Как змеи, сбросившие кожу

Маленькие коробки на склоне холма, 
Маленькие коробки, склеенные из пластика, 
Маленькие коробки на склоне холма, 
Много коробочек, и все на одно лицо. 
Вот зеленая и розовая, голубая и белая, 
И все они склеены из пластика, 
И все они выглядят на одно лицо. 

Странный парень и поет как-то странно - залихватски, весело подыгрывая на гитаре, а песня-то, если разобраться, невеселая:

В этих коробочках живут люди. 
Они учатся, женятся, рожают детей 
В коробочках-домиках, склеенных из пластика, 
И все они выглядят на одно лицо. 

Певец перебирает струны, искоса поглядывая на слушателей. Ухом приник к грифу гитары. Правую ногу, обутую в пляжную тапочку, утвердил на складном стуле. Чудной парень. Эдакий цыганский барон. Косматые волосы до плеч, вьющиеся мадьярские усы. Одет в оранжевую рубаху с гирляндами фиолетовых бус на груди и синие брюки, расклешенные до невероятной ширины.

Он возвышается на эстрадном помосте в сквере, где почти круглосуточно маячат самодеятельные барды. Рядом, на краю помоста, пристроились друзья живописного парня - такие же первобытноволосатые хиппи. Сгорбились, прижавшись друг к другу. У девицы во рту сигарета. Затянулась глубоко, зажмурила глаза. Бережно передает сигарету парню.

В этот утренний час на площадке Томпкинс-сквера прохладно и пусто. Туман застрял в сникших ветвях вязов. Посетителей мало - несколько человек на скамейках да курчавый малыш негритенок у помоста - по воскресеньям Нью-Йорк просыпается поздно. Но малочисленность аудитории, видимо, не смущает певца. Он поет для себя и своих приятелей:

И люди из домиков учились в университетах, 
Где их поместили в коробочки-клетки 
И сделали всех на одно лицо. 
Вот доктор, вот юрист, вот клерк, вот бизнесмен. 
И все они слеплены из одного теста, 
И все они выглядят на одно лицо. 

Я видел эти домики в пригородах Нью-Йорка, Вашингтона, Сан-Франциско, где пустил корни так называемый средний класс. Добротные, чистенькие, отгороженные от асфальта улицы зеленой лужайкой, они так и светятся зажиточностью и довольством. Крутится на подстриженном газоне вертушка, рассыпая сверкание водяной пыли. У дверей солидно поблескивают бронзовые дощечки:

"Стюарт Ландэн, доктор медицины". 
"Джон Меррил, юрист". 
"Сол Ароновиц, дантист". 

Людей не видно ни во дворах, ни на тротуарах. Собственно говоря, тротуаров здесь часто вообще нет - пешком здесь не ходят. Пешеходов на осененных деревьями улицах заменили проезжающие по временам автомашины.

По вечерам, когда косые лучи солнца заливают золотом газоны и у стен домов сникают притомившиеся за день малиновые розы, над полянами, домами, деревьями плывет мелодичный перезвон колоколов. Из стрельчатых окон серого каменного собора льется благостный елей, напоминающий увлеченной меркантильными интересами пастве о душе, о боге.

Умиротворенность, довольство, благополучие... Но почему нет покоя под крышами многих из этих домов? Почему тревогой и растерянностью дышат признания их обитателей в разговорах с соседями, друзьями, с журналистами, сумевшими "войти внутрь" этой жизни преуспевающих американцев?

Раздраженные укоры в адрес молодежи, горькие сетования наполняют сотни, тысячи статей и социологических исследований о "некоммуникабельности поколений", "отчуждении молодежи", "крушении идеалов американизма".

Жалкая и в то же время патетическая фигура бледнолицего хиппи -- добровольного изгнанника из мира благополучия и меркантилизма - стала примечательной деталью американских улиц и площадей. В Нью-Йорке кочующая публика облюбовала район нижнего Ист-сайда: Гринвич-виллидж, Томпкинс-сквер и прилегающие к ним улицы - старые кварталы, где всегда владычествовали художники, поэты и студенты.

Может быть, где-то здесь нашла себе пристанище и Пэтси Спан-голо, пятнадцатилетняя девушка из далекого штата Аризона? Во всяком случае, родители Пэтси этого не исключают...

Я листал "Виллидж войс" - любопытную газетку богемно-радикального толка, одну из тех, что появились в последние годы во многих американских городах и получили не совсем точное, но интригующее название "подпольная пресса". Страницы, заполненные платными объявлениями, протоколировали многоголосый крик человеческой души:

"Привлекательный молодой человек 27 лет, белый, хорошо сложенный, с устойчивым доходом, ищет искреннюю девушку для осмысленных отношений. Звонить по телефону..."

"Элфа, где ты? Сбежал миниатюрный пудель. Приметы: черный, стриженный под льва. Пол мужской. Щедрое вознаграждение нашедшему".

"Ищу работу. Срочно нужны пятьсот долларов. Согласен на что угодно. О'кэй, если опасность".

"Желаю иметь бесплатно односпальную кровать или матрас. Немедленно заберу, если есть лишняя. Звонить..."

И вдруг лицо, юное и какое-то растерянно-отчаянное. Со страницы, испещренной объявлениями о конкурсах красоты, сбежавших котах, пропавших немецких овчарках, утерянных сумочках, смотрела девочка: челка до бровей, блестящие глаза, неуверенная улыбка в уголках губ.

"Пэтси Спанголо, беглянка, - сообщала подпись. - Вознаграждение 1000 долларов тому, кто сообщит о местопребывании девушки. Рост - 5 футов 6 дюймов. Вес - 120 - 125 фунтов. Волосы - когда видели в последний раз - каштановые, могут быть крашеные.

Мы любим тебя, Пэт, тоскуем по тебе. Вернись, пожалуйста, домой".

Не знаю, нашлась ли Пэтси Спанголо. И если нашлась, произошло ли счастливое воссоединение родителей с дочерью. Ровесница Пэтси - Крис Джэкобс из Калифорнии встретилась в конце концов с отцом и матерью, но эта встреча не развеяла тревоги в доме мистера Джэкобса, управляющего небольшой, но процветающей строительной фирмы.

В одно ясное, солнечное утро Крис, как всегда, ушла в школу. Она собиралась в тот день как-то особенно тщательно, вспоминала потом миссис Джэкобс, встала раньше обычного, старательно причесалась, надела свое любимое платье - голубое в розовых стрекозах, что ей купили тремя неделями раньше, к дню рождения.

Из школы она не вернулась. Ни днем, ни к вечеру, ни на следующий день. Перепуганные до смерти родители услышали от подруги Крис, что в классе их девочка не появлялась.

Шли дни, недели, месяцы. Обратившись к услугам частного сыскного бюро "Пинкертон", Джэкобсы напали на след дочери. Ее нашли за тысячи миль от дома, на противоположном конце страны, в Нью-Йорке. Под утро чета Джэкобсов, ведомая двумя пинкертонами, нагрянула на полуподвальную квартиру в районе Гринвич-виллиджа.

Корреспондент, поведавший эту историю на страницах иллюстрированного журнала, так описывает встречу родителей с беглянкой.

"Детективы шли впереди, подсвечивая путь карманными фонариками. Проклятые ступени, крутые, выбитые, мистер Джэкобс оступился и чуть не упал. Стараясь удержаться, он схватился за что-то и опрокинул урну с мусором; грохоча, она полетела вниз.

На звонок дверь открыла заспанная девица. Сладко потягиваясь, щуря глаза, она пропустила всех четырех в дом, возможно, так и не проснувшись. Еще одна дверь - и они очутились в душной полутьме. Приглядываясь, скорее ощутили, чем рассмотрели, большую комнату с низким потолком. Луч фонарика, шаривший по сторонам, упирался в спины, руки, лица. Кто-то спал на кушетке, кто-то в раскладном кресле, кто-то просто на полу, покрытом ковром.

- Мисс, проснитесь, мисс... За вами пришли ваши мом и дэд, - детективы поднимали кого-то с кушетки.

И они увидели свою Крис. Знакомое, так хорошо знакомое лицо показалось им старым, страшным. Где-то под самым потолком уже обозначился зеленоватый прямоугольник окна; серый рассвет, холодком вливавшийся в комнату, делал стойбище хиппи похожим на подводное царство".

Журналист так воспроизвел последовавший разговор:

Миссис Джэкобс. Крис, дорогая Крис!

Крис. Я не вернусь домой.

Мистер Джэкобс. Глупенькая, глупенькая Крис, ты потеряла рассудок. Скорее уйдем отсюда.

Крис. Домой? Никогда!

Мистер Джэкобс. Почему же? Объясни нам, ради бога.

Крис. Здесь лучше. Здесь честнее.

Миссис Джэкобс. Но разве мы перечили тебе в чем-то, наша девочка? Разве мы заставляли тебя делать что-то нехорошее?.. Мы даже не будем укорять тебя за плохие отметки.

Мистер Джэкобс. Мы купим тебе спортивный "корвейр"... Тебе ведь очень хочется иметь свою спортивную машину...

Крис. Замолчи, дэд! Сейчас же замолчи... Машина, домик, доллары, пустые разговоры... Я больше не могу.

Они почти насильно посадили девушку в машину и увезли ее в аэропорт. Трудно сказать, живо ли сейчас шаткое воссоединение родителей с дочерью.

- И все эти напасти обрушились на таких славных, богобоязненных людей! - восклицал огорченно журналист. - Людей, для которых превыше всего интересы семьи, которые чтят бога и ценят доллар. Мистер Джэкобс сам добился своего положения в обществе, начав работу простым курьером в банке. Он так мечтал передать приобретенные блага своим детям!

По Америке бродят хиппи - жалкие и наивные молодые люди. Выходцы из среды мелкой буржуазии, они задались невыполнимой целью - выключиться из жизни, которая им не по душе.

Это "беглецы из того общества, - писал журнал "Тайм", - которое, по их мнению, занято только работой, соблюдением законов и подчинением властям. Они презирают собственность и деньги".

Он им не по душе, этот мир чистогана, но бороться с ним по-настоящему, в рядах тех, кто уяснил себе происхождение язв капиталистического общества, они не научились.

Сколько их? Одни называют цифру 300 тысяч. Другие считают, что общее число длинноволосых бродяг превышает полмиллиона. Как бы то ни было, колонии хиппи возникли во всех крупных городах США, от Нью-Йорка до Лос-Анджелеса, от Чикаго до Нью-Орлеана.

Они слоняются по жизни, поддерживая свое существование случайной работой - посудомойка в кафетерии, статист на съемках "подпольного кино", разносчик покупок в магазине - запросы хиппи касательно житейского комфорта минимальные: был бы сандвич на обед да крыша над головой (последнее летом с успехом заменяет скамейка на сквере).

"Люди-цветы" живут вне времени и пространства, пытаясь заменить настоящие краски жизни цветными галлюцинациями после наркотика LSD. Они подолгу сидят на скамейках парка, созерцая игру света и теней на дорожке, собираются вместе, чтобы поболтать или послушать последнюю песню Боба Дилана:

Хоть много законов, 
Как в тюрьмах оков, 
Для умников и для дураков, 
Мне ничего не досталось, ма, 
Чтоб жить под ними хотелось. 

Они провозгласили принцип "всеобщей любви" в стране, где чудовищно расцвело насилие, проповедуют альтруизм обществу, поклоняющемуся золотому тельцу, пытаются сохранить безмятежную созерцательность среди убыстряющегося водоворота жизни, где каждая секунда кричит золотым афоризмом: "Время - деньги!" Их протест наивен, жалок и бесплоден.

"Превзойди всех в любви!" - начертали хиппи на стене одного из домов в лос-анджелесском районе Сан-Суси. Америка незамедлительно откликнулась на этот призыв: на кудлатые головы посыпались полицейские дубинки, с верхних этажей домов полетели в них пакеты с мусором, брошенные рукой разгневанного обывателя.

Хиппи политичнее своих предшественников - битников. Их можно увидеть в рядах антивоенной демонстрации или среди участников марша бедняков. Но прежде всего их позиция - это уход от борьбы, капитуляция совестливой, но растерянной мелкобуржуазной молодежи перед усложненными проблемами капиталистической Америки второй половины XX века.

"Клеймя абсолютно все аспекты американской жизни, - констатирует "Тайм", - хиппи сами не предлагают ничего, о чем можно было бы говорить серьезно... У них нет никакого желания переделать мир уже хотя бы потому, что все имеющиеся в нем ценности им совершенно не нужны".

"Элиэнейшн" - "отчуждение, враждебность" - этот термин часто используют социологи, историки, журналисты, характеризуя отношение значительной части молодого поколения США к нынешнему американскому обществу.

Пестр спектр отчуждения американской молодежи - от пассивного, пораженческого бунта хиппи до восстаний негров в гетто, от движения "новых левых", ставящих вопрос о порочности самой капиталистической системы, до забастовочной борьбы молодых докеров, железнодорожников, автомобилестроителей.

Нашествие хиппи отнюдь не главное и не самое весомое проявление настроений разочарования, протеста, поиска выхода. Рамки его узки, а цели бесплодны. Да и вести тот образ жизни, который они пытаются, они могут лишь благодаря вспомоществованию своих сердобольных родителей. Кончаются денежные переводы из дому, и многие хиппи уже задумываются - не вернуться ли домой, под надежное папино крылышко.

Это, так сказать, продукт разлада какой-то части мелкой буржуазии со своей собственной совестью. Их бунт наивен и бесперспективен. Даже в мелкобуржуазной среде хиппи не могут претендовать на роль лидеров протеста. Лицо этого протеста гораздо глубже и последовательнее выражают, например, молодые радикалы из организации "Студенты за демократическое общество", подходящие к вопросу о необходимости коренных социальных перемен в США.

Эра "людей-цветов" вступила в час заката, констатируют сегодня знатоки американской действительности, число длинноволосых бродяг уменьшается, движение идет на убыль.

Что ж, в этом нет ничего удивительного. Хиппи сойдут со сцены, как ушли их предшественники и прародители - битники, как стерлись в памяти американцев лица тех "беглецов из жизни", что слонялись по дорогам страны до битников. Проповедники ненасилия и безграничной любви поставили перед собой невыполнимую задачу. Жить вне общества, вне социальной среды невозможно. Пройдя через затхлые катакомбы иллюзорной свободы, они разойдутся в разные стороны. Одни вернутся в лоно отвергнутых родителей, сбросят рубища, сбреют бороды и станут "нормальными" обывателями. Другие, быть может, набив шишек на лбу, поймут бесплодность бегства от жизни и встанут в ряды тех, кто стремится переделать жизнь. Третьи погибнут, не в силах выбраться из засасывающей трясины наркомании, секса, духовного и физического распада личности.

И все же христоподобный хиппи заслуживает того, чтобы о нем рассказать. И не только потому, что он выделяется ярким пятном на фоне Америки серых деловых костюмов. Разлад отцов и детей на средних ступенях эксплуататорской пирамиды знаменателен как свидетельство всеобщей девальвации некогда "неоспоримых ценностей" буржуазного общества. Хиппи - продукт глубокого духовного, социального и политического кризиса капиталистической Америки. В то же время это реакция части молодежи на научно-техническую революцию, ее попытка вырваться из-под жерновов капиталистического "прогресса".

В очерках о "поколении хиппи" американская журналистка Джоан Дидион рисует апокалиптическую картину страны в состоянии всеобщего хаоса:

"Все рушилось, все распадалось под воздействием непреоборимых центробежных сил. Это была страна объявлений о банкротствах и публичных распродажах с аукциона, привычных сообщений об ординарных убийствах, страна заблудших детей и покинутых домов, страна, населенная вандалами, не умеющими нацарапать простейшее слово.

Это была страна, в которой семьи одна за другой исчезали, оставляя за собой фальшивые чеки и завещания. Подростки кочевали из одного растерзанного города в другой; как змеи, сбросившие кожу, они стряхнули с себя все, что связывало их с прошлым и будущим.

Люди пропадали без вести. Пропадали дети. Пропадали родители. Те, кто еще не канул в пучину хаоса, оставляли бессвязные объявления о пропавших без вести и сами снимались с насиженного места.

Страна не была охвачена открытой революцией. Она не переживала вражеской осады. Рынок был достаточно устойчив. Общий объем производства высок... Но все больше и больше людей проникались беспокойным чувством, что что-то неладно. Казалось, в какой-то важный момент нашей истории мы обесплодили себя, убили будущее.

Это были Соединенные Штаты сегодня, сейчас..."

Конечно, краски здесь сгущены до предела, черты социальной и политической обстановки гиперболизированы, а главное - мироощущение исполнено безнадежной мрачности. Это вопль отчаяния человека, лишенного исторической перспективы, не видящего путей истинного обновления Америки.

...Холодное утро. Томпкьнс-сквер. Перебирая струны гитары, длинноволосый хиппи поет мудрую песенку Мэлвины Рейнолдс:

Маленькие коробки на склоне холма, 
Маленькие коробки, склеенные из пластика...

Из домиков-коробочек - розовых, зеленых, голубых, белых, - комфортабельных коробочек, устланных мягкими коврами, оснащенных телевизорами, начиненных всеми чудесами кухонной электроники, - бегут неблагодарные дети. Бегут от пап - докторов, юристов, клерков, бизнесменов, повергая в скорбь и недоумение убитых горем родителей.