Овидий Горчаков. В гостях у дяди Сэма (Главы из книги)

Надо больше знать друг друга, люди, больше!

М. Горький

В столице "Имперского" штата

Новый Рип ван Винкль

С детства, со скамьи в американской школе, знакома мне сказка Вашингтона Ирвинга о Рип ван Винкле, но никогда не думал я, что окажусь, как говорят американцы, в его сапогах, то есть в его положении. Старина Рип, живший столетия назад в деревеньке голландцев- переселенцев в горах над Гудзоном, повстречался как- то вечером с горными духами. Околдованный духами, Рип уснул, а когда проснулся и спустился в деревню, то увидел, что все в ней изменилось, что прошло долгих два десятилетия, пока он спал в горах, очарованный сном. Только горы да Гудзон были прежними, а люди стали другими, народилось новое, незнакомое поколение.

Я вернулся в Нью-Йорк спустя тридцать лет, но перемены в этом городе, да и во всем мире, были куда разительнее тех, что произошли в сонной деревушке Рип ван Винкля.

В этом городе я ходил в школу, катался по бруклинским тротуарам на роликах, учился играть в бейсбол, заправски жевал чуингвам, смотрел первые фильмы о Тарзане и... "Путевку в жизнь".

Потом, спустя десяток лет, когда партизаны под Могилевом, под Брянском, под Мозырем просили меня, разведчика-десантника, надеть наушники и послушать радио ("Не слыхать ли что про второй фронт?""), эта нью-йоркская жизнь казалась полузабытым фантастическим сном.

И вдруг сон стал явью. Вновь почувствовал я себя мальчишкой, когда увидел прежние сентиментальные комиксы вроде "Маленькой сиротки Анни"; когда отведал на улице "хатдогс"- булку с горячей сосиской - большим лакомством в годы "великой депрессии"; когда включил телевизор и посмотрел старый фильм "Тарзан и его подруга" (потом я узнал, что американские теле-студии без конца крутят кинофильмы тридцатилетней давности). Круг замкнулся! На этот фильм мы бегали всем классом, потом дружно играли в Тарзана. Разбрелись дружки-приятели, снесена старая бруклинская школа, исчез бесследно и старый кинотеатр около форта Гамильтон, из одноклассников кто погиб за хорошее дело в Нормандии, кто за плохое - в Корее, совсем почти стерлась память о древнем фильме, и вдруг вот он, нестареющий Тарзан, на экране миллионов телевизоров; эхом отдаваясь в каньонах Нью-Йорка, вновь звучит его боевой клич. Разумеется, совсем другими глазами смотрел я теперь этот фильм, с грустноватой усмешкой вспоминая детские восторги.

Первые общие впечатления от Нью-Йорка шестидесятых годов целиком повторили детские впечатления: внешне Нью-Йорк остался все тем же городом - самым огромным, самым многолюдным после Токио. На улицах стало заметно теснее, исчезла надземка, но прибавилось автомашин, еще выше вытянулись дома и небоскребы, мелкие лавчонки уступили место супермаркетам и универмагам.

В тридцатом году, помню, пока мы не сняли квартиру в Бруклине, мы жили в небольшой манхеттенской гостинице. Тогда гостиница мне казалась сверхроскошной. Живя в Москве на Таганке, я не знал ни ванны, ни душа, а ходил в баню с шайкой, никогда не говорил по телефону, не ездил в метро, не знал центрального отопления. Даже я, мальчишка, не мог тогда не почувствовать, как велик был разрыв между тогда уже стареющей Америкой и тринадцатилетним Советским Союзом. Теперь же разрыв этот поразительно сократился. Главное в том, что мы уже обогнали Америку во многих жизненно важных делах, в чем очень скоро мы еще раз убедились, когда вся Америка заговорила о Гагарине. А если бы не война, если бы не пришлось восстанавливать разрушенное! Да, американцы тоже воевали, но на их города не упало ни одной фугаски или "зажигалки", и США - единственная страна в мире, в которой жизненный уровень не понизился, а повысился за время мировой войны.

Что еще изменилось в Нью-Йорке? По утрам, выходя из гостиницы, я удивлялся выливавшемуся из Пенсильванского вокзала огромному нескончаемому людскому потоку. В послевоенное время сотни тысяч более или менее состоятельных людей, работающих в Нью- Йорке, переселились за город. Нормальная жизнь в Нью-Йорке стала невозможной. Многие живут далеко от города, где-нибудь в Пенсильвании или Коннектикуте. Охочие до статистики американцы подсчитали, что пригородники проводят около пятнадцати часов в неделю в поезде, то есть целых два рабочих дня.

Промышленность из Манхеттена перекочевывает в окраинные районы города,- в Манхеттене не хватает земли. И возникает новое противоречие: заводы переезжают, скажем, через Гудзон в Фэр-лоун, штат Нью- Джерси, а рабочие этих предприятий туда переехать не могут,- в Фэр-лоуне живут аристократы, которые не желают якшаться с разными там неграми, пуэрториканцами да и с белыми, если эти белые - рабочие. Поэтому власти Фэр-лоуна запрещают строительство домов, стоящих дешевле 20 тысяч долларов. Возникает новая проблема - рабочие ездят ежедневно туда и обратно, а метро и автодороги с таким людским потоком справиться не могут.

Характерная деталь:только 17 процентов пригородников ездят теперь на своих автомашинах в Манхеттен на работу, остальные пользуются общественным транспортом. Объясняется это просто - в часы "пик" в город проехать почти невозможно из-за давки на дорогах.

И еще одна деталь: ежегодно 50 тысяч состоятельных белых переезжают из Нью-Йорка за город и почти столько же пуэрториканцев и негров въезжают в него. Подсчитано, что лет через пятнадцать-двадцать "цветные" составят большинство населения Нью-Йорка и многих других городов.

Первые отрывочные впечатления, значительные и незначительные, важные и пустяковые, в отеле и на улицах, ложатся в записную книжку.

...Мальчишка в киоске гостиницы "Говернор Клинтон", подменяя отца, продает марки.

- Сколько стоит марка для письма в Москву?

- В Европу - пятнадцать центов,- отвечает мальчишка,- в Азию - двадцать пять центов. Значит, двадцать пять, сэр!

- Но ведь Москва в Европе!

- Извините, сэр, мой учитель географии говорил, что Москва в Азии. Двадцать пять, сэр!

Ньюйоркцы иа редкость нелюбопытны. Спеша по улице, никто из них не смотрит по сторонам. Отсутствующий взгляд. Но бывают, конечно, исключения. На 5-й авеню кинооператора Колошина и меня остановила бойкая пожилая дама, шикарно одетая, густо напудренная. Блеснув очками, она спросила Колошина, глядя на его "Конвас":

- Что снимаете? Вы профессионалы? Странный аппарат!

- Это русский киноаппарат.

- Русский? Не может быть! А вы кто?

- И мы русские,- отвечал я.

- Надеюсь, белые русские?

- Нет, красные.

- Но по крайней мере вы не захотите вернуться туда?!

Мы пошли своей дорогой, а настырная дама шла сзади и бубнила:

- Мне хотелось бы с вами встретиться, потолковать. Бьюсь об заклад, что я обращу вас в нашу веру.

- Напрасный труд!

Мы ускорили шаг. Агитаторша на своих каблуках- "шпильках" скоро стала отставать, с отчаяньем крикнула вслед:

- Да увидят свет неверующие!

На Бродвее старая, болезненно полная женщина в черных очках, в заношенном платье, с жестяной кружкой в руке, в которой погромыхивают медяки, поет пошловато-бойкую любовную песенку. На груди и спине плакаты с надписью: "Благодарите ли вы бога за то, что он сохранил вам глаза?"

В витринах парикмахерской выставлено объявление: "Идите в ногу со временем! Брейтесь дома электробритвой, а мы вас подстрижем!"

Бродя по авеню и улицам Манхеттена и Бруклина, стоя в поезде метро, сидя в кафетерии, я не переставал поражаться многообразию иностранных акцентов у ньюйоркцев. Порой на улицах этого города слышишь речь, ни на что не похожую, словно не земную, а вроде бы как марсианскую, и тогда вспоминаешь, что в Нью- Йорке живут люди, говорящие почти на 3 тысячах языков и наречий мира. В Нью-Йорке любят говорить: "Типичный ньюйоркец - это тот, кто родился где угодно, только не в Нью-Йорке". Как-то забылось, что Нью- Йорк - город-полиглот. Я специально заглянул в последний статистический справочник, составленный по переписи 1958 года. Оказалось, что в этом разноязыком городе живет почти 3 миллиона граждан, родившихся вне США, и без малого 2 миллиона граждан родились у эмигрантов, принявших американское гражданство!

В Нью-Йорке живет больше евреев, чем в любом другом городе мира,- более 2 миллионов. Затем идут итальянцы (около миллиона), русские (около 400 тысяч), немцы (около 250 тысяч), поляки, ирландцы, греки, чехи, китайцы. Бок о бок в городе живет около 60-70 национальностей. Видел я и японок в кимоно, щелкающих деревянными сандалиями, и коренных американцев - индейцев в национальных костюмах. Мне показали на небоскреб Вулворта и сказали, что в его строительстве особо отличились украинцы-верхолазы.

"Загадочная картинка,- писал в 1925 году Маяковский,- кто же такие, в сущности говоря, американцы, и сколько их стопроцентных?"

Америку называют иногда "нацией наций".

В центре торгового района Манхеттена я видел такое объявление в витрине магазина: "On parle frangais, se habla espanol, si parla italiano, man spricht deutsch, mowimy po polsky", что означает на пяти разных языках: "Говорим по-французски, говорим по-испански, говорим по-итальянски, говорим по-немецки, говорим по-польски". А внизу - приписка: "We also speak English" - "Мы говорим и по-английски".

Маяковский удивлялся нью-йоркской грязи: "Грязь почище минской..." Минск стал чистым городом. Нью- Йорк стал немного чище. Стараниями мэрии всюду, на всех углах, расставлены мусорные урны с броской надписью: "Голосуйте за чистый Нью-Йорк". "Голосовать" - значит бросать окурок или увесистый номер "Тайме", весящий по воскресеньям около 2 килограммов, не просто на панель, а в урну. Но увы, на моих глазах многие ньюйоркцы небрежно бросали под ноги все, от чего им хотелось избавиться.

Собвей - метро Нью-Йорка, став еще протяженнее, нисколько не изменилось, такое же тесное, грохочущее, грязное, в струпьях старых реклам. Раньше билет стоил "никл" - пять центов, теперь втрое дороже. Это самый быстрый вид транспорта в городе, вдвое быстрее такси.

...Недалеко от нашего отеля, на 54-й улице, помещается Магазин под названием "Слип-сентр" - "Центр сна". В витрине огромная роскошная кровать, на которой мирно спит супружеская пара - симпатичные манекены в пижамах. Сколько раз ни проходил я мимо "Слип-сентра", ни разу не видел в нем покупателей. Любопытство завело меня в магазин, и продавец немедленно предложил мне двуспальную кровать, на которой могло бы, пожалуй, расположиться отделение солдат. Кровать эта автоматически принимала шесть разных положений. Рядом стоял аппарат, воспроизводящий шум морского прибоя любой громкости. Другой аппарат - для супругов неразговорчивых или робких, свое-образный барометр со стрелкой мужа и стрелкой жены, которые устанавливались на таких делениях циферблата: "Ты стал забывчив, дорогой!" Или: "Вспомни медовый месяц, дорогая!"

Почти на каждой улице в любом американском городе вы можете сегодня встретить юных лоботрясов с волосами, густо смазанными бриллиантином, стильной прической "утиный хвост". Принадлежат они к всеамериканской школе малолетних преступников. Одни из них еще учатся в школе, в этих "джунглях черной доски", другие давно бросили школу и ищут в эти нелегкие времена работу или работают где-нибудь - моют посуду, разносят покупки или таскают за игроками в гольф мешок с клюшками. Под вечер собираются они возле бара, где висит табличка с надписью: "Ноу май- норз" - "Несовершеннолетние не обслуживаются".

Это не только отпрыски бедных итальянских или пуэрториканских фамилий, но и дети зажиточных пуритан, дети стопроцентных американцев. Все одеты одинаково: черные кожные куртки с серебряными молниями даже па рукавах, черные джинсы, поддерживаемые много ниже пупа широким поясом с металлической клепкой, тяжелые бутсы вроде армейских. В карманах у потомков пуритан бряцают самострелы, бритвы, модные ножи на пружинах. Из раскрытого окна доносится - подряд этак раз сорок - какой-нибудь рок-н-ролл Элвиса Пресли или твист Чабби Чэккера.

"Утиные хвосты" стоят в излюбленной позе Элвиса Пресли: выпятив нижнюю часть живота, скрестив руки, поддерживая локти ладонями или по-ковбойски заложив за ремень большие пальцы рук.

Мимо "утиных хвостов" проходят их юные подруги. На лицах, озаренных неоновыми сполохами, не меньше разноцветной краски, чем бывало у индейцев, ступивших на тропу войны. Проходят они, вихляя бедрами, выпятя надувные бюсты а-ля Джен Мэнсфилд. "Утиные хвосты" отпускают вслед девицам стандартно-скабрезные остроты и, лихо сплевывая, взапуски врут о своих победах над слабым полом. Язык их непереводим и непечатабелен. Закуривают они, чиркая фосфорные спички о ноготь большого пальца. Стоят час-два, покуривая, сплевывая, похабничая.

Потом тянутся в бар, слушают джук-бокс - платный автоматический проигрыватель, чтобы вновь и вновь услышать какой-нибудь твист или рок, выпить запретного виски или кока-колы, когда нет денег.

В бестселлере известного американского писателя Макса Шулмана "Сплотимся вокруг флага, ребята!" ярко описывается времяпрепровождение "утиных хвостов", этих американских кузенов наших стиляг:

"- Какова вечерняя сенсация? - спросил Уолли.

- Как и вчера - никаких сенсаций,- ответил Эд.

- Хреновый город - хреновый морг! - сказал Чарли.

- Хреновина! - сказал Фред.

Все сплюнули.

- Завели бы молодежный клуб у нас,- сказал Уолли.- Было б где подцепить юбку.

- Юбка пришлась бы кстати,- сказал Эд.- Я уж больше недели не имел ни одной.

- Хреновина! - сказал Фред.

- Стерва буду!..- сказал Эд.- Иду я по Пятой авеню, вижу, эта бабенка мне глазки строит. Лет тридцать пять, но еще ничего, мировой товар! Я, натурально, к ней пристроился, иду в ногу, она - хоть бы хны. Она в отель, и я за ней... Она в номер, и я туда. Тут она запирает дверь и мигом срывает с себя всю одежду. Я, натурально, тоже срываю с себя всю одежду, и она тащит меня на кровать. И, будь спокоен, мы прошли полный курс!

- Хреновина! - сказал Фред.

- Стерва буду! - настаивал Эд.

- О'кей, поедем в Нью-Йорк к ней! - сказал Чарли.

- Что ты! - сказал Эд.- Никак нельзя. Я обещал, что не вернусь. Она, понимаешь, из самого высшего общества, и, если об этом дознаются, от нее отвернутся все Четыреста семейств.

- Хреновина! - сказали остальные..."

Около полуночи они брели домой, где во время их отсутствия отцы и матери (на их языке - "ископаемые") бурно спорили. Причем каждая мать уверяла, что с мальчиком ничего плохого не происходит, просто возраст такой, а каждый отец доказывал, что хороший подзатыльник поможет обормоту скорее выйти из этого проклятого возраста. Когда мальчик, шаркая подошвами, входил в дом, мама подходила к нему с заискивающей улыбкой и лепетала: "Выпей стаканчик молочка, милый, а потом баиньки!" В ответ на что мальчик рычал: "Да отстань ты от меня ради бога!" - и, шатаясь, шел в спальню, а мать прикрывала его своим телом от отца, грозившего проломить ему череп.

В номере на двадцатом этаже "Говернор Клинтон" я включил радиоприемник. Какая-то радиостанция передавала проповедь раввина Гринберга: "Америка в опасности... Ей угрожает Россия, обладающая смертоносными ракетами. Ей угрожает моральный распад, коррупция в бизнесе, разложение молодежи... Мы должны укрепить свою веру в бога, в вечную истину, в великие американские идеалы!.."

Я включил телевизор с огромным экраном. Первым канал: комментатор пугал телезрителей "угрозой Кубы". Второй канал: сенатор Голдуотер бряцал оружием. Третий канал: антисоветская клюква из серии "Драматические были" - американский газетчик пробирается за "железный занавес", чтобы встретиться с дядюшкой, которого он не видел много лет, и убеждается, как без обиняков заявил ведущий, что миллионы людей в Советской России стали жертвами советской идеологии. Не успела закончиться эта программа, как диктор заговорил о "трех американцах, томящихся в тюрьмах за "железным занавесом"". В сердцах переключился я на четвертый канал: шла передача о "жертве" коммунистов кардинале Миндсеити. В тот же вечер мы пошли в кино на 42-ю улицу. Там шел антисоветский боевик. Известный антисоветчик Джон Уэйн играл американского летчика, хитроумно похищающего из России секреты реактивной авиации.

Я перелистал газеты. Почти все они говорили о Советском Союзе в таком тоне, будто война с Советским Союзом неизбежна, будто разразится эта война не сегодня завтра. Какой-то правительственный орган сообщал, что разработаны планы контроля заработной платы и цен, экономии продовольствия на случай ядерной войны.

На стене многоэтажного дома висел щит: "Бомбоубежище на 200 человек".

Плакат в витрине мексиканского ресторана гласил: "Видным ядерным ученым Мексики доказано, что потребление лепешек тортиллас сокращает усвоение организмом стронция-90".

Всюду - в эфире, на экране, в прессе - полным ходом шло великое "промывание мозгов". Я знал, что эта кампания длится уже много лег - больше, чем потребовалось Гитлеру, чтобы оболванить немецкий народ.

Реакционные американские идеологи и пропагандисты понимают: чтобы заставить американцев ненавидеть русских и других коммунистов, надо прежде всего заставить народ бояться их.

"Над нами висит не дамоклов меч, - сказал мне на приеме редактор одной нью-йоркской газеты, - а нечто похуже. Мы живем под сенью стомегатонной бомбы!.."

Я видел в американском журнале репродукцию страшной картины - картины наполовину затопленного океаном мертвого Нью-Йорка. "Лучше быть мертвыми, чем красными!" - истерически вопили газеты. Предчувствием всемирного катаклизма, конца света пронизаны многие современные американские романы, научная фантастика, кинофильмы. В отелях лежат инструкции, как вести себя в случае атомной бомбардировки. В отеле "Говернор Клинтон" нас предупредили: "Вскоре состоится учебная атомная тревога!" Военный психоз отравил воздух Америки.

Мы видели Нью-Йорк в грозу. Она похожа была на грозу в горах. Нехотя рассеивались клубы тумана. Ливень затопил подвалы многих домов в Бруклине. Под дождем блестели громады зданий, в окнах отражались извилистые молнии. Грохот эхом отдавался в теснинах улиц. Во времена Вашингтона Ирвинга ньюйоркцы говорили друг другу: "Это команда Генри Гудзона играет в кегли в горах!" Теперь они говорят: "Похоже на атомную бомбардировку!"

А вскоре все газеты заговорили о "бомбоубежищном буме". Городские муниципалитеты под панический вопль "Спасайся, кто может себе это позволить" покупали, заказывали, строили бомбоубежища, в которых надеялись переждать ядерную войну. Закупали оружие, чтобы отстреливаться от соседей на случай, если те пожелают спастись "на чужбинку". Но опрос показал, что только один процент населения верит в этот путь спасения. Здравый смысл взял верх. "Кому нужно спасаться,- философски рассуждали одни,- если погибнет цивилизованный мир!" "Повальное увлечение самоспасательством,- заявляли другие,- означает полное банкротство веры в свое правительство!"

Город Портланд, штат Орегон, истратил уйму денег на создание своей гражданской обороны. И вот грянула... буря. Не военная - к счастью, обыкновенная. Город решил испробовать свою оборону, власти объявили тревогу. Проба окончилась позорным провалом: прежде всего, начальник городской конторы связи был на охоте и потому не мог привести в действие систему оповещения и связи. Далее оборона рассыпалась во всех звеньях. Скандал в Портланде привел к тому, что законодательное собрание штата Орегон проголосовало за полную отмену программы гражданской обороны. Число скептиков растет во всех штатах страны. Не однажды слышал я, как американцы с возмущением называли "бомбоубежищный бум" бесстыдной спекуляцией бизнесменов на страхе людей за свою жизнь.

Большинство американцев с чувством огромного облегчения приветствовало подписание договора с Советским Союзом о частичном запрещении ядерных испытаний, ибо бомбоубежища порождают лишь ложное чувство безопасности, а договор - серьезный шаг на пути к ее обеспечению.

Хеопс XX века

Первое, что мне хотелось увидеть в Нью-Йорке,-это Рокфеллер-центр.

В 1900 году не было человека в Америке богаче Джона Д. Рокфеллера, младшего сына бедного баптистского проповедника. В середине двадцатых годов обогнал его Генри Форд. Позднее миллиардеры и миллионеры - верховные жрецы "желтого дьявола" - стали утаивать точные размеры своего богатства. В тридцатом году Рокфеллер опять вышел на первое место, а Форд сполз на седьмое, после Меллона, Дюпона и других. Сегодня трудно сказать, кто богаче: пятеро сыновей покойного Рокфеллера (во главе с Нельсоном Рокфеллером, губернатором штата Нью-Йорк, который долго метил в президенты США), или техасец Х. Л. Хант, или техасец Хью Рой Каллен.

"Рокфеллер-центр.- это истинный символ Америки XXI века! - взахлеб твердили мне "сверхпагриотически" настроенные американцы.- Это новое чудо мира! Это новый Нью-Йорк!"

Издали меня и впрямь потряс Рокфеллер-центр. Понравилась прежде всего строгая красота линий его небоскребов.

Рокфеллер-центр - этот город в городе, маленький Нью-Йорк в большом Нью-Йорке - сложен из шестнадцати сверкающих стеклом и сталью небоскребов, в которых арендуют помещения свыше тысячи солидных деловых фирм и размещаются 200 магазинов и 25 ресторанов. Дневное население этого города - почти 200 тысяч человек. Небоскребы образуют прямоугольную площадь, на которой летом помещается два открытых кафе- со столиками под желто-белыми зонтами, с фонтаном и раззолоченной скульптурой Прометея, а зимой - небольшой каток.

В годы второй мировой войны здесь возделывался "огород победы" - выращивались морковь, лук и капуста. Ханжеская затея! Почему бы вместо огородничества не отвалить Рокфеллерам 1-2 миллиарда на танковые колонны, на быстрейшее открытие второго фронта?

Деловой район Рокфеллер-центра включает небоскребы, арендованные могучими концернами и компаниями, которым принадлежат радио и пресса, нефть и каучук, металлургическая промышленность и военная техника. К Рокфеллер-центру относится и "Интернейшнл билдинг" с двумя десятками иностранных консульств, и Радио-сити-холл - огромнейший в мире мюзик-холл. Его зрительный зал вмещает 6200 человек. На сцене канканирует целый батальон девиц, известных под названием "рокеттс" - "ракеточек". Любопытно, что теперь появился ультрасовременный номер, исполняемый в марсианских бикини и шлемах космонавтов.

В Рокфеллер-центре мы увидели модернистски стилизованную семитонную фигуру Атласа в 15 футов высотой, держащего на плечах сфероид из нескольких колец. Вот подлинный символ, пришедший на смену старой "мисс Либерти" - статуи Свободы! Не знаю, какую идею пытался вложить в своего бронзового Атласа скульптор Ли Лоури, но я понял так: династия Рокфеллеров - Атлас капиталистического мира, а кольца сфероида - оковы монополий.

Главный вестибюль здания РКА^* знаменитые художники, в том числе Диего Ривера, украсили фресками. Никакие деньги не могли купить совесть гениального Риверы. Одна из его фресок изображала Владимира Ильича Ленина. Поднялась буря. Правая пресса неистовствовала. Бесновались "бешеные". Портрет Ленина в цитадели капитализма! Нельсон Рокфеллер, старший наследник старого миллиардера, повелел разрушить фрески Риверы, величайшего мастера настенной живописи нашего времени. Прогрессивная Америка заклеймила этот поступок как акт "культурного вандализма". Вместо фресок Риверы появились бездарные фрески с лживо-фарисейскими надписями вроде: "Конечный удел человека зависит не от того, сумеет ли он научиться новому, сделать новые открытия и одержать новые победы, а от усвоения уроков, преподанных почти две тысячи лет назад". Так гласит надпись на фреске англичанина Фрэнка Брэнгвина.

^* (Имеется в виду Дом радио. (Примечание автора.))

...Да, многое понравилось нам в Рокфеллер-центре- и сервис фотоателье, проявившего наши пленки за семь-восемь часов, и музей-парикмахерская с экспонатами тысячелетней давности до девяностых годов прошлого века. "Гвоздь" коллекции - старинная картина, изображающая сцену из "Севильского цирюльника".

В игрушечном магазине можно купить действующую модель автомобиля или говорящую куклу (внятно произносит десять фраз). В ювелирных магазинах продаются кольца с изумрудами и бриллиантами, стоящими тысячи долларов, и часы-новинка, которые заводятся сами от малейшей перемены температуры. В лавках восточных товаров выставлены китайские чайники, сохраняющие тепло, как термосы, с ненагревающимися ручками. В гастрономе Джулии Бриньоль гурманы могут приобрести улитки и мясо гремучей змеи - весьма модная закуска для пресыщенных толстосумов.

Рокфеллер-центр называют сегодня пятьдесят восьмым городом Соединенных Штатов - именно таким и является он по количеству населения. Этот город больше Женевы и Канберры. Под высоченным городом раскинулся еще один подземный город, город магазинов, ресторанов, баров, парикмахерских и город огромных гаражей, тоннелей, складов, котельных, мастерских, пожарных команд.

Характерно, что в этом городе можно просуществовать этаким уэллсовских морлоком всю жизнь: в нем есть все для существования дворников и уборщиц, пожарников и истопников, служащих и чиновников, клерков и директоров компаний. Но никто в этом городе не рождается. И не умирает. В нем нет ни родильных домов, ни похоронных бюро. Негде в нем и спать. Здесь только работают. Работают. Работают во славу Рокфеллеров. Ради нескольких монет из их необъятного денежного мешка..

Арабская пословица гласит: "Все боится времени, а время боится пирамид". Ныне время работает против современных Хеопсов.

22 ноября, сразу же после сообщения об убийстве президента Кеннеди, мы закрыли нашу выставку - выставку советской графики. Оглушенный, шел я в отель улицами Рокфеллер-центра и задержался на Нижней площади около флагов 1 государств, входящих в Организацию Объединенных Наций. Все флаги были приспущены.

Целая толпа рабочих собралась у двух-трех автомобилей, остановившихся у обочины. Все слушали радио. Такое я видел три года назад, в 1961 году, когда весь Нью-Йорк слушал сообщения о полете Гагарина в космос. Но лица у всех были совсем другие. На них - боль и скорбь, растерянность и гнев. И по Рокфеллер-центру плыл траурный звон с колоколен собора святого Патрика.

Флаги Объединенных Наций... Глазами я нашел флаги держав-победительниц, основавших после разгрома фашистского рейха Организацию Объединенных Наций. Думая о крови, пролитой в Далласе, этом бастионе американской реакции, я вспоминал врезавшиеся мне в память слова известного в Америке радиообозревателя канадца Листера Синклера, произнесенные им в День Победы над гитлеровским рейхом:

"Если мы перебьем всех нацистов в форме, а сами воспримем нацистскую идею, тогда, выходит, победил нацизм. И очень может быть, что это случится... Сегодня, сейчас нам надо искать такой мир, в котором это не может случиться... Сейчас мы должны начать бороться за справедливость для всех. И тот день, когда мы ее завоюем, будет днем нашей настоящей победы!.."

1964