Глава двадцатая. Снова лицом к лицу

Когда "Священная корова" пошла на посадку в Саки, Рузвельт подумал: "Интересно, придет ли ко мне Сталин в первый же день, как тогда, в Тегеране?.."

Нет, Сталин не пришел и не мог прийти. Президент и английский премьер прибыли в Ялту третьего февраля. А Сталин только на другой день, четвертого. На аэродроме Майк Рилли сказал Рузвельту, что американской делегации предоставлен самый лучший из трех дворцов. - Ливадийский - и для удобства президента все заседания решено проводить в этом же дворце. Нет, нет, Рилли сказал это потом, в машине, когда они уже подъезжали к Ялте...

А сейчас президент вспомнил, как в маленькой кабинке лифта, вмонтированного в фюзеляж "Священной коровы", его спускали на землю... Нет, не так. Самолет еще катился по посадочной полосе, когда он спросил адмирала Брауна, прибыл ли Черчилль. Тот ответил, что, согласно сообщению, переданному по радио на борт "Священной коровы", самолет Черчилля должен прибыть минут через пятнадцать - двадцать. Рузвельт решил не спускаться на землю до прилета английского премьера, чтобы не заставлять русских дважды повторять церемонию встречи. Потом пожалел о своем решении: в окно самолета он увидел переминавшегося на снегу Молотова в меховой шапке. На аэродроме, конечно, холодно, а Стеттиниус и Гарриман, стоявшие рядом с русским министром, были довольно легко одеты."

Когда лифт опустил президента на землю, Майк Рилли пересадил его в "джип", который медленно двинулся мимо почетного караула. Черчилль шел рядом с "джипом", держась за металлический поручень. Снова рукопожатия. Слова приветствия, произнесенные Молотовым. Потом грянул американский гимн... Когда замерли последние его звуки, оркестр заиграл "Боже, храни короля", британский гимн. Рузвельт сказал Молотову, что гимн Соединенных Штатов был исполнен с блеском и что в самой Америке его играют гораздо хуже...

А потом?.. Президента вместе с Анной усадили в другую машину - Рузвельт отметил про себя, что это был американский "паккард".

Нескончаемый путь по петлявшей шоссейной дороге. Потом машина промчалась по улицам полуразрушенной Ялты, - несмотря на сгущавшиеся сумерки, президент хорошо разглядел силуэты разбомбленных зданий. Вскоре остановились у Ливадийского дворца. Парадная дверь распахнулась, и президента на мгновение ослепил сноп яркого света...

Ах, как это было интересно, когда некоторое время спустя Приттиман возил его в коляске по первому этажу дворца и президент имел возможность заглянуть в каждую комнату.

Тогда Рузвельт еще не знал, что сотни русских строителей и реставраторов три недели днем и ночью трудились, чтобы отремонтировать дворец, восстановить лепные украшения, расставить прибывшую из Москвы мебель, расчистить ведущие к дворцам дорожки...

- А где расположился наш друг Уинстон? - спросил он Приттимана.

- В имении русского графа... Как же его фамилия?.. Кажется, Варензоф.

Эта фамилия ничего не говорила Рузвельту. Она ничего не сказала бы ему, даже если бы Приттиман произнес ее правильно: "Воронцов".

- А русские, Сталин? - спросил президент.

- И это знаю. Дворец "Юсупофф".

Фамилия Юсупова была Рузвельту смутно знакома - да, конечно, кто-то из этих Юсуповых принимал участие в убийстве Распутина...

- Насколько мне известно, сэр, - продолжал Приттиман, - ваша резиденция самая роскошная.

"Боже мой, - на минуту возвращаясь в сегодняшний день, подумал президент, - ведь в Крыму русские окружили меня такой заботой, какой я не видел далее в Америке! А теперь Сталин..." Перед глазами Рузвельта вновь запрыгали строчки: "МЭДЖИК СООБЩАЕТ..."

"И это после того, как..." Перед мысленным взором президента возник зал заседаний Конференции. Он отчетливо увидел не только Сталина, Молотова, Громыко, Майского, Гусева, не только Черчилля, Идена и его заместителя Кадогана. Он как бы со стороны увидел самого себя и Гопкинса, Стеттиниуса, Леги, Гарримана, Бирнса, Болена...

Впрочем, нет, все это было позже. Рузвельт вспомнил, как, осматривая комнаты Ливадийского дворца, он не раскрыл дверей, ведущих в зал заседаний. Какое-то неопределенное чувство помешало ему это сделать. Заглядывать в этот зал в отсутствие Сталина было бы несколько бестактно, подумал он. Сталин приедет завтра. Значит, надо подождать. А сейчас...

Рузвельт подкатил свою коляску к широкому окну и, подавшись вперед, слегка отодвинул штору.

Дворец располагался на невысокой горе, и казалось, что море плещется у ее подножия. Любимая водная стихия... Она напоминала президенту о его юности, когда он так увлекался плаванием и парусным спортом, вызывала в памяти годы, когда он был помощником военно-морского министра. Море ассоциировалось в его сознании с вечностью, с неизбывной жизнью. Оно бушует, оно опасно для слабых пловцов и неумелых мореходов; то оно требует жертв, то возвращается в состояние покоя и гармонии. "Вот, как сейчас, - подумал Рузвельт, глядя на ровную бескрайнюю гладь. - Вот, как сейчас, когда "Большая тройка" собралась здесь для исторической встречи. - Но тут же одернул себя: - Хороша гармония! Черчилль только и думает о том, чтобы англо-американские войска ворвались в Берлин раньше русских, и хочет навязать Польше свое эмигрантское "правительство". Я до сих пор не получил от Сталина никаких письменных гарантий относительно вступления Советского Союза в войну с Японией. Остаются в подвешенном состоянии и такие важнейшие вопросы, как голосование в Организации Объединенных Наций, будущее Германии, сумма репараций. И по другим вопросам все еще есть разногласия. У меня с Черчиллем, у меня и Черчилля со Сталиным... Пока что все тихо, как это море. Но завтра..."

...На другое утро, после положенного медицинского осмотра, Рузвельт не торопясь позавтракал в постели. В окно светило непривычно яркое крымское солнце. Приттиман одел президента, перевез его в кабинет и усадил в кресло за большим письменным столом.

О, у Рузвельта было много дел, которыми он мог бы заняться, - проклятые "черные книги" и справки-доклады, подготовленные государственным департаментом и военным министерством, взывали к его чувству долга. "Положение на европейских фронтах", "Дальний Восток", "Польша", "Германия", "Балканы" - со всеми документами следовало бы тщательно ознакомиться, но президент не мог заставить себя приняться за работу. Он знал, что Сталин должен прибыть в Ялту с часу на час. И Рузвельтом безраздельно владела одна мысль: посетит ли его маршал до назначенного на вторую половину дня открытия Конференции?

Шторы были наполовину задернуты, и в большом кабинете царил полумрак. Однако картина в позолочен-ной раме, повешенная чуть выше, чем следует, и изображавшая сеятеля на фоне бескрайнего поля, была хорошо различима. Президент отметил про себя и то, что лампочки в старинной, свисавшей с потолка люстре были разной формы и размеров. "Наверное, сейчас во всей России нельзя подобрать одинаковые", - подумал он. Тумбы письменного стола, за которым сидел президент, были украшены резными лавровыми венками. У стола стояли друг против друга глубокие кресла. Рузвельт обратил внимание на то, что бархатные сиденья на них выцвели и вытерлись.

Он пошевелил пальцами бахрому на круглом абажуре, прикрывавшем настольную лампу. Потом перевел взгляд на стоявший у стены диван с высокой спинкой и мраморный столик перед ним...

Напрягая слух, президент ждал гудения автомобильных моторов - если Сталин приедет, то конечно же с машинами сопровождения. Но было тихо. Впрочем, усмехнулся Рузвельт, может быть, машины Сталина столь же бесшумны, как и его походка?..

Президент посмотрел на высокие старинные часы с медным циферблатом, стоявшие в углу кабинета. Такие в Штатах называются grandfather's clock - дедушкины часы, подумал он и вспомнил слова старой американской песни о дедушкиных часах:

 But it stopped... short... never to go again, 
 When the old man died*. 

^* (Но замерли стрелки часов навсегда

В тот миг, когда дедушка умер (англ.).)

Он вздохнул и прислушался к негромкому тиканью маятника. Интересно, который час в Вашингтоне? "Но где же Сталин, где?! - с нетерпением и тревогой подумал президент, - Если он не встретится со мной до начала заседания, это будет свидетельствовать о глубокой перемене в его отношении ко мне. Непродуманно этот человек ничего не делает!.. Нет, он не может не приехать, он приедет! Но о чем с ним говорить в первую очередь? Ведь есть вопросы, которые я не могу не затронуть. Я должен, конечно, спросить, остается ли в силе его тегеранское обещание... Но с этим не надо торопиться. Не следует создавать впечатление, что я прибыл сюда, в Ялту, как проситель, не надо давать Сталину дополнительный козырь в предстоящих переговорах... Вот если он сам поднимет этот вопрос..."

Стрелка часов медленно ползла по желтому циферблату, начищенному до блеска.

"Не приедет!" - с горечью и обидой решил Рузвельт.

Но как раз в этот момент дверь в кабинет открылась без стука. На пороге стоял явно взволнованный Чарльз Болен. Волосы его были чуть взъерошены, узел галстука сполз под угол воротника.

- Русские уже у подъезда... Маршал! - выговорил он наконец.

И тут же, бесцеремонно отстранив, чуть ли не оттолкнув Болена, в кабинет ворвался Майк Рилли в сопровождении двух охранников.

Они быстрыми шагами, почти бегом, пересекли комнату, схватили одно из тяжелых кресел и передвинули его к торцу стола поближе к креслу президента.

- Теперь все в порядке... - пробормотал Рилли и исчез со своими людьми так же стремительно, как и появился.

- Я полагаю, что буду нужен вам, сэр? - спросил Болен, торопливо приглаживая волосы.

- Разумеется, Чип, - ответил Рузвельт и спокойно Добавил: - Поправь галстук.

Несколько секунд проем открытой двери был пуст.

Затем в нем появился Сталин, и мгновение спустя За епиной его мелькнул переводчик Павлов.

"Как выглядел Сталин, изменился ли он с тех пор, как мы впервые встретились в Тегеране? - вспоминал теперь президент. - Та же медленная, мягкая походка, тот же взгляд. Но перемены все же были, хотя я и не сразу их отметил. Маршал сильно поседел, и морщины на его лице стали глубже".

Неслышной своей походкой, точно едва касаясь пола подошвами сапог, Сталин подошел к Рузвельту.

- Здравствуйте, уважаемый господин президент! - проговорил он улыбаясь.

- Здравствуйте, здравствуйте, мой дорогой маршал! - протягивая руку, ответил Рузвельт.

Они еще ничего не сказали друг другу, только обменялись словами приветствия, но у президента сразу стало легче на душе, словно визит Сталина сам по себе служил залогом того, что маршал пойдет навстречу всем его пожеланиям.

- Прошу вас, - с широкой улыбкой сказал Рузвельт и указал гостю на кресло.

- А куда же мы посадим наших переводчиков? - точно спрашивая самого себя, нерешительно произнес Сталин. Он положил руку на спинку кресла и скользнул взглядом по лицам Павлова и Болена, стоявших в некотором отдалении. - Ведь мы все еще говорим на разных языках...

- Мы продолжаем расплачиваться за Вавилонскую башню, - шутливо сказал президент, но тут же, усомнившись, что собеседник понял его, счел нужным пояснить: - В древнем Вавилоне люди задумали построить башню до самого неба. Разгневанный их дерзостью, бог разрушил башню, и с тех пор люди стали говорить на разных языках.

- Да, это библейский миф, - кивнул Сталин.

- Вам приходилось читать библию?

- Конечно, я читал не только Маркса,- все еще стоя у кресла, сказал Сталин.- В духовной семинарии, где я когда-то учился, изучение библии было обязательным, а за чтение Маркса выгоняли с "волчьим билетом"... Кстати, о вавилонском столпотворении. Я не исключаю того, что в далеком будущем люди вернутся к единому языку... А пока мы должны решить, как быть с переводчиками.

- Мы усадим их на диван. А вы располагайтесь здесь, - снова указывая на кресло, сказал Рузвельт. - Рядом с вами я чувствую себя... как-то надежнее.

- Спасибо, если это не просто комплимент, - ответил Сталин, опускаясь в кресло. Он внимательно оглядел комнату и спросил: - Как вы устроились, господин президент? Удобно ли вам здесь?

- О, я вам бесконечно благодарен, маршал! По дороге с аэродрома я видел столько развалин... И вдруг - этот оазис!

- Если бы вам довелось проехать по украинской или белорусской земле, вы увидели бы и не такие развалины. Там немцы взорвали и сожгли все, что не успели вывезти.

- После войны мы постараемся помочь вам восстановить разрушенное как можно скорее, - сказал Рузвельт, но тут же его кольнула тревожная мысль: "А не спросит ли Сталин, почему мы далеко не всегда выполняли свои обязательства по ленд-лизу?.. Я сам дал для этого повод..." И он быстро переменил тему: - Я хочу поблагодарить вас, маршал, за решение проводить заседания в этом дворце. Ведь по протоколу мы должны были бы заседать поочередно во всех трех резиденциях. Я понимаю, что решающую роль сыграли тут... мои ноги, и тем не менее...

- Решающую роль сыграло наше уважение к вам, господин президент, - прервал его Сталин. - Мы не забыли о том вкладе в наше единство, который вы внесли в Тегеране. Ноги же, как гласит русская поговорка, волка кормят. А человеком управляют ум и сердце.

Павлов переводил слова Сталина, Болен - президента.

Разговор с самого начала приобрел доброжелательно-шутливый характер, и Рузвельт почувствовал, что сразу же приступать к вопросу о войне с Японией было бы бестактно. Нужен был переход - плавный, естественный переход.

- Как дела на фронте, маршал? - спросил президент и тут же добавил: - На борту "Куинси" я заключил пари, что ваши войска будут в Берлине раньше, чем Макартур вступит в Манилу.

- Пари с Черчиллем? - спросил Сталин и рассмеялся хрипловатым смешком.

"Почему с Черчиллем?" - чуть было не спросил растерявшийся от неожиданной реплики Рузвельт, Конечно же в ней заключался скрытый намек - Черчилль мечтал войти в Берлин первым. Сталин сам вызволил Рузвельта из неловкого положения. Точно забыв о своем вопросе, он продолжил:

- Боюсь, что вы проиграете, господин президент. Правда, наши войска на ряде участков уже пересекли Одер и создали несколько предмостных укреплений по ту сторону реки. Но немцы фанатически сопротивляются, и нам пришлось приостановить наступление. Обо всем этом подробно доложит на Конференции наш начальник Генерального штаба.

Сталин умолк. Интуитивно Рузвельт почувствовал, что маршал не хочет говорить о Дальнем Востоке. Видимо, сейчас он считает возможным коснуться только положения в Европе. И, как бы прочитав мысли президента, Сталин спросил:

- А как идут дела на западном фронте?

- Генерал Маршалл подробно доложит об этом. Но пока могу вам сказать, что в четверг, восьмого февраля, мы начнем ограниченное наступление. Следующее будет предпринято еще через неделю. А удар в самое сердце Германии мы предполагаем нанести через месяц.

Глядя на своего переводчика, Сталин медленно проговорил:

- Что ж... рад это слышать.

И, как бы противопоставляя тому, что еще только собираются сделать американцы, то, что уже сделано советскими войсками, добавил:

- А наши армии уже захватили Силезский бассейн... И если войска союзников захватят Рур и Саар, то Гитлер лишится своего последнего источника угля.

Сталин непрерывно курил - на этот раз трубку. Рузвельт вынул из своего мундштука догоревшую сигарету и вставил новую.

- Я вижу, - сказал он, - что победа не за горами. И, конечно, на Конференции мы будем обсуждать вопрос о послевоенной администрации в Германии. Тут, казалось бы, все ясно... разве что кроме вопроса о французской зоне оккупации. С де Голлем очень трудно договориться. Кстати, как вы к нему относитесь? По-моему, он очень упрям.

- Я привык судить о людях по их делам, - уклончиво ответил Сталин.

- Вам не кажется, что он мнит себя своего рода Наполеоном?

- Наполеоном? - приподнимая брови, переспросил Сталин и усмехнулся. - Нет, не кажется. Если уж вы хотите аналогий, то скорее Жанной д'Арк. - И тут же перевел разговор на другую тему: - Кстати, я забыл спросить: довольны ли ваши сотрудники тем, как их разместили?

- О да, все довольны! - воскликнул Рузвельт, хотя и покривил при этом душой: отдельная ванна была только у него. Остальные члены американской делегации были вынуждены довольствоваться меньшим комфортом, и среди них уже назревали мелкие конфликты. - Все довольны и все завидуют адмиралу Кингу: ему досталась спальня царицы. Завтра мы его спросим, не пытался ли призрак царя забраться к нему в постель.

И тут же президент понял, что фривольная шутка пришлась маршалу не по вкусу.

- Царь каждую ночь менял спальни, - сухо заметил Сталин, - но это не спасло его от гнева народа. Говорят, единственное место, где царя можно было найти наверняка, это утром в... уборной. Интересно, где мы найдем Гитлера...

Все рассмеялись.

"Я правильно поступаю, не спрашивая Сталина о том, что меня больше всего интересует, - подумал Рузвельт. - О Японии. Сейчас, конечно, не время".

Немного помолчав, президент сказал, что теперь, когда русские с такой быстротой наступают с востока, а американцы и англичане - с запада, может быть, пора уже установить каждодневную связь между штабами сражающихся армий. Сталин согласился, сказав, что время для этого, пожалуй, и в самом деле настало.

Потом он взглянул на часы:

- Уже без четверти пять. Я думаю, нам пора идти на заседание...