Глава пятая. Рядовой Хозе

Июнь 1969 года в Гарлеме был жарким. Нещадно палило солнце. Улицы походили на раскаленную печь, горячий воздух обжигал легкие. Даже в помещении нельзя было укрыться от жары.

Не успел Хозе Консепсьон спуститься по ветхой скрипучей лестнице из своей квартиры на улицу, как рубашка промокла от пота. Видно, когда он доберется до вербовочного бюро в восточной части города, рубашку можно будет буквально выжимать.

Хозе на мгновение остановился у выхода из дома и посмотрел вверх, решив, что жена выглянет в окно. Но ее у окна не было. Ребенок расплакался, и жена занялась им. Впрочем, теперь им говорить уже не о чем. Хозе принял решение, рассказал все жене и матери. Теперь он держал путь к вербовочному бюро, чтобы осуществить свое решение.

Хозе намеревался стать морским пехотинцем. По сути дела, это решение принадлежало не ему.

Девятнадцатилетний Хозе Консепсьон был не таким парнем, которого легко заприметить в толпе. Среднего роста и телосложения, Хозе был пуэрториканцем, каких в Нью-Йорке часто можно видеть в числе чернорабочих в магазинах на Седьмой авеню и других улицах центральной части города. Он ходил вразвалку, слегка покачивая бедрами, и это можно было расценить как вызов окружающим. Но в действительности такая походка лишь отражала юношескую энергию парня, его любовь к жизни, хотя его жизненный путь вовсе не был усыпан розами. Хозе любил понаряднее одеться в субботу вечером, носил узкие черные брюки и пиджак спортивного покроя. Ему не нравились галстуки, и он надевал их только по просьбе жены. Не надел Хозе галстук и когда направлялся в бюро по вербовке добровольцев в морскую пехоту. Это была вторая попытка Хозе стать морским пехотинцем. Несколько месяцев назад он побывал в вербовочном бюро, но не сдал экзамена по общеобразовательной подготовке.

Отказ явился сильным потрясением для Хозе. В тот день он долго блуждал по городу, прежде чем вернуться домой. Его жена Ди с пониманием отнеслась к огорчениям мужа и постаралась его успокоить.

Вскоре Хозе получил повестку из призывной комиссии с приказом явиться для определения военно-учетной специальности.

- Я не хочу служить в армии, - удрученно произнес он.

- Но у тебя ведь нет выбора, - отвечала Ди.

- Может быть, стоит еще раз попробовать сдать экзамен, чтобы поступить в морскую пехоту? - Этот вопрос Хозе задал скорее себе, нежели Ди.

- Кто тебе это разрешит? - усомнилась она.

Сомнения не покидали Хозе, когда он шел в вербовочное бюро. От станции метро в восточной части города он быстрым шагом направился к зданию, где находилось вербовочное бюро. Однако, приблизившись, пошел медленнее, как будто стараясь успокоиться. Объяснив причину своего прихода сержанту-вербовщику, Хозе сел на стул и стал ждать, как вербовщик обоснует невозможность повторного экзамена. Однако его ожидал сюрприз.

Хозе было разрешено сдавать экзамены, и он успешно прошел испытание. Теперь можно было не интересоваться, почему он допущен к экзамену. Ему было совершенно безразлично, какую оценку он получил, какие ошибки остались незамеченными и какие причины побудили вербовщиков в штате Нью-Йорк любой ценой выполнить назначенную им квоту набора новобранцев. Хозе был рад, что его приняли в морскую пехоту. Выйдя на улицу, он уже не чувствовал жары и, весело улыбаясь, шагал по улицам Манхэттена своей обычной раскачивающейся походкой.

Но вскоре Хозе охватили тяжелые раздумья. Он с беспокойством подумал, как будут жить без него жена и ребенок. Придется просить начальство переводить жене какую-то сумму из причитающегося ему денежного довольствия, как бы мало оно ни было. Себе он намеревался оставлять очень немного, только на самые насущные нужды. Конечно, он станет писать Ди письма каждый день, а она будет ему отвечать тоже ежедневно. Порукой этому их любовь.

Хозе познакомился с Долорес, когда ему было шестнадцать лет, а ей - семнадцать. Это произошло на какой-то семейной вечеринке. Красивая темнокожая негритянка Ди была веселой жизнерадостной девушкой. Они понравились друг другу, и 5 ноября 1966 года в церкви на Восьмой авеню состоялось их обручение. Ни она, ни он не были столь религиозны, чтобы регулярно посещать церковь, но часто вместе молились, и это как-то сближало их. Хозе называл жену ласковым именем Ди-ди, а она его - Ви-ви.

Не желая принимать помощь со стороны матери Ди, Хозе бросил школу и стал работать на складе. Ди устроилась там же. Ребенка, который родился у них, Ди оставляла на попечение своей матери. Через некоторое время Хозе и Долорес перебрались в отдельную квартиру в Гарлеме. И тут начались неприятности. Однажды на Хозе напал какой-то бандит и ударил его по голове железным прутом. В другой раз к Хозе пристали две подвыпившие женщины. Откуда-то выскочил брат одной из них с пистолетом в руках и трижды выстрелил в Хозе. С тех пор в теле Хозе осталось две пули - врачи не рискнули удалять их.

Хозе не везло еще с детства. На вопрос о счастье в жизни он обычно отвечал, что самой большой удачей для него было получение медали за спасение утопающего от какой-то благотворительной организации в Гарлеме.

Второй удачей Хозе считал знакомство с Ди, которая стала его женой. Поступление на службу в морскую пехоту, как надеялся Хозе, должно стать его третьей удачей.

23 июня Хозе явился на сборный пункт в Форт-Гамильтон. После короткой процедуры оформления документов его отпустили до вечера. Возвращаясь в Гарлем, Хозе купил два экземпляра библии, один для Ди, другой для ребенка. "Молитесь за меня", - сказал он.

Путь до Пэррис-Айленд в Южной Каролине был долгим: самолетом, потом автобусом. Один из знакомых Хозе в тот день тоже был зачислен добровольцем в морскую пехоту, и потому вместе им легче было переносить долгую дорогу, хотя оба сильно нервничали.

В ночь на 25 июня они прибыли в рекрутское депо морской пехоты. Последний отрезок пути новобранцы ехали в автобусе по единственной дороге через заболоченную местность между Бофортом и островом Пэррис-Айленд. Автобус прибыл к месту назначения, и двери машины открылись.

- Бегом, бегом! - раздалась команда.

- Наверно, это инструктор, - прошептал кто-то из новобранцев.

- Даю вам ровно десять секунд, чтобы выйти из автобуса и занять места у отметок на плацу.

Хозе выглянул в окно и увидел желтые отметки на плацу, где остановился автобус. Он быстро выскочил из машины вместе с другими новобранцами. Так начался для него "сорокаминутный час", как называют в Пэррис-Айленд отрезок времени, в течение которого происходит прием пополнения новобранцев. Выскочив из автобуса под грубые окрики инструктора, они заняли места у отметок на плацу.

- Теперь вон к тому зданию! - скомандовал инструктор. - Бегом!

Несколько минут спустя начался процесс превращения прибывших в новобранцев. Новобранец не считается морским пехотинцем, пока не пройдет обучение в рекрутском депо, а преодолеть это препятствие удается не каждому. В процессе превращения в новобранца юноша лишается личных вещей, которые, по мнению начальства, ему не нужны на службе. Инструктор либо бросает их в мусорный ящик, либо заставляет сложить в мешок для последующей отправки семье. За этим следует самая быстрая стрижка в мире: сорок пять секунд - и на голове совсем не остается волос.

Трудно ли приходится новобранцам? Да, трудно. Может ли молодой человек выдержать такие испытания? Да, может. Курс обучения в рекрутском депо - это своеобразная проверка личных качеств молодого человека.

Существуют два основных рекрутских депо морской пехоты - Сан-Диего и Пэррис-Айленд. Новобранцы из восточных районов страны попадают в Пэррис-Айленд. Находящийся здесь учебный полк имеет в своем составе два учебных батальона и батальон огневой подготовки. Все эти подразделения размещаются на территории площадью 3200 гектаров.

После процедуры встречи у главных ворот новобранцы поступают в приемный пункт. Здесь они распределяются по взводам. Рядовой Хозе Консепсьон был назначен в 298-й взвод 5-й роты 2-го батальона. Взводом командовал второй лейтенант Роберт Харпер, а командиром роты был первый лейтенант Эдвард Трейнор. Кроме того, обучением новобранцев ведали старший инструктор сержант Эндрю Гарсиа и его помощники сержанты-инструкторы Герри Коул и Клиффорд Калагэн.

После прибытия в Пэррис-Айленд Хозе, как и остальные новобранцы, прошел процедуру приема. Ему выдали первичный комплект обмундирования - рабочую рубашку, брюки, кепи, белье и ботинки. Затем Хозе прошел медицинский осмотр, получил котелок и винтовку. К этому времени он находился на службе в морской пехоте уже два дня и успел нажить себе неприятности из-за того, что не отдал честь лейтенанту Харперу и, обращаясь к нему, не добавил слово "сэр". В письме домой он выразил сожаление, что поступил в морскую пехоту. Впрочем, это обычное явление для новобранцев в первые дни пребывания на службе. Однако, что касается Хозе, то он писал не только о сожалении, но и намекнул, что с ним обошлись грубо.

"Дорогая Ди!

Пишу тебе, чтобы признаться: видимо, я совершил самую большую ошибку в жизни.

Конечно, я провел здесь только два дня, но мне никогда не приходилось бывать в таких ужасных условиях. Один из здешних сержантов крутит мне мозги за то, что я не называю его "сэр". Но в целом здесь жить можно. Поэтому не беспокойся обо мне и передай привет всем. Скучаю по тебе и дочке. Ведь раньше мне никогда не доводилось быть так далеко от вас и не иметь возможности вернуться домой, когда пожелаю. Помолись за меня. Целую.

Ви-ви".

Из этого письма Долорес Консепсьон впервые узнала, что ее муж подвергся побоям. Слова "крутит мне мозги" на гарлемском жаргоне означали избиение. Но на следующий день Хозе чувствовал себя лучше, если судить по началу его письма домой.

"Дорогая Ди!

Я знаю, что ты беспокоишься обо мне. Но теперь это напрасно. Я выполняю все, что от меня требуют, и меня оставили в покое. Пробыв здесь три дня, я уже становлюсь другим человеком. Скажу тебе откровенно: если бы я не хотел доказать тебе и матери, что я - настоящий мужчина, то сбежал бы отсюда в первый же день, настолько ужасной мне показалась здесь жизнь. Понимаешь, им хочется научить меня всему сразу, но такой темп мне не по силам. Но все это со временем уладится. Кормят неплохо, но ведь ты знаешь, что я нетребователен. Аппетит у меня хороший, но я скучаю по тебе и дочке. Скучает ли она обо мне? Пиши. Целую.

Ви-ви".

В первые дни пребывания в рекрутском депо новобранцы всегда испытывают острое чувство одиночества и страха. Естественно, что, впервые покинув семейный очаг, новобранец скучает по родным и близким. Однако рядовой Хозе Консепсьон, видимо, испытывал не только эти трудности.

Сержант Герри Коул, один из инструкторов 298-го взвода, рассказывал авторам этой книги:

"Сначала он ничем не отличался от остальных новобранцев, но очень быстро выяснилось, что Хозе Консепсьон гораздо слабее других. Большинство новобранцев свыкается с условиями жизни в Пэррис-Айленд, а некоторым это сделать не удается. Не удалось это и Хозе".

Сержант Коул сказал, что Хозе с большим трудом вставал по сигналу "подъем". "Вероятно, он не привык вставать рано", - объяснил сержант.

Коул утверждал, что никогда не бил Хозе и не знает случая, чтобы кто-нибудь другой бил солдата. По словам сержанта, Хозе Консепсьон вообще был трудным парнем. "Он не хотел выполнять требуемых упражнений и вообще был явно отрицательно настроен против всего, что делается в Пэррис-Айленд. Он никак не мог приспособиться, да и желания сделать это у него не было". Сержант считал, что никакие меры не могли заставить Хозе подчиниться правилам внутреннего распорядка.

Но в Пэррис-Айленд существуют меры воздействия для таких солдат. Там имеется специальный штрафной взвод, в который назначаются как нерадивые новобранцы, так и те, кто по своим физическим данным не может сразу выполнять общие требования программы подготовки. Новобранцы могут переводиться в это подразделение на любой срок, который необходим для устранения их недостатков. Коул уверял, что Хозе Консепсьон в такое подразделение не назначался.

Однако Хозе был в штрафном взводе, хотя он сам полагал, что его отправили в тюрьму. Несомненно, у Хозе были основания считать, что он находится в тюрьме. Инструкторы часто предупреждают новобранцев, что их отправят в тюрьму, если они не сумеют быстро научиться тому, чему их учат. Конечно, и Хозе слышал такие предупреждения. Он намекает на возможность попасть в тюрьму в нижеследующем письме, хотя в действительности в тюрьме он не был.

"Дорогая Ди!

Мне хочется написать тебе, что, возможно, я здесь долго не останусь. Либо меня отправят домой, либо я попаду в тюрьму на неделю или две. Но не беспокойся, я надеюсь, что ты не рассердишься, но у меня просто ничего не получается. Все, вероятно, разочаруются во мне, но для меня это не имеет никакого значения. Больше всего мне хочется вырваться отсюда. Жаль, но это абсолютная правда. Я не позволю избивать себя, как животное, и не хочу, чтобы кто-то даже дотрагивался до меня. У меня уже был разговор начистоту со старшим инструктором, и он сказал, что был бы рад избавиться от меня. А мне только этого и надо. Я напишу тебе обо всем подробно, когда станет ясно.

Ви-ви".

Однако Хозе отправили не в тюрьму, как он предполагал, а в штрафной взвод. Тюрьма есть тюрьма, а штрафной взвод - это всего-навсего подразделение, где существует режим усиленной физической подготовки, которая сводится к продолжительным пробежкам вокруг территории лагеря. Но отправка в штрафной взвод оказала деморализующее влияние на Хозе, который в Пэррис-Айленд подвергался далеко не нормальным для новобранцев морской пехоты испытаниям.

Хотя тяжелые физические испытания для новобранцев и даже грубое обращение с ними являются обычным явлением и в какой-то мере необходимы, Хозе, прежде чем его отправили в штрафной взвод, подвергся необычно грубому обращению.

В Пэррис-Айленд сержант-инструктор - полновластный хозяин. Его первые слова, обращенные к новобранцам, были таковы: "Вам здесь может не понравиться, но не пытайтесь писать членам конгресса. Все ваши письма должны проходить проверку в штабе. Будьте осторожны в том, что пишете родным, иначе попадете в беду. О своих правах мне лучше и не заикайтесь. У вас нет никаких прав. Вы - новобранцы, и инструктор - бог для вас".

Для юношей, переживающих разлуку с семьей и запуганных при первой же встрече в депо, эти слова звучат угрожающе. Официально в морской пехоте личные письма не проверяются цензурой, хотя в словах сержанта-инструктора содержатся явные указания на обратное. Главным средством воспитания будущих солдат инструкторы считают свою физическую силу и страх новобранцев перед применением этой силы. Новобранцев постоянно стремятся унизить. В ходе учебы они подвергаются побоям за малейшую провинность. Цель этой системы состоит в том, чтобы подавить у новобранца чувство собственного достоинства, поскольку считается, что это единственный путь к формированию нужных качеств бойца. Между прочим, в ходе подготовки новобранцев выясняется и другое: кто из них способен и кто не способен выдержать подобные испытания.

Очень трудно определить границу между суровостью условий обучения и настоящей грубостью в обращении с новобранцами. Очень часто этой границы просто не существует.

Хозе Консепсьон перенес гораздо больше жестокости, чем приходилось на его долю. Об этом свидетельствуют его письма. Он был волевым, но строптивым новобранцем, и, видимо, поэтому возникло решение отправить его в штрафной взвод. Хотя в своем письме жене Хозе упоминает о тюремном заключении, он фактически писал о штрафном подразделении. "Сказать правду, я накликал на себя порядочно бед. Сегодня меня отправят в тюрьму за то, что я не выполнил приказание. Но мне уже все безразлично". В письме жене он писал: "Не осуждай меня, но меня отправляют в тюрьму, и я не знаю, на какой срок. Это произойдет сегодня. Видимо, я прибыл сюда с настроением, которое здесь неприемлемо".

1 июля Хозе перевели в штрафной взвод. Но еще до окончания оформления в это подразделение Хозе исчез, официально числясь в самовольной отлучке.

Четыре дня спустя его труп был обнаружен на берегу ручья, в двух милях от бараков штрафного взвода.

Врач Мэннинг, осмотрев труп, отметил кровоподтеки па лице, которые, по его мнению, являлись следствием побоев. Надо заметить, что осмотр производился крайне поверхностно, и врач заранее исходил из той версии, что Хозе утонул. Мэннинг впоследствии сказал, что "было очень трудно установить причину смерти, потому что труп уже начал разлагаться". Сначала оп заявил, что кровоподтеки на лице явились следствием длительного пребывания трупа в воде, но позднее пришел к выводу, что они могли быть и следами побоев. Мэннинг не производил осмотра черепной коробки умершего, считая, что детальный осмотр - обязанность патологоанатомов. Распоряжение о патологоанатомическом обследовании трупа так и не было отдано.

В опечатанном цинковом гробу труп морского пехотинца Хозе Консепсьона был отправлен для погребения на его родину. В официальном заключении, подписанном врачами Мэннингом и Иганом, утверждалось, что Хозе Консепсьон утонул при попытке переплыть ручей. Между прочим, врач Иган даже не осмотрел труп перед тем, как поставить свою подпись под заключением о смерти.

Жена Хозе отказалась поверить, что ее муж, отличный пловец, мог утонуть случайно. Ее требования о проведении расследования причин смерти мужа вынудили командование морской пехоты провести доследование, в результате которого еще раз было подтверждено, что Хозе Консепсьон утонул.

В заявлении командования говорилось: "Если у г-жи Консепсьон есть какие-либо доказательства, подтверждающие ее убеждения, мы с удовольствием рассмотрим их".

Г-жа Консепсьон, в распоряжении которой были только письма мужа, обратилась к корреспонденту радиостанции WINS Дику Левитану. Изучение этих писем и беседа с женой Хозе Консепсьона породили серьезные сомнения в правильности заключения о причине смерти бывшего морского пехотинца.

Дик Левитан посоветовал жене покойного Хозе Консепсьона обратиться к члену конгресса Биаджи.

После поездки Биаджи и Левитана в Пэррис-Айленд было возобновлено расследование по делу Хозе Консепсьона. Оно показало, что командование морской пехоты небрежно отнеслось к установлению причины смерти солдата. Выяснилось, что командование рекрутского депо Пэррис-Айленд располагало весьма неточными сведениями по делу и было явно не склонно разбираться во всех деталях.

Когда Биаджи попросил показать ему место, где был обнаружен труп, он получил разноречивые ответы. Все это свидетельствовало о том, что командование рекрутского депо пыталось избежать тщательного расследования, полностью положившись на показания офицера.

Начальник рекрутского депо Пэррис-Айленд генерал-майор О. Питрос пытался отговорить Дика Левитана от сопровождения Биаджи в поездке в Пэррис-Айленд. Потом, чтобы не позволить Биаджи и Левитану застать персонал центра врасплох, Питрос приказал сопровождать их офицерам своего штаба, выделив для этого автомобиль с сиреной и сигнальными огнями. А однажды Левитана даже заперли в одном из помещений рекрутского депо, явно пытаясь отделить его от Биаджи.

Эта поездка в Пэррис-Айленд, беседы с офицерами и рядовыми по делу Консепсьона не дали точного ответа на вопрос о причине гибели морского пехотинца.

Вернувшись в Вашингтон, Биаджи написал письмо командующему морской пехотой генералу Л. Чэпмену и информировал его о результатах своей поездки. "Исходя из полученной мною информации, - писал Биаджи, - я совершенно уверен в необходимости провести эксгумацию трупа, чтобы точно установить причину смерти Хозе Консепсьона..."

Представителям печати конгрессмен заявил: "Следствием явно допущены существенные промахи. Поэтому сделанные до настоящего времени выводы необоснованны". Биаджи считал, например, важным тот факт, что на трупе погибшего были брюки, рабочая куртка и полевые ботинки. Этот факт не получил должного внимания при расследовании, проводившемся офицерами морской пехоты. Не были приняты во внимание и те факты, что Консепсьон считался хорошим пловцом и что в своих письмах он не раз писал о перенесенных им побоях. "Ни один из этих фактов не был учтен следствием", - заявил Биаджи. Не меньшую тревогу у конгрессмена вызвал отказ командования учебного центра Пэррис-Айленд дать возможность родным Хозе Консепсьона посмотреть на тело погибшего. "Этот факт вызывает у меня такое же беспокойство, как и то обстоятельство, что на ногах у Консепсьона оказались полевые ботинки. Это просто удивительно. Почему нужно было пытаться переплыть ручей в такой тяжелой одежде? В этом не видно здравого смысла".

Поскольку останки Хозе Консепсьона были захоронены его семьей, то вопрос об эксгумации решался нью-йоркским судом, куда и обратился Биаджи с согласия г-жи Консепсьон. Биаджи просил судью Корна дать необходимые распоряжения служащим кладбища, где похоронен Хозе Консепсьон, и поручить судебному патологоанатому сделать соответствующее заявление на судебном заседании. В своем заявлении суду г-жа Консепсьон выразила убеждение в том, что "определенные ранения, определенные следы на теле, являющиеся следствием побоев, не могли появиться по другой причине". Она писала, что ей было отказано в просьбе произвести обследование до захоронения, что ее попытки получить информацию о причинах смерти мужа не увенчались успехом, а ответы на ее просьбы всегда были туманными и необоснованными".

Биаджи рассказал судье о своем расследовании и беседах в Пэррис-Айленд, которые привели его к выводу, что "ввиду многих неясных обстоятельств смерти молодого новобранца очевидна необходимость патологоанатомического обследования, чтобы установить подлинную причину смерти".

Три месяца спустя судья Корн дал разрешение провести эксгумацию. 30 октября, то есть почти через четыре месяца после смерти Хозе Консепсьона, главный патологоанатом Нью-Йорка Милтон Хелперн произвел полное обследование трупа. В его заключении было сказано, что в результате обследования "не найдено никакой другой причины смерти, помимо той, которая была определена военными властями без какого-либо вскрытия". Однако в заключении отмечалось, что распад тканей тела, происшедший с момента захоронения, не позволил получить обычных наблюдений, которые могли бы быть сделаны в момент обнаружения трупа утопленника".

Единственным заслуживающим внимания выводом в заключении было утверждение, что "не обнаружено каких-либо травматических повреждений". Это значило, что Хозе, вполне вероятно, не был избит до смерти, а просто случайно утонул.

Что же случилось с Хозе?

Нам известно только то, что в день отправки в штрафной взвод он исчез. Одиннадцать дней спустя после того, как он прибыл в Пэррис-Айленд, Хозе Консепсьон умер. У жены осталось несколько его писем, в которых он писал, что инструкторы постоянно избивали его. Эти побои навели его на мысль бежать из рекрутского депо. Вполне возможно, что в отчаянии он попытался переплыть ручей, не снимая тяжелой одежды. Что касается опухолей на лице, то, возможно, они действительно объяснялись длительным пребыванием тела в воде.

Точно известно только то, что Хозе Консепсьон умер в Пэррис-Айленд, что в своих письмах он писал о грубом обращении с ним и что обследование трупа было проведено небрежно, а значит, причину смерти установить наверняка невозможно.

Если бы случай с Хозе Консепсьоном был единственным, связанным с избиением новобранцев в Пэррис-Айленд, то не возникло бы столько вопросов по делу Консепсьона. А ведь еще один новобранец умер при подобных же обстоятельствах только за два дня до того, как был обнаружен труп Хозе.

Правда ли, как нам представляется, что садизм уже долгие годы процветает в Пэррис-Айленд? Есть ли у родителей новобранцев повод подозревать преступления, когда они читают извещения о смерти от воспаления легких? Эти вопросы должны взволновать всех, как они волнуют нас.

Было бы удобнее сказать, что смерть Консепсьона и тяжелый недуг Давида Абрахэмсона - явления случайные. Но случайными их назвать нельзя.