Прерванная партия. Мир - не шахматная доска
Вскоре после двух часов ночи 1 сентября 1939 г. настойчивый звонок телефона на столике у постели разбудил Рузвельта. Полусонный он взял трубку:
- Кто?
- Докладывает Билл Буллит, господин президент.
- Слушаю, Билл.
- Тони Биддл только что дозвонился до меня из Варшавы, господин президент. Германские дивизии глубоко продвинулись в Польше. Идут тяжелые бои. Тони сообщает, что германские самолеты над Варшавой. Затем связь прервалась...
- Прекрасно, Билл. Наконец свершилось. Да поможет нам бог.
Рузвельт повесил трубку. Новый камердинер - негр Артур Преттимен, сменивший Макдаффи, застыл у постели. Он помог президенту надеть свитер и отправился за Хассеттом - секретарем Белого дома по связи с печатью. Тот прибежал босиком, в пижаме.
- Немедленно оповестите прессу, - распорядился президент.
Затем телефонные разговоры с Хэллом, Уэллесом, морским и военным министрами. Ввести в действие планы, подготовленные на случай войны в Европе. В пять утра Франклин позвонил Элеоноре в Гайд-парк. Она ахнула в трубку: молнией пронеслась мысль - сыновья были маленькими в 1917 году, теперь их ждет солдатский мундир.
Ранним утром Буллит и Кеннеди сообщили, что Франция и Англия объявят войну Германии, если она не прекратит военных действий против Польши. По радио передали: люфт-ваффе свирепо бомбит мирные польские города, гибнут женщины, дети и старики. Разгневанный ФДР направляет Англии, Франции, Италии, Германии и Польше послание: "Беспощадные бомбардировки с воздуха мирных жителей... глубоко потрясли совесть человечества... Я поэтому обращаюсь к каждому правительству, которое может принять участие в боевых действиях, публично подтвердить, что его вооруженные силы никогда и ни при каких обстоятельствах не подвергнут бомбардировке с воздуха мирное население... Требую немедленного ответа. Президент США Франклин Делано Рузвельт".
3 сентября, когда пришло сообщение об объявлении войны Англией и Францией Германии, ФДР выступил по радио. Он рассказал народу о намерениях правительства: "Пусть никто небрежно или лживо не говорит о том, что Америка когда-нибудь пошлет свои армии в Европу... Мы стремимся не допустить войны до наших очагов, не позволить ей прийти в Америку. В этом мы имеет исторический прецедент, восходящий ко дням администрации Джорджа Вашингтона... Наша страна останется нейтральной, но я не могу требовать, чтобы каждый американец был нейтральным в своих мыслях. ...Я надеюсь, что США будут в стороне от этой войны. Я уверен, что так будет. И я заверяю вас, что все усилия вашего правительства будут направлены к этому".
5 сентября президент подписал прокламацию о нейтралитете Соединенных Штатов. Вывоз вооружения и военных материалов в воюющие страны запрещался. 7 сентября ФДР ввел в стране "ограниченное чрезвычайное положение". Вслед за этим он распорядился увеличить численность армии на 17 тыс. человек, национальной гвардии на 35 тыс. человек и флота на 60 тыс. человек. 13 сентября Белый дом назначил на 21 сентября созыв специальной сессии конгресса.
Накануне, 20 сентября, ФДР пригласил лидеров конгресса в Белый дом, где сообщил им о своих планах: просить законодателей отменить закон о "нейтралитете". Предложение президента большого сопротивления не вызвало. Но руководители обеих партий в конгрессе настояли на компромиссе: эмбарго отменяется, однако вводится принцип "плати и вези" (то есть покупатель платит наличными и доставляет вооружение и военные материалы на своих судах) и подтверждается запрещение предоставлять кредиты воюющим сторонам.
21 сентября Рузвельт выступил на объединенном заседании конгресса. Он откровенно признался: "Я сожалею, что конгресс принял этот закон. Равным образом я сожалею, что подписал его". Рузвельт рассказал о пагубных последствиях американского "нейтралитета": в результате принятия этого закона "сухопутная держава, грозившая войной, могла заранее быть уверенной в том, что любой потенциальный противник из числа морских держав будет ослаблен, так как он лишен древнего права приобретать что-либо где-либо. Так, четыре года тому назад мы стали предоставлять явные преимущества одной воюющей стороне над другой, что случилось не из-за собственной мощи или географического положения данной стороны, а в результате позитивных действий Соединенных Штатов... Предлагаемые мною меры (отмена эмбарго. - Н.Я.) - вернут Соединенные Штаты на прочное основание истинного и традиционного нейтралитета".
С высокой трибуны конгресса устами президента было подтверждено, что война стала возможной только в результате внешнеполитического курса США, срывавших в тридцатые годы попытки создания системы коллективной безопасности. Теперь, когда в результате поощрения агрессоров соотношение сил между воюющими сторонами выравнялось, ФДР спокойно мимоходом признал ответственность правительства США за возникновение войны. Американская буржуазная историография стремится переложить ответственность на "изоляционистов" - они-де не ведали, что творили. Но вот, что писал (правда, в 1949 году) сенатор А. Ванденберг, входивший в 1939 году в тройку руководителей-"изоляционистов": "Я считаю, что, когда г-н Гитлер планировал вторую мировую войну, он никогда бы не начал ее, если бы имел сколько-нибудь серьезные основания полагать, что в ней он столкнется с Соединенными Штатами. Я думаю, что его уверенность в том, что это не произойдет, основывалась на существовании нашего тогдашнего законодательства о нейтралитете"*.
* ("The Private Papers of Senator Vandenberg", Ed. by A. Vandenberg, L., 1953, pp. 479-480.)
Короче говоря, закон о "нейтралитете" сделал свое дело, и с началом войны в Европе он больше не был нужен. Сенатору К. Питтмену, внесшему предложение об изменении закона в сенат, нельзя отказать в купеческой логике: "Положение с промышленным производством и занятостью в нашей стране ныне столь плачевно, что дальнейшие препятствия на пути экспорта приведут к банкротству значительные промышленные районы США". Введение принципа "плати и вези", заключил он, даст нам возможность "без риска расширить бизнес". В речи Питтмена было сформулировано главное, остальные дебаты вылились в парламентское словоблудие с различной степенью лицемерия. На непостижимо неприступные высоты, по-видимому, сумел забраться сенатор Т. Коннелли, обосновывавший необходимость отмены эмбарго так: "Господин президент, наша цель, наша единственная цель быть в стороне от этой ужасной войны. Мы не несем ответственности за нее. Бог знает, что, если бы американский народ мог оказать какое-либо влияние, она никогда бы не разразилась"*.
* ("Congressional Record", vol. 85, pp. 50, 92.)
3 ноября 1939 г. 55 голосами против 24 в сенате и 243 против 172 в палате представителей закон о "нейтралитете" был изменен введением принципа "плати и вези". Американским судам запрещалось плавать в зонах военных действий, каковыми были объявлены моря, омывавшие Европу. Журналисты горько шутили: это было равносильно тому, как если бы весь торговый флот США был пущен ко дну.
Американские монополии и правительство ожидали колоссального потока военных заказов. Всю осень ФДР был озабочен, как направить ожидавшиеся заказы в правильное русло, чтобы не внести расстройства в экономическую жизнь страны. В октябре 1939 года он объяснил Г. Моргентау: "Мы должны разработать такую финансовую политику, которая укрепляет, а не ослабляет основные институты нашей страны. Одна из опасностей для них - фискальная политика, игнорирующая интересы бедных слоев населения и в то же время позволяющая богатым достичь новых выгод. Мы должны помочь поддержать единство громадного большинства народа, ограничив чрезмерные страдания и чрезмерные прибыли"*. Старый принцип "заправки насоса", причем вместо правительства США деньги поступают от Англии и Франции.
* (W Langer and S. Gleason, Challenge to Isolation 1937- 1940, p. 272.)
Если в первую мировую войну заказчики имели дело непосредственно с монополиями, то правительство "нового курса" решило не допустить повторения этой практики. Под нажимом США Англия и Франция создали объединенную закупочную комиссию, которой надлежало действовать через вашингтонские власти. Комиссии вменялось представить США точные сведения о том, чем Англия и Франция намеревались покрыть расходы. ФДР предложил англичанам и французам ради получения долларов продать Соединенным Штатам два лучших океанских лайнера "Нормандию" и "Куин Мери". Он был очень озадачен, получив отказ; еще более удивляло Вашингтон, подготовивший сейфы для приема золота, промедление с военными заказами из-за океана, хотя было доподлинно известно, что Англия и Франция имели средства.
На 1 января 1940 г. Франция заказала 2095 самолетов, Англия 1450 самолетов. За первые пять месяцев войны экспорт из США увеличился на 30 процентов, в том числе в Англию лишь на 10 процентов. Ожидавшегося золотого дождя пока не предвиделось, напротив, продолжалась засуха. Это вызвало известное озлобление в Соединенных Штатах. Союзники определенно не воздали должное доброй воле американцев - еще в октябре 1939 года институт общественного мнения Гэллапа сообщил, что 62 процента опрошенных высказываются за оказание помощи Англии и Франции "всеми средствами, кроме участия в войне".
С точки зрения Соединенных Штатов, "странная война", начавшаяся в Европе, выглядела как забастовка Англии и Франции. Англичане и французы определенно не хотели работать на Западном фронте. Хотя основной мотив этого - желание Лондона и Парижа переключить войну на Советский Союз - не мог не радовать американскую реакцию, факт оставался фактом - в Европе не полыхала большая война.
В довершение всего Ф. Рузвельт выслушивал многих эмиссаров воюющих сторон, которые то мягко, то назойливо пытались пригласить президента США взять на себя посредничество в установлении мира. ФДР категорически отказался. Когда и Кеннеди ранней осенью высказался в пользу этого, Хэлл по указанию Рузвельта сообщил ему: "По поручению президента только для вас и с условием, что вы будете руководствоваться этим, не разглашая никому, передаю: пока сохранится нынешняя обстановка в Европе, наше правительство не видит ни возможности, ни повода для проявления президентом мирной инициативы. Народ США не поддержит никаких действий правительства в пользу мира, которые консолидируют или сделают возможным продолжение существования режима силы и агрессии".
На том стоял Франклин Д. Рузвельт до зимы. А когда на землю упал снег, американский президент внезапно затосковал по прелестям мира. Верующие думали, что вид огней рождественских елок смягчил его ожесточившееся сердце.
II
"Крупный мужчина в измятом костюме исписывает большие листы бумаги. В тишине Овального кабинета два флага повисли на древках из красного дерева, синий дымок сигареты поднимается с серебряной пепельницы. На его столе заголовки газет кричат о бомбардировках и битвах. Библия открыта на главе от Исайи:
"Ваша страна опустошена, ваши города сожжены, чужие люди пожирают ее..."
Крупный мужчина продолжает писать. Через высокое, до потолка, окно, выходящее на луг с жухлой травой, доносится слабый шум автомобилей - разъезжаются по домам с рождественскими подарками. А в тысячах милях отсюда солдаты в стальных касках щурятся в прицелы, бездомные семьи в отчаянии бредут по снегу.
"Придите теперь, и решим вместе, глаголет Господь, и пусть твои грехи кровавы, но они станут белы, как снег..."
Лицо крупного мужчины каменеет, когда он преисполнен решимости, рот печальный с опущенными уголками губ, когда он не улыбается. Он не отрываясь пишет, страницы заполняются словами, написанными его резким почерком. Он нажимает звонок, который буквально взрывается, как маленькая бомба под столом Стива Эрли. Вдоль колоннады, которую называют "тропой президента", мимо плавательного бассейна, вверх в лифте - и там ждут его бокал вина, рождественская елка, сверкающая шариками и мишурой, два пахнущих мылом внука - тепло и отдых от сокрушающей ответственности, от священного одиночества, а это является уделом американского президента при принятии знаменательного решения".
Так влиятельный еженедельник "Тайм" 1 января 1940 г. описывал некий день в декабре 1939 года, когда ФДР принял "знаменательное решение". А оно заключалось в том, что президент США обратился с торжественно прочувствованным посланием в пользу мира к религиозным лидерам. Строки послания звучали так, как, по-видимому, ФДР представлял себе откровения ранних христиан:
"Мое сердце возрадовалось, когда я вспомнил, что в такие же времена Исайя впервые пророчествовал - Христос родится. Тогда, за несколько столетий до Его прихода, обстановка в мире была похожа на нынешнюю. Тогда, как и сейчас, полыхал всеобщий пожар, народы шли опасной дорогой, освещаемой пламенем пожаров, зажженных ими.
Однако уже тогда предсказывали духовное возрождение - приход дня, который освободит узников и погубит завоевателей в раздутом ими пламени, и те, кто подняли меч, от меча и погибнут...
Я пользуюсь редкой привилегией читать письма, в которых тысячи простых людей, живущих в десятках стран, поверяют мне свои сокровенные замыслы... Я знаю, что они и бесчисленное множество других в каждой стране ищут спасительного света. Мы знаем, что задолго до того, как об этом узнали лидеры, пастухи в горах увидели Рождественскую Звезду...
Я верю, что, в то время как государственные деятели рассматривают создание нового порядка в мире, он очень может быть уже у порога. Я верю, что его строят уже сейчас, молчаливо, но непреодолимо в сердцах масс, голоса которых не слышны, однако чья общая воля напишет в конце концов историю нашего времени. Они знают, что без веры в некий руководящий принцип и предначертание бога народы пребывают в темноте и люди гибнут...
Сейчас, пока ни один духовный лидер, ни один гражданский лидер не может выдвинуть конкретного плана, как положить конец разрушениям и как приступить к новому строительству. Однако время для этого несомненно придет..."*.
* ("The Public Papers and Addresses of Franklin D. Roosevelt, 1939 v.", pp. 606-608.)
23 декабря 1939 г. ФДР направил свое несравненное сочинение папе Пию XII в Ватикан, президенту Федерального совета христианских церквей Америки д-ру А. Баттерику и президенту Еврейской теологической семинарии в США раввину К. Адлеру. Рузвельт испытывал такую радость от своего творчества, что серьезно намеревался пригласить разделить ее патриарха православной церкви в Стамбуле и других патриархов, а также лидеров Ислама. Экстравагантные планы президента взорвали чиновников госдепартамента. Они с профессиональным бесстыдством осведомились, к кому именно в мусульманском мире собирается обратиться президент: если к суннитам, тогда останутся недовольными Иран и Ирак, если к королю Ибн-Сауду, тогда посыплются протесты из Египта. ФДР нехотя согласился с чиновниками, но не успокоился.
В конце декабря Белый дом объявил, что президент назначил бывшего председателя "Юнайтед Стейтс стил" М. Тейлора своим личным представителем в Ватикан. Страна была поражена: с тех пор как в 1868 году сенат отказался оплачивать пост американского представителя при Ватикане, Соединенные Штаты не имели официальных связей с главой католической церкви. Американские идеологи подчеркивали, что демократизм государственного устройства США и в том, что Вашингтон всегда держится в стороне от "темных" сил католицизма. Узнав о решении президента, организации протестантской церкви по всей стране разгневанно потребовали Белый дом к ответу: на каком основании ФДР собирается тратить деньги налогоплательщиков для поддержания дипломатических отношений в неизвестных целях с Ватиканом? Пришлось разъяснить, что, хотя М. Тейлор поедет в ранге посла, он не будет получать жалованье и сам покроет расходы по своей миссии. Протесты не стихали, пришлось завести для них специальные досье, которые скоро распухли. А. Баттерик обратил внимание президента на "опасения среди протестантов". ФДР прошел мимо них: он полагал, что высокая цель оправдывала моральные издержки и известную девальвацию престижа прогрессивного деятеля.
Так что же побудило президента вооружиться оливковой ветвью мира? В конце ноября 1939 года вспыхнул конфликт между Советским Союзом и Финляндией. Советско-финская война подняла на ноги всю международную реакцию, стремившуюся использовать ее как повод для замирения на Западе, а затем поднять знамена крестового похода против Советского Союза. Франция, Англия. Швеция и Италия оказали значительную помощь Финляндии. Соединенные Штаты также не остались в стороне.
Узнав о начале войны, ФДР 1 декабря 1939 г. срочно вернулся из Уорм-Спрингс в Вашингтон "в разгар", как он сказал, "ужасающего насилия над Финляндией". 2 декабря ФДР публично предложил ввести "моральное эмбарго" на продажу авиационного оборудования Советскому Союзу. 4 декабря на заседании кабинета ФДР приказал Моргентау прекратить продажу молибдена и алюминия СССР. На замечание министра финансов, что эти сделки абсолютно законны, ФДР раздраженно бросил: "В прошлом мы находили выход из куда более сложных ситуаций". Финский посланник в Вашингтоне повел переговоры о получении американского займа. Уэллес предложил максимум 4 млн. долл. Президент лично распорядился предоставить 10 млн. долл. В начале 1940 года был открыт кредит еше на 20 млн. долл. Соединенные Штаты передали Финляндии 250 ОРУДИЙ И другое вооружение.
С конца 1939 года ФУНКЦИИ между Англией, Францией и Соединенными Штатами разделились: первые стали поспешно готовить экспедиционный корпус для отправки в Финляндию, вторые - действовать в пользу мира на Западе. Именно тогда и появились пламенные призывы ФДР о прелестях мира, хотя в Вашингтоне отлично знали, что не за горами расширение масштабов войны. Правительства Чемберлена и Даладье планировали вести военные действия против Советского Союза не только на севере, но собирались начать операции и в Черном море, чтобы нанести удар с юга. В Вашингтоне было объявлено, что выезд американских "добровольцев" в Финляндию не противоречит закону о "нейтралитете".
После внушительных выступлений в "пользу мира" в Европе правительство США с начала 1940 года предприняло конкретные шаги в этом направлении. В Белом доме имели в виду и некоторые специальные соображения. Кеннеди, приехавший в США, 15 декабря в закрытом докладе перед командованием вооруженных сил США так оценил последствия бездействия союзников на фронте против Германии: "К концу этого года, если не раньше, народы Англии, Франции и всей Европы будут готовы к коммунизму".
8 января 1940 г. Хэлл объявил, что в США создан совещательный комитет по проблемам внешней политики для подготовки проектов мирного урегулирования. 27 января ФДР указал руководству госдепартамента: "Ныне (в конце января. - Н. Я.), возможно, наступит поворотный пункт... для неофициального рассмотрения возможности установления мира". 9 февраля президент заявил, что направляет заместителя государственного секретаря С.Уэллеса в Европу. Он объедет Рим, Берлин, Париж и Лондон, где встретится с руководителями соответствующих правительств. А как с посещением Москвы? Ф. Рузвельт заметил: "Визит в Москву не принесет какую-либо пользу".
Цель миссии Уэллеса, как он сам писал, заключалась в том, чтобы выяснить "взгляды четырех правительств относительно существующих возможностей заключения справедливого и длительного мира"*. В середине февраля 1940 года С. Уэллес вместе с М. Тейлором выехал в Европу. Говоря о посылке обоих эмиссаров президента, Р. Тагвелл отмечает: "Франклин провел две весьма двусмысленные меры. Историки будут всегда гадать, почему он пошел на них. И никто не сможет высказать ничего, кроме предположений, ибо он ни с кем не советовался и никогда не давалось объяснений их, за исключением очень неубедительных и совершенно недостаточных". Сам Тагвелл считал, что ФДР намеревался пригласить на нейтральную почву Гитлера, Муссолини, Чемберлена и провести с ними конференцию6(R. Tugwell, The Democratic Roosevelt, pp. 512, 516.).
* (S. Welles, Time for Decision, N. Y., 1944, p. 74.)
Каковы бы ни были точные планы Ф. Рузвельта, поступки его и Хэлла в тот период наводят на печальные размышления. В конце января по распоряжению ФДР практически была прекращена всякая торговля с СССР, советские органы не могли больше фрахтовать американские суда. Хэлл отказался объяснить причины этого советскому послу Уманскому, заявив, что у него нет времени заниматься "мелкими жалобами". По словам Уэллеса, советско-американские отношения к весне 1940 года "были только номинальными"*, одновременно США расширяли помощь Финляндии.
* (W. Langer and S. Gleason, Challenge to Isolation 1937- 1940, p. 389.)
В значительной степени то была личная политика президента, не отражавшая настроений в стране. Так, 11 февраля он выступил у стен Белого дома для участников съезда конгресса американской молодежи, который только что принял резолюцию протеста против помощи Финляндии. ФДР признал, что раньше "питал большую симпатию к русскому народу" и "в первые дни коммунизма" полагал, что он даст лучшее будущее России. Но ныне, заявил ФДР, в Советском Союзе существует диктатура. "Утверждают, - сказал он, - что некоторые из вас являются коммунистами. В наши дни это очень непопулярное слово". Речь президента не дошла до сердец слушателей, напротив, аудитория освистала и ошикала президента. "Редкий случай в жизни Рузвельта",- замечает Р. Шервуд*.
* (P. Шервуд, Рузвельт и Гопкинс, т. I, стр. 259.)
Г. Икеc 17 февраля записал в дневнике: "Совершенно очевидно, что нынешнее правительство в Финляндии не является демократическим. Аристократия и богачи в Англии и Франции используют Финляндию для нанесения максимального ущерба Советской России"*. ФДР не мог не знать точки зрения своего министра. Однако стоило Маннергейму обратиться 1 марта к Рузвельту с просьбой срочно прислать 150 истребителей и 36 бомбардировщиков с экипажами из "добровольцев", как ФДР отдал приказ выполнить просьбу. С величайшим сожалением он убедился, что ВВС США не имели лишних самолетов, и был вынужден оставить обращение без последствий.
* ("The Secret Diary of Harold L. Ickes", vol. 3, p. 134.)
Тем временем С. Уэллес странствовал по правительственным ведомствам Италии, Германии, Франции и Англии. В Берлине к рассуждениям американского ангела мира отнеслись так, жалуется официальная американская публикация, подготовленная по указанию ФДР, как "встретили бы в публичном доме продажу библии"*. Но в Лондоне и Париже С. Уэллес нашел, что при определенных условиях правительства Англии и Франции готовы пойти на мировую, а в Риме восторженно приветствовали возможность не только мира между четырьмя державами, но и их союза, что, как сказал Фашистский министр иностранных дел Чиано Уэллесу, было бы "прекрасным оплотом против большевизма". Обо всем Уэллес аккуратно докладывал в Вашингтон.
* (S. Alsop and R. Kinter, American White Paper, N. Y., 1940, p. 86.)
Внезапно ФДР свернул миротворческую деятельность. 16 марта президент сообщил стране, что "сегодня мы ищем моральную основу для мира. Мир не может быть истинным, если не признано братство... Не может быть справедливого мира, если запрещено молиться богу" и т. д. ФДР, а вслед за ним Хэлл ясно дали понять, что Соединенные Штаты утратили интерес к восстановлению мира в Европе. С. Уэллес был отозван. Все это произошло в течение всего одной недели вслед за подписанием 12марта 1940 г. мира между СССР и Финляндией.
III
Наступила весна, и события в Европе начали двигаться с головокружительной быстротой. В апреле гитлеровская Германия захватила Данию, германские войска вторглись в Норвегию. Англо-французские войска, подготовленные для отправки в Финляндию, были переброшены в Норвегию, где они немедленно попали в тяжелое положение. 10 мая открылось гитлеровское наступление на континенте. Бронированные орды варваров XX века под оглушительный вой сирен пикирующих бомбардировщиков устремились на Запад. Была оккупирована Голландия, захвачена Бельгия. Франко-английские войска беспорядочно откатывались под натиском гитлеровцев. "Странная война" закончилась сокрушительным поражением Франции и Англии.
Английский посол в Вашингтоне Ф. Лотиан в середине мая сообщал в Лондон: "Соединенные Штаты, наконец, глубоко потрясены и страшно перепуганы. Они надеялись остаться в стороне, считая, что союзники одни сдержат тигра"*. Успех германских вооруженных сил опроверг оценки американских штабов, совсем недавно докладывавших, что Германия не может победить, а они лежали в основе оптимизма Вашингтона. Ужасающий страх охватил Соединенные Штаты. Теперь американцы почувствовали себя беззащитными: какая польза в экономическом потенциале страны, если падет французская "линия Мажино" и пойдет ко дну британский флот. Военная подготовка США представлялась совершенно недостаточной - в марте 1940 года военные расходы достигли только 142 млн. долл. против 114 млн. долл. в августе 1939 года.
* (R. Butler, Lord Lothian (Philip Kerr) 1882-1940, L., 1960, p. 287.)
15 мая заместитель военного министра Джонсон, горячий сторонник воздушной мощи, в меморандуме президенту потребовал удвоить силы авиации и расширить производственные мощности промышленности, предусмотрев строительство 19 тыс. самолетов в год. Он считал, что выдвинул максимальные требования, умоляя президента "отнестись к проблеме воздушной мощи смело и бесстрашно". Рузвельт не нуждался в поучениях такого рода. На следующий день он выступил на объединенном заседании конгресса. Смертельно серьезный президент потребовал ассигновать более миллиарда долларов на авиацию. Соединенные Штаты должны иметь в строю 50 тыс. самолетов, американская промышленность должна производить в год 50 тыс. самолетов и 100 тыс. моторов.
На притихший зал падали четкие формулировки президента. Воздушное нападение на Соединенные Штаты возможно: от Гренландии до Новой Англии пять часов полета, от Бермудских островов - три часа, от островов в бассейне Карибского моря до Флориды - двадцать минут, от западного побережья Африки до Бразилии - семь часов, от Аляски до Ванкувера, Сиэтла и Портленда - четыре-пять часов. ФДР было совершенно безразлично, что исходные пункты этих зловещих маршрутов не были в руках держав "оси", а расчеты полетного времени были отнюдь не точными. Он преследовал цель - поднять американский народ на ноги, припугнуть его. Цель была достигнута. Лидер республиканцев в палате представителей, еще неделю назад враг администрации, Д. Мартин просто сказал после речи президента: "Мы за программу". Конгресс ассигновал даже больше средств, чем просил ФДР.
Военные получили деньги на программу, которую ФДР не обсудил с ними. Несложный подсчет показал, что для ее осуществления потребуется около трех миллиардов долларов. Проблема, однако, теперь была не в деньгах.
Жуткие вести приходили с полей сражений во Франции. Танковые удары гитлеровцев в газетных сообщениях представлялись кошмаром. 31 мая ФДР направил конгрессу новое послание: "Почти невероятные события двух последних недель войны в Европе, особенно в результате применения авиации и мотомеханизированных частей с учетом их дальнейшего совершенствования, требуют нового расширения нашей военной программы". В июне конгресс вотировал увеличение армии до 375 тыс. человек, ассигновав на военные цели еще 1,7 млрд. долл.
На настроения в США в эти дни проливает свет опрос общественного мнения, проведенный журналом "Форчун". Только 30 процентов ответили, что они еще верят в победу союзников, 78 процентов высказали мнение, что победоносная Германия попытается поставить под контроль Латинскую Америку, а 63 процента ждали, что Гитлер вслед за победой в Европе приступит к захватам в Западном полушарии.
Из Парижа Буллит сообщал о гнетущей растерянности правительства перед лицом успехов механизированного варварства, катившегося по дорогам Франции. Премьер П. Рейно внушал американскому послу: Соединенные Штаты должны в интересах спасения самих себя объявить немедленно войну Германии либо заявить, что они не потерпят поражения Англии и Франции. "Единственная гарантия, которую могут иметь Соединенные Штаты, что Гитлер в свое время не будет в Белом доме, - говорил 22 мая Рейно Буллиту, - заключается в объединении сил американского, английского и французского флотов". Буллит соответственно сообщил об этом президенту. Вслед за тем от него пришла загадочная телеграмма: "Тезка Берли намеревается быть там, где вы находитесь сейчас, к рождеству". Несмотря на озабоченность, ФДР улыбнулся - Берли звали Адольф.
26 мая президент сообщил Парижу: "если наступит худшее", нельзя допустить, чтобы французский флот "был закупорен в Средиземном море". Президент предлагал в этом случае: "Корабли, находящиеся в восточном Среди земноморье, должны уйти через Суэцкий канал. Корабли, находящиеся в Тулоне, портах Алжира и Туниса, должны уйти через Гибралтар". При капитуляции Франции флот немцам не сдавать. Даладье заметил Буллиту: "Будет печально, если мировая цивилизация падет потому, что великая страна с великим президентом ограничится только словами".
Германское наступление на Западе возвело У. Черчилля, который до тех пор был морским министром в кабинете Чемберлена, на пост премьера Англии. По инициативе ФДР между ним и Черчиллем с сентября 1939 года начался обмен личными посланиями. 15 мая 1940 г. "бывший военный моряк", как именовал себя в переписке Черчилль, пишет Рузвельту, прося, чтобы Соединенные Штаты объявили себя невоюющей стороной, предоставили Англии взаймы 40-50 эсминцев, несколько сот самолетов, а также направили в Ирландию и Сингапур американские эскадры. В противном случае, указывал Черчилль, "вы можете оказаться перед лицом полностью покоренной и фашизированной Европы". В ответ Рузвельт в общих словах заверил, что Соединенные Штаты будут помогать союзникам, и пожелал "самой большой удачи".
28 мая американский поверенный в делах в Германии Кирк в телеграмме в Вашингтон предложил правительству выступить с предложением о заключении мира, предусматривавшим, что Германия останется "сильной и удовлетворенной в разумных пределах". Дело в том, рассуждал Кирк, что, "если и удастся нанести поражение Германии, для этого потребуется такая длительная и тяжелая война, что справедливый мир окажется невозможным и даже американская социальная и политическая система может быть сметена мировой революцией"*. Если Гитлер отвергнет мирные предложения США, тогда они должны немедленно объявить войну Германии.
* (W Langer and S. Gleason, Challenge to Isolation 1937- 1940, p. 495.)
На все эти увещевания у Рузвельта был готов ответ: "С учетом ограничений, налагаемых положением страны, вся производительная мощь США находится в распоряжении союзников". Дальше он не шел.
Июнь принес развязку. Английская экспедиционная армия, едва избежав разгрома у Дюнкерка, эвакуировалась на родные острова. 4 июня Черчилль в громовой речи по радио поклялся, что Англия будет сражаться до конца и что даже если сами острова будут покорены, "наша заморская империя, вооруженная и охраняемая английским флотом, продолжала бы борьбу до тех пор, пока, по воле бога, Новый свет со всей своей силой и мощью выступил бы для освобождения и спасения Старого света". В секретной переписке Черчилль не уповал на бога, а дал указание Лотиану по-деловому объяснить ФДР: падение Англии приведет к страшным последствиям для США. "Президент должен ясно осознать это, - писал Черчилль. - Вы должны говорить с ним в этом духе и таким образом рассеять беззаботное предположение Соединенных Штатов, что они сумеют в результате проводимой ими политики подобрать обломки Британской империи. Наоборот, они подвергаются страшному риску".
В шарлоттсвилльском выступлении 10 июня Ф. Рузвельт в сильных словах поддержал моральный дух союзников и впервые четко сформулировал программу США: "Сплотившись воедино, мы, американцы, будем проводить открыто и одновременно следующие два курса: противникам силы мы предоставим материальную помощь из ресурсов нашей страны, в то же самое время мы так спланируем и ускорим использование этих ресурсов, дабы мы сами здесь, у себя в Америке, располагали достаточным количеством снаряжения и обученных кадров, чтобы быть готовыми к любым случайностям и оборонительным действиям". ФДР официально связал Соединенные Штаты публичным обязательством оказывать помощь "противникам силы".
Робким душам, цепеневшим при мысли о последствиях этого курса, президент сказал: "Некоторые все еще находятся во власти теперь очевидного заблуждения, что мы в США можем позволить своей стране стать одиноким островом в мире, где господствует философия силы. Такой остров, быть может, надежда тех, кто еще рассуждает и голосует, как "изоляционисты". Но этот остров представляется мне и большинству американцев страшным кошмаром, где голодные люди брошены в тюрьму со скованными руками и ногами и их кормят через прутья решетки презирающие их безжалостные господа других континентов. Естественно, что мы должны спросить себя, как не допустить сооружения этой тюрьмы и как избежать заточения в ней".
Выступление Рузвельта состоялось через несколько часов после нападения Италии на Францию. Экспромтом ФДР произнес в своей речи фразу, ставшую знаменитой: "Рука, державшая кинжал, вонзила его в спину соседа". Таких слов в адрес агрессоров публично он никогда еще не произносил.
На следующий день - 11 июня около десятка английских судов, вошедших в залив у Раритана, штат Нью-Джерси, начали погрузку вооружения и снаряжения с лихтеров. Соединенные Штаты продали Англии за 41 млн. долл. 615 тыс. винтовок, 86 тыс. пулеметов, 895 орудий, 212 танков, некоторое другое вооружение и снаряжение. Большая часть этого вооружения хранилась на складах со времен первой мировой войны и не подходила для вооружения американской армии, а некоторая часть была английского производства. Но в тогдашних условиях - Англия потеряла на континенте почти все тяжелое вооружение - то было немалое подспорье. Продажа этой партии вооружения стала возможной только благодаря настойчивости Рузвельта. Противники администрации яростно доказывали, что сами США беззащитны и вооружение попадет в руки немцев, которые используют его против американцев. Как заметил один работник штаба армии, если при мобилизации выяснится, что орудий не хватает, "все участники этой передачи могут быть уверены, что их повесят на фонарных столбах".
Президент хладнокровно отнесся к печальной перспективе, едва ли он верил в нее. Но когда союзники, ободренные его речью и первой практической помощью, возобновили просьбы о вступлении США в войну (Рейно по телефону даже осведомился, "не могли бы вы, господин президент, протянуть руку через океан, чтобы спасти цивилизацию"), Рузвельт предложил им уверения "в моем глубочайшем сочувствии", а также сообщил, что в США "молятся" за успех союзников. Черчиллю, просившему опубликовать одно из посланий президента с заверениями в твердой поддержке США, ФДР ответил, что в Лондоне неверно поняли его: конституция запрещает президенту брать на себя какие-либо обязательства, помимо уже объявленной материальной помощи. Президент посоветовал английскому правительству в случае вражеского вторжения на острова отвести флот на базы в Ньюфаундленд, Аден, Кейптаун и Сингапур.
В последние недели сражения на континенте Европы ФДР считал, что он нашел магическую формулу обеспечения американских интересов. Одному из горячих сторонников более решительных действий Л. Дугласу президент писал в начале июня: "Я пришел к мнению, что, чем большее количество вооружения мы сможем перебросить через океан, тем больше будет уничтожено германского вооружения, тем самым в конечном итоге это поможет американской обороне. Как вы видите, я делаю все возможное, хотя много об этом не говорю, учитывая, что определенная часть прессы... несомненно, извратит мои слова и внесет смятение в умы".
В Париже накануне капитуляции совершенно не отдавали себе отчета в истинных намерениях президента. Рейно все еще пытался повернуть сердца в Вашингтоне. В ночь на 14 июня в речи по радио он взывал к помощи, прося "тучи самолетов", чтобы спасти Францию. В личном послании Рузвельту 14 июня он умолял: "Если Вы в ближайшие часы не дадите Франции уверенности, что Соединенные Штаты в самое ближайшее время вступят в войну, судьба мира изменится. Тогда Вы станете свидетелями, как Франция пойдет ко дну, подобно утопающему человеку, и исчезнет под водой, бросив взгляд в сторону страны свободы, от которой она ждала спасения". На это ФДР 15 июня ответил: "Я хочу еще раз подчеркнуть все возрастающее восхищение, с которым американский народ и его правительство следят за несравненным мужеством, проявляемым французскими армиями в борьбе с захватчиками на родной земле... Я знаю, что Вы поймете, эти заявления не означают, что мы берем на себя какие-либо военные обязательства. Только конгресс может сделать это".
В Вашингтоне были заняты проблемами, имевшими касательство только к интересам США. Вслед за теплым ответом Рейно из США поступило сухое предупреждение: если французский флот попадет в руки гитлеровцев, "французское правительство навсегда потеряет дружбу и доброе расположение Соединенных Штатов"*. 15 июня Рузвельт, убежденный предварительными исследованиями, отдал приказ о начале работы над атомным оружием. 17 июня правительство США заявило, что оно не признает перехода владений европейских держав в Западном полушарии в другие руки.
* ("Peace and War 1931-1941" Wash., 1943, pp. 168-170.)
25 июня Франция капитулировала, Англия осталась в одиночестве перед победоносным вермахтом. Это не поколебало убеждения американского правительства и высших штабов о необходимости продолжить оказание ей помощи. 24 июня начальник штаба армии докладывал президенту: "Если англичане покажут способность противостоять немцам и наша небольшая помощь поможет им продержаться до 1 января, тогда оказание ее желательно в интересах нашей обороны". Американские штабы рассчитали, что гитлеровцам потребуется шесть месяцев для овладения Англией и еще шесть месяцев для консолидации своих позиций. Следовательно, США получат год, а в течение его можно основательно подготовиться.
Черчилль все же пытался побудить Вашингтон к активным действиям. 28 июня он инструктирует Лотиана: "Не прекращайте попыток доказать президенту и другим, что если вторжение в Англию окажется успешным и если часть ее будет оккупирована после тяжелых боев, будет создано какое-то квислинговское правительство, которое заключит мир на основе превращения Англии в германский протекторат... Действительное значение имеет лишь вопрос о том, станет ли Гитлер хозяином Англии через три месяца или нет. Я думаю, что нет. Однако это такое дело, о котором нельзя спорить заранее. Вы должны проявлять вежливость и хладнокровие. Здесь у нас никто не падает духом". Ф. Рузвельт также не пал духом и не видел необходимости менять свой курс - оказание только материальной помощи.
IV
Личная судьба Ф. Рузвельта была теснейшим образом связана с бурными международными событиями. Подходило к концу его второе пребывание в Белом доме, а в Соединенных Штатах существовал исторический прецедент - ни один человек никогда не добивался выдвижения своей кандидатуры на пост президента третий раз подряд. Это создавало известные затруднения для ФДР: по мере приближения срока истечения его полномочий в демократической партии началась грызня, усиливались закулисные махинации - политики подыскивали нового кандидата. Становился непокорным и конгресс.
Сам Рузвельт несколько раз категорически отрицал намерение баллотироваться в президенты третий раз. Еще летом 1939 года он объявил председателю национального комитета демократической партии Д. Фарли: "Конечно, я не выставляю своей кандидатуры на третий срок". Фарли, хотя и прожженный политикан, понял слова Рузвельта буквально. Он счел себя подходящим кандидатом в президенты и повел соответственную работу. Не теряли времени даром и другие, считавшие себя достойными стать преемниками Рузвельта. К началу 1940 года вырисовывались фигуры реальных соперников - Фарли, Гарнер, Хэлл.
На рубеже 1939 - 1940 годов Рузвельт часто в самом узком кругу говорил о том, что он устал и хочет вернуться к спокойной жизни обычного человека. В начале 1940 года в Гайд-парке была закончена постройка библиотеки, там ФДР ожидали любимые книги. Он хотел заняться мемуарами, "новый курс" уже ввел Рузвельта в элиту американских президентов. Ф. Перкинс вспоминала, как Рузвельт убедительно объяснял профсоюзному лидеру Табину, почему он не может баллотироваться в 1940 году: "Нет и еще раз нет, Дан. Мне необходимо избавиться от свищей (что было последствием болезни. - Н. Я.). Я должен отдохнуть. Я хочу вернуться в Гайд-парк. Я хочу заняться своими деревьями. У меня там большие посадки, Дан. Я хочу сделать ферму рентабельной. Я хочу закончить постройку маленького дома на холме. Я хочу заняться историей. Нет, просто не могу". Было даже договорено, что Г. Гопкинс поселится в Гайд-парке и они вместе займутся мемуарами.
Решение Рузвельта развязало руки его соперникам по партии. Они стали откровенно говорить о своих планах. ФДР смотрел со стороны. Впрочем, некоторые внимательные наблюдатели весной 1940 года заключили, что Рузвельт все же похож на сфинкса. Он сказал, что не будет выдвигать своей кандидатуры, но не пресекал тех, кто считал, что Рузвельт должен остаться в Белом доме на третий срок. А среди них неутомимым был Г. Икес, считавший, что во время международного кризиса руль государственного корабля должен быть в на дежных рузвельтовских руках. Сам президент, ссылаясь на войну, резко обрывал корреспондентов, пытавшихся выяснить его намерения. По-видимому, он колебался.
Окончательное решение было принято лишь тогда, когда развернулся во всю силу гитлеровский "блицкриг". "Тем не менее, - пишет С. Розенман, - если бы Франция выстояла перед лицом наступления Гитлера в мае 1940 года и если бы война превратилась в борьбу на истощение по типу первой мировой войны в 1915-1917 годах, я убежден, что Рузвельт не согласился бы на выдвижение своей кандидатуры в июне 1940 года" 1(S. Rosen man, Working with Roosevelt, p. 203.). Хотя ФДР пока не открыл своих намерений, он начал действовать в этом направлении. Чрезвычайные обстоятельства сделали избирательную кампанию 1940 года непохожей на другие предвыборные схватки.
Рузвельт уже после Мюнхена стал подумывать о том, что Соединенным Штатам необходимо коалиционное правительство. Сначала он намеревался пригласить в кабинет республиканских кандидатов в президенты и вице-президенты на выборах 1936 года А. Лэндона и Ф. Нокса. Первый вскоре отпал, Ф. Нокс после длительных увещеваний ФДР согласился. 20 июня 1940 г. два видных республиканца, Г. Стимсон и Ф. Нокс, были назначены военным и морским министрами как раз в канун начала работы конвента республиканской партии. Это вызвало шок у политических противников администрации - ФДР ловко взял заложников из их среды! Стимсона и Нокса республиканцы сочли предателями, однако то был первый шаг Рузвельта показать избирателям, что подлинный противник в кампании 1940 года - Гитлер, которому нужно противопоставить национальное единство.
Делегаты республиканского конвента гневно восклицали по поводу создания двухпартийного кабинета: "Грязная политика!". Рузвельт отмалчивался. Не разглядев его тактики, руководство республиканской партии решило вести кампанию в традиционных тонах бешеных нападок на Рузвельта. Своим кандидатом республиканцы избрали У. Уилки, закоренелого врага "нового курса", многие годы сражавшегося с администрацией долины Теннесси. Он был юристом, связанным с домом Моргана. С самого начала было нетрудно подчеркнуть связь Уилки с крупнейшими корпорациями, что не замедлили сделать демократы.
В начале июля Д. Фарли явился в Гайд-парк. Он был в отличном настроении, ожидая услышать от ФДР об отказе баллотироваться. Тогда почти автоматически Фарли надеялся на свой успех на конвенте. Хотя его мало знали в стране, Фарли многие годы крепко держал в руках партийный аппарат и был уверен, что сумеет победить других кандидатов в демократической партии. Между ФДР и Фарли состоялся примечательный разговор.
- Джим, - начал Рузвельт, - я не хочу баллотироваться и собираюсь сказать об этом конвенту.
- Если вы так и скажете, конвент не выдвинет вас, - отрезал Фарли и высмеял самую идею третьего срока.
- А что бы вы сделали на моем месте? - все же осведомился президент.
- Именно то, что сделал много лет назад Шерман,- выступил бы с заверением, что я отказываюсь баллотироваться, если меня выдвинут, и не буду исполнять своих обязанностей, если меня изберут.
- Но, Джим, если меня все же выдвинут и изберут, я не могу в наши дни отказаться принести присягу, если даже я бы знал, что умру через месяц.
Оба разошлись, прекрасно поняв друг друга. Рузвельт теперь знал, что Фарли выставит свою кандидатуру, а Фарли понял, что ФДР не только собирается пробыть еще один срок в Белом доме, но и надеется, что будет выдвинут конвентом единодушно, без голосования. Однако Фарли догадался обо всем этом слишком поздно, всего за неделю до начала конвента, который открылся 15 июля в Чикаго. У Фарли не осталось времени повести продуманную кампанию против Рузвельта и составить политические комбинации.
В первый день работы конвента делегаты не знали, что делать. Оказалось, что есть две штаб-квартиры: одна - Фарли, а другая - Гопкинса, представлявшего интересы Рузвельта. Сторонники ФДР пытались выяснить у него, как и когда следует выдвинуть его кандидатуру. Он ответил, что дело должен решить конвент, а "кандидата назовет бог". Все это было очень неопределенно и не стало яснее, когда по поручению ФДР на конвенте было оглашено его короткое послание: "У меня нет сейчас и не было раньше никакого желания или намерения сохранить за собой после января следующего года пост президента или какую-нибудь другую государственную должность. Вы и все мои друзья знаете, что это простая и чистосердечная истина". Рузвельт, по-видимому, надеялся, что ответом на послание будет единодушный порыв делегатов: "Рузвельта в президенты!".
Голосование все же состоялось - сказалась опытная рука Фарли. За Рузвельта было отдано 946 голосов, за Фарли - 72, за Гарнера - 61. Бунт Фарли против ФДР явился его политической смертью. Он вскоре потерял свое место председателя национального комитета партии. Им стал Э. Флинн.
Когда дошла очередь до выборов кандидата в вице- президенты, конвент превратился в крикливый восточный базар. Словесная драка между делегатами приобрела неприличный характер. Кандидатура Г. Уоллеса, предложенная ФДР, вызвала неистовое сопротивление. Одни делегаты кричали, что Г. Уоллес - мистик, другие, что он республиканец-ренегат, политический невежда. Рузвельт, слушавший в Гайд-парке брань, несущуюся из радиоприемника, наконец взорвался. Он составил обращение к конвенту, в котором отклонял выдвижение своей кандидатуры, ибо "нельзя потворствовать политическим нравам, подрывающим народы изнутри, прежде чем враг ударит извне". К счастью для него, Г. Уоллес был в конце концов избран незначительным большинством, а Гопкинс, также явившийся объектом бесстыдных нападок, получил стойкое отвращение к конвентам.
В заключение конвенту было зачитано послание президента. ФДР указал, что он собирался отклонить свою кандидатуру, но заявил: "Я провел много ночей без сна и, лежа с открытыми глазами, спрашивал себя, имею ли право как главнокомандующий армией и флотом требовать службы стране от граждан или военной подготовки и в то же время самому отказываться служить стране в той должности, на которую призовет меня народ... Только народ может мобилизовать в президенты, и, если я буду призван, тогда с величайшей простотой говорю вам: я буду с помощью бога служить, отдав все способности и силы". Мобилизованный таким образом, ФДР тут же объявил, что у него нет ни времени, ни желания вести избирательную кампанию, разве он обратит внимание на "фальсификацию фактов" политическими противниками. У. Уилки получил пока полную свободу действий и до конца использовал ее.
Он был очень неглупым человеком и неплохо рассчитал. Перед страной Уилки предстал как невинная жертва вашингтонской бюрократии, побившей его в бизнесе начиная от сражений с Администрацией долины реки Теннесси. Знакомая фигура предпринимателя-неудачника в стране свободного предпринимательства, падший ангел американской демократии. Друзья Уилки - газетные магнаты Р. Говард и Г. Люс - сумели трогательно рассказать о его злоключениях под пятой "нового курса".
Уилки не был "изоляционистом". В июне 1940 года, накануне республиканского конвента, он заявил: "Тот, кто думает, что происходящее в Европе не касается его, - слеп и глуп". Эта позиция собственно и обеспечила выдвижение его кандидатуры. Стратегия Уилки в кампании заключалась в том, что он в основном поддерживал внутреннюю и внешнюю политику администрации. Его критика шла по трем линиям: ФДР ищет диктаторской власти, не обеспечивает возвращения полного процветания и в военном отношении не подготовил страну.
Республиканский кандидат объезжал страну, выступая с бесчисленными речами, и часто к концу их терял голос - тогда в репродукторах раздавалось хриплое рычание. Он обращал внимание на известные грехи ФДР - в первую очередь на его самонадеянность, забывая, что страна привыкла к ним, но пребывала в неведении относительно будущих добродетелей самого Уилки. Досталось и сыну ФДР Эллиоту, получившему чин капитана в военно-воздушных силах. Республиканцы распространяли жетоны чудовищных размеров с надписью: "Папочка, хочу быть капитаном!". Заверения Уилки о будущей политике звучали примерно так: "Вы можете поверить мне, что я буду делать то же самое, но лучше". Не удивительно, что ему был немедленно наклеен ярлык: кандидат "я тоже". Потуги Уилки представить себя демократом большого успеха не имели, сторонники ФДР не уставали напоминать о его связях с крупнейшими корпорациями. Издевательский отзыв Г. Икеса об Уилки - "босоногий юрист с Уолл-стрита" - положительно преследовал его.
Пока Уилки произносил речи, Рузвельт работал, спокойно демонстрируя, что его главная забота - Гитлер, а не республиканский кандидат. Он вводил свою кампанию в русло, намеченное в речи в связи с выдвижением кандидатом: "Если правление в нашей стране в январе следующего года перейдет в другие руки - неопытные, неиспытанные руки, нам остается только надеяться и молиться, чтобы это правительство не пошло на умиротворение и компромисс с теми, кто стремится уничтожить везде демократию". Но старый политик - кампания ФДР была девятой по счету, проводимой им, - конечно, не игнорировал избирательной борьбы, хотя прибег к непривычным методам. Он предпринял многочисленные "неполитические" поездки, инспектируя военные лагери, заводы, присутствовал на закладке и спуске кораблей на верфях. Представители прессы свободно допускались на маневры, где был главнокомандующий. Маршруты поездок выбирались так, чтобы максимальное число людей могло увидеть озабоченного президента, спешившего по военным делам.
И тем не менее он доказывал, что не занят избирательной борьбой. На пресс-конференции в Гайд-парке 20 августа корреспондент задал президенту вопрос: "Когда вы начнете спор с Уэнделлом Уилки?". ФДР ответил: "Я советую вам напечатать этот вопрос и давать листок с ним каждое утро Билю (Хассетту)... Вы не хуже меня знаете обстановку. Я сказал народу, сказал конвенту.., что, нравится мне это или нет, - я президент статридцатимиллионного народа Соединенных Штатов и их владений.., а обстановка в мире нынче такова, что совершенно очевидно - я не могу вести каких-либо политических кампаний"*.
* (The Public Papers and Addresses of Franklin D. Roosevelt, 1940v., p. 333.)
В стране дискутировался старый вопрос о помощи Англии. Президент решил его практически. Еще 15 июня из Лондона поступила отчаянная просьба - передать 50 эсминцев. Только 15 июля правительство США дало первый ответ, согласившись в принципе удовлетворить просьбу. А затем начался негласный неприличный торг. ФДР понимал, что помощь Англии оказывать надо. "Если мы хотим держаться в стороне от этой войны,- заметил он Г. Моргентау, - то чем больше мы будем поддерживать англичан, тем дольше мы не вступим в нее". Г. Икес 2 августа сообщил президенту свое мнение: "Мы, американцы, похожи на домовладельца, отказывающегося дать взаймы или продать огнетушитель соседу, у которого дом охвачен пламенем, а ветер дует в нашу сторону". Икес упрощал проблему - в Вашингтоне уже сложилось мнение, что англичанам помочь необходимо, однако за приличное вознаграждение.
Обсуждение размеров его в высших правительственных сферах затянуло разрешение вопроса. 13 августа ФДР познакомил Черчилля с американскими условиями:
1) новое заверение Англии, что, "если английский флот не сможет удержаться в отечественных водах, корабли не будут переданы немцам или потоплены, а уйдут в другие части империи для продолжения ее обороны",
2) сдача США в аренду на 99 лет баз в английских владениях в Западном полушарии на Ньюфаундленде, Бермудских и Багамских островах, на островах Ямайка, Санта-Лючия, Тринидад и в Британской Гвиане.
Английский премьер попытался убедить ФДР оформить передачу эсминцев независимо от сдачи в аренду баз. "Мы являемся двумя друзьями", аргументировал он, а обмен эсминцев на базы внесет в сделку коммерческий душок. Лучше передать эсминцы без всяких условий. На это ФДР поручил ответить, что конституция делает для него "совершенно невозможным" подарить эсминцы. 2 сентября сделка была оформлена на американских условиях. По-видимому, чтобы пристыдить Вашингтон, Черчилль отдал им еще одну базу - на острове Антигуа.
В Соединенных Штатах, ставших после 2 сентября с точки зрения международного права "невоюющей стороной", соглашение не вызвало принципиальных возражений. Рузвельт в письме сенатору Уэлшу 22 августа сообщил, что эсминцы постройки периода первой мировой войны "находятся при последнем издыхании" и предназначались для продажи на слом по 4-5 тыс. долл. за штуку. За 250 тыс. долл. США получили 8 баз в Западном полушарии. "Я надеюсь, - заключил президент, - что вы не выступите против сделки, которая, с точки зрения США, является самой выгодной за всю вашу или мою жизнь". Надежды президента оправдались: голосов против не прозвучало, даже Уилки не превратил соглашение в объект предвыборной борьбы.
Летом 1940 года было намечено, что к январю 1942 года армия должна насчитывать 2 млн. человек. 10 июля президент потребовал и конгресс вскоре ассигновал около 5 млрд. долл. на эти цели. ФДР указал, что "мы должны иметь тотальную оборону" и что "мы не пошлем наших солдат воевать в европейских войнах". Выполнение программы было невозможно без введения воинской повинности. Рузвельт на протяжении всей своей государственной деятельности рассматривал ее как величайшее благо для страны. И летом 1940 года в беседе с Розенманом он вернулся к излюбленной теме. "Сама по себе военная подготовка, - говорил он, - принесет ребятам очень много хорошего, даже если им никогда не придется использовать ее. При нынешней международной обстановке мы должны обеспечить каждому американцу военную подготовку в мирное время. Когда-нибудь, если мы не добьемся постоянного мира, я выступлю за это"*.
* (S. Rosenman, Working with Roosevelt, p, 225.)
Публично президент не выступил за воинскую повинность, пока давление общественности не стало непреодолимым. Только тогда он высказался за выборочную воинскую повинность. В результате законопроект о введении ее внесли в конгресс сенатор - противник "нового курса" и конгрессмен-республиканец, а Уилки одобрил ее. ФДР в сущности остался посторонним наблюдателем последовавших словесных битв в конгрессе.
"Изоляционисты" произнесли немало страшных слов, сенатор Уиллер даже заявил: "Введите воинскую повинность, и у нас больше не будет свободной страны - испуганный шепот заменит свободу речи, гражданин не сможет выразить своего несогласия с правительством. Тайные сборища в темных углах заменят свободу собраний, и все граждане будут закованы в цепи собственного изготовления. Принятие закона заткнет рот последней великой демократии и явится самой большой и дешевой победой Гитлера. На надгробном камне американской демократии он напишет: "Здесь покоится главная жертва войны нервов". Закон тем не менее был принят, и в конце октября 1940 года состоялась первая жеребьевка - предстояло определить 800 тыс. рекрутов.
В Нью-Йорке церемонию открыл сам ФДР. Она была будничной и подчеркнуто деловой. В короткой речи президент употребил слово "сбор", а не "вербовка" или "воинская повинность". Он сознательно взывал к патриотическим чувствам, заложенным еще со школьной скамьи: к войне за независимость, к Лексингтону и к Конкорду. Именно тогда фермеры с кремневыми мушкетами спешили на "сбор", теперь, напоминал ФДР, "вы будете членами армии, впервые созданной для завоевания независимости и некоторых основных прав для всех"..
Страна в последние полгода перед выборами была свидетельницей разгрома Франции и "битвы за Англию". Поэтому сомнений в том, что военная подготовка необходима, не возникало; спор, подогреваемый избирательной кампанией, касался другого - куда пойдут вооруженные Соединенные Штаты. Широко распространенную точку зрения, по-видимому, выразил генерал X. Джонсон, ставший к этому времени популярным радиокомментатором. В своих выступлениях он уподоблял страну "беспомощному, беззубому, ревматическому льву, не имеющему когтей". Ему нечего и помышлять о вступлении в войну, а необходимо вооружаться. В то же время "мы не должны снова оказаться дураками и послать хотя бы одного сына американской матери в жуликоватую Европу. Речь идет не об этом. Вопрос идет о том, как обжулить Европу, угрожающую нам. При наших силах и ресурсах мы можем создать такую оборону, которой никто не осмелится бросить вызов".
Поляризацию политических сил ознаменовало появление комитета "Защитим Америку оказанием помощи союзникам" под руководством Уильяма Аллена Уайта и комитета "Америка прежде всего", объединившего "изоляционистов". Симпатии ФДР были на стороне комитета Уайта, которому он оказывал негласную поддержку. Удары, обрушенные на этот комитет, метили и в Белый дом. Ч. Кофлин, по-прежнему люто ненавидевший ФДР, не стеснялся в выражениях, отзываясь о комитете: "Эти люди, скрываясь подло и не по-американски за ханжой и бюрократом по имени Уильям Аллен Уайт, образуют самую опасную "пятую колонну", какая когда- либо существовала на нейтральной земле. Они - квислинги Америки. Они - иуды-искариоты среди апостольской общины нашей нации. Они - змеи в траве, защищенные влиянием золота, правительства и иностранцев", Уайт и его сторонники не оставались в долгу...
"Изоляционисты" доказывали, что помощь Англии подорвет обороноспособность США. Известный в то время американский летчик Ч. Линдберг, один из виднейших "изоляционистов", всячески раздувал возможности люфт-ваффе. Он назвал речь ФДР, где была поставлена задача иметь 50 тыс, самолетов, "истерической болтовней".
"Наиболее резким доводом изоляционистов, - писал Р. Шервуд, - было глухо высказывавшееся обвинение в том, что страна находится перед лицом еврейского заговора, участники которого стремятся вовлечь нас в войну. В частности, Линдберг открыто заявлял об этом, указывая, что единственными лицами, благоприятно относящимися к американскому вмешательству в войну, являются члены семьи Рузвельта, англичане и евреи. Совершенно очевидно, что еврейская община имела достаточно побудительных причин для антинацистских настроений, но в ее среде отнюдь не было единодушия в оппозиции по отношению к изоляционизму. Имелись евреи, главным образом в высших экономических слоях общества, поддерживавшие комитет "Америка прежде всего", потому что их боязнь антисемитизма в Америке намного превосходила их отвращение к нацистскому варварству в Европе. Кроме того, имелись также евреи, готовые, как и любые другие, ,,делать дела с победоносным Гитлером"" 1(Я. Шервуд, Рузвельт и Гопкинс, т. I, стр. 302.).
У. Уилки не шел с "изоляционистами". Он стремился всячески доказать лишь один тезис - переизбрание Рузвельта вовлечет страну в войну - и даже указывал сроки: чаще всего по каким-то ораторским соображениям он называл апрель 1941 года. Уилки предъявил ФДР и обвинения касательно его предвоенной политики. "Ведь именно он был крестным отцом этой несчастной конференции в Мюнхене", - кричал республиканский кандидат на митингах. Уилки предупреждал, что, если ФДР будет переизбран, "вы будете иметь американское тоталитарное правительство задолго до истечения третьего срока". В общем, настаивал он, голоса, отданные за Рузвельта, обернутся деревянными крестами для отцов, мужей, братьев и женихов. Сосредоточенная кампания республиканцев требовала ответа - нельзя было идти на выборы "поджигателем войны" и "диктатором".
18 октября "великий белый отец" (так иногда зовут в США президента) сообщил, что в пяти речах перед выборами он ответит на "злонамеренную фальсификацию фактов" республиканцами. Рузвельт предупредил, что не будет удаляться от столицы далее чем на 12 часов пути. Не очень далеко, ибо по требованию секретной службы президенту запретили пользоваться самолетом. В первой же речи ФДР, по-видимому глубоко обиженный приемами Уилки, заявил, что вынужден принять участие в кампании, ибо его противники заявляют, "например, что президент Соединенных Штатов телефонировал Гитлеру и Муссолини и продал Чехословакию, что несчастные безработные в нашей стране будут загнаны в концентрационные лагеря, что правительство США не будет иметь страховых фондов к тому времени, когда рабочие состарятся и получат право на получение пенсий, или что переизбрание нынешней администрации принесет конец американской демократии в четыре года. Я думаю, что они знают, и я знаю, что мы понимаем, что все эти утверждения - ложь".
Вступление президента в кампанию было встречено с громадным энтузиазмом. Когда его поезд прибывал на ту или иную станцию, ему везде бывал обеспечен горячий прием. Р. Шервуд отмечал, что "наибольшее воодушевление всегда проявляли рабочие и их семьи. Они выходили на железнодорожное полотно и бежали за поездом, восклицая: "Да благословит вас господь!". Уилки, напротив, в рабочих кварталах встречал град гнилых яблок, тухлых яиц, иногда камней. Не без участия активистов демократической партии широко распространилось мнение, что он происходил из немцев, а в его родном городе были развешаны плакаты: "Нет, никогда солнце не будет светить негру".
Уилки пытался повернуть симпатии масс, понося ФДР за то, что он баллотируется в третий раз. Рузвельт только раз намеком коснулся этой проблемы, заявив в Кливленде, что через четыре года в стране "будет избран другой президент". Толпа начала скандировать: "Нет! Нет!". Речь транслировалась по радио, и ФДР сразу понял, что крики толпы будут истолкованы его противниками как намерение стать постоянным президентом. Он продолжил речь, приникнув губами к микрофону, чтобы заглушить реакцию аудитории.
Рузвельт действительно только в пяти речах сумел дать отповедь многомесячной кампании республиканцев. Он разоблачил их показную заботу о трудящихся и попытки обвинить правительство в том, что оно якобы игнорировало национальную безопасность. ФДР очень умело использовал даже мельчайшие промахи своих противников. Внимание президента обратили на статью в "Нью-Йорк тайме", в которой А. Крок доброжелательно рекомендовал республиканской партии унять некоторых ее ревностных сторонников. Крок в качестве примера привел высказывание некоего судьи из Филадельфии: "Президента поддерживают лишь нищие, те, кто зарабатывает меньше 1200 долларов в год, хотя они и того не стоят, а также члены семьи Рузвельта". В 1940 году такой доход имела примерно половина населения страны.
Выступление филадельфийского судьи дало повод Рузвельту разразиться громовой речью в Бруклине. Рассказав о социальных завоеваниях "нового курса", он заключил: ",,Нищие", недостойные даже потребляемой ими соли, - вот в чем выражаются подлинные чувства республиканского руководства в нынешнем благословенном году!.. Это прямой, порочный, антипатриотический призыв к классовой ненависти, к классовому презрению! Друзья мои, это как раз и есть то, против чего я борюсь со всей энергией. Я борюсь за свободную Америку, за страну, где все мужчины и женщины пользуются равными правами на свободу и справедливость". Избиратели не могли не согласиться с президентом - быстро рассасывающаяся в связи с мобилизацией экономики безработица, увеличение заработной платы служили доказательством того, что политика правительства приносила благосостояние многим миллионам семей.
На этих выборах Уилки поддержали крайне правые и крайне левые элементы, хотя они руководствовались различными и даже противоположными мотивами. Среди них был и руководитель КПП Д. Льюис, который никак не мог простить президенту неблагодарности после выборов 1936 года. Он поклялся, что покинет свой пост (и действительно покинул) в случае переизбрания Рузвельта. ФДР позабавило странное сочетание политических сил, стоявших за спиной Уилки. И он решил отплатить республиканцам их же монетой - разве не они много лет обвиняли Рузвельта в "социалистических" и "коммунистических симпатиях"? В бруклинской речи он окрестил аморфную коалицию "нечестивым союзом", разъяснив: "Мы знаем, что нет общей почвы, на которой они могли бы объединиться, если не считать их одинаковых стремлений к власти и их недовольства нормальными демократическими порядками, не позволяющими добиться сразу диктаторских целей, к чему стремится каждая группировка... Их задача заключается в том, чтобы помешать демократии стать сильной и целеустремленной. Но теперь у нас есть сила и целеустремленность, и мы намерены сохранить их"*. Слова президента осенью 1940 года имели особый смысл.
* (Рузвельт очень тщательно готовил эту речь и, что было чрезвычайно редко, сам продиктовал ее первый вариант, занявший тринадцать страниц. Ход его мысли виден из составленного им плана речи: "Что случается со страной, если объединяются крайне правые и крайне левые? За всем этим страх тех, кто занимается обструкцией и обещает рай на земле и в то же время не верит в демократию. Так идут к диктатуре. Неизвестные факторы versus известных факторов. ФДР не может быть диктатором и т. д." S. Rosenman, Working with Roosevelt, p. 245.)
В июне вошел в силу "закон о регистрации иностранцев" (закон Смита), по которому устная или письменная агитация за "свержение правительства силой" наказывалась тюремным заключением до 10 лет и штрафом до 10 тыс. долл. Когда Рузвельт ассоциировал Уилки с Коммунистической партией, республиканский кандидат вышел из себя. Он вполне обоснованно доказал, что дело обстояло совсем не так, и, по словам видного деятеля республиканцев сенатора Тафта, предрешил исход выборов "главной стратегической ошибокой... бешеными нападками на коммунистов в конце кампании". Хотя анализ Тафта субъективен, резкий антикоммунизм Уилки, несомненно, оттолкнул от него значительные круги населения.
В заключение кампании Рузвельт еще раз вернулся к достижениям "нового курса", который является "вашим творением, американский народ". Он твердо обещал, что никогда американцы не будут воевать в европейской войне. "Я даю вам, отцы и матери, еще одно заверение, - сказал он в Бостоне 30 октября, - я уже говорил это раньше и буду повторять вновь и вновь: ваши сыновья никогда не будут посланы для участия в иностранных войнах". Аналогичные заверения расточал до последнего дня кампании и Уилки.
Вечером накануне выборов ФДР выступил с кратким обращением к народу. Он завершил его простой молитвой, которую запомнил с Гротона: "Осчастливь нашу страну достойным рвением, здравыми понятиями и хорошим поведением. Спаси нас от насилия, разногласия и смуты; от гордости и высокомерия и от всего дурного". А республиканская партия передала по радио зловещее обращение к матерям Америки: "Если ваш сын будет умирать где-то на поле боя в Европе... и взывать в свой последний час: "Мама! Мама!", - не осуждайте Франклина Рузвельта за то, что он послал вашего сына на войну. Осуждайте себя, потому что вы возвратили Франклина Рузвельта в Белый дом!".
5 ноября 50 миллионов американцев пошли на избирательные участки. С раннего утра Рузвельт уселся за обеденным столом в Гайд-парке. Перед ним лежали большие листы бумаги и горка остро отточенных карандашей - он сам подсчитывал результаты голосования, передававшиеся по радио. Сначала итоги были благоприятными, к полудню картина изменилась - кое-где лидировал Уилки. Охранник Рузвельта Майк Рейли увидел, как крупный пот выступил на лбу президента. Внезапно Рузвельт резко обратился к нему:
- Майк, я не хочу никого здесь видеть.
- Включая вашу семью, господин президент?
- Я сказал - никого!
Рейли вышел из столовой, плотно притворив за собой двери. Он сообщил толпившимся в соседней комнате о распоряжении ФДР - президент утратил спокойствие. Дом притих. Но вскоре стал нарастать шум - приходили сообщения, что штат за штатом был за Рузвельта. Двери столовой распахнулись. Президент, без пиджака, в расстегнутой рубашке, солнечно улыбался: "Я всегда буду тем же Франклином Рузвельтом, которого вы всегда знали!".
Он получил 27 243 466 голосов, Уилки - 22 304 755.
V
В 1940 году Франклину Д. Рузвельту исполнилось 58 лет. Он вступал в свое третье президентство, накопив громадный политический опыт. Война оттеснила на задний план внутренние проблемы страны. Она требовала быстрых решений и не терпела словопрений. Политические разногласия могли явиться лишь досадной помехой в деятельности администрации. Чрезвычайные обстоятельства, а быть может, и уверенность в будущем - еще четыре года пребывания в Белом доме - привели к заметным изменениям в методах работы ФДР. Он не стал "диктатором", но теперь много реже объяснял народу мотивы своих действий.
ФДР, победив в третий раз на выборах, по-видимому, верил, что отныне он знает больше и лучше других. Поэтому он не мог взять с собой в третье президентство тех, кто жил воспоминаниями о старых днях, знавших о колебаниях президента. Советники, хотя и редко позволявшие себе оспаривать его суждения, становились излишними. Кроме того, война призывала людей дела - промышленников, военных, практических экономистов, а не теоретиков, все еще оттачивавших философию "нового курса".
На рубеже второго и третьего президентства Рузвельта происходит значительная и последняя смена лиц в непосредственном окружении Ф. Рузвельта. В начале 1941 года ФДР предложил уйти двум оставшимся "ньюдилерам" - Т. Коркорану и Б. Когену. Они олицетворяли собой дни минувшие - дни словесных битв с чудовищами монополистического капитала, осуждения "привилегий богатства" и т. д.
"Первые "ньюдилеры" были с самого начала успешно изображены враждебной прессой как "красные", - замечает Р. Тагвелл, - и эта клевета оказалась настолько убедительной, что Рузвельт был вынужден считаться с ней, уволив большинство из них"*. Коркоран и Коген одним своим присутствием раздражали представителей крупного бизнеса, наводнивших Вашингтон в связи с развертыванием военной экономики.
* (R. Tagwell, The Democratic Roosevelt, p. 564.)
Деловая печать единодушно одобрила мудрого президента, приблизившего к себе вместо "теоретиков" "практиков". Заговорили о "мозговом тресте бизнеса" в Белом доме. В кабинет президента зачастил У. Кнудсен, назначенный генеральным директором управления промышленного производства. Имена всех пятерых его непосредственных подчиненных вселяли уверенность в круги лидеров американского монополистического капитала: Биггерс ("Либи-Оуэнс - Форд глас компани"), Батт (концерн СКФ), Гарриман ("Юнион пасифик рейлроуд"), Гаррисон ("Америкэн телефон энд телеграф компани"), Джонсон ("Дженерал моторз"). Та самая капиталистическая печать, которая еще недавно поносила ФДР, теперь единодушно благословляла его выбор.
Рядом с президентом стали более заметны профессиональные политики, а не личные советники. Партийные машины Нью-Йорка и Чикаго в конечном счете обеспечили успех ФДР на выборах. Он помнил об этом. После победы Рузвельт отблагодарил верных ему. В начале 1941 года, например, после смерти сенатора от штата Техас предстояли выборы нового сенатора. Молодой конгрессмен Л. Джонсон был хорошо известен в Вашингтоне, но его шансы на победу в штате были сомнительны. ФДР принял Джонсона в Белом доме и заявил корреспондентам: "Следует сказать три вещи о выборах в сенат от штата Техас. Во-первых, дело жителей Техаса, кого они хотят выбрать. Во-вторых, все знают, что я не могу вмешаться в выборы в штате. В-третьих, откровенно говоря, я скажу лишь одно: Линдон - мой очень-очень старый друг". Выборы в штате, проходившие под лозунгом "Франклин Д. и Линдон Б.", почти привели к победе Джонсона*.
* (Н. Provence, Lyndon В. Johnson, A Biography, N. Y., 1964, pp. 65-66.)
Единственным влиятельным личным советником Рузвельта остался Г. Гопкинс. В 1940 году он внешне занял вакантное место Л. Хоу. Гопкинс зарекомендовал себя как человек, беспредельно преданный президенту, обладавший редким качеством - он угадывал, и обычно правильно, намерения Рузвельта. 10 мая 1940 г. Гопкинс вечером пришел по делам в Белый дом. Он чувствовал себя очень плохо, и Рузвельт предложил ему переночевать. Гопкинс остался и прожил в отведенном ему помещении - бывшем кабинете А. Линкольна в юго-восточном крыле здания - три с половиной года.
Отныне Гопкинса можно было всегда видеть в Белом доме. В августе 1940 года он ушел в отставку с поста министра торговли и состоял постоянно при президенте. Он стоял на страже ФДР, не допуская к нему чиновников с маловажными делами. Обычно Гопкинс говорил: "Президент не станет заниматься всей этой чепухой и пустяками, если я сам могу решить этот вопрос". Он не добавлял, однако, что всегда действовал на основании указаний президента. Когда Гопкинс в старом халате шел к президенту, казалось, что он идет к старому приятелю. На деле Гопкинс никогда не забывал, что ФДР - "босс". Люди, пытавшиеся сравнить Г. Гопкинса с Л. Хоу, забывали об одном - Хоу возражал ФДР, а Гопкинс только угадывал, что хотел сделать президент, и беспрекословно выполнял указания. На этом он и держался.
По мере того как неотложные дела превращали президента прежде всего в администратора, возрастала слава Элеоноры Рузвельт - политика. Она очень много разъезжала по стране, выступала на различных церемониях и митингах, вызывая своими либеральными взглядами большую ненависть реакционеров, чем сам ФДР. Ее ежедневные статьи "Мой день", посвященные злободневным вопросам, публиковало все большее число газет. Даже антирузвельтовские газеты помещали их - редакторы шли навстречу своим читателям. В 1940 году она подписала контракт на пять лет на публикацию этих статей, независимо от того, будет ли переизбран ФДР или нет. Элеонора приобрела собственную национальную известность. И никто лучше Г. Гопкинса не умел использовать ее влияние на мужа.
С уходом "ньюдилеров" подготовка речей президента перешла в руки Г. Гопкинса и С. Розенмана. К ним летом 1940 года присоединился популярный драматург Р. Шервуд. Они втроем писали все речи Рузвельта до его смерти. Отныне в выступлениях президента было меньше теории, но красноречия и соли стало, пожалуй, больше. Р. Шервуд обладал изысканным стилем. ФДР все еще сокрушался, что не может сам готовить блестящие речи. "Битва за Англию" дала возможность Черчиллю произнести ряд звучных речей. Когда Гопкинс вернулся после первой поездки в Англию, ФДР встретил его вопросом: "Кто пишет речи Уинстону?". "Мне было чертовски неприятно, - сознался Гопкинс, - ответить: Уинстон пишет их сам". Иной раз Рузвельт в тесном кругу сожалел, что не обладает даром слова Черчилля.
Впрочем, с 1941 года президент стал уделять меньше внимания публичным выступлениям. Г. Гопкинс отмечал: "Рузвельт произнес много замечательных речей. Впрочем, некоторые из них были отнюдь не столь хороши. Он не всегда тщательно работал над ними, потому что это ему порой надоедало. Президенту Соединенных Штатов часто приходится говорить на темы, которые его вовсе не интересуют. В таких случаях он предпочел бы читать книгу или пойти спать". Р. Шервуд, приведя эти слова Г. Гопкинса, заключает: "Это было особенно верно в последние годы жизни Рузвельта, когда он стремился говорить как можно реже и еще реже, по-видимому, интересовался тем, что говорил. Дни борьбы, когда слова служили единственным оружием, наконец прошли, великие и страшные события говорили теперь сами за себя"*.
* (Р. Шервуд, Рузвельт и Гопкинс, т. I, стр. 377-378.)
Распорядок жизни в Белом доме не изменился. Как и прежде, день Рузвельта начинался первым завтраком в постели. Сидя в старом синем свитере или в голубой пелерине с вышитыми красными буквами Ф. Д. Р., он проглатывал невкусный завтрак и пробегал газеты. В спальню входили сотрудники его личного штата: Г. Гопкинс, С. Розенман, С. Эрли, М. Макинтайр, Б. Хассетт и др. Проводилось совещание, и они получали распоряжения на день. Личный врач Р. Макинтайр внимательно осматривал президента.
Вслед за этим следовал выезд президента на работу. Камердинер А. Преттимен вез его в кресле в кабинет. Рядом шли агенты тайной полиции, один из них нес проволочную корзину с документами. "Этот выход на работу инвалида, - писал Р. Шервуд, - представлял собой зрелище, какое могло бы зажечь самое вялое воображение. Здесь мы видели Рузвельта, которого знал народ: с высоко поднятой головой, с небрежно торчащим в углу рта мундштуком с сигаретой, с видом непоколебимой уверенности в том, что какие бы проблемы ни поставил день, он сумеет справиться с ними. И если эта уверенность не всегда была оправдана, она не становилась от этого менее величественной и внушительной".
Напряженный трудовой день в кабинете, куда подавался второй завтрак, заканчивался часам к шести. Затем лечебные процедуры - у ФДР не проходили свищи.
В 7.15 вечера в овальном кабинете собирались на традиционный коктейль. Рузвельт не пил ни коньяка, ни виски, ни крепких напитков вообще. Но он очень любил готовить коктейли, которые присутствующие были горды получить из рук президента. О вкусе их мнения расходились. Обед подавался в кабинет в 7.45. Обычная невкусная еда. Вечер проходил заведенным порядком - беседы с друзьями, игра в покер. Президент пересказывал в который раз истории, которые находил смешными.
Никто не слышал от Рузвельта жалоб на дурное обслуживание. Но он с трудом мирился с теми сложностями, которые вносила в жизнь президента тайная полиция. Как-то он печально сказал: "Я страшно люблю жареные фисташки. Но если бы кто-либо прислал мне пакет с фисташками, моя тайная полиция считала бы своей обязанностью просветить их рентгеновскими лучами, а министерство сельского хозяйства - очистить все орехи и произвести исследование, нет ли в них яду или взрывчатых веществ. А чтобы не возиться, они попросту выбросили бы пакет и никогда не сообщили бы мне об этом". Выслушав жалобу президента, Шервуд и Розенман купили большой пакет с фисташками и вручили его Рузвельту. Безмерно благодарный президент тайком съел содержимое.
VI
Победив на выборах, Рузвельт пребывал в отличном настроении. 2 декабря на крейсере "Тускалуса" он отправился в плавание по Карибскому морю. Информированный журнал "Юнайтед Стейтс ньюс" описывал его отъезд:
"Возраст: 58 лет, 10 месяцев. Вес: 188 фунтов. Пульс: нормальный. Дыхание: нормальное. Цвет лица: бледный. ...Президент сохранил в строжайшей тайне детали своей поездки. Усмехаясь, наслаждаясь секретностью, которой окружен его вояж, он объявил: "Мы отправляемся на острова Рождества купить рождественские карты и на остров Пасхи купить пасхальных яиц".
Он вступил на палубу "Тускалусы" в полдень во вторник в Майами со всей флотской помпой и церемониями в сопровождении только своих ближайших адъютантов и советников: близкого друга Гарри Гопкинса, секретаря и военного адъютанта майора Эдвина Уотсона ("папаши"), морского адъютанта капитана Дэниэла Д. Калгана, доктора Макинтайра и последнего прибавления к любимчикам Рузвельта - черного шотландского пса Фала".
Хотя Белый дом официально сообщил, что президент собирается инспектировать новые американские базы в Карибском море, друзья ФДР отлично понимали, что президент отправился отдыхать. Так и случилось. В заливе Гуантанамо пополнили запас кубинских сигар. Пришла телеграмма от Эрнеста Хемингуэя, указавшего лучшее место для рыбной ловли - пролив Мона между Доминиканской Республикой и Пуэрто-Рико. Крейсер устремился в указанную точку, и президент попытался поймать рыбу способом, предписанным Э. Хемингуэем: оперенным крючком с куском свиного сала. Рыбная ловля оказалась неудачной.
9 декабря у "Тускалусы" сделал посадку гидросамолет - из Вашингтона доставили очередную почту. Среди прочих бумаг ФДР получил послание Черчилля. Оно вернуло его к суровой действительности Европы. Черчилль готовил это обращение почти месяц и считал его одним из самых важных документов, когда-либо написанных им. В драматических тонах описав положение Англии, он просил президента помочь в широких масштабах вооружением, судами, дать приказ американскому флоту конвоировать суда, шедшие через Атлантику, а для этого добиться у Ирландии разрешения на создание американских баз на ее западном побережье.
Черчилль ставил вопрос: каким образом Англия сумеет расплатиться с США. К этому времени английское правительство уже истратило на закупки в США 4,5 млрд. долл., золотые и валютные резервы страны составляли всего 2 млрд. долл. "Близится момент, - сообщал Черчилль, - когда мы не сможем больше платить наличными за суда и другие поставки. Хотя мы будем прилагать все усилия и пойдем на всяческие жертвы, чтобы произвести платежи, я полагаю, что вы согласитесь, что было бы в принципе неверно и фактически взаимно невыгодно, если бы в разгар этой борьбы Великобритания лишилась всех своих активов и оказалась раздетой до нитки после того, как победа будет завоевана нашей кровью, цивилизация спасена и США выиграют время для того, чтобы вооружиться и подготовиться ко всяким случайностям".
Черчилль не предрешал вопроса, каким образом американцы сумеют помочь Англии. Он оставлял на усмотрение Вашингтона изыскать средства, которые "встретят одобрение и восхищение будущих поколений по обе стороны Атлантики".
ФДР размышлял несколько дней, не делясь ни с кем своими мыслями. Гопкинс, единственный человек на борту "Тускалусы", с которым президент мог бы посоветоваться, тактично молчал. Казалось, что ФДР отдыхает, но Гопкинс, знавший своего шефа, безошибочно определил - президент "заправлялся горючим".
17 декабря, по возвращении в США, Рузвельт выступил на пресс-конференции и сообщил план, обдуманный на залитой солнцем палубе "Тускалусы". Он начал с того, что повторил уже известный тезис: "Наилучшей непосредственной обороной Соединенных Штатов являются успехи Англии в ее самообороне". Но как помочь англичанам? Президент сказал, что некоторые предлагают одолжить Англии деньги, а другие - передать вооружение и снаряжение в виде дара. Последнее утверждение было серьезным преувеличением - таких в США почти не было. ФДР, однако, был заинтересован не в выяснении расстановки сил, а в новой демонстрации своих известных качеств - сторонника среднего курса.
"Я пытаюсь теперь ликвидировать символ доллара... Освободиться от этого глупого старого символа доллара, - сказал Рузвельт и объяснил: - Представьте себе, что загорелся дом моего соседа, а у меня на расстоянии 400-500 футов от него есть садовый шланг. Если он сможет взять мой шланг и присоединить к своему насосу, то я смогу помочь ему потушить пожар. Что же я делаю? Я не говорю ему перед этой операцией: "Сосед, этот шланг стоил мне 15 долларов, тебе нужно заплатить за него 15 долларов". Нет! Какая же сделка совершается? Мне не нужны 15 долларов, мне нужно, чтобы он возвратил мой шланг после того, как закончится пожар".
Пресс-конференция побудила "изоляционистов" усилить протесты против вовлечения страны в "империалистическую войну". Они громко обвиняли Рузвельта в "англофильстве", капитуляции перед "английским империализмом". Однако теперь, имея перспективу пребывания в Белом доме по крайней мере еще четыре года, ФДР счел возможным назвать вещи своими именами.
29 декабря президент выступил с очередной речью по радио - "беседой у камелька". Он резко высказался против того, что с нацистами можно жить в мире. "Мы не можем избежать опасности или страха перед опасностью, укрывшись в постели и натянув одеяло на голову". В этой речи ФДР впервые употребил выражение: "мы должны стать великим арсеналом демократии", имея в виду, что США в интересах своей безопасности будут оказывать широкую материальную помощь противникам держав "оси".
Фраза эта - "арсенал демократии" - была впервые использована французским представителем в Вашингтоне Ж. Монне. Услышав ее, Ф. Франкфуртер сразу оценил ценность звучной формулировки. Он убедил вашингтонских политиков не использовать ее в своих выступлениях, ибо она лучше всего прозвучит в устах президента США. Так и было сделано, Гопкинс включил ее в проект речи.
Как же понимал ФДР роль "арсенала демократии"? Сам текст речи достаточно ясно раскрывал это понятие: "Если падет Великобритания, державы "оси" поставят под свой контроль континенты Европы, Азии, Африки, Австралии и моря и они смогут обратить громадные военные и морские силы против нашего полушария... Думая о сегодняшнем и завтрашнем дне... для США значительно меньше шансов оказаться в войне, если мы сделаем все, чтобы поддержать страны, защищающиеся против держав "оси", чем если мы смиримся с их поражением, покоримся победам "оси" и будем ожидать своей очереди стать объектом нападения в следующей войне"*.
* (The Public Papers and Addresses of Franklin D. Roosevelt, 1940 v., p. 607.)
Советники Рузвельта просили его сделать какое-нибудь оптимистическое заявление, чтобы поддержать "воюющих - англичан, греков, китайцев". ФДР пошел навстречу. "Вскидывая голову и надувая щеки, как он обычно делал, - пишет Р. Шервуд, - президент декларировал: "Я убежден, что державы оси не выиграют эту войну. Мое убеждение основывается на самых последних и надежных данных". Советники ФДР считали, что такими "данными" он не располагал...
Январь 1941 года ознаменовался решительными действиями Рузвельта. Он тщательно подготовил ежегодное послание стране, которое прочитал конгрессу 6 января. В нем ФДР высмеял представление о том, что США могут "укрыться за китайской стеной" от происходящих событий. Президент, наконец, формально предложил вниманию страны идею "закона о помощи демократиям", известного в истории как ленд-лиз.
К этому времени юристы разыскали в архивах подходящий закон, принятый в 1892 году, по которому военный министр мог передавать в аренду вооружение, если он считал это "в интересах государства". Законопроект о ленд-лизе, составленный на его основе, получил номер 1776. Это было сделано сознательно: президент напоминал о знаменательной дате в истории США - начале американской революции.
В "беседе у камелька" 29 декабря ФДР заявил, что ленд-лиз нужен, так как вооружение будет более полезно для обороны США, "если его используют в Англии, чем если оно будет храниться на складах здесь". В послание 6 января он включил куда более возвышенные мысли: США стремятся обеспечить во всем мире четыре "основные свободы для человека": свободу слова, свободу вероисповедания, свободу от нужды, свободу от страха.
При подготовке послания экскурс в мессианском духе был предложен самим президентом. Когда он в своей обычной манере произнес, обращаясь к стенографистке: "Дороти, запиши закон!", и затем продиктовал соответствующий яркий абзац, постоянное повторение "во всем мире" резало слух.
- Но это затрагивает порядочную территорию, господин президент, - заметил Гопкинс. - Я не знаю, насколько американцы будут озабочены положением населения Явы.
- Боюсь, Гарри, что в один прекрасный день они будут вынуждены сделать это. Мир становится таким крошечным, что жители Явы становятся нашими соседями, - невозмутимо ответил президент.
Прослышав о ленд-лизе, руководители "изоляциониство" пришли в крайнее бешенство. Особенно отличался сенатор Б. Уилер. Назвав предложение Рузвельта "идиотским", он в речи по радио утверждал, что президент требует от конгресса "нарушить международное право", а "программа ленд-лиза является осуществлением ААА "нового курса" в области внешней политики - выпахать (plow under) каждого четвертого американского юношу".
Рузвельт на пресс-конференции 14 января объявил выступление Уилера "самым лживым, самым подлым, самым антипатриотичным. Можете процитировать мои слова - это самое подлое публичное заявление за всю жизнь моего поколения"*. Такая словесная увертюра открыла трудное прохождение законопроекта через конгресс.
* (Ch. Beard, President Roosevelt and the Coming of the war 1941, Jale University Bress, 1948, pp. 17-18.)
В начале января Рузвельт направил в длительную командировку в Англию Гопкинса, а чтобы подчеркнуть двухпартийный характер внешней политики, попросил и У. Уилки посетить Лондон. Он согласился. Накануне отъезда Уилки зашел в Белый дом. Президент постарался принять его должным образом. "Окинув взглядом свой кабинет, - пишет Р. Шервуд, - он заметил, что на его столе не было бумаг. Повернувшись к нам, он попросил нас дать ему кипу бумаг из корзины, стоявшей на другом конце той же комнаты. Мы спросили: "Какие именно бумаги вам нужны, господин президент?".
"Да это неважно, - ответил Рузвельт, - мне просто нужны бумаги на письменном столе, чтобы у меня был очень деловой вид, когда войдет Уилки"*.
* (P. Шервуд, Рузвельт и Гопкинс, т. I, стр. 399)
Рузвельт вручил Уилки послание Черчиллю - набросал на листке из именного президентского блокнота строки Лонгфелло:
Плыви вперед, корабль державный! Плыви, союз могучий, славный! Связав навек с твоей судьбой И страх и веру, род людской Следит с надеждой за тобой!
"Текст" послания, естественно, хранился в тайне, и печати оставалось только строить предположения о задачах миссии Уилки в Англии.
Вскоре в Соединенные Штаты был направлен английский посол Галифакс, преемник умершего Лотиана. Посол прибыл на новейшем английском линкоре. Дабы подчеркнуть узы американо-английского содружества, Рузвельт вышел в море встретить его также на линкоре новейшей постройки. То было внушительное зрелище. Впрочем, в штате Белого дома посмеивались - за высокой целью близко знавшие Рузвельта рассмотрели его желание получше познакомиться с кораблем. В этом был весь Рузвельт, удивительным образом сочетавший в себе черты крупного государственного деятеля и человека, по-мальчишески влюбленного в море.
Тем временем билль о ленд-лизе подвергался скрупулезному изучению и мучительным испытаниям в комитетах и палатах конгресса, а за стенами Капитолия неистовствовала газетная буря. Противники политики Рузвельта указывали, что принятие и применение закона вовлечет Соединенные Штаты в войну, внутри страны поведет к дальнейшему росту президентской власти. Схема ленд-лиза - поддерживать других, оставаясь в стороне, - атаковывалась и по моральным соображениям. В комитете палаты представителей состоялся примечательный диалог между конгрессменом и военным министром Г. Стимсоном.
"Вопрос. Спрашиваю в лоб: если Англия - наша первая линия обороны, вы стоите за вступление в войну?
Стимсон. Я за помощь Англии, чтобы поддержать ее флот. В настоящее время она ведет войну и тем самым способствует защите. Северной Атлантики, в чем мы жизненно заинтересованы.
Вопрос. Разве мы не ведем себя довольно трусливо - Англия воюет за нас, а мы не хотим участвовать в войне?
Ответ. Я не собираюсь вступать в спор такого рода. Закон не предусматривает этого..."*.
* (Ch. Beard, President Roosevelt and the Coming of the war 1941, p. 36.)
Нет, именно предусматривал! И выступления сторонников закона в конгрессе показали, что они отлично понимали его цели. Сенатор К. Пеппер: "Спрашивают, почему мы не объявляем войну Гитлеру?". Отвечаем: "Потому, что мы не идем на это, а если пойдем, то в момент, который мы сами изберем". Конгрессмен В. Поаг: нужно принять Закон, "чтобы потом не говорили, что мы не хотели использовать американские деньги и военные материалы сейчас, чтобы спасти жизни американцев позднее". Конгрессмен С. Янг: "Промышленная мощь Америки, которая придет на помощь английским людским ресурсам, позволит Англии избежать поражения без потери хоть одного американского солдата.., а тогда придет черед Америки выступить лидером и указать путь".
Билль о ленд-лизе провозглашал принцип: оказание помощи любой стране, оборона которой "жизненно важна" для безопасности США. Отсюда следовало, что в случае вступления в войну СССР ему также может быть оказана американская помощь. Сама мысль о возможности такого сотрудничества была ненавистна дубогрызам в Капитолии. Были внесены поправки к закону, имевшие цель заранее исключить Советский Союз из числа получателей помощи по ленд-лизу.
Однако реалистическая оценка международной обстановки убедила большинство в сенате и палате представителей не делать этого опрометчивого шага. Поправки были отвергнуты соответственно 56 голосами против 35 и 185 голосами против 94. Как заметил конгрессмен Лютер Джонсон, голосовавший против поправки: "Мудро ли это, политично ли это, осторожно ли это наносить пощечину" Советскому Союзу? Другой депутат Мэгньюсон сказал: "Будем практичны: Россия является нашим единственным буфером на Востоке против японской агрессии"*.
* ("Congressional Record", vol, 87, pp. 1057, 647, 577, 743.)
11 марта 1941 г. Рузвельт подписал "Закон в интересах укрепления обороны Соединенных Штатов", или ленд-лиз, принятый после двухмесячных дебатов в конгрессе 60 голосами против 31 в сенате и 260 голосами против 165 в палате представителей.
Подписав закон, ФДР заявил: "Это решение кладет конец всем попыткам умиротворения в нашей стране, всем призывам поладить с диктаторами, конец компромиссу с тиранией и силами угнетения".
На первый раз конгресс нанес удар державам "оси" - ассигновал 7. млрд. долл., львиная доля которых пошла Англии. За счет ленд-лиза страны Британской империи в 1941 году покрыли 2,4 процента своих потребностей в вооружении, еще 9,1 процента было удовлетворено закупками в Соединенных Штатах.
29 марта на банкете по случаю дня Джэксона ФДР еще раз подтвердил решимость правительства противостоять фашистским агрессорам. С ними никто не может иметь дела, настаивал президент, в том числе и крупный капитал. "Мы видели, - воскликнул президент, - что случилось с крупными промышленниками Германии, поддержавшими нацистское движение и получившими вознаграждение в нацистских концентрационных лагерях".
Программой ленд-лиза руководил Гопкинс. Теперь он стал администратором большего размаха, напоминания о "новом курсе" вызывали у него раздражение. Работавшие раньше с ним не узнавали Гопкинса. Он грубо обрывал тех, кто пытался думать о социальных проблемах, - шла война! Как-то Гопкинс вспылил: "Мне надоело выслушивать жалобы этих деятелей нового курса, черт бы их побрал!".
Гопкинс работал бок о бок с теми, кто раньше считал его своим врагом, - представителями монополистического капитала. Они легко нашли общий язык. Председатель правления "Стюарт Уормер корпорейшн" впоследствии писал: "Я разговаривал с Гопкинсом и не могу не прийти к убеждению, что из всех, кого я здесь (в Вашингтоне) встречал, у него самый ясный и здравый ум. Он излагает сложные проблемы в простых выражениях, и он дал направление моим мыслям. Я ничего не знаю о социальных планах или других идеях Гопкинса, но я только сожалею, что я не встречался с ним чаще в Вашингтоне".
Времена "нового курса" канули в прошлое; в Вашингтоне набирала ход чудовищная административная машина буржуазного государства...
Принятие ленд-лиза явилось дальнейшим отходом Соединенных Штатов от "нейтралитета". Американская помощь Англии укрепляла ее в борьбе против европейских держав "оси". Формально, однако, США оставались невоюющей страной. Закон о ленд-лизе категорически запрещал плавание американских судов в зонах военных действий. В этих условиях возможность инцидентов с фашистскими державами, а следовательно, вовлечения в войну была сведена к минимуму.
VII
Дебаты о ленд-лизе в Соединенных Штатах стали достоянием всего мира. Заявление Рузвельта о необходимости поддерживать противников агрессоров вызвало злобную реакцию в Берлине и Риме. Фашистская пропаганда клеймила ФДР "поджигателем войны". Крайние "изоляционисты" по существу разделяли этот тезис. Президент Чикагского университета Р. Хатчинс после принятия закона о ленд-лизе публично заявил: "Американский народ собирается покончить самоубийством".
Они не видели, что исступленная кампания против Рузвельта отлично отвечала целям нацистской Германии. Г. Линдберг, поносивший ФДР, служил предметом постоянного восхищения фашистов.
Г. Линдберг буквально лез из кожи вон, воюя с Рузвельтом. 23 апреля на тридцатитысячном митинге в Нью- Йорке он заявил: "Английское правительство имеет последний отчаянный план... - убедить нас послать в Европу новую экспедиционную армию, дабы разделить с Англией военное и финансовое фиаско в войне". 25 апреля Рузвельт заклеймил речь Линдберга как "пораженческую". Тогда Линдберг отказался от своего звания полковника резерва американских военно-воздушных сил, чтобы не быть ничем связанным в своей деятельности.
"Изоляционисты" обстреливали лишь видимую часть айсберга. Они о многом и не догадывались. 29 января 1941 г. в Вашингтоне в глубокой тайне начались американо-английские штабные переговоры. Английские представители, приехавшие для участия в них, были засекречены, никто, за исключением посвященных, не знал, что высокопоставленные представители британского имперского генерального штаба ведут переговоры с американцами. В то самое время, когда печать США затопляли обвинения "изоляционистов" в том, что Рузвельт идет на поводу за Черчиллем, американская делегация руководствовалась на переговорах следующими инструкциями, утвержденными президентом:
"Мы не можем позволить себе вручить судьбу нашего государства английскому руководству, да и не нуждаемся в этом... Англичане никогда не упускают из виду свои послевоенные интересы - коммерческие и военные. И мы также должны в конечном счете заботиться о своих собственных интересах"*.
* (М. Мэтлофф, Э. Снелл, Стратегическое планирование в коалиционной войне 1941-1942, ИЛ, 1955, стр. 45.)
Рузвельт лично просмотрел документ, в котором излагались основы американской стратегии в случае вступления США в войну. Он везде вычеркнул слово "союзные" державы, когда шла речь о совместных действиях с Англией, заменив его термином "соединившиеся" государства. Рузвельт не желал брать никаких союзнических обязательств.
Потребовалось два месяца, чтобы согласовать американскую и английскую точки зрения. Конечные выводы совещания, зафиксированные 27 марта в плане "АБЦ-1", заключались в том, что врагом № 1 признавалась Германия, которой следовало нанести поражение в первую очередь. На Дальнем Востоке до завершения кампании в Европе надлежало придерживаться стратегической обороны. Доводы англичан, настаивавших на том, чтобы Соединенные Штаты сосредоточили значительные силы на Тихом океане и помогли в случае необходимости удержать Сингапур, были отвергнуты. План "АБЦ-1" определил глобальную стратегию США и Англии на всем протяжении войны.
Президент внимательно изучил как план "АБЦ-1", так и составленный на его основе план "Рейнбоу-5" для американских вооруженных сил, но не утвердил оба документа. Поскольку, однако, планы не были отвергнуты, подготовка вооруженных сил пошла в соответствии с ними, а с англичанами был налажен тесный контакт по военной линии. В Англии началась подготовка к строительству американских баз. Но Рузвельт оставил развязанными руки для вынесения решений о стратегии США, если и когда это потребуется.
Американские профессиональные военные не вдавались в тонкости политики, они судили по фактам, которые весной 1941 года представлялись зловещими. Германия господствовала в Западной Европе, вероятно готовя вторжение на Британские острова. Фашистские подводные лодки бесчинствовали в Атлантике, а обороноспособность Англии прямо зависела от снабжения морем. Английский флот мог обеспечить защиту конвоев только на одной четверти маршрута - не хватало кораблей и баз. Немецкие подводные лодки, найдя непосредственные подступы к Британским островам опасными, перенесли свои операции к западу, собирая обильную жатву.
Командование американского флота, буквально поняв план "АБЦ-1", один из разделов которого предусматривал эскортирование конвоев, начало усиленно готовиться для выполнений этой задачи. 20 марта Ф. Нокс информировал Рузвельта, что в ближайшем будущем нужно будет наладить охрану английских судов на всем протяжении пути от Америки до Англии. Для этого флот наметил перебазирование на Британские острова кораблей и самолетов*. Президент не счел это своевременным.
* (См. С. Морисон, Битва за Атлантику, Воениздат, 1956, стр. 97.)
Гитлеровский "блиц" на Балканах - вторжение в Югославию и Грецию - и успешные действия Роммеля против англичан в Северной Африке, казалось, предвещали новые ужасы: захват Ближнего и Среднего Востока с нефтяными источниками, удар в жизненно важный центр Британской империи. Английские войска терпели поражения. Командование американских вооруженных сил крайне серьезно оценило создавшееся положение. Адмирал Р. Тэрнер, выражая взгляды морского министерства, доложил президенту: к июню англичан изгонят со Средиземного моря, "германская армия направится по морю в Сирию и тогда конец не далек". Что делать?
16 апреля генерал Маршалл созвал совещание, чтобы выработать единое мнение штаба армии и "разъяснить президенту истинную стратегическую обстановку". Штаб армии, хотя и признал, что страна еще не готова к войне, однако, заключил: "Основываясь на разумном выводе, что рано или поздно Соединенные Штаты вступят в нынешнюю войну, оперативному управлению кажется весьма желательным, чтобы мы выступили достаточно быстро с целью не допустить потери Британских островов или такого существенного изменения в положении английского правительства, которое будет толкать его на умиротворение".
Один из участников совещания, полковник Макнерни, заявил: "Все, что способствует падению Британских островов, ведет к перекладыванию всей тяжести войны на Соединенные Штаты. Нам важно снижать способность Германии вести войну. У нас есть флот, и мы можем кое- что сделать. Если мы будем выжидать, дело кончится тем, что мы останемся в одиночестве, и внутренние беспорядки могут привести к появлению коммунизма. Меня могут назвать задирой, но что-то надо делать"*. За исключением одного, все участники совещания высказались за раннее открытие боевых действий. Генерал Маршалл, разделявший эту точку зрения, доложил мнение командования армии президенту.
* (М. Мэтлофф, Э. Снелл, Стратегическое планирование в коалиционной войне 1941-1942, стр. 72-73.)
Военные, как и подобает, рвались в бой. ФДР не утратил хладнокровия. Правительство США ограничилось установлением 18 апреля демаркационной линии между Западным и Восточным полушарием по 26° з. д., примерно на полпути в Европу. Американский флот отныне патрулировал воды западнее этой линии. 21 апреля Рузвельт приказал, чтобы американские патрульные корабли, заметив немецкие или итальянские корабли или подводные лодки в пределах этой зоны, следовали за ними, передавая каждые четыре часа в эфир открытым текстом об их местонахождении. Легко представить дальнейшую судьбу любого фашистского корабля, сопровождавшегося таким образом. Атлантику бороздили поисковые группы английского военного флота.
В Лондоне ждали большего. В один и тот же день, 4 мая, Гитлер, опьяненный победами на Балканах, выступил с речью в рейхстаге, а Черчилль обратился с посланием к Рузвельту. Фюрер посвятил свою речь почти исключительно нападкам на английского премьера. Объявив его "самым кровожадным стратегом в истории", Гитлер признал за Черчиллем только одно качество - "лгать с благочестивым выражением лица". Фашистский диктатор высказал мнение, что за поражения "в другой стране Черчилля предали бы полевому суду", и заключил: "Ненормальное состояние его рассудка можно только объяснить как симптомы либо паралича, либо галлюцинаций алкоголика"*.
* (W. Shirer, The Rise and Fall of the Third Reich, N. Y., I960, p. 1085.)
Обращение Черчилля к Рузвельту 4 мая было если не мольбой, то криком души. "Единственное, - внушал он Рузвельту, - что может спасти положение, - это немедленное присоединение к нам Соединенных Штатов в качестве воюющей державы... Я заклинаю вас, господин президент, не недооценивать серьезности последствий, к которым мог бы привести крах на Среднем Востоке. В этой войне каждый пост может сыграть роль в обеспечении победы, а сколько таких постов мы еще потеряем? ...Буду с глубоким волнением ждать вашего нового выступления по радио. Оно может явиться важнейшим поворотным пунктом".
Выступления по радио не последовало. Президент не высказался. Рузвельт бездействовал не потому, что не видел опасности, а потому, что знал больше других.
VIII
Для Черчилля война против Германии была вопросом жизни или смерти Англии, для Рузвельта - важным эпизодом второй мировой войны, в которой пока не принимали участия три великие державы - США, Япония и СССР. Командование собственных вооруженных сил и Черчилль просили ФДР ускорить вступление Соединенных Штатов в войну. Это противоречило традиционной политике американской буржуазии. Хотя бы по этой причине, не говоря уже о том, что Япония и СССР в таком случае остались бы вне войны, Рузвельт не мог согласиться поднять оружия, безвозвратно связать свободу действий Соединенных Штатов.
На рубеже 1940/1941 годов ФДР знал то, что не было известно его критикам справа и слева, - гитлеровская Германия готовилась напасть на Советский Союз. Очень неплохо поставленная американская разведка давала правительству самую разнообразную информацию. Рузвельт лично занимался улучшением разведывательной деятельности. Так, не обращая внимания на протесты госдепартамента, он приказал установить сотрудничество между Федеральным бюро расследований и английской службой безопасности.
В Берлине с 1934 года торговым атташе в посольстве США служил "тихий американец" С. Вуд. Он сумел установить контакты с высокопоставленными нацистами. Один из его информаторов уже в августе 1940 года сообщил, что гитлеровское руководство планирует войну против Советского Союза. Действительно, в конце июля 1940 года Гитлер на совещании в Бергофе познакомил высшее командование германских вооруженных сил со своими планами. "Надежда Англии, - говорил он, - Россия и Америка. Если Россия будет уничтожена, тогда будет устранена со сцены и Америка, ибо уничтожение России чрезвычайно усилит мощь Японии на Дальнем Востоке... Решение: учитывая эти соображения, Россия должна быть ликвидирована. Срок - весна 1941 года. Чем раньше Россия будет разгромлена, тем лучше"*.
* (W. Shirer, The Rise and Fall of the Third Reich, pp. I046- I047.)
Хотя в Вашингтоне сначала отнеслись с определенным недоверием к этим сведениям, тщательная проверка убедила президента в их правдивости. В начале января 1941 года С. Вуд сумел заполучить и переслать в Вашингтон документ, который рассеял все сомнения, - директиву Гитлера № 21 от 18 декабря 1940 г. "план Барбаросса". Документ был вскоре представлен Рузвельту с указанием, что госдепартамент и ФБР считают его аутентичным*.
* (Cm. S. Welles, Time for Decision, N. Y" 1944, p. I70)
Отныне правительство США могло спокойно взирать на Атлантику - гитлеровское руководство, привыкшее бить противников поодиночке, просто не могло в канун нападения на Советский Союз ввязываться еще в конфликт с Соединенными Штатами. Здесь и лежали истоки оптимизма Франклина Д. Рузвельта в отношении как безопасности Соединенных Штатов, так и перспектив второй мировой войны в целом. Несомненное в ближайшем будущем нападение гитлеровской Германии на Советский Союз делало вдвойне несвоевременным в глазах Рузвельта вступление США в войну в Европе, как на том настаивали командование американских вооруженных сил и Черчилль.
К весне 1941 года Рузвельт занял определенную моральную позицию как противник держав "оси". Он стремился подкрепить ее материально вооруженной силой, однако не Соединенных Штатов, а Советского Союза. Сразу же после того, как правительство США узнало о "плане Барбароссы", Рузвельт предпринимает шаги к некоторой нормализации американо-советских отношений. 21 января 1941 г. Соединенные Штаты отменили "моральное эмбарго" на торговлю с Советским Союзом. Хотя практические последствия этого были невелики, решение Вашингтона имело немаловажное политическое значение.
Во время обсуждения ленд-лиза в конгрессе Рузвельт был против поправки о том, чтобы не оказывать помощи Советскому Союзу. "Некоторые из более робких друзей Рузвельта призывали его согласиться на компромиссное решение, которое исключало бы Советский Союз. Однако он был тверд в этом пункте, поскольку уже тогда представлялось, если не вероятным, то возможным, что и Россия подвергнется нападению Германии или Японии, а может быть, и обеих вместе"*.
* (Р. Шервуд, Рузвельт и Гопкине, т. I, стр. 440.)
Гитлеровская Германия весной 1941 года представлялась непобедимой, ее удары неизменно оказывались смертельными. В интересах Соединенных Штатов было ослабить и подорвать мощь Германии, следовательно, создать благоприятные условия для тех, кто сражался против вермахта. Эти соображения и побудили правительство США в марте 1941 года предупредить Советское правительство о готовившемся нападении Германии. Это решительно ничего не стоило Вашингтону, а моральное осуждение Рузвельтом нацистской тирании, рассудили американские политики, сольется с вооруженной борьбой советского народа против фашистского нашествия.
Этого мало. Вашингтон позаботился о том, чтобы поход Гитлера на восток не сорвался. С. Уэллес благочестиво предупреждал советского посла о предстоявшем нападении Германии, а глава американской охранки (ФБР) Э. Гувер тем временем снабжал германское посольство в Вашингтоне "стратегической" дезинформацией такого рода: "Из очень надежного источника стало известно, что СССР намеревается пойти на новую военную агрессию, как только Германия будет связана крупными военными операциями" на западе*. Эта подлая провокация не могла быть совершена без санкции правительства США.
* (Н. Montgomery, Hyde, Room 3603, N. Y., 1963, p. 58.)
Имея в перспективе германо-советскую войну, Рузвельт и предпринял известные нам действия в Атлантике. Он правильно рассчитал - со стороны Германии не последовало ответных действий. Гитлер, занятый подготовкой похода на Восток, пока решил оставить Соединенные Штаты в покое и запретил германским подводным лодкам нападать на американские суда. 10 апреля произошло первое столкновение: американский эсминец безрезультатно сбросил глубинные бомбы на немецкую подводную лодку. Командование германского флота неоднократно просило Гитлера разрешить принять ответные меры. Гитлер ответил, что "считает позицию президента США все еще неопределенной. Нельзя допустить никаких инцидентов, которые могут повлечь за собой вступление США в войну".
Действительно, с весной поведение Рузвельта стало чрезвычайно загадочным. ФДР произнес немало резких слов в адрес держав фашистской "оси". Но было разумно предположить, что за ними последуют дела. Однако Рузвельт не только замолчал публично, он никак не реагировал на внушения своих советников, что времена, когда было достаточно "любой помощи, за исключением войны", канули в прошлое.
14 мая должно было состояться традиционное выступление президента по случаю "панамериканского дня". В стране и за рубежом его напряженно ждали. Распространялись самые разнообразные слухи о том, что может сказать ФДР, - он молчал уже около двух месяцев. Накануне "панамериканского дня" С. Эрли от имени Рузвельта сообщил журналистам, что не следует придавать особого значения речи, - предстоит рутинное выступление. Неожиданно Рузвельт отменил и его, сказавшись больным. Историку позволительно высказать догадку - нападение на Советский Союз по первоначальному варианту "плана Барбароссы" было назначено на 15 мая 1941 г., в Белом доме, несомненно, знали об этом, но могли не знать, что Гитлер в конце апреля перенес срок на 22 июня.
"В эти дни середины мая, - вспоминал Р. Шервуд, - Рузвельт проводил много времени в постели и редко заглядывал в свой рабочий кабинет. Он сказал, что это
одно из самых упорных простудных заболеваний, какие он когда-либо переносил. Однажды после долгой беседы с ним у него в спальне я вышел и сказал Мисси Лихэнд: "Мне кажется, что у президента хороший вид. Он не кашлял, не чихал и даже не сморкался ни разу, пока я был там, и выглядел прекрасно. Что с ним на самом деле?". Мисси улыбнулась и сказала: "Больше всего он страдает от своей раздражительности"...
Мало кому разрешалось видеть президента в эти дни. В Вашингтоне многие высокопоставленные лица проявляли нервозность, недоумевая о причинах такой недоступности и задаваясь вопросом, какой курс возьмет президент, когда покончит со своим затворничеством. Те из нас, кто в это время находился в Белом доме, испытывали на себе чрезвычайно лестное внимание должностных лик, надеявшихся на то, что мы можем что-нибудь передать ему либо только обратить внимание на какой-нибудь меморандум, уже, видимо, лежавший в его корзине для входящих бумаг. Я докладывал Гопкинсу о просьбах, казавшихся мне наиболее важными, с которыми обращались даже ко мне. Каждый раз он говорил мне: "Забудьте об этом!"*.
* (Р. Шервуд, Рузвельт и Гопкинс, т. I, стр. 482-483.)
Рузвельт ждал. А обстановка продолжала оставаться неопределенной. В Англию прилетел Гесс, английское правительство вело с ним какие-то переговоры. Немецкие парашютисты высадились на Крите, возможно пробиваясь на Ближний Восток. 24 мая пришли известия, что германский линкор "Бисмарк", считавшийся самым мощным линкором в мире, вырвался на просторы Атлантики. О целях его рейда строились самые сенсационные предположения. Ожидалось, что линкор может появиться и в Карибском море.
Президент мучительно обдумывал, что можно сделать. Он сидел в овальном кабинете, размышляя вслух: если отдать приказ американскому флоту атаковать и потопить "Бисмарк", то привлекут ли его к суду? В Белом доме ожидали со дня на день, что Ч. Линдберг потребует открытого мятежа против правительства. 26 мая английские корабли обнаружили и потопили "Бисмарк". Рузвельту немедленно сообщили радостное известие. Он сказал об этом сидевшим в кабинете, и "в его голосе не могло быть больше удовлетворения, если бы он сам выпустил торпеду", заметил С. Розенман.
Вечером 27 мая Рузвельт, наконец, произнес отложенную речь. Он занял место за маленьким столом, на котором стояли микрофоны в восточном зале Белого дома. Перед ним на неудобных, позолоченных стульях сидели дипломатические представители американских стран со своими супругами - они пришли на официальный прием, первым угощением которого оказалась длинная речь. Стояла удушающая жара, гости ерзали на своих местах и не выражали заметного восторга - президент обращался не к ним, а к народам мира. А вокруг Белого дома в полумраке бродили мрачные фигуры - "изоляционисты" пикетировали резиденцию президента, вооруженные плакатами с призывами не допустить вступления страны в войну.
Президент заверил, что Соединенные Штаты будут оказывать помощь всем, кто "силой оружия сопротивляется гитлеризму или его эквиваленту". Он обосновывал этот курс необходимостью заботиться о национальной безопасности США. "Теперь, - говорил он, - мы знаем достаточно и понимаем, что было бы самоубийством ожидать, когда нацисты появятся на нашем парадном дворе. Если враг нападет на вас в танке или самолете, а вы не открываете огонь до тех пор, пока не различите цвета его глаз, вы никогда так и не узнаете, кем убиты. Наш Банкер Хилл (место, где под Бостоном произошло решительное сражение во время освободительной войны американского народа в XVIII столетии. - Н. Я.) завтра может оказаться в нескольких тысячах миль от Бостона". Президент объявил, что в США вводится "неограниченное чрезвычайное положение".
Речь 27 мая была примечательна во многих отношениях - ФДР не упомянул ни о Советском Союзе, ни о Японии. Раньше он широко пользовался словом "диктатуры", теперь ограничился ссылками на "ось". Наконец, из числа стран, упомянутых в проекте речи, над которыми, по словам президента, "опустилась ночь", была исключена в окончательном тексте Финляндия.
Выслушав выступление президента, гости поспешили в сад. Рузвельт остался лицом к лицу с толпой кинооператоров. Вспыхнул ослепительный свет, вновь зазвучал голос президента - он повторял наиболее внушительные места речи для кинохроники. Затем президент уединился с родственниками и немногими гостями. Популярный композитор И. Берлин развлекал их игрой на рояле и пел.
На следующий день на пресс-конференции ФДР небрежно отмахнулся от вопросов о том, собирается ли он изменить закон о "нейтралитете" и отдать приказ о конвоировании судов в Атлантике. Казалось, что мелодии И. Берлина полностью изменили настроение президента. Он был легкомыслен и благодушен. Впечатление от сурового выступления начисто рассеялось. Гопкинс и другие не могли понять президента. Рузвельт знал, что страна горячо откликнулась на его речь 27 мая. Общественное мнение далеко обогнало президента. Никто не мог взять в толк, почему Рузвельт не подкрепляет слова делами.
За непроницаемым фасадом Белого дома между тем шла напряженная работа: уточнялась и согласовывалась политика США после нападения Германии на Советский Союз, шел обмен шифрованными телеграммами с Лондоном. Государственный департамент сформулировал политику США в этом случае так: "А. Мы не предпринимаем никаких шагов к сближению с Советским Союзом. Б. Если Советское правительство предпримет такие шаги, мы отнесемся к этому сдержанно... В. Наша политика заключается в том, чтобы не идти, на уступки Советской России, которые она может предложить с целью улучшения американо-советских отношений. Если же мы пойдем на них, то потребуем компенсации в полном объеме"*. 14 июня точка зрения госдепартамента была сообщена Лондону.
* (W. Langer and S, Gleason, The Undeclared War 3940- 1941, p. 530)
15 июня Черчилль пишет Рузвельту, что "в ближайшее время немцы совершат, по-видимому, сильнейшее нападение на Россию". Черчилль указывал, что Англия окажет "русским всемерное поощрение и помощь, исходя из того принципа, что враг, которого нужно разбить, - Гитлер. Я не ожидаю какой-либо классовой политической реакции здесь и надеюсь, что германо-советский конфликт не создаст для вас никаких затруднений". 21 июня госдепартамент доложил правительству, что в случае советско-германской войны нужно помнить: "Тот факт, что Советский Союз сражается с Германией, не означает защиту им борьбу за или согласие с принципами международных отношений, которых придерживаемся мы"*. Руководители американской дипломатии крайне сдержанно отнеслись к возможности оказать материальную помощь СССР.
* (Е. F., 1941, vol. 1, pp. 766-767.)
Однако голос профессиональной дипломатии не всегда учитывался ФДР. К этому времени президент привык вести дела в обход госдепартамента, а Гопкинса стали называть, "личным министерством иностранных дел Рузвельта". Переписка между Рузвельтом и Черчиллем по существу шла через Гопкинса. Хэллу зачастую приходилось довольствоваться, хотя он никак не мог привыкнуть к этому, копиями документов с лаконичной сопроводительной запиской Гопкинса "направляется для Вашего сведения". Внешняя политика стала в значительной степени личным дело президента.
Рузвельт не стал доверять телеграфу свой ответ Черчиллю, а вызвал американского посла в Англии Вайнанта, находившегося тогда в США, и приказал ему немедленно вылететь в Лондон. Рузвельт поручил послу передать Черчиллю, что он немедленно публично поддержит "любое заявление, которое может сделать премьер-министр, приветствуя Россию как союзника". Вайнант 20июня вылетел в Лондон на бомбардировщике. Он считал поручение настолько срочным, что, когда в начале полета над Атлантическим океаном сдал один из моторов, он приказал продолжить путь.
В этот же день Рузвельт направил послание конгрессу по поводу потопления немцами первого американского торгового судна "Робин Мур" (ФДР не хотел выступать с речью). "Мы не уступим и не собираемся уступать", - декларировал президент. А практически? Он вновь отклонил предложение нескольких членов правительства приступить к эскортированию судов в Атлантике.
21 июня адмирал Редер добился приема у Гитлера. В отношении США, - взывал адмирал, - "твердые меры более эффективны, чем уступчивость". Гитлер в принципе согласился, однако указал: "До тех пор, пока успешно не развернутся операции по плану Барбароссы, нужно избегать любых инцидентов в США. Обстановка прояснится через несколько недель". Германский флот и авиация получили подтверждение приказа не нападать на американские корабли.
IX
22 июня 1941 г. гитлеровская Германия начала войну против Советского Союза. Первой мыслью Гопкинса было: "Проводившаяся президентом политика поддержки Великобритании действительно окупила себя. Гитлер повернул налево". Так вот оно что! Вот скрытый смысл заявлений Вашингтона, что Англия - первая линия обороны Соединенных Штатов!
В Лондоне Черчилль в тот же день выступил по радио с заявлением, что Англия поможет СССР, исходя из принципа, объясненного им накануне вечером в тесном кругу: "Если бы Гитлер вторгся в ад, я по меньшей мере (благожелательно отозвался бы о сатане в палате общин".
В Вашингтоне 23 июня и. о. государственного секретаря С. Уэллес передал печати правительственное заявление: "Для Соединенных Штатов принципы и доктрины коммунистической диктатуры столь же нетерпимы и чужды, как принципы и доктрины нацистской диктатуры...
По мнению правительства США, любая борьба против гитлеризма, любое сплочение сил, выступающих против гитлеризма, независимо от их происхождения, ускоряет конец нынешних германских руководителей и тем самым будет способствовать нашей собственной обороне и безопасности". Рузвельт, утвердивший заявление, приписал к нему заключительную фразу: "Гитлеровские армии - сегодня главная опасность для Американского континента".
Вооруженная схватка между Германией и Советским Союзом вызвала всеобщее облегчение в руководящих кругах США, хотя разные группировки извлекли из нее различные выводы. Крайне реакционные силы, в авангарде которых шли "изоляционисты", громогласно требовали, чтобы США остались целиком и полностью в стороне от германо-советской войны. Сенатор Кларк сообщил: "Речь идет всего-навсего о грызне собак... нам нужно заниматься своими делами". У. Буллит предложил американцам рассматривать конфликт как битву между "сатаной и Люцифером". "Бог мой! - восклицал сенатор X. Джонсон с трибуны сената, - неужели мы падем так низко, что будем выбирать между двумя разбойниками?".
В основе этой позиции лежал антикоммунизм, да, впрочем, реакционные деятели не считали необходимым скрывать свои мотивы. Сенатор Тафт откровенно заявил: "Победа коммунизма в мире будет более опасна для США, чем победа нацизма". 25 июня вашингтонская газета "Таймс геральд" цинично писала, что в случае победы Советского Союза "рухнет вся структура контролируемой Гитлером Европы и не останется ничего, что может сдержать коммунизм в пределах России".
Однако ведущие органы буржуазной печати не разделяли эту точку зрения. 25 июня "Нью-Йорк тайме" указывала: "Нет никаких сомнений в том, что быстрая и полная победа Германии в России явится громадной катастрофой для Англии и Америки... США окажутся под угрозой с двух океанов". "Нью-Йорк геральд трибюн"
10 июля: если США останутся в стороне от германо-советской войны, то это будет выгодно только Гитлеру, ибо, провозглашая, что он руководствуется только антикоммунизмом, фашистский диктатор стремится вызвать "паралич воли" в США.
Американский народ в целом приветствовал вступление Советского Союза в войну. Проведенный опрос общественного мнения показал: 72 процента высказались за победу СССР, 4 процента за победу Германии, 17 процентов не видели разницы, остальные не выразили своего отношения. Мужественные защитники демократии - американские коммунисты 29 июня обратились к стране с заявлением: "Давайте защитим Америку оказанием всесторонней помощи Советскому Союзу, Великобритании и всем народам, сражающимся против Гитлера".
24 июня Франклин Д. Рузвельт на пресс-конференции сообщил, что Соединенные Штаты окажут помощь СССР, однако приоритет в получении ее остается за Англией. Он отказался ответить на вопросы, является ли оборона СССР "важной" и для США и будет ли распространен на него ленд-лиз. В тот же день в "Нью-Йорк тайме" появилось заявление сенатора Г. Трумэна, принадлежавшего к реакционному кругу демократической партии: "Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если будет выигрывать Россия, то нам следует помогать Германии, и, таким образом, пусть они убивают как можно больше, хотя я не хочу победы Гитлера ни при каких обстоятельствах". Отражало ли последнее заявление эксцентричные взгляды сенатора или оно соответствовало видам Вашингтона?
Ответ на этот вопрос может дать только анализ большой стратегии американского империализма. Только на этих путях можно понять и мотивы политики Рузвельта и его отношение к Советскому Союзу с началом Великой Отечественной войны советского народа.
После 22 июня 1941 г. в войне друг с другом оказались все великие державы мира, за исключением Соединенных Штатов и Японии. Официально сохранявшие нейтралитет, США связывали свою судьбу с антигитлеровской коалицией, а Япония - с европейским блоком держав "оси". Сроки их вступления в войну прямо зависели от развития гигантского военного конфликта на востоке Европы. В Вашингтоне не питали ни малейших иллюзий относительно позиции Японии, руководители американского правительства знали и о том, что крайние милитаристские группы в Токио торопили с открытием боевых действий, хотя так и не могли решиться, какому направлению агрессии отдать предпочтение: против СССР или в сторону стран южных морей. Конечное решение японских милитаристов зависело, и в этом ясно отдавали себе отчет Ф. Рузвельт и К. Хэлл, от результатов гитлеровского "блицкрига" против Советского Союза.
В сложившейся обстановке американское правительство стремилось избегнуть вовлечения в боевые действия в Европе, чтобы иметь руки свободными. Ясное осознание этого в Токио должно было отбить охоту у японских милитаристов посягать на интересы США на Дальнем Востоке и Тихом океане. Так Соединенные Штаты надеялись предотвратить американо-японский конфликт. Агрессия Японии была бы направлена против других государств. В конечном итоге все крупнейшие державы мира оказались бы ввергнутыми в войну, а Соединенные Штаты остались вне военного пожара и выступали бы как страна, оказывающая помощь противникам держав "оси", но формально нейтральная. С точки зрения американских политиков, такой исход дал бы возможность продиктовать впоследствии лежащему в развалинах миру свою волю. Оставалось претворить заманчивые планы в жизнь, а для этого четко определить политику в отношении войны в Европе и оценить ее вероятные последствия для Японии. Летом и осенью 1941 года в руководящих политических и военных кругах США разгорелся яростный спор.
Командование американских вооруженных сил, ожидавшее скорого поражения СССР, считало, что Соединенные Штаты не должны упускать драгоценного времени, пока силы вермахта отвлечены на восток, и без промедления вступить в войну. Не прошло и двух суток после нападения Германии на СССР, как к президенту явился главнокомандующий ВМС США адмирал Старк и потребовал санкции на эскортирование американскими кораблями конвоев, следующих в английские порты. Это, предупредил Старк, "наверняка вовлечет нас в войну, но я считаю каждый день проволочки с вступлением в нее опасным". Старка поддержал морской министр Нокс, который писал 24 июня президенту: "Гитлер нарушил собственное решение не воевать одновременно на двух фронтах. Наиболее компетентные люди считают, что Гитлеру понадобится от шести недель до двух месяцев, чтобы расправиться с Россией. На мой взгляд, мы не можем упустить этих трех месяцев, не нанеся сильнейшего удара, и чем быстрее, тем лучше". Не менее энергично в меморандуме президенту высказался военный министр Стимсон, настаивавший: "Нам нужно действовать быстро и преодолеть первоначальные трудности, прежде чем Германия высвободит ноги из русской трясины". Министр внутренних дел Икес предложил Рузвельту без промедления ввести эмбарго на вывоз нефти в Японию, что "даст возможность не только эффективно, но и легко вступить в эту войну... Если мы не сделаем этого сейчас, то, когда придет наш черед, мы не будем иметь в мире ни одного союзника". Все эти рекомендации были отвергнуты Белым домом.
9 июля Рузвельт отдал директиву изучить "немедленно общие производственные потребности, которые необходимы для нанесения поражения нашим потенциальным врагам". С июля по сентябрь высшие военные и гражданские ведомства в Вашингтоне были заняты обширным комплексом исследований - разработкой "Программы победы". Профессиональные военные горячо взялись за дело. Они доказывали, что Соединенным Штатам необходимо скорее поднять оружие против европейских держав "оси". В тщательно разработанных документах американские штабы указали, что силы Германии будут убывать в войне с СССР примерно до середины 1942 года, а затем СССР "станет практически бессильным". Тогда Германия, консолидировав свои захваты, быстро усилится и к середине 1943 года будет непобедимой. В результате возникнет смертельная угроза для Западного полушария. Американский генералитет считал, что без вступления США в войну европейские противники Германии не смогут нанести ей поражения.
Формулируя окончательные выводы, генерал Маршалл и адмирал Старк 11 сентября доложили президенту мнение командования вооруженных сил: "Мы должны быть готовы воевать с Германией, вступив в боевое соприкосновение с ее силами, и решительным образом сломить ее волю к борьбе... Авиация и флот внесут свой важный вклад, однако для того, чтобы сблизиться с врагом и уничтожить его в собственной цитадели, нужны эффективные и достаточные вооруженные силы". Штабы предложили создать для этой цели восьмимиллионную армию, состоящую из 215 дивизий, включая 61 танковую.
Предложения военных шли вразрез с планами руководителей правительства. Рузвельт не разделял пессимистических оценок профессиональных военных относительно способности СССР выстоять перед лицом фашистского нашествия. В конце июля 1941 года он направил в Москву Гопкинса, который 30-31 июля вел переговоры с Советским правительством. Посланец Рузвельта на месте убедился в громадных силах СССР. Во время переговоров было принято решение о том, что в Москве будет проведена трехсторонняя конференция для уточнения вопросов взаимной помощи. ФДР верил, что Советский Союз удержит фронт, и поэтому не видел необходимости бросать в войну американские вооруженные силы. Франклин Д. Рузвельт, разумеется, не мог не разделять мнения Маршалла и Старка, изложенное 11 сентября: "Половинчатый мир между Германией и ее нынешними активными противниками, очевидно, дал бы Германии возможность реорганизовать континентальную Европу и пополнить свои силы. Даже в том случае, если Британское Содружество Наций и Россия потерпели бы полное поражение, у Соединенных Штатов имелись бы серьезные основания продолжать войну против Германии, несмотря на значительную возросшую трудность достижения полной победы". Однако конечные цели войны, предложенные генералитетом, определенно не подходили. Маршалл и Старк считали, что США должны вести войну в интересах "создания в конечном счете в Европе и Азии баланса сил, который вернее всего обеспечит политическую стабильность в этих районах и будущую безопасность США".
С точки зрения Рузвельта, военные не могли выйти за жесткие рамки профессионального мышления. Они рассуждали в пределах привычных категорий. Рузвельт смотрел дальше и, вне всяких сомнений, не мог согласиться с тем, что после этой войны мир в сущности останется прежним. Он мечтал о полном и неоспоримом торжестве Соединенных Штатов. Поэтому ни цели, ни методы, предложенные штабами, не устраивали президента. Будучи человеком осторожным, ФДР, конечно, не формулировал точно, к чему он стремился в конечном итоге, однако избранный им образ действия - политика "арсенал демократии" - достаточно ясно указывает, куда были устремлены его помыслы в критический 1941 год.
Президент считал, что основная задача Соединенных Штатов - помощь вооружением и снаряжением противникам держав "оси", а не участие в войне. Поскольку на Советском Союзе лежало основное бремя военных усилий в коалиционной войне, постольку советско-германскому фронту следовало оказать наибольшую поддержку. 30 августа Рузвельт отдал директиву военному министру: "Я считаю делом первостепенной важности для безопасности Америки, чтобы вся возможная в разумных размерax помощь была оказана России". И далее: "Ресурсы военной экономики США и их союзников в достаточной степени превосходят имеющиеся у держав оси, что само по себе обеспечивает поражение последних".
Директива Рузвельта вызвала значительное замешательство среди американских военных: исходя из "Программы победы", они уже рассчитали, что 80 процентов военного производства США пойдет на собственные нужды, а 20 процентов - на помощь другим государствам. Стало ясно, что американская армия не может быть развернута в предложенных размерах. Начальник оперативного управления штаба армии генерал Джероу не мог не излить своего раздражения. Он заметил по поводу директивы ФДР: "Было бы глупо предполагать, что мы можем побить Германию простым превышением продукции". Но не Джероу, а Рузвельт был главнокомандующим. 22 сентября на заседании в Белом доме было решено начиная с марта 1942 года передавать большую часть вооружения, производимого в США, противникам гитлеровской Германии. Политика Рузвельта "арсенал демократии" восторжествовала. Правительство США собиралось воевать чужими руками.
Командование вооруженных сил осталось недовольным решением правительства. Стимсон поставил под сомнение тезис президента, что роль США в войне должна ограничиться "предоставлением вооружения, транспортных средств и помощи морским флотом". 23 сентября в меморандуме президенту он сослался на мнение командующих и вновь подчеркнул: "Если США не примут участия в войне, Англия и ее союзники не смогут нанести поражения Германии, а сопротивление Англии не будет бесконечным, какие бы усилия в области промышленного производства мы ни приложили"*. Новое обращение военного министра осталось без внимания. Правительство США, уже наметившее, как казалось в Вашингтоне, наиболее верный путь остаться в стороне от войны в Европе, полагало, что это решит и другую задачу - предотвратит вооруженное столкновение с Японией.
* (R. Leighton and R. Coakley, Global Logistics and Strategy 1940-1943, Wash., 1956, pp. 127-135.)
X
Отношения с Японией приобрели первостепенное значение в глазах Ф. Рузвельта не потому, что империя восходящего солнца могла поставить под угрозу национальное существование Соединенных Штатов, а потому, что японо-американская война неизбежно сорвала бы замыслы Вашингтона - остаться пока вообще в стороне от вооруженной борьбы. Короче говоря, речь шла не о предотвращении локальной войны на Тихом океане, а о том, чтобы Соединенные Штаты получили возможность выждать во второй мировой войне.
То была необычайно трудная задача. Однако Ф. Рузвельт и К. Хэлл по ряду соображений, по-видимому, не считали ее невыполнимой. В самом деле, победы держав "оси" в Европе привели к тому, что колониальные владения Франции и Голландии в Юго-Восточной Азии и на Тихом океане остались без "хозяев". Англия не могла выделить сколько-нибудь значительных сил для защиты своих колоний. В этих условиях японские милитаристы не встретили бы особых затруднений в своей агрессии против стран южных морей.
Однако в Токио не решились на активные действия летом 1940 года, когда обстановка, казалось, была наиболее благоприятной для претворения в жизнь захватнических планов. Советский Союз еще не участвовал во второй мировой войне. Пока силы СССР не были скованы на западе, японские милитаристы были вынуждены проявлять осмотрительность. Токийские политики весной
1941 года не вняли увещеваниям гитлеровского руководства, предлагавшего Японии в общих интересах держав "оси" нанести удар на юге, связав Соединенные Штаты и Англию на Тихом океане. Германо-советская война решительным образом изменила положение Японии, и в Токио началась отнюдь не академическая дискуссия о том, где, когда и против кого открыть военные действия.
Тройственный пакт, подписанный Германией, Италией и Японией в сентябре 1940 года, окончательно определил место страны - в лагере держав "оси". Однако японские милитаристы преследовали в агрессивном союзе собственные цели: они хотели добиться большего с наименьшим риском. В конце июля 1941 года японское правительство, рассмотрев сложившуюся обстановку в мире, пришло к выводу, что следует захватить страны южных морей, то есть пойти на войну с США и Англией. Что касается давно подготовлявшегося похода на север, против Советского Союза, то в Токио отложили его до того момента, когда военные поражения на западе ослабят СССР. Таково было принципиальное решение правящей верхушки страны. Пока в соответствии с ним завершалась военная подготовка, правительство Коноэ, стоявшее в то время у власти в Японии, решило продолжить переговоры с Соединенными Штатами.
Все эти обстоятельства были отлично известны Ф. Рузвельту. Весной 1941 года американские криптографы сумели расшифровать японский код, использовавшийся для передачи телеграмм из Токио дипломатическим представителям, аккредитованным в других странах. Рузвельт по достоинству оценил успех американской разведки, а чтобы не скомпрометировать источник сведений - дешифрованные японские телеграммы - в высших правительственных ведомствах США на них ссылались так: получены от "чуда". В интересах сохранения тайны был, естественно, ограничен и круг получателей сверхсекретной информации: президент, государственный секретарь, командование вооруженных сил. Члены кабинета, за исключением Ф. Рузвельта и К. Хэлла, не имели ни малейшего представления о "чуде".
Рузвельт, зная планы японцев, мог с большей уверенностью планировать американскую внешнюю политику. С намерением японского правительства вступить в войну ничего нельзя было поделать. Для Токио это был вопрос решенный. Однако Вашингтон не считал невозможным повернуть развитие событий так, чтобы Япония не подняла оружие против Соединенных Штатов, а ввязалась в войну либо с Англией, либо, что было предпочтительнее с точки зрения империалистических интересов США, напала на Советский Союз. К этому и сводились маневры американской внешней политики, а поскольку она находилась в руках президента, то это была личная дипломатия Франклина Д. Рузвельта.
Еще с конца 1940 года происходили секретные японо-американские переговоры. Правительство Коноэ домогалось, чтобы Соединенные Штаты признали японское господство на Дальнем Востоке и в западной части Тихого океана, на что американский империализм пойти не мог. Непомерные требования Японии с самого начала обрекали переговоры на неудачу. Тем не менее Рузвельт и Хэлл продолжали их. Американская сторона приглашала Японию присоединиться к абстрактно прекрасным принципам международных отношений: уважать суверенитет всех стран, не вмешиваться в их внутренние дела, признать равенство экономических возможностей, не изменять статус-кво на Тихом океане иначе как мирными средствами. И это тогда, когда Япония уже четвертый год вела войну в Китае и постепенно захватывала Французский Индокитай.
Соединенные Штаты имели под рукой очень сильное средство давления на Японию - экономические санкции. Япония располагала крайне ограниченной сырьевой базой, прекращение импорта стратегических материалов и нефти из США могло довольно быстро сорвать ее военные приготовления. Разумность снабжения Японии материалами для войны ставилась под сомнение трезвыми американскими политическими деятелями еще с конца тридцатых годов. Когда же разразилась вторая мировая война, продолжение этой политики представлялось абсурдным. Во всяком случае так рассудил министр внутренних дел Г. Икес.
В начале 1941 года он был назначен еще на один пост - главы управления по распределению горючего для целей национальной обороны. Г. Икес, узнав, что в Японию отправляется громадное количество нефти и бензина, возмутился. Горючего не хватало для американских вооруженных сил, а из портов США отправлялись танкеры в Японию, потенциальному агрессору. Во второй половине июня он своей властью ввел эмбарго на вывоз горючего в Японию из портов атлантического побережья и Мексиканского залива.
Рузвельт сразу же отменил приказ Г. Икеса. ФДР осведомился: будет ли Икес за эмбарго, если "введение его нарушит непрочное равновесие на чашах весов и побудит Японию выбирать между нападением на Россию и Голландскую Индию?". Министр не знал о "чуде" и не мог постигнуть логики президента. Верный своей обычной тактике в спорах с президентом, Г. Икес послал ФДР прошение об отставке с поста руководителя ведомства по распределению горючего в целях национальной обороны.
ФДР не принял ее, туманно объяснив Икесу: "Речь идет не об экономии горючего, а о внешней политике, которой занимается президент и под его руководством государственный секретарь. Соображения в этой области сейчас крайне деликатны и совершенно секретны. Они не известны и не могут быть полностью известны вам или кому-нибудь другому, за исключением двух указанных лиц. Они оба - президент и государственный секретарь - полностью согласны в отношении экспорта нефти и других стратегических материалов, зная, что в настоящих условиях, как они им известны, данная политика наиболее выгодна Соединенным Штатам". Икес все еще ничего не понимал, тогда в новом письме ему 1 июля ФДР приоткрыл, только немного, покров тайны.
"Мне кажется, - писал Рузвельт Икесу, - что вам будет интересно знать, что на протяжении последней недели япошки дерутся между собой насмерть, пытаясь решить, на кого прыгнуть: на Россию, в сторону южных морей (тем самым окончательно связав свою судьбу с Германией) или они будут продолжать "сидеть на заборе" и более дружественно относиться к нам.
Никто не знает, какое решение будет принято в конечном счете, но, как вы понимаете, для контроля над Атлантикой нам крайне необходимо сохранить мир на Тихом океане. У меня просто не хватает флота, и каждый небольшой инцидент на Тихом океане означает сокращение числа кораблей в Атлантике"*.
* (F. D. R. His Personal Letters, vol. 2, N. Y., 1950, pp. 1173-1174)
Продолжавшиеся переговоры в Вашингтоне, уступчивая позиция США в экономических вопросах поощряли японских милитаристов. Они становились все более дерзкими, расценивая политику США как трусость перед лицом держав "оси". В двадцатых числах июля 1941 года японские войска полностью оккупировали Французский Индокитай. Это вызвало крайнее раздражение Рузвельта - японская агрессия развивалась не в том направлении, в котором ожидали в Вашингтоне. От Южного Индокитая рукой подать до американских владений.
25 июля ФДР объявил о наложении эмбарго на торговлю с Японией и о "замораживании" ее активов в США. Внешне то был очень впечатляющий жест, однако речь шла не о полном прекращении торговли, а о сведении ее До уровня 1935 - 1936 годов. "Итак, - комментировал Г. Икес в своем дневнике, - мы снова дурачим страну".
Тем временем политическая обстановка в Токио резко обострилась: экстремистские группировки требовали без промедления окончательно решить вопрос об открытии военных действий. Коноэ, однако, в последний момент оробел перед перспективой войны и решил попытаться вырвать у США уступки дипломатическим шантажом. Он предложил Рузвельту провести личную встречу и обсудить проблемы японо-американских отношений. Но Рузвельт спланировал совершенно другую встречу.
К концу июля в вашингтонских кругах стали распространяться слухи о том, что президент страшно устал от дел. Он отдыхал, и корреспонденты своевременно информировали об этом страну: проводил субботу и воскресенье в Гайд-парке. Там ничто не напоминало о войне, за исключением пары часовых у входа в усадьбу. В Гайд- парке президент обычно днем проводил время с семьей и друзьями, вечерами читал детективы, играл с Фалой. Но теперь ФДР нуждался в морском воздухе. 2 августа Белый дом сообщил, что Рузвельт отправится ловить рыбу на яхте "Потомак" на 10 дней, а чтобы ему не надоедали, маршрут яхты сохраняется в тайне. Многие американские наблюдатели были склонны считать, что Рузвельт встретится с Коноэ.
3 августа яхта с ФДР на борту вышла из Нью-Лондона, штат Коннектикут, и исчезла в Атлантике. С Рузвельтом были военный и морской адъютанты и врач Макинтайр. В последующие дни в газетах печатались полушутливые коммюнике о времяпрепровождении ФДР. Согласно им, он и экипаж яхты отдыхали, загорали, ловили рыбу, наслаждались морским воздухом. В действительности уже 4 августа в открытом море Рузвельт пересел на крейсер "Огаста", где к нему присоединились начальники штабов и С. Уэллес. ФДР намеревался встретиться с Черчиллем, местом встречи был избран залив Арджентия на Ньюфаундленде.
Утром 9 августа необычайное оживление царило в обычно тихом заливе. Несколько крупных военных кораблей, среди них "Огаста", над головой рев моторов - американские самолеты патрулировали воздух. На носу "Огасты" группа лиц. Впереди в кресле Рузвельт, за ним стояли военные, в том числе его сыновья Эллиот и Франклин, единственный человек в штатском - Самнер Уэллес. Они смотрели на вход в залив, изредка перекидываясь словами. Ждали Черчилля. Британский премьер прибывал на новейшем линкоре "Принс оф Уэлс".
Вот в залив вошли один за другим шесть эсминцев под американскими и канадскими флагами - почетный эскорт. За ними показалась камуфлированная громада линкора. В бинокль Рузвельт рассмотрел на его мостике характерную фигуру Черчилля. Президенту помогли подняться. Когда "Принс оф Уэлс" приблизился, на "Огасте" оркестр грянул "Боже, храни короля", с английского линкора донеслись звуки "Звездного Знамени". Соблюдались все морские церемонии, столь дорогие Рузвельту и Черчиллю.
В 11 утра адмиральский катер отвалил от "Принс оф Уэлс" и подошел к борту "Огасты". На палубе у трапа Рузвельт ожидал Черчилля. Под звуки марша и звон оружия почетного караула Черчилль карабкался по длинному трапу - крейсер был велик. "Можно подумать, что Уинстон возносится на небо для встречи с богом",- съязвил Г. Гопкинс, прибывший вместе с Черчиллем на пути из Советского Союза. Историческое рукопожатие лидеров англосаксонского мира, подарок каждому из 1500 моряков "Принс оф Уэлс" от президента - апельсин, два яблока, 500 г сыра, 200 сигарет - и Атлантическая конференция началась.
Оба, Рузвельт и Черчилль, остро ощущали опасность со стороны Японии. Британский премьер предложил направить в Токио суровое предостережение против дальнейших актов агрессии. ФДР отказался. Англичане пытались побудить Соединенные Штаты провести хотя бы штабное совещание в Сингапуре и обсудить меры защиты Юго-Восточной Азии. Американцы отказались, напомнив своим собеседникам, что вовсе не желают играть роль "добрых дядюшек" в защите Британской империи.
"Черчилль видит события не так, как вы и я, - говорил Рузвельт своим соратникам. - Он удивительно закоснел. Он хочет, чтобы эта война закончилась, как другие, - новым расширением империи. И он хочет, чтобы мы поддержали его. Сейчас он очень обеспокоен Востоком - Гонконгом, Малайей, Индией и Бирмой. Я был вынужден вновь и вновь отказывать в его настояниях припугнуть Японию, ибо я стараюсь сделать все, чтобы не дать японцам повода напасть на нас". Англичанам Рузвельт пообещал, что он "поводит за нос" японцев еще месяца три.
Обсуждение военных вопросов на конференции было производным от положения на советско-германском фронте. Гопкинс поделился своими московскими впечатлениями. Президент и премьер, зная, что на Востоке лежит основной действующий фронт в коалиционной войне против держав "оси", подтвердили свое решение оказывать материальную помощь СССР, о чем сообщили Советскому правительству совместной телеграммой. Попытки Черчилля завязать дискуссию об англо-американской стратегии натолкнулись на вежливый отказ со стороны ФДР и начальников штабов США. Американцы теперь не торопились, вступление Советского Союза в их глазах вдвойне оправдало разумность предшествовавшей политической линии США - выжидать, пока пламя войны пожирало Старый свет.
Атлантическая конференция вошла в историю не потому, что на ней обсуждались военные дела, а по совершенно иным причинам. Рузвельт и Черчилль, хотя и по различным мотивам, постарались придать ей характер грандиозной политической демонстрации. Уже сама секретность встречи в Арджентии (о конференции стало известно спустя два дня после ее окончания) разожгла любопытство. Как результат трехдневного совещания Рузвельта и Черчилля человечеству была преподнесена "Атлантическая хартия" - документ, в котором президент США и премьер-министр Англии взялись определить "лучшее будущее для мира".
В этом хорошо подготовленном документе провозглашалось, что США и Англия добиваются окончательного уничтожения нацистской тирании, не стремятся к территориальным и иным приобретениям, уважают право народов избирать форму правления по собственному выбору и т. д. Рузвельт и Черчилль заявляли, что они заботятся о том, чтобы обеспечить "для всех" более высокий уровень жизни и социальное обеспечение, дать "всем людям во всех странах" жизнь без страха и нужды. Это словечко "все" пестрело с начала до конца Хартии, меньшими категориями президент и премьер не мыслили.
Документ был вызван к жизни в первую очередь тем, что Советский Союз с вступлением в войну сформулировал ее освободительные, антифашистские цели. Ни английское правительство, ни правительство США до тех пор ничего не говорили о целях войны. В "Атлантической хартии" Рузвельт и Черчилль постарались исправить свой промах. Однако действенность лозунгов Хартии зависела от того смысла, который вкладывали в нее составители.
Рузвельт считал, что "Атлантическая хартия" явится программным документом американского господства в мире. Он отвел предложения Черчилля упомянуть о том, что после войны будет создана международная организация. ФДР на это заявил, что он "против создания новой Ассамблеи Лиги наций по крайней мере до тех пор, пока не пройдет определенное время, в течение которого международные полицейские силы, состоящие из войск США и Англии, не проделают соответствующую работу". О Советском Союзе ни слова. Хотя Рузвельт и Гопкинс верили в способность СССР отразить натиск вермахта, они скидывали со счетов нашу страну в послевоенном мире. Они, несомненно, считали, что изнурительная война подорвет силы Советского Союза, откроет путь к преобладанию в мире Соединенных Штатов.
США не намеревались делить скипетр власти и с Англией. Об этом убедительно говорили пункты 4-й и 7-й Хартии, в которых говорилось о "равном доступе" к торговле и мировым ресурсам и "свободе морей". Под этими лозунгами всегда развивалась империалистическая экспансия Соединенных Штатов. Черчилль, естественно, с крайней неохотой согласился на них, внеся ограничительную формулировку: "с учетом существующих обязательств". Впрочем, англичан не слишком заботила словесная оболочка. Представлялось куда важнее заполучить совместное заявление с Соединенными Штатами. В этом и заключалась ценность Хартии для Черчилля.
Громкие слова были произнесены, однако Рузвельт не упустил из виду решающего обстоятельства - Хартия связывала США морально, но не юридически. Документ не был подписан. Он не прошел обычной процедуры оформления международных соглашений - "Атлантическую хартию" просто отпечатали на ротаторе и передали прессе. Следовательно, Хартию не нужно было представлять для ратификации сенату. Рузвельт и Черчилль высказали обуревавшие их мысли - и все тут.
Р. Шервуд, вне всякого сомнения, прав, заметив по поводу конференции в Арджентии: "Стало своего рода священной традицией, что, когда встречаются американский и английский государственные деятели, первый должен быть простым, откровенным, практичным и даже абсолютно бесхитростным, а второй должен быть хитрым, ловким, уклончивым и должен в конце концов восторжествовать. В отношении Рузвельта и Черчилля эта формула несколько перепуталась. Если кого-нибудь из них можно было назвать последователем Макиавелли, то скорее всего Рузвельта; если кто-нибудь из них был "слоном в посудной лавке", то это Черчилль. Премьер-министр быстро понял, что в лице президента он имеет дело с чрезвычайно тонким и скрытным человеком, умевшим искусно уклоняться, человеком, которого нельзя поймать на определенных формулировках и нельзя было уговорить или подтолкнуть на определенные обещания, противоречащие его суждению, воле или инстинкту"*.
* (Р. Шервуд, Рузвельт и Гопкинс, т. I, стр. 573-574.)
Юридически "Атлантическая хартия" решительно ни к чему не обязывала Соединенные Штаты. Однако как ее формулировки, так и режиссерские находки Рузвельта во время встречи с Черчиллем не могли не произвести громадного впечатления. В Арджентию не были допущены корреспонденты, но кинооператоров и фотографов было привезено более чем достаточно. Их напряженная работа дала свои плоды. Американцы от штата Мэн до Калифорнии просмотрели волнующий фильм, коронными кадрами которого было богослужение на палубе "Принс оф Уэлс" под сенью четырнадцатидюймовых орудий.
Кафедра украшена американскими и английскими флагами. Читается первая глава из книги "Иисуса Навина": "Никто не устоит перед тобой во все дни жизни твоей; и как я был с Моисеем, так и буду с тобою, не отступлю от тебя. Будь тверд и мужествен". Этим словам благочестиво внимают 1500 моряков "Принс оф Уэлс" и несколько сот американцев. Стройный тысячный хор молодых голосов возносит псалом "Вперед, воины Христа" к безоблачному небу. "Аминь", - произносит президент. Ему вторит хорошо поставленным голосом Черчилль. Крупным планом: Рузвельт едва сдерживает слезы. Черчилль украдкой вытирает глаза.
Да, они, несомненно, чувствовали себя "воинами Христа", ибо когда пелся этот псалм, признался Черчилль, "мы имели право считать себя служащими делу, к которому нас призвал трубный глас с небес". Даже самый неисправимый скептик не мог не заключить: Франклин Д. Рузвельт отправлялся на войну. Порукой тому были мелькавшие на экране его сыновья Эллиот и Франклин в офицерских мундирах с иголочки. А "Атлантическая хартия" была святым документом - смертные не подписали ее!
14 августа, когда яхта "Потомак" бросила якорь у побережья США, толпы корреспондентов атаковали президента. Они изголодались по новостям за его двенадцатидневную отлучку. ФДР держался загадочно, сообщив, что с Черчиллем достигнуты соглашения на любой случай, на любом континенте. Его спросили: "Не думаете ли вы, что мы ближе к войне?". Рузвельт ответил, что он так считает*.
* (G. Croker, Roosevelt's Road to Russia, Chi., 1959, p. 119.)
17 августа в Вашингтоне ФДР пригласил к себе японского посла Номура и предупредил его, что, если Япония попытается установить свое господство над другими странами при помощи силы, США предпримут меры для защиты своих "законных прав и интересов". Он согласился встретиться в середине октября с Коноэ на Аляске, однако в качестве предварительного условия президент просил японское правительство "любезно сообщить более ясно, чем до сих пор, о своей нынешней позиции и интересах".
XI
Пока Рузвельт занимался возвышенной риторикой на борту военных кораблей в Арджентии, конгресс продемонстрировал свои возможности. Закон о воинской повинности был продлен палатой представителей 12 августа большинством всего в один голос: 203 против 202. Логика противников продления закона была ясна. С началом германо-советской войны, замечает проф. Д. Перкинс, "опасность Соединенным Штатам была устранена. Почему бы двум тоталитарным колоссам не уничтожить друг друга? Разве не самый выигрышный исход - ослабленная Германия и ослабленный Кремль? То, что эта аргументация разделялась значительным количеством людей, показали действия конгресса при продлении срока службы"*.
* (D. Perkins, The Npw Age of Franklin Roosevelt 1932-1945, p. 118.)
Один из руководителей английского правительства Бивербрук заметил сенатору Ванденбергу: "Гитлер не пугал нас больше, чем ваша палата представителей, когда в ней было собрано 203 голоса против 202 за продление закона о воинской повинности". Рузвельт видел эти настроения и использовал любую возможность, чтобы американцы не забывали об опасности.
Еще 7 июля американские войска высадились в Исландии, и с тех пор военные корабли США постоянно курсировали в северо-западной Атлантике. 4 сентября германская подводная лодка выпустила пару торпед по американскому эсминцу "Гриер", а эсминец сбросил на нее глубинные бомбы. Кто был повинен в инциденте - выяснить невозможно. Командование флота отказалось передать сенату вахтенный журнал корабля. Рузвельт поручил подготовить по поводу стычки горячую речь, которую наметил на 8 сентября.
7 сентября в Гайд-парке скончалась мать Ф. Рузвельта. Советники президента предложили ему отказаться от произнесения речи, поручив ее Хэллу. Рузвельт отказался. Он счел достаточным трехдневный траур и уже 11 сентября был перед микрофоном.
Речь идет не об изолированном инциденте, убеждал президент, а о части немецкого плана установить контроль на море. "Когда вы видите гремучую змею, - говорил президент, - вы не ожидаете укуса, а убиваете ее. Нацистские подводные лодки и рейдеры - гремучие змеи в Атлантике... Отныне, если германские и итальянские военные суда входят в воды, которые необходимы для американской обороны, они делают это на свой страх и риск". Американские корабли стали официально конвоировать английские суда западнее 26° з. д., получив приказ атаковать без предупреждения.
Нацистская печать разразилась истерической бранью в адрес Рузвельта. Отныне его имя в германских газетах обычно упоминалось с эпитетом "поджигатель войны № 1". Однако то была только пропагандистская кампания. Когда 17 сентября адмирал Редер обратился к Гитлеру с просьбой разрешить ответные меры, фюрер запретил, разъяснив: "Поскольку, по-видимому, в конце сентября обозначится решительный поворот в русской кампании, следует избегать инцидентов с торговыми судами до середины октября". Героическая борьба советского народа испепелила надежды гитлеровского руководства. "Поворота" не последовало ни в сентябре, ни позднее. Запрещение германским подводным лодкам нападать на американские суда осталось в силе.
Инциденты все же продолжались. 17 октября американский эсминец "Керни", атаковавший германскую подводную лодку, был торпедирован. Погибло 11 моряков. 31 октября был потоплен другой эсминец "Рубен Джеймс", с ним пошли ко дну 115 человек из экипажа в 145 человек.
27 октября в День флота Рузвельт выступил. "На Америку напали, - внушительно сказал президент. - Мы хотели избежать стрельбы, но она началась. И история зафиксировала, кто сделал первый выстрел". Крепко отчитав нацистов за их захватнические планы против Западного полушария, Рузвельт сообщил: "Наши торговые суда должны быть вооружены, чтобы защищаться против гремучих змей в Атлантике. Они должны иметь право доставлять американские товары в порты наших друзей. Наш флот должен защищать наши торговые суда".
Тем, кто считал, что США следует оставаться в стороне от войны между Германией и СССР, Рузвельт напомнил: "Позавчера один сенатор попросил государственного секретаря США обосновать, почему мы должны оказывать помощь России. Ему ответили: "Это зависит от того, насколько данный человек желает остановить и обратить вспять поход Гитлера к мировому господству. Если он хочет сокрушить Гитлера, ему безразлично, кто помогает ему в этом"".
В конгрессе тем временем рассматривался законопроект, предложенный администрацией 9 октября, изменить закон о "нейтралитете", разрешив вооружение американских судов и их плавание в зонах военных действий. Речи Рузвельта, действия американского флота, вне всяких сомнений, говорили о том, что между США и Германией идет необъявленная война. 3 ноября на пресс-конференции Рузвельта спросили: "Многие люди, которые думают о военных вопросах, как и вы, считают также, что продолжать поддерживать дипломатические отношения с Германией бесчестно? Что вы скажете?". Рузвельт ответил: "Нет... Мы не хотим объявленной войны с Германией, потому что каждый наш шаг - оборона, самооборона. Разрыв дипломатических отношений не принесет никакой пользы. Я искренне считаю, что в этом нет ничего хорошего. Будет значительно полезнее сохранять их в нынешнем состоянии"*.
* (S. Rosenman, Working with Roosevelt, p. 302.)
14 ноября 50 голосами против 37 в сенате и 212 голосами против 194 в палате представителей закон о "нейтралитете" был изменен. Вооруженные американские торговые суда могли теперь плавать в зонах военных действий. То была рузвельтовская политика "арсенала демократии" в действии. Риск вовлечения в войну с Германией оставался незначительным - гитлеровские армии глубоко увязли в войне с Советским Союзом. Берлин ограничивался бранью.
XII
Единственным фронтом активной борьбы против держав "оси" осенью 1941 года был советско-германский фронт. Здесь перемалывались силы гитлеровской Германии. Когда в Вашингтоне убедились, что все сроки сокрушения СССР Германией прошли, а Красная Армия продолжала мужественную борьбу, дело материальной помощи советскому народу было, наконец, поставлено на практическую почву. В конце сентября 1941 года в Москве состоялась тройственная конференция представителей СССР, США и Англии, определившая размеры взаимных поставок. Но Советский Союз пока расплачивался наличными за то небольшое количество военных материалов, которое поступало из Соединенных Штатов.
Рузвельт никак не мог отойти от формулы, согласованной летом. Тогда на заседании кабинета, записывал в своем дневнике Г. Икес, "зашел разговор о золотых запасах, которые могут иметь русские... Мы, по-видимому, стремимся к тому, чтобы они передали нам все свое золото в погашение за поставки товаров, пока оно не будет исчерпано. С этого момента мы применим к России закон о ленд-лизе"*. Проводить бесконечно эту политику было опасно с точки зрения тех же американских интересов. Английский представитель на конференции в Москве Бивербрук предупреждал Гопкинса: "Если мы не поможем русским сейчас, они могут потерпеть поражение. Тогда Гитлер, освобожденный наконец от беспокойства относительно Востока, сосредоточит против нас все силы на Западе".
* (The Secret Diary of Harold L. Ickes, vol. 3, p. 620.)
На повестку дня вставало распространение ленд-лиза на Советский Союз. В октябре реакционеры подняли шумиху вокруг этого вопроса в палате представителей. Была предложена очередная поправка к закону о ленд-лизе, запрещавшая предоставлять его Советскому Союзу. Поправка не прошла, ее отвергли 162 голосами против 21. Голосовавшие против были похвально откровенны. Конгрессмен Спенс: "Куда лучше пустить воевать американские доллары, чем американскую молодежь". Конгрессмен Госсет: "Разве не лучше дать денег России, чем отдавать кровь Гитлеру".
7 ноября Рузвельт объявил: "Сегодня я выяснил, что оборона Советского Союза важна для обороны Соединенных Штатов". С этого дня ленд-лиз был распространен на СССР. До конца года Соединенные Штаты поддержали вооруженную борьбу советского народа поставками по ленд-лизу на сумму 545 тыс. долл. Таким образом, СССР в 1941 году получил лишь 0,1% всех поставок по ленд-лизу из США. Кроме того, с начала войны Германии против СССР из Соединенных Штатов было направлено товаров на 41 млн. долл. за наличный расчет.
XIII
На исходе осени 1941 года положение на советско-германском фронте серьезно осложнилось: гитлеровцы продвигались на ближних подступах к Москве, осаждали Ленинград, все еще наступали на юге. Рузвельт торопил с оказанием помощи Советскому Союзу. Он предложил, например, ускорить отправку истребителей в СССР, послав авианосец в Персидский залив. Морское министерство запротестовало, настаивая на перевозке истребителей на торговых судах. ФДР накладывает резолюцию на докладной: "Гопкинсу. Хорошо. Но скажите им от меня: поскорее, поскорее, поскорее!".
Критическое, как представлялось в Вашингтоне, положение СССР в войне с Германией, несомненно, тревожило Рузвельта, но в то же время оно вселяло в него уверенность, что Соединенным Штатам удастся избежать вооруженного столкновения с Японией. Было бы смешно утверждать, что президент строил политику США только на основе "чуда" - японских дешифрованных телеграмм. Однако в совокупности с другими источниками, прежде всего профессиональными заключениями командования американских вооруженных сил, материалы "чуда", по-видимому, считал ФДР, давали возможность Вашингтону предвидеть будущее.
Ход мысли Рузвельта и Хэлла, по всей вероятности, сводился к следующему. Японские милитаристы все еще колебались, в каком направлении нанести удар. Они приняли решение о том, что вооруженный поход против СССР следует отложить до тех пор, когда Германия добьется внушительных успехов в войне против СССР. Глубокой осенью 1941 года положение Советского Союза представлялось очень трудным. Если так, тогда нападение Японии на Советский Союз неизбежно. В Вашингтоне знали и о том, что Германия торопила своих японских союзников встать под знамена "крестового похода" против коммунизма. В сущности, оставалось найти ту соломинку, которая сломает спину верблюда - окончательно убедит японских милитаристов напасть на СССР.
В середине октября 1941 года из Токио поступили на первый взгляд обнадеживавшие известия. Правительство Коноэ пало. Основной причиной его отставки были неудачи в переговорах с США. Коноэ так и не удалось добиться встречи с Рузвельтом. К власти пришел крайне агрессивный кабинет Тодзио. В Вашингтоне ошибочно расценили намерения нового правительства. Исходя из того, что Тодзио был известен как сторонник северного направления агрессии, Рузвельт заключил, что нападение Японии на СССР несомненно.
15 октября ФДР с облегчением пишет Черчиллю: "Я думаю, что они направляются на север, однако ввиду этого вам и мне обеспечена двухмесячная передышка на Дальнем Востоке". 16 октября командующий американским флотом адмирал Г. Старк ориентирует командующего тихоокеанским флотом X. Киммеля на Гавайских островах: "Наиболее вероятна война между Японией и Россией". X. Киммелю вменяется в обязанность "принять должные меры предосторожности.., но не провоцировать Японию".
Приход Тодзио к власти всполошил английское правительство. Исходя из интересов коалиционной войны против держав "оси", в Лондоне все же решили просить американское правительство выступить с совместным предостережением США, Англии и СССР, адресованным Японии, "против блокады Владивостока или нападения на Сибирь". 17 октября соответствующее обращение было передано Хэллу. Правительство США отказалось, а на всякий случай распорядилось направлять грузы в Советский Союз через Архангельск, а не Владивосток.
5 ноября командование американских вооруженных сил представило правительству развернутые рекомендации о том, когда США следует вступить в войну с Японией. Поводом для нее могло послужить японское нападение на американские, британские или голландские владения на Дальнем Востоке и Тихом океане. "Нападение Японии на Россию не оправдывает вмешательства Соединенных Штатов против Японии". Командующие особо подчеркнули: "Не предъявлять никаких ультиматумов Японии". Они хотели выиграть время для завершения военной подготовки на Тихом океане.
Последующие события в Вашингтоне до начала войны между Японией и США никогда не были удовлетворительно объяснены в американской историографии. По сей день остается открытым вопрос: почему оказалось внезапным японское нападение, если Рузвельт и Хэлл могли читать шифрованную переписку Токио? Действительно, загадочные обстоятельства начала войны на Тихом океане дали повод американским историкам Ч. Тэнзилу, Ф. Санборну, А. Барнсу и другим утверждать, что Рузвельт, знавший о настроениях американского народа, сознательно спровоцировал "инцидент". Он якобы подставил под удар американский тихоокеанский флот в Перл-Харборе на Гавайских островах, чтобы поднять на войну миролюбивые Соединенные Штаты.
Обвинения эти были выдвинуты во многих книгах, а основой для них послужили материалы нескольких комиссий, расследовавших в 1942-1946 годах обстоятельства японского нападения на Перл-Харбор. Историки, придерживающиеся этих взглядов, зашли далеко. Ч. Тэнзил, например, указал: "Трибунал по делу главных военных японских преступников, вполне возможно, судил не тех, кого следовало. Быть может, было бы лучше провести процесс в Вашингтоне"*. По всей вероятности, спор в США будет продолжаться еще многие годы, если вообще возможно прийти к каким-либо определенным выводам. Однако версия о злонамеренном заговорщике - Рузвельте, вне всяких сомнений, надуманна. Для ФДР Перл-Харбор явился такой же неожиданностью, как и для всей страны. Японский удар оказался внезапным для Соединенных Штатов не потому, что его злодейски подготовил ФДР, а потому, что президент промахнулся в затеянной им сложной политической игре. И все. Остальные домыслы распространяются противниками политики Ф. Рузвельта из лагеря крайней реакции.
* (Ch. Tansill, Back Door to War, Chi., 1952, p. 629.)
К середине ноября 1941 года Рузвельт отлично знал, что Япония вот-вот начнет войну, хотя, естественно, оперативные планы японского командования не были ему известны. "Чудо" дало возможность прочитать обмен телеграммами между Токио, Берлином и Римом. Гитлеровское руководство заверило японское правительство, что в случае возникновения войны на Тихом океане оно выполнит свои союзнические обязательства по Тройственному пакту.
20 ноября Номура и присланный ему в помощь из Токио Курусу вручили последние японские предложения Хэллу. Японское правительство предлагало США своего рода модус вивенди: не продвигать своих войск в Юго-Восточной Азии и южной части Тихого океана, восстановить экономические отношения между обеими странами. Конечной датой достижения соглашения Токио указало послам 29 ноября. В телеграмме министра иностранных дел Японии Того обоим послам от 22 ноября подчеркивалось: "Эту дату абсолютно нельзя изменить. После нее события будут развиваться автоматически. Пожалуйста, помните это и приложите еще большие усилия, чем раньше. Об этом в настоящее время должны знать только вы - двое послов". Телеграмма была дешифрована и доложена Рузвельту через несколько часов после передачи.
В эти дни по настоянию военных Хэлл подготовил американские предложения, также имевшие в виду установить модус вивенди на Тихом океане на 90 дней. Плав госдепартамента немногим отличался от японского проекта. Хэлл ознакомил с ним послов Англии и Китая, посланников Австралии и Голландии. Все они одобрили предстоявшую акцию американской дипломатии.
25 ноября президент пригласил Хэлла, Стимсона, Нокса, Маршалла и Старка в Белый дом. Сведений о том, что говорилось на совещании, мало. Известна запись в дневнике Стимсона: президент "занялся только вопросом об отношениях с Японией. Он указал, что на нас, по-видимому, будет совершено нападение, быть может, не позднее следующего понедельника (30 ноября. - Н. Я.), ибо японцы, как известно, атакуют без предупреждения. Что нам делать? Проблема сводится к тому, как нам сманеврировать, чтобы Япония сделала первый выстрел, и в то же время не допустить большой опасности для нас самих. Это трудная задача".
Во всяком случае договорились о том, что Японии будут переданы предложения о модус вивенди. Это отвечало интересам военных. Министры - Стимсон и Нокс, командующие - Маршалл и Старк ушли с совещания глубоко удовлетворенными. Они считали, что Рузвельт и Хэлл обеспечат передышку на Тихом океане.
Едва за ними закрылась дверь, как президент и государственный секретарь пришли к противоположному решению. С лихорадочной поспешностью в госдепартаменте был подготовлен поразительный документ, смысл которого сводился к тому, что Соединенные Штаты предлагали Японии по собственной воле восстановить на Дальнем Востоке положение, существовавшее до 18 сентября 1931 г., - эвакуировать войска из Китая и т. д. Никогда в ходе американо-японских переговоров США не выдвигали даже чего-нибудь похожего на эти требования. Вне всяких сомнений, это был ультиматум.
26 ноября Номура и Курусу получили этот документ из рук Хэлла. Оба посла были ошеломлены. Курусу только промолвил - это "равносильно концу переговоров". Хэлл никак не реагировал.
Самое поразительное во всей этой истории заключалось в том, что Рузвельт и Хэлл не информировали о своем решении Стимсона, Нокса и командование вооруженных сил. Они узнали об ультиматуме не от своего правительства, а из дешифрованной телеграммы Номура и Курусу в Токио, в которой передавались американские предложения от 26 ноября.
Стимсон не мог поверить своим глазам. Утром 27 ноября он позвонил Хэллу. "Я умываю руки в этом деле, - спокойно разъяснил государственный секретарь, - теперь все дело зависит от вас и Нокса, армии и флота". Все еще слабо веривший в реальность происходившего, Стимсон позвонил Рузвельту. Президент безмятежно подтвердил: переговоры "закончились великолепным заявлением, подготовленным Хэллом"...
Мотивы вручения ультиматума 26 ноября никогда не были объяснены в Соединенных Штатах. Однако нет сомнения в том, что этот шаг Рузвельта был не случайным, а рассчитанным. В Белый дом поступали все новые сообщения о завершении военных приготовлений Японии. Рузвельт все еще тешил себя надеждой, что в Токио не приняли окончательного решения о том, где выступить - на юге или на севере. ФДР, по-видимому, решил одним ударом разрешить сомнения токийских политиков.
Он разделял профессиональные суждения экспертов государственного департамента. Они постоянно подчеркивали, что Япония обрушится на слабейшего противника. Главный советник Хэлла по делам Дальнего Востока С. Хорнбек 29 октября 1941 г. указывал: "Япония не будет склонна предпринимать новые военные авантюры в тех районах, где она имеет основания ожидать, что встретит энергичное сопротивление, а скорее нанесет удар по слабым районам, которые легко захватить"*. Рузвельт, по-видимому, считал, что, поставленные перед необходимостью выбирать между вооруженными Соединенными Штатами, занявшими твердую позицию, и Советским Союзом, связанным войной с Германией, японские милитаристы вынесут решение о походе на север.
* (W. L anger and S. Gleason, The Undeclared War 1940-1941, p. 843.)
В этом Рузвельт ошибся. Он недооценил память японских руководителей, крепко запомнивших поражения, понесенные в авантюрах против СССР в 1938 году у озера Хасан и в 1939 году на Халхин-Голе. В Токио более реально оценивали мощь Красной Армии, чем в Вашингтоне. ФДР не смог должным образом измерить и глубину империалистических противоречий между США и Японией.
В последующие десять дней, когда японские вооруженные силы занимали исходные позиции, в Белом доме самообольщение достигло гигантских размеров. Все сообщения о военных мерах Японии истолковывались как выдвижение орудий против Советского Союза. Неразбериха в военном и военно-морском ведомствах способствовала неверной оценке намерений Японии. Впрочем, командующие не могли не быть загипнотизированы каменным спокойствием президента.
Вечером 6 декабря Рузвельту и Гопкинсу доставили расшифрованную пространную японскую ноту, которую Номура и Курусу должны были вручить на следующий день. Прочитав ее, Рузвельт заметил: "Это война". Гопкинс согласился и высказался в том смысле, что хорошо бы нанести удар первыми, упредив противника. ФДР согласился в принципе, но добавил: "Нет, мы не можем этого сделать. Мы демократический и миролюбивый народ. У нас хорошая репутация".
Рузвельт все же хотел связаться с Г. Старком. Ему ответили, что командующий флотом в театре. ФДР решил не вызывать его, так как внезапный уход адмирала из театра мог быть замечен и мог вызвать ненужные толки.
Утром в воскресенье, 7 декабря, Рузвельту принесли заключительную часть расшифрованной ноты. Он просмотрел ее, еще не вставая с постели, и сказал: "Похоже на то, что японцы собираются разорвать отношения". И все. Маршалл тем временем послал вялое предупреждение начальникам американских гарнизонов на Тихом океане и в других местах. Хэлл в 14.00 ожидал малоинтересную встречу с Номура и Курусу. Они должны были вручить ему ноту, текст которой государственный секретарь уже изучил.
Рузвельт решил посвятить день отдыху. Он заперся с Гопкинсом в овальном кабинете. Президент, без галстука, разбирал свои коллекции марок. Гопкинс затеял игру с Фалой. Они курили, беседуя о пустяках. Все телефоны были выключены: президент отдыхал. Около часа Рузвельту и Гопкинсу подали обед. Рузвельт не окончил его - он доедал яблоко, - когда раздался телефонный звонок.
Раздосадованный президент взял трубку. Докладывал Нокс:
- Господин президент, похоже на то, что японцы напали на Перл-Харбор...
- Не может быть! - воскликнул Рузвельт.
То была горькая правда. Внезапно, без объявления войны, японские вооруженные силы напали на американские и английские владения на Дальнем Востоке и Тихом океане. Японское оперативное соединение нанесло удар по Перл-Харбору. Американский тихоокеанский флот был разгромлен. Началась война на Тихом океане.
XIV
Во второй половине дня 7 декабря 1941 г. негодующие члены правительства и командующие вооруженными силами собрались в Белом доме. Они пришли к Рузвельту, чтобы обсудить неотложные меры для отражения вероломного нападения. Некоторые министры, в первую очередь Стимсон, требовали объявить войну одновременно и Германии. ФДР не считал это необходимым. Хотя он понимал, что Германия поддержит Японию, президент все же хотел предоставить инициативу объявления войны гитлеровскому руководству.
8 декабря Рузвельт выступил на объединенном заседании конгресса. Он взволнованно рассказал о вероломстве японцев и о том, какие благородные усилия прилагало правительство США, чтобы сохранить мир. Назвав 7 декабря "Днем Позора", Франклин Д. Рузвельт попросил конгресс объявить войну Японии, что и было сделано.
В речи по радио к стране 9 декабря Рузвельт закрепил вину за войну за японскими милитаристами. "Я могу сказать с величайшей уверенностью, - заявил он, - что ни один американец сегодня или спустя тысячу лет не будет испытывать ничего, кроме гордости, по поводу нашего терпения и наших усилий на протяжении многих лет, направленных на достижение мира на Тихом океане, который был бы достоин и справедлив для всех стран, больших и малых. И ни один честный человек ни сегодня, ни тысячу лет спустя не сможет подавить чувства негодования и ужаса по поводу предательства, совершенного военными диктаторами Японии под прикрытием флага мира, который несли среди нас их специальные представители".
|
ПОИСК:
|
При использовании материалов сайта активная ссылка обязательна:
http://usa-history.ru/ 'История США'