Вместо эпилога. Последний фронтир

"О Америка!"

Этот крик души вынес на обложку своей книги итальянский журналист Луиджи Барзини.

В этом крике отразилась вся гамма чувств человека, который сам почти стал американцем. Который видел сытую чарльстонно-автомобильную Америку "эры джаза", видел "черный четверг". Который в 1933 году сел на пароход и навсегда покинул Новый Свет, хотя на родине было тяжко: там хозяйничали чернорубашечники.

"О Америка!"

В этом крике отразились и восхищение, и отчаяние.

Молодому Барзини понравились "дружеская простота и отсутствие высокомерия у богатых и низкопоклонства у бедняков", дисциплинированность, основательность, здравый смысл, надежность, стабильность, честность, дружелюбие, простые неоспоримые взгляды, ничем не потревоженная совесть.

Но вскоре молодой иммигрант был озадачен.

"Каковы американцы на самом деле - инфантильные, незрелые или истинные наследники вековой мудрости? Или они, как втайне полагали сами многие американцы, просто свихнулись? Волнует их до глубины души забота о благе остального мира или они просто ксенофобы и самовлюбленные изоляционисты, ревниво оберегающие свои достоинства от заразы? Верят ли они в равенство всех людей или делят их, как невидимый слоеный пирог, по расе, богатству, религии и сроку проживания в Америке? Можно было легко доказать, что они первопроходцы прогресса человечества и в то же время носители упадка и загнивания, жестокий, кровожадный, воинственный народ, по малейшему поводу вступающий в войну, захватывающий чужие земли и истребляющий всех на своем пути, и в то же время знаменосцы мира любой ценой, слишком гордые, чтобы воевать, знаменосцы самоопределения и всечеловеческого братства. То мне американцы казались алчными, свихнувшимися на погоне за деньгами материалистами, то буквально на другой день или даже через несколько минут-людьми, движимыми прежде всего религиозным рвением, бескорыстными и временами неразборчивыми крестоносцами всякого рода гуманных миссий, среди которых частенько встречались эксцентричные и безрассудные. Простой американец повсеместно и шумно провозглашался всесильным властелином страны и в то же время изображался вечной жертвой экономического угнетения, эксплуатации, надувательства, которой цинично манипулируют беззастенчивые дельцы и которую ведет, как стадо баранов, реклама".

Почти через полвека убеленный сединами журналист Барзини осознал, что молодой Барзини попросту сбежал из Америки.

"Его подспудно ужасало сверхчеловеческое бремя, которое американец должен нести на своих плечах... Это бремя означало моральную обязанность каждого не тратить попусту ни единого часа, добиться успеха и производить все больше и больше и в то же время совершенствовать весь мир, неустанно прилагая усилия к тому, чтобы научить все человечество жить, трудиться, производить, потреблять и править собой по-американски. И все это следовало делать в темпе, силясь добиться за несколько лет того, что у более спокойных народов заняло бы два-три поколения...

Однако эти мысли, которые время от времени терзают меня в зрелые годы, не имели никакого отношения к моему решению в молодые годы вернуться в Италию. Тогда я был больше озабочен своим собственным будущим, чем будущим человечества. Тогда меня больше всего напугал подход к жизни как к пари, в котором тебя ожидает либо успех и деньги, либо полный проигрыш. Смогу ли я выиграть? Достаточно ли я крепок духом, чтобы отказаться от маленьких удовольствий жизни ради того, чтобы не похоронить свое будущее неудачей? Я бежал, как дезертир с поля боя, пытаясь найти убежище в отсталой, древней, милой, почти не меняющейся стране, моей родине, где тогда очень немногие люди добивались чего-то и побивали своих соперников, и даже они делали это по-старинному, не утруждая себя. По иронии судьбы я не мог полностью избавиться от Америки. Что-то американское осталось во мне навсегда. Я работал, как вол, упорнее, чем большинство моих соотечественников, делал бесполезные, но памятные сенсации, пытался добиться успеха своим собственным горбом, без помощи со стороны, только за счет хорошей работы, а не друзей и покровителей или присоединения к влиятельным группировкам и организациям. И по иронии судьбы, несмотря на мой средиземноморский скептицизм, я все еще верю, что мир стал бы лучше, если бы некоторые из американских идеалов времен моей юности воплотились повсеместно, и прежде всего в самой Америке".

Отец же автора, так и оставшийся в Америке, выразил свое отношение к ней еще проще. Милый старый итальянец хотел, чтобы его родина стала респектабельной, влиятельной, высокопроизводительной, законопослушной, процветающей, промышленно развитой страной, но, как Александр Герцен и Джон Рескин, он чувствовал себя чужаком в странах, которым он завидовал, потому что не мог вынести их низкопробность, однообразие, вульгарность и широко распространенную тупость, не мог вынести скукоту их существования и отсутствие радостей жизни.

Устарело?

Нет. Буквально в последние дни перед отъездом на Родину я вновь услышал нечто подобное. Тоже от итальянца, вернее, американца итальянского происхождения.

- Как я вам завидую! - вздохнул он. - Какое счастье вернуться домой! Я здесь уже два десятка лет, а чувствую себя как в тюрьме. Разве люди здесь живут? Они существуют. Разве они умеют наслаждаться жизнью, вкусно поесть, повеселиться? Где их улыбки?

- Почему же вы не вернетесь на родину?

- Женился на американке. Дети тоже выросли здесь...

Наверное, темпераментные южане преувеличивают. Своя родина всегда милее. Но в них течет кровь римлян, они мудры мудростью тысячелетий.

На мой взгляд, у нас за многие годы сложилось два расхожих стереотипа американца. При их изображении пускают много слюны. В одном случае - праведного обличения, в другом - умиления.

Первый стереотип - это чуть нервный, задавленный страхами "неоновых джунглей" обыватель, преклоняющийся перед культом силы и золотым тельцом, почти безнадежно отравленный вашингтонской пропагандой ненависти.

Второй - настороженный. Поначалу. Но достаточно его просветить, растолковав евтушенковское "Хотят ли русские войны", и оказывается, что сборщик из Детройта хочет мира так же, как и наладчик из Тольятти.

Если бы все было так просто!

Я встречал в Америке дружелюбных, непредубежденных людей, близких к стереотипу расхожего "простого" американца. Встречал. Единицы. Они как вспышка во тьме. Запомнились на всю жизнь.

Вспоминаю знаменитый калифорнийский Малибу-Бич, под Лос-Анджелесом. Прямо у золотых песков на бензоколонке ко мне, услышав чужую речь, подошел коренастый мужчина в рубашке навыпуск с короткими рукавами. Он поразительно был схож с Хемингуэем. Или мне так казалось: борода у него была хемингуэевская, а глаза синие-синие.

- Из Советского Союза! Не может быть! Первый раз в жизни вижу русских! - Его лицо расплылось в улыбке под стать солнечному калифорнийскому пляжу,

- Я читал о вас. Немного. Но знаю, как героически защищали Сталинград. Как много людей отдали свою жизнь борьбе с нацизмом. Нам это, конечно, трудно представить.

Он долго, от души тряс мне руку на прощанье. Больше было других встреч.

Пренебрежительно поворачивались спиной. Сначала оторопело глядели, потом их глаза загорались ненавистью. Уходили. Молча. Лезли с ругательствами, оскорблениями - и этих "чертовых" русских вообще и повстречавшегося живого экземпляра в частности.

Но чаще всего я встречал сдержанного американца - рабочего с рудника в Миссури, бизнесмена с Уолл-стрита, журналиста с 6-й нью-йоркской авеню, фермера из Джорджии, мэра из Нью-Гэмпшира. Дружелюбного - слегка. Настороженного - весьма. Или если не настороженного, то лишь пока мы говорили вообще, на отвлеченные темы: о Москве, о погоде, о последних вашингтонских скандалах. Но как только речь заходила о политике, тут между нами возникала незримая стена.

Радовало все же то, что обычно американцы, будь то фермер или конгрессмен, стремились выслушать, что-то понять, найти какие-то точки соприкосновения, чтобы вместе избежать ядерного пожарища.

Вообще-то американцы любят бросить:

- Эх, хороший ты парень. Если бы наши лидеры так ладили друг с другом, как мы с тобой.

И тут же выпалить что-нибудь такое, повторяющее зады вашингтонской пропаганды.

Или любят проявить этакое снисходительное дружелюбие, по сути своей оскорбительное: мол, надо же, и по-английски говорит, и знает, что такое первичные выборы. Как благодатно влияет на людей Америка!

Впрочем, иной раз и мы грешны. И не только потому, что мыслим об американцах стереотипами. Плохую службу, на мой взгляд, служит порой и расхожее клише об общности характеров русских и американцев.

Есть, конечно, общее, особенно с сибиряками, поморами, потомками казаков - размах, широта духа, вольница, чувство собственного достоинства, дружелюбие, открытость. Есть память о новгородском вече, богатейшие революционные традиции.

Но ведь есть и то, чего нет у Америки, - наследие барства, чинопочитание, чувство того раба, которого, по Чехову, надо по капле выдавливать из себя. Октябрь освободил нас социально и духовно. Но это не значит, что в одночасье исчезли родимые пятна - не капитализма, а феодализма! И только человек стал распрямляться, как каток культа личности Сталина стал утрамбовывать его. В войну, в лихую годину народ вновь выпрямился, как и после XX съезда. Но по-прежнему сверху давил административно-командный каток. И даже сейчас, в эпоху гласности и демократии, мы иной раз не можем вырваться из самых страшных пут - пут самоцензуры, перестраховки, бездеятельности, равнодушия, чинопочитания.

С другой стороны, у американцев нет таких глубоких корней, как у России, нет такого высокого накала духовности, нет опыта такого напряженного поиска смысла бытия. И нет опыта таких мощных народных взрывов, как Октябрьская революция, опыта строительства кардинально нового социалистического мира. Нет горького опыта войн, потерь, оккупации.

В общем, на мой взгляд, между нами все же больше различий, чем общего. Американцам пока трудно понять многое у нас, как и нам у них.

Но это понимание различий нужно не для того, чтобы разъединиться, а для того, чтобы заставить работать во сто крат действеннее общее, объединяющее нас. И сейчас мы с каждым днем становимся ближе друг другу.

Каждый народ - часть человечества, часть единого потока всемирной истории. И всех нас сейчас, в конце XX века, объединяет единая цель - спасти планету от ядерного пожарища, от угасания природы, от голода, болезней и прочих напастей. Сделать планету уютнее для каждого человека. Ответить на вызовы XXI века.

Это - общий фронтир всего человечества. Предельная граница нашего времени.

Предельная граница должна быть покорена всеми нами. Вместе.