию, которую ваш суд использует в качестве барьера для прогресса и демократии".

Он не крикнул, а внушительно прочитал послание в связи со вторым вступлением в должность. Ни один другой документ за время своей государственной деятельности ФДР не готовил столь тщательно. Президент нарисовал тяжелую картину повседневной жизни в Соединенных Штатах.

"Я вижу десятки миллионов людей, значительную часть всего населения, лишенную в наши дни того, что, даже по самым низким современным требованиям, именуется первостепенными жизненными потребностями.

Я вижу миллионы семей, живущих на столь скудные доходы, что семейная катастрофа каждодневно висит над ними.

Я вижу миллионы, чья каждодневная жизнь в городе и на фермах была бы названа неприличной так называемым приличным обществом пятьдесят лет назад.

Я вижу миллионы лишенных образования, отдыха и возможности улучшить свою судьбу и участь своих детей.

Я вижу миллионы не имеющих средств, чтобы купить промышленные товары или продовольствие, и бедность которых не дает возможности заработать на жизнь еще многим миллионам.

Я вижу треть нации, живущей в плохих домах, плохо одетую и плохо питающуюся.

Принимая вновь присягу президента, я торжественно клянусь вести американский народ по избранной им дороге".

За драматическим посланием наступила пауза. Президент заперся в Белом доме. Он в глубокой тайне готовил новую программу. Доброжелатели ФДР не считали себя смелыми, сопоставляя размах грядущих предложений с мандатом, выданным народом на выборах. Пока о намерениях президента не знали и его самые доверенные советники. Даже для них тайное стало явным лишь в самом конце января, всего за несколько дней до того, как новая программа стала достоянием страны.

30 января С. Розенман был приглашен отпраздновать, день рождения ФДР в Белом доме. Там его впервые ввели в "клуб золотых запонок". Обычные развлечения, доминировал именинник с полным собранием своих древних анекдотов и смешных, на его взгляд, историй. Рузвельт с большим вкусом рассказывал их, нисколько не заботясь о том, что некоторые из присутствовавших слышали их по двадцать и более раз. Розенман с удовольствием познакомился с занятной историей.

Еще в бытность ФДР губернатором штата Нью-Йорк в Бостоне случилось убийство. Заподозренные два китайца были арестованы в Нью-Йорке. Губернатор штата Массачусетс потребовал их выдачи бостонской полиции. Единственный свидетель опознал в задержанных обоих убийц, которых он мельком видел на месте преступления. Тогда защитник попросил свидетеля удалиться и пригласил в комнату еще двадцать китайцев. Затем свидетелю предложили вновь указать на убийц в толпе, чего он не смог сделать. В свое время Розенман сам разбирал это дело и рассказал о нем Рузвельту. Теперь Розенман с удивлением узнал, что расследование проводил не он, а лично Рузвельт, причем президент приукрасил историю явно вымышленными деталями. Розенман перемигнулся с Мисси и Грейс. Он только диву давался неистощимой фантазии ФДР. Впрочем, всем им пришлось выслушать эту историю еще много-много раз.

Затем любимое развлечение президента - игра в покер, затягивавшаяся в те годы до четырех часов утра. К его величайшему сожалению, врачи сократили сроки игры сначала до двух часов, а затем до двенадцати часов ночи. Он жаловался и просил еще "чуть-чуть" поиграть, но под тяжелым взглядом врача партнеры вставали и откланивались, оставляя наедине с картами вконец расстроенного президента. Так по-обычному во всем прошел праздничный вечер, за исключением одного - на вечере президент открылся друзьям, что замышляет реформу Верховного суда. Пришло время расправиться с упрямыми стариками - членами Верховного суда, срывавшими "новый курс".

Президент прочитал уже подготовленный проект послания конгрессу. Во всех федеральных судах сверху донизу, если судья, находящийся на своем посту десять лет, по достижении семидесяти лет не уходит в отставку, в Верховный суд президентом с согласия сената назначается дополнительный судья. Предусматривалось расширение состава Верховного суда с девяти до пятнадцати членов. Необходимость реформы обосновывалась тем, что суды завалены делами и из-за преклонного возраста судей просто не справляются с работой. Аргументация могла убедить лишь поверхностные умы.

Советники президента испытывали серьезные опасения по поводу исхода его затеи и рекомендовали, если ФДР так горит желанием "прижать" Верховный суд, избрать путь поправки к конституции, но он отмахнулся. "Дайте мне десять миллионов долларов, - заявил ФДР, - и я провалю принятие любой поправки к конституции". Рузвельт, несомненно, отлично понимал соотношение власти денег и государственных институтов в США. 5 февраля конгресс получил послание президента. Обнародование предложений ФДР произвело впечатление взрыва бомбы. Подавляющее большинство газет заговорило о том, что диктаторские замашки президента отныне не вызывают сомнений.

Прежде всего вызывала возражение аргументация президента. В своем послании, указав, что за минувший год Верховный суд отказался рассмотреть 717 дел из 867, представленных ему, ФДР заключил: "Современная сложная жизнь требует постоянного притока свежей крови в суды, равно как это необходимо для правительственных ведомств и частных организаций. Сниженные умственные или физические возможности заставляют людей избегать углубляться в сложные дела. Постепенно старые очки искажают новые факты, ибо очки подбирались для нужд другого поколения. Старики, считающие, что все обстоит по-прежнему, перестают изучать и ставить под сомнение настоящее и будущее". Противники ФДР тут же объяснили, что истинный мотив президента - не забота о притоке "свежей крови", а удовлетворение ненасытного голода власти.

ФДР понял, что допустил ошибку. Нужно было бы без дипломатии назвать вещи своими именами. В ряде речей он попытался исправить свою аргументацию. Выступая по радио в начале марта, ФДР сказал: "Если в плуг впряжены три лошади, то поле можно вспахать только при их дружной работе. Стоит одной из лошадей лечь или потянуть в другую сторону, как работа будет сорвана". Он добавил: "В ноябре прошлого года мы предупредили, что только начинаем сражаться. Некоторые люди считают, что мы в действительности Не собирались делать этого. Но мы намерены сражаться". Печать злорадно подхватила эти слова, а наиболее реакционные газеты с заметным удовлетворением также припомнили, что они были правы, когда в период избирательной борьбы осенью 1936 года печатали предостережения: "Осталось только 25 дней (или 10, или 5) для спасения американского образа жизни".

Против предложений Рузвельта выступило большинство сенаторов и конгрессменов от демократической партии. Даже горячие приверженцы ФДР - Г. Лимен, Ф. Франкфуртер и Д. Норрис - оказались в лагере оппозиции. В сенате борьбу против президента возглавили два выдающихся "прогрессиста", еще недавно азартно поддерживавшие "новый курс", - сенаторы Б. Уиллер и X. Джонсон. Сенатор демократ К. Гласс заметил, что "конгресс может совершить самоубийство, если желает президент", однако никак не может пойти на реформу Верховного суда. Республиканцы получили редкую возможность остаться зрителями яростного конфликта среди демократов.

Масла в огонь подлило опубликование доклада комиссии, назначенной президентом еще в марте 1936 года для изучения работы правительства и рекомендации улучшений методов управления. Комиссия передала конгрессу доклад в начале 1937 года. Ее предложения сводились к тому, что в интересах эффективности работы и экономии средств необходимо реорганизовать высшие органы исполнительной власти: расширить штат Белого дома, укрепить более 100 существовавших к тому времени управлений, созданных приказами президента главным образом в интересах проведения "нового курса", создать два новых министерства - социального обеспечения и общественных работ, непосредственно подчинить многие управления президенту и т. д. В сущности эти предложения не шли дальше пожеланий, давно выдвигавшихся в Соединенных Штатах, - упростить громоздкую государственную машину.

Однако в сочетании с реформой Верховного суда они производили впечатление, что Ф. Рузвельт исполнен решимости получить безраздельную власть. Действительно, ФДР, уставший от сопротивления Верховного суда, стремился устранить препятствия с пути дальнейших реформ. По-видимому, он собирался расширить "новый курс". Если так, тогда следовало бы обратиться прямо к народу. Он не сделал этого и вновь застрял в тенетах системы балансов и противовесов американского государственного устройства, в свое время сознательно созданной творцами американской конституции.

Пока политики спорили, старики-судьи не бездействовали. С 1933 по 1936 год Верховный суд вынес 12 решений против федерального правительства (за всю предшествовавшую историю США было 60 таких решений). С марта 1937 года в течение нескольких месяцев важнейшие законы вторых "ста дней" были признаны конституционными: закон о минимальной заработной плате в штате Вашингтон, закон Вагнера, а затем закон о социальном обеспечении. Изменение позиции Верховного суда выбило почву из-под ног споривших сторон. Судьи, по-видимому, поняли, что "новый курс" отнюдь не посягательство на основы основ капиталистической системы. Они отметили и различный подход ФДР во время первых и вторых "ста дней". В своем решении о поддержке закона о минимальной заработной плате в штате Вашингтон Верховный суд записал: "Эксплуатация рабочих, находящихся в неравном положении при договоре об условиях труда и, следовательно, относительно беззащитных, когда их лишают прожиточного минимума.., возлагает прямое бремя на общество содержать их. Налогоплательщик вынужден доплачивать недополученную ими заработную плату". Цель закона, указал суд, - сократить расходы на помощь, которая "продолжает возрастать в устрашающих размерах". С этим не могли не согласиться и заклятые враги "нового курса".

Так у значительной части буржуазии - а Верховный суд был зеркалом ее интересов - наметилось понимание смысла политики Рузвельта. Было отброшено то, что не подходило, - NIRA и ААА с прямым вмешательством государства в дела экономики, но одобрены методы вторых "ста дней". Однако стремление Рузвельта подчинить юридическую власть исполнительной, исходившее из той же философии управления, которая выражалась в NIRA и ААА, было пресечено. 22 июня 1937 г. конгресс принял закон, вводивший незначительные изменения в судебную систему Соединенных Штатов. О реформе Верховного суда в нем не было ни слова. Ф. Рузвельт потерпел крупнейшее поражение в своей государственной деятельности. Административный нажим не принес результатов. Тем не менее ФДР любил говорить в последующие годы, что он, проиграв сражение, выиграл войну.

До 1945 года Верховный суд лишь в одном случае, и то по второстепенному делу, бросил вызов федеральному правительству. К 1945 году из девяти судей семеро были назначены ФДР, средний возраст членов суда снизился с 72 лет в 1937 году до 57 лет в 1945 году. Что же касается отныне послушных судей, то ФДР с плохо скрытой насмешкой выразился: "довольно наивно" отрицать связь между его предложениями об увеличении состава суда и одобрением им законодательства "нового курса".

Во время битвы с Верховным судом ФДР растерял многих друзей и приобрел, пожалуй, только одного. В 1937 году на место умершего конгрессмена от штата Техас среди десяти кандидатов баллотировался двадцатидевятилетний демократ Линдон Джонсон. К этому времени Л. Джонсон был неплохо известен в штате как активный организатор администрации молодежи, созданной в рамках "нового курса" и занявшей тридцать три тысячи юношей. Элеонора Рузвельт, посетив штат Техас, с большой похвалой отозвалась об энергичном работнике. В кампании 1936 года его заметил ФДР: Л. Джонсон выстроил у Далласа юношей, работавших в организации администрации молодежи. Они приветствовали кандидата в президенты по-военному, держа лопаты на караул. ФДР рассмеялся.

Выдвинув свою кандидатуру в 1937 году, Л. Джонсон безоговорочно поддерживал "новый курс", включая реформу Верховного суда. Более опытные деятели сочли бы этот шаг политическим самоубийством. Взгляды Джонсона находились в резком противоречии со взглядами другого техасца - вице-президента Гарнера, резко нападавшего на предложения ФДР. Хотя бы по этой причине Рузвельт с симпатией следил за отважным молодым политиком, который не побоялся поставить на карту все. После успеха Л. Джонсона на выборах Рузвельт пригласил его к себе на яхту. Конгрессмен произвел самое благоприятное впечатление на президента и, несмотря на большую разницу в летах между ними, стал другом ФДР. Рузвельт привез Джонсона в Вашингтон в президентском поезде. К удивлению Джонсона, в поезде ФДР дал ему личный телефон могущественного Т. Коркорана, а по прибытии в столицу молодой конгрессмен обнаружил, что он уже включен в состав комитета по морским делам палаты представителей. У ФДР никогда не было случая раскаяться в своем отношении к Джонсону, последний в меру своих возможностей внес лепту в поддержку "нового курса".

VI

Идя к своему второму президентству, Ф. Рузвельт в речи 29 сентября 1936 г. настаивал, что между обеими партиями - демократической и республиканской - нет различий в отношении к коммунистической системе, однако между ними существовала громадная разница в политических методах перед лицом коммунизма. "Республиканцы, пустив "дела на самотек", в двадцатые годы допустили такое ухудшение экономических условий, когда радикализм стал угрозой. В начале кампании 1932 года я сказал: "Встречать реакцией опасность радикализма - означает собственными руками подготовить катастрофу. Реакция не служит препятствием для радикала, она вызов, провокация. Эту опасность нужно встречать реальной программой реконструкции"... Мы встретили чрезвычайное положение чрезвычайными мерами. Значительно более важным было то, что мы добрались до корней проблемы и занялись причинами кризиса. Мы против революции. Поэтому мы объявили войну тем условиям, из которых вырастают революции".

Во время сражения с Верховным судом дискутировались административно-юридические концепции, но, предупредил раздраженный сопротивлением Рузвельт в речи 4 марта 1937 г., речь шла совершенно о другом: "Если у нас не хватит мужества вести американский народ по дороге, по которой он хочет идти, его поведут другие". Хотя Верховный суд, напуганный президентом, склонил голову, а у Рузвельта остались глубокие политические шрамы от ран, полученных в схватке, борьба в верхах в общем оказалась вне основного потока американской жизни во второй половине тридцатых годов. Совершенно другого ожидал американский народ от президента, свирепое единоборство Рузвельта с девятью стариками не разрешало насущных проблем трудящихся. Действия исполнительной власти в отношении юридической власти объективно были бездействием в разрешении социальных проблем. Коротко говоря, Рузвельт, обещавший в 1936 году "встречу с судьбой", уклонился от выполнения своих посулов. И народ, недавно вернувший ФДР громадным большинством в Белый дом, стал добиваться улучшения своей жизни помимо администрации. В результате главным образом этого, а не поражения ФДР в борьбе с Верховным судом, его престиж с середины 1937 года стал серьезно падать.

Натиск народных масс, но не политика Рузвельта обеспечил дальнейшие успехи американских трудящихся. Поражение ФДР имело те последствия для демократических сил, что они получили большую самостоятельность в своих действиях. Исторический парадокс. Реакция, связавшая политическую маневренность чрезвычайно подвижного ФДР, развязала энергию народных масс!

1937 год ознаменовался новыми победами американского организованного рабочего движения. Комитет по организации производственных профсоюзов, закончив подготовку, начал борьбу в высокомонополизированных отраслях промышленности - сталелитейной, автомобильной, химической и др., где тогда практически не существовало профсоюзов. Впервые в истории страны в ответ на террор предпринимателей рабочие широко прибегли к "итальянским забастовкам". Стачечная борьба была упорной и изобиловала острыми схватками. 30 мая в Чикаго полиция расстреляла мирную демонстрацию, убив 10 рабочих и ранив 160. Профсоюзы, однако, продолжали наступление. Перед лицом решительного рабочего движения монополии были вынуждены капитулировать и признать возникавшие мощные производственные профсоюзы, в которых было сильно левое крыло, возглавлявшееся коммунистами. По существу без активной работы Коммунистической партии громадные успехи рабочего движения были бы невозможны. Комитет по организации производственных профсоюзов, переименованный в 1938 году в Конгресс производственных профсоюзов, объединял в своих рядах до 4 млн. членов профсоюзов. Примерно такой же численности к этому времени достигла и АФТ. К началу второй мировой войны американские профсоюзы почти утроили свою численность по сравнению с 1933 годом и насчитывали около 9 млн. членов.

В то время, когда рабочие, ослепляемые слезоточивыми газами, под пулями полиции и охранников компаний бились за осуществление элементарного права - права на союз и коллективный договор, ФДР занял нейтральную позицию. Монополии требовали, чтобы против забастовщиков были брошены федеральные войска. ФДР отказал. Председатель КПП Д. Льюис страстно изобличал Рузвельта как предателя интересов рабочих, бессовестного растратчика собранных по грошам и врученных президенту в 1936 году профсоюзных средств. КПП выдвинул серьезное обвинение: Рузвельт и Гопкинс срывают попытки вовлечь в профсоюзы рабочих, заняты WPA и PWA. Президент наконец реагировал на обращения справа и слева знаменитой фразой: "Чума на оба ваших дома!". Объективно, однако, Рузвельт выступал против того, чтобы рабочее движение заняло подобающее ему по силе место в демократической коалиции, на которую, кстати, он сам опирался и чья поддержка обеспечила его переизбрание в 1936 году. Именно этим, а не тем, что Джона Льюиса считали за неукротимый нрав "Хью Лонгом рабочего движения", объяснялись нараставшие трения между президентом и КПП. Монополисты заявляли, что Рузвельт якобы "за рабочих", но ни один представитель трудящихся не занял поста ни в кабинете, ни в руководящих органах, проводивших "новый курс".

ФДР оказался далеким от нейтралитета, когда конфликт труда и капитала стал решаться на путях "итальянских забастовок". В разгар борьбы рабочих автомобильной промышленности в 1937 году он с нескрываемым высокомерием бросил: уровень их "сознания детский", а "итальянские забастовки, вне всякого сомнения, являются незаконными". Президент взял на себя смелость говорить от имени всей страны: "Итальянские забастовки чертовски непопулярны, и в конечном счете лидеры рабочего движения поймут, что рабочие не смогут достигнуть многого, если они сейчас станут непопулярными в глазах громадного большинства населения страны. Для этого, возможно, потребуется года два". Историку трудно измерить реакцию трудящихся страны на успешное применение этой острой формы классовой борьбы отдельными отрядами рабочего класса, но правящим классам действительно потребовался срок, указанный президентом: в 1939 году Верховный суд категорически запретил "итальянские забастовки" как противоречащие американской конституции.

Ожесточенные сражения на фронте труда и капитала совпали с новым экономическим кризисом, поразившим Соединенные Штаты осенью 1937 года. С сентября 1937 до лета 1938 года промышленное производство сократилось на одну треть, количество безработных увеличилось с 4,9 млн. в 1937 году до 9,6 млн. к лету 1938 года. Упал доход фермеров, подскочило число заявок о предоставлении пособий. Кризис опрокинул надежды "ньюдилеров", что они на верном пути. Еще в 1935 году, выступая в Чарльстоне, Рузвельт заверял: "Да, мы стоим на правильной дороге, не случайно избранной, мои друзья, не в результате поворота цикла, а мы сознательно избрали это направление. И пусть никто не говорит вам иного". Теперь республиканцы издевательски припоминали слова ФДР. Внешне он был невозмутим. Когда на очередной пресс-конференции корреспондент осторожно привел эти слова, президент спокойно ответил: "Меры, предпринятые нами тогда и сводившиеся главным образом к фиксальной политике и заправке насоса (рост государственных расходов. - Н. Я.), совершенно очевидно принесли ожидавшиеся результаты".

В узком правительственном кругу ФДР не мог скрыть крайней растерянности. Почва буквально уходила из-под ног. Вице-президент Гарнер бестактно напомнил Рузвельту, что в кампании 1936 года он обещал сбалансировать бюджет в ближайшие годы. "Я пятьдесят раз говорил, - почти истерически закричал ФДР, - что в 1938 финансовом году бюджет будет сбалансирован. Если вы хотите, чтобы я повторил это, я могу сказать то же самое еще раз или пятьдесят раз!". Конгресс был настроен враждебно в отношении Белого дома. Практически вся законодательная программа, предложенная Рузвельтом в 1937 году, была отвергнута: меры помощи сельскому хозяйству, введение максимальной рабочей недели и минимальной заработной платы в промышленности. Провалился грандиозный план ФДР - создать семь новых региональных управлений для развития и использования естественных ресурсов по типу TVA. Законодатели одобрили только несколько второстепенных мер, предложенных Рузвельтом.

Нанеся поражение президенту, довольные сенаторы и конгрессмены летом 1937 года разъехались на каникулы. Взбешенный ФДР решил принять меры. В речи 17 сентября он указал, что правительство руководствуется идеалом, который "делает понятными требования рабочих о сокращении рабочего дня и повышении заработной платы, требования фермеров получать стабильные доходы, требования громадного большинства бизнесменов избавить их от разрушительной конкуренции, требования всех покончить с таким порядком, часто ошибочно именуемым "свободой", который дает возможность горстке населения извлекать более чем терпимую долю у остального населения". Ранней осенью он совершил поездку по стране, обращаясь непосредственно к избирателям.

Рузвельт сообщил, что на 12 ноября он созывает чрезвычайную сессию конгресса, чтобы преодолеть тупик.

Он верил, что народ сумеет за оставшееся время оказать воздействие на конгресс. ФДР писал в частном письме в это время: "Как вы знаете, газеты жирных котов (так в США зовут монополистов. - Н. Я.), то есть 85 процентов всей печати, ожесточенно выступали против всех мер администрации. Обстановку уместнее всего характеризовать так: кампания весны, лета и осени 1936 года активно продолжается на всем протяжении 1937 года. Однако избиратели сегодня так же с нами, как были прошлой осенью". 12 октября, ровно за месяц до начала специальной сессии конгресса, Рузвельт выступил с очередной "беседой у камелька" - речью по радио. Он указал, что собирается просить конгресс принять отвергнутое им законодательство. Речь ФДР тепло встретили радиослушатели, но она не произвела ни малейшего впечатления на конгресс.

Чрезвычайная сессия конгресса отклонила все без исключения предложения Ф. Рузвельта.

VII

На рубеже 1937 и 1938 года Вашингтон лихорадило. Происходили бесчисленные совещания в правительственных ведомствах, созывались конференции представителей крупного и мелкого бизнеса. В январе 1938 года по приглашению правительства в столице проводилось совещание мелких бизнесменов. Они никак не могли договорился о том, что надлежит сделать для выхода из кризиса. Пришлось вызвать полицию, чтобы умерить страсти.

Негласно совещались руководители "нового курса". Среди них теперь первое место занимал Г. Гопкинс, который стал самым близким к Рузвельту человеком, постоянным гостем Белого дома. Весной 1938 года Гопкинс серьезно считал, а ФДР поддерживал его в счастливом убеждении, что он будет преемником ФДР на посту президента. Система взглядов Гопкинса на способы преодоления кризиса была проста: необходима новая "заправка насоса" - расширение общественных работ. По-видимому, с Гопкинсом солидаризировались как старые деятели "нового курса" - Г. Икес, Г. Уоллес, Ф. Перкинс, Т. Коркоран, так и новые звезды в избранном кружке - руководитель федеральной резервной системы М. Экклз, М. Эзекиль, Л. Гендерсон, У. Дуглас. Одновременно среди них получала все большее распространение идея, что необходимо обуздать эксцессы монополий. Крупные капиталисты со своей слепой жаждой наживы - виновники кризиса. Г. Икес горячо говорил, что зло свило гнездо в "шестидесяти семьях", контролирующих американскую экономику.

Рузвельт смотрел на вещи со специфической точки зрения. Членам правительства он просто сказал: "Если мы не добьемся экономического восстановления, в 1940 году никто из нас не будет переизбран". Кое-кто пытался подсказать президенту научные методы выхода из кризиса. Выяснилось, однако, что заставить президента выслушать научные доводы практически невозможно. М. Экклз добился обещания президента отвести час во время завтрака для беседы с ним на экономические темы. Редкая привилегия, ее домогались месяцами! Он вступил в кабинет президента, перегруженный идеями. Там, оказывается, уже сидел сенатор от штата Калифорния старик Мак Аду. Рузвельт вежливо намекнул, что собирается позавтракать с Экклзом. Сенатор радостно согласился: "Вы, ребята, кушайте на здоровье, а я тем временем закончу". Начался мучительный завтрак под аккомпанемент поучений сенатора: президенту при назначении федеральных судей в штате нужно считаться не с таким-то "сукиным сыном", а с ним, Мак Аду, и т. д. Наконец, сенатор ушел, официант выкатил столик с посудой.

Можно было бы приступить к беседе, но, когда официант открыл дверь, в кабинет с радостным лаем ворвалась собака президента Фала. Рузвельт достал из стола мячик и поиграл с Фалой - пес исправно приносил в зубах мячик, заброшенный в самый дальний угол кабинета. Экклз выдавил из себя несколько слов похвалы смышленому животному. "Хватит, Фала, - сказал, наконец, Рузвельт, - нам нужно работать". Экклз, собравшись с мыслями, заговорил. Вскоре он заметил, что его слова не доходят до собеседника. "Будь я проклят! - закричал Рузвельт. - Экклз, посмотрите, что я вижу!" Фала напачкала на ковер. Вызвали охранника, ткнули Фалу носом в место "преступления", отчитали и с позором изгнали. Но и время Экклза истекло. По возвращении в свое ведомство он мог сообщить своим подчиненным только о делах в штате Калифорния и гнусном поведении пса.

Из Англии в Белый дом пришло длинное послание, датированное 1 февраля 1938 г. Д. Кейнс, давая обстоятельный анализ политики администрации Рузвельта, видел выход из кризиса в новых ассигнованиях на общественные работы. ФДР пробежал послание и поручил Моргентау подготовить формальный ответ, который подписал не читая. На Рузвельта не произвел впечатления экскурс в область "чистой" теории.

При всем этом ФДР все же внимательно прислушивался к советам, но не теоретиков, а людей дела. В конце 1937 - начале 1938 года открылась малоизвестная страница государственной деятельности Ф. Рузвельта - он стал бесконечно, в подавляющем большинстве случаев негласно, советоваться с представителями крупнейших монополий. Спустя более чем десять лет, в 1950 году, "Вашингтон тайме геральд" писала: "В 1937 году, когда новый курс оказался перед лицом депрессии, президент Рузвельт стал приглашать дельцов с Уолл-стрита на секретные совещания. Именно в это время Томас Ламонт, сменивший Моргана в качестве главы "Д. П. Морган и К°", стал посещать Белый дом. Как-то раз Моргана случайно встретили при выходе из Белого дома вместе с Мироном Тейлором, тогда возглавлявшим "Юнайтед Стейтс стил", контролировавшейся Морганом. Оба с улыбкой признали, что имели сорокапятиминутную беседу с президентом, о которой Белый дом не объявлял. Когда их спросили о целях посещения, они ответили, что речь шла всего о светском визите. "Поэтому вы понимаете, что я не могу рассказать о том, что говорилось в доме президента"^*, - сказал Морган.

^* (Цит. по "Congressional Record", vol. 96, p. A 1536.)

Об итогах этих совещаний почти ничего неизвестно, если не считать замечаний, сделанных Рузвельтом на заседании правительства. Он пожаловался членам кабинета: "Организованное богатство, которое до сих пор контролировало правительство (подчеркнуто мною. - Н. Я.), пользуется случаем, чтобы решить, следует ли продолжить контроль над правительством или устраниться". Действительно, в это время один влиятельный юрист, обслуживавший корпорации, открыл на Уоллстрите кампанию по сбору крупного фонда, который будет передан ФДР при условии, что он в течение пяти месяцев подаст в отставку. По-видимому, то была крайняя точка зрения представителей крупного бизнеса; их основная часть, сообщил Рузвельт кабинету, не хочет "неограниченного сельскохозяйственного производства, стоит за закон об установлении максимальной рабочей недели и минимальной заработной платы, считает необходимым какую-то форму социального законодательства. Однако все это они говорят в частном порядке и никто из них не поддержит такие предложения публична"^*. Единомыслие президента и крупного капитала и определило успех последней вспышки законодательства "нового курса" в 1938 году. Если не принять этого объяснения, тогда совершенно невозможно понять крутой поворот конгресса по сравнению с его непримиримой позицией в 1937 году.

^* ("The Secret Diary of Harold L. Ickes", vol. 2, N. Y., 1954, pp. 241-243.)

Первопричина этих изменений в позиции правящих классов США лежала в массовом движении трудящихся, развернувшемся зимой 1937/38 года. Новый кризис вызвал новый подъем демократических сил. И на этот раз они были значительно более сплоченными, чем в 1929 - 1933 годах. Профсоюзы КПП только что сломили сопротивление монополий в ведущих отраслях экономики. Коммунистическая партия, хотя и не могла еще возглавить демократическую коалицию, превратилась во внушительную силу. Соединенные Штаты стояли на пороге острых классовых битв, в которых трудящиеся неизбежно выдвинули бы куда более радикальные требования, чем в минувшие годы. Все это видела и не могла не учитывать американская буржуазия. Отсюда политика новых уступок.

16 февраля 1938 г. конгресс вотировал закон о сельском хозяйстве, заменивший ААА, отмененный Верховным судом. Отныне ежегодно правительством устанавливались квоты производства для основных сельскохозяйственных продуктов. Затем проводился референдум среди фермеров. Если две трети их соглашались, тогда квоты становились обязательными. Соответственно проводились выплаты фермерам за сокращение посевов. Для поддержания цен излишки фермерской продукции скупались правительством. Закон 1938 года определил подход правительства США к проблемам сельского хозяйства в грядущие годы. В отличие от ААА, однако, регулирование его было менее мелочным.

25 июня 1938 г. Рузвельт подписал закон о справедливой регламентации труда, установивший минимальную заработную плату в двадцать пять центов в час с повышением в последующие семь лет до сорока центов и максимальную рабочую неделю в сорок четыре, часа с сокращением в следующие три года до сорока часов. Закон касался только рабочих, занятых на предприятиях "меж- штатной торговли", то есть национального значения. За его применением было трудно уследить, ибо предприниматели зачастую включали в заработную плату и другие услуги. Но в целом он был крупным шагом вперед в области рабочего законодательства.

Наконец, 14 апреля 1938 г. Рузвельт направил конгрессу предложения о "стимулировании дальнейшего восстановления" - истратить три миллиарда долларов по каналам VVPA, ССС и т. д. Чтобы лидеры конгресса не сомневались в его намерениях, он шутливо-серьезно предостерег их: в случае сокращения сенатом и палатой представителей просимых ассигнований президент распорядится поставить перед Белым домом большой плакат с надписью: "По вопросам WPA обращаться не сюда". Большая стрела будет указывать куда - в сторону конгресса. Законодатели, имея перед глазами массовую безработицу и требования трудящихся расширить ассигнования на общественные работы послушно проголосовали "за". В 1938 году президент не изобрел пороха: он дал стране большую дозу лекарства, выписанного по рецепту 1933 года.

Но если тогда Рузвельт был твердо уверен в исцелении, то теперь он знал, что возможно лишь временное улучшение. Накопленный опыт, вне всякого сомнения, доказывал, что исцеление на уже испытанных путях "нового курса" невозможно. Как быть? 14 ноября 1937 г. в речи по радио ФДР сказал: "Безработица - одна из тяжелых и страшных проблем, стоящих перед человечеством... Эта проблема существует в каждой цивилизованной стране, не только в нашей. В некоторых странах ее разрешили, приступив к выполнению чудовищных программ вооружений, однако мы, американцы, не хотим решать ее таким путем". Спустя семь месяцев ФДР в публичном выступлении вновь вернулся к этой теме. Он говорил: "Ни одна страна не разрешила удовлетворительным образом проблемы, как дать народу работу во время депрессии. Единственный метод, разработанный до сих лор, который, по-видимому, обеспечивает 100 процентов восстановления или около этого, заключается в переходе на военную экономику". На этот раз президент не оговорил, что указанный путь заказан для Америки...

VIII

Рузвельт крайне болезненно ощущал падение своего престижа. Нападки на президента множились со всех сторон. Демократические силы были недовольны тем, что президент слабо выполняет обещания, данные в кампании 1936 года. Бvpжyaзнaя печать, как обычно, обвиняла лично президента в неблаговидных делах. Громадное распространение получила сплетня: некий филателист принес в Белый дом свои лучшие марки и показал их Рузвельту, а когда восторженный коллекционер на мгновение отвернулся, президент Соединенных Штатов стащил несколько марок из альбома. Элеонора расплатилась с филателистом за мужа. Из уст в уста передавались сплетни и похлеще, иные бесстыдные газетчики даже намекали, что физический недуг президента подорвал его умственные силы.

Семья Рузвельта жила как бы под стеклянным колпаком, Если самому Франклину и Элеоноре, людям пожилым, было трудно бросить какие-либо упреки в отношении их семейной жизни, то действительно многочисленные браки и разводы их детей смаковались на первых полосах газет. Помимо этого, Джеймс, назначенный Рузвельтом в штат Белого дома, имел обыкновение связываться с темными дельцами. Эллиот безуспешно пытался пробиться в деловом мире, широко используя имя отца. Для мыслящих людей трудности со взрослыми детьми четы Рузвельтов не представлялись чем-либо из ряда вон выходящим, но для обывателей все это служило пищей для бесконечных толков и пересудов.

Президент ничего не мог поделать с нападками на него и семью. Таковы давние политические традиции в США. Некий американский острослов заметил, что в его стране строят триумфальные арки из кирпича, чтобы иметь под рукой необходимые метательные предметы, когда покажется герой.

Будучи очень чувствительным к барометру общественного мнения, Рузвельт в 1938 году пошел на необычные шаги, чтобы поднять свое реноме. За кулисами он плодотворно совещался с представителями монополий, на авансцене под ослепительными лучами прожекторов печати Рузвельт выступал в доспехах борца против крупного капитала. B апреле 1938 года он создал временную национальную экономическую комиссию для расследования монополизации в американской промышленности. Президент требовал, чтобы комиссия, рассмотрев проблему, приняла рекомендации, которые клонились бы к обузданию злоупотреблений крупного капитала в промышленности и торговле. Президент настаивал, что причина кризисов в США - стеснение монополиями свободы конкуренции.

Указав, что 1,5 процента населения США получают такой же доход, как и 47 процентов, Рузвельт привел слова американского деятеля XIX столетия Д. Вебстера: "Самое свободное государство на свете не может долго просуществовать, если законы имеют тенденцию создавать быстрое накопление богатств в немногих руках, оставляя большую часть населения в нищете и без средств". Рузвельт, как всегда, стремился показать преемственность своей политики в рамках духовного наследия Америки. Но дальше Д. Вебстер говорил: "В таком случае народ должен ударить по привилегиям богатства, иначе влияние богатства ограничит и поставит под контроль изъявление народной воли". Этих слов Д. Вебстера ФДР не привел, хотя первый был деятелем буржуазной партии вигов, а второй всегда именовал себя "прогрессистом".

Временная национальная экономическая комиссия с большой помпой приступила к работе. Почти одновременно в том же 1938 году по злосчастному совпадению Франклин Рузвельт-младший женился на Этель Дюпон. На бракосочетание собрался весь клан Дюпонов, свадьба была отпразднована с королевской роскошью в громадном особняке отца Этель - "совином гнезде". За праздничным столом ФДР и Элеонора сидели рядом с теми, кого клеймил президент в публичных посланиях. Как водилось в семье ФДР, браки его сыновей не были долговечными, недолгим оказался семейный союз Франклина-младшего и Этель Дюпон, но еще долго печать считала появление президента на их бракосочетании критерием его искренности в борьбе против монополий.

Что касается деятельности временной национальной экономической комиссии, то ее труды продолжались до апреля 1941 года. Были исписаны горы бумаги, но принятые рекомендации не оправдывали такого названия. Комиссия высказала благие пожелания - уменьшить злоупотребления монополистов, ограничивающих свободную конкуренцию, а якорь спасения - помощь правительства бизнесу.

Рузвельт наталкивался на сопротивление среди тех, к кому он принадлежал по рождению и достигнутому социальному положению. К 1938 году он обнаружил, что поставлен конгрессом в жесткие рамки. Его чары рассеялись. Он предпринял отчаянную попытку вернуть свободу действий. Если он не смог убедить противников, тогда нужно убрать их. Необходимо провести "чистку". В марте 1938 года ФДР эффективно уладил разногласия с руководителем TVA Е. Морганом, уволив его в отставку. "Это увольнение, - замечает американский исследователь В. Бинкли, - усилило патологический страх перед президентской диктатурой"^*. В конгрессе продолжалось затянувшееся обсуждение предложений Рузвельта о реформе органов исполнительной власти, печать окрестила их "диктаторским законопроектом". Конгресс отверг его. Рузвельт рвал и метал.

^* (W. Binkley, President and Congress, p. 260.)

На пресс-конференции в Белом доме журналисты обратили внимание на ятаган, лежавший на столе президента. ФДР гордо сообщил, что он может метнуть его на тридцать шагов так, что острие ятагана вонзится в стену. Немедленно ядовитый вопрос: "А как далеко вы можете забросить его по Пенсильвания-авеню (в конце ее находится Капитолий. - Н. Я.)?". Президент рассмеялся. Он не собирался никому мстить. Вскоре в Уорм-Спрингс состоялась новая пресс-конференция. Рузвельт огласил следующее заявление:

"А. Я не имею никаких наклонностей стать диктатором.

В. У меня нет качеств, необходимых для хорошего диктатора.

С. Я слишком хорошо знаю историю и нынешние диктатуры, чтобы испытывать какое-либо желание заменить любой формой диктатуры существующую демократию в Соединенных Штатах".

Рузвельт с большой насмешкой отнесся к новой партии - национальных прогрессистов Америки, - возглавленной Ф. Лафоллетом. Они взяли себе эмблему - крест в круге. ФДР предложил добавить приветствие, "ибо только этого одного недостает партии. Я предлагаю: воздеть обе руки к небесам и поклониться. По крайней мере это хорошо скажется на комплекции ее членов!".

Нет, ФДР не метил в диктаторы, он просто решил лично изгнать неугодных ему депутатов из конгресса - благо в 1938 году проводились очередные выборы. Он занялся беспрецедентным делом: поехал по Соединенным Штатам, агитируя против тех, кого, по его мнению, не нужно было избирать. Рузвельт обрушился на "медянок", применив термин, которым именовали в 1861 - 1865 годах противников А. Линкольна. Одного из сенаторов-демократов, переизбиравшихся в 1938 году, ФДР обвинил в том, что он "домогается избрания при помощи престижа Рузвельта и денег своих консервативных друзей-республиканцев". Турне Рузвельта озадачило избирателей, они вежливо выслушивали его речи.

Накануне выборов Рузвельт подчеркнул в речи из Вашингтона, что вновь стоит вопрос: быть или не быть "новому курсу". "Сегодня, - говорил он, - фашизм, коммунизм и старый республиканизм тори не угрожают продолжению существования нашей формы правления. Однако я рискну сделать смелое сравнение: если американская демократия перестанет развиваться.., тогда фашизм и коммунизм при поддержке, возможно неосознанной, со стороны старого республиканизма тори усилятся в нашей стране". Разъяснения ФДР оказались излишними: за исключением одного случая, все кандидаты, против которых агитировал Рузвельт, были избраны в конгресс. Представительство республиканцев в палате представителей удвоилось, они отвоевали и семь мест в сенате. "Новый курс", очевидно, утрачивал ценность в глазах избирателей. Итоги выборов глубоко потрясли Ф. Рузвельта.

На людях он сохранял бодрость духа. В декабре 1938 года, выступая перед студентами, он не знал меры шуткам: "Вы, видящие меня в первый раз, читали в газетах и слышали по радио, что я по меньшей мере людоед - сговариваюсь с коммунистами, уничтожаю богачей, разрушаю древние традиции. Иные из вас, быть может, думают, что я изобрел экономических роялистов, зловредные компании, ростовщиков. Шесть лет вы слышите, что я только и хлопочу, чтобы бросить страну в войну, послать вас и ваших младших братьев на кровавые поля сражений в Европу, веду страну к банкротству и завтракаю каждый день жареным миллионером на блюде. На деле я умерен во всем - стою за мир в стране и за рубежом, верю в капиталистическую систему, а на завтрак ем яйца всмятку".

Но когда он снимал политический грим, а такого Рузвельта могли наблюдать лишь считанные люди, перед ними представал глубоко разочарованный и усталый человек.

По-видимому, им овладело уныние. В декабре 1938 года ФДР назначил Г. Гопкинса министром торговли. Сам Гопкинс и многие другие считали, что президент заблаговременно поднимает популярность будущего кандидата от демократической партии на выборах 1940 года. Рузвельт не отрицал.

IX

"Президент, - писал С. Розенман, - испытал длинную серию неудач во внутренней политике за истекшие полтора года. Его престиж в стране и за рубежом серьезно пострадал. Я не знаю, какую дорогу он избрал бы в 1938 году, если бы события не приковали его внимание к международным делам. Я знаю, что он был разочарован в проведении дальнейших реформ. Я знаю, что коренным решением вопроса он считал не создание третьей, либеральной партии, а объединение либеральных сил, существовавших тогда в обеих партиях. Могло бы случиться, что, если бы международные дела не отвлекли его внимание, он бы попытался провести реорганизацию обеих партий до истечения срока своего второго президентства".

Р. Тагвелл высказывает аналогичное суждение: "В 1939 году правительство не могло добиться никаких успехов. Нельзя было даже предложить новых законопроектов... Впереди лежало открытое море до того дня, когда в Польшу вторгся Гитлер, туман мог развеять только могучий ветер войны, любые иные меры во власти Рузвельта не принесли бы никаких результатов". Выход из внутренней политики, по мнению Р. Тагвелла, лежал в реорганизации партий в США. "Если бы Рузвельт дожил до того времени, - пишет он, - когда он выставил свою кандидатуру на президентских выборах в пятый раз, он выступил бы не демократом, а "прогрессистом". Если бы не война, это, весьма вероятно, случилось бы уже в 1940 году"^*.

^* (R. Tugwell, The Democratic Roosevelt, pp. 410, 477.)

Очень возможно. Но историк обязан считаться с тем, что произошло. Перестройка партий так и осталась возможностью, суровой действительностью было то, что только война спасла "новый курс" и позволила Рузвельту продолжить успешную политическую деятельность. В Соединенных Штатах по сей день не прекращаются споры вокруг ФДР и его политики, оценки достижений великого президента противоречивы, но в этом пункте сторонники и противники ФДР проявляют редкое согласие.

Только война могла явиться желанным избавителем для Соединенных Штатов, переживавших постоянный кризис. Несмотря на все усилия ФДР, "новый курс" не принес коренных улучшений. В стране насчитывалось около 10 млн. безработных. "Заправка насоса" создала для них искусственную занятость. За это пришлось расплатиться чудовищным ростом государственного долга, достигшим 34,7 млрд. долл. в 1938 году против 18,7 млрд. долл. в 1932 году. Весь капиталистический мир был зажат в тиски кризиса, но в 1939 году Соединенные Штаты занимали 17-е место среди 18 основных капиталистических государств по восстановлению уровня производства 1929 года. А только в США, в отличие от других стран, претворялся в жизнь "новый курс".

В Вашингтоне больше не льстили себя надеждой, что удалось ввести экономическую жизнь в нормальную колею чрезвычайными мерами. Когда несколько влиятельных деятелей-демократов предложили ФДР в декабре 1938 года в интересах сплочения партии отказаться от программ WPA и PWA, президент холодно ответил: "В этом случае придется обратиться к федеральным войскам для поддержания порядка. Это даже может привести к революции или к попытке совершить революцию"^*. Как Рузвельт, так и его кабинет понимали крайнюю неустойчивость политического положения в стране.

^* ("The Secret Diary of Harold L. Ickes", vol. 2, p. 531.)

В 1938 году в палате представителей был создан комитет по расследованию антиамериканской деятельности под председательством М. Дайса. Со дня своего основания комитет обливал грязью правительство, особенно обвиняя Г. Икеса, Г. Гопкинса и Ф. Перкинс в "коммунистической деятельности". В феврале 1939 года Г. Икес с отвращением записывал в своем дневнике: "Я считаю, что сложилась в высшей степени опасная обстановка. Я не могу забыть, как Муссолини пришел к власти в Италии в результате травли "коммунистов", то же самое проделал Гитлер в Германии; Япония вторглась в Китай для разгрома "коммунизма"; Англия ползает на брюхе перед Гитлером, боясь "коммунизма". Дайс может действовать таким же образом. Вовсе не невероятно, что в результате его усилий в нашей стране будет раздута антикоммунистическая истерия, за этим появится некий человек на коне, дабы "защитить" нас от выдуманной угрозы. И тогда в Соединенных Штатах воцарится фашизм"^*.

^* (Ibid., p. 574.)

Г. Икес попытался обратить внимание на растущую угрозу, подготовив большую речь против Дайса и его комитета. ФДР категорически запретил: "Ради бога! Не делай этого!". Хотя деятельность комитета вызывала у Рузвельта негодование, публично, за исключением одного случая, он не осуждал его и даже как-то раз квалифицировал обвинения Дайса, что Белый дом не сотрудничает с ним, как "чепуху"^*. Рузвельт, несомненно, хорошо запомнил уроки 1937 года. Дело было, однако, не только в этом. На путях внутренней политики было невозможно вывести страну из кризиса, а продолжение его, вопреки всем усилиям правительства, ставило под сомнение жизнеспособность капиталистической системы.

^* (J. Burns, Roosevelt: the Lion and the Fox, p. 369.)

Общеизвестно и не требует особых доказательств то, что империализм и войны неотделимы. Капиталистическая система порождает кровавые конфликты, уносящие миллионы человеческих жизней. В XX веке, просвещенном Великим Октябрем, эта истина крепко усвоена широкими народными массами. И ни одно империалистическое правительство не решится бросить свой народ в войну без основательной пропагандистской и иной подготовки. Оно поднимает оружие в интересах монополий, преследующих свои корыстные цели, но лишь тогда, когда создано впечатление внутри страны, что иного пути нет. Чтобы прийти к этой точке зрения, буржуазия проводит в предвоенный период такую политику, которая делает невозможным предотвращение вооруженного конфликта. Вслед за этим очередная империалистическая бойня освящается высокими национальными интересами.

Исторически Соединенные Штаты извлекали неслыханные выгоды от войн в Европе и Азии. Это был достаточно побудительный мотив для американской буржуазии подстрекать к военным конфликтам за океанами. Во второй половине тридцатых годов кризисное состояние собственной страны удвоило рвение руководящих сил США в проведении этой политики. Однако, чтобы получить все барыши и не оказаться в проигрыше, был необходим точный расчет - война должна была охватить весь Старый свет, быть затяжной, а для этого необходимо предварительно способствовать выравниванию сил потенциальных противников. По старой схеме, проверенной поколениями американских политиков, и действовало правительство Соединенных Штатов. Как отметил в 1936 году в своей резолюции IX съезд Коммунистической партии США, "американский империализм стремится увеличить свою военную мощь, используя политику так называемого "нейтралитета", в качестве средства для создания и обеспечения "наилучших" условий для участия в будущей войне".

Рузвельт как президент Соединенных Штатов неотделим от этой политики, однако исследование его деятельности в сфере внешних дел куда более сложная задача, чем даже рассмотрение "нового курса" внутри страны по многим причинам как психологического, так и исторического порядка. Громадная фигура главнокомандующего американскими вооруженными силами в 1941 -1945 годах заслоняет президента США в канун второй мировой войны. Во главе воевавших Соединенных Штатов он успешно преодолел многие трудности в схватке с державами "оси", но иные из этих трудностей - дело рук самого президента США в 1936 - 1939 годах. С другой стороны, некоторые американские буржуазные историки чрезвычайно модернизировали внешнеполитический курс ФДР, пытаясь перебросить мост между современной агрессивной политикой Соединенных Штатов и оправданными мерами, имевшими в виду обеспечение безопасности страны против фашистской угрозы, проведенными Рузвельтом.

У. Лангер и С. Глисон, авторы наиболее авторитетного американского официального исследования внешней политики США в 1937 - 1941 годах, открывают свою монографию ясным заявлением: "Бывшие члены кабинета, близкие к г-ну Рузвельту, как, например, мисс Перкинс и г-н Моргентау, характеризовали его как необычайно сложного человека, находившегося во власти ошеломляюще противоречивых мотивов. Если так, то тогда будущие биографы покойного президента найдут свою задачу не поддающейся решению, в то время как для нас обоих, не знавших лично г-на Рузвельта, было бы опрометчиво попытать сделать больше, чем коротко охарактеризовать этого сложного человека. Достаточно заметить, поскольку это важно для внешней политики, что президент, несмотря на кажущуюся общительность, веселый и даже фривольный нрав, по существу был очень сдержанным и замкнутым человеком... Учитывая, что покойный президент оставил относительно немного записок, дневников или воспоминаний, а ближайшие советники признают, что они были в неведении о его сокровенных замыслах, по всей вероятности никогда не будет получено надежных и подробных сведений о мотивах его внешней политики"^*.

^* (W. Langerand S. Gleason, Challenge to Isolation 1937- 1940, N. Y" 1952, pp. 2-3.)

Сообщив об указанных прискорбных обстоятельствах, У. Лангер и С. Глисон - а их мнение разделяет весь академический мир в американской исторической науке- написали два тома о внешней политике США за четыре критических года, предшествовавших их вступлению в войну, занявшие более 1700 страниц убористой печати.

Действительно, подлинные мотивы ФДР в области внешней политики установить необычайно трудно. После смерти Луи Хоу Рузвельт никогда больше не посвящал никого в свои мысли, не исключая самого близкого к нему человека в последние годы жизни Г. Гопкинса. На совещаниях кабинета внешние дела не подвергались серьезному коллективному обсуждению, хотя бы из опасения утечки информации, не говоря уже о том, что ФДР запретил вести протоколы заседаний правительства. Рузвельт часто предпочитал действовать сам, в обход государственного департамента и через голову К. Хэлла. Зачастую он в большей степени полагался на суждения заместителя государственного секретаря гротонца С. Уэллеса, "великого молчальника". В то же время частые совещания с различными лицами по вопросам внешних дел посвящались обсуждению не существа политики, а ее тактики. При всем этом, однако, есть объективный критерий - Соединенные Штаты были активны на международной арене, и то, что делало или не делало американское правительство, проливает достаточный свет на мотивы и побуждения действий президента.

В июле 1936 года в Испании вспыхнул фашистский мятеж. На стороне Франко открыто выступили Германия и Италия, законное правительство поддержали демократические силы мира, в первую очередь Советский Союз. Западные державы - Англия и Франция, проводя политику невмешательства, по существу пособничали агрессорам, установившим блокаду республиканской Испании. Американский народ осудил вылазку фашизма на Пиренейском полуострове. Передовые люди Америки были готовы поддержать героическую борьбу республики не только словом, но и делом. Уже в августе 1936 года 300 тыс. американцев заявили о своем желании вступить в ряды республиканской армии, чтобы бороться с фашизмом с оружием в руках.

Правительство оказалось в затруднительном положении - объединенная резолюция конгресса о "нейтралитете" не предусматривала случая гражданской войны. Юридически Вашингтон не мог воспрепятствовать оказанию материальной помощи республике. Испанское правительство произвело небольшие закупки вооружения и военных материалов и в США. Тогда государственный департамент объявил о введении "морального эмбарго" на торговлю с республиканской Испанией. Первым актом вновь открывшейся сессии конгресса 6 января 1937 г. было распространение объединенной резолюции о "нейтралитете" на гражданскую войну в Испании, причем этому положению была придана обратная сила! ФДР подписал резолюцию 8 января. Франко комментировал: "Президент Рузвельт поступил как настоящий джентльмен. Его закон о нейтралитете, приостанавливающий экспорт военного снаряжения обеим сторонам, быстрота, с которой он принят и проводится в жизнь, являются жестом, который мы, националисты, никогда не забудем".

В июле 1937 года Япония напала на Китай. Боевые действия развернулись на громадных пространствах. Но президент "не нашел" состояния войны, и закон о "нейтралитете" не был применен к японской агрессии на Дальнем Востоке. И не случайно: Япония в громадной степени зависела от импорта из США; прекращение поставок стратегических материалов привело бы к прекращению японской агрессии (а она рассматривалась на Западе как прелюдия к войне против СССР) и одновременно обострило бы ее отношения с Соединенными Штатами. Последнего всеми силами стремился избежать ФДР, надеявшийся отвести японскую угрозу от США и защитить американские интересы на Дальнем Востоке и Тихом океане руками других. Пока позиция Вашингтона оказалась на руку японским милитаристам. Министр иностранных дел Японии Хирота заявил: "Отношение Америки к китайскому инциденту справедливо и правильно".

Напряженность в мире нарастала с каждым месяцем. В 1936 - 1937 годах агрессоры объединили свои силы, заключив "Антикоминтерновский пакт". Советский Союз неустанно звал правительства и народы встать на путь коллективной безопасности, ибо только единый фронт мог остановить сползание к войне. Советское правительство считало, что особенно важны совместные действия СССР и США в рамках системы коллективной безопасности. Еще в декабре 1933 года СССР предложил заключить пакт о ненападении между Советским Союзом, США, Китаем и Японией. Рузвельт уклонился.

После начала японской агрессии в Китае советская дипломатия вновь поставила перед Рузвельтом вопрос о Тихоокеанском пакте. Советский посол в Вашингтоне А.А. Трояновский по поручению М. М. Литвинова заявил ФДР: "Конечно, пакт о ненападении без Японии большой ценности не имеет, ибо мы, Великобритания, США, Франция и др., и без того не собираемся нападать друг на друга на Тихом океане. Но все же пакт между нами будет иметь значение известной солидарности, в особенности если в пакт будет включен пункт о консультации в случае угрозы одному из участников пакта". На это Рузвельт ответил: "Пактам веры нет. Главная гарантия... - это сильный флот... Посмотрим, как выдержат японцы морское соревнование"^*. Соединенные Штаты не желали брать на себя какие-либо обязательства.

^* (Цит. по Л. Н. Кутаков, История советско-японских дипломатических отношений, Изд-во ИМО, 1962, стр. 154.)

В частных беседах ФДР уже с 1935 года крепко высказывался в адрес фашистских заговорщиков. Так, в этом году его друзья выслушали в Белом доме следующее заявление ФДР: "Этому должен быть положен конец. Почему миролюбивые народы не могут объединиться и послать агрессоров в сумасшедший дом? Должен быть найден способ запереть их так, чтобы они не причиняли вреда. Нужен санитарный кордон, такой же карантин, какой устанавливается против эпидемии заразной болезни"^*.

^* (А. Hatch, Franklin D. Roosevelt, An Informal Biography, p. 237.)

Однако ни политика США, ни публичные высказывания самого ФДР в канун второй мировой войны не отражали этой точки зрения, за иключением одного только случая - речи Рузвельта в Чикаго 5 октября 1937 г. Он избрал этот город специально - здесь находился оплот "изоляционистов". Рузвельт в сильных выражениях охарактеризовал "нынешнее царство террора и международного беззакония", когда "мир, свобода и безопасность девяноста процентов человечества находятся под угрозой со стороны остальных десяти процентов". ФДР указал, что в современных условиях ни один народ не может считать себя изолированным от остального мира. "К сожалению, эпидемия международного беззакония распространяется. Когда вспыхивает эпидемия заразной болезни, общество объединяется и устанавливает карантин больных, с тем чтобы предохранить себя от болезни... Война - зараза, независимо от того, является ли она объявленной или нет... Америка ненавидит войну. Америка стремится к миру. Поэтому Америка активно ищет мира".

Речь Рузвельта в Чикаго, получившая название "карантинной речи" (ФДР использовал излюбленное выражение Г. Икеса), вызвала самые оживленные отклики. На следующий день корреспонденты на специальной пресс-конференции атаковали президента. Под градом точных вопросов ФДР показал свои незаурядные дипломатические способности.

"Вопрос: В своей речи вы, по-видимому, имели в виду нечто большее, чем моральное негодование. Что это, подготовка к сотрудничеству?

Президент: К чему?

Вопрос: Что-то предполагается? Вы изменили свою позицию?

Президент: Нет, всего-навсего произнесена речь.

Вопрос: Хорошо, но как же примирить все это? Согласны ли вы, что речь идет об отказе от нейтралитета?

Президент: Ни в коем случае, нейтралитет может быть расширен".

Тогда президента спросили, не имеет ли он в виду экономические санкции. ФДР категорически отрицал. Корреспонденты настаивали: "Быть может, речь идет о совместных действиях миролюбивых народов?". ФДР: "Мы изыскиваем пути к миру". Новый вопрос: "Не будет ли созвана конференция?". Ответ: "Нет. Конференции бесполезны".

"Вопрос: Не будет ли почти неизбежным, если выработают любую программу, что наш нынешний закон о нейтралитете будет изменен?

Президент: Не обязательно. Это интересно.

Вопрос: Да, действительно интересно!

Вопрос: Вы говорите, что нет противоречия между вашей речью и законом о нейтралитете. На мой взгляд, речь и закон противоречат друг другу, а ваши объяснения не удовлетворяют меня.

Президент: Подумайте, Эрнст (Линдли).

Вопрос: Я думаю уже несколько лет и уверен, что речь идет о совершенно противоречивых вещах. Как можно быть нейтральным, если вы стоите на стороне одной группы стран?

Президент: Что вы имеете в виду "стоять на стороне"? Вы говорите о договоре?

Вопрос: Вовсе нет. Я имею в виду действия миролюбивых народов.

Президент: Есть еще множество методов, которые никогда не были испробованы.

Вопрос: Но по крайней мере выражения "карантин агрессоров" и "другие народы мира" вовсе не показывают нейтральной позиции.

Президент: Я не могу дать вам ключ к этому. Вы должны думать сами. У меня есть одна мысль"^*.

^* (С. Beard, American Foreign Policy in the making 1932-1940, pp. 188-190.)

Большего ни журналисты, ни страна не добились от своего президента, он остался единственным обладателем сокровища - некоей сверхценной "мысли". Рузвельт считал, что его речь встретила враждебный прием. "Ужасно, - заметил он С. Розенману, - оглянуться назад, когда вы пытаетесь вести вперед, и обнаружить, что за вами никто не следует". То было явное преувеличение: несмотря на исступленную кампанию "изоляционистов", заявивших, что, выступая в Чикаго, ФДР хотел отвлечь внимание народа от провала "нового курса", страна в целом весьма положительно оценила "карантинную речь". Если бы ФДР пошел дальше, отстаивая коллективную безопасность, он, несомненно, имел бы национальную поддержку. Но он не сделал этого.

Упражнения в ораторском искусстве в Чикаго были предназначены не для внутреннего потребления - мобилизовать общественное мнение в США, а чтобы подбодрить тех, на других континентах, кто наиболее активно выступал против агрессии. Через несколько дней после "карантинной речи" ФДР объявил, что США примут участие в конференции в Брюсселе, созванной Лигой наций для обсуждения нарушения договоров Японией. На конференции, проходившей в ноябре 1937 года, Советский Союз настаивал на применении коллективных мер против агрессора в соответствии с уставом Лиги наций. Эти предложения были отклонены, но представители западных держав назойливо внушали советской делегации: почему бы СССР единолично не взяться за борьбу с Японией, для начала не послать, например, эскадрильи на Токио, чтобы образумить японцев. Эти домогательства остались безрезультатными. Советское правительство разглядело несложный замысел западных держав - втравить СССР в войну с Японией, а самим остаться в стороне.

В правительственных и дипломатических ведомствах Лондона, Парижа и Вашингтона никак не хотели расстаться с надеждой, что удастся разрешить империалистические противоречия за счет Советского Союза, толкнув державы "оси" против СССР. Западные политики с огромным рвением и неистощимой изобретательностью упорствовали в достижении этой цели. Оли шли на унизительные уступки державам "оси", надеясь откупиться от них за счет других народов и организовать фашистский крестовый поход против Советского Союза.

В марте 1938 года Германия захватила Австрию. Советский Союз выступил за коллективные меры. Соответствующие предложения были посланы правительствам всех крупных государств. Вашингтон не ответил, ибо, замечает К. Хэлл, "отрицательный ответ был предрешен". Следующей жертвой Гитлер наметил Чехословакию. Советский Союз был готов прийти ей на помощь, даже если бы от Чехословакии отступилась ее союзница Франция. Во всем мире разнузданная античешская кампания гитлеровцев вызвала небывалый подъем антифашистских настроений. Стоило правительству Бенеша оказать вооруженное сопротивление - и в начавшейся войне Германия при тогдашнем уровне ее военной подготовки была бы быстро разгромлена; против нее выступили бы СССР, Франция и Англия, правительства последних не могли бы игнорировать воли своих народов.

Этого исхода стремилась всеми силами избежать международная империалистическая реакция. Инициативу "умиротворения" и сговора с Гитлером взял на себя британский премьер Н. Чемберлен. Что делал в это время ФДР? Его основное внимание в конце лета и в начале осени 1938 года было приковано к "чистке" конгресса. Но он сумел выделить время для участия в подготовке позорного соглашения в Мюнхене. 26 сентября в посланиях Гитлеру, Бенешу, Даладье и Чемберлену ФДР выразил "горячее желание", чтобы они не прерывали переговоров. 27 сентября ФДР обратился с посланием к Муссолини, предлагая ему взять инициативу созыва конференции Германии, Италии, Англии и Франции для разрешения кризиса. В результате было достигнуто соглашение о проведении мюнхенской конференции. Когда в Вашингтон пришло сообщение, что Н. Чемберлен принял приглашение Гитлера, ФДР распорядился отправить английскому премьеру лаконичное послание: "Молодец!". С этим напутствием из Вашингтона Н. Чемберлен отправился в Мюнхен, где 29-30 сентября была решена судьба Чехословакии.

Мюнхенцы предотвратили войну, которая неизбежно привела бы гитлеровский режим к разгрому. 5 октября Рузвельт пишет Чемберлену: "Я полностью разделяю вашу надежду, что ныне за многие годы существует величайшая возможность установить новый порядок, основанный на справедливости и законе". Официально правительство США также одобрило результаты Мюнхена. Своему другу в начале октября 1938 года ФДР шутливо пишет: "Я провел две трудные недели, но морское путешествие (совершенное летом. - Н. Я.) дало мне возможность пережить их, если не считать продолжающегося глупейшего насморка. Несколько дней тому назад я хотел убить Гитлера и отрезать собственный нос. Сегодня я дружески настроен к носу и не испытываю больше желания умертвить фюрера".

Хотя публично Ф. Рузвельт продолжал сохранять спокойствие, он не мог не понимать, что не за горами война в Европе. Естественно, как и другие политики Запада, он ожидал, что новый военный конфликт начнется с похода Германии на восток - против Советского Союза. Это направление агрессии никоим образом не беспокоило Вашингтон, напротив, американские политики приветствовали бы германо-советскую войну. Но после Мюнхена ФДР был серьезно озабочен возможностью дальнейших уступок западных держав Гитлеру, которые могли серьезно затронуть интересы Соединенных Штатов. 9 октября ФДР в беседе с Икесом сказал, что не исключены и такие события: "В интересах удовлетворения колониальных аппетитов Германии Англия может предложить ей Тринидад и уговорить Францию уступить немцам остров Мартинику. Германия получит сильные опорные пункты у нашего восточного побережья, равно как у побережья Центральной и Южной Америки. Затем Соединенным Штатам будет предложено согласиться на передачу этих островов "в интересах международного мира". Президент решил, что, если это случится, к островам будет немедленно направлен американский флот, чтобы занять их"^*.

^* ("The Secret Diary of Harold L. Ickes", vol. 2, p. 484.)

В глазах ФДР Тринидад означал совсем иное, чем Чехословакия.

После Мюнхена Рузвельт начинает исподволь готовить руководителей страны к мысли, что Англия и Франция являются естественными союзниками Соединенных Штатов. Р. Небергеру, влиятельному издателю, а впоследствии сенатору, ФДР разъясняет в специальном письме, что истинная граница обороны Соединенных Штатов лежит "в трех-четырех тысячах миль" от их побережья, то есть в Европе. Американским бастионом являются Британские острова, а страны Западной Европы должны быть буфером между США и Германией.

31 января 1939 г. Рузвельт провел секретное совещание с членами сенатского комитета по военным делам. Поводом для него послужил прискорбный случай: в США разбился новый бомбардировщик, среди погибших оказался французский офицер. "Изоляционисты" подняли большой шум. На совещании ФДР подробно изложил свои взгляды на международную обстановку с точки зрения американских интересов. Как бы ни началась война в Европе, заявил ФДР, с похода на восток или на запад, точно предсказать нельзя, ибо Гитлер - "безумец", ее исход без материальной помощи США, Англии и Франции, в первую очередь самолетами, приведет к торжеству держав "оси" в Европе. Далее: "Африка падет автоматически. Это очевидно, ибо Африка на девяносто пять процентов колония". "Но мы, - саркастически заметил Рузвельт, - мирные люди, и вас это не касается". Какие же последствия будет иметь победа держав "оси" в Старом свете для Америки?

"Следующая совершенно несомненная цель, предложенная братцем Гитлером во вчерашней речи (30 января 1939 г. - Н. Я.), - Центральная и Южная Америка. Гитлер будет господствовать в Европе и заявит Аргентине: "Приношу тысячу извинений, но мы не будем покупать вашу пшеницу, мясо или кукурузу, если вы не подпишите эту бумагу". А в бумаге будет сказано: "Во-первых, мы приобретаем вашу кукурузу в обмен на наши товары, мы приобретаем ваш скот в обмен на наши товары, мы оплатим вашу пшеницу нашими товарами и сами выберем, какие товары давать вам. Во-вторых, вы должны вверить нашим офицерам вашу оборону и военную подготовку. Ах, да, чуть не забыл, вы можете сохранить свой флаг".

Так вот, если бы мы были аргентинцами, мы подписали бы эту бумагу, ибо запрет экспорта нашего скота, пшеницы и кукурузы в Европу приведет к банкротству страны. Затем настанет черед Бразилии, где уже живет 250 тыс. немцев...

Центральная Америка? При соответствующей подготовке и умении подыскать нужных людей можно совершить революцию в любой из стран Центральной Америки, затратив от 1 до 4 млн. долл. Иными словами, это только финансовый вопрос.

Все это вы должны помнить. Сколько от Юкатана до Нью-Орлеана или Хьюстона? Сколько от Тампико до Сент-Луиса или Канзас-Сити? Сколько?

Не говорите, что это химера, не говорите, что это выдумка. Мог ли кто-нибудь из вас шесть лет назад помыслить, когда этот Гитлер пришел к власти, а Германия была полнейшим банкротом, страна, задолжавшая всем, дезорганизованная, которую вообще нельзя было рассматривать как силу в мире, мог ли кто-нибудь вообразить, что через шесть лет она будет безраздельно доминировать в Европе? Именно поэтому мы не можем позволить себе роскоши рассиживаться здесь, воображая, что перед нами всего-навсего химера... Идет постепенное окружение Соединенных Штатов, уничтожается наша первая линия обороны. А она проходит в Европе и по Средиземному морю...

Кажется, Артур Крок заявил: "Разве это не нейтрально?" (в "Нью-Йорк тайме" в связи с катастрофой самолета. - Н. Я.). Да, можно сказать и так. Но я сделаю все возможное как главнокомандующий вооруженными силами и как глава правительства, чтобы не допустить отправки военных материалов в Германию, Италию или Японию. Почему? Потому что самозащита - часть американской политики. И я сделаю все, что в моих силах, чтобы сохранить независимость других стран, предоставляя им все за наличный расчет, то есть примерно сорока или пятидесяти государствам. В этом и состоит внешняя политика Соединенных Штатов"^*.

^* (T. Greer, What Roosevelt Thought. The Social and Politjcal Ideas of Franklin D. Roosevelt, pp. 181-182.)

Выступление Рузвельта было выслушано с напряженным вниманием, в заключение раздались дружные аплодисменты. Содержание его речи сохранялось в тайне, в газеты проникла извращенная версия: президент якобы заявил, что "американская граница проходит по Рейну". Белый дом выпустил разгневанное опровержение. Перед представителями печати Рузвельт выразился энергичнее: "Так мог сказать только болван".

X

Споры между "изоляционистами" и администрацией касались методов достижения внешнеполитических целей США, выбора наилучших путей; конфликт лежал главным образом в сфере идей. Подход к национальной военной подготовке, несомненно, носил двухпартийный характер. ФДР, всегда выступавший за укрепление вооруженных сил США, в первую очередь флота, не приходилось тратить сверхчеловеческих усилий для доказательства этого. Конгресс понимал президента и поддерживал его в военных делах.

Хотя после второй мировой войны в Соединенных Штатах "изоляционистов" задним числом поносили за то, что они якобы подорвали военные возможности страны, упреки такого рода при ближайшем рассмотрении оказались несостоятельными. Разумеется, в конечном итоге Соединенные Штаты были посредственно подготовлены к войне. Это установлено вне всяких сомнений. Однако к какой войне? Никто в США, как впрочем и в других странах, не мог предвидеть конечного размаха вооруженной борьбы в 1939 - 1945 годах. Просчитались с точки зрения последующих событий как "изоляционисты", так и правительство. Но в тридцатые годы между ними не было разногласий относительно военных ассигнований, что в конечном счете определяло строительство вооруженных сил. Размеры последних планировались, исходя из большой стратегии американского империализма: Соединенные Штаты выжидают на первом этапе большой войны за океанами, если и когда она разразится. Отсюда относительно медленное наращивание военного потенциала страны в мирное время.

С первого года своего президентства Ф. Рузвельт непосредственно занимался проблемами вооруженных сил. Ассигнования на новое морское строительство уже в 1934 году (238 млн. долл.) открыли новый тур гонки вооружений: ни одна другая страна в мире, включая агрессоров, не могла за год истратить такие средства. В январе 1938 года ФДР потребовал у конгресса миллиард долларов для флота "двух океанов". В мае 1938 года конгресс принял соответствующий закон.

Не остались обделенными и наземные силы: при вступлении ФДР в должность в 1933 году они насчитывали всего 118 тыс. человек, а уже в 1935 году армия увеличилась до 165 тыс. человек. Одновременно проводилась серьезная модернизация вооружения. В ранние годы президентства ФДР налаживает деловые отношения с начальником штаба армии генералом Д. Макартуром. Оба высоко ценили блестящие доклады, которые готовил для правительства адъютант Макартура майор Д. Эйзенхауэр.

ФДР понимал, что будущая война - война моторов, состязание экономической мощи противников. Потому численность сухопутных вооруженных сил отнюдь не являлась показателем размаха военных усилий страны. Президент вплотную занялся вопросами военной экономики по крайней мере уже с 1937 года. В начале этого года по секретному указанию ФДР началось накопление стратегических материалов. Хаос капиталистической экономики известен, однако в 1938 году правительство приступило к распределению "учебных и экспериментальных" военных заказов на частных заводах.

В октябре 1938 года сразу после Мюнхена ФДР добился ассигнования 349 млн. долл. для материального обеспечения четырехмиллионной армии. Убыстрилось военно-морское строительство. В интервью для печати 16 октября 1938 г. ФДР подчеркнул оборонительный характер этих мер: "Все знаки указывают - для нужд обороны родины". На секретном совещании с командованием вооруженных сил 14 ноября ФДР говорил другим языком: для обороны Западного полушария "от Северного до Южного полюсов" Соединенные Штаты должны иметь в строю 20 тыс. самолетов и строить ежегодно 24 тыс. самолетов. Германия, объяснял президент, производит в год 12 тыс. самолетов против 4,8 тыс. в Англии и 3,6 тыс. во Франции. Американская помощь компенсирует слабость англичан и французов в воздухе.

В ежегодном послании конгрессу 4 января 1939 г. прозвучали непривычные для американцев нотки. Впервые, если не считать чикагской эскапады в 1937 году, ФДР достаточно ясно изложил свое отношение к международным делам. Он с большой гордостью отозвался о "новом курсе", создавшем в социальной и экономической областях оборону, "столь же необходимую, как сами вооружения", ибо "мы ныне куда более мудрая и крепкая нация, чем были в 1929 или в 1932 году". Обозревая мир из Вашингтона, Рузвельт утверждал: "Вокруг нас везде бушуют необъявленные войны - настоящие и экономические. Везде вокруг нас существует угроза новых агрессий - военных и экономических... Приходят такие времена в жизни людей, когда они должны быть готовы защищать не только свои очаги, но самые основы веры и человечества, на которых стоят их храмы, их правительства и сама их цивилизация". За смелым вступлением прозвучали очень несмелые слова: "Есть много методов, за исключением войны, но значительно более сильных и эффективных, чем простые слова, донести до сознания правительств-агрессоров единую волю нашего народа". Какие? Президент походя указал: "Мы поняли на опыте, что, когда мы сознательно стремимся быть нейтральными, наши законы о нейтралитете могут быть несправедливыми - в действительности они могут оказывать помощь агрессору и лишать этой помощи жертву агрессии".

Президент недвусмысленно высказался против "диктатур" в мире. ФДР имел в виду и определенные круги в собственной стране. В своем кругу в Белом доме ФДР объяснил фразеологию послания так: некоторые промышленники считают, что "мы можем иметь дело с Гитлером". Неверно. "Да, мы можем иметь дело с ним, но при этом мы утратим все, за что стоит Америка". 2 февраля 1939 г. ФДР рекомендовал сыну Джеймсу изучить коллективный труд либеральных экономистов. Там между прочим говорилось: "Существует опасность, что бизнесмены, разделяющие дьявольскую теорию правления, попытаются использовать свою экономическую власть для подавления демократии и установят вместо нее диктатуру в своих интересах... Такая диктатура поднимет экономическую активность, однако она будет во все возрастающей степени посвящать свои усилия производству орудий уничтожения, что рано или поздно погрузит страну в кровавую баню войны"^*.

^* (R. Gilbert and others, Economic Program for Democracy, N. Y., 1938, p. 90.)

В книге, являвшейся в то время евангелием "ньюдилеров", развивались теории, близкие сердцу Ф. Рузвельта. Хотя бег времени ускорялся с каждым днем и контуры Армагеддона (то тогдашним масштабам!) были отчетливо видны, он по-прежнему считал, что путь тоталитаризма заказан для Соединенных Штатов, Он полагал, что буржуазно-демократические свободы не исчезнут в вооруженной до зубов стране, а именно к увеличению военной подготовки звал президент в своем послании. Вот на что надеялся президент: "Диктатура может использовать все силы регламентированной нации. Объединенную мощь демократической нации можно использовать только тогда, когда народ знает, по современным образовательным критериям, что происходит и куда он идет, когда он убежден, что получает достаточную принадлежащую ему по праву долю в материальной и духовной областях". В этом ФДР усматривал различие между буржуазной демократией и фашизмом.

Его призыв "нельзя выжить, если начать готовиться к войне после нападения!" отвечал тогдашней обстановке. Биографы ФДР своеобразно обращаются с его духовным наследием. С. Розенман, выпуская биографию Рузвельта в разгар американской агрессии в Корее, привел указанные извлечения из послания президента и заключил: "Эти заявления - аксиома в 1952 году, однако в начале 1939 года они были новы и их следовало постоянно повторять"^*.

^* (S. Rosenman, Working with Roosevelt, p. 183.)

XI

Миллиард шестьсот миллионов долларов, испрошенных и полученных Рузвельтом у конгресса на военные цели в 1939 году, яснее слов говорил о том, что он понимал серьезность обстановки в мире. (Военные расходы: в 1938 году - 1,1 млрд. долл., в 1937 году - 986 млн. долл., в 1936 году - 942 млн. долл., в 1935 году - 820 млн. долл., в 1934 году - 550 млн. долл.). Военные ассигнования Рузвельта укрепили национальную мощь страны - армия увеличивалась до 220 тыс. человек, авиации надлежало иметь 8500 самолетов, - но не международный мир.

Фашистские агрессоры, окрыленные Мюнхеном, весной 1939 года открыли карты. 15 марта Германия захватила оставшуюся часть Чехословакии, 7 апреля Италия оккупировала Албанию. Политика "умиротворения" и "нейтралитета" Запада терпела банкротство. Однако Вашингтон все еще не расстался с иллюзиями. А. Берли 17марта записывал в дневнике: "Президента не очень тревожит это (ликвидация независимости Чехословакии. - Н. Я.), возможно, подобно многим англичанам, он считает, что германское продвижение на Восток принесет по крайней мере облегчение европейским демократиям"^*. Американский народ негодовал, правительство бездействовало.

^* (W. Langer and S. Gleason, Challenge to Isolation 1937- 1940, p. 67.)

Опытные дипломаты - обычно реалисты, а посол США во Франции У. Буллит к этому времени хорошо знал свое дело. Он рекомендовал президенту после захвата Албании по крайней мере заморозить итальянские активы в США. Г. Моргентау развил идею: следует создать лигу "неагрессивных держав", которые ограничат экспорт стратегических материалов в страны фашистской "оси". ФДР 10 апреля отверг эти предложения, ибо в случае принятия этих идей потребовалось бы сотрудничать с Советским Союзом. Г. Моргентау оказался невнимательным, не рассмотрел последовательности американской политики. Признавая 1 апреля режим Франко де-юре, Соединенные Штаты делали это, по словам заведующего европейским отделом госдепартамента Моффе, "частично потому, что к этому времени только мы и Советская Россия не признали неизбежное, что создавало крайне неудобное для нас содружество".

Итак, никаких действий, могущих создать впечатление единой позиции Соединенных Штатов и Советского Союза!

Но Вашингтон просто не мог молчать. Исторически американские деятели любили морализировать по любому поводу, а случившееся в Европе давало возможность прочитать европейцам отличную проповедь, не уступающую по качеству Нагорной проповеди. Г. Уоллес рванулся принять участие в словесной пробе сил. ФДР отклонил его услуги, написав министру: "Оба сумасшедших (Гитлер и Муссолини. - Я. Я.) уважают силу, и только силу. Они попытаются третировать ваше заявление. Существует опасность, что народы других стран и некоторые люди в США будут рассматривать ваши усилия как обращение с проповедью к бешеной собаке. Престиж вашего имени настолько важен в мире, что, на мой взгляд, им нельзя сейчас рисковать. В настоящее время целесообразно использовать такие методы, которые дадут возможность вбить клин между двумя безумцами".

Президент проявил незаурядную ясность ума в анализе: справедливо указал на значение "силы" для фашистских диктаторов, едко высмеял тех, кто обращается к ним со словами, тонко польстил самолюбивому министру, прося сохранить в чистоте свое имя. Отправив 14 апреля ответ Г. Уоллесу, ФДР на следующий день сделал то, что признал совершенно бесполезным в письме министра накануне, он сам обратился с личным посланием к Гитлеру и Муссолини. ФДР просил их дать заверения, что в течение десяти лет они не нападут ни на одну из перечисленных стран Европы и Ближнего Востока. Если такие заверения будут даны, тогда Соединенные Штаты "с удовольствием" примут участие в переговорах о разоружении и расширении международной торговли, в том числе посредством снижения тарифов.

Для удобства ФДР перечислил упомянутые страны - получилось 31 государство. В. Лангер и С. Глисон, правда, замечают: "Психологи могут вывести некоторые заключения из того факта, что президент в черновике послания случайно пропустил Советский Союз, который в окончательном тексте послания фигурирует как "Россия"^*. Нацистские заговорщики не вникли в тонкости психологии.

^* (W. Langer and S. Gleason, Challenge to Isolation 1937 - 1940, pp. 85, 88.)

16 апреля, когда в Риме получили послание Рузвельта, там находился Геринг. Он прочитал документ вместе с Муссолини. Немецкий гость заметил, что послание свидетельствует о неизлечимой душевной болезни, дуче уточнил диагноз - несомненно, случай прогрессирующего паралича. Муссолини публично сообщил, что на него не производят впечатления "абсурдные" предложения и "мессианские послания".

Гитлер сначала решил вообще не отвечать "этому презренному", однако, поразмыслив, счел полезным принять участие в словесном состязании. В большой речи 28 апреля фюрер воскликнул: "Господин Рузвельт! Я целиком и полностью отдаю себе отчет в том, что громадные размеры и богатство вашей страны позволяют вам чувствовать себя ответственным за все человечество... однако я, сэр, нахожусь в значительно более скромном положении". Гитлер обещал дать любой из перечисленных ФДР стран соответствующие заверения при условии, что эти страны сами обратятся с просьбой о них к Германии, а также заверил, что Германия никогда не нападет на США и государства американского континента. Он сообщил также, что Германия уже опросила правительства всех стран, перечисленных ФДР, и ни одно из них не заявило Берлину, что нуждается в гарантиях, рекомендованных Рузвельтом. Что касается международной торговли, то фюрер заметил, что США могут первыми начать ее оживление, снизив собственные тарифы.

Американская печать по-спортивному признала, что Гитлер оказался более умелым словесным бойцом, чем Рузвельт. Фашистский диктатор выступил как очень ловкий "изоляционист". Сенатор Най сухо заметил: ФДР "Сам напросился на это". Обиженный и высмеянный, Рузвельт замолк. Старый гротонец выяснил, что Гитлер и Муссолини - дурно воспитанные люди со скверными манерами. "Впоследствии, - замечает Р. Тагвелл, - мне казалось глупым, что я не почувствовал в свое время всей глубины его антагонизма к Гитлеру". Личные симпатии и антипатии, несомненно, занимают заметное место и в жизни политиков.

Случившаяся трагикомическая история в который раз напомнила президенту о том, что его возможности небезграничны. В данном случае ФДР по ногам и рукам связывал закон о "нейтралитете", унизительное фиаско с посланием, несомненно, усилило уже возникшее у него ранее побуждение атаковать закон в интересах миролюбивых народов и большей свободы действий для президента. Ведение внешних дел - конституционная прерогатива президента, и в ближайшем окружении ФДР получила хождение теория, что закон, нарушающий конституцию, не обязателен для президента. Юридически аргументация не была безупречной, однако она произвела впечатление на ФДР, и он счел возможным осведомиться у генерального прокурора: "Насколько я могу игнорировать существующий закон о нейтралитете, хотя я и подписал его?". Генеральный прокурор предпочел не отвечать на антиюридический запрос.

С апреля 1939 года Ф. Рузвельт и К. Хэлл приложили значительные усилия, добиваясь отмены закона о "нейтралитете". ФДР считал, что теперь это безопасно - Франко победил в Испании. Обсуждение соответствующих законопроектов в комитетах конгресса затягивалось. 19 мая ФДР созвал лидеров палаты представителей, которым объяснил мотивы администрации. Отмена эмбарго "сделает менее вероятной победу в войне держав, недружественно относящихся к США". Если закон останется в силе, тогда "шансы победы Германии и Италии 50 на 50". В результате их успехов "через очень небольшой промежуток времени мы окажемся в окружении враждебных государств. Затем Япония, любящая "играть с большими парнями", вероятно, войдет с ними в тесный союз. Объединенные флоты Германии и Италии равны нашему, а японский флот составляет 80 процентов от нашего. Поэтому у них всех всегда будет соблазн попытаться провести молниеносную войну против нас".

29 мая проект объединенной резолюции об отмене эмбарго был внесен в конгресс. "Изоляционисты" естественно восстали, избрав объектом критики предложение делегировать больше полномочий президенту во внешних делах. Хотя комитет палаты представителей по иностранным делам высказался за, республиканский "доклад меньшинства" звучал зловеще: "резолюция под предлогом предотвращения провокационных актов со стороны американских граждан дает президенту дополнительные права не быть нейтральным... Ни один президент никогда раньше не имел таких прав... Мы против политики президента использовать угрозу нашей мощи для поддержания баланса сил в Европе. Мы не считаем, что президент намеренно провоцирует войну, однако, чтобы мы жили в мире, нам нужно быть нейтральными, а не пристрастными".

30 июня 200 голосами против 188 палата представителей приняла поправку. В сенате ожидалось яростное сопротивление. 18 июля Рузвельт и Хэлл созвали лидеров сената в Белый дом. Президент благочестиво возвел глаза к потолку кабинета, заметив, что следует помолиться, ибо "от нашего решения зависит судьба не только американского народа, но и всего мира". Затем ФДР и Хэлл рассказали о громадных усилиях правительства в пользу мира. Они указали, что отмена эмбарго наполовину снизит риск возникновения войны в Европе. Престарелый сенатор В. Бора парировал: Германия к войне не готова и нарисованная ими картина неверна. Хэлл пригласил Бора зайти в госдепартамент и почитать донесения американских дипломатов из Европы. "У меня собственные источники информации, - высокомерно бросил Бора, - и в ряде случаев они оказались более надежными, чем источники госдепартамента".

Хэлл онемел от бешенства. Витавший, как обычно, в алкогольных парах вице-президент Гарнер взял ведение совещания в свои руки и опросил присутствовавших. Почти радостно он повернулся к президенту: "Ну вот, капитан, взглянем фактам в лицо. У тебя не хватает голосов. Тут и делу конец". ФДР согласился, но заявил на прощание, что ответственность будет нести сенат. "Что совсем нетрудно", - отозвался с порога Бора.

Если принять в соображение, что среди самых упорных противников ФДР были сенаторы, которых он безуспешно пытался "вычистить" осенью 1938 года, а спорили по большей части вокруг прерогатив президента, тогда ясно, что ФДР сам неловким ходом погубил дело. Форма, живо напоминавшая "диктаторские замашки" президента в 1937 году, отодвинула на задний план существо вопроса. Однако у ФДР, если бы он хотел властно высказаться против угрозы фашистской агрессии, были громадные возможности помимо странствований в политическом лабиринте конгресса.

С весны 1939 года шли англо-франко-советские переговоры. Советский Союз добивался заключения равноправного тройственного договора, который мог бы предотвратить возникновение войны. Партнеры СССР за столом переговоров вынашивали иные планы - добиться такого соглашения, которое дало бы возможность толкнуть СССР на войну с Германией, а самим остаться в стороне. Американская дипломатия была полностью в курсе интриг Лондона и Парижа. Как Буллит в Париже, так и Кеннеди в Лондоне непрерывно советовали Кэ д'Орсе и Форин оффис не вступать в равноправный союз с нашей страной. Едва ли правительства Чемберлена и Даладье нуждались в этом, важно, однако, что США поддерживали политический курс западных стран в отношении СССР.

В эти критические месяцы Соединенные Штаты не позаботились только об одном - иметь посла в Москве! После отъезда Д. Дэвиса в первой половине 1938 года Вашингтон больше года тянул с назначением нового посла. Только в десятых числах августа 1939 года преемник Д. Дэвиса Л. Штейгардт прибыл в Москву и приступил к исполнению своих обязанностей.

Между тем в Вашингтоне превосходно знали о том, что международная обстановка в высшей степени серьезна. Как пишут В. Лангер и С. Глисон, "едва ли какое-либо правительство в новейшее время имело больше разведывательной информации о положении дел за рубежом, чем американское правительство в этот критический период. Г-н Рузвельт и г-н Хэлл своевременно и полностью информировались. Едва ли будет преувеличением считать, что они находились в лучшем положении по сравнению с государственными деятелями других стран, зная все аспекты обстановки, и, если бы они сочли необходимым, они могли оказывать громадное влияние".

Так что же они делали? "К сожалению, - сетуют В.Лангер и С. Глисон, - нет достаточных сведений для реконструкции реакции и отношения президента и государственного департамента к этой важнейшей информации. Почти полное отсутствие записей совещаний в Белом доме или в государственном департаменте делает невероятным, чтобы когда-либо было найдено вполне удовлетворительное объяснение проблемы. Что было сказано работниками государственного департамента или между Хэллом и Уэллесом или президентом, или послам Кеннеди и Буллиту во время частых телефонных разговоров, вероятно, по большей части останется загадкой"^*. Как трудно в США писать историю! В 1952 году В. Лангер и С. Глисон не смогли даже опросить живых Уэллеса, Буллита, Кеннеди и "работников государственного департамента". Но политика Вашингтона в последние дни мира была настолько неприглядной, что официальная американская историография просто отказывается описать ее.

^* (W. Langer and S. Gleason, Challenge to Isolation 1937- 1940, pp. 125, 76.)

Соединенные Штаты, будучи заинтересованы в возникновении большой войны за океаном, прилагали значительные усилия, чтобы не допустить создания системы коллективной безопасности с участием Советского Союза. Поэтому американская дипломатия упрямо вела дело к срыву англо-франко-советских переговоров.

Д. Дэвис, являвшийся в 1939 году американским послом в Бельгии, по-видимому, не понял тактики Вашингтона. Он был человеком, которого хорошо знали в Москве. Подводя итоги своей деятельности на посту посла США в СССР, Дэвис в июне 1938 года докладывал правительству: "Нет никаких сомнений в искренности и дружественности Советского Союза в отношении правительства США, и в значительно большей степени, чем к любой другой стране. Мой опыт пребывания здесь указывает, что, когда вопросы обсуждались между двумя странами в духе терпимости, взаимопонимания и дружбы, всегда был быстрый и великодушный ответ советского правительства, если нужно было прийти к разумному соглашению"^*. Честный либерал Дэвис счел, что все дело в личностях, и предложил Хэллу свои услуги: выехать в Москву, чтобы двинуть англо-франко-советские переговоры. "Ни Франция, ни Англия, - писал он Хэллу, - не могут установить личные контакты с самыми авторитетными советскими политическими деятелями. Я убежден, что мне удастся не только повидаться с ними, но они поверят в мою искренность и справедливость". Дэвис предупреждал: "Промедление смерти подобно". Государственный департамент практически без объяснений отклонил инициативу Д. Дэвиса.

^* (D. Davies, Mission to Moscow, N. Y., 1941, p. 425.)

Двойная игра Запада, стремившегося связать Советский Союз неравноправными обязательствами и втравить его в войну с Германией, была разгадана Советским правительством.

В августе Гитлер обратился к СССР с предложением заключить пакт о ненападении. Буквально в тот же день об этом стало известно ФДР (американская разведка имела информаторов в германском посольстве в Москве). Рузвельт решил вмешаться и обратился к Советскому правительству с поразительным посланием. В нем говорилось:

"В беседе с Уманским накануне его отъезда из Вашингтона президент дал ему понять, что, хотя он не делает никаких предложений и, более того, не выражает какой-либо официальной точки зрения своего правительства, тем не менее он хочет ясно указать, что правительство США объективно рассматривает происходящие в мире события. Президент заметил, что если разразится война в Европе и на Дальнем Востоке и державы "оси" добьются победы, то это окажет немедленное и серьезное воздействие как на положение Соединенных Штатов, так и Советского Союза. В этом случае СССР будет затронут быстрее, чем США. Поэтому, хотя, конечно, он не может взять на себя никакой ответственности или дать какие-либо заверения относительно будущего курса Англии и Франции в их нынешних переговорах с Советским Союзом, президент не может не считать, что, если будет достигнуто удовлетворительное соглашение против агрессии среди европейских держав, оно окажется решительным стабилизирующим фактором в интересах международного мира, в поддержании которого глубоко заинтересованы как США, так и СССР"^*.

^* (W. Langerand S. Gleason, Challenge to Isolation 1937- 1940, p. 161.)

Придавая громадное значение сохранению строжайшей тайны, ФДР распорядился доставить послание в Москву со специальным курьером. 16 августа послание ФДР было передано Советскому правительству. Запад не мытьем, так катаньем стремился вовлечь Советский Союз в войну с Германией, которая могла вылиться в крестовый поход капиталистического мира против страны социализма.

23 августа 1939 г. был подписан договор о ненападении между Германией и СССР. ФДР получил телеграмму с сообщением об этом на борту крейсера "Тускалусы" - президент ловил рыбу. Прочитав сообщение, Рузвельт нахмурился.

- Самые плохие новости, - печально заметил он Макинтайру.

- Что вы собираетесь сделать? - спросил тот.

- Я еще не решил. Дело выглядит так. Россия связала свою судьбу с "осью". Быть может, это только маневр Сталина, чтобы выиграть время; возможно, он обижен тем, что с ним не посоветовались в Мюнхене; быть может, это настоящий союз. Однако последнему я не верю, потому что победа Германии не отвечает национальным интересам России. Обратите внимание: какова бы ни была идеология в данной стране, ее национальные интересы неизменны...^*.

^* (A. Hatch, Franklin D. Roosevelt. An informal biography, p. 250.)

Советско-германский пакт о ненападении нанес сокрушительный удар по планам международной реакции. Советский Союз был выведен из-под удара агрессоров. Англо-французская дипломатия потерпела провал, но правительства Чемберлена и Даладье попытались в последний момент договориться с Гитлером - организовать новый Мюнхен, но на этот раз за счет Польши Они обратились в Вашингтон за поддержкой. Хотя ФДР и направил 24 августа в общем и целом платонические призывы Гитлеру и президенту Польши Мосницкому воздержаться от применения силы, Лондону и Парижу было очень серьезно сказано, что США не считают больше необходимым способствовать умиротворению. Больше того, если Англия и Франция не объявят войны Германии в случае ее агрессии против Польши, они в свою очередь не смогут рассчитывать на американскую помощь. Как сказал после войны Кеннеди, "ни французы, ни англичане никогда бы не сделали Польшу причиной войны, если бы не постоянное подстрекательство из Вашингтона... В телефонных разговорах летом 1939 года президент непрерывно предлагал (Кеннеди. - Н. Я.) подложить горячих углей под зад Чемберлену^*.

^* ("The Forrestal Diaries", N. Y., 1951, pp. 121-122.)

Дневник Г. Икеса в этот период пестрит записями такого рода: члены правительства собрались вечером за картами и коктейлями в овальном кабинете Белого дома. Принесли телеграммы. Прочитав одну из них, ФДР "поднял глаза и произнес: "Война будет объявлена в полдень завтра". Все были рады этой перспективе не потому, что хотели войны как таковой, а потому, что, считая ее неизбежной в конечном итоге, мы полагали, что для Англии и Франции будет лучше вступить в войну по возможности скорее (запись от 9 августа 1937 г.)"^*. И все же: откуда такая кровожадность? Соотечественникам лучше знать друг друга. Послушаем профессора Ч. Тэнзила. Его вердикт таков: "По-видимому, есть только одно логическое объяснение стремлению Рузвельта к миру во время Мюнхена и его давлению, чтобы Англия, Франция и Польша выступили против Германии в 1939 году, что как ему было известно, означало войну. Это объяснение заключается в следующем: президент вовсе не хотел, чтобы в Европе началась война, которая могла бы закончиться так быстро, что Соединенные Штаты не успели бы вмешаться. В сентябре 1938 года против Гитлера могли бы выступить французская, английская, русская и чешская армии, которые разгромили бы его довольно быстро. К лету 1939 года обстановка коренным образом изменилась: Россия заключила договор с Германией, а чешская армия исчезла. Война, начавшаяся в 1939 году, могла бы бесконечно затянуться"^**.

^* ("The Secret Diary of Harold L. Ickes', vol. 2, p. 713.)

^** ("Perpetual War for Perpetual Peace", Ed. by A. Barnes, Caldwell, 1953, p. 171.)

Ч. Тэнзил принадлежит к "ревизионистскому" направлению в буржуазной исторической науке США, сторонники которого иной раз страдают праздномыслием. Р. Моли никогда не был историком этого направления, но и он писал: "Поощрив англичан и французов отказаться от умиротворения в расчете на нашу активную поддержку, мы способствовали развязыванию войны... И независимо от того, хотели мы или нет, мы тем самым игнорировали наши нерешенные внутренние проблемы" (R. Моlеу, After Seven Years, p. 385.). Антипатия автора к ФДР оказала ему дурную услугу: он правильно рассказал, как действовало правительство, но не сообразил почему. Именно в интересах разрешения внутренних трудностей правящие круги Соединенных Штатов вели дело к развязыванию войны в Европе.