Глава пятнадцатая. "Мэджик сообщает..."

В этот момент в дверь постучали. Президент увидел Билла Хассетта. За ним стоял Майк Рилли, откинув полу пиджака и положив руку на кобуру пистолета.

- Готово? - воскликнул президент, решив, что Хассетт принес окончательный текст ответа Сталину, и даже не задавшись вопросом, почему здесь оказался Рилли.

- Почти готово, сэр, - ответил Хассетт, прекрасно понимая, чего ждет Рузвельт. - Я думаю, что через полчаса предоставлю вам полную возможность отругать меня за искажение ваших мыслей. Но сейчас я по другому поводу, сэр. Шифровка из Вашингтона.

И секретарь протянул президенту папку, которую до этого держал в опущенной руке, чуть за спиной - так, что Рузвельт ее даже не заметил.

Еще вчера Рузвельт наверняка ощутил бы прилив раздражения при упоминании о любой бумаге из Вашингтона - он не хотел и не мог заниматься чем бы то ни было, кроме "джефферсоновской речи" и "русского вопроса", или, точнее, ответа Сталину.

Но сейчас он спокойно сказал:

- Давай ее сюда.

В папке лежала расшифрованная телеграмма, напечатанная заглавными буквами на узкой полоске бумаги:

СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО. ТОЛЬКО ДЛЯ ПРЕЗИДЕНТА ОТ МАРШАЛЛА. МЭДЖИК СООБЩАЕТ, ЧТО ЯПОНЦЫ НАМЕРЕНЫ ПЕРЕБРОСИТЬ БОЛЬШИЕ СОЕДИНЕНИЯ ВОЙСК ИЗ МАНЬЧЖУРИИ НА ТИХООКЕАНСКИЙ ТЕАТР ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ. СВЕДЕНИЯ ПОДЛЕЖАТ ПРОВЕРКЕ, ТАК КАК УСЛОВИЯ ПРИЕМА БЫЛИ КРАЙНЕ НЕБЛАГОПРИЯТНЫМИ. ПЕРЕХВАТ ЧАСТИЧНО РАСШИФРОВАН, ЧАСТИЧНО РЕКОНСТРУИРОВАН. ПОСЛЕ ДОПОЛНИТЕЛЬНОЙ ПРОВЕРКИ ПОДТВЕРДИМ ИЛИ ДЕЗАВУИРУЕМ ЭТО СООБЩЕНИЕ. МАРШАЛЛ.

Все поплыло перед глазами Рузвельта. Голубое безоблачное небо за окном мгновенно почернело. Угрожающе зашумели деревья. Казалось, откуда-то надвигается смерч, чтобы снести с лица земли "Маленький Белый дом", его обитателей, все вокруг...

"Мэджик" - так называлась специальная дешифровальная машина, сконструированная американцами. С ее помощью они успешно раскрыли код японцев и читали их радиограммы.

Смысл текста не оставлял никаких сомнений. Если японцы решили перебрасывать из Маньчжурии соединения своей мощной Квантунской армии на тихоокеанский театр военных действий, значит, они уверены, что русские не вступят в войну и в ближайшее же время американцам следует ожидать грозного удара со стороны противника.

- Оставьте меня, - тихо сказал Рузвельт.

- Простите, сэр, но вы не расписались на документе и не вернули его мне.

- Д-да... - рассеянно произнес президент, по-прежнему не отрывая глаз от телеграммы.

И вдруг его осенила спасительная мысль: "Условия приема были крайне неблагоприятными. Сведения не очень точны. Может быть, все это не так. Кто-то ошибся... А может быть, в перехвате все верно - все, кроме самого главного? Может быть, это предумышленная дезинформация - японцы "подбросили" нам свою радиограмму, чтобы поссорить нас с русскими".

Подняв голову, Рузвельт увидел, что Хассетт протягивает ему свой "паркер". Схватив ручку и с трудом удерживая листок бумаги на подлокотнике коляски, президент написал:

"СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО. МАРШАЛЛУ ОТ ПРЕЗИДЕНТА РУЗВЕЛЬТА. СРОЧНО ОСУЩЕСТВИТЕ ПРОВЕРКУ ПО ВСЕМ КАНАЛАМ. ЖДУ СООБЩЕНИЯ. РУЗВЕЛЬТ".

Писать было неудобно, подлокотник не мог заменить стол, чернила разбрызгивались - президент с силой нажимал на перо.

- Пусть шифровальщики немедленно отправят это Маршаллу, - сказал Рузвельт, передавая листок Хассетту.

Билл и Майк вышли, вернее, выбежали из комнаты. Приттиман исчез еще раньше - сразу же, как только понял, что речь идет о государственной тайне.

Некоторое время президент сидел молча...

Неужели денонсация договора с Японией не более чем блеф? Неужели русские оказались предателями? Те самые русские, которые не далее как в прошлом году пошли на большие жертвы: приостановили успешно развивавшееся наступление и перегруппировали свои войска, чтобы помочь союзникам, оказавшимся в катастрофическом положении в Арденнах. И не просто помочь - спасти их от "второго Дюнкерка"!

На обеих конференциях - и в Тегеране, и в Ялте - русские обещали вступить в войну с империалистической Японией, страной, коварство которой им так хорошо известно...

Он, Рузвельт, может - пока что бог не лишил его разума! - восстановить в памяти целые абзацы из достигнутого в Ялте "Соглашения трех великих держав по вопросам Дальнего Востока". Эти строчки гласили, гласили... Вот!

И президент, точно вновь оказавшись в Ливадийском дворце, где происходила Конференция, устремил свой взгляд в пространство и мысленно прочитал:

"Руководители трех великих держав - Советского Союза, Соединенных Штатов Америки и Великобритании - согласились в том, что через два-три месяца после капитуляции Германии и окончания войны в Европе Советский Союз вступит в войну против Японии..."

"Так что же происходит теперь? - с горечью спрашивал себя Рузвельт. - Неужели Сталин решил все-таки предать нас, отомстить нам за Берн? Как это сказано в евангелии от Матфея? "Истинно говорю тебе, что в эту ночь, прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от Меня".

...Президент был не в состоянии, не в силах ждать результатов проверки. Он позвал Хассетта и велел передать "хозяйке коммутатора" Луизе Хэкмайстер, чтобы та немедленно соединила его по спецлинии с государственным секретарем Стеттиниуссм. И тут же распорядился, чтобы его самого доставили на коляске в коттедж, где находился коммутатор.

- Пусть Хэкки сразу же разыщет Эда! - крикнул Рузвельт вдогонку Хассетту.

- Не беспокоитесь, сэр! - ответил секретарь. - Вы же знаете: если человек находится в пределах Солнечной системы, Хэкки его найдет без промедления.

- И позови Майка! - сказал президент.

Временами у Рузвельта создавалось впечатление, что начальник его личной охраны стоит за дверью и днем, и ночью. Так или иначе, стоило президенту позвать Рилли, как тот появлялся перед ним через несколько секунд.

- Вот что, Майк, - сказал Рузвельт, - проследи за тем, чтобы вокруг коммутатора была создана "зона недоступности". Предстоит весьма секретный разговор. Ты знаешь, как я доверяю своим. Но сейчас здесь немало посторонних: Шуматова с фотографом и тройка журналистов, пытающихся следить за каждым моим движением... Я буду говорить прямо с коммутатора. Обеспечь переправку моей колымаги в коттедж Хэкки - вместе с грузом, разумеется, - с горькой усмешкой добавил он, - но так, чтобы это произошло незаметно.

Майк Рилли знал свое дело. Когда коляску с сидевшим в ней президентом переправляли в расположенный неподалеку от "Маленького Белого дома" коттедж, где находился коммутатор, территория, которую предстояло пересечь, казалась вымершей.

На этот раз Луиза Хэкмайстер не встретила Рузвельта в дверях с бокалом коктейля, как это бывало, когда путь президента, отправляющегося на прогулку или возвращающегося в "Маленький Белый дом", пролегал мимо коммутатора.

Предупрежденная о срочности, важности и строгой секретности разговора президента с Вашингтоном, Луиза сидела у пульта, на котором поблескивали лампочки, чернели штекеры и от которого, точно змейки, вились провода, уходившие куда-то в стены. И все-таки она спросила, не снимая наушников и вставляя штекеры в гнезда на панели:

- "Манхэттен", сэр, пока соединимся?

- Какой там, к черту, "Манхэттен"! - резко оборвал ее Рузвельт, но тут же сказал другим тоном: - Извини, Хэкки, мне сейчас не до коктейлей. Обещаю, что вечером выпью двойную порцию за твое здоровье.

Коляска стояла теперь возле длинного полированного стола, на котором выстроилось в ряд несколько телефонных аппаратов разных цветов.

- Мистера Стеттиниуса ищут, - сказала Хэкмайстер, не поворачиваясь больше к президенту, - Он еще не прибыл в департамент.

- Найти его немедленно! Где угодно. В раю, в аду, в ванной комнате!

- Примерно так я и сказала его секретарю, - ответила Хэкмайстер. И спросила: - Вы разрешите мне присутствовать при разговоре? Я могу, конечно, уйти, но что вы будете делать, если вдруг прервется связь?

- Глупости, Хэкки, я ведь не полетел бы на самолете без пилота!

В этот момент раздался резкий звук зуммера. Луиза схватила трубку зеленого аппарата и механическим голосом телефонистки негромко, но очень четко сказала:

- Здесь президент Соединенных Штатов. Он желает переговорить с министром Стеттиниусом... Мистер Стеттиниус? Соединяю вас с президентом...

И она легким движением головы указала на красный аппарат.

Рузвельт схватил трубку.

- Здравствуй, Эд! - крикнул он.

- Здравствуйте, мистер президент! - раздался в ответ глуховатый голос государственного секретаря.

- Я надеюсь, в твоей берлоге сейчас нет посторонних? - осведомился Рузвельт.

- Я нахожусь в специальной кабине, обшитой войлоком.

- Отлично! Слушай, Эд, - сказал президент, стараясь говорить как можно более спокойно,- я получил сегодня от Маршалла шифровку, о которой ты, конечно, знаешь. Что ты думаешь по этому поводу?

- Видите ли, мистер президент, - сказал Стеттиниус, - речь идет о коротком сообщении, которое было передано с Окинавы командованию одного японского крейсера. Условия приема были таковы, что перехват...

- Я все это знаю! - устало прервал его Рузвельт. - Что говорят начальники штабов? Как, по их мнению, следует к этому относиться? Должны ли мы считать, что имеем дело с сообщением, переворачивающим вверх Дном все наши планы?

- Именно этот вопрос я задал на совещании начальников штабов, которое закончилось час назад. у них нет полной уверенности в том, что сообщение соответствует истине. Тем не менее мы решили, что вы должны о нем знать.

- Благодарю за доверие, - язвительно заметил президент, - но я не дешифровальная машина, а живой человек и не могу не реагировать на подобную информацию. Что, по-твоему, я должен делать? Обратиться с запросом к Сталину?

- По-моему, это было бы преждевременно.

- А что, по-твоему, своевременно? - раздраженно спросил Рузвельт.

- Такой запрос может его обидеть, сэр, - продолжал Стеттиниус, точно не слыша слов президента, - а у дяди Джо и так уже есть повод обижаться на нас.

- Я еще раз тебя спрашиваю, - ледяным тоном отчеканил Рузвельт, - что, по-твоему, своевременно?

- Мы принимаем срочные меры по линии агентурной и воздушной разведок, чтобы установить истину. У нас есть все основания надеяться, что вы незамедлительно получите данные, на которые можно будет положиться.

- И это все, что ты можешь мне сказать?

- Пока все... Будем надеяться на лучшее.

- Эд, я не мальчик, которого надо утешать после того, как он получил шишку на лбу. Но, откровенно говоря, у меня тоже возникли некоторые сомнения, когда я прочитал эту чертову шифровку. Ведь если она соответствует истине, то это означает, что русские фактически сводят на нет денонсацию договора с Японией, не так ли? А ведь о ней известно всему миру.

- Извините, мистер президент, но вы не можете не знать, что, согласно международному праву, денонсация и разрыв договора-понятия не идентичные. Почти во всех документах такого рода есть пункт, обязывающий сторону, желающую аннулировать или не пролонгировать договор, заранее ставить в известность об этом намерении другую сторону. И Россия должна была предупредить Японию за год. Таким образом, формально договор остается в силе до полуночи 24 апреля 1946 года.

- Значит, еще год...

- Да, еще год, мистер президент... Разумеется, как правило, страна денонсирует тот договор, который хочет ликвидировать. Но в плане чисто юридических категорий Россия и Япония по взаимной договоренности имеют право оставить договор в силе и по истечении годового срока. Я хотел бы подчеркнуть, мистер президент: я вовсе не склонен полагать, что дело обстоит так в данном случае. Иначе неизбежно встал бы вопрос: в чем цель денонсации? Нагнать страху на японцев? Создать у нас иллюзию, что Россия приступает к выполнению своего обещания? Все это слишком мелко для Сталина.

Стеттиниус умолк.

- Ты кончил, Эд? - спросил Рузвельт. - Спасибо за интересную лекцию. Я не очень большой специалист по международному праву, но льщу себя надеждой, что не лишен элементов здравого смысла. Предположим, Сталин обманет нас. Что он при этом выиграет? Ведь, разгромив наш тихоокеанский флот, Япония по-прежнему будет висеть дамокловым мечом над Россией.

- Вы правы, сэр... Не полагаясь на перехват, мы принимаем меры для всесторонней проверки.

- Хорошо, - немного помолчав, сказал президент. - Держите меня в курсе дела.

- Да, сэр.

Наступила пауза.

- У меня еще один вопрос, - проговорил Рузвельт неожиданно для самого себя, еще минуту назад он не собирался его задавать.

- Да, мистер президент?

- Ты не встречался в последние дни с мистером Громыко?

- Встречался.

- По чьей инициативе?

- На этот раз инициатива исходила от него.

- Цель?

- Он заявил решительный протест против действий нашего посла в Москве. Гарриман имел неосторожность выступить с критикой ялтинских решений о Польше... Кроме того, было еще несколько вопросов, связанных с выполнением наших обязательств по лендлизу.

- Что ты ответил мистеру Громыко?

- Вы же знаете, мистер президент, что в таких случаях отвечают протестующим послам. "Слова мистера Гарримана были не совсем правильно помяты", "мы неукоснительно соблюдаем ялтинские соглашения" и так далее.

- Я думаю, что в разговоре с таким послом, как Громыко, общими фразами не отделаешься. Но сейчас меня больше интересует другое. Не заходила ли речь - прямо или косвенно - о решении Сталина не посылать своего министра иностранных дел в Сан-Франциско? Иными словами, не говорил ли Громыко, что Сталин, возможно, пересмотрит свое решение?

- Нет, - ответил Стеттиниус. - Да и с какой стати советский посол будет об этом говорить? Его, несомненно, радует, что на Конференции в роли министра будет выступать он, и...

- Не мели вздор, Эд! Ты, видимо, плохо представляешь себе менталитет советских послов вообще и мистера Громыко в частности... Ты не сказал, что демонстративное отсутствие советского министра иностранных дел произведет на Конференцию крайне тягостное впечатление.

- У меня не было таких полномочий, сэр, - не без обиды в голосе отозвался Стеттиниус. - Да и к тому же о советской позиции вообще и о позиции мистера Громыко в частности вы хорошо осведомлены - вам ведь доводилось с ним говорить.

- Да... доводилось,- задумчиво произнес Рузвельт. - Он, как и всегда, отстаивает позицию Кремля. Какая погода сейчас в Вашингтоне? - неожиданно спросил он.

- Пока от жары не страдаем, сэр. А вы?

- Я страдаю от плохих перехватов и от их ненадежной расшифровки.

- Я вас понял, сэр.

- Хорошо, что у меня такой понятливый государственный секретарь. Это единственное, что меня пока радует. До свидания, Эд!

И Рузвельт протянул трубку, которую Луиза, тут же подхватив, положила на рычаг.

- Все, мистер президент? Можно отключить связь?

- Можно не только отключить связь, но и приготовить бокал "Манхэттена", Хэкки! - с усталой улыбкой сказал Рузвельт.

Привычными движениями она быстро смешала ему коктейль. Президент взял из ее рук бокал и отпил глоток...

- Позвать Приттимана, сэр? - спросила Луиза, ожидая, что Рузвельт, осушив бокал, направится, по своему обыкновению, в "Маленький Белый дом".

- Нет, Хэкки, подожди, - ответил президент. - Я немного посижу здесь. Мне у тебя нравится.

- О, сэр! - воскликнула польщенная телефонистка.

Рузвельт и в самом деле ощущал какую-то атмосферу уюта в этой небольшой комнате, одну из стен которой занимала панель с разноцветными змейками проводов и многодырчатыми углублениями - гнездами для штекеров. Он сам не знал, почему ему так приятно здесь сидеть. Может быть, потому, что он редко бывал в этом коттедже - все телефонные разговоры переключались на "Маленький Белый дом" - и теперь его привлекала непривычность обстановки...

Напряжение и тревога, владевшие президентом, после разговора со Стеттиниусом немного улеглись. Он верил, точнее, хотел верить, что произошла какая-то ошибка и что в самое ближайшее время Вашингтон это подтвердит. Да, конечно, ошибка. Надо успокоиться, расслабиться...

"Что там сейчас, в Вашингтоне? - подумал президент и представил себе, какая суматоха поднялась в штабах, в разведке, в государственном департаменте.- А что сейчас делается в Белом доме?"

Рузвельт прикрыл глаза и увидел перед собой Белый дом. Пенсильвания-авеню, Лафаетт-сквер, мемориал Линкольна... Взгляд его скользил все дальше и дальше по хорошо знакомым улицам и вдруг задержался на старинном трехэтажном особняке, окруженном вековыми дубами.

"Так ведь это же Думбартон-Окс!" Да, перед его мысленным взором возник дом, в котором должно было появиться на свет любимое чадо президента - Организация Объединенных Наций.

Осенью прошлого года в Думбартон-Оксе происходила Конференция, созванная на основании Декларации четырех государств о всеобщей безопасности, принятой в Москве еще в 1943 году, и разрабатывавшая устав будущей организации.

"Как легко вспыхивают войны, - подумал Рузвельт, - создается впечатление, что иной раз для этого достаточно бывает ничтожного повода. А вот для того чтобы договориться о послевоенном мире, исключить оружие как средство решения межгосударственных споров, требуются месяцы и даже годы".