Тройка на Красной площади

Русский инженер американец Игорь Соколов

Поднимаешься по крутой лестнице, а тебе навстречу слетает со стены русская тройка. Красная площадь, купола Василия Блаженного, косматые, бурые гривы лошадей... Классическая завершенность каждой детали. Первое впечатление - шоковое. Как, почему, откуда здесь? Хотя, казалось бы, я и знала, что еду в гости в русский дом. И все равно. Сан-Франциско, Форест-хилл, узкая улица комфортабельных дорогих домов. Нетрудно представить, что в каждом из них внутри. Удобная рациональная мебель, если живопись, то современная, чаще всего абстрактные композиции. Поднимаюсь по лестнице выше, вхожу в гостиную и оказываюсь в музее. Большие полотна в тяжелых золоченых рамах. Реалистическое искусство. Историческая живопись. Хозяин дома Игорь Соколов внимательно следит за моим лицом, в глазах у него вопрос: ну как?

- Прекрасная живопись,- отвечаю я на незаданный вопрос.- У вас сохранилось так много вещей!

- Что вы, это малая часть из того, что отец написал. Он всю жизнь очень много работал. Много его вещей в музеях, много в частных коллекциях.

- В Аргентине?

- Почему, и здесь, в Америке.

- А у нас?

- А у вас в Третьяковской галерее любимое полотно отца "Взятие Измаила генералом Суворовым", наша семья недавно передала его в дар. Он написал его в Буэнос-Айресе в 1953 году и тогда же мне сказал: "Имей в виду, после моей смерти передашь России".- "Ну что ты, папа, у тебя какие-то несбыточные мечты,- ответил я,- это же совершенно невозможно!" - "Увидишь, пройдет время, и все переменится, помни опыт Великой французской революции. Неизбежно придет успокоение и примирение..." Отец, кстати, повторял это всегда и особенно много спорил с монархистами. И, как видите, оказалось, он был прав. Правда, ждали мы долго.

...Судьба художника Анатолия Соколова - еще одна история из жизни эмиграции, на этот раз так называемой второй волны.

По мере того как нарастает лавина клочковатых, большей частью случайных публикаций об эмиграции, становится все заметнее, что о второй волне в нашей прессе пишут пока, пожалуй, меньше и застенчивей всего. Вот Саша Лютиков, военнопленный, герой французского Сопротивления, вот Гарри Орбелян, тоже военнопленный, решивший повременить с возвращением домой и учитывавший, по-видимому, то обстоятельство, что дома в лагерях и мать и отец.

Анатолий Соколов по сравнению с этими довоенными мальчиками принадлежит к поколению "отцов". Он участник первой мировой войны, при этом знаменитый ее участник, он дворянин, причем известной фамилии. И его путь на Запад - это еще одна грань тех обстоятельств, о которых мы мало и плохо осведомлены, которые, вернее сказать, мы с трудом признаем. Сам художник давно умер, его сын Игорь был в годы войны мальчишкой и многого не знает. Остаются факты и остаются размышления над этими фактами, ибо судьба Соколова тоже достаточно типична для части русской эмиграции времен Отечественной войны. Людей схожей судьбы, уже глубоких стариков, я встречала и в Нью-Йорке, и в Наяке, и на Толстовской ферме. Чаще всего это были люди, пострадавшие в предвоенные годы, отсидевшие в лагерях или ссылках, оказавшиеся во время войны в оккупации. Люди, как говорится, уже непризывного возраста. Стоит ли говорить, что это все очень разные люди, что вели они себя очень по-разному. Были, вероятно, те, кто сотрудничал с немцами, были прямые участники фашистских злодеяний. Были и другие, воспользовавшиеся открывшейся возможностью через все немецкие заслоны эмигрировать в Европу. Шли ли они на компромиссы с властями? Если да, то до какого предела? Каждый случай требует отдельного пристального рассмотрения.

Судьба Анатолия Соколова, одаренного русского художника, если не сглаживать ее привычной фразой "в годы войны оказался на Западе" - приблизительно так пишут сейчас, скажем, о поэте Иване Елагине и многих других, менее известных у нас в стране людях,- может быть характерна для какого-то небольшого слоя старой русской интеллигенции, в годы войны оказавшейся на территории, занятой немцами. Как все это происходило? Сейчас, спустя почти полвека, начинают приоткрываться факты.

Отец художника был статским генералом, заведовал царской охотой. Семья жила в Петергофе. Мальчиком Анатолия отдали в Кадетский корпус, потом в Тверское кавалерийское училище, из которого он вышел в Финляндский полк. Первую мировую войну начал подпоручиком, закончил подполковником, стал летчиком, служил на Гатчинском аэродроме. Был сбит немцами, редкий случай - уцелел: повис на дереве.

Фотография "чуда" обошла петербургские газеты. Была даже выпущена специальная открытка. Дальше произошла революция, при неизвестных для Игоря обстоятельствах погиб его дед, генерал. Гатчина, где служил отец, к революции не присоединилась. Игорь помнит рассказ отца о том, как тот был в делегации летчиков на приеме у Ленина в Смольном. Но о чем и как шли переговоры? Игорь не помнит деталей. За отцом он не записывал, все ушло из памяти. Братья отца воевали в белой армии, отец, с детства мечтавший стать художником, участия в революции не принял никакого. Он пошел учиться живописи. Поступил в Академию художеств, был в классах у Кардовского, Кустодиева, потом у Савинова. Давно кончилась гражданская война. Началась жизнь профессионального художника, вполне успешная. Казалось, все впереди. В начале 30-х годов арест и пять лет Свирских лагерей. Возвращение в Ленинград.

- Хотите, покажу все бумаги, касающиеся лагеря?- предложил мне Игорь.- Каким-то чудом отец все сохранил, все документы о семье, начиная с дореволюционных лет. Папа всегда говорил, что это общая история всего русского народа. Знаете, отцу, мне кажется, повезло. У него были верные друзья, они посоветовали ему немедленно уехать из Ленинграда и отправили его в Симферополь, там он возглавил местное отделение Союза художников.

Игорь рассказывает, а я вспоминаю Симферополь, зеленый, красивый город. Если бы еще он был бы таким же чистым и ухоженным, как Сан-Франциско.

- А вы бывали в Симферополе?- спрашиваю я Игоря, мало надеясь на положительный ответ.

- А как же! Как только это стало возможным, мы приехали в Симферополь всей семьей, и я нашел наш старый дом, встретил соседку, которая хорошо помнила моих родителей. Мне было двенадцать лет, когда началась война, но оказалось, что я многое помню.

- Из того, что происходило до войны?

- Да, конечно, оказалось даже, что в памяти всплыли разговоры взрослых: поначалу папу сильно притесняли в Симферополе, называли его белобандитом - за дворянское происхождение и участие в первой мировой войне. Началось все с самой настоящей опасной травли, а потом как-то сгладилось, перед войной заговорили о том, что пришла пора снять с него судимость. И тогда можно было бы возвращаться в Ленинград, о чем папа мечтал, у нас там, как это ни странно, даже квартира сохранялась. И тут война. Это я тоже помню. Ужасная ситуация. Эвакуироваться не удалось, немцы очень быстро захватили Крым. А через год меня, мальчишку, фашисты уже пытались угнать на работу в Германию. Угоняли всех подряд, это я тоже помню. Тут папа и решился, я думаю, во многом ради меня. Если на Восток нельзя, там линия фронта, то остается Запад.

- Но и на Западе линия фронта,- перебиваю я, может быть, не совсем корректно.

- Да, но знаете, кто ее держал на юге? Румыны! А это не совсем то, что немцы. И не забудьте, папа бывший царский офицер, а среди румын были люди, сражавшиеся в годы первой мировой войны против немцев в русской армии. Думаете, они симпатизировали Гитлеру? Вовсе нет. Мобилизовали, приходилось служить... Был такой полковник Келлер, был барон Кристи-Голицын. сосланный еще Николаем II в Бессарабию за убийство жены. Оба они тайком помогали русским чем могли. Когда шла речь о том, что меня вот-вот угонят в Германию, возник такой план: переправить нашу семью в нейтральную страну. А какая нейтральная страна в те годы? Швейцария. В Одессе было открыто швейцарское консульство. Значит, надо было сначала переправить нас в Одессу. А это через немецкие патрули. Сделать это было нелегко. Тогда отца переодели в раненого румынского солдата, замотали ему голову бинтами, мать - в форму сестры милосердия, меня спрятали. Этот момент я тоже хорошо помню: ведь мы рисковали жизнями в случае разоблачения. В Одессе папа получил швейцарские паспорта, и мы тронулись в путь. Он оказался очень долгим. Как вы думаете, сколько мы добирались до Швейцарии?

- Ну месяц,- говорю я.

- Семь. Скорее всего потому, что с нами ехало несколько еврейских семей.

- Как?- изумляюсь я.- Каким образом?

- Не знаю, у них тоже были паспорта, то ли шведские, то ли швейцарские.

- Как же их удалось получить?

- Тоже не знаю. Может быть, консульства, может, Красный Крест, может, просто купили. Но немцы совершенно не могли перенести, что евреи едут под охраной закона, глумились над ними и над нами заодно, как хотели. Арестовывали, сажали то в тюрьмы, то в лагеря якобы для проверок, то заставляли идти пешком по многу километров. Помню жуткую бомбежку в Линце. Бомбили американцы. Мы попытались спрятаться в бомбоубежище. На нас не было никаких знаков, и нас пустили. Одна русская женщина со знаком "Ост" с двумя маленькими детьми тоже попросилась спрятаться. Ее выгнали пинками. Я заговорил по-русски, меня тут же зверски избили. Я запомнил парня, который меня бил, после войны вернулся из Швейцарии с приятелями и тоже его избил.

- Отомстил?

- Нет, не за себя, за ту русскую, не знаю, осталась ли она жива после такой бомбежки. В Швейцарии после войны работы не было. Несмотря на швейцарские паспорта, мы считались гражданами второго сорта. Отец сказал: "Что ж, придется ехать к тем, кто первым даст визу". Первой была Аргентина. Деньги на билеты давала американская организация, помогавшая беженцам,- ИРА. В Аргентине после скудости послевоенной Европы внешне - рай, а как жить - неизвестно. И языка не знаем, и жить негде. Отцу нужны были деньги на краски, на кисти, я хотел учиться, но об этом можно было сразу забыть: никакие дипломы других стран, даже школьные, не признавались. Работать и учиться одновременно, как в Америке, запрещено. Русские эмигранты собирались возле церкви. Это был как бы клуб, там подыскивали работу, жилье, обменивались новостями.

- А какие-то благотворительные организации?

- Нет, их не было. Была старая дореволюционная эмиграция, русские, армяне, уехавшие еще от турок. Вот эти люди здорово помогали. Были живы несколько старых русских тузов, о которых в России никто и не знает. Был такой Власов, владелец огромного рыбного и торгового флота, в прошлом крупный киевский банкир. После войны, году в 1952-м, он купил целую гору в Швейцарии, устроил там курорт. В журналах и сейчас еще иногда спорят, кто был богаче, грек Онассис или русский Власов.

- Но об Онассисе знает весь мир! А о Власове?

- Правильно, в Советском Союзе знают о Зворыкине, Сикорском, меньше о Тимошенко, а о купцах, бизнесменах... До недавнего времени вы такими людьми не интересовались. Тем более Власов не любил рекламы, журнал "Тайм" назвал его "молчаливый биллионер". Кстати, после смерти сына Власова акции его компании перейдут к рабочим.

- Что, об этом пишут?

- Да, его наследник сообщил об этом через газеты. Был еще такой крупный фабрикант Евгений Александрович Рогов, тоже из дореволюционной эмиграции. У него были фабрики во Франции, Чили, Аргентине. Он широко помогал всей эмиграции.

- А сколько было русских ди-пи (перемещенных лиц) в Аргентине после войны?

- Цифры называли разные. От пятидесяти до ста тысяч.

- Много.

- Очень много, страна ведь маленькая, но почти все приехали без профессий. Меня устроили шофером к Рогову по большой протекции. Я работал шофером и одновременно на фабрике. В двадцать один год стал директором продажи товаров.

- Сколько же вы работали?

- С шести утра до десяти вечера. Каждый день.

- Трудно было?

- Если я начал зарабатывать в три раза больше рабочего, конечно, трудно. Но старик Рогов тоже очень много работал, сидел до ночи, хотя, казалось бы, зачем. Я дошел до вице-президента фабрики и ушел, решил открыть свою. По производству игрушек Уолта Диснея. Получилось неудачно, успел ее ликвидировать.

- А как же отец с матерью? Вам не приходилось им помогать?

- Что вы! Отец был человек особенный, очень спокойный, в самые тяжелые минуты он повторял, что все образуется. Бедствовали мы самые первые месяцы. Потом отец взялся за кисти. В Буэнос-Айресе был объявлен конкурс на картину из жизни национального героя Аргентины Сан-Мартина, освободителя страны от испанцев. Отец вообще был исторический живописец, время, которое мы провели в Швейцарии, он потратил на изучение перехода Суворова через Альпы, ездил, смотрел, писал этюды. Хотя ясно было, что домой на Родину возврата нет, он повторял, что это неважно, все пройдет, что он мечтал о такой картине всю жизнь. И тут Сан-Мартин. Отец засел за книги, тоже ездил в горы, смотрел. И написал прославленного генерала верхом на осле. Когда он принес свою работу на конкурс, вышел скандал: во-первых, иностранец, эмигрант, не положено; во-вторых, осквернение национальной святыни. Отец предъявил исторические книги. Выяснилось, что горы переходят только на ослах, лошади боятся высоты так же, как и люди. Единственный человек в мире, кто действительно перешел перевал на лошади,- это Суворов. Создали даже чуть ли не ученую комиссию, чтобы установить официальную истину. Ну и отец оказался прав. Потом долго спорили, можно ли принимать на выставку работу эмигранта. Но за плечами у отца были традиции русской реалистической школы. Художников такого класса в Аргентине тогда не было. Он получил первую премию. После всего этого шума дела его пошли лучше. Появились заказы. Отца поддерживали русские.

- А русская колония была дружной?

- Дореволюционная колония была дружной. Ну и тем, кто приезжал позднее, тоже приходилось держаться вместе. Обычно русские ссорятся между собой, а тут всe было так тяжко, что поневоле люди тянулись друг к другу, помогали чем могли. Было в те годы два знаменитых на весь Буэнос-Айрес русских благотворительных бала. Билеты на них стоили очень дорого, достать их было практически невозможно. Собиралась вся знать. Бал русского Красного Креста, его устроителями были члены Красного Креста, русские купцы, приехавшие в страну в начале века, такие, как Рогов, Власов, Коптенко. И второй бал - Общества инвалидов первой мировой войны. Эти два бала собирали деньги, которые шли на русские нужды.

- Ваш отец прославился в Аргентине?

- Да, у него появилась масса заказов, он процветал, о нем много писали в газетах. Однажды он получил письмо из Америки. Его младший брат, прочитав об отце статью, интересовался, тот ли он Соколов. А мы твердо знали, что один из братьев отца, полковник царской армии, погиб в гражданскую войну, второй - пропал без вести. Оказывается, этот дядя Саша остался жив, служил у Колчака, оказался в Китае, потом переехал в Штаты. Он потянул отца к себе. Отцу нужно было делать сложную операцию на сердце. Он поехал повидать брата и оперироваться и так и застрял. Все его сбережения, и_ немалые, ушли на болезнь. Это теперь некоторым разрядам эмигрантов тотчас же оказывается помощь. Но если приезжать в общем порядке, первые пять лет человек сам отвечает за свое здоровье. В Америке отцу пришлось начинать жизнь в третий раз, уже немолодым человеком. Мама, а ей было около шестидесяти, пошла работать экономкой к богатым людям, работала очень тяжело. Надо было поддерживать отца.

Ну и я поехал к родителям. Когда приплыл на пароходе, в кармане у меня было два доллара. В тридцать лет пошел учиться в университет. Закончил сначала строительный факультет, потом атомный. В Стенфорде.

- А на какие деньги вы учились?

- Работал, сначала плотником, потом младшим чертежником. В Америке все много работают, ничего странного. Уходил из дома в шесть, возвращался в одиннадцать, мне было не привыкать. И так много лет подряд, пока не выдвинулся в той электрокомпании, куда я с трудом попал. Постепенно стал инженером проектов атомных электростанций. Делал миллиардные проекты в Северной Калифорнии.

- Интересно?

- Конечно, интересно, но с атомными электростанциями всегда много проблем. Наша компания делала очень большие проекты. Получилось, что построили станций на двадцать лет вперед. Нас, ведущих инженеров, стали спускать на мелкие проекты. После миллиардов - на пять-шесть миллионов. Это стало совсем неинтересно: ты не растешь, не идешь вверх, а годовой оклад остается прежним. Руководство компании предложило всем начальникам высших уровней уйти на пенсию, добровольно, только тем, кто хочет. И я в пятьдесят шесть лет ушел. Многие ушли, ушла головка, сразу восемьсот ведущих инженеров.

- Огромная экономия на больших зарплатах...

- Да, и компании экономия, и людям лучше, всех обеспечили пенсиями по высшему разряду. Как бы сказать, они дали морковку ослу, чтобы он побежал за морковкой, за хорошей пенсией, и многие предпочли свободу, хотя меня уговорили остаться консультантом.

- А отец?

- Отец постепенно нашел себя в Америке, писал исторические полотна.

- А как продавал? Через галереи?

- Он был связан с одной здешней крупной галереей. Но насколько я помню, его картины не успевали доезжать до галереи, их раскупали у него в студии. К сожалению, я мало помню. Я был очень занят в те годы, учился, работал, не успевал отца расспрашивать. Помню только, что он ездил в Нью-Мексико, встречался с Марком Шагалом, они вместе учились в Петрограде, это было первое свидание через много десятилетий. Я знаю, что отец был хорошо знаком с Керенским, но тоже не успел его расспросить, не знаю деталей встречи с Лениным. Многого я за ним не записал. Америка не дает возможности даже близким людям сидеть и подолгу разговаривать. А жили мы уже отдельно, я был женат, заботы...

- А жену встретили в Америке?

- Аллу? Да, она тоже приехала из Аргентины. Там работала медицинской операционной сестрой. Медсестра в Америке это совсем не то, что в России. Нужно обязательно кончить университет. И профессия эта считается очень престижной и хорошо оплачивается. Доктор - это от двухсот до пятисот тысяч долларов в год, а сестра - шестьдесят тысяч, семьдесят. Это очень много, почти столько же, сколько крупный инженер. Она десять лет проработала в госпитале, потом ушла сестрой к врачу уха - горла - носа. Знаете, в какой-то момент почти все они занялись пластическими операциями. В Америке их теперь делают не в госпиталях, а у врача в кабинете. Сразу после огромной операции отправляют пациента домой. Госпиталь - это дорого. А врачам выгоднее делать самим, у себя. И после нескольких лет такой работы Алле пришла в голову идея: а почему бы не создать самой маленький госпиталь по выхаживанию больных после операции? Забирать их к себе на сутки. После восьми часов лежания на столе, после наркоза пациенты чувствуют себя по-разному. Они практически здоровы: больным такие операции не делают, и все же... Докторам эта идея показалась выгодной, потому что клиенты не будут беспокоить их звонками по ночам. Алле тоже выгодно, работа тяжелая, ответственность огромная, работа эта хорошо оплачивается. И вот уже четыре года она держит такой маленький госпиталь. Она была первой. Теперь вслед за ней начали открывать и другие. Раньше госпиталь располагался недалеко от клиники. А теперь у нас дома.

- Это комната под гаражом?

- Да, вы обратили внимание, что там все электрифицировано? У нас весь дом электрифицирован. В любой момент можно позвонить и кто-то прибежит, Алла или наша старшая дочь, у которой диплом биохимика, она помогает матери. Очень напряженная работа. Больных много. Но последнее время Алла берет два-три дня в неделю. Всех денег не заработаешь, пора жить поспокойней. Жалко, ее нет в Сан-Франциско, она бы вам все подробно рассказала, повезла бы вам показать операционные, где делают косметические операции. Это как космический корабль, сверхновейшее оборудование. Очень интересно. А вы думаете, почему она в Египте? Там проходит международная конференция по ее проблемам. В Америке каждая сестра через два года должна предъявить документ, что прослушала не меньше тридцати часов по своей специальности.

- А кто отправил ее в командировку?

- За свой счет. Усовершенствование в профессии списывается с налогов. И выгодно, и поощряет к учебе.

- Игорь, общие знакомые рассказывали мне, что все рамы к полотнам отца вы сделали своими руками.

- У меня же своя небольшая мастерская, внизу, в гараже. Я вам покажу.

- Вы и на продажу делаете рамы?

- Сейчас да, принимаю заказы. А началось с того, что, когда я очень много работал, мне нужно было какое-то отвлечение. В гольф я не играю, на лыжах хожу только по субботам и воскресеньям, а приходишь с работы часов в девять вечера, усталый, надо как-то снять стрессы. Спускаешься в мастерскую, поработаешь полчаса-час руками, и становится легче. Я начал покупать инструменты, станки, все делал самоучкой, теперь уже приспособился.

- И так вы один и работаете?

- У меня есть помощник. Пойдемте покажу вам мастерскую.

Мы спустились в гараж. Два станка, по стенам развешены образцы багета, инструменты.

- Я и консультирую в своей компании, и работаю в мастерской. Времени стало еще меньше, чем было прежде.

- У вас вся семья очень активна.

- Да, у жены дома госпиталь, у меня мастерская, девочки учатся и подрабатывают в крупном магазине, в "Мейси", рекламируют парфюмерию.

- Ну а налоги?

- Платим, как все американцы. Двадцать восемь процентов - налог государственный, двенадцать процентов - штатский, в Калифорнии высокие налоги, четырнадцать - социальное обеспечение, этот налог нужно платить до шестидесяти пяти лет, до пенсии. Максимальная государственная пенсия для всех - восемьсот долларов. У мамы моей шестьсот. Но разве можно прожить на эти деньги? Поэтому все большие компании тоже платят свои пенсии, от маленькой до высокой. Сейчас у меня пенсия от компании, к шестидесяти пяти годам начну получать и государственную. К тому времени вес доллара упадет, и как раз все уравняется.

...Мы сидим с Игорем в гостиной, на стене напротив - Джордж Вашингтон ведет переговоры с англичанами, мчатся индейцы, в углу тот самый знаменитый Сан-Мартин на осле. За окном покачиваются от ветра громадные сосны. С высоты второго этажа видны разноцветные ниточки огней авеню и улиц.

Мы сидим, разговариваем, поджидаем домой девочек. Мы много успели, ездили по городу, обедали в офицерском клубе, построенном на том самом месте, где Рязанов встречался с отцом Консепсион, были у пятидесятников, два дня провели с молоканами, были в гостях у Саши Лютикова. Саша рассказывал о партизанской войне во Франции, о своих спасителях-французах. Потом Саша с Игорем, перебивая друг друга, вспоминали житье в Аргентине, где оба оказались после войны: как туда плыли, как зарабатывали первые деньги, где приходилось жить. Лютиков так и сыпал в разговоре крепкими словечками и поговорками. Русская речь Соколова была уже совсем иной - более функциональной, хотя Лютиков старше его всего лет на шесть.

Они разговаривали, как бы забыв обо мне, припоминая детали, которые человек один вряд ли и вспомнит. Далекая Аргентина, Буэнос-Айрес, бывшие военнопленные, женщины, дети, общее смятение, незнание языка, страх перед новой жизнью, страх перед возвращением на Родину, перед сталинскими лагерями, погнавший их через океан... Старая, дореволюционной постройки церковь, площадь перед ней, тоже принадлежавшая церкви, вокруг бродят неверующие молодые люди, бывшие солдаты, бывшие пленные, среди них высокий, барственный, интеллигентный Анатолий Соколов, его сын, уже студент, Игорь, израненный Лютиков...

Слушала их, как будто смотрела кино, подробности, подробности... И все равно ничего не понять.

...Я гляжу на Игоря, на его высокий, молодой лоб, почти без морщин, на загорелое, оживленное, улыбчивое лицо. Пенсионер... Неужто пенсионер? Как не похож он на наших пенсионеров, которых" практически сразу выбрасывают из активной жизни, преждевременно превращая полных сил людей в никому не нужных стариков... Соколов - пенсионер? Спортивная, подтянутая фигура, энергичная жестикуляция, стремительность походки... В шесть утра кофе, чтение газет, поездка, если вызывают, в свою фирму; после обеда - в гараже прием заказов, вытачивание, выпиливание рамок. По старой привычке, ложится он поздно. И снова - шесть утра, и снова полный, насыщенный день.

Соколов - крупный инженер, по американским стандартам, по тому положению, которое он сумел занять - очень крупный. О таких людях, людях активного дела, созидателях, строителях державы, на плечах которых должны лежать судьбы страны, мечтают в начале романа "Август Четырнадцатого" герои Солженицына. Мечтают и тревожатся, что таких деятелей в России пока мало, и это опасно, это сулит непредсказуемые последствия. Да, Солженицын...

И тут я спохватываюсь. Сан-Франциско, вечер, из окна виден залив с белыми яхтами. И я снова думаю об этих судьбах. Соколов и Лютиков. Их жизни, полные напряженного, плодотворного труда, результаты которого - при других исторических обстоятельствах - были бы отданы России.